Страшные сказки. Машенька и другие
…А гадская Машенька сладким голоском подсказывает из короба на ушко: ся-а-а-адь на пенек, съе-е-е-ешь пирожок, и ты, как последний лопух, садишься, отираешь мохнатым запястьем пот, заливающий глаза, и собираешься в натуре перекусить чем-нибудь. А Машенька тут же, строго: высоко-о-о-о сижу, дале-е-е-еко гляжу… и ты вскакиваешь как ужаленный, подкидываешь на стертой спине остохреневший короб с умной и циничной девчонкой внутри, в мгновение обжегшись мыслью: да чего это я, надо ж идти, надо ж нести…
И тащишься, тащишься по клейкой духоте темного леса, куда тебя ведет сладкий голосок несовершеннолетней мучительницы, сдерживая из последних сил позывы заорать в голос от жары и усталости, от голодухи и общей беспросветности. Потому что все равно надо тебе идти, нести, терпеть и не падать. Со всех сторон ты связан. Своей нерушимой и непререкаемой силой, дурацкой упертостью, доверчивостью и от доверчивости простоватостью, всем сюжетом распроклятой этой жизни повязан крепко-накрепко, и ничего тебе больше не остается.
Да и то сказать, Машенька еще туда-сюда. Вон уже вышел из дому, заткнув за пояс топор, хитрожопый и энергичный, совершенно безжалостный мужик с жестким бесцветным взглядом, в драном зипуне, который мужик очень скоро будет манить то вершками, то корешками, оставляя неизменно в дураках и поджидая момента, когда можно будет чем-нибудь исподтишка продырявить твою облезлую, но еще вполне годную на коврик шкуру и выключить для тебя навсегда твой Мировой Свет.
Страшные сказки. Пиарщик
— Пап, ты куда на ночь глядя? — спрашивает дочь.
— На работу, милая.
— А что надо делать?
— Надо одну девочку сделать знаменитой.
— Просто девочку?
— Да, совсем обычную девочку. У нее все есть, но мама ее хочет, чтоб она прославилась.
— А как просто девочек делают знаменитыми?
— Ну по-разному бывает. Как наш начальник придумает, так и делают. Вот эту девочку придумали спасти от злодеев, и она попадет в газеты на самый верх колонки о происшествиях. Мы надеемся, что новость перепечатают в других газетах и девочку покажут по телевизору.
— Уй, круто, пап. Твой начальник выдумщик. А ты кто будешь? Спаситель?
— Нет, милая, я буду злодей. Спасать будут другие. Я их даже не знаю, они не у нас работают.
— Пап… а это не опасно?
— Не беспокойся, милая, все будет хорошо.
Он застегнул серое пальто в клетку, покрепче нахлобучил серую фетровую шляпу, прикрыл дверь поплотней и поковылял в плохо освещенные сумерки. Он был близорук, и, чтоб ему не ошибиться, клиентке велели надеть что-нибудь яркое. Например, шляпку или беретку.
«Идиотская работа, но семью ж надо кормить», — подумал он, вглядываясь в редких прохожих, боясь пропустить обычную девочку в красной шапочке на голове.
Милиционеры в другом конце улицы тоже ждали, сняв с предохранителей табельное оружие.
Вся правда о драконах
Принцесса не любила каникул. Особенно зимних, и особенно если их надо было провести в кругу семьи. И у нее на то была масса причин. Принцесса не любила родного замка архаической постройки, где в ванную надо было тащиться через длинный-предлинный коридор, а потом, выстояв целую очередь среди заспанных и растрепанных сестер, повертеть старинный медный кран и долго ждать, пока польется горячая вода. Принцесса не любила отцовскую библиотеку, где самые свежие журналы были ровесниками ее дедушки, Принцесса не любила бального зала, освещаемого коваными люстрами с пошлыми хрустальными подвесками. Принцесса не любила замкового парка, где в любое время года толпы туристов громко восхищались его миниатюрностью. И еще многое принцесса не любила в столице королевства, где всего две улицы, Продольная и Поперечная. Замковую она и за улицу не считала, поскольку на короткой Замковой помещались три сувенирные лавки, турагентство и будка караульного гвардейца, а затем Замковая плавно перетекала в Продольную.
