Глава 1

За десятки лет безвылазной жизни в чужом окружении, среди застывших в сознании интерьеров и пустой роскошной растительности, при непременном условии, что ты находишься в здравом уме, скудеешь душой. Обыватель изворотлив, он нашел себе отдушину – это отпуск и разновидность его: отдых на солнечной сковороде – он, не что иное, как очередной безумный шаг в сторону пока далекой и вместе с ним такой близкой финишной черте, за которой известная пустота. Существует и другая категория – озаренных поиском, идеей, жаждой знаний. Мы не о тех, что одержимы идеей зрительного коллекционирования, что несутся избитыми туристическими маршрутами во имя свеженького экспоната в собственную копилку реликвий. Кто-то назвал это уродством утроб цивилизации с запросом моллюска. Мы о других, кто шаг за шагом, с въедливостью плодожорки, внедряется в лакомый плод, познавая глубину его вкуса. Мы о тех, кто добрался до оболочки семени, кто у заветного устья оценил наступивший простор и влился в безбрежный океан, отдавая ему не груду отработанного хлама, а крошечную, но свою энергию во имя процветания другой, совершенной будущности.

Приверженец другой категории, увлеченный поиском и жаждой знаний, Тристан побывал у институтского друга на Сахалине, а теперь двигался незнакомым маршрутом, впитывая как губка своими легкими и всеми порами кожи знакомый по описаниям классиков пейзаж русской глубинки. Он ехал, с точки зрения праздного толкователя, в никуда.

В этот год уже в середине ноября застывшая в воздухе холодная мгла встала воинственным щитом на пути несмелых солнечных лучей. Изморось держалась на запунцовевших гроздьях рябины до полудня – на час-другой отпускало.

Что может дать захолустный русский городишко познавшему уклад древней Эллады?! Но стоило присесть на лавочку в малолюдном тихом скверике – мгновенно ушло мелькнувшее сомнение, а душу охватила приятная истома. Открылась главная, загадочная до сих пор истина: почему шальная оккупация западных устоев так и не коснулась этих мест. Многим не удивить эту видавшую виды многострадальную землю. Многие страсти откипели здесь за многовековую историю, оставив неброскую память в виде обелисков, застывших в тишине скверов, частью слившихся с ландшафтом поросших травой курганов, создавая атмосферу тихой печали. Те же чувства испытываешь, когда спустя много лет видишь дом, где прошло твое детство. Все родное и противоречивое, все милое и бескомпромиссное можно увидеть и вдохнуть только здесь, где в каждом дворике, в каждом деревце родной сердцу дух.

Побродив вдоволь по плохо ухоженным улочкам, всматриваясь в лица участливых и понятных людей, зашел поесть в чистенький ресторанчик, расположенный в лесопарковой полосе в отрыве от строений в почетном обрамлении березовой рощи. Девушка в кокошнике, сама похожая на березку, легким реверансом оставила на столике меню, а в воздухе – запах русского опахала. Посетителей немного: за соседним столиком в мрачном оцепенении застыла фигура мужчины средних лет с интеллигентным лицом, гипнотизирующим чашечку ароматного кофе. Пустой графинчик с недопитой рюмкой «беленькой» выдавали его некоторое пристрастие. На поворот головы Тристана «кокошник» неслышно застыл сбоку, подкупающей улыбкой ожидая его решения. Хорошо известна реакция разбитных официанток на предложение встречи вне заведения. И тут, до щемящего желания захотелось увидеть реакцию на подобное непорочного по внешним признакам существа. Девушка далеко не юная, но совершенно не тронутая тлением жеманства. Про себя загадал возраст: двадцать пять – двадцать восемь. Почти болезненная психологическая страсть всегда появлялась в нем, когда доводилось встречать среди месива подражательств и пусть хорошего копирования, что сложилось символом текущего времени, ископаемый самобытный персонаж.

Русский в обозримых коленьях, впитавший в себя влияния кавказских народов, на землях которых формировался личностный портрет с рождения, остался русским в своей сути. Иначе не объяснишь внутреннее противоречие с чужой культурой, которую принимал, но кровно зависим от нее не остался.

Сосед по столику оживился, распрямил улитку спины, выпил кофе, перевернул чашечку на блюдечке кверху дном и обратился в сторону Тристана:

– Знаете, очень правильно распознает состояние души.

– Мне такое знакомо, – занимаясь своими мыслями, бросил Тристан в его сторону, подвигая ближе к себе красивую, вкусно пахнущую солянку.

Запавший в сознание любого мужчины определенный идеал женщины, похоже, довлел над мыслями у обоих с очередным приходом «кокошника». Подвыпивший сосед мешал сосредоточиться, было очевидно: он имеет здесь расширенный в рамках посетителя интерес – реплика предназначалась не только для Тристана. Официантка мило суетилась, не замечая к себе внимания. Когда отдаляется женщина, возбуждающая твое внимание, нет силы на Земле, которая заставила бы нормального мужчину не посмотреть оценивающе вслед. Тристан не был исключением – он откровенно проводил ее взглядом. На ней не было изощренного наряда жрицы любви, но в каждом движении тела улавливалась подкупающая женственность. Сосед хмыкнул и, глядя, не мигнув, в глаза Тристану, протянул загадочно:

– Ви-и-жу, нра-а-вится. Да-а, редкое сочетание души и тела. Вы дотошный психолог, вижу по глазам. Со мной не выпьете? Угощаю…

– Здесь у меня другая миссия, – ответил Тристан, заканчивая солянку.

– А не тоскливо жить по стандартам, без отклонений? Ирочка, можно повторить?! – обратился он к подошедшему к Тристану «кокошнику», не дожидаясь его ответа.

– Поешь что-нибудь, – бросила ему официантка.

– Пища тормозит рефлексы, а у меня как раз тонус.

– Вам сосед не мешает? – тихо спросил у Тристана «кокошник».

Тристан слушал ее, а сам думал, как же по-иному он смог бы назвать официантку: «Люся, Элеонора, Евгения… Нет, нет, не Ира и не Ирина… Ирочка – это ее самое неотъемлемое».

– Отнюдь, он придает загадочности вашему образу, – запустил Тристан первый посыл.

– Этот завсегдатай?! Он бывает у нас каждый день, напивается до беспамятства. Будьте спокойны: он никогда не буянит – интеллигентный человек.

– Ирочка, извините, не представился – Тристан. Вы не задумывались над тем, почему пьют люди? Почему напивается он?

– Слава Богу, с вашим именем мы сделаем первый шаг от рутины. Тристан, я за тридцать лет не знаю, зачем до сих пор жила. За все время не смогла доискаться сути этой простой, казалось бы, истины. Этот пьет, чтобы уйти от себя!..

 

Глава 2

Хроническая болезнь Евгении Георгиевны обострилась – она опять слегла. Она больше молчала, как видно, находясь мыслями в своем измерении. Единственная просьба, о чем она умоляла Матильду – не отправлять ее в больницу.

– Я потерплю, такое случалось, – убеждала она ее, – скоро вернется Тристан – тебе станет легче.

Матильда, как никто другой, знала моральный климат районной больницы, сочувствовала и сама выполняла все врачебные назначения. Как и всякий человек, далекий или недалекий от медицины, она верила в чудо, верила в невероятные возможности организма. Она видела, как мучается невысказанным горем Евгения Георгиевна. Скоро четыре месяца, а от сына ни весточки. В каждом организме существуют, кроме физических, психологические защитные силы – они не подвластны медицине. Матильда знала такие случаи: больные, приговоренные безнадежным диагнозом, чудесным образом выздоравливали, или, по крайней мере, получали долгую положительную динамику болезни. Нередко происходили рецидивы: человек, подающий большие надежды на выздоровление, без медицинских показаний начинал на глазах таять и погибал. Она была убеждена: во всяком недуге велика и неоспорима роль внешнего воздействия на психику. Подобно камертону, настроенному на определенный лад, в организме происходит резонанс – однородное звучание, либо диссонанс – полный разнобой.

Ночью налетел шквал. Деревья под окнами метались словно в предсмертной агонии. Темное небо безжалостно кромсалось молниями вдоль и поперек. Матильде стало жутко – успокоение она нашла в соседней подушке. Она всякий раз стелила постель в надежде на внезапный приезд Тристана. В ночь перед отъездом он высказался откровенно:

– Еду зарядиться свежей творческой мыслью и на расстоянии переоценить прежние ценности.

За молниями разразилась страшная по силе гроза. Перемежающаяся порывами ветра она стихла под утро. Матильда никогда не ставила будильник – надеялась на выработанную за время ночных дежурств интуицию. И сегодня проснулась, как обычно, в начале седьмого. Проспала всего-то три часа, но сонливость отскочила мгновенно от возникшей непонятно откуда тревожной мысли. Она пока не понимала, откуда она взялась. Что-то непонятно мрачное прочно укрепилось в сердце, задрожали руки. Страшная мысль пугающе выплыла из дебрей вечернего разговора с Евгенией Георгиевной:

«Я хочу, чтобы вы с сыном никогда не расстались. Я люблю тебя, Мотечка».

В чем была, Матильда метнулась в соседнюю комнату. Евгения Георгиевна лежала так же, уютно подложив руки под щеку, подоткнутое Матильдой напоследок одеяло и то не выпросталось. Сердце безудержно заколотилось – Евгения Георгиевна не дышала.

…Прошел месяц. Сознанием Мотька так и не выросла в Матильду. Только детский максимализм мог с такой отчаянностью толкнуть на действия, не поддающиеся логике. У Клавы в Пермском крае от родителей оставался дом – она наследовала его Мотьке. До неопределенной поры дом находился в пользовании у дочери соседки. Матильда никогда бы не решилась на подобный шаг, но в своих неудачах с отчаяния всю тяжесть обвинений она приписала развращенному югу.

 

Глава 3

Миролюбивое, покорное лицо Ирочки в какие-то секунды преобразилось: русский национальный наряд поблек, как поблекла бы березка, обвешанная экзотическими ветвями тропической пальмы; щеки окрасились пунцовым румянцем. Тристан был не рад, что затронул больную для нее тему.

– Ирочка, можно «беленькой»? – настойчиво повторялось от соседнего столика.

– Вот так изо дня в день – уже месяц, – плаксивым тоном обратилась Ирочка к Тристану и ушла в подсобную комнату.

Тристан принялся за увесистую, без халтуры, отбивную, пытаясь увязать напивающегося до чертиков интеллигента с милой официанткой.

Фирменный напиток на третье оказался соком березы. Тристан живо представил, как нежное дерево через болезненный надрез отдает свою кровную суть. В противопоставление названию в меню «Напиток сладострастия», назвал его за кристально чистое содержимое – «Девичьей слезой».

«Слеза» оказалась слащавой на вкус, начисто лишенной соленого смысла. Сосед ловил подбородок ладонью – лишь на мгновение ему это удавалось. Его голова моталась в беспорядке из стороны в сторону. Мелькнув в направлении Тристана мутным взглядом, он неуклюже погрозил пальцем и тут же в бессилии упал головой на стол. Графин с рюмкой звякнули разбитым стеклом. На звон показалась из подсобки Ирочка и исчезла. Через минуту две рослые женщины в поварских нарядах, потащили несчастного окровавленного к двери, на что тот усердно сопротивлялся, пьяно бормоча:

– Скаж-жите ей, дур-ре, одну ее люблю… Л-любимая, прости, что нашел тебя так п-поздно.

– Отлюбил ты свое сегодня, а завтра сам расскажешь, – незлобно отчитывала его одна из поварих с добрым лицом матери.

Задумавшись, Тристан не заметил, как подошла Ирочка с сильно потускневшим лицом.

– Вас рассчитать, или что-нибудь еще?

По ее вымученной улыбке Тристан почти наверняка понимал ее душевное состояние. Она нуждалась в его участии. Тристан был уверен: прикоснись он сейчас с жалостью к ее голове, она тут же разрыдается. Он попросил еще стакан напитка, желая как-то продлить развязку. Лицо Ирочки просветлело – она с решительным подъемом устремилась в подсобку, жалко при этом улыбнувшись.

– Прошу прощения, – обратилась она к Тристану, вернувшись с полным стаканом. – Вы приезжий – это очевидно. Где вы остановились? У нас сложности с проживанием: в гостинице живут погорельцы. Родственникам, приезжающим отдать долг памяти, на почте дают адреса частного сектора. Иногда помогаем и мы.

Она замолчала в ожидании встречной реплики. И тут как будто встрепенулась:

– У вас здесь погиб кто-то из близких вам людей?

Чистой непосредственностью она раскрыла перед Тристаном все свои карты. И он подумал:

«Почему бы нет?! Почему не утешить теряющую светлую надежду, приятную ему женщину?!»

Тристан на паузу не рассчитывал – он хотел прямо и без обиняков сказать правду, но пауза случилась спонтанно. Он пристально смотрел ей в лицо и не находил двойного смысла – она глаз не отвела. Хотелось в этом общении избежать малейшего намека на пошлость. У нее был взгляд совсем не игривой женщины. Может быть, это и не соответствовало действительности, но Тристану он показался похожим на взгляд маленькой несчастной обезьянки, смирившейся со своей участью за прутьями надоевшей клетки.

