Глава 1

Поверхность моря, искрящаяся бликами восходящего солнца, распростерлась бескрайней сказочной гладью. За кормой белого теплохода как-то вдруг пропали писклявые голоса чаек, в дымке растворился холмистый берег, а неугомонный винт вращался в лихорадочном беспамятстве, унося все дальше от родной земли. Утренняя прохлада, густо сдобренная запахом моря, нежным поцелуем ласкала открытые участки кожи, не успевшие загрубеть от жарких летних лучей. Было до беспамятства приятно, зажмурившись, стоять на верхней палубе, впитывая жадными к обновлению порами йодистый живительный воздух. Напористой настырностью теплоход разрезал форштевнем искрящуюся сказочность, оставляя все меньше надежды на иной поворот судьбы. Посторонний звук заставил открыть глаза: пыхтели в небо сизые дымки двигателей, подрагивала от напряжения корма, а ухо ловило что-то другое, непонятное, эфемерное. Временами он превращался в знакомый земной звук, смахивающий на переливы ручейка на порожистых перекатах, временами во что-то неузнаваемо далекое, но близкое сердцу. Звук то ослабевал, то усиливался – от непонимания его природы голову окутал рожденный в пучине моря ореол сказки. Постороннее воздействие внезапно прекратилось… и сказка растворилась с пеной набегающих барашков. Завораживая стремительностью, от подзора корпуса теплохода на простор метнулась слаженная веселая стайка афалинов-белобочек. В эскортном сопровождении она с легкостью держала заданную теплоходом скорость, теша взор элементами виртуозного мастерства.

Пропали из виду скалистые элементы родного берега, растворившись в безграничном голубом пространстве.

Пролив Босфор открылся беспорядочным убранством огней, перекрестьем сполохов, празднично украсивших теплоход. Ставший солидным, даже значительным на фоне крошечных экзотических суденышек теплоход пересекал их курс в захватывающей дух близости. Отраженные им лучи блекли на ярко освещенных палубах, демонстрирующих парад нарядов светской восточной цивилизации.

Несколько сложных маневров в захватывающей дух близости береговых сооружений, и водная дорога потянулась в видимости подножий лесистых склонов. Рассеченные языками заливов, местами они вздыбились осколками мятежных разрозненных островков.

Сгущающаяся южная ночь проглатывала все, оставляя в оживленном пространстве раздавшегося вширь пролива тускло освещенные пятачки палуб снующих своими курсами теплоходов.

Утро открылось великолепием сиреневых волн. Пароходик со страстностью карлика упорно карабкался по их крутым набегающим валам, продолжая избранный курс в бескрайнем просторе моря.

Просим утомленного читателя снизойти до прощения автора: малозначимые, на первый взгляд, описания он постарался привязать к состоянию человека, отправившегося с отчаяния в первый раз к чужим берегам, в незнакомую страну. Стечением обстоятельств – к берегам сгинувшей под спудом веков, знакомой по повествованиям Гомера древней Эллады. Предстояло путешествие в мир исторического прошлого – значительность и загадочность уже на этом этапе распирали эмоциями грудь. Кроме познавательного экскурса, Тристана ждала тяжелая работа, далекая от знакомых устоев, родного языка, вдали от балансирующей на грани развала родной страны.

 

Глава 2

Порт Салоники открыл уютную гавань огромному множеству судов. На флагштоках пестрела география всего мира. Белые небоскребы нового города расположились особняком от старых построек, заняв возвышенную скалистую часть, оставляя антику зеленую долину. С причала неслось разудалое «Сиртаки», временами достигая апогея экстаза, а временами сбиваясь в медленную череду звуков выдыхающейся базуки.

«Контрасты, ласкающие слух чужим мелодичным звучанием, мне приятнее родных звуков, не ласкающих его текущими событиями», – отвлекаясь заводной разноголосицей, первое, о чем подумал и записал Тристан в Греции.

Трап коснулся причала. Из толпы встречающих понеслась перекличка на нескольких языках, включая родной русский.

– По рабочей визе собираемся у белого автобуса «Мерседес», – жестикулировал приятной внешности грек с представительным животиком.

После въездных процедур Тристан нашел глазами белый автобус.

– С прибытием, товарищ! Или, как у вас теперь – «сударь»? Хрен вас разберет русских. Добро пожаловать на древнюю землю Эллады. Наши достижения являют вам Европу, – продолжал словоохотливый встречающий, – нет вашего бардака, много солнца и можно экономить на зимних протекторах.

Будем знакомы – Архи. Ко мне – вы первый, – подал он руку Тристану, – еще немного ждем. С прибрежной Кубани, кроме вас, будут молодые женщины и парни, – суетился он, демонстрируя чистейший русский.

Пока укладывался нехитрый багаж, к автобусу подошла шумная группка из пяти человек, за ними – молодая пара «не разлей вода», лет двадцати с небольшим.

– Шось таке, а дэ ж обищанный оркэстр с хлибом-силью, – наигранно расшебуршился крупный нескладный парень в джинсовой куртке и нарочито сдвинутой на затылок бейсболке.

– Будэ тоби белка, будэ и свистелка, – парировал хозяин.

– Що, так и придэться тут цельный год киснуть в серьезах?! – ответил другой, щуплый парень, внимательно разглядывая будущих соратников.

– Осмелюсь заметить, – вспыхнул Архи, – вы сюда не киснуть, дорогие земляки, прибыли, вы работать в поте лица приехали, «пахать» на земле – других не ждали. Просеките это сразу! И запомните, братья по разуму, мышиной возни не потерплю. Если не можете жить по моим правилам – вон море, вон теплоход: держите строго на восток, не заблудитесь.

Щуплый парень от неожиданной нападки прижался к длинному. За их спинами перетаптывались две простенькие девушки, по виду – хуторские, возрастом – до двадцати пяти. Рядом с длинным парнем – цивильная горожанка, может быть, чуть старше остальных девушек. Она находилась под его покровительством. Парень бесцеремонно обхватил лопатой руки ее талию.

Жгучий, содержательный взгляд этой девушки не вязался с клоунадой остальной компании. Да и вся она: справная, яркая – не в пример простушкам, словно налитая прозрачным нектаром созревающего яблочка, просилась далеко не на работу под испепеляющим красоту солнцем. Создавалось ощущение, что она примкнула к этой задворковой компании по случайному недоразумению, передумав в самый последний момент остаться с «мотыльками», приехавшими в Грецию по другому назначению. К полненьким ножкам, кругленькой, красиво посаженной попке, были, наверное, неравнодушны и более сдержанные в эмоциях земляки. Что до горячих, необузданных в страстях греков, тут остерегайся откровенного покушения.

«Ой, опрометчиво ты, красавица, отправилась в рискованное турне…», – говорил откровенный взгляд Архи.

Девушка, не тушуясь, с легким пренебрежением отбивала его косые взгляды, а заодно и раздевающие взгляды заросшего по-обезьяньи водителя автобуса.

Имена девушек не запечатлелись в памяти – это было нечто расхожее, типа: Марина, Оксана, Настя.

К Тристану яркая девушка потянулась сама, уже сидя сзади, рядом с долговязым, в мягко бегущем по назначению автобусе. По обочинам дороги вырастали монолиты скал, иногда они дробились на отдельные безжизненно-однообразные пирамиды.

– Галю, – представилась девушка певуче, подав через плечо нестройные пальцы руки.

Обернувшись на предложение, Тристан смог бы получить ожог угольев ее глаз, если бы не приготовился перед тем сделать мимику безразличной.

Хозяин, восседая рядом с вертлявым водителем, продолжающим метать искры жаркого взгляда на девушку, повернулся назад. Он показал на свертки, предлагая всем по объемному гамбургеру в аккуратной фольговой обертке, к ней – мягкую упаковку апельсинового напитка. Немного погодя, небрежно бросил на столик серебряную россыпь жевательной резинки. Голод, несмотря на жару, давал о себе знать. Унылые взгляды кубанцев просветлели мгновенно. У них, до сих пор безучастных, появился интерес к бегущему за окном пейзажу. Скалы остались позади, отдаленно напоминая о своем месте в местном ландшафте. Дорога катила выжженным солнцем скалистым плато.

 

Глава 3

Галина была родом из села, но после смерти мамы не пожелала и дня оставаться там. За пять километров от дома, с группой разновозрастных – от семи до пятнадцати лет ребятишек, девять лет кряду она ходила в школу. Потом техникум в областном центре. После окончания вернулась в родной колхоз зоотехником. Несколько месяцев удалось пожить спокойно – пока на их семью не начали валиться все беды мира. Вначале умер отец – он, правда, перебирал лишку. Нашли его на задворках собственного дома уже околевшим. К лету слегла мама – через короткое время умерла. Галина с младшей сестрой осиротели. На их попечении остались престарелая бабушка – мать отца и вечно голодное хозяйство – живность всех мастей: куры с утками, индюки, поросята, корова, впридачу к гектару огорода. Будущего своего в селе Галина не видела. Ухажер ее Петрунчик, как и большинство здешних парней, любил присесть на хмельное.

«Неужели и ее молодость поблекнет в нечистотах хозяйства?» – думала Галина со страхом. Попадись ей достойный жених, влюбись она, возможно, так и осталась бы жить на месте, как некоторые из ее поколения, растворившись в окружающей серости.

После серьезного разговора с Петрунчиком Галина впала в депрессию, причем, впала безнадежно глубоко. Тракторист Петрунчик рассуждал незамысловато:

– Пью, чтобы видеть все вокруг, и тебя в том числе, в розовом цвете. В наш век «пойла» хватит на всех.

Обещание пить в меру Галину не удовлетворило – был ужасный пример отца.

Ей минуло двадцать. Сестра младше ее на три года – вся в покорную мать: не требовательная к быту, играючи управляется с коровой, не гнушается огорода. Серьезный недуг сестры – она страдала эпилепсией, конечно, мешал жить полноценно физически, но совсем не мешал быть полноценной мечтательницей. Галина не ждала милости от природы, тем более, природа не обделила ее женской привлекательностью – за ней ухаживали, глазами ее хотели, но Галина ждала другого – счастья, далекого от унылого сельского уклада. Она ждала, жалея маму, пока можно было ждать. Откликнулась на первое же предложение, посулившее ей иную жизнь. С заезжим морячком из Одессы они зарегистрировали в сельсовете свои скоротечные отношения. Месяц бурного романа вывел ее из депрессии. Впереди безбрежные горизонты – красавица Одесса, городская квартира, обеспеченная жизнь.

После свадьбы жили в деревне, пока не пришел конец его длительному отпуску – он уехал, пообещав подготовить место в городе для ее приема. За два месяца Галина не получила ни единой весточки. Спустя эти два месяца ожидания, Галина решилась на поездку в город. В незнакомой Одессе нашла пароходство, где работал новоиспеченный муж. Оказалось, он ушел работать под фрахт на целый год, не оставив ни средств, ни адреса проживания. Понять было не сложно, что означало сие действие. И все же она нашла его адрес. В пригороде Одессы, в частном секторе отыскала дом, где год назад он официально оставил семью. Женщина, назвавшаяся бывшей женой, оказалась затурканной простушкой – тоже из села. Познакомила Галину с двумя милейшими ребятишками трех и пяти лет, еще не знающих последствий выбора родителей и ждущих каждый день папу из рейса.

По условиям контракта все члены экипажа должны были быть связаны узами брака – она ему подвернулась своевременно, благо «деревней» оказалась наивной.

Назад решила не возвращаться. Сестра серьезно болела, однако хозяйство и бабушку тянула. Так Галина и осела в городе. Работала немного по уходу за ребенком на дому, но больше по торговым точкам Привоза. Ее домогалась вся рыночная шелупонь – места приходилось менять, пока не встретилась с такими же сельскими. Предложение поехать летом заработать на кубанский курорт, а зимой в Грецию на плантации, встретила с воодушевлением.

«Она попадет за границу!»

Пацаны, примкнувшие к ним, перебивались подле того же Привоза, кто чем. Долговязый, звали его Евгений, на рынке для всех был Жендос-привези, в отличие от остальных, не «гудел» по ночам, не пил в черную, как большинство, и Галина от одиночества позволила ему оказывать себе знаки внимания. Эти отношения длились с полгода. Жендос молчаливо дожидался ее полной благосклонности, отпугивая назойливых ухажеров. Галине он, по большей части, был удобен. Вначале она пыталась найти в нем зацепочку для серьезных отношений, принимала ухаживания, но ничего интересного для себя, кроме покорности служить, так и не раскопала. Бескультурный, дворовый пацан, к тому же необразованный, и внешне – не ее типаж, в действиях примитивен. После первой осечки Галине не льстила подобная победа. Она настроилась на достойное завоевание.

 

Глава 4

По склонам холмов мелькали бедные поселения. Светлых тонов домишки вжались в распадки рельефа. Великолепная трасса, как символ грядущего, то терялась в нагромождении скал, то вылетала на открытое плато. Нежданно-негаданно открылась обрамленная горами зеленая долина.

– Пару часов осталось, – обернувшись в салон автобуса, произнес долго молчавший хозяин. – Мы в Фессалии – цитрусовом рае. Что затужили, красавицы? Не пройдет и месяца, как наше любвеобильное солнце поджарит ваши блеклые попочки – станете истинными гречанками.

Перебросившись о чем-то с хозяином, водитель подрулил автобус к видимому невдалеке торговому комплексу.

– Стоянка 15 минут. Оправиться, размять ноги – далеко не уходить, – бесцеремонно скомандовал хозяин.

У столиков под навесом в плетеных качалках возлегали разомлевшие безразличные мужчины. Стоило компании высыпать из автобуса, головы откровенно, как по команде, повернулись к ним. Один из них что-то крикнул хозяину, тот ответил, и они громко рассмеялись.

– Русская, карашо, – показал палец вверх один из них, в длиннополой шляпе, похожий на ковбоя – остальные оживились, причмокивая губами, откровенно пялясь на Галину.

Окинув потускневшим от жары взглядом извивающиеся в мареве зноя окрестности, Тристан вернулся в автобус. Солнце повернуло на закат. В движении жара не так убивала, сейчас же воздух душил зноем – горячим потоком он струился с окрестных скал. Хозяин и водитель вернулись ровно через 15минут, следом за ними «сладкая парочка», кубанцы не спешили. Поглядывая в раскрытую дверь, хозяин нервно барабанил пальцами по столику.

– Позвать? – спросил Тристан, наблюдая его нетерпение.

– Не надо, – словно отрезал он, скребанув по его лицу колючим недоверчивым взглядом.

Через десять минут шумной компанией, подталкивая друг друга, остальная команда ввалилась в автобус.

Воцарилось зловещее молчание. Хозяин без слов, в упор, смотрел на них, ожидая чего-то, те же вопросительно – на него. Водитель взялся за рычаг, но хозяин остановил его репликой на греческом.

– Я что сказал? Отдыхаем 15 минут?! Или я сказал – двадцать пять?! Русского распиз… не потерплю.

– Яка тут больша разниця? – встрял долговязый, стрельнув в Тристана недобрым взглядом.

Автобус рыкнул двигателем.

– Штрейкбрехер, – глядя в окно, процедил долговязый, обращаясь явно к Тристану.

Солнце склонилось к закату, автобус, натруженно подвывая, выполз на крутой подъем. Аккуратными рядами открылись цитрусовые посадки, сочно-зелеными пятнами они выплеснулись по всем окрестным холмам. Сколько хватало обзора, посадки тянулись, местами раскидистыми деревьями, в другой части – набирающими силу свечками-саженцами.

– Вы в Фессалии – цитрусовом рае. Наши наделы – пятьдесят с лишним гектаров земель. Здесь вам и еще одной бригаде предстоит поднимать урожай. Постараетесь – все будем при «бабках». Исполнительных не обижу – филонов выгоню. Пока располагаться: мыться, кушать. У нас хороший повар – ваша, русская, еда будет знакомая. Кому мало нормы – прошу отовариваться у нее под запись – за добавку вычтется. В праздники – пиво, мой подарок. Подъем – в пять. В шесть, после завтрака… ровно в шесть… сидеть по машинам. Понято?!

С 12 до 3, в самое пекло – обед, отдых. С 3 до 8 – работа. Знаю, скажете: десять часов? Здесь так! – отчеканил по-военному хозяин. – Главный, после меня, бугор – он из Грузии, но русский. Завтра познакомитесь: научит и поставит нормы.

Водитель притормозил у длинного, разделенного на секции свежевыкрашенного барака.

– Приехали, располагайтесь. Все, что нужно для нормальной жизни, здесь есть.

 

Глава 5

При виде незнакомой местности отдающая детской впечатлительностью жалость к себе сковала грудь Тристана. Настораживали неизвестность и довлеющая рабская зависимость. Новизна перестала казаться спасительной отдушиной, тревожные мысли острыми шпильками покалывали в возбужденной голове: «Как поведет себя здоровье?»

Память ураганом пронесшегося недуга накрепко засела в клетках мозга.

Тристан лежал, но сон долго не приходил. Дощатая перегородка и «парочка» отделяли его от кубанской кампании. Все жилые секции оказались приспособленными для двоих. Тристан пока не ощутил был ли он в приоритете, или, напротив, оставшись один, потерял возможность полного отрешения от работы на отдыхе. Галина, как и он, поселилась одна, комната ее находилась в противоположном конце коридора. Условия быта оказались достойными: в каждой секции санузел, кондиционер, холодильник, маленький телевизор. В холодильнике апельсиновый сок и питьевая вода.

Включил кондиционер и незаметно уснул. Проснулся от топота на веранде. В окно гляделась оливковая ветвь. Стрельчатые листья застыли в понуром ожидании грядущего, напомнив ему эвкалипты детства. Повариха шла по веранде, певучим голосом поднимая их команду на завтрак.

– Ма-альчики-и-и! Де-евочки-и-и! Ку-ушать по-одано!

Дополнительно стукала трижды в каждую дверь – не более. Изоляция стен хорошо держала холод – шесть часов сна взбодрили. Холмы за ночь остыть не успели, и ранним утром духота давила с прежней силой. Не ощущалось той, своей бодрящей летней утренней прохлады.

Кубанцы осоловело обозревали окрестности. На припухших, одутловатых после сна лицах застыла маска недовольства.

После всех надобностей, ровно в шесть, грузовичок «Тойота» выбросил новую бригаду примерно в двух километрах от места проживания, на одном из приступков широкой террасы. Там уже стоял другой мини-грузовичок, груженный мешками – в машине никого. Водитель-грек, доставивший их, показал глазами вверх и довершил фразой:

– Тама будит…

Почти одновременно с верхней террасы донесся недовольный треснувший голос.

– Эй, там, внизу, взяли по мешку и айда ко мне.

Мешков оказалось пять – каждый с сыпучим содержимым, весом – килограммов сорок. Диковатый напарник долговязого без напоминания подкинул мешок себе на плечи, со знанием дела – поперек, и первым двинулся по откосу вверх. Остальные последовали его примеру. Так вереницей и полезли в гору. Передний лавировал – гибкие ветви ниспадали под тяжестью зеленых шероховатых плодов, глядясь выразительными пуповинами в рыжий глинозем.

– Апельсины, – узнал плоды Тристан.

Сзади слышался разговор девушек, никогда доселе не видевших цитрусовых деревьев.

– Чи минелла, чи грейпфрукты? Зеленых – море, а когда созреют? Как же их убрать столько? Хай их грець!

На самой верхней площадке террасы их ждал рыжий мужчина, часто и нервически моргающий, смеша при этом кустистыми выгоревшими бровями. Возраст определялся сложно. Тристан дал бы ему в районе сорока. Как оказалось впоследствии – полный полтинник. На вид – типичный жучковатый работяга.

– Клади здесь. Стали и слушаем… внимательно. Напортачите – будет на вашей же шее, – просипел он внезапной недоброжелательной нападкой с заметным кавказским акцентом.

«Ни сучка, ни задоринки, – подумала Галина, выдержав его встречный жгучий взгляд, – как на ипподроме оценивает».

Левая щека бригадира в разговоре подергивалась. С явной неохотой он оторвал от нее взгляд, возвращаясь к первоначальному наставлению.

– На этой стороне холма гектар десять – старые посадки.

Он пальцем ткнул в мешки.

– Вот это удобрение распределить равномерно. Мерки в мешках. Полкило на каждое дерево.

– Вы, – бригадир показал на парочку, – за мной! Привезем орудия труда и питьевую воду. Тохи будут – мотыги по-вашему, на всех хватит. До конца дня ваша норма побить вокруг каждого дерева кольцевые канавки, примерно в метре от корневой шейки и рассыпать пайку удобрения, затем загорнуть. Не хитрить, проверю!

Его манера разговаривать была точной копией манеры хозяина.

Не дождавшись возможных вопросов, он ловко ссунулся на нижнюю террасу. Как заводной болванчик, устремился к машине – парочка едва поспевала за ним. Сверху хорошо просматривался серпантин рыжей дороги, по которой они, подняв облако пыли, скрылись за скалистым поворотом.

 

Глава 6

Предложенную работу выполняли с точностью роботов. Вся она, в основном, заключалась в садовых работах: рыхление околоствольных шайб, подкормка, опрыскивание от тли, искусственный полив с раскатыванием оросительной системы. Случалось работать на платформе.

В пределах владений, в скалистом неудобье, расположились два огромных серебристых модуля – там бригада готовила тару к предстоящему урожаю. Особым разнообразием работа не отличалась, но это был тот редкий случай, когда работники не рассредотачивались на огромном пространстве сада. Сидели компактным кругом, за рукоделием упражняясь словопрениями.

За три месяца работ познакомились практически с каждым метром обширного владения. Кожа девчонок приобрела золотистый глянец, а выгоревшие ресницы топорщились рыжей стерней. Галина, потеряв лишний вес, пришла в идеальную подиумную норму – формы ее стали еще эффектнее. А вот невзрачные подружки превратились в смуглянок, за работой больше похожих на черных копошащихся сверчков.

Тристан каждое утро оценивающе разглядывал и себя в зеркало – на него смотрел худощавый, с заострившимися скулами, не мужчина, скорее, паренек-переросток. Физическая работа и режим шли на пользу: наплывающие на бока «уши» стянулись упругой кожей. Это был тот редкий случай, когда надрывная работа шла на пользу.

Время на размышления он находил урывками за работой. В выходной отсыпались, наводили марафет, могли спокойно общаться по интересам. Тристан большую часть свободного от работы дня сидел за письменными набросками. Полученных впечатлений хватало на несколько убористых страниц. Первоначальная местническая неприязнь незаметно сошла на «нет». Галина тешилась, передразнивая кубанцев. Если в присутствии Тристана долговязый давал волю рукам, желая показать свое особое место в их отношениях – следующее действие Галины Тристан воспринимал в свой адрес.

Она демонстративно громко давала отповедь долговязому:

– И шо ты прилепився до мене, як той слызень?!

Оказываясь поблизости, Тристан слышал ее контрастный тон – он менялся на ироничный, покорно-учтивый, даже заискивающий, голос приобретал хорошо заметные игривые нотки. Причем, Галина делала это демонстративно. Тристан работал с кубанцами в одной бригаде, но так и оставался особняком, не принятым в команду. К нему обращались лишь по работе, и то по острой необходимости. С момента посадки в автобус между ними продолжала лежать незримая разделяющая черта. Тристан хотел и не мог выяснить природу взаимоотношений Галины с долговязым. Она была единственной, кто шел на сближение с ним. Он в ответ не кичился, улыбался ей, не скрывая благосклонности.

Ближайшие соседи по жилью продолжали неслышное существование, даже жидкая перегородка не выдавала их живого присутствия. Два ярых единомышленника, как осторожные мышки, зараженные известной им одним целью, добивались чего-то своего с видимым ожесточением, отказавшись от всяких дополнительных трат. Особенно ярко проявлялась их рачительность к деньгам. Архи раз в месяц приносил распечатку личных банковских счетов. Зная их щепетильность в этом вопросе и, не имея претензий к работе, он называл их цифры первыми, торжественно вручая заветные листки им прямо в руки. Поведение парочки со временем закрепилось очевидностью: они живут некоей магической цифрой. Хозяин всячески демонстрировал свою порядочность, требуя от каждого в ответ полной отдачи. Он обедал с бригадой за общим столом, делая повару ленивые, больше для видимости, мелкие замечания. Повариха Соня осой вилась вокруг него. От взора не ускользали их более близкие, чем на виду, отношения. У Сони здесь был свой особый статус: жила она в метрах трехстах от общего барака в сборном щитовом домике в окружении оливковой рощи. Красный «порше» хозяина по ночам нередко «семафорил» лунными бликами у его порога. Тристану до этого не было никакого дела – он воспринимал данность, как постфактум, не более. Кубанская же компания по этому поводу тихо почесывала языки. На Соню жалоб не было – готовила она профессионально, разрешала бесплатную добавку, и, вообще, стала вполне свойским членом коллектива, вовсе не используя свой особый статус положения.

Будни тянулись нехитрой чередой. Плоды цитрусовых наливались оранжевым глянцем. На плантации зачастили оптовые скупщики, обеспечивающие европейские рынки. Общались с хозяином на английском. Английский Тристана был чище, мог дополняться, кроме просторечных, изощренным подходом к качеству товара. Как-то он вмешался, помог плохому английскому хозяина поймать кураж в разговоре с закупщиком из Гибралтара. На следующий день, перед ужином, к Тристану постучали. На пороге стояла празднично одетая Соня. Плотно облегающие «Леви страус» отчетливее проявили ладную женскую фигурку, в обычное время затаенную под халатом.

«А она очень даже…», – не смог не оценить ее Тристан.

– Архи желает с тобой поговорить в домашней обстановке. Он ждет у меня, – отрезала Соня, внешним видом отвергая зреющий на его лице комплимент.

Не дожидаясь ответа, ловко вспрыгнула на рабочий мопед с притороченным впереди багажником, сверкнула, обернувшись уже на ходу, белками больших глаз и ухарски тронулась. По скалистой тропе, так получалось в два раза короче, Тристан следом за Соней направился к опушке оливковой рощи.

 

Глава 7

– Проходи, присаживайся, – предложил Архи. – От людей разве что скроешь?

Одет он был в просторную сетчатую майку, сквозь которую просвечивала обильная поросль торса. Пригласив Тристана за стол, сам он переместился с диванчика на стул напротив.

– «Метаксы» хлебнешь с работодателем? Не хочу унизить словом «хозяин», – вгрызся он в лоб Тристана немигающим взглядом.

От пронзительности его свело судорогой затылок. Продолжая сверлить взглядом его лоб, Архи заставил от предложенной темы напрячься.

– Мы общаемся с Соней близко больше года: поначалу сомневался в его психологической необходимости – на сегодня отношения устоялись. Молодое вино, прежде чем стать добротным напитком, должно активно перебродить. Наши отношения сегодня – выдержанное вино, приятное на вкус и будоражащее сердце. Я родился, рос, учился, затем работал в знакомой нам с тобой системе. Жил, как все: случались спады и взлеты. Россия и тот образ жизни сделали из меня личность, плохо было или хорошо – есть, что видишь. С переездом в Грецию часть моя осталась там. Я для России умер, а дух мой продолжает витать там. И без рук, и без ног живут – приехал в Грецию – лишился чего-то большего. Какая это жизнь, если думаю по-русски, если не могу с пацанами, которые остались там, знаю которых лучше рентгена, сгонять по воскресеньям в футбол – была у нас такая традиция на провинциальном стадиончике, не могу расслабиться в ветреном общении с понятными мне «подружками», «накушавшись» раз в месяц до отключения от негатива?! Соня – она все та же, своя. Я ее не искал, мне ее послал сам Бог. С ней спокойно, и мы общаемся пока нам обоим хорошо. Взаимных претензий, как видишь, никаких.

В пустой лафет-подставку Соня поставила бутылку коньяка. Она с нежностью посмотрела на Архи.

– Помню, мы по «чуть-чуть», – улыбнулся он ей.

Нацедив в рюмки по несколько грамм, глядя при этом куда-то в пустоту, задумался. Таить что-то неприятное для Тристана в подобном вступлении он не мог, но заряженный от природы болезненным ожиданием Тристан сидел напряженно.

– Прежде всего, вопрос, – начал, с передержкой, Архи по сути. – Хочу знать, что тебя заставило оторваться от Родины, тебя, образованного человека?! Неужели такая безысходность? Или это определенная задача, или это природный авантюризм?

Крохотная долька апельсинового цуката неопрятно зависла у него на губах, он приложился к рюмке, и долька с легкостью уплыла с содержимым, легким мгновением убрав визуальную неприязнь. Он одними глазами побудил Тристана к действиям. Тристан осушил содержимое рюмки, но закусывать не стал: букет выдержанной горечи приятно разогрел гортань, обостряя застрявший на языке ответ. Архи не торопил и только сосредоточенно покусывал очередную дольку цуката, удовлетворяясь ароматом на придыхании. Его страстный монолог раззадорил Тристана. Ответ получился таким, каким бы он был на заданный самому себе вопрос, откровенным и без обиняков.

– Мне сорок восемь лет, тебе – тридцатник, разница не катастрофична, чтобы быть на одной волне, обращайся ко мне на «ты», – разогревал Архи его вступление.

– Такому капиталисту, как ты, обычно доверяют, – искал Тристан свой трамплин в откровении.

 

Глава 8

В дверь постучали. Соня, не открывая ее, отчетливо выговорила:

– Архи, ты просил напомнить о звонке…

– Спасибо, дорогая.

Тристан чувствовал: от своего вопроса Архи не отступится. По нетерпеливому взгляду понимал: от него ждут полной откровенности.

Тогда Тристан продолжил:

– Около года назад я попал в больницу. Катастрофическое опущение одной почки превратило мою жизнь в кошмар: высокое давление чередовалось со схватками в пояснице – часто накладывалось одно на другое. Советов всяких слышал множество: поправиться, якобы, завязавшийся жирок станет держать блуждающую почку, пойти к знахаркам, поднять и зафиксировать ее тугой повязкой и бояться при этом пукнуть, и последнее – быстрое и самое действенное – оперативное вмешательство.

Архи замер, глядя на Тристана в упор – он, очевидно, ждал откровения, но не такого глубокого.

– Я настолько намаялся, что выбрал операцию без промедления. Почку подшили, закрепили на штатном месте. Артериальное давление на второй день пришло в норму. Это был случай, когда диагноз установили точно, и все, казалось бы, выполнено правильно. Функция почки не успела нарушиться: следовало ждать дальнейшей положительной динамики. Какой там! Следующее за тем психологическое воздействие оказалось крайне мощным – событие это запечатлелось в клетках мозга в малейших деталях надолго. На четвертый день, едва начал вычухиваться после операции – внезапный криз. Мне не так много лет, мне не хотелось уходить так рано, а я отлетел от своего тела. Не желаю никому увидеть себя с высоты потолка распростертым, теряющим принадлежность к живым. Жуткая картина себя, обреченно-бездвижного, своими же глазами болезненно заклеймилась в памяти. Все откровения на эту тему до той поры воспринимались со скепсисом. В физиологических ощущениях – это та особенность, которую слышал, конечно, и ты. А ведь так наступает финал жизни – та, самая большая личная трагедия человека. Помнишь летучую фразу: «Почему именно мне и так больно?» Возможно, быстрая и правильная реакция медсестры совершила чудо, поэтому я здесь и общаюсь с тобой. Не каждый анализ действий чреват впоследствии нервным расстройством, напоминающим собаку, гоняющуюся за собственным хвостом, а у меня это произошло. Вразумительного ответа от врачей я не получил, поэтому рассуждал сам, как мог, в дилетантском подходе. Каждый день помнил это состояние обостренно и всякий очередной день ждал повтора, жил в постоянном страхе. Медленно, с потугами и изощрениями, страх отвлекся повседневностью.

Однажды я забрел на вещевой рынок. Я не утомил тебя? – спросил Тристан, почувствовав некоторую нервозность Архи.

– Говори, говори, просто после аварии и у меня произошло что-то подобное.

– Двигаясь в торговых рядах рынка, увидел медсестру – последнее приятное ощущение перед отлетом в иной мир. Она не находилась среди покупателей, она торговала в палатке. Еще в больнице я познакомился с ней ближе, беседовали не раз. Обострение напоминания при встрече вернулось. Ее взгляд затравленного в глубине своей норы зверька превратил меня в безвольное существо. Палатка с ней окуталась туманом, и только ее глаза как два луча прожектора светились сквозь сгущающуюся пелену. Пришел в себя на соседней улице. Спасаясь, я оттуда бездарно бежал. Возможно, страх увидеть ее еще раз привел меня на плантации, не исключаю и желания отвлечься, познавая другой мир, а, возможно, обмануть судьбу, растворившись в кипящем котле других ощущений. Мне по духу кругосветное путешествие. Это не ново, когда в новом окружении ты невольно отрешаешься от старого. Будь я состоятельнее, так бы оно и случилось, но, увы, Греция и плантации – это все, что я смог. Мне стыдно перед мамой – я не открыл ей всей правды.

Архи эту часть монолога слушал, проницательно ища что-то в его глазах. Терпеливо дождавшись точки, он спросил:

– Ты, наверное, журналист?

Тристан ответил не сразу, но с явной симпатией к нему, как хорошему психологу.

– Ты близок к истине – хотел им быть, но работаю я в техникуме преподавателем русского языка и литературы.

Архи потянулся было к бутылке, но остановил себя.

– Сонечка, ау! Принеси-ка нам гранатового сока.

И уже тише, только для ушей Тристана, произнес странную на первый взгляд фразу:

– Мне понятно: деньги у тебя не на втором месте и не на следующем от него. Ты мне подходишь…

Он взял телефон, набрал номер, по-гречески долго кому-то что-то доказывал, а закончил разговор в полном удовлетворении. Тристан оценил его терпение: его мораль и внутреннее состояние Архи распознал в самом начале откровения.

 

Глава 9

Последние сутки выдались не менее трудными: седьмой день с рассвета и до темноты занимались обработкой участков плантаций от тли. Суетились, нагруженные ранцевыми распылителями, выборочно обдувая деревья ядохимикатом. Возвращаясь к растворному узлу, отдыхали на ходу. Женщины готовили раствор, мужчины работали с ранцами.

Плоды цитрусовых, занявшие верхние ярусы кустов близких к солнцу, наливались желтизной. Мероприятия, последние перед сбором плодов, подходили к концу. Их бригада осталась костяком, постепенно обрастая свежими фигурами. Новички образовывали свои звенья по местническому или национальному принципу, неохотно смешиваясь с ними. К началу сбора Архи обещал довести состав до пятидесяти человек, предупредив, что у него особого резерва нет – не исключался в бригадах сомнительный элемент. Из опыта прошлых лет, нанимались на уборку турки и балканские народности.

Физическая усталость, несмотря на подготовку и молодость, брала свое. Поздно вечером не хотелось ничего, кроме спокойного горизонтального положения, тем не менее, при виде Галины глаза Тристана оживлялись. В работе при всякой возможности они обменивались репликами, каждый по-своему чувствовал внутреннюю тягу к близкому общению.

В этот день после работы они незаметно для самих себя оказались на нейтральной территории, в середине веранды, тогда как их комнаты находились в противоположных ее концах.

Лицо Галины выражало сосредоточенность, умные глаза на похудевшем лице стали выразительнее. Тристан увидел в них откровенную неприкрытую тоску, что было так не свойственно ей.

– Ты вхож в дом Сони? – вдруг спросила Галина.

Тристан вспомнил свое недавнее посещение Архи.

– Ну, да, у нас ничего не проходит тайно. И наше с тобой общение сейчас, я уверен, обсуждают? Давай, не таясь, зайдем к тебе открыто, без смешного для окружающих заметания следов. Я расскажу тебе о той единственной и странной беседе.

Галина, явно волнуясь, без слов, откровенно вызывающе двинулась в сторону своей комнаты. Этим действием она бросала всем открытый вызов. Тристан двинулся за ней следом. На веранде не оказалось никого, но со двора они не могли остаться незамеченными.

Галина села в комнате на топчан, смиренно прикрыв руками влекущие коленки. Легкий халатик заманчиво топорщился прорехами застежек. В такой откровенной близости Тристан видел ее в первый раз. Играючи, спрятав лицо за сеткой цветущей оливковой ветви, стоявшей на столе перед ним, он попытался найти в ней другое, не одно сексуальное качество. Она ласкалась в его внимании и не торопила события, наслаждаясь наступившим таинством. Галина не относилась к породе женщин, могущих выдержать замысловатую вязь подготовки, рядом с ней не оставалось возможности разбирать элементы высокой материи – ее дыхание выдавало вызревшее в груди желание. В такие мгновения женщину берут без подготовки, но у Тристана по неопытности в данном вопросе оставался неподотчетный страх быть отвергнутым – он помнил ее грубые возможности. Грудь ее сохраняла каждое пропущенное им мгновение. Тристан безвольно ловил затаенное, ждущее дыхание.

«Стоит протянуть руку, и она твоя… или твое настоящее станет упражнением с «бутылкой». Ему показалось: в какой-то миг лицо ее приняло откровенно располагающее выражение. Кому неведом к прочтению взгляд страстно желающей вас женщины, не вообще – сию минуту, сию секунду – тот зря прожил свою молодость.

Тристан с трудом сдерживал себя. Он сел рядом и погладил вызывающе влекущие коленки. Галина, обессиленная ожиданием, беспомощно выдохнула, ткнувшись головой в его колени, соглашаясь на любые встречные действия.

Редко какой мужчина устоял бы от возможности обладать женщиной в такое мгновение. Тристан читал о первой близости по книгам, оттуда помнил нередкие случаи разочарования, знал о качестве сиюминутной страсти.

«Это другой случай!» – твердил он себе.

Галина незнакомо для него заполняла его наркотиком страсти, полностью отключая от недавней усталости. Она умело тонко перебирала струны интима без всякого намека на пошлятину. Галина не ждала пассивно того, что будет отпущено фантазией и умением партнера, она готова была взять в свои руки все – через край и больше, как обезумевший, но вовсе не потерявший от жажды разум в пустыне.

Угомонились, обессиленные, под утро. В рассветной серости ее губы горели малиновым пожаром, белеющая в полумраке уходящей ночи ее жаркая грудь излучала ненасытный аромат женского тела. Выразительные сосочки застыли двумя настороженными алыми поплавками на успокоившейся глади подернутого утренней дымкой зеркала озера в том же замершем порыве ожидания.

Усилием воли Тристан посмотрел на часы – циферблат высвечивал 5 часов. Он не представлял: хватит ли у него сил и оставшейся воли оторваться и заняться чем-то другим.

А Галина словно и не спала совсем, она, целуя, обвила рукой его шею, вновь обостряя чувства.

– Как сильно бьется твое сердце? – дохнула она в лицо необыкновенной утренней свежестью, той свежестью, что излучает только что вернувшийся с утренней оздоровительной прогулки человек.

Тристану хотелось поплакаться и попросить ее сделать что-то для облегчения своей тяжелой доли, но это желание сдерживалось через край полученным счастьем. Минуты летели быстрее мысли.

«В 5-30 его ждут».

– Архи предложил мне стать торговым представителем, – выдохнул Тристан в тишину утра, – в 5-30 меня будет ждать автомобиль в порт.

Галина продолжала обнимать его шею, напрягшись единственным признаком жизни. Тристан откинул простыню, любуясь тем, чем обладал безраздельно – она осталась безучастной. Он разнял ее ослабевшие в объятии руки и начал быстро одеваться. Галина, приподнявшись вслед ему на локте, томно, с открытым удовлетворением в голосе устало произнесла:

– Я и без слов знаю: ты любишь меня…