Глава 1
На плантации шла утренняя приветственная перекличка. Смешения бригад не происходило – группировались, как правило, по национальным либо семейным принципам. Домовитые сербы работали семьями, испанцы, преимущественно женщины, делились по схемам, одним им известным. Группа пацанов-турок обезьяньей хваткой опережали в работе всех остальных. Временами границы распределенных наделов сближались, и тогда к шуршащей от проворных рук жесткой листве примешивались невероятные по звучанию элементы общения людей разных менталитетов, вероисповеданий и культур, пытающихся донести друг другу что-то особенное. Чрезмерно увлекшихся осаждали окрики старших. На какое-то время в соревновательном порыве оставался шорох листвы, буквально через несколько минут все повторялось сначала. Будь ты хоть какой национальности – в каждом индивидууме живет начало первозданной человеческой сущности – это общность и желание иметь не только работу.
Тракторы-плодовозы быстро наполнялись и медленно катили в сторону модуля – там шла сортировка и упаковка продукции. Заполненная фура двинулась по назначению, а Тристан вернулся на плантацию верхних ярусов. Доступ тракторов сюда был невозможен, приток плодов к модулю замедлился вдвое. Скользящая на блочках тяжелогруженая корзина медленно двигалась вниз к площадке, в расположение плодовоза, сбивая накал энергии сборщиков. Устройств не хватало, и в ожидании разгрузки они отдыхали. Несколько человек-сербов, мужчин и женщин, окружили Галину. Она со смехом отбивалась от них на отпущенную скабрезную шутку учетным журналом. Уже здесь Тристан узнал подробности вчерашнего инцидента. Долговязого Жендоса и его друга увезла полиция. Он представлял себе вид сверху на то самое место, где находился сейчас, и ему показалось: Галина смеется с расчетом на него, вызывающе громко, но это не коробило его, он был счастлив подаренной ему ночью и смог бы простить ей более существенную шалость. Он помахал Галине рукой – она, не замедлив, ответила. Подкативший грузовичок подобрал Тристана к модулю, откуда с очередной заполненной фурой он отправлялся в порт.
Глава 2
Груженый большегруз несся по скоростному шоссе в сторону морского порта Волос. В ожидании погрузки у одного из причалов стоял арендованный в Одессе плодовоз.
Пожилой водитель-грек мурлыкал заунывную мелодию без начала и конца. Кондиционер кабины бодрил.
Первая партия отборных свежесобранных цитрусовых спешила осесть в объемных трюмах судна. Урожай удался: ветви гнулись, касаясь рыжего глинозема, сливались с ним в последнем страстном порыве единения. Казалось, что вышедший из земли же божественный дар хочет отдать часть себя в ее истощенные недра. Можно утверждать о большем влиянии обильного солнца, однако оно пришло вкупе с помощью Господа Бога, пославшего своевременные дожди, а, уж, потом усилий работников, поливших землю не одной каплей своего пота. Деревья выполнили всю заложенную задачу, рожденную в благополучное цветение.
Урожай выдался небывалый. Путь солнечного фрукта спешил завершиться логически, украсив торговые прилавки северных стран.
Свое будущее в новом качестве торгового представителя Тристан начинал с российского рынка. Группа греческих плантаторов нашла выход на огромный ненасытный спрос. В сложной схеме договорных поставок Тристан играл маленькую, но важную роль надзорного органа. Первоначальная славянская бригада на этом этапе распалась. Тристан – в известной роли, остальные возглавили интернациональные звенья сборщиков, хлынувших из ближних стран. Здесь обосновались, в основном, сербы, хотя и африканский север едва ли уступал.
У соседей работала спаянная годами большая группа севильских испанок.
Больше полугода Тристан не был на Родине. Горячие, стремительно разворачивающиеся события там, трансформированные средствами местной информации, выдавались за тяжелый кризис. Назревал развал устоявшейся политической системы, подогреваемый украинским, кавказским и молдавским сепаратизмом. Сводки новостей пугали тысячами жертв. Картины кровавой резни на Кавказе повторялись ежечасно, подпитываемые печальным комментарием телеведущих каналов, усугубляющими общий мрачный тон.
Тристан рассуждал по-своему: «Цитрусовые не хлеб, но они нужны агонизирующей стране, значит, сводки – блеф».
Просеивая полученные сведения, Тристан готовился к предстоящей встрече.
Глава 3
Жендоса и его доброго мулата разлучили сразу во время ареста. Все произошло скоротечно, так быстро, будто полиция ждала неподалеку «за углом».
Сидя в камере, Жендос рассуждал:
«Что Славик оторвила – знал? Знал! Но пырять ножом у всех на виду? Не хватало нам греческих застенков. Пусть я зачинщик, но на этом и все против меня обвинения? Однако, без его решительности пришлось бы туго: двое против пятерых турок. Если бы Славик не осадил… Не знал, что обернется так. Откуда остальные появились, ведь и не пахло ими? Галку образина основательно припер, еще бы немного – и завалил бы. Какая-то вонючка будет пользовать чужих девочек. Следственный изолятор, а чисто как в санатории, и питание – жить можно».
Жендос пытался отвлекаться, поэтому и мысли свои кидал в крайности.
В обособленном углу камеры, рядом с ним, расположилось трое турок. Они о чем-то постоянно перешептывались и нагло глазели на него. Кроме него и турок, в камере сидел отрешенный от мира грек, убитый своим горем, не бритый, страшный, покрытый черной щетиной по самые глаза.
«Турки что-то мутят. Знать бы, что затевают. В одиночку сложно будет отбиться, грек – не в счет. Качай версию, Жендос, качай, не отвлекайся. Сказать, что ножик у турка отобрали? Славка использовал его для самозащиты? Со Славкой не обсудили, а теперь только правду. Славку-то упекут…».
Скорготнул замок двери, вошел охранник.
– Мазничь-енко! – показал он рукой на выход.
«На допрос?»
В поджилках занудило.
Тучный грек-следователь задавал вопросы – переводчик переводил. Переводил чистейше.
«Из России, наверное. Оттого не легче».
– Пострадавший разговаривал с русской по ее желанию. Вы подбежали и ударили его кулаком, а когда увидели помощь, подрезали ножом. Так было? – переводил переводчик.
Жендос включил смекалку: «Не соглашаться, шьют свое».
– Неправда, турок силой держал ее, хотел изнасиловать, но ножом – не я. Мой друг отобрал его у турка.
– Почему никто не слышал крика о помощи? – следовал перевод.
Жендос про себя возрадовался: «К вопросам складывается логичный ответ».
– Он закрыл ей рот, – слегка задумавшись, выдал Жендос.
– Твой друг показывает иначе. Он говорит: она не собиралась кричать, потому что мирно общалась?
«Дело принимает непонятный оборот. Либо путают умышленно, либо Славка смягчает правдой себе приговор, ведь драку затеял не он».
После серии вопросов следователь подсунул ему протокол допроса и ткнул пальцем для подписи.
– Нет, господин хороший, на мякине не проведешь. А где перевод, где представитель посольства? – обратился Жендос в запале к переводчику.
– Я прочитал: все слово в слово.
– Буду подписывать текст на русском.
Следователь догадался без перевода, сунул протокол в папку, не глядя в его сторону, буркнул что-то переводчику.
– События разворачиваются не в твою пользу, – перевел тот.
Глава 4
Поднявшись на борт судна со знакомым по «Мцыри» названием «Арагви», Тристан спросил у вахтенного каюту капитана.
– Кэптэн Рак, – пожал ему руку капитан, совсем еще молодой человек.
– Можно по-русски. Торговый представитель арендатора. Некоторое время будем работать бок о бок, как вас по имени-отчеству, капитан Рак?
– Ха, вы русский? Сан Саныч Рак. Приятно иметь дело со своим. Давно из России? Как вас величать – господин, или можно по-свойски?
– Все еще свежо, и года нет, как оттуда. Обращайтесь – Тристан.
На удивление капитан не ударился в знание средневековых персонажей.
– Тристан, дружище, а домашней украинской перцовочки за знакомство, сельское сальцо имеется, не отведаем?
Капитан располагал к себе молодостью и веселым нравом.
– Сделаем, Сан Саныч, дело, будет время поймать расслабон. Нам предстоит путь до Новороссийска. Назавтра начинаем грузить в две фуры, спешите распределять по трюмам. За простой большие штрафные санкции, прошу это учесть. Грузоподъемность, как оговорено фрахтом? Грузовые устройства в норме?
– Обижаете, мой друг. Все лебедки на «товсь», персонал на подбор, опытный. В счет переменных запасов можем взять груза чуток больше, закрепим дополнительные контейнеры на верхней палубе.
Тристан в удовольствие обкатывал вновь приобретенные знания.
– Тарифы за причал драконовские, зато экономим на своих грузовых средствах. Обещайте морякам за качество погрузки наш денежный «презент». Сколько ходу до Новороссийска?
– На четвертые сутки будем. Стихия может внести коррективы в часах.
За пять с половиной часов содержимое двух фур провалилось в бездонные трюмы. К десяти вечера Тристан вернулся в свой номер. В холодильнике ждал ужин. Заботливая Соня не забыла о нем. Кушать совсем не хотелось. Он упал на постель, не раздеваясь. Длительная нагрузка сказалась подрагиванием закрытых век. Приятно расслабившись, он лениво перебрал элементы прошедшего дня.
Его внезапно осенило: «Это необязательно, но желательно».
– Докладываю, Архи, – поднял он телефон, – идем в графике, проблем видимых нет.
Не дав окончить, Архи в запале перебил:
– Я в Афинах. Хоть ты меня радуешь. Пока ты отсутствовал, произошло ЧП. Кубанцы подрезали турка – связано с женщиной. Турок жив, но, говорят, большая потеря крови. Пытаюсь дело замять. Весь процесс погрузки от нуля пока возьми на себя. Тут всплыло еще кое-что семейное, завтра к концу дня буду на месте.
Тристан вышел на веранду. Мириады насекомых заканчивали свое существование в ловушках светильников. Соседи гоняли кондиционер, других признаков жизни, как всегда, не подавали. На другом конце скрипнули половицы, повернувшись, увидел Галю. Она, улыбаясь, кралась в его сторону.
Глава 5
Управляемые судовыми спецами лебедки умело перемещали груз. Дополнительные контейнеры завершали последний ряд на верхней палубе. Капитан отправил на отдых грузового помощника и сам руководил погрузкой. Не один подъем не дал сбоя, весь груз целехонько переместился на борт. Увидев Тристана, капитан помахал рукой и скрестил руки над головой. Условным знаком он давал понять об окончании погрузки.
«Три тысячи тонн цитрусовых на борту – оставшийся груз придется накапливать в модуле. Трое суток туда, – рассуждал Тристан, сидя в мягком кресле грузовика, мягко несущегося по шоссе, – пять дней на выгрузку. Успею на пару-другую дней домой, потом самолетом назад».
Тристан прикрыл глаза, но водитель не давал возможности помечтать, он теребил за рукав, назойливо досаждая – грубить не хотелось. Водителя не интересовала тема общения, ему подавай скабрезности. Известный посыл пришелся по звучанию ему по душе, и он включил его в мотив мелодичной греческой песни. Звучало уморительно смешно: из набора слов развивался шальной смысл. Тристан пожалел, что под рукой не оказалось диктофона.
У барака стоял красный «Порше» хозяина. Он сидел с девчонками за столом, где обычно обедали. Встретил он Тристана мрачновато, сдержанно поздоровался и пригласил в дом к Соне. Для своих зрелых лет он все еще пыжился – любил форс. «Порше» рванул с места, как по отмашке к старту.
– События не в нашу пользу, – начал Архи без предисловия, – пацан взбрыкнул, хотя рыльце в пуху. Подключили посольство. Скажи, мне это сейчас надо? С русскими вечный головняк. У турка – так, царапина, оказалось, накручивает дивиденды. Пацанам корячится срок, и Галина показывает не в их пользу, тут что-то не так. Я пытался с ней поговорить, но она стоит на своем. Разведка донесла: у тебя с ней роман?! Угомони ее.
– Архи, однако, ты и шпаришь по-русски.
– Разве я могу забыть то, с чем родился? Первое слово мое было русское – «мама». Я и думаю по-русски, поэтому жену свою, гречанку, не всегда понимаю. Ближе к телу, как говорил почитаемый мной Мопассан. Итак, не просто поговори, а уговори – все пойдет по другому раскладу. Вычту с пацанов, заплачу турку, и все замнется. Действуй. Давай по пиву? Я сегодня отправляюсь в лоно семьи, но стаканчик можно.
Глава 6
Галина стояла на веранде, облокотившись на перила, голова повернута в сторону дома Сони – от голоса вздрогнула.
– Что ты наговорила на Женьку? – с раздражением бросила ей в спину их общая с Женькой подруга.
– Ничего я не наговаривала, сказала всю правду.
– За такую правду их со Славкой посадят! А они тебя выручали!?
– Спроси у меня, я их об этом просила? Ты давно запала на Женьку – иди, проведай и спроси, так ли на самом деле было.
– Жалко Женьку, он открытый и добрый, наивный еще…и тебя любит. Меня он не хочет. Это ты у нас за погонщика львов.
– Ты мало выматываешься на работе, откуда столько энергии?
– И ты, я вижу, находишь ее – нашла же себе новую утеху.
– Возьми своего Жендоса со всеми потрохами, у меня с ним ничего и не было. Не мое он, понимаешь, ты? В трудное для себя время защиту искала.
– Ой, Галчонок, ты это вправду?
– Вп-правду, вправду, – передразнила она ее, – п-поль-зуйся, сколько переваришь.
Сказала и с видом победительницы вошла в свою комнату. Провалялась с час без сна.
«Сам ни за что не зайдет, больно правильный. А…, что мне терять. Если Архи озвучил, значит, все о нас знают».
Галина вышла на веранду и почему-то украдкой, стараясь не выдать себя, прокралась в противоположную сторону.
«Что я крадусь? Небось, остатки праведности дают о себе знать?»
Тристан лежал. Взгляд ловил оливковую ветвь. «На корню – унылая, поникшая, а неделю простоит в вазе, как едва сорванная, и плоды не подвянут. Живет-не живет, растет-не растет, сродни вездесущей крапиве – внешне безнадежно поникшее деревце, а создай лучшие условия – зажирует, листья распушит – залюбуешься кроной. Плоды тогда в тягость: не для тяжелой ноши мы рождены – сбросит их еще пустоцветом. И человек так же: вначале – хотя бы хлебушка, затем – с маслицем, за зрелищами – высосанных фантазией излишеств. Классика– литература – вот та подпитка внутренней энергии». Этим принципом он жил до сих пор.
Легкий стук прервал размышления.
– У тебя телепатия? Мне не хватало тебя.
– Тристан посадил Галину на колени, зарывшись лицом между замалиневшим ушком и загорелой шейкой. Удивительное чувство открылось в Тристане после ее тесного женского присутствия. Хотелось дерзать, хотелось жить, хотелось творить!
– Ты знаешь все мои уязвимые точки, – шепнула она, целуя его всклокоченные лежанием волосы.
В первый миг он сделал попытку развить теорию соответствий, а в следующий он этого испугался:
«О чем ты, дружище? Она рядом и она так желанна?!».
Галина могла легко менять русло его мыслей, что напоминало ему дар давнего больничного опекуна. Саркисов! Вспомнить бы, как его звали. Вовчик, конечно, Вовчик, жена его звала именно так. Такому качеству невозможно научиться – это есть собирательное свойство крови предков!»
Галина поцеловала Тристана в лоб.
– Что за мысли в нашей озадаченной головке?
…Лишь утром, когда затрещал будильник, он осмелился напомнить о просьбе Архи. Галина смалодушничала, не сказав ему всей правды, но показания изменить пообещала. Рядом с ним она казалась себе ученицей: боялась вступать с ним в самую малую словесную дуэль. Она боялась его потерять, поэтому-то и включала свой наиболее веский аргумент – обаяние.
Архи и слушать не захотел о ее поездке с Тристаном. Он даже вспылил на просьбу:
«Время, ради чего мы ковырялись навозными жуками, пришло. Сейчас всем максимум выложиться! Поедешь после отправки последнего плода. Никуда он не денется – на расстоянии милее будете. Справится сам и очень скоро вернется».
Глава 7
«Арагви» мягко отвалил от причала. Портовый буксир развернул его вокруг своей оси строго на выход из узкой бухты. Винты дали бурун.
Тристан стоял, опершись на бугристый от наслоений краски леер. Он пытался вспомнить ощущения многомесячной давности, когда впервые ступил на незнакомый берег Эллады. Палуба под ногами подрагивала, плодовоз медленно набирал ход, двигаясь на выход, в глубину слившегося с небом бескрайнего водного простора. Со школьной скамьи Тристан мечтал о писательстве: много пробовал, часто разочаровывался, но потом вновь загорался. Тяга сохранилась и после окончания пединститута, и Тристан понял: эта страсть к самовыражению навсегда. Обстоятельства не из лучших, но они вылились не в самый трагичный сценарий. Он познал абсолютно ему неведомое: другую цивилизацию, другую сферу, себя в новых человеческих взаимоотношениях; увлекся женщиной, опасаясь сказать пока, есть ли это чувство большее, чем физиологическая потребность; испытал себя на прочность – утвердился, как личность. Немало для возможности стать настоящим писателем. Первые пробы пера теперь виделись ему изощренным самообманом. Из старого материала ныне он мог использовать лишь некоторые тесты, да отдельные сюжеты – все в целом никуда не годилось. Только обретенная мудрость и глубокие познания жизни, пропущенные через собственное сердце, могут дать право делиться ими с широкой аудиторией.
Судно вышло за створы гавани, начав зарываться носом во встречную зыбь. Навеянный свежим морским ветром в голове зародился сюжет, но он осадил разгорающийся пыл. Тристан понимал: сейчас главная часть возбуждения – плод разбалансированного сознания.
«Специфические знания в работе и вдохновение, оказывается, далеко не все. Зеленое должно вызреть».
Локти больно давила шероховатость поручня. Тщательно замазанные краской оспины разрушающегося металла выдавали преклонный возраст судна. Мимо проходил матрос в возрасте. «Этот знает», – он остановил его:
– Сколько лет нашему судну?
Матрос усмехнулся:
– Боитесь, не дотянем?! Если «ленд лизовские» утюги еще бороздят моря, этой железяке и подавно ходить: раньше все делалось с хорошим запасом прочности. По людским меркам – в самом расцвете, а по морским, как мне. Тридцать лет нашей «ласточке», с самой приемки на ней хожу. Сами знаете, в какое время живем. Не беспокойтесь, плановый класс Регистра она все же получила.
Действительно, в какое жуткое время мы тогда жили… Политическая воля бездарного авантюриста остановила отлаженную государственную машину на самом затяжном подъеме. Весь мир замер в ожидании, знакомом в природе противостоянием небесных сил перед грозой. Никто с достоверностью не мог предположить, чем разразится почерневшее ненастьем небо: шквалистым ветром с дождем – обычной обыденностью или сметающим все на своем пути безудержным ураганом. К великому счастью многострадального народа, на этот раз обошлось без большого кровопролития. А тихие жертвы, кто их берет в расчет?! Цинизм любой власти безграничен всегда, когда речь заходит о политической самозащите.
…Маяк бесстрастно моргал, отдаляясь. И вот он – знакомый всеочищающий простор. Черный дым из трубы закручивало и бросало порывами ветра на надстройку, где стоял Тристан. От холода пришлось с неохотой, но спуститься в отпущенную ему представительскую каюту. Размеренно покачивало – Тристана приятно разморило.
А ведь однажды, в самый обычный из неприметных дней, открывается очередной неизведанный рубеж твоей жизни. Иногда своей значимостью он запускает счастливый или зловещий отсчет: «до» или «после».
Глава 8
С наступлением ночи турки в углу активизировались. Собравшись в тесный круг, они набрасывались друг на друга словесными нападками. Свистящий шепот, затихая, возобновлялся с новой силой. Невменяемый грек лежал, отвернувшись к стене, не подавая признаков жизни. Женька слышал, как турки по очереди сходили в туалет.
– Сейчас угомонятся, – подумал он сквозь сковывающее веки забытье.
Во сне ему стало плохо – он задыхался. Ему снилось: его насильственно толкают в тесную яму, в попытке придавить тяжелой плитой. Проснулся он от удушья, в нос разило запахом пота. На нем верхом сидел турок, бормоча что-то на своем в самое ухо, другой держал Женькины ноги. Сидящий на нем одним рывком разорвал застежки брюк, с ловкостью обезьяны запустил лохматую руку между ног. Прежде чем Женька успел что-либо сообразить, ухватил его «хозяйство» цепкой хваткой. От невыносимой боли у Женьки вырвался стон. Он сделал усилие, но турок сдавил там еще больнее, до перехвата дыхания. Вдвоем турки перекатили Женьку на спину, стянули брюки, один из них взгромоздился на него, и он с омерзением ощутил, как что-то огромное, раздирающее, вошло в него. Теперь он пришел в себя, полностью понимая, чего от него хотят. Турок толкался на нем, рыча по-звериному в ухо. Женьку затошнило.
– Неужели, будут все? – с ужасом подумал он, обессилевший.
В какое-то мгновение он почувствовал внезапное облегчение – турок сполз с него на пол. Последовало несколько тупых ударов и стон. Турки ретировались в свой угол, оттуда неслась приглушенное бормотание. В ноги к Женьке присел безучастный до сих пор грек.
– Не боись, нас теперь двое. Такую же падаль мочканул три дня назад. Дочери захотелось в короткое время решить все семейные проблемы – приехала на заработки, а одна такая же тварь ее использовала. Чего пялишься? Грек я, но русский грек – нас здесь немало.
Женька пытался что-то сказать, и пока разбирался в подборе нужной фразы, грек погладил его по плечу.
– Не ссы, время такое сейчас. Вся мразь активизировалась. Огромное пространство осталось без реальной власти. Попробуй сейчас, ты – русый, доказать по закону, что не рыжий. Пухнуть мне на этнической Родине, вдали от родных берегов, длительный срок – корячится двадцатник.
Женька отряхнулся от внезапного наваждения.
– Турки ведь не по этой части?
– С чего ты взял, что они турки. Эти жидкие твари – стаей берут, пока мы вдвоем не посмеют сунуться.
– «Халяль» – уловил в разговоре, когда жратву принесли? С Ближнего Востока, сброд какой-то. Жендос не был пай-мальчиком, но так низко он не падал никогда. Как-то по пьянке, на рынке он проснулся на полу на вшивых собачьих тряпках в обнимку с базарной подметайлой алкоголичкой Веркой. Он был здоровым мужиком, потребность тянула, но откровенно приставать к Галке не посмел, сдерживал себя, понимал – эта девочка нужна ему для серьезных отношений. В тот вечер взбесившаяся энергия молодости под Бахусом захотела сатисфакции, а Верка, вот она, под рукой. Протрезвев среди ночи, он с омерзением представил, как переспал с ней. В подсветке уличного фонаря на плече лежало синюшное Веркино лицо. Его стошнило. Он особо не баловался спиртным, а с тех пор забросил совсем. Подобное омерзение испытал сегодня во второй раз. Рвотная судорога скрутила его пополам. Женька едва успел к раковине.
Наутро вызвали на допрос. В комнате у следователя сидел, кроме переводчика, еще человек. Он представился секретарем посольства.
– Я ознакомился с делом. В твоем случае лучше говорить правду. Прочти и подпиши протокол. Пока не станет ясна вся картина, суд не состоится. Готовься отвечать на вопросы.
Во время допроса Женька вел себя не собранно, путался в показаниях. Кошмарная бессонная ночь мешала сосредоточиться. Следователь повторялся в вопросах, не спеша записывал. Когда следователь закончил, Женька вздохнул с облегчением и с надеждой посмотрел на своего всемогущего соотечественника.
– Сделайте что-нибудь, вытащите меня отсюда, – вскричал Женька при мысли возврата в камеру.
Представитель пожал неопределенно плечами. В закрывающуюся за ним дверь, как утопающий за соломинку, Женька ухватился за сомнительную возможность – сорвавшимся голосом крикнул:
– Передайте там: я могу дать своей стране ценные сведения.
Следователь вздернул кустистые брови, а представитель хладнокровно заметил:
– Хорошо, я отмечу твое желание…
– Ни укора, ни сострадания, будто я неодушевленный предмет, – сквозь выступившие слезы скрипнул желваками Женька.
Конвойный повел его назад в камеру.
Глава 9
В главном управлении по борьбе с наркотиками вели статистику поступления зелья нового поколения химического производства. Оперативные данные подтверждали возможность поступления их через портовые города. Канал новый и по своему замыслу дерзкий. Работали нетрадиционно, с фантазией. Первым делом выяснялось, кто из отсидевшего криминала связан с поставками из стран Средиземноморья. Отрабатывали всех «чистых», быстро взлетевших коммерсантов. В установку пошли две горячие линии: турецкая и греческая. Турецкой, более оживленной, занялись бывалые опера, греческую, связанную в основном с поставкой цитрусовых, поручили начинающей молодежи. Главное Управление торопило. Вопрос держался на самом высоком контроле. На селекторном совещании министр дал один месяц. Прошла неделя безрезультатных поисков. Крошечные поставки через Турцию главного канала не открыли – тут работали «щипачи». Вброс в рынок свежей партии зелья зафиксировали месяц назад. Новый «экстези» отличался на первое ощущение безобидностью – явные последствия передоза отсутствовали. Он оказался коварен зависимостью уже после второго применения.
Греческое направление курировал старший оперуполномоченный Сергей Наумский. В органы он попал по случаю, после окончания химического факультета университета. Копеечная работа в школе и красавица-жена толкнули его на решительный шаг. В одной группе с Наумским пупырчатые лейтенанты, выпестованные сомнительной дружбой молодые люди, эдакие современные шустрилы, оторванные влиятельными папочками от дурного влияния улицы. Дело знакомое по прошлым юношеским шалостям. «Мастырки» с травкой – это одно, здесь – разработка на миллиарды деревянных, если не больше. За раскрытие таких дел, даже за участие, маячит досрочная звездочка. Старший лейтенант Наумский, внешне мешковатый, флегматичный, никак не тянул на «скорохвата» – такой мог завалить любую силовую операцию. На данном поприще этого требовалось как раз меньше всего. Нужен был свежий, нестандартный аналитический ум. Сверху руководство попало в точку. Наумский не пошел по пути аналогичных дел – к счастью, их у него не было в достатке. Он взял за основу логические рассуждения:
«Канал поступления – флот, факт без обсуждения, значит, без сообщников в составе экипажа не обойтись. Мелкая сошка из рядового состава может быть на подстраховке, но не факт. Главная фигура – капитан, грузовой помощник, либо торговый представитель продавца».
В оперативной разработке стояло два старейших судна одесской судоходной компании – «Парижская коммуна» и «Арагви». Первое курсировало на марроканской линии, второе – на греческой. Времени в обрез, времени – попасть точно в «десятку». Внутренние способности Наумского компенсировали внешние недостатки природы, по жизни он стремился к первенству во всем: в результате медаль за успешное окончание школы, красный диплом университета, и жена… первая красавица класса.
Единственная махонькая зацепочка в деле – отчет по каналам посольства в Греции. Методом исключения он откинул капитана и грузового помощника «Парижской коммуны» – пенсионный возраст и старый советский потенциал.
– Эти не рискнут, – убеждал себя старший лейтенант.
Мама и папа Наумского, хотя и были приближены к элите прошлого, властью не злоупотребляли и его воспитали без поблажек на особые привилегии. Старый потенциал он отверг сразу.
«Оставался «Арагви»: капитан молодой, всего тридцать два года, грузовой помощник – двадцать восемь. Кто представитель грузовладельца – пока вопрос. Порт прихода «Арагви» – Новороссийск, под Новый год с грузом цитрусовых. По проверенным данным виды на груз имел некий московский предприниматель Карапетян Самвел. Сходилось, как нельзя, гладко: в прошлом большой срок, конек – крупные финансовые махинации. В данный момент легализован, налоги платит исправно – в целом законопослушный гражданин».
– Не пустышку ли тяну, – терзался, лежа в постели с женой, Наумский.
Жена после второй попытки приласкаться догадалась о внутреннем состоянии мужа. Внешне не голливудский герой Наумский воспламенялся сразу. Жена Настя выбрала его за другие качества, именно внутренние: немногословный, тонко чувствующий, ответственный. За десять лет школы выхолостилось все наносное. Сидя рядышком несколько лет, не скроешь недостатков.
Жена засопела у него на плече, убаюкивая рассуждения полным покоем.
Настораживала непрофильность Карапетяна: с наркотой не связывался никогда.
Глава 10
Сразу за створами Босфора судно начало болтать. Капитан распорядился дополнительно укрепить палубные контейнеры. Тристана с непривычки мутило. Путь «туда» контрастно отличался от пути «назад». Палубу перехлестывали огромные пенные валы, оставляя на поверхности лишь поплавок ходовой рубки. «Арагви» умышленно отклонилось от курса – боковой накат создавал опасность опрокидывания. Судно выходило из графика, однако, мастерским галсированием поддерживалось на близком курсе. Тристан попал в первый в своей жизни шторм. Легкое головокружение не вязалось с понятием «изнуряющая морская болезнь». Судно размеренно ныряло в воду то носом, то кормой. Такой тип качки судоводители выбрали оптимальным. В других возможностях убеждались, когда меняли курс, и волна била в борт: градус крена достигал двадцати пяти градусов – ощущение и для бывалых моряков не из приятных.
– Как хорошо, – думал Тристан, – еще один незнакомый элемент покоряется мне.
Страха он, как такового, не испытывал.
«Только тому, кто в постоянном движении, кто в активной фазе жизни постоянно к чему-то стремится, открываются высокие вершины», – записал Тристан в книжке заметок в самый пик шторма.
Даже большой фантаст не сможет описать с высокой достоверностью ощущения человека в экстремальных условиях, не испытав их самому.
Капитан Рак нервничал – молодость боролась со страхами успешно, и несколько потерянных часов кардинально не меняли сути дела. Запрос о готовности принять груз пришел без договоренной условности в тексте. На решение оставались сутки, максимум полтора.
– Что это, головотяпство радиооператора или суровая реальность?
Двухчасовой отдых не успокоил его. Он вернулся в рубку раздраженный. В запасе последняя условность: повторить несколько видоизмененный запрос. По истечении пяти часов запрос повторили. Ответ подтвердил его опасения.
«Последнее решение – это тот самый отчаянный шаг», – поставил капитан Рак точку в трудных для него размышлениях.
Глава 11
Наумского насторожила активная переписка капитана с портом. Обычно она происходила непосредственно перед приходом судна.
«Возможно, молодой капитан страхуется. Почему тогда два совершенно идентичных запроса? Перепроверяет какие-то непонятные для себя сведения? Вопросы, сплошные вопросы! Груз скоропортящийся – больше суток безосновательно держать не позволят. Перелопатить партию груза в несколько тысяч тонн не удастся. Контроль на этапе выгрузки – последняя реальная возможность. Основание к задержке можно подвести при стопроцентной уверенности. А ее у него нет».
Решение созрело при поцелуе жены, когда перебираясь с его плеча на подушку, она увидела его бодрствующим.
– Сережа, мой озадаченный, три часа ночи, с такой жизнью ты скоро потеряешь всякий интерес не только ко мне. Не пугай меня. Целую твой светлый лобик, спать, спать и спать – завтра обязательно придет свежая мысль.
«Завтра утром он летит в Афины». С этой мыслью Наумский обласкал нежные места ее ног, загорелся, и жена не воспротивилась его ласкам.
После полудня следующего дня он входил в интересующий его следственный изолятор. Все формальности решились наверху. Греки включились активно, без проволочек.
К Наумскому вышел долговязый парень с затравленным взглядом. До встречи он мимолетно познакомился с его делом.
«Обычная разборка из-за женщины, использовали холодное оружие. Тяжелых последствий нет».
Перед Наумским стоял не уркаган – перед ним стоял морально убитый, свой работяга-парень.
– Не сладко в тюрьме? – спросил, как мог ободряюще Наумский, пытаясь на ходу подобрать ключик к его содержимому. – Не от изобилия в кармане попал на плантации? Тяжелый труд, говорят, рабский. Платят хотя бы достойно?
Наумский видел его реакцию. С первой фразы парень размяк от сострадания к самому себе несчастному.
– Скажу прямо, без заковык: обещаю подключить активные силы – скоро вытащим тебя отсюда. Меня насторожило твое заявление секретарю посольства. А ищем мы пути поставки наркотиков к нам на Родину. Ты как смотришь на «дурь» вообще?
– Не-е, и не нюхал, – поспешил откреститься Женька.
И это было близко к правде. Было бы нечестным отрицать его маленький опыт. Женька сознался, что пробовал соснуть несколько затяжек конопли по далекой юности, лет десять назад, не понравилось, этим все и ограничилось.
– Верю, потому что вижу в тебе личность. Ты об этом, что можешь сказать?
Женька кое-что знал, точнее, догадывался…
Глава 12
Упершись боком в ограждение кровати, отгородив себя валиком из одеяла от перекатывания, Тристан с большим трудом уснул. Просыпался несчетное количество раз. От качки скрипела облицовка каюты, с мерностью маятника постукивало под полом. Пойманное состояние полудремы оказалось приятным. Иллюминатор зиял кромешной тьмой. В какой-то момент Тристан провалился, а проснулся в испуге от сильного толчка. Он лежал на полу, обнимая металлическую ножку стола. Тристан помнил: только что он дремал, судно сильно болтало. Что произошло?! Он попытался встать. В следующий миг заверещала сигнализация громкого боя. Срывающийся голос в динамике испуганным дискантом прокричал много раз: «Судовая тревога. Всем занять места по аварийному расписанию».
Отсутствие изнуряющей качки создавало ощущение чего-то нештатного. Палуба под ногами ощутимо накренилась. Тристан выдернул из рундука оранжевый нагрудник – этому учили на учебной тревоге. Надевая спасательное средство на ходу, кинулся вон из каюты. В затемненном коридоре истошно мяукала судовая Фроська. Держась за поручень, приспособился к перемещению, крен увеличивался на глазах. В голове стрельнуло: «Градусов сорок». Из кают по громкой связи неслись команды капитана с матерной присыпкой. «Скорее наверх», – запечатлелась в сознании Тристана четкая задача самосохранения.
По памяти, из лабиринта коридора на открытую палубу вела всегда задраенная металлическая дверь. Тристан нажал рычаг, он глухо звякнул, но дверь не поддавалась. Тристан напрягся, с большим трудом он отвалил ее в сторону. В лицо хлестнуло брызгами соленой воды.
Наклон палубы перемещаться без напряжения не позволял – Тристана прижало к лееру. «Бежать? Куда?» Ударившая в борт волна окатила его с ног до головы. Мимо него просунулись два человека из машинной команды.
– Чего стоишь, сигай за борт, сейчас сделаем оверкиль, – заорали оба, прыгнув за борт.
Следом за ним из проема двери выскочил судовой кок.
– Айда на другой борт. Кажись на мели сидим.
Скользя по мокрой палубе, поливаемые студеной водой, переместились на противоположный борт.
– Что происходит, – клацая от холода зубами, пытался выяснить у кока Тристан.
– Мать твою, не видишь? Крестись! Тонем, надо полагать!
Тристан уловил в отдалении шум.
– Берег близко, волны бьют, слышишь?
– Давай к плотам, – заорал кок.
В это время раздался тяжелый скрежет, корпус дрогнул и начал кормой оседать вниз. По вздыбленной палубе перемещаться стало совсем невозможно – ноги скользили. Место, где они стояли, поднялось над водой, заливать стало меньше. В носовой части прокатился грохот, тусклый свет освещенной части палубы выхватил срывающиеся в воду контейнеры. Судно, как вымерло – на палубе средней надстройки не видно было ни души.
Из дверей закричала в голос кошка. Увидев Тристана, прыжками понеслась в его сторону. С бесновато горящими в темноте глазами, она прыгнула ему на грудь, протискиваясь в щель между нагрудником и телом, в страхе больно оцарапала когтями.
– Прыгаем?
Кок закашлялся, вцепившись в опору, отрицательно мотнул головой.
– Стоять, дурила, – с усилием прохрипел он, – вода восемь градусов. В пять минут скует.
Отдышавшись, кок крутанул у виска:
– Если раньше не окочуришься, волной разобьет о скалы.
Только сейчас Тристан обратил внимание на коряво надетый нагрудник. Как спал в майке, так на нее и приспособил его. В одном месте, там, где прижалась к нему кошка, тело согревалось, Тристан погладил ее, успокаивая:
– Живем пока…
Кок, мужик в возрасте под шестьдесят, сохранял трезвость мысли. Тристан с ужасом представил себя за бортом в ледяной воде. Если бы не окрик кока, он готов был к прыжку.
– Послушай, дружище, чтобы не заболеть, надо согреться. Похоже, мы на посудине остались одни. Дай Бог продержаться до света, а там будем посмотреть, что еще тетя Соня подаст к фаршированной щуке. Ноги коченеют, надо бы в каюту за одеждой сгонять.
Покряхтывая, кок переместился к двери.
– Держись, что-нибудь экспроприируем у механиков.
Спустя несколько минут он показался в иллюминаторе ближней каюты с одеялом на плечах.
– Держи одеялко… Промерз я, крандец простате Ойгензихта.
Одесский говорок и шутки кока вселяли в Тристана уверенность к спасению.
– Оттого, что можем утонуть, не страшно? Простатит – такая мелочь, – через трудно сдерживаемую усмешку прокричал он на ухо коку.
– Молод ты еще на эту тему рассуждать. Утоп и утоп – раз-два и на погосте. С простатитом, дорогой, пытка – хочешь поссать, а не можешь, и прет тебя изнутри. Шулома, друга моего с далекой юности, так прихватило – закупорило напрочь, кричал как резаный, пока катетором не стравили. Блямбу на боку по сей день носит. И живет вроде бы, да жизни никакой. А ведь лучший был повар в красавице Одессе, в самом «Бернардацци» работал шефом.
…Озноб прошел, согрелся, глядишь, пронесет. В холодную воду Ойгензихту никак нельзя. Гляди, светает. SOS автоматом улетел в эфир. Крепиться нужно – спасение обязательно придет. Положение судна, вроде как, не меняется, небо осветляется – прорвемся, – заключил кок, всматриваясь в проявляющийся рельеф.
Глава 13
После расставания с Тристаном Галина впала в невероятную тоску одиночества. Мимолетное счастье сохранилось отдаленным послевкусием. Они дарили друг другу страсть, не обозначая совместных перспективных планов. Как эфемерно сжигающее твою энергию полубессознательное влечение. А разве возможна обоюдная страсть без любви?
Мысли вызывали не просто невероятную, они рождали дикую тоску по тому маленькому промежутку времени рядом с ним. Она представила, что могло произойти с ней сию минуту, войди он сейчас и скажи свое обыденное: «Я стремился к тебе, как стремится уставший путник к живительному ручью». В сознании укрепилось: она сделает все для сохранения их отношений. На самом пике решения наступило успокоение. Сон окутал Галину, трансформируясь в клетках мозга волнующими отрывками. Великое таинство – сон выдало кошмарное видение: он стоит обнаженный на высокой неприступной скале и зовет ее к себе: «Га-а-ля!»
– Га-а-ля, просыпайся…
В дверь настойчиво стучала Соня. Возбужденная сновидением Галина дрожащими руками открыла дверь.
– Я проспала? – мельком взглянула она на часы.
– До подъема еще полчаса, – успокоила ее Соня. – Мне необходимо тебе что-то сказать. Важное.
– Замри, и ничего не говори. Это связано с ним?
– К несчастью, да. Их судно потерпело кораблекрушение. Есть жертвы. Подробностей пока не знаю. Прошу ни о чем никому не говорить.
В этот день работали в составе сводных бригад. Все мысли Галины витали далеко отсюда: «Кораблекрушение – это так серьезно. Зима, холодная вода». Она отчетливо представляла тот ужас. Периодически ее окликали, не давая сосредоточиться.
Все силы бросили на соседние участки – они принадлежали семейству жены Архи. Оставалось пять гектаров грейпфрутов – работы по-хорошему на неделю. Соседняя межа полоскалась потревоженными листьями, в просветах появлялись и пропадали знакомые лица молодых турок. От кого-то она слышала, что они вовсе не турки. «Турки, курды – какая разница для нее?» Сквозь сетку листвы она чувствовала их жгучие взгляды. На громкое приветствие в свой адрес Галина не ответила, давая понять о полном своем безразличии к ним.
– Меня просили изменить показания? – вспомнила она.
Глава 14
На фоне светлеющего неба проявлялись выстроившиеся бесконечной стеной очертания скал. В сумраке наступающего утра медленно отступала пугающая ночной неизвестностью картина катастрофы. Судно прочно сидело на мели, примерно в пятистах метрах от берега. Огромные пенные барашки перекатывались через палубу и неслись дальше, с тупой яростью разбиваясь о мергелевые пласты на берегу. Успокоенные стабильной динамикой своего положения Тристан и кок укрылись от непогоды в ближней от двери каюте. Фроська высохла, присоседившись в ногах Тристана, приводила в порядок шерстку. Рассвело. Берег проявился желтой кромкой выброшенных цитрусов. Горные гряды отвесно ниспадали в море, насколько хватало взора, не выдавая и намека на близкое жилье. Тристан вспомнил мгновение, когда во время ночной катастрофы в запале самосохранения хотел прыгнуть за борт. Теперь он понимал, как мало оставалось шансов на спасение.
– Судьбина в который раз подкинула мне загадку, – размышлял Тристан под тихий аккомпанемент одесских баек повеселевшего кока. – Видно, не так уж я безнадежно грешен, если «злодейка» пощадила меня во второй раз.
Близкий берег и стабильная ситуация настраивали на мажорный лад. Надежда на спасение выросла до вполне осуществимой.
Тристан задумался о высокой миссии, которую теперь обязан нести на земле. Прошлая жизнь этой кошмарной ночью разделилась им на рубежи: Лилия, мама и ее, по сути, эвакуация из горячей точки, медсестра Матильда, плантации, Галина – все открылось страницами быстро прочитанной книги. Где-то был прав, где-то не прав. Показательной святости не обрел, но, слава Богу, жил по совести. Вспомнилось красивое лицо цыганки, обрамленное седыми волосами, ее предсказание:
«Ты проживешь долгую, но трудную жизнь». Было ли переживаемое сейчас тем страшным испытанием, или оно еще впереди?