Скомканным сумбуром пронеслись в голове мысли о доме. Ответ затянулся на какие-то секунды, но эти мгновения давали ему возможность упорядочить вспыхнувшее возбуждение. Оно все равно выдало его.

– Я приехал сюда, действительно, почтить память героических предков, отдавших жизнь за нашу Родину. Но они не кровные родственники – мои сражались на Кавказе. Главная причина приезда – заразиться русским духом, чем был в полной мере обделен с рождения. Я хочу стать в России русским! Жилья пока не искал, и был бы очень рад получить хозяйку в вашем лице, – дрогнувшим голосом закончил тираду Тристан.

Лицо Ирочки стало приобретать первоначальный образ: глаза озорно блеснули, казалось, и кокошник вздернулся кверху.

– Есть возможность – можно остановиться и у меня.

Тристан вслух произнес то, о чем подумал:

– Назову вас подарком судьбы, как хотите, можно и счастливой случайностью. Я прогуляюсь, возьму багаж в камере на вокзале, а к закрытию зайду за вами?

Возбуждение передалось и ей, глубоко вздохнув, она молчаливо кивнула.

 

Глава 4

Районный городишко утопал в свежевыпавшем снегу. За прошедшие два года здесь мало что изменилось. Над остановкой появился навес, да вся рыночная площадь скрылась рядами киосков. Облагороженный снегом скверик стоял без изменения. Недалеко, в известном месте, голосовала небольшая группа селян с объемными узлами. Галина, одетая в теплый модный батник, подбитый снежно-белой опушкой, белые сапожки, рядом с пахнущими нафталином еще советскими кацавейками, выглядела более чем эффектно. Косые взгляды селян снимали с нее мерку. В первый микроавтобус втиснуться не удалось. Подскочивший через несколько минут «бомбила» остановился вровень с Галиной, лихо кинув на юз обшарпанный тарантас.

И вот он уже несся по снежному накату, закручивая сзади снежный вихрь. Дорожная сумка со сменой белья и подарками для домашних громоздилась на коленях. Проплывали стороной знакомые ориентиры: островок ольховника топорщился в небо голыми рогатками, следом – развилка с уходящей в белое безмолвие дорогой. Люди выходили, всякий раз освобождая место морозному воздуху. В Селичевку попутчиков не оказалось. Молодцеватый водитель с ухмылкой тормознул, тягуче раздевая Галину взглядом с ног до головы. На ее удачу после снегопада поработал трактор, расчищенная им полоса успела отметиться парой-другой свежих следов. Небо прояснилось – мороз крепчал. Щеки покусывало его проникновенной лаской. Знакомая до отдельного буерака, до легкого уклона дороги местность принесла тоску. Зимой путь сокращался по замерзшему руслу речки Быструшки – она пока не стала, лишь по краю берегов образовав узорчатую ледяную корку. В нынешнем году зима в эти края свалилась рано. Бывало и до Нового года легким покровом не притрусит ложбинки. Галина посчитала ранний снег хорошим знамением. Вот березовая рощица со скамеечкой на опушке – летом здесь отдыхали. Мысли переплелись в тугой клубок. Где настоящее – где прошлое, где сказка – где быль. Закроешь глаза: террасы с правильными рядами посадок – это прошлое, откроешь – белое безмолвие – это настоящее, родное. Задумавшись, оступилась – сошла с дороги на обочину, нога провалилась по колено в притрушенную снегом старую кротовую нору. Метрах в пяти стрибанул с лежки зайчишка, судя по доверчивости и размерам, молоденький совсем, смешной, не успевший полностью одеться в зимнюю шубку. За взгорком отрылась Селичевка, многие трубы дымились.

– Живет Селичевка, на зло мрачным прогнозам, – подумала Галина, остановившись перед спуском с видом на утонувшую в снегах деревню, – отсюда остается километра два.

 

Глава 5

Сумрак непогоды сгущался. Березки склонили верхушки в покорном ожидании перемен. Тишина стояла такая, что отдавалась звоном в ушах. До закрытия оставалось три часа. Тристан, миновав пустырь, углубился в улочку. Рассекая овраг, она тянулась к центру городка далеко на подъем, выстроившись частоколом дымящихся труб. В одном из подворий раздавался стук топора, в остальных – штабели колотых дров выстроились на пути грядущих холодов стройными пикетами. Визгливо тявкнула из подворотни собачонка, почуяв незнакомый дух, залилась отчаянным лаем, разжигая всеобщий собачий интерес. Скрипнула калитка: Тристана добродушным взглядом проводила пожилая женщина в наспех накинутом платке. Миновав частный сектор, Тристан вышел на перекрестье асфальтированных улиц. Из современного магазина с длинной остекленной витриной сновали люди. Зашел внутрь магазина и Тристан. Оживление только у винно-водочного отдела. С тощими сумочками, угловато, бочком, словно стыдясь чего-то, люди спешили вернуться из яркого рая в сереющую стынь.

Побродив по пустынным отделам, Тристан взял коробку конфет «Рот Фронт», бутылку полусладкого «Абрау-Дюрсо» и, не задержавшись более, вынырнул вместе с удовлетворенными страждущими в быстро наступающую темноту.

Далеко внизу, на другом конце района, мерцали огни одинокого ресторанчика. Мимо знакомого обелиска Тристан прошел к автостанции – в секции ручной клади он оставил дорожную сумку. Покопался в ней, взяв с собой любимые южные сладости: вяленый инжир и хурму под сахарной пудрой. За несколько минут до закрытия уже стоял перед входом в ресторан, ежась в легкой куртке от пронизывающего бокового сквознячка. Поодаль цокотал двигателем микроавтобус «Газель», рядом с ним светилось шашечками такси. Парочками и по одному выходили работники, рассаживаясь в микроавтобусе. Ирочка вышла последней. Незамысловатая вязаная шапочка и черное нейлоновое пальто начисто обезличили ее, проглотив все очевидные прелести. Она поймала глазами Тристана, замедлилась на мгновение, словно собираясь с мыслями, и решительным шагом направилась к нему.

– У нас прохладно, а вы налегке, идемте в автобус.

Тристан подумал, что в кругу своих коллег ей может быть не совсем комфортно от его присутствия, махнул рукой в сторону такси.

– Я живу совсем недалеко, в самом начале яра – отсюда видно, если идти резво – всего двадцать минут.

– Тогда пешком?! – предложил Тристан, – я только оттуда, в движении вполне уютно. Вперед?

Ирочка подала знак водителю, и они тронулись пешком, не спеша, по уже проторенной Тристаном дороге.

