Я переживала потерю матери очень тяжело. Но внутренняя дисциплина, привитая с детства, не позволяла распускаться, и я не разрешала себе плакать.

С Никой отношения во многом изменились. Казалось, он стал мягче, и в нашу жизнь точно прорвался луч солнца, но, увы, только на единый миг…

Он преподнес мне необыкновенную новость, а именно то самое дело, которое держал в секрете и которым собирался всех удивить.

Он получал имение графов Олсуфьевых — Кораллово, что было около Звенигорода. Получал, конечно, не так, как Петровское (в собственность за военные заслуги), а как вверенный ему совхоз, в котором он собирался разводить какую-то необыкновенную породу свиней (?!).

— Думаешь, не разведу? — Видя, что я смеюсь, он не на шутку сердился. — Думаешь, меня зря доктора на целый год от полетов освободили? Пусть не думают, что я по санаториям буду таскаться. Я тверской мужик и на все дела способен: я плюю на Америку и на их «знаменитых йоркширов»! Я здесь таких слонов разведу, что всех йоркширов по весу перетянут!

И мы снова поехали в Звенигород, но на этот раз в противоположную от Саввиного монастыря сторону.

— Если соскучишься по Москве, — говорил Ника, — скажи мне. Свезу тебя в театр, в оперетту, в цирк. Кроме того, возьми с собой подругу, пусть у нас живет. Тебе будет веселее, ведь ты часто остаешься одна… Если еще чего-нибудь хочешь, скажи — все сделаю, только, мой храбрый Курчонок, не убегай больше!..

Со мной поехала Шура Воронина, одна из подруг моего детства. Эта умная и веселая девушка обладала красивыми карими глазами и была прекрасно сложена. Сама мастерила себе туалеты и, имея скромные средства, одевалась необыкновенно изящно.

Шура была редким исключением из женщин: она не была завистливой и чуждалась всяких сплетен. У нас не было ни одной ссоры.

Дом Олсуфьевых был огромным, в два этажа, и каждая из комнат выдержана в определенном стиле. Но через разбитые стекла окон прорвавшийся в комнаты мороз лег на стекла картин и зеркал легким слоем инея. Одна из гостиных (в стиле времен Елизаветы Петровны) стояла как будто в полном порядке, и, только подойдя ближе, я увидела, что все пуховые сиденья кресел и стульев вынуты, замша роскошных диванов вырезана. Вырезаны были также гобелены, рисунки на экранах перед каминами и ободраны все ширмы.

В некоторых комнатах на карнизах мотались клочки и лоскутья материи. Видимо, занавеси рвали прямо с карнизов, стоя внизу.

В каком состоянии была домовая церковь, трудно себе представить: престол в алтаре был поставлен вверх ногами…

Зато библиотека, огромная, с большим отделом иностранной литературы, была почти не тронута. Это сулило мне ни с чем не сравнимые наслаждения!

Вокруг дома разбит огромный парк, масса служебных построек, а также конюшни, телятники, коровники и свинарники.

Весь верхний этаж занимала богадельня.

Согнутые крючком, хромые, полуслепые, а иногда и полусумасшедшие старики, кашляя, охая и ссорясь, шмыгали взад и вперед по лестницам, как потревоженные тени.

Мы должны были поселиться в первом этаже. Ника предоставил выбор мне. Дом имел не один вход и не одно крыльцо. Воспользовавшись этим, я выбрала три комнаты так, чтобы они имели отдельное крыльцо и чтобы можно было, обив и утеплив двери, отделиться от выстуженного дома…

Таким образом, мы получили две небольшие светлые комнаты и третью большую, видимо, бывший кабинет. Половина стен в дубовых панелях, с большими бронзовыми канделябрами. Плотные дубовые ставни на окнах, которые вечером в непогоду так уютно затворить и посидеть у камина, который стоял тут же, с целым рядом мягких кожаных кресел вокруг.

Благодаря Никиной бесшабашной натуре жизнь наша в материальном отношении была очень неровной. Ника пропадал по-прежнему. Иногда у нас по нескольку дней ничего не было, кроме корок сухого хлеба. В такие дни мы с Алей, вычистив все банки от консервов сухим хлебом, брали по крынке молока и, забаррикадировавшись целой горой книг, ложились на большой кожаный диван и утопали в чтении.

Потом приезжал Ника, и начинался дым коромыслом.

Он оставался в моем сознании каким-то странным, темным человеком, чем-то вроде Соловья-Разбойника.

Часто мы ездили с Алей в Звенигород, иногда в Москву.