Мы подходили к удивительной арке, и на какое-то время, охваченный благоговейным восторгом, я позабыл про Ларри и про все на свете. Ибо это была не радуга, не вещь, сотворенная из света и тумана, не мифический Бифрост Бридж — нет! Самый настоящий каменный мост, без единой опоры, парил в воздухе как на крыльях, окрашенный сверкающими пятнами ярчайших алых и пурпурных цветов, всеми оттенками голубого — от нежнейшей лазури ясного майского неба до глубокой синевы, которой выделяется в океане лента течения Гольфстрим, с вкраплениями желтого и зеленого цветов… точно сказочная палитра какого-то великана-художника… В сто, нет, в тысячу раз этот колдовской, волшебной красоты мост был больше, чем мост в Юта, который индейцы племени Навахо называют Ноннегоцци, поклоняясь ему, как божеству, и который, в сущности, есть не что иное, как воплощенная навечно в камень радуга.

Беря начало у самой кромки берега, мост одной плавной дутой невероятных размеров перекрывал винноцветную гладь моря. Я тут же представил себе картину, как земля на заре своего существования извергла из расплавленного чрева мощную струю магмы, застывшую потом величественной аркой моста и навечно сохранившую жаркие краски породившей его огненной стихии.

Пока я в немом восхищении любовался мостом, мы уже почти вплотную приблизились к нему; вoт уже первые носильщики вступили на него, устремившись вперед быстрым шагом.

Гладкая, как городская магистраль, лента уходила вдаль. Ровное пространство шириной около пятисот футов по бокам ограждал низкий бортик, загнутые внутрь края которого образовывали столь плавный и совершенный по форме завиток, словно были вылеплены из податливой глины, а не вырезаны из камня.

Мы все шли и шли по нескончаемому мостовому пролету, медленно приближаясь к высоким, обрывистым стенам мрачного утеса, на которых покоился дальний конец моста; угрожающей громадой надвигался загадочный, сияющий тусклой позолотой купол. Вот мы уже достигли конца моста и вышли на ровную широкую площадь, наглухо закрытую со всех сторон зубчатыми верхушками черных скал, если не считать узкой расщелины, видневшейся прямо перед нами. Из этой расщелины начинался другой мост, что-то около полумили длиной; в центральной своей части он расширялся в круглую площадь и тянулся дальше, упираясь прямо в массивные створки входных ворот. Покрытые такой же тусклой позолотой, что и видневшийся за ними высоченный купол, ворота были вделаны прямо в стену другого черного утеса.

Этот второй — гораздо меньший по размеру, чем первый, мост перекрывал собой огромную дыру — пропасть, которую плотной стеной окружали другие обрывистые скалы, удерживая собой натиск винноцветных вод.

Мы быстро приближались к этому месту, и вот уже вышли на широкую площадь в центре второго моста, мои носильщики двигались достаточно близко от его края, так что я не мог справиться с искушением высунуть голову и поглядеть вниз.

Я наклонился- и все поплыло у меня перед глазами. Головокружительная глубина открылась моему взгляду — в самом деле, — это была бездна, бездонная бездна, а если у нее и было дно, то оно должно быть лежало в самом центре земли, в таком месте, где по верованиям древних вавилонян корчится в судорогах Талаат — змеиная праматерь Хаоса.

Узкая штольня, казалось, протыкала насквозь центр земли; на невообразимом, не сравнимом ни с каким другим расстоянии что-то виднелось, что-то там было… Внизу полыхало зеленое пламя, словно роскошный цветок самой жизни. Что-то мне показалось знакомым в этой картине. Я вспомнил! Точно так же выглядит солнечная корона при затмении, когда луна закрывает наше светило, и на фоне черного неба медленно расцветает огненное свечение, точно распускается бутон дивного великолепного цветка.

Странное, очень странное чувство охватило меня, такое же, как я испытывал при появлении Двеллера, глядя, как он бежит в блеске своей неземной, поражающей воображение красоты, вращая извивающимися щупальцами и спиралями, сопровождаемый вихрем звона хрустальных колокольчиков!

Мы остановились перед Золотыми Воротами, бездна осталась позади, створки раскрылись, и мы прошли внутрь. Там оказался широкий коридор, заполненный мягким светом, и на его пороге стояла, сверкая желтыми драгоценными каменьями, экзотическая фигура женщины-лягушки, которую мы видели на розовой стене в зале Лунной Заводи. Огромная морда расплылась в улыбке, что довольно очевидно свидетельствовало о том, что наше появление встречено с радостью.

Лакла приподняла голову, откинула назад водопад шелковистых волос и посмотрела на меня затуманенными от слез глазами. Женщина-лягушка осторожно подошла к ней; пристально поглядела на Ларри, и заговорила — (заговорила!) обрушив на Золотую девушку быстрый поток протяжных, вибрирующих звуков, похожих на односложные слова. И Лакла отвечала ей тем же образом. Перепончатые лапы ощупали лицо О'Кифа, легли ему на сердце, она покачала головой и пошла впереди нас по коридору.

Все еще покачиваясь в носилках, мы двигались следом, поднимаясь вверх по виткам закрученного спиралью коридора, пока, наконец, нас не опустили на покрытый мягкой и хрупкой тростниковой подстилкой пол в огромном зале. Снаружи через высокие, узкие прорези в стенах проникал темно-красный свет.

Я вскочил на ноги и бросился к Ларри. Состояние его не изменилось: все та же ужасающая вялость, слабый, с перебоями, пульс. Радор с Олафом (похоже, что он уже оправился от своего лихорадочного жара) подошли и молча встали подле меня.

— Я иду к Трем Молчащим Богам, — сказала Лакла. — Ждите меня здесь.

Она стремительно раздвинула занавеси, висевшие на одной из стен, и вышла. Довольно скоро ее голова вновь показалась из складок занавесок. Заплетая на ходу косы и укладывая их вокруг головы золотистым венчиком, Лакла подошла к нам.

— Радор, — сказала она. — Бери Ларри — Молчащие Боги будут смотреть в его сердце. И ничего не бойся, — добавила она, увидев, как засуетился, испуганно вздрогнув, зеленый карлик.

Радор наклонился над Ларри, но Олаф отстранил его.

— Нет, — сказал норвежец. — Я сам понесу его.

Он взял Ларри на руки, прижимая его к груди, как ребенка. Зеленый карлик метнул на Лаклу быстрый взгляд; она кивнула.

— Пошли, — скомандовала девушка и раздвинула складки портьер.

Я мало что запомнил из этого путешествия. Сохранились отрывочные воспоминания о бесчисленных коридорах, вереницах громадных залов и небольших комнатушек, в некоторых из них полы покрывал хрупкий тростник, в других лежали пушистые ковры, и ноги тонули в них, как в мягкой луговой траве; мы проходили через комнаты, залитые ярким рубиновым светом, и комнаты, едва освещенные слабым колеблющимся огоньком свечи.

Мы остановились перед каменной плитой винного цвета, очень похожей на ту, что зеленый карлик называл Порталом, и на ее полированной поверхности я увидел сплетение тех же самых таинственных символов. Золотая девушка нажала на край плиты, она мягко отошла в сторону. Поток опалесцирующего света хлынул из образовавшегося входного проема… и, как во сне, я переступил порог.

Я понимал, что сейчас мы по всей видимости находились как раз под самым куполом, но некоторое время, ослепленный ярким потоком света, я ничего не видел — точно меня поместили внутрь горящего на свету огромного опала. Я непроизвольно зажмурился, защищая глаза от этого вспыхивающего алмазным блеском яркого света, потом осторожно приоткрыл их и огляделся: оказывается, освещение создавалось каскадом сверкающих лучей, отраженных от вогнутой поверхности высоченных круглых стен.

Прямо у меня перед глазами оказалась длинная узкая щель, через которую виднелся в отдалении край колдовского моста и обрывистый берег моря перед устьем пещеры, через которую мы попали сюда; опаловое свечение комнаты наталкивалось на темно-красный свет, струившийся снаружи, и, не смешиваясь с ним, останавливалось, точно обрезавшее ножом.

Я почувствовал прикосновение Лаклы и обернулся. В сотне шагов от меня находилось какое-то возвышение, приподнятое над полом примерно на ярд.

От самого края полукруглой рампы поднималась вверх густая, мерцающая блестками опалесцирующая дымка, пронизанная трепещущими жилками, такими же, что я заметил в сияющем ядре Двеллера, призрачные, молочного цвета тени беспрестанно двигались внутри тумана, делая его похожим на свернувшийся лунный свет.

Я поднял голову, чтобы посмотреть, где кончается плотная стена тумана, и вдруг увидел, что сверху на меня глядят, выступая прямо из опаловой дымки, три лица: два — безусловно мужские, а одно — женское. Сначала я решил, что это какие-то изваяния, но затем, приглядевшись к их глазам, понял, что ошибаюсь, — ибо глаза были до ужаса живые, я бы сказал, если мне позволят употребить это слово, — сверхъестественно живые.

Эти глаза по размеру раза в три превышали обычные человеческие, а по форме представляли собой равносторонний треугольник, обращенный вершиной вверх. Черные, как уголь, совсем без зрачков, и в них все время вспыхивали крохотные красные искорки.

То, что находилось над глазами, по-видимому, являлось лбом, но он не имел ничего общего с человеческим. Высокие и широкие лбы выдавались вперед козырьком, так что вытянутые вперед виски соединялись посредине вертикальным гребнем, образуя симметричный широкий клин, что-то вроде выступающего козырьком нароста на голове у некоторых видов больших ящериц, а сами головы, вытянутые, сужающиеся к затылку, в два с лишним раза превышали размером человеческие!

На головах у них были шапки, высокие, опушенные густым слоем желтых, мелких, как цехины, чешуек… но с какой-то путающей уверенностью я знал почему-то, что это вовсе не шапки… Острые, изогнутые носы, напоминающие клювы гигантских кондоров, тонкие, аскетически сжатые губы: вытянутые, мощные заостренные подбородки; живая плоть лиц поражала мраморной белизной… Вокруг лиц, полностью скрывая их тела, поднималась клубящимся облаком мерцающая опаловая дымка.

Олаф стоял в остолбенении, сердце у меня было готово выпрыгнуть из груди. Что это, что это были за существа?

Я заставил себя посмотреть на них снова, и точно окунулся в море спокойствия и доброжелательности… нет, меня как будто приподняло волной огромной духовной силы. Я чувствовал, что в этих существах нет ни капли злобы или жестокосердия, нет ничего нечеловеческого, если не считать их странной внешности — совсем напротив, каким-то безошибочным чутьем я понял, что они добры и милосердны… но чем-то опечалены, да, глубокая печаль коснулась моего сердца!

Я выпрямился и снова посмотрел на них, на этот раз смело и безбоязненно. С глубоким вздохом Олаф тоже пристально посмотрел на лица, тяжелое, безысходное отчаяние постепенно сходило с его лица.

Лакла подошла ближе к возвышению. Три пары глаз следили за ней, причем женщина глядела с какой-то особенной невыразимой нежностью. Мне показалось, что какое-то сообщение прошло от Трех Молчащих к Золотой девушке. Она поклонилась и повернулась к норвежцу.

— Положи Ларри там, — мягко сказала она. — Туда, к ногам Молчащих Богов!' И указала на светящуюся дымку. Олаф вздрогнул и, заколебавшись, перевел глаза на Трех Молчащих, некоторое время он испытующе вглядывался, и что-то похожее на улыбку промелькнуло на их лицах. Взяв Ларри на руки, Олаф прошел вперед и положил его прямо в светящийся туман. Он заколебался, сверху прокатилась волна, закрутилась вокруг лежащего тела. Через некоторое время все успокоилось, но там, где лежал Ларри, уже ничего не было!

Снова задрожала, заходила ходуном опаловая дымка, забираясь все выше, скрывая постепенно подбородки, изогнутые носы, наконец, удивительные лбы этих существ, но прежде чем туман скрыл их окончательно, я успел заметить как наклонились желтые пушистые головы, по сверкающему покрову пробежала вверх волна, словно за ним поднимали какой-то предмет.

Туман опустился — и снова сверху глядели на нас загадочные глаза.

Вытянув вперед руки, как будто пробираясь на ощупь в темноте, из тумана появился Ларри; задержался на миг на краю возвышения и спрыгнул к нам. Полный жизни и энергии, Ларри смеялся, щуря глаза, как бывает, когда человек из темноты попадает на яркий солнечный свет. Он заметил Лаклу, подскочил к ней, схватил в объятия.

— Лакла! — крикнул он. — Mavourneen!

Она, зардевшись, выскользнула из его рук, бросив на Троицу смущенный, чуть испуганный взгляд. И снова я заметил, как промелькнула нежность в угольно-черных, вспыхивающих красными огоньками очах женского существа; да и у других тоже ласково смягчились лица, словно они смотрели на свое любимое дитя.

— Смерть держала тебя в руках, Ларри, — сказала Лакла. — И Молчащие Боги забрали тебя у нее. Благодари же, Ларри, Молчащих Богов, ибо они сильны и могущественны.

Она положила ему на затылок удлиненную белую ладонь, и повернула голову так, что он увидел лица Троих. Долго глядел на них Ларри, потрясенный не меньше меня и Олафа и, по-видимому, охваченный той же исходящей от них силой и — каким словом мне выразить это? — святости… А потом я в первый раз увидел, как на лице ирландца появилось самое настоящее благоговение.

Не отрывая взгляда от Молчащих Богов, Ларри опустился на одно колено и низко наклонил голову, словно преклоняясь перед почитаемой им святыней.

И — я не стыжусь признаться в этом — я сам присоединился к нему, и вместе с нами встали на колени Лакла, Олаф и Радор.

Волшебная опалесцирующая дымка заклубилась вокруг лиц Молчащих Богов и скрыла их от наших глаз.

Глубоко и радостно вздохнув, Лакла взяла Ларри за руки, подняла его на ноги и повела из залы. В глубоком молчании мы покинули следом за ними это удивительное место.

Но почему-то, пока мы шли, меня не оставляла мысль, что сидящие на троне Молчащие Боги все время должны видеть разверстую пасть ямы у порога своей обители. И все время глядя в бездну, они видят внизу, на непостижимой для человека глубине этот загадочный цветок — колоссальное, наводящее страх зеленое пламя, которое показалось мне прообразом самой жизни.