Подмораживало, дыхание парило, за забором выла собака. Они шли и молчали, анализируя каждый по-своему разворачивающиеся события. Ирочка держалась едва впереди, вполоборота к Тристану, готовая, по праву хозяйки положения, в любую секунду включиться в монолог. Тристану не хотелось простого трепа, а достойных мыслей при незнании собеседника не рождалось. В голове плыло ощущение близкого тепла и уюта.

– Скучно у нас? – произнесла она.

– Я молчу, дело вовсе не в этом. У вас чувствуешь себя дома – никакого напряжения. У меня ощущение: будто я хожу этой дорогой каждый день, я порядочный семьянин – на работу и с работы, пустые слова могут показаться пошлостью. За прошедший период жизни случалось предостаточно борьбы и поиска – сейчас я абсолютно спокоен, сердце не будоражится поиском – значит, нашлось нечто, пока не осмысленное мной до конца.

– Вот мы и пришли, – улыбнулась Ирочка его словам, взявшись за массивную деревянную калитку. Привалившись плечом, открыла ее.

Коридорчик-прихожая выходила в большую комнату, за ней виделась дверь в другую, по-видимому, спальню. Интерьер – старое русское убранство, много вышивки. Современный диван с плоским огромным «кинотеатром», похожих здесь на пришельцев из другого мира, хотелось заменить тахтой и подслеповатым первенцем «Рекордом», в дополнение к домотканым коврикам, вышивкам и панцирной кровати с пирамидой разнокалиберных подушек. Запах помещения, в отличие от застоявшихся запахов старого жилья, был насыщен ароматом свежести и цветущей молодой жизни.

– Этот диван отныне ваш. Кстати, как надолго вы к нам? Сколько нужно, чтобы заразиться русским духом? А, уж, телом побыть русским в России крайне просто. Повод к застолью у нас находят в любой из будних дней.

До сих пор не был никто так тонко участлив в его прошлых высказываниях. Галина? Там – другое, там – дыхание страсти!

– Скажу, без желания угодить: у меня ощущение возврата в старый родительский дом после длительной командировки. Насколько надолго? Испугаю, если скажу: навсегда?!

Ирочка без рисовки смущенно опустила глаза.

 

Глава 6

Расчищенная дорога пошла дальше. К родному дому вела одинокая стежка следов. Стараясь попасть в старый след, Галина, поднимая высоко ноги, двинулась к калитке. Снег во дворе лежал в отвалах. Вечно перекошенная калитка из ольховых жердей висела ровнехонько. Из-под сараюшки выкатилась по ноги их угодливая черно-белая дворняжка Шарашка. Незлобно тявкнув, оставшийся путь проделала ползком на животе, оставляя за собой извилистый желтый след. Из хлева навстречу вышли двое: ее повзрослевшая сестричка Надюша и незнакомый симпатичный парень с парящим ведром молока после дойки.

– Галинка, сестричка, какая радость! – запричитала по-бабьи Надюша, с разбегу кинувшись ей на шею. – Жалко: бабушка не дожда-алась, так же хотела увидеть тебя – месяц, как схоронили. Прожила-то полные 96 лет, а все ж не могу до сих пор успокоиться. Все трудные времена, одни с ней, голыми руками и ее оптимизмом брали баррикады. Бабушка, бабушка – стойкий мой охранитель…

После бурных восторгов от встречи и подарков сестры уединились. Надюша поделилась своей тяжелой жизнью после ее отъезда. На самом пике эмоций прервалась:

– Да, что эт-та я, все о себе, да о себе. Расскажи, как ты, Галка. Ты еще краше, красивее стала, моднячая такая. Спасибо за деньги, что высылала. Не смогла бы без тебя отправиться в дальние края. Вылечил меня дедушка. Не хотел, болен был сильно, а взялся. Опять я о себе. Сколько не виделись? Хочется же радостью поделиться. Не болею я – будет скоро год, как отпустила падучая. Дедушка убедил: в голове эта болезнь сидит у людей.

Галина расчувствовалась и не смогла сдержать слез.

– А парень, кто? – сквозь слезы спросила Галина.

– Серенька-то? Трудником он был при монастыре в Сибири – дедушка-лекарь и свел нас. Трудная судьба, сказал, нас объединит навеки. Так и приехали вместе. И живем теперь душа в душу. Нет у него никого, погибли родители и сестра одновременно. В турне отправились на теплоходе, на нем и утопли, много людей погибло тогда, но разве ж от того легче?

Если при виде родного дома и мыслей обо всем, что случилось в нем, сковало сердце жалостью к самой себе, то после рассказа Надюши оно отлегло – именно здесь ей стало легко и уютно, как когда-то в детстве.

Сестры крепко обнялись, обе, такие внешне разные, но такие одинаково чувствительные – слезы катились у обеих, но это уже были другие слезы.

– Галчонок, я могу ошибиться. Ты ждешь ребенка?

– Угадала: ребенок будет, а вот отец под большим сомнением. Расскажу как-нибудь – длинная история.

– Сестричка, миленькая, мне теперь не так страшно будет. Будем вдвоем рожать!

…В повседневных заботах незаметно подкралась весна. Затаившееся по тенистым распадкам холмов последнее напоминание зимы однажды утром на солнечных выгревах подновилось снежно-белой пеленой подснежников.

 

Глава 7

Накрывая на стол, Ирочка внимательно посмотрела на Тристана, пытаясь уловить в его словах иронию.

– Первое впечатление самое сильное. Действительно, нравится и ничто не пугает?

– Пугает, но другое обстоятельство: катастрофически быстро рушатся прошлые устои.

– И я такая. Жила три года в областном центре. Поначалу работа отвлекала, а как устоялся быт, взгрустнулось по тишине, по особенной нашей красоте. Здесь с природой переживаешь все времена года. С ней вместе ликуешь – с ней впадаешь в тоску.

Прошу извинить, горячего, кроме чая, ничего нет. Объедки таскать с работы, считаю, пошловато. Одна живу – готовлю по настроению в выходные, когда душа ликует. На завтра можете заказывать стол. Смотаюсь с утра на рынок, придумаю что-нибудь особенное, праздничное.

Шампанское стрельнуло пробкой, оставив над горлышком взрывное облачко.

– Мне немножко…

– Шампанским не спиваются. За встречу – по полной. За вашу загадочность, Ирочка.

Выпили до дна.

– Задумчивый человек всегда загадка, – произнесла Ирочка, посмотрев на Тристана с укоризной.

– У вас загадка во взгляде, и в целом… в образе.

– Хотите испить это содержание? У вас доброе лицо, и вам хочется излить душу, не страшась быть не понятым.

Тристан разложил на вазу восточные сладости, наполнил бокалы.

– За ваш тихий городок, за ваш дом, за вас! – произнес он тост.

– А вы затейник. Голова пошла кругом.

Ирочка сделала глоток, покачала головой, попробовав хурмы. Белый налет сахарной пудры на губах отметил их выразительность.

– Будете слушать тираду-откровение?

Тристан многозначительно кивнул, прихлебывая шампанское, устроился удобнее.

– Родилась я в этом самом доме. Руками дедушки, затем папы в нем что-то дополнялось, усовершенствовалось. Никого не осталось, а мне зачем столько площади? Когда уезжала по распределению, полдома продала. Во второй половине живут двое пенсионеров из Воркуты. Хорошие люди. Печь осталась на их стороне. Дымоход стал общей стеной – они топят, а у меня тепло. Дрова оплачиваем пополам. И в самый трескучий мороз не холодно. Обещают через пару-другую лет провести газ. У меня, как у Льва Николаевича, затянувшаяся «увертюра». Какая прелесть ваши сладости?!

– Я рад, что так скоро смог вызвать ваше откровенное восхищение. Южные мужчины тоже сладки, но настолько же и коварны.

– Не пугайте – сие не про вас…

Затянувшееся вступление было для нее предохранительным клапаном, чтобы не заплакать.

– Давайте-ка выпьем за тех, кто не ошибается в чувствах, – провел Тристан отвлекающий маневр.

Возвышенный слог Ирочки напомнил ему далекую встречу. Глядя на Ирочку, он видел Надюшу: та же светлая русская непосредственность.

Отвлекшись воспоминанием, от звука слов Ирочки Тристан вздрогнул.

– Не смею ни на чем настаивать. Свою загадочность я бы хотела сохранить без искусственного обрамления. Вы так пристально смотрите на меня… Мне немного не по себе. Удивлю вас – сорву пелену: есть у меня про запас бутылочка красного вина. Давайте снимем сегодня все препоны. Свеча создаст интим, и беседа польется ровнее.

– Не много ли чести для квартиранта?

– Вы не квартирант, а мой, допустим, гость и давний хороший друг. Я так хочу!

Под свободным русским нарядом ее формы лишь угадывались. Сейчас она надела коротенькую стильную юбку с вызывающим разрезом сбоку. Встопорщенная на груди кофточка канареечного цвета кричаще выделяла другую русскую суть – сиюминутную готовность побеждать, ярко любить и быть любимой.

– Что видят мои глаза? Неужели «Хванчкара»?

– Одна напасть: нет у меня штопора…

– К такому вину, – вспомнил Тристан достоинства на этикетке, – штопор найдем. Тристан достал перочинный ножик, оголил штопор. Добротное вино распространило запах далекой, не забытой Родины.

– Вам знакома техника распития такого вина? – спросил Тристан, заглянув Ирочке в глаза. – После первого глотка целуются и переходят на «ты», причем, не дыша, дабы полнее ощутить в букете сладости поцелуя и вина.

Пламя свечи сдвинуло пространство, отражаясь двумя горящими лучинами у Ирочки в глазах. Они остановились в задумчивости, готовые начать предложенную повесть.

Тристан сделал глоток вина и замер, не дыша, в ожидании – Ирочка сделала то же самое, и они поцеловались.

 

Глава 8

…Шел июнь. Три года минуло с той поры, как Галина по заснеженной дороге вернулась домой с двумя противоречивыми началами – страхом и тоской. Страхом – что пятилась назад к изжитому образу, тоской – от того, что в новом мире не нашлось для нее достойного места. В межсезонье и летом глубокой печали не оставалось места – все с головой окунались в хозяйство. У сестры и Сереньки каждый день рождались грандиозные планы. Под стать Галине они не удовлетворялись мелкими достижениями, общий настрой общества давал толчок для инерции. Страна в это время поднималась со дна старой утопленной цивилизации. Взятая в аренду земля, дополнительно распаханная, не только кормила – давала возможность превратиться в крепкое фермерское хозяйство. К ним зачастили оставшиеся в разуме колдыри – двое из них, семейные, прижились.

В сравнении с сестрой, Галина в действительности оказалась предприимчивее. Более чем сомнительное прошлое через разнообразие житейских познаний сделало Галину лидером: в принятии решений по развитию, в контактах с администрациями закрепило за ней роль старшей в их новообразовании. Галина плавно, без собраний и протоколов стала маленьким руководителем небольшого фермерского хозяйства. Большую часть заработанных в Греции средств Галина отдала в общину. Приобрели двух дойных коров, тракторок-универсал, построили хранилища – на очереди стоял холодильник для хранения продукции. Галина не боялась работы, она больше всего боялась прихода зимы. Длинными вечерами она слышала на половине сестры смех.

С Надюшей случилось чудо – коварная болезнь, похоже, не отступила, она ушла бесследно. В округе ее перестали шарахаться, стали забывать о недуге. И, если бы не окрестные ходоки, прознавшие о ее чудо-исцелении, где такой же умственный «микроб» поразил несчастных, о нем можно было и забыть совсем. Прошлое психологическое воздействие, даже при ее, Надюшиной, неприхотливости, очень глубоко, но продолжало сидеть. О прошлой болезни напоминал и пыльный скверик у дороги, откуда случалось возвращаться с покупками. Подержанный, но бодрый грузовичок «Тойота» берегли для вывоза рыночной продукции. В хозяйстве недоставало легковушки. И пока старым способом, по очереди с Галиной, Надюша ездила на рынок за недостающей мелочевкой. Стоя в ожидании попутки, она вспоминала и представляла Тристана нынешнего: «Добрым оказался парнишка». После его отъезда она долго искала объяснения его действиям и нашла единственное подходящее значение – альтруизм. Где он сейчас, чего достиг? Имя редкое, а в ее жизни встретилось дважды, нет, трижды: первый раз – в упоминании о средневековом романе, во второй – встретился ей лично, и в третий – в рассказе сестры.

 

Глава 9

– Окончив университет, я осталась в областном центре, – прищурившись, вспоминала Ирочка. – Дали мне классное руководство в школе и «часы» уходящей на пенсию учительницы. Почти одновременно со мной назначили нового директора из столицы. Оба новенькие – у нас с первого дня возникла симпатия друг к другу. Вскоре я ощутила повышенное внимание к себе. После его предложения стали мы с ним встречаться, в короткое время и вовсе – жить вместе. Тут-то я и разглядела тот болезненный изъян, что заставил, наверное, перебраться из столицы в провинцию. Пил он по вечерам регулярно, сразу была одна попытка и меня приобщить, дальше – все чаще. Характерно: никогда не напивался до чертиков. Такое состояние называют «подшофе». Чтобы дрался? Нет! Напротив, становился искрометным, разговорчивым, изощренно учтивым. Я все пыталась выяснить причину: думающий, интеллигентный человек, что он ищет в алкоголе? Было ли это причиной или следствием, не знаю и по сей день.

Тристан тронул ее руку:

– Вам…тебе тяжело вспоминать об этом. Ты хочешь очиститься от прошлого – так часто поступают. Так, не надо! В моем восприятии ты останешься той, которую я воспринял с первого взгляда. Грешным делом, пописываю и немного психолог – увлечение обязывает. Ты лучше, и не вписываешься в стереотип заведения. Заинтригован, не скрою.

– Расскажу, уж…

Тристан, не стесняясь, смотрел на ее губы, подарившие сладость поцелуя, готовые сейчас раскрыться созревшим бутоном розы. В нем с годами не только не ушла тяга к неброскому, не лежащему на поверхности прекрасному – она удвоилась, превратившись в симбиоз ощущений.

…– Возвращаясь, как всегда, домой, зашла в ближайший магазин, – продолжала Ирочка. – Нагрузившись покупками, да еще со своей объемной сумкой с тетрадками, я подходила к нашему дому. На углу меня ожидал он, больше, чем обычно, выпивший. Вел себя странно: перегородил мне дорогу домой.

«Нельзя туда – у меня гости», – удержал он меня.

– Представляете мое состояние?

В волнении Ирочка перешла снова на «вы». Тристан попытался остановить ее:

– Зачем ворошить неприятное?

– Нет, нет, не останавливайте. Хочу для вас быть прозрачной. Заночевала у коллеги, живущей неподалеку. Следующий день был воскресным, он запомнился мне удивительно солнечным. Такой день не создан для трагедий, и я восприняла его небесным озарением. Не приучили меня с детства к грубому противодействию. Пришла по острой надобности – взять методический материал для работы. Села на лавочку во дворе и стала ждать. Я увидела его, выходящим из подъезда в сопровождении холеной экстравагантной женщиной с маленьким ребенком на руках – двоих детей постарше, он сам держал за руки. Они ушли гулять, а я в квартиру: собрала вещи, и через месяц работала официанткой в своем родном городе. Найти работу по специальности на месте практически невозможно.

Год никаких новостей. Три месяца назад он приехал сюда, нашел меня – в дом, конечно, я его не пустила. И слушать объяснений не пожелала тогда, не хочу и сейчас. Страсти, где страдают дети, не по мне. Остальное вы видели: приходит каждый день и напивается до беспамятства. Оплачивает исправно, не дерется. Откуда у него берутся деньги, где он обитает – не знаю.

Вот такая нехитрая история. Вам хочется общаться со мной? Тайны не осталось. Душевная пустота обрела таинственные формы.

Она сделала глоток вина. Свеча коптила. Любое действие Ирочки происходило естественно и вместе с тем необычно мило. Иногда это называется манерностью. Нет, Ирочка не манерничала, она находилась в своем естественном состоянии. Ирочка наслюнявила пальцы, в попытке снять нагар погасила свечу. Наступившая темнота неким озарением продолжала сохранять ее заострившиеся в тяжелом откровении черты.

Встречаются красивые женщины – их немало, но редкие из них сохраняют притягательную силу магнита после глубокого осмысления их содержания.

Ирочка была тем редким исключением.

Наутро, проснувшись, Тристан засобирался к отъезду. Ирочка суетилась на кухне. Она не задавала вопросов. Нажарила блинчиков, напоила Тристана чаем, уютно пристроившись на стульчике у теплой стены.

Затерявшийся на просторах России тихий провинциальный городишко быстро исчез из поля зрения вагона, увозившего Тристана. Светлые березовые перелески с перепархивающими сороками, совсем как когда-то, навевали тоску. Поезд уносил Тристана все дальше и дальше от места, где осталась часть его противоречий.

Сюжет задуманной книги развернул Тристана на запад Украины. Он написал объяснительное письмо Матильде с вложением для мамы и адресом для связи. Успокоенный этим он ехал в Черновцы. С пересадкой в областном центре он хотел посетить деревню давней памяти – Селичевку. Судьба Надюши обязана была вписаться в главу задуманной книги. В арсенале Тристана вполне доставало сюжетов и без оформления художественных вымыслов.

На главпочтамте Тристан получил завершающий его дальнейшие планы удар. Его там ждало сообщение о смерти мамы и отъезде Матильды. Он не напился с горя – бутылка «бренди» осталась в гостинице нетронутой. Он лишь пришел на Театральную площадь города и не увидел на ней себя того, прошлого, юного и наивного.

P.S. Тоска душила, но не выливалась облегчением. Не осталось цели – осталось решение. Тристан вернулся в пустую квартиру. Интерьер напоминал о прошлом, слезливость выгоняла из помещения вон на люди. Писательство отвлекло, но совсем не кормило. Рутинная жизнь техникума его больше не волновала. С удачной подачи бывшего коллеги он занялся недвижимостью. Три года везения, может быть, проснувшегося в нем дара, не прошли бесследно. Тристан поднялся финансово, построил дом. Связи с женщинами, друзья, конечно, все это не прошло мимо. Были близкие коллеги по работе, были и те, которым он доверял свое прошлое, но настоящего друга он так и не обрел. Тристан влился в новую популяцию предпринимателей, став классической ее частью. Он изменился внешне, стал среднестатистической единицей, правда, без брюшка. Слава Богу, и это главное в наступившем противоречивом общении: Тристан не растерял своего природного дара. Тонким, ранимым быть стало не модным. Качества эти продолжали жить в нем, благодаря воле и увлечению литературой. Харука Муракама с Сильвией Дэй – создатели бестселлеров, проглоченные одновременно, заставили форсировать события.

«Надо писать, надо самовыражаться, надо поставить логические точки на всем, что было не так. Надо противопоставить им свое, глубокое, русское», – поставил Тристан текущую задачу в потрепанном морском блокноте.

Это «надо» отныне и грело, и бодрило, и организовывало, и в целом давало большой стимул к совершенству и добру.

 

Глава 10

От развилки вглубь холмистой местности, извиваясь разомлевшей змеей, уходила в бесконечность пыльная глиноземная дорога. Вдали темнела лесополоса. Редкие облака, разбросанные по темно-голубому шатру небосвода, на короткие мгновения закрывали солнце, отнюдь, не успевая создать и намека на послабление жаркой участи. Порывистый горячий ветерок разносил парной насыщенный запах подгорающего июньского травостоя. Под призывный стрекот кузнечиков Тристан шел по дороге в Селичевку. Стайка щеглов дружно оторвалась от семяножки репейника, стоило ему наклониться за лопухом. Едва он отдалился, тут же вернулась назад к лакомству, издавая звук журчащего на перекатах ручейка. Тристан оглядывался вокруг: здесь не изменилось ничего, а, меж тем, что-то воспринималось не так.