Чего хорошего может быть в столице, где даже нет ни одной дискотеки, а надо переться через границу и вернуться надо непременно до двенадцати ночи, потому что после двенадцати граница закрывалась на огромный ржавый замок, а Пограничник с Пограничной собакой уходили ночевать домой, и притом Пограничник даже не имел дома телефона, чтоб позвонить и велеть именем короля открыть закрытую на замок границу.
Если честно, принцесса недолюбливала и своих родителей. За неисправимый провинциализм, за сопротивление нововведениям и нежелание замечать, какое на дворе тысячелетие, за обращение друг к другу «Ваше Величество», а к дочерям — «Ваше Высочество». И еще принцесса не любила дворцовую кухню, слишком вычурную, на ее взгляд, и за пререкания Его Величества с Ее Величеством по поводу меню.
Телевизора в замке не водилось, а единственный, похоже вышедший из рук лично Белла, телефон висел на первом этаже в вестибюле, рядом с Парадной дверью. Старенький глуховатый дворецкий через раз пропускал звонки, и принцесса на каникулах была отрезана от болтовни с приятелями и подругами. Да и что за удовольствие болтать по телефону о пустяках, переминаясь на холодном каменном полу и созерцая каменные же замшелые стены с редкими фамильными портретами, на которых иногда и лиц не разберешь, такие древние, а звук собственного голоса, услиленный сводами, напоминает рев подвыпившего хора королевских гвардейцев.
О Драконьем болоте в глуши Западного леса она старалась не вспоминать по разным причинам. Например, на вопрос малознакомого человека «чем зарабатывает на жизнь твой отец?» трудно ответить прямо, что в основном отец пополняет казну продажей лицензий на отстрел драконов и экскурсиями в места их обитания, и не показаться спросившему ненормальной.
Она любила жить в большом городе, где огни реклам, круглосуточные кафе и красивые молодые люди в резвых спортивных машинах. Принцесса любила гулять по широким улицам с высокими зданиями, глазеть на незнакомые вывески и бегать по парку, не рискуя сбить с ног какого-нибудь придурка с фотоаппаратом, разомлевшего от умиления при созерцании «Заповедника Настоящего Нетронутого Средневековья в современном мире», как называли королевство ее родителей в путеводителях.
Она любила бетонно-стеклянные корпуса университета, где она училась в аспирантуре биологического факультета, и покрашенные в голубой цвет стены лаборатории, в которой она трудилась над нелегкими загадками Природы. Она любила жить в общежитии, где относительное уединение аспирантской отдельной комнаты можно в любой момент сменить на соучастие в бурной студенческо-аспирантской жизни. Она любила танцевать до упаду в мелькающем разноцветьи вспышек и потом беспрепятственно приезжать домой в любое время. Она любила, чтоб мало кто знал, что она королевской крови, а если кто знал, чтоб они не относились к этому с преувеличенным вниманием.
Больше всего она любила есть чипсы и запивать их кока-колой, за фигуру она не опасалась, в их роду все женщины были стройными до самой старости. Принцесса любила включать телевизор и задремывать под его бормотание и движущиеся картинки. Принцесса любила все новое и блестящее, а старое она любила, чтоб пряталось и не высовывалось. Или хоть не выставлялось напоказ. Ей казалась пошлой прущая отовсюду древность родных мест. Фу.
А еще она любила котят, на которых у Ее Величества была аллергия. С мышами в королевском замке боролись с помощью допотопных мышеловок, захлопывающихся со звуком выстрела из аркебузы.
И она любила обращение по имени. А звали ее Мария-Луиза-Агнесса-Патрисия-Карла-Марта-Арборелла. Само собой, она не требовала полного именования и, даже когда оно зачем-либо требовалось, старалась опустить последнее имя, думая, что одна из родоначальниц, в честь которой она это имя заполучила, за удаленностью в глубь веков не обидится.
