Комкор анализирует. — Клименко допрашивает охранника из бункера. — Горбушин проводит опознание. — Во Фленсбург слетается фашистское воронье. — Советские солдаты задерживают военных преступников. — Еще один главарь рейха кончил жизнь самоубийством

10 мая я направился из Штраусберга в Берлин, чтобы повидаться с генералом Переверткиным.

Город оживал. Из-за железных оград пробивалась цветущая сирень. Трава лезла даже сквозь швы брусчатки. Природа как бы напоминала, что она существует и приветствует наступивший мир. О мире напоминали и песни, раздававшиеся то здесь, то там. Заметно повеселели и берлинцы. Они больше не ходят с опущенными головами, не слышат ужасного свиста бомб и разрывов снарядов. Они остались живы. Теперь и для них — голубое небо, цветы и песни.

В доме, где был расположен штаб корпуса, я застал только дежурного, который сообщил, что «штаб передислоцировался в Грос-Шенебек», в 40 километрах северо-западнее Берлина.

Это оказался тихий лесной район, в котором как-то укрылся от войны маленький городок, названный почему-то Грос-Шенебек. Именно здесь, в густом сосновом бору, и расположились части корпуса генерала Переверткина. Солдаты жили в палатках, разбросанных по всему лесу.

Подъезжая к городку, я увидел необычную картину. Люди то ли забыли об уставе внутренней службы, то ли от тоски по мирной хозяйственной жизни занимались… строительством. Сооружали нечто вроде изб и сарайчиков.

Один офицер в ответ на мое недоумение сказал:

— Пусть отведут душу… Ведь им домой хочется, а там у них, небось, все надо начинать заново…

Мы смотрели на этих молодых ребят, которые совсем недавно в огне и дыму сражались за рейхстаг, а теперь не могли еще полностью привыкнуть к тишине, в которой такими беспокойными кажутся соловьиные трели.

Прекрасное, здоровое ощущение жизни, желание что-то созидать, загнанное войной в далекий угол, вновь заговорило в них.

На окраине города в красивом особняке дачного типа с деревянными украшениями в виде резных фигур птиц и зверей расположился командир корпуса Семен Никифорович Переверткин. Странно было видеть его в такой домашней обстановке. Он сидел на низкой тахте в синей пижаме, и глаза его светились радостью.

— Вот, — сказал он, подняв руку с конвертом, — свежая весточка из дома.

Тут же он прочел мне письмо жены. Анастасия Терентьевна рассказывала, как они, собравшись у приемника, слушали приказ Верховного Главнокомандующего о взятии Берлина и как среди героев, отличившихся в этой исторической операции, рядом с маршалами и генералами был назван Переверткин. «Что было, что было!» — улыбаясь, читал Семен Никифорович.

Мы пили кофе из маленьких синих чашечек, найденных в этом же доме. Переверткин неузнаваемо изменился. У него разгладились морщины, повеселели глаза. Даже движения, как мне показалось, стали более плавными. Он говорил о жене, дочке Ниночке, о друзьях, перечитывал письмо и улыбался. У него была особая улыбка. Кто-то сказал о ней: видна за версту.

Мы пытались вести беседу, далекую от войны, которая ушла от нас, как черный тяжелый дым уходил из купола горящего рейхстага. Но огромная карта Берлина, лежащая на четырехугольном раскладном столе, напоминала нам о недавнем.

— Что это вы, Семен Никифорович, опять сидите над картой?

Он улыбнулся.

— Анализирую… Откровенно говоря, мы еще толком не разобрались, какое мы совершили «воинское чудо». Историки будут копаться в этих вот картах, но и мы, пока живы, должны дать объяснение по каждому штришку, нанесенному в горячие минуты боя. Вроде бы карта как карта, а ведь для меня это «говорящий инструмент», и я, глядя на нее, вспоминаю все до мельчайших подробностей и, главное, вижу свои ошибки.

Допоздна мы беседовали с Переверткиным, а затем я решил разыскать Ивана Исаевича Клименко, которого не видел уже неделю после того, как мы расстались в Плетцензейской тюрьме.