Судно устойчиво закрепилось в расщелине подводной скалы. Кока пробрал аппетит: с хрустом уминая галеты, полный оптимизма, он сыпал треп. Гул вертолета раззадорил его еще больше – он запел зычным шутовским голосом:
«На морском песочке я Марусю встретил»…
– Ромочка Ойгензихт в рубашке родился… «в розовых чулочках, талия в корсете»…
Не переставая петь в голос, он выбросил из иллюминатора белую накидку, вращая ею по кругу.
– Где же ты, Маруся, с кем теперь гуляешь, одного целуешь, а меня кусаешь…
Вертолет опустился настолько низко, что внизу ощущался чад его двигателя.
Глава 15
В порт Волос пришел другой плодовоз. Всеми погрузочными делами заправлял отныне сам Архи. Галина заканчивала учет в накопительном модуле на месте погрузки в машины. От бригады, кроме нее, осталась Настя, да и ту понесло к туркам-курдам (черт их разберет), спуталась с одним из них. Жендоса освободили, вместе с неразлучным другом их выслали домой, «сладкую парочку» увезла полиция. Тихушники, в сговоре с бугром, тихо творили темные делишки. Жендос что-то знал об этом. О Тристане пришла новость: ему удалось спастись. Никакой информации о причастности его к делу о наркотиках не открылось. Галина без всяких доказательств верила в его чистоту. Что-то, как-то, она смогла бы почувствовать. Работал на хозяина с самоотрешением – так работают на самого себя. Архи сообщил подробности и посоветовал напрячься: на время следствия Тристан находился в подписке о невыезде.
Галину вот уже неделю выворачивало наизнанку рвотным позывом. Она еще раньше догадалась о своем особенном положении. Других предположений, кроме возвращения домой, в голове не рождалось. Хотя одна мыслишка подзуживала в подреберье. В старинном городе Муроме работала ее подруга по техникуму Светланка. До поездки в Грецию вели более или менее активную переписку. Девушка не амбициозная, добрая. Работает не по профессии – официанткой, звала ее, если прижмет, обещала помочь с работой. Галина же металась в грандиозных планах встречи с Тристаном: мысленно кидалась в поиск, потом успокаивалась и, наконец, решилась дать себе зарок «не искать». «Захочет – сам отыщет». Моментами ей делалось нехорошо от самой мысли возвращения домой. Стыдно искать защиту там, откуда позорно бежала. Но там остается один единственный родной для нее человек – Надюша, этим она успокаивалась и этим бодрилась. Возможно, близкое ее счастье улыбнется сыну – в рождении именно сына она ничуть не сомневалась. Сын и только сын, и обязательно с его внешностью. Тристана она полюбила. Галина знала себя: такого чувства она не испытает больше никогда. Стоит ли искать лучшее? «Буду просто жить и ждать. А не дождусь, отдам все лучшее сыну. Будет красивая память и прекрасный стимул».
…Модуль опустошался. Последний день в Греции прошел прозаично: без цветов и без прощальных залпов. Посидели вечер втроем в компании Архи и Сони. Пили хорошее вино. Вспомнили обо всем с момента их приезда сюда: и посмеялись, и поплакали с Соней.
– С вами не просто, но вы живые, и вы заставляете быть живыми, – сказал, провожая Галину, Архи.
Тем же морским путем Галина возвращалась на Родину. Искрящаяся солнечными бликами гладь бухты открылась ей в обрамлении родной горной гряды. Отсюда год назад они все уплывали в неизведанное будущее. Отныне, для нее оно – прошлое. А новое – отозвалось с причала трогающими за живое звуками аккордеона.
«Чистые пруды, застенчивые ивы…», – пел из репродуктора на берегу севшим надрывным голосом незнакомый Галине певец.
Из глаз потекли слезы. Она вспомнила свою несчастную маму, отца, окоченевшего на задворках, больную сестру и только сейчас окончательно решила: «Еду домой…».
Хитросплетения судеб – часто художественный плод расшалившегося вымысла гения или пустозвона-писателя. Наша книга собрана исключительно из реалий нашей действительности, из судеб реальных героев.
Глава 16
В операции по обследованию севшего на мель судна Тристан участвовал вплотную. Помогал следствию и даже подружился с Наумским. Весь груз, находящийся в палубных контейнерах пропал. Все контейнеры смыло за борт и разбило о камни. Наумский «копал» в том, что оставалось доступным, но тщетно. Против капитана компания возбудила уголовное дело и пока по части статьи за халатность, повлекшую за собой гибель людей. После крушения на борту судна остались кок и Тристан, остальные выбросились за борт по команде капитана. Из двадцати восьми членов экипажа погибли пятеро: трое умерли от переохлаждения в больнице, двое других утонули. Порочный клубок подозрений лежал перед Наумским: живой, тепленький и не распутанный. В поднятых из трюмов ящиках что-либо интересное обнаружить не удалось. В какой-то момент очень обнадежила находка среди цитрусов носового платка с монографией «Г и Н – в.с.л.». Владельца платка нашли – ей оказалась Галина, что было так естественно. Сестренка Надя подарила платочек с вышивкой Галине в спешке ее отъезда из родительского дома в Одессу. Надпись означала: «Галина и Надюша – вечная сестринская любовь».
В залитых морской водой ящиках посторонних следов не обнаружилось. С окончанием поиска пропадала последняя иллюзорная возможность находки вещдока, а со смертью Саркисова – окончательная реальная возможность восстановления связи с организованным криминалом. Парнишка из садовых рабочих (им был Жендос) дал показания о подозрительных действиях бригадира, но тот успел раствориться где-то в дебрях горного Кавказа, принадлежащих отныне чужой республике. Держать безосновательно долго торгового представителя Наумский не мог. Внутреннее чувство подсказывало ему о непричастности его к делу. С откровенной досадой Наумский отказался от окольной зацепки. Тристана отпустили, правда, с оговоркой сообщать о месте своего пребывания. Детальный разговор с супругой Саркисова – вот главное, что грело самолюбие состоявшегося сыскаря. Он, определенно, был на верном пути. Нина Васильевна знала многое и одновременно не знала ничего из того, что могло бы дать реальные результаты следствию. Как всегда, в подобных случаях, версия Наумского превращалась в хороший домысел и убиралась в долгий ящик до нахождения случайно выплывших фактов.
С убийством Саркисова Наумский убедился окончательно в правильности выбранного пути, хотя надежда на скорую точку в первом большом самостоятельном деле сошла почти на «нет». Блицкриг не состоялся. Наумский не привык проигрывать. Победы и достижения радуют всегда, кроме тех, что признаны последними. Внутренний запал его продолжал гореть и вероятность победы сохранялась. Наумский распорядился поставить Нину Васильевну на слежку. «Надо ждать долгой отдачи от этой оставшейся крохи».
Представитель судовладельца оставался на виду, вернулся на работу в техникум. Наумский побывал у него дома и чем глубже узнавал, тем больше убеждался в непричастности его к делу. Учебный процесс отнимал львиную часть личного времени, Наумский это понимал, откровенно удивившись, когда Тристан предложил ему прочитать и оценить написанный им роман. От художественных книг Наумский отошел напрочь с приходом в милицию. Последнее, что он таки вымучил за последний год – это «Жизнь Арсеньева» Бунина. Книга Тристана перекликалась с ней, прочиталась за неделю – в ней, чувствовалось, многое было взято из жизни автора. Наумский читал, перечитывал, сознавая, что читает для углубленного изучения психологии героя.