Он вспоминал, как шагали с Надюшей по этой дороге к деревеньке, где останавливались на отдых, где она произносила запомнившиеся фразы. Возможно, на фоне повышенного внимания к ней, он не замечал тогда особенностей местности, но ольхового перелеска, перегородившего путь к видимому в отдалении поселению, тогда определенно не было. Тристан разомлел, но не от жары – перелесок на время скрыл тенью щедрое светило – разомлел он от ощущения свободы и первоз-данности и от того, что не было рядом толпы, что смогла бы претендовать на часть дарованного ему счастья. Грудь распирала страсть скаредного собственника:

«Это все мое! Слышишь, небо, мое-е-е… и только мое». Одинокая березовая рощица стояла жалким напоминанием былой юности. Деревца частью упавшие, частью иссохшие на корню, не дали новой поросли, зато ольха погнала мощную стежку поднявшейся молодой поросли.

С трепетностью старика, пришедшего на погост, погладил шуршащие, будто живые, белые завитки памяти.

Первый домик деревеньки представился бесхозным зрелищем.

Особняком от деревеньки, под леском, вырос крепкий, изощренный в красках новострой. Игрушечные фасады соревновались между собой в красоте. Отдельные постройки уносили в идиллический мир европейского изыска. По другую сторону лежала печать бедности и убожества. В этой части деревеньки не изменилось практически ничего. Особенности рельефа и цепкая память помогли без особого труда найти место, где стоял когда-то домик с пристройкой. Нынешний дом значительно вырос в объеме. Облицовка сайдингом придавала ему цивилизованный вид. Хозяйственные постройки расположились далеко в отрыве от жилой части дома. По всему чувствовалась хорошая хозяйская рука. Тропа, ведущая к участку, расширилась в насыпанную щебнем дорогу. Непреклонными стражами у ворот перешептывались две старые березы. За границами подворья виднелись зеленеющие посевными культурами владения. Тристану взгрустнулось:

«Нет старого домика, не выскочил под ноги угодливый песик. Скорее всего, нет и Надюши?!»

Деревенька этим домиком на отшибе делилась на две части. Дальше ольховник вернул себе назад отобранные у него территории. Молодой лесок языками вклинился в жилые участки. Тристан с замиранием дыхания приблизился к воротам – калитка с нажимной щеколдой открылась без усилия. На веранде дома слышался детский смех. Тристан вошел во двор и остановился, подперев спиной калитку. Звать хозяев не стал, молчаливо стоял на месте, изучая ситуацию. Протяжно замычала за двором корова, тявкнула настороженно собачонка и залилась звонким беззлобным лаем. Тристан стоял в ожидании, не смея внедриться в чужую вотчину. Детский смех стих. Держа за руку ребенка лет трех, к нему шла женщина, невероятно похожая на Галину. Тристан не мог поверить. Он узнал ее – к нему приближалась Галина. В коротеньком выгоревшем платье, задранным несимметрично по бокам, вся такая домашняя, взъерошенная, она застыла на несколько мгновений.

Расстались они так незадачливо три года назад. Она среагировала первой. По тому, как стремительно Галина пошла к нему, как изменилось ее лицо, стало очевидным – она рада ему. Галина всегда с легкостью, без условностей раскрывала перед ним свои чувства. Взвизгнув от радости, она повисла у Тристана на шее, покрывая его лицо множеством поцелуев. Подол ее платья оттягивали детские ручонки. Галина спохватилась, обернулась назад и подняла к нему девчушку, очень похожую на нее.

– Аленушка, помнишь, я рассказывала тебе сказку о Тристане и Изольде. Это он, тот самый Тристан.

Аленушка дичилась незнакомого мужчины и, наверное, мало что смыслила в сказанном, но усердно лупала большими понимающими глазами.

Тристан пока не понимал связи Галины с Надюшей. Ехал-то он к Надюше?! Он покопался в сумке, выудил припасенные сладости и протянул девчушке – она тут же запросилась с рук на землю, с интересом разглядывая цветную упаковку.

В отличие от Тристана, Галина, казалось, не была удивлена его появлению здесь, в глуши. Тристан же не был готов увидеть Галину так прозаично. Сумбур в голове разгорался все более.

– Живем-поживаем, детей наживаем. Проходи в дом. Ты получил мое письмо? Я и ждать перестала – скоро три года, как мы расстались. Галина прижалась к нему боком, охватив за талию. В их общении она всегда оставалась первым номером, поэтому ничего удивительного в его сдержанности не было.

– А муж, семья, ребенок? – спросил Тристан, когда они расположились на веранде.

– О чем ты, милый? Я ждала одного тебя. Думаю, меня бы хватило надолго. Аленушка моя крестница, дочка сестры Надюши. Греция разбудила во мне хозяйскую жилку. Все, что видишь, наше фермерское хозяйство, есть и наемные рабочие. Буду тебя кормить, по ходу рассказывай о себе. Заставил ты меня поволноваться, когда прознали о крушении судна. Архи рассказывал – темная история. У тебя-то без последствий? Поцелуй меня, я так скучала. Не валить же тебя прямо здесь на веранде, пошли со мной.

Тристан не мог ничего противопоставить ее напору. Ведомый, ничего не мыслящий, он прошел за ней в спальню. Галина толкнула его на диван. Жарко дыша в грудь, расстегнула рубашку. Не могу больше, возьми меня…

Не один из мужиков не устоял бы под ее откровенным напором. Все, что должен делать мужчина, она взяла на себя. В перешептывании ласковых призывов он не услышал и намека на упрек. Галина упивалась им, она любила его, и он ей не противился. В полубессознательном состоянии они снова и снова овладевали друг другом. Прошло не менее часа, пока они удовлетворенные не откинулись на спину, откровенно любуясь свалившимся с ясного неба и лежащим рядом счастьем.

Тристан вздрогнул от прикосновения – в изголовье стояла Аленушка, зажав напомаженными шоколадом губами свой пальчик.

– Аленушка, прости, я потерялась, – прошептала Галина, стыдливо запахиваясь покрывалом. – Иди во двор, поиграй, девочка моя. Я носила от тебя ребеночка, Тристанчик, небо не захотело, чтобы на свет появился плод нашей последней греческой страсти. На пятом месяце получился выкидыш.

Прости меня, не получилось, а с Надюшей шли месяц в месяц, какие-то дни разделяли.

Галина готовила борщ, ловко орудуя ножом, одновременно раскрывая Тристану всю семейную эпопею. Теперь Тристан не осмелился бы сказать, к кому он на самом деле ехал. Вернутся из города Надюша с Серенькой, и все откроется.

– Галчонок, – коснулся ее руки Тристан.

Он называл ее так в минуты особого расположения, и она об этом знала.

– Тебе надо уехать? – вдруг вспыхнула она.

– Не об этом речь, – мягко успокоил ее Тристан. – Ты в мистику веришь? Сестренку твою, Надюшу, я знал гораздо раньше тебя, с юности.

Быстрое движение рук Галины остановилось – она со страхом посмотрела ему в глаза.

– Сестра не рассказывала тебе о парне, который сопровождал ее, с именем Тристан? «Это было недавно – это было давно…» Ужас – двадцать лет назад.

– Мистика. Это был ты?!

 

Глава 11

Пролетел месяц с момента приезда в Селичевку Тристана. Рабочий пыл маленькой, оторванной от шумной цивилизации семьи захватил Тристана на первых же порах бездействия. Для него открылись новые горизонты деятельности. До этой поры он считал работу на плантации главным подспорьем в познании психологии людей труда. Теперь Тристан понимал, как далек он оставался от тех глубоких познаний. Фермерское хозяйство в нечерноземной полосе ждет от тебя не одной выдержки и физической силы – в зоне рискованного земледелия надо быть, что звучит на первый взгляд парадоксально, тонко чувствующим человеком с крепкой нервной системой, и не как дополнение, а как главное звено – любящим землю. Тристан каждый вечер с содроганием вычеркивал в календаре несущиеся галопом дни. Он несся вместе с ними на крыльях страсти Галины. Одной своей половиной он жил здесь, другой – хотел вернуться домой, уединиться, обработать накопившийся материал и обязательно выяснить судьбу Матильды. Точка в его влюбленностях превращалась в размытую неопределенную кляксу. Дни летели, а Тристан так и оставался на месте, покоренный страстью, чистым воздухом и необъятной свободой.

За сенокосом шла подготовка к зиме. Запустили в работу холодильник. На сбор урожая кормовых культур и закладку их на хранение пригласили пятерых работников. Тристан приобщился к работе с ними в одном звене. Троих удалось удержать в узде, тех, что способны были еще мыслить, у двоих других деградация затронула глубинное органическое содержание.

Тристану взгрустнулось, когда высоко в прозрачном еще небе он увидел перелетных птиц, а, выйдя однажды в поле, не услышал переклички перепелов. Сзади тихо подошла Галина, страстно, как могла только она, охватила его руками, прижавшись щекой к спине.

– Что-то поломалось во мне. Я хочу и не могу забеременеть. Тристанчик, возьми меня в поле, в первозданной чистоте, и я тебя отпущу. Ты устал, я вижу твои наброски – там больше помарок, чем это было в Греции. Я понимаю тебя. Возьми меня, дорогой, в последний раз. Она и здесь оказалась первым номером…

– Почему люди так одинаковы в проявлениях тоски? Это место для нас с сестрой отдушина. В этом месте, с видом на бескрайность, начинаешь веришь в собственную бесконечность, твое содержимое наполняется новым смыслом, и тоска перестает казаться необратимым недугом. Я заразилась, как теперь осознаю, в родных для меня местах истинным русским духом. Вы там, на юге, среди наслоений культур, растратили истинную русскую суть.

– Как глубоко, как державно стала она мыслить. Откуда это пришло страстной женщине? – подумал Тристан.

После ее слов наступил долгожданный покой, который был необходим ему, как воздух.

– Я уеду. Есть у меня неоконченные дела, и, если вернусь, то уже навсегда, – произнес Тристан, глядя поверх ее головы в начавшее блекнуть небо.

…События тех лет не только нашего героя, вас – всю деятельную часть населения огромной страны завертели в смерчах и смерчиках самоотверженной деятельности. Но в выигрыше остался тот, у кого больше власти, больше природного авантюризма, не трудяги, подобные им, а те, кто замаран грязью нечистоплотности. Большинство – в смерчиках кабинетно-чиновничьей рутины, их удел – ночные «прожекты», рождающие неврозы и небоскребы человеческой безысходности, достигшие невероятной высоты на слабом фундаменте государственной основы. Они – большинство, лишенные державной поддержки, брошены на борьбу с ветряными мельницами. Они, ставшие заложниками бездарных экспериментов, принимающие бремя «осмотрительных» законов и за себя, и за кланово-олигархический беспредел, и за свободу неформальных фамильных и прочих групповых объединений, заостряя собой параболу графика деятельности государственного конвейера.

Прошлая кровавая революция в открытом противостоянии унесла ведущий потенциал нации, нынешняя, родившая уродливые формы борьбы, изощреннее обескровливает будущее, создавая мутантов, не способных оперировать понятиями: патриотизм, любовь, законность, общность интересов.

Одна судьба сегодня – это штрих среди миллионов в прерывистой линии судеб, обреченных на извечную Голгофу, только уже во имя бесславия и полного забвения.

Россия, ты – комета, несущаяся в Галактике, как и она, ты обречена на столкновения. Подобно комете, ты теряешь массу. Ты в сутолоке нескончаемого поиска и возрождения. Ты по-корчагински горячна, но лишена временем той патриотической самоотверженности. Ты тлеешь в невидимом огне. И мы верим, что не сгоришь ты, как не сгорела в жарком пламени бесконечных исторических передряг.

А пока уйдут в небытие они – очередные жертвы новоиспеченной несправедливости. И они озарят время, как сполох догорающей спички, никого не согрев, выхватив из тьмы разве что эпитафию на дешевом камне печальной трапеции.

Россия – ты мать народов! Ты своеобразна и ты необъяснима, ты прекрасна и ты неповторима.

Ты существуешь счастьем, что другой в тебе народ, другой дух.

Ты выдюжишь, ты ляжешь костьми, как легла в «Великие Пятилетки», как легла в годы тяжелого лихолетья.

И ничего, что растерты в кровь ноги, измочалена и растерзана душа – ты движешься поступательно, как тот стреноженный конь, вперед, любой ценой, вымащивая гать русской упругой костью.

А ведь можно, подобно норовистому скакуну, взять преграду, создавая прекрасный образ движения, достойный нашей кровной сути. И все бы ничего, да жизнь одна, и она коротка. Возможно, когда-нибудь потомки наши дождутся участи, когда «гражданин России» будет звучать гордо и недвусмысленно!!!