— А он здесь, неподалеку, в небольшом особнячке.

Клименко, несмотря на поздний час, рылся в бумагах. Вид у него был усталый. Его «война» еще не кончилась — он разыскивал военных преступников.

Я сказал ему:

— Но теперь же все ясно. Гитлера не найдешь, его сожгли. Борман бежал, а Геббельса уже нашли…

— Нет, еще не все… Если сейчас не будем искать, потом будет поздно.

Бежали многие. Кроме Бормана, Наумана, Аксмана бежали Гиммлер на север, а Кальтенбруннер — на юг. Эти немного раньше. Они знали обстановку лучше других.

Обо всех делах, происходивших в Берлине и в бункере, Кальтенбруннер, начальник Главного управления безопасности и гестапо, был хорошо осведомлен. Он непрерывно менял свои конспиративные квартиры, но чаще всего бывал в австрийском Инсбруке, откуда шпионил за Вольфом в Швейцарии и за Шелленбергом, устремившим свои взоры на Швецию, за своим ближайшим помощником Мюллером, поведение которого в последние дни казалось ему подозрительным. Но больше всего его смущало исчезновение шефа Генриха Гиммлера.

После того как группа армий «Висла» под командованием Гиммлера потерпела сокрушительное поражение от советских войск в Померании и Гитлер резко изменил отношение к своему любимцу — «железному Генриху», Кальтенбруннер насторожился.

Главный палач рейха стал бояться всех, даже своих близких и, как ему казалось, преданных сотрудников. Но он продолжал верить «человеку со шрамом» — Отто Скорцени, который по поручению Гитлера удачно провел ряд смелых, дерзких международных акций и диверсий, в том числе похищение и спасение Муссолини в горах Италии.

Эрнст Кальтенбруннер давно уже не мог спать без морфия. Нервное напряжение дошло до предела. Направив отряд стрелков «Эдельвейс» в альпийские горы, он решил вместе со Скорцени бежать туда же, чтобы затем добраться до «Альпийской крепости», на строительство которой он потратил много сил.

Уже после того как капитулировал берлинский гарнизон, о чем им в горах стало известно 3 мая, Кальтенбруннер и Скорцени пытались вывезти секретные документы, миллионы долларов и создать тайные склады оружия. Они также хотели сохранить своих агентов и наладить с ними постоянные контакты. Их надежды трещали по швам: в горах появилась американская разведка.

Кальтенбруннер, Скорцени и несколько стрелков из отряда «Эдельвейс» находились в горном селении Альтаусзее. Они работали над планом движения к «Альпийской крепости», когда неожиданно по радио получили от своего агента-эсэсовца Хунке сигнал «скрываться поодиночке».

Пришлось расстаться.

Теперь Кальтенбруннер имел новые документы на имя цивильного немца Артура Шандлера, а Скорцени стал лейтенантом Золяром.

Кальтенбруннер решил идти в горы, там передохнуть, а затем двинуться к крепости. На карте, которую шеф гестапо брал с собой, Скорцени крестиком обозначил домик лесника, где можно было остановиться.

После долгого отбора Скорцени представил своему шефу двух проводников из отряда «Эдельвейс».

— Надежные? — спросил шеф.

— Это мои личные проводники, — ответил Скорцени, — они знают каждую тропку.

Кальтенбруннер оделся в костюм альпийского пастуха и, прощаясь, сказал:

— Я ухожу один с проводниками. Даже при твоем приближении вынужден буду стрелять…

И ушел.

Несмотря на май, пробудившуюся вдоль озерных берегов зелень, в горах падал снег. Кальтенбруннер шел в неизвестность. Перед ним маячили белые альпийские склоны, а на тропинке под ногами хрустел снег. Один из проводников шел впереди, второй сзади. Сначала этот второй отставал на два-три шага, а затем расстояние увеличилось до 10—15 метров. Кальтенбруннер это заметил и просил проводника не отставать. Идти по заснеженной тропке в горы было все труднее и труднее. Однажды шеф увидел, как отставший проводник остановился у забора хижины и о чем-то говорил со стариком.

— Эй, что там? — крикнул Кальтенбруннер.

— Хочу напиться…

И пошли дальше.

Снега становилось все больше. Встречный ветер усиливался, силы путников сдавали.

К вечеру, когда начало темнеть, нашли, наконец, отмеченный на карте домик лесника. Кальтенбруннер — Шандлер, смертельно усталый, повалился на диван и, не раздеваясь, мгновенно уснул.

Проводник, который все время отставал, тотчас же побежал по тропинке вниз, а спустя два часа домик оцепили американские разведчики. «Пастух» все понял и не отрицал, что он — Эрнст Кальтенбруннер.

Так Скорцени предал своего шефа.

Спустя несколько дней он сам был окружен и схвачен американскими солдатами и водворен в Дормштадтскую тюрьму, откуда, однако, при странных обстоятельствах бежал и по сей день находится на свободе.

…В первом часу ночи в кабинет Клименко вошел капитан Дерябин. Он сказал:

— Задержан важный немец. Может дать интересные показания о Гитлере. Со мной говорить не захотел, просит «старшего офицера».

— Давай его, — сказал Клименко и убрал со стола все бумаги.

Через минуту в комнату вошел высокий, широкоплечий молодой человек, одетый в узкий пиджак, в длинные военные брюки, большие сапоги. Он был небрит. Глаза его никак не выдавали волнения.

Подполковник Клименко начал допрос, который я тогда записал довольно подробно. Вот он.

— Я Гарри Мюнгерхаузен. Мне тридцать лет. Полицейский, окончил две специальные школы. Служил в частях СС.

— Где вы служили в последнее время?

— С десятого по тридцатое апреля я проходил службу в должности командира отделения в имперской канцелярии.

— Что вы знаете о смерти Гитлера? — спросил Клименко.

— Примерно от трех до четырех часов я патрулировал в имперской канцелярии. Ходил по коридору от рабочей комнаты канцлера до «голубой столовой». Выходная дверь и окно столовой были серьезно повреждены от бомбежек и артиллерийского огня. Я подошел к первому окну и начал наблюдать за садом. Вдруг я увидел, как Гюнше и Ланге вынесли труп фюрера. За ними кто-то нес труп женщины. Она была в черном платье.

Немец замолчал. Затем он, услышав шаги за стеной, испуганно оглянулся.

— Продолжайте, — сказал Клименко.

— Вся эта история заинтересовала меня, — сказал Мюнгерхаузен, — расстояние от «голубой столовой» до выхода из бункера фюрера было около 60 метров. Я начал внимательно следить.

— Что же вы увидели?

— Адъютант Гюнше полил мертвых бензином, а кто-то поджег. Вспыхнул костер. В течение получаса они горели, а потом стали затухать, тогда еще подлили бензина. Около пяти часов вечера пришли два офицера в форме СС, перенесли мертвых в воронку и закопали. Я это видел.

— По каким признакам вы опознали Гитлера?

— По форме. В ней я видел его не раз. Такой формы ни у кого не было.

— Какой?

— Светло-бежевый пиджак полувоенной формы или, скорее всего, френч и черные брюки.

— А френч такой? — спросил Клименко, показывая на соседний стул, на спинке которого повис светлый френч, доставленный разведчиками из бункера.

— Да, такой, — сказал пленный и на ощупь проверил материал.

Когда закончился допрос, мы только могли догадываться, что пленный эсэсовец чего-то недоговаривает. Но позже узнали, что одним из двух «офицеров в форме СС», которые закапывали мертвых, был он сам.

Скрыл он и то, что после погребения проник в бункер и снял с френча Гитлера золотой фашистский значок, видимо из расчета на хороший бизнес. Не с того ли, который висел на стуле в комнате Клименко?

Было далеко за полночь. Я вернулся на дачу к Переверткину, где мне был приготовлен ночлег.

Утром я узнал, что Клименко со своей группой и с охранником из бункера направился в Берлин, в имперскую канцелярию, и понял, что проспал. А может быть, Клименко не хотел иметь лишних свидетелей, да еще с блокнотом и пером? Не знаю.

Позже, от Клименко же, я узнал, что охранник «на местности» показал им, где были сожжены трупы, где их закопали, повел в «голубую столовую», из которой действительно хорошо просматривались эти места.

Убедившись, что найденные солдатом Иваном Чураковым трупы принадлежат Гитлеру и Браун и составив соответствующий акт, разведчики передали трупы медицинским экспертам. Анатомирование происходило под руководством старшего судебно-медицинского эксперта фронта подполковника Ф. Шкаравского. В заключении было отмечено: «Основной анатомической находкой, которая может быть использована для идентификации личности, являются челюсти с большим количеством искусственных мостиков, зубов, коронок и пломб».

Полковник В. Горбушин и переводчица (ныне писательница) Елена Ржевская нашли в Берлине дантистов, которые помогли опознать челюсти Гитлера и Евы Браун. Мне довелось присутствовать при допросе дантистов.

Расследование закончилось; было доказано, что осмотренные челюсти принадлежат Гитлеру и Еве Браун…

Берлин оживал. Народ радовался миру. А преступники, виновные в злодеяниях, пытались замести следы.

Гросс-адмирал Дениц, который, согласно предсмертному политическому завещанию Гитлера, был назначен президентом Германии и верховным главнокомандующим, находился в городе Фленсбурге близ датской границы и считал себя законным главой государства. Тут же Кейтель, Фридебург, Штумпф, «министры» правительства Деница, высшие правительственные и военные чиновники. Словно капитуляция Германии, подписанная на днях в Карлсхорсте, их не касалась.

Прибывшие во Фленсбург советские представители контрольной комиссии во главе с генералом Н. Трусовым были поражены, увидев флаги с фашистской свастикой, немецких солдат, маршировавших по улице, танки, пушки, а в Датском заливе военные корабли и подводные лодки. Оказывается, новый президент занял свою «генеральную позицию», главный смысл которой заключался в том, чтобы отделить военное поражение вооруженных сил и их капитуляцию от «новой» Германии, она-де не обязана отвечать за грехи нацистской партии и бездарных генералов.

С этими пропагандистскими «бомбами» он выступал по радио, давал интервью журналистам, главным образом английских агентств и органов печати, всячески пытался доказать руководителям контрольной комиссии союзников, что его позиция единственно правильная.

Для того чтобы подтвердить тезис о бездарности немецких генералов, Дениц снял с поста руководителя объединенного командования вермахта фельдмаршала Кейтеля и заменил его… генералом Йодлем.

Все это находилось в полном противоречии с актом капитуляции, где ясно было записано:

«В случае если немецкое верховное командование или какие-либо вооруженные силы, находящиеся под его командованием, не будут действовать в соответствии с этим актом о капитуляции, Верховное Командование Красной Армии, а также Верховное Командование союзных экспедиционных сил предпримут такие карательные меры или другие действия, которые они сочтут необходимыми…»

Но американский генерал Рукс и английский генерал Форд не торопились. Это было на руку Деницу.

В это время И. В. Сталин в Москве сказал маршалу Г. К. Жукову: «В то время как мы всех солдат и офицеров немецкой армии разоружили и направили в лагеря для военнопленных, англичане сохраняют немецкие войска в полной боевой готовности и устанавливают с ними сотрудничество. До сих пор штабы немецких войск во главе с их бывшими командующими пользуются полной свободой и по указанию Монтгомери собирают и приводят в порядок оружие и боевую технику своих войск.

— Я думаю, — продолжал Верховный, — англичане стремятся сохранить немецкие войска, чтобы их можно было использовать позже. А это — прямое нарушение договоренности между главами правительств о немедленном роспуске немецких войск».

Советские представители во Фленсбурге потребовали немедленно завершить полную ликвидацию фашистского государственного аппарата.

— Мы расположились, — рассказывал мне через двадцать лет Горбушин, — на пассажирском пароходе «Патрия». Это большой комфортабельный немецкий пароход, который курсирует теперь между Одессой и Батуми (под названием «Россия»). Англо-американская комиссия тоже размещалась на «Патрии» и долгое время вела закулисную борьбу и оттягивала арест руководителей нового рейха. Они ссылались то на недостаточное количество войск для проведения этой операции, то на отсутствие ответа от своих высокопоставленных чиновников, словом, пытались «заморозить» свои наладившиеся отношения с Деницем.

Только 23 мая после нескольких настоятельных требований советских представителей в один день были арестованы 300 генералов и высших офицеров фашистской армии. Некоторых из них привезли сначала на «Патрию», а остальных — прямо в тюрьму в Бад-Мандорфе.

— Накануне, — рассказывает Горбушин, — всем офицерам нашей контрольной комиссии было объявлено союзниками, что 23 мая ими будет проведена операция по аресту военных преступников, а потому они запрещали нам сходить с парохода «во избежание возможных инцидентов». Несмотря на этот запрет, мы вместе с подполковником Иевлевым по запасному выходу сошли с трапа и на «джипе» выехали в город. Проезжая мимо стадиона, мы увидели около 5 тысяч уже обезоруженных солдат под охраной английских войск. На всех перекрестках улиц были выставлены пулеметные расчеты. Все дороги из города перекрыты. Фашистские флаги исчезли, появились белые. Беспрепятственно мы прошли в штаб Объединенного командования вермахта — в резиденцию Деница, где я взял его портфель, набитый документами. Там было обнаружено завещание Гитлера и много других оперативно важных документов.

Так кончило существование незаконное правительство гросс-адмирала Деница.

23 мая некоторых арестованных привезли на «Патрию». Среди них находился генерал-адмирал Фридебург. В тот же день он отравился.

На следующий день англичане информировали генерала Трусова, что в городе Люнебурге (южнее Гамбурга) покончил жизнь самоубийством еще один из руководителей третьего рейха, и рекомендовали направить наших офицеров, чтобы убедиться в достоверности сообщения.

Полковнику Горбушину предстояло ехать в город Динст (Бельгия), куда союзники поспешили отправить важные документы, касающиеся Советской Армии; поэтому ему поручили заехать и в Люнебург.

25 мая полковник Горбушин и подполковник Иевлев выехали на запад.

Местечко Мейнштедт, близ Люнебурга, было расположено перед большим густым лесом, который тянулся на десятки километров. Он остался цел и невредим: по его дорогам не проходили ни танки, ни самоходки, не громыхали лафеты пушек, а отдаленный грохот войны только эхом отдавался в лесу и терялся где-то в верхушках высоких сосен. Именно поэтому английская караульная служба не придавала большого значения этому лесу, но дорога, которая шла к Мейнштедту, патрулировалась.

Среди английских солдат комендантской команды находилось несколько советских военнопленных, уже освобожденных, но в ожидании отправки на родину пожелавших нести службу наравне с англичанами.

В западной печати, особенно в английской, несколько раз появлялись статьи и репортажи, подробно описывающие последние дни главарей рейха и обстоятельства их ареста. В данном случае они сознательно не называли имена советских солдат, приписывая доблесть поимки военных преступников английскому патрулю. Вот почему хочется более подробно рассказать об этой операции.

Василий Губарев из Рязанской области и Иван Сидоров из Саратовской области вместе с несколькими английскими солдатами 21 мая утром вышли на патрулирование дороги, ведущей в лес. Вооруженные автоматами, они почти целый день прохаживались от Мейнштедта до леса и обратно; только в полдень зашли в комендатуру, чтобы пообедать.

В 19 часов Губарев и Сидоров могли уже закончить патрулирование. Но Губарев все же спросил английского капрала: «Когда уедем в лагерь?» И тот ответил: «Через час. Если хотите, отдыхайте».

Англичане сели пить кофе, а советские солдаты решили и этот оставшийся час провести на дороге.

Уже темнело, и нужно было очень внимательно патрулировать.

Что было дальше, рассказывает Василий Губарев.

— В пятистах метрах от дороги из леса, крадучись, вышли три немца. Мы их заметили и пошли за ними. Немцы нас вначале не видели. Мы пустились за ними. Не доходя метров 200, крикнули: «Остановитесь». Но неизвестные не остановились. Тогда я дал предупредительный выстрел. Один остановился, а двое других продолжали идти вперед. Мы оба резко крикнули: «хальт», взяли автоматы наизготовку и заставили остановиться всех троих. Вышли к ним на дорогу и спросили: «Солдаты?» Один ответил: «Да». На наш вопрос, есть ли документы, один из задержанных ответил: «Есть».

Задержанные были одеты в офицерские плащи, обуты в сапоги, а на одном из немцев были гражданские ботинки и шляпа. Левый глаз его был закрыт черной повязкой. В руке он держал палку. В его воинском билете значилось: фельдфебель Генрих Хитцингер. Фальшивомонетчик Отто Скорцени еще в Берлине выправил этот документ для шефа.

Мы повели задержанных в деревню и сдали английским солдатам. Трое немцев доказывали англичанам, что они идут из госпиталя и что у одного болит нога и глаз.

Английские патрули хотели отпустить задержанных, но мы настояли на том, чтобы не отпускать их, а отвести в лагерь. Я и Сидоров вместе с двумя английскими солдатами поехали сопровождать задержанных, а четверо англичан из патруля остались в деревне. В лагере нас встретил английский офицер-переводчик, принял от нас арестованных и отправил их на гауптвахту. Мы, конечно, не знали, кого мы задержали, и узнали об этом через несколько дней от переводчика.

Трое задержанных были доставлены в лагерь 619. Задержанных обыскали, отобрали часы, компасы и карты.

Два дня никто их не беспокоил и на допросы не вызывал. Наконец 24 мая один из немцев, глаз которого был закрыт черной повязкой, сообщил дежурному офицеру лагеря:

— Я Генрих Гиммлер!

Тот посмотрел на него удивленно и сказал:

— Вы сумасшедший, а не Гиммлер.

Но Гиммлер продолжал убеждать, что он и есть тот самый рейхсминистр, руководитель войск СС, командовавший группой армий «Висла», что он после неудачных переговоров с графом Бернадоттом и отказа союзников иметь с ним дело понял, что ему в бункер возвращаться нельзя, так как он в «черных списках предателей», а поэтому решительно направился во Фленсбург, к Деницу, рассчитывая на старые связи и на его «милость». Но того явно не устраивала в новом правительстве фигура известного всему миру палача, и он постепенно отстранил Гиммлера. Последняя надежда лопнула. Именно после этого военный преступник, переодевшись в штатское платье, завязав себе один глаз, отправился в сопровождении двух своих адъютантов бродить по Северной Германии. Он останавливался в населенных пунктах, в «душевной беседе» сообщал немцам, что им грозит смерть от наступающих большевиков, и продолжал свой путь дальше.

Так он гулял две недели.

Гиммлер настаивает, чтобы его отвезли к английскому майору службы государственной безопасности. И его наконец везут.

У этого майора была так называемая «розыскная карточка» на Гиммлера, в которой значились все биографические данные, описание примет и даже номера партийных и эсэсовских билетов. С поразительной точностью все данные сошлись.

Теперь уже не было никакого сомнения в том, что один из трех немцев был Генрих Гиммлер. На допросе у полковника английской службы Гиммлер отравился, раздавив зубами ампулу цианистого калия, спрятанную за щекой.

В его одежде были найдены еще три ампулы яда.

— Когда я, — рассказывает В. И. Горбушин, — в сопровождении английских офицеров вошел в помещение, на первом этаже на полу лежал труп Гиммлера. Он похож на все свои портреты.

Всех арестованных главных военных преступников перевезли в Нюрнберг и там судили.

Так закончили свою преступную жизнь люди, пытавшиеся поставить на колени чуть ли не весь мир.