Эти две одушевленные вешки: Тристан и Вера Васильевна, живым воплощением постоянно маячили на горизонте его мыслей. В свободное от работы время Наумский искал философское продолжение незаконченного дела, понимая: любая философия ценна привязкой к логической составляющей практической жизни. В его умозаключениях круг зависимых противоречий обрывался без определяемого продолжения.
Глава 17
Благодаря усилиям мамы, встреча с Матильдой состоялась. Вялое начало, где эмоциональный настрой был далек от обоюдного страстного влечения, постепенно начало обрастать чередой привычек. Встречи носили размеренный порядок ухаживания. Тристан почувствовал: наступило моральное право ее поцеловать. При попытке поцеловать губы ее задрожали. Через мгновение она поспешила нарушить процесс первого единения. Тристан почувствовал и другое: забытое ощущение ее живота. Сердце его заколотилось. С выплывшим из сумрака прошлого страхом пришла старая знакомая – мистическая зависимость.
– Мне пора отлетать?
– Что? – испугавшись вопроса, переспросила Матильда.
Следом неуклюже сообразила:
– Ты хочешь уйти?!
– Такой цели я не имею и не предполагаю. Больная извилина зовет меня назад, – выпалил Тристан скороговоркой, сразу почувствовав облегчение.
– Почему ты боишься меня? – спросила Матильда первой, закрывая прямым вопросом путь к витиеватостям.
– А ты меня?
Оказалось, она ждала этого вопроса.
– Я виновата перед законом и перед тобой, в частности, и давно хотела повиниться еще тогда, при встрече на рынке. Помнишь больницу, помнишь свой ужасный криз?
Теперь они говорили и думали об одном.
– Ведь физического нездоровья все последующие годы ты не ощущал? По роковой оплошности я едва не погубила тебя. В критическое для твоего организма время наложился чужой укол.
– И все так банально просто? В таком случае, спасибо тебе, огромное спасибо за твою оплошность. Она разбудила во мне желание любить весь мир. То, что даровано случаем, не имеет оценочной стоимости до очередной встречи.
Тристан ошалел от звучания своего голоса. Полились избитые фразы – они вытекали из него безостановочным потоком. С обуявшим его вдохновением эти простые фразы обрели высокий смысл.
Матильда, поджав губы, слушала, отдалившись в себя.
«А ведь я хочу с ней больше общаться, доверять сокровенное как старому проверенному временем другу. И удовлетворения от того гораздо более, чем от поцелуя», – с сожалением заключил в себе Тристан.
Сомнения и противоречия не доминировали над повседневностью, но их холодок изредка остужал природную горячность Тристана. Давно болевшая хронической болезнью мама слегла. Она остро чувствовала внутреннюю борьбу сына – Матильда больше молчала. Мама предвосхищала его действия, ведь она знала то далекое время, когда недостатки сына еще не могли маскироваться покрывалом взрослой двусмысленности. Как-то Матильда спросила у Тристана, как ей поступить: мама просила остаться на ночь у них дома. Тристан догадывался о желании мамы давно: его мудрая мама пыталась ускорить процесс, лишая его сомнений. Отчасти ей это удавалось. В итоге Матильда поселилась у них. Позже они обменяли коммуналку Матильды и их однокомнатную на просторные хоромы. Переселение, суета вокруг этого, сплотила всех. Мама взбодрилась – Тристан вздохнул свободнее, теперь без каждодневного ожидания худшего. У него, кроме сырого романа, собралась кипа незавершенного раннего материала. Для толчка не хватало вдохновения высокого порядка, тяга к писательству довлела над рассудком – он испытывал чувства, не удовлетворяясь достигнутым результатом. Тристан затосковал той бесконечной тоской, что вгоняет русского мужика в туманные дебри, но от падения удержался, медленно увязая в мужской депрессии. Междоусобная борьба, цинизм противоборства в техникуме толкнули его к решению крайнего толка: уйти с работы.
Еще раньше Матильда выбила местечко в торговом центре, частью Тристан ссудил деньгами – торговля кормила. Тристан поочередно с Матильдой, а когда маме становилось легче, вдвоем, несли вахту в шумной сутолоке торгового центра. Тристан пытался доискаться в себе – чего ему недостает еще? Спрашивал себя, а ведь он хорошо знал истину. Как гонимый течением кораблик, тщетно пытался повернуть вспять влекущую неизбежность. Вновь и вновь в своих художествах Тристан возвращался к тому времени, когда покорял неизведанное на чужбине. Лучом света в темном царстве выплывал образ Галины, ее бесхитростная, заводная любовь. Матильда просила почитать его творения, в них она и уловила волнующую его тематику. Тристан недооценил Матильду, она тоньше понимала его душевное состояние и однажды поздно вечером, лежа рядышком на кровати, тихо спросила:
– Я правильно понимаю: твои персонажи настоящие, из не придуманной, действующей жизни? У тебя была любовь? Ты не можешь ее забыть?
Матильда попала в точку. Что он мог ответить ей на прямой вопрос?
Тристан ответил таким же откровением.
– Прости, – прошептал он ей, – ты хороший, ты замечательный человек, меня же считай никчемным – я не могу до конца разобраться в себе.
С внезапным отъездом Тристана Мотьке взгрустнулось.
Общаясь сама с собой, она называла себя по-прежнему – Мотькой.
«Мотька, ты полная дура», или «Мотька, ты даешь сбой, тебя этот казус уже бил по голове», – обращалась она к себе при анализе тех или иных оплошностей.
Для лучшего сближения с ее чувствами, облегчения контакта читателя с ней, мы акцентируем этот фактор ее внутреннего мира.
Работа на памяти всех поколений оставалась великим спасителем. Обстоятельства жизни вкупе с ее характером научили рубить все узлы сразу, не скапливая в хронические путы. Пусть будет худо, но пусть решится в одночасье. Если прилетит на крыльях таким, каким он может быть – прошлое забудется, а не вернется – такова моя доля. Меж тем, Мотька понимала: его-то она совсем не хочет потерять. Прагматизм обострился в Мотьке закономерно: у нее не оставалось альтернативы. Эпизодически к ней «липли» случайные мужики в поиске заполнения житейского вакуума – случались среди них достойные, уставшие от одиночества или от супружеских кризисов. Из всех пришелся по сердцу всего лишь один, с двумя детьми, состоявшийся бизнесмен и личность, с неописуемой усталостью во взгляде. После двух встреч она поняла: она не в состоянии повторить его потерянную любовь и восполнить трагическую утрату. Тихо ушла в сторону, перестав отвечать на звонки.
– Зачем я ему такая? – подумала и ушла, не оставив его имени в памяти телефона, даже на «авось».
Возможно, она тогда и сравнила одного с другим, ведь женская глубина – потемки даже для самой обладательницы этой глубины.
Мотька ждала очередного «приговора». В круговерти летних забот исподволь посверливала мыслишка-ожидание, как не гнала ее, все больше, с течением времени, все назойливее.