В общем, все, кроме родителей, ее звали Мэри. Она твердо решила, что выйдет замуж за человека, которому сможет доверить свое полное имя без опасения, что он закатится неприличным хохотом над последней Арбореллой. Хотя замуж она пока не собиралась. Да и Его Величество настаивал, что надо прежде закончить образование и получить приличную специальность, поскольку, как ни старайся не пускать взбалмошную современность в свою жизнь, всякому ясно, что нынче одним лишь троном не прожить. Он тоже не любил поминать Драконье болото.
Короче, принцесса не любила зимних каникул в кругу семьи. На лыжах она уже покаталась, в предрождественском показе царствующей семьи гражданам королевства поучаствовала, зимнюю королевскую охоту почтила присутствием, убитого на королевской охоте зайца с черемшой отведала, хоть и без удовольствия. С сестрами все секреты обсудила, а в разговорах с матерью ловко обошла щекотливые вопросы сохранения монаршего достоинства в чуждой среде.
Теперь оставался только Зимний бал — и все, можно ехать домой, в Город. Странно, она уже не считает домом этот город, этот замок, эту малюсенькую страну, зажатую меж лесом и горами, а ведь прошло всего шесть или семь лет, с тех пор как она покинула это все, ставши студенткой в соседней стране.
О Драконьем болоте, как говорилось, она старалась не вспоминать. По оскомину набившей легенде, принцессу может захватить дракон, а освободить лишь благородный рыцарь королевских кровей, и все эти ветхие бла-бла-бла про «потом жили долго и счастливо и умерли в один день». Принцесса не верила в сказки.
Драконы в Драконьем болоте, само собой, водились, не то что во всем известном шотландском озере. И даже вполне напоминали драконов на картинках в книжках. И они даже могли извергать в моменты испуга или расстройства снопы искр, совершенно безопасные, поскольку это был какой-то оптический эффект, а не огонь. Но были они размером с не очень крупную кошку и захватить в плен могли разве что игрушечную принцессу. Да и на кой бы насекомоядным рептилиям принцесса, если подумать?
Отчасти из-за драконов Мэри в свое время выбрала биологию, собравшись поступать в университет. Она хотела лично добраться до истока уверенности легенд, что в древности драконы были большие и сильные и умели летать. Отец по косвенным признакам верил легендам, хотя соглашаться вслух считал непедагогичным. С одновременной приверженностью к старине и традиционализму он хотел, чтоб принцессы воспитывались в духе критичного подхода к реальности. Такая противоречивость случается иногда у родителей.
* * *
Зимний бал был скучен, как всегда. Оркестр играл вальсы, гавоты, польки и прочие сарабанды и менуэты в заведенном порядке, гостями были родственники из других стран и преуспевающие горожане, у всех на лицах было выражение, какое бывает при соблюдении важной, но неинтересной формальности. Единственным светлым пятном оказался сын Государственного казначея, прибывший, как и принцесса, на каникулы из какого-то заокеанского учебного заведения со странным названием.
Кстати, он был ее одногодком, она помнила его, некоторое время они вместе учились в школе, тогда он был рыжим сорванцом в прыщах и синяках, не лезущим за словом в карман и не замечавшим принцессу в упор. Видимо, таким образом он выказывал презрение к монархии, одновременно соблюдая приличия. А потом он перешел в школу Похуже.
В столице королевства имелось три школы. Лучшая, Похуже и Плохая. Интересно, что все ставшие знаменитостями в других местах мира уроженцы королевства заканчивали в свое время Плохую школу. Скорей всего — совпадение, но совпадение забавное.
Теперь он был невысоким подвижным парнем с темно-каштановыми волосами, свободными манерами и масонским перстнем на пальце левой руки. Принцессы уже поболтали по его поводу, никому он особенно не понравился, однако новому человеку все были рады. Кроме того, он в принципе мог бы стать одной из них мужем, поскольку принадлежал к какой-то из боковых ветвей королевской фамилии.
— Да господи ты боже мой, — выразила общее мнение старшая на год Мэри принцесса Дили (Дилия-Гертруда-Маргарита-Альберта-Аспазия-Катарина), — в таком захолустье, как наше, все королевской крови, разве что старший ветеринар Королевского Драконьего заповедника нет, поскольку он из Хорватии, что ли, а может, из Гонконга.
Мэри скучала отчаянно. Ей смертельно надоела тяжелая и царапучая малая корона, туфли из драконьей кожи невыносимо жали, и она не любила танцевать то, что предлагал репертуар дворцового, он же Большой Государственный, оркестра.
— Если хочешь, можем смотаться на дискотеку.
Мэри вздрогнула от шепота, громом прозвучавшего в левом ухе.
— Какая дискотека? Потом домой не попадешь, границу ж закроют, — прошептала она ответно, придя в себя.
— Оооо, да ты отстала от жизни, Ваше Высочество, — насмешка чувствовалась даже без вгляда в это лицо с голубыми глазами, — теперь у нас собственный ночной клуб в районе Старой Бойни, называется, естественно, «Старая Бойня», и она, то есть он, теперь популярнейшее место на всю округу.
— Ну не знаю, — Мэри сделала попытку изобразить незаинтересованность.
— Поехали, или я Дили приглашу, — спровоцировал рыжий.
И они поехали.
* * *
Клуб «Старая Бойня» сиял огнями и гремел басами. Маленький бар в уголке зала предлагал примерно полсотни напитков с фирменными и оттого ничего не говорящими никому названиями. Примерно половина носила в своем имени слово «дракон».
Мэри выбрала «Огнедышащий дракон», бармен уверил, что там нет ничего, что могло б повредить особе ее положения. Потом был «Синий дракон», потом «Красный дракон», потом просто «Дракон», а потом, кажется, опять «огнедышащий». И еще несколько драконов с забывшимися определениями. Вроде один даже алмазный.
А потом, по дороге домой, рыжий босяк королевской крови держал ее голову в ладонях под усиливающимся снегопадом и приговаривал что-то ласковое, поскольку в драконах все же оказалось что-то, что ей явно повредило, потом она умывалась в фонтане. Утерев затем лицо его платком с вензелем и пробормотав про себя: ну теперь, увидев такое, он обязан на мне жениться, как честный человек.
Не чувствуя холода, они бродили по Продольной, сворачивали на Поперечную, избегая Замковой, где караульный гвардеец мог бы заподозрить неладное, и опять шли по Продольной. И тогда она спросила:
— Слушай, а как тебя зовут? В школе-то все всех называли по фамилии.
Рыжий слегка скривился, замявшись, потом произнес:
— Ну вообще-то я Готлиб.
А принцесса Мэри сказала:
— Хорошее имя.
И почувствовала, как он вздохнул с облегчением.
Прямо через секунду, повинуясь внезапному порыву, она выдала свое сокровенное:
— А у меня последнее имя — Арборелла.
И Готлиб сказал:
— Да кто ж этого не знает.
Ей отчего-то стало легко-легко. Она как-то вдруг поняла, что он всегда любил ее, девочку из королевской семьи, а она всегда ждала его, гордого и независимого рыжего рыцаря, что он только что спас ее от дракона, даже от целого табуна всяких разноцветных и пары огнедышащих драконов.
И принцессе Мэри страшно захотелось всегда-всегда быть в древнем замке посреди старого города с черепичными крышами, отгородившись от огромного и шумного мира высокими замшелыми стенами, пререкаться по поводу меню и называть Готлиба Ваше Величество.
Снег перестал, а появившуюся луну медленно пересекло полупрозрачное облако, что-то напоминающее, неважное сейчас.
* * *
Они жили долго и счастливо, организовали международную программу по защите драконов от уничтожения, родили уймищу потомков обоего пола и умерли в один день. Но это было потом.
Дающий вовремя
Стрепетов проснулся от непонятных ощущений в спине. Не то зудело между лопаток, не то отлежал, да, пожалуй, какое-то онемение, черт, надо б сменить матрас. Поерзав и прислушавшись к ощущениям, он подумал, что пора б уж вставать, раз проснулся. Сын где-то шляется, дочь в школе, жена ушла на работу. Свобода.
Почесав волосатый живот, он приподнялся на локтях и, скинув ноги прямо в тапочки, слез с кровати. Зудение не прекращалось, но стало как-то менее ощутимо. Отлежал, подумал Стрепетов. Сделав пару приседаний и несколько глубоких вдохов, Стрепетов решил, что с зарядкой покончено, и поплелся в ванную. Там, чистя зубы, он сделал на всякий случай попытку взглянуть, что же на спине не так. Маленькое зеркало ничего интересного не показало, Стрепетов напоследок оглядел в зеркале что возможно и, подумав «никто не молодеет», пошлепал в гостиную.
Рухнул на диван и, включив пультом телевизор, прислонился к спинке, что-то в спине напомнило о себе, шевельнувшись. Вот черт, все ж что-то не так, подумал Стрепетов и двинулся в коридор к большому зеркалу, укрепленному напротив входной двери. Повернувшись спиной и вывернув шею, он долго вглядывался в изображение. Кажется, у него какие-то уплотнения на лопатках. Сделал попытку ощупать, ничего не добился, предполагаемые уплотнения находилсь в «мертвой зоне», рука до них не доставала. Самую малость, но все же не доставала.
Чертыхнувшись, Стрепетов вернулся в спальню и оттуда набрал телефон знакомого доктора. Договорились на среду.
В среду, уже несколько обеспокоенный непрекращающимися неприятными ощущениями и ростом уплотнений на спине, Стрепетов явился в приемную доктора, отсидел положенное и зашел. Доктор по имени Славик предложил снять рубашку, повернул Стрепетова к свету, снял очки для верности и, нырнув головой наподобие грифа, приник взглядом к стрепетовской спине. Помолчав секунд десять, он выпрямился, произнес «да-с» и предложил Стрепетову одеваться, а сам уселся за стол.
Стрепетов оделся, присел на краешек гостевого стула и преувеличенно бодро спросил: ну, что там? Ожидая ответа «да так, пустяки» и одновременно внутренне подрагивая от возможного «рак у тебя, милый!».
Славик, пожевав губами и постучав пальцами по столешнице, обозначил воздевание пальца к небу и ответил как-то даже равнодушно:
— Ты не поверишь, но, кажется, у тебя там растут крылья.
Стрепетов сделал секундную паузу на осмысление диагноза и расхохотался, пристукивая ладонями по коленкам, пока его не остановила короткая судорога. Да, именно в спине, между лопатками, примерно посередине.
— И что ж мне? — тихо спросил Стрепетов. По щеке его катилась уцелевшая от недавнего приступа веселья слеза.
— Не знаю, — пожал плечами доктор Славик, — наверное, продолжать с этим жить.
По дороге домой Стрепетов размышлял о природе мутаций в окружающем мире. На миг мелькнула мысль «хорошо, что не рак», обжегши мгновенной же радостью, но потом размышления превратились скорей в тяжелые, чем радостные.
Крылья, да. Как птица для полета. Икар. Ариэль. Поэт Глазков в роли летающего мужика в старом фильме. Летать. Летать! Парить над землей, дыша небом.
Черт, как не вовремя все. Эти крылья. Что скажет жена? С деньгами туго, чтоб не сказать плохо, сын толком не работает, дочь толком не учится, в доме ремонт, машина не вылезает из мастерских. Лишний вес, наступающая гипертония, потенция колеблется от точки кипения к точке замерзания и обратно. Елки-палки, ему почти пятьдесят лет, на кой ему крылья? Зачем ему летать? А главное: куда ему лететь?
На этом вопросе Стрепетов отчего-то успокоился, подумав: найдется куда, было б на чем. А жена поймет. Всегда она его понимала — и теперь поймет. А удивлял он ее, бывало, и посильней.
Мысль о жене окончательно успокоила. Стрепетов ехал в пятом автобусе, глядел на людей за окном, на рекламные щиты и загорающиеся в окнах огни, задремывал и, задремывая, взмывал на некрепких пока и непривычных еще к полету крыльях с восторгом и ужасом в синее небо с белыми облаками. А жена с земли махала ему рукой и смеялась, юная и прекрасная, как всегда.
Очередь на трансплантацию
Как часто случалось в последнее время, они сначала немного не согласились, потом слегка повздорили, потом крупно поскандалили. Что-то из жизни пропало, ушло созвучие мыслей, а голые слова стали восприниматься однозначней, поэтому жестче. Балда! Сама балда! Идиот! Дура! И вот он уже выскакивает из дома, запахивая куртку, и нервно идет к машине. Его машине, алому «мустангу» 72-го года, в отличном состоянии. Так пару лет назад уверяло газетное объявление, на самом деле скакун был слегка ржав и малость кособок. При переключении скоростей слышалось подозрительное повизгивание, а алая кожа сидений неопрятно потрескалась, но он видел перед собой мечту, а мечта не имеет изъянов.
Вбил он в это авто примерно вдвое больше денег, подарками и звонкой монетой, чем отдал автору объявления, румяному старичку с хайром, и редкой бородой, и серебряной серьгой в ухе. Теперь у вас начнется другая жизнь, напутствовал старичок, когда стартер, провернувшись несколько раз с визгом, дослал-таки искру куда ей надо, и он тронулся с места. А время? Сколько выходных было проведено в гараже, сколько вечеров. Может, тогда и начало угасать их созвучие, да оно понятно — чтоб петь дуэтом, надо много слушать друг друга, а его слух перенастроился на другие звуки.
В общем, старичок оказался прав, у него пошла совсем другая жизнь, и в целом она ему нравилась. Ему нравилось в одиночестве возиться с железками и пластиковыми деталями, заказывать по чертежам у редких мастеров что-нибудь, что не удавалось достать, эти беседы кодом для вовлеченных нравились. Да, пожалуй, ему нравилось. Иногда он напевал, иногда вел сам с собой длинные беседы, это успокаивало. Мир сложной и сильной, хоть и не совсем здоровой пока машины был организован и совершенен, прекрасный мир хромированного металла и волнующих изгибов пластмассы, не то что мир за пределами гаражей и мастерских, где другой раз черт его разберет, как все устроено и зачем.
Конечно, он расстраивался, что жена перестает его понимать, а он теряет интерес к тому, что она говорит. Но сын, у них же сын. Ах ты ж черт возьми, сын же.
С сыном не все было хорошо. Нет, он был умный и покладистый, смешной, был похож на него, но вот зубы не хотели заменяться. Молочные выпадали, а новые не росли. Они с женой вместе и порознь таскали его от врача к врачу, то в одну хорошую клинику, то в другую, побывали в разных городах и в Москве. Врачи говорили, что помогут, смотрели анализы, направляли на другие анализы, потом еще на какие-то проверки. Давали пространные объяснения происходящему. В конце всегда было одно и то же. Врач пожимал плечами и советовал трансплантацию.
В принципе, он зарабатывал достаточно, трансплантация б не разорила их, но они оттягивали — может, обойдется.
И сейчас, выскочив из дома, чтоб проехаться и успокоиться, может быть, выпить кофе в какой-нибудь забегаловке, он как-то окончательно подумал: не обойдется. Надо подыскивать клинику для трансплантации. Жаль.
Он не мог бы определить, чего жаль. В клиниках на трансплантации очередь, может, жаль, что могли б раньше записать сына, сейчас бы меньше ждали. А может, жаль было, что у сына не будут расти свои взрослые зубы, а будут ненастоящие, хотя б и ровные и белые. А может, себя было ему жаль. Всегда себя жальче всего.
Он повернул ключ в замке, мотор взревел степным табуном, и он рванул с места, испытав краткую перегрузку и мгновенное чувство полета сразу за тем, вывернул, визжа тормозами, на проспект и понесся, обгоняя попутные машины справа и слева, как придется, пренебрегая правилами. Все ж у него был быстрый как пламя «мустанг» 72-го года, немалой кровушки ему стоивший.
В стекло на скорости что-то шмякнулось. Мгновенно расплылось жемчужной кляксой с изумрудными прожилками и застыло безжизненно, мешая обзору. Проклятые насекомые, подумал он, доворачивая баранку на обгоне, потом протру. Вой двигателя, визг тормозов — вот его настоящая жизнь. А в очередь на трансплантацию запишем сына прямо на следующей неделе.
Потом, остановившись и стирая след разбившегося насекомого, он еще мимолетно подумал — что за насекомые в ноябре? Но мысль не продолжилась. В конце концов, он же не энтомолог. Мало ли что летает ноябрьскими ночами. Может, бабочка какая, а может, еще кто.
Недолет
— А инопланетяне ничего так мужики оказались. Хотя с непривычки рожи будь здоров. Я к ним привык за эти две недели, вот что значит человек бывалый. Слепченко нигде не пропадет. Они говорят, нас все пугаются, приходится усыплять на время опытов, а память стирать к чертям, в людях, говорят, ксенофобия еще сильно глубоко сидит, от нее враждебность и все дела. Ты только один такой, что с пониманием. Надежда наша, говорят, на скорый контакт. Поэтому, говорят, мы тебе память стирать не будем и вернуть на место постараемся поточней. С мужиком пару лет назад нехорошо вышло, говорят они мне, мы его случайно посреди Аризонского кратера высадили, но зато по времени — тютелька в тютельку. Мужик, конечно, обалдел с непривычки, все ж Аризона, это я скажу вам, не Среднерусская возвышенность. Ой, я им говорю. Вы уж постарайтесь, а то Алинка женщина добрая и любит меня, но все ж не поймет правильно, если я ей начну рассказывать, что меня инопланетяне в день получки похитили прямо у пивной на рынке и производили надо мной опыты. Я им говорю, санитаров Алинка может позвать по неотложке, если я ей все как было рассказывать стану. Ничего, постараемся, говорит мне их главный по возврату объектов предконтакта и какие-то операции с каким-то своим устройством производит. Я тогда и не понял, чего они так радуются, что время тютелька в тютельку, хоть и вместо Пензы в Аризонский кратер мужика послали. О, пришли ко мне, потом дорасскажу.
Больной Слепченко притушил папироску о край раковины, помахал рукой кому-то внизу и, одернув пижаму, торопливо вышел из умывальной.
Во дворе больницы, прислонившись к тополю болоньевым плечом, стояла женщина лет тридцати. И занята была беседой с санитаркой Клавдией Афанасьевной. На медицинские, в основном, темы. А на какие ж еще говорить с медработником при исполнении? Вот именно.
— Да неплохо твой себя чувствует, — говорила Клавдия Афанасьевна. — Смышленый, общительный, вон свидания ему разрешают, прогулки. Я думаю, поправится. А когда поправится, перестанет ерунду молоть про инопланетян и вспомнит, откуда он в городе взялся и где его семья.
Женщина кивала, вздыхала готовно и с пониманием, но тут из дверей появился радостный Слепченко, и она, наскоро простившись с санитаркой, двинулась ему навстречу.
— Я тебе апельсинов принесла, — смущенно сказала она, подавая ему авоську с оранжевыми заморскими фруктами, — витамины тебе надо есть.
— Да на кой мне витамины, я и так парень хоть куда, — Слепченко выпятил неширокую грудь и попрыгал на месте, изобразив физкультурника, — вон дочке отдай, а то больно худенькая. Эй, Ленка-Алёнка, — позвал он, — хочешь апельсин, белобрысая?
Веснушчатая девочка лет восьми, сидящая с книжкой на скамейке под липой, передернула плечиком и отвернулась. Имя Лена ей не нравилось, казалось каким-то бледным и незвучным, не нравилось и имя из детских сказок Алёнка, которым звал ее неизвестно откуда взявшийся мамкин ухажер. Хотя это непонятно, кто за кем ухаживает.
С полгода назад этот дядька появился в их дворе, оглядываясь удивленно, как спросонья. На нем была майка расцветкой как пиджаки стиляг и с иностранной надписью, синие потрепанные штаны, а в руках не то сумка, не то мешок из какой-то тонкой пластмассы. Тоже цветной. Дядька спрашивал доминошников о каких-то Слепченко. Никаких Слепченко никто не знал и не ведал, кто-то сбегал за участковым, поскольку мужик выглядел нездешне и оттого подозрительно.
Вызванный участковый Сергутин отвел похожего на шпиона человека в отделение, там задержанный нес околесицу, и пришлось служебной машиной отослать его в профильное учреждение. Так незнакомец оказался в шестой, «психической», больнице, и Ленкина мать стала его навещать.
Ленка точно знала, что, когда вырастет и будет получать паспорт, попросит, чтоб записали ее Алиной. Вот это имя. Красивое и звучное. И не надо мне ваших апельсинов, еще и белобрысая вам.
— А врач говорит, — увлеченно делился Слепченко новостями, — что у меня это ложная память. Он мужик, сразу видно, умный, верю я ему. А что, может, и ложная, я не спорю. Ему, может, лучше знать, какая ложная, а какая другая…
Не, неинтересные у взрослых разговоры, подумала Ленка. Зря от апельсина отказалась, теперь неудобно попросить. И для поднятия настроения она еще разок приложила к себе в уме свое будущее красивое имя. Алина. Так она станет зваться, когда вырастет.
Предстоящие события
А вот хотите, я предскажу вам будущее? Да какое угодно, хоть ближайшее, хоть отдаленное, мне это раз плюнуть.
Ну, значит, начнем с того, что поближе. Ваши финансовые трудности в течение короткого времени рассосутся, но вам надо быть повнимательнее в тратах. Проблемы со здоровьем не закончатся совсем, но скоро вы почувствуете себя лучше, максимум через пару недель. Поведение детей выровняется, вы станете лучше понимать друг друга. Нет-нет, скользких тем не надо избегать, короткие конфликты только укрепят ваши отношения. Погода скоро установится, и приятное тепло будет перемежаться легкими физкультурными морозцами, знаете, такими, от которых так легко дышится и хочется смеяться. Ваши близкие — сложные люди, и вам надо быть с ними более внимательными. Тетя? Да, и с тетей тоже. Как умерла? Давно? В Канаде? С ней нужно было быть внимательней. Раньше, до того как умерла.
Ну что-то мы о грустном все. Давайте теперь я вам отдаленное будущее опишу. Вы будете жить долго, лет до девяноста, как минимум. Ваша дочь выйдет замуж, а сын женится. Правда, сын, возможно, потом разведется, но все в его руках. Знаете, будущее — не застывшая форма, его можно менять. Да, можно. Вы вот можете же вместо пойти за хлебом свернуть за молоком, скажем? Вот так и будущее ваше. M-дa, на чем мы остановились? Да, сын женится, у вас будут внуки, а потом правнуки.
Что я об изменении будущего говорил? Ну говорил, да. Не понимаю, зачем вам его менять? Чем вам такое не нравится? Очень общее? Так это ж хорошо, что вы в самом деле? Ну да, в смысле ваш сын может начать принимать наркотики. Сколько ему? Пятнадцать? Ну если семнадцать, так точно уже пробовал, это я вам как врач… Да не расстраивайтесь, может, он перестанет, некоторые перестают.
Дочь ваша может отправиться на заработки в Грецию, а там вместо замужества с богатым греком из Грузии можно в бордель попасть. Ну заработки повыше, чем апельсины с маслинами собирать. Ну понятно, институт бросит, да, между нами, чего там хорошего, в институте? И там люди спиваются, по рукам идут. Да я вас не пугаю, всякое бывает же. Вы ж сами спрашивали, как будущее изменить. Да вот так и меняют, хорошее на лучшее сложно изменить, на худшее проще. Особенно с маху да по неопытности. Так я ж спрашивал, чем вы прежним будущим были недовольны? А-а, вот так.
Желаете гороскоп? Недорого. Там тоже можно поправить. Если хотите. Да, поправить бесплатно. Сами и поправите, если что не так.