Ученики колдуна

Альдонса-Мария Сонгве Ло Мугаби родилась у Торреса Ло Мугаби и его жены Чезарии в неурожайный год. Чезария со старшими детьми копалась на маленьком поле, а Торрес и старший брат Альдонсы ходили на маленькой лодке ловить рыбу в море вместе с другими мужчинами деревни. Семья считалась небогатой даже в этой забытой богом деревне на берегу залива. Девочка была третьей дочерью и восьмым ребенком в этой семье. Это я говорю для того, чтоб вы заранее поняли, что у третьей и так не было особенно светлых перспектив в смысле хорошего замужества в будущем, а уж когда у родителей на руках такая толпа детишек, то и вовсе становится грустно.

До определенного возраста Альдонса-Мария не очень задумывалась о предстоящем в жизни и вместе с другими ребятишками купалась в море, играла в общие игры на пыльных деревенских улицах, собирала в зарослях съедобные корешки, а из выброшенных морем водорослей выковыривала моллюсков, которых мама потом готовила с маисовой кашей. Или с саговой, как повезет. Да неважно, есть хотелось все время, и, что бы Чезария ни подала на стол, все сметалась моментально.

Не так было в праздники. В праздники готовилось много еды, всякой и самой лучшей, много рыбы, крабов, даже говядина бывала, когда кто-нибудь из деревенских забивал худую пегую или грязно-белую коровенку. К празднику покупали в городе на базаре пиво, выставляли огромный чан перебродившего молока с травами.

Все одевались в новое и лучшее, зажигали костры на площади, между домами, староста Симон Дамабве давал знак музыкантам, и начинался пир с танцами до поздней ночи. Из своей хижины на склоне холма увешанный амулетами и с расписными калебасами на посохе спускался колдун Кангеба Моро Исана.

Колдун спускался в деревню либо по праздникам, либо из-за большой беды, вроде засухи, или когда рыба отходила от берега слишком далеко, либо люди сами приходили к нему, приносили дары: яйца, рыбу, шкурки животных, циновки, вяленую тыкву, маис, зерно, молоко, дрова — кто что мог, деревня бедная. Просили погадать, полечить корову или козу, послать хорошего жениха дочери или дать амулет для благополучного разрешения от родов. Приходили не то чтоб тайком, но и не в открытую, поскольку считалось, что деревенские — добрые католики, да и просто не хотели они огорчать доброго отца Стефанио из миссии, расположенной в тридцати километрах к северу от залива.

Колдун Кангеба Моро был по деревенским понятиям богачом, жил в роскоши, одних шерстяных покупных на базаре одеял у него было целых три, и он не мерз в своей хижине, когда зимой ледяной ветер рвал из земли кусты и деревья с обкатанного, как галька, склона холма. Не знал колдун и голода. Ибо как раз в засуху и безрыбье приходили чаще всего и приносили больше всего даров.

Подростком Альдонса стала думать, как она будет жить дальше и когда ж кончится вечный голод. Она стала посматривать на хижину колдуна все чаще и постепенно пришла к заключению, что наилучшим будущим станет для нее пойти к нему в ученики. Никто не знал в деревне, сколько колдуну лет, никто не помнил, когда он поселился на склоне холма. Самые старые старики говорили, что еще детьми помнят старого колдуна с лицом, изрезанным морщинами, и седыми волосами. Как бы то ни было, подумала Альдонса, ему нужен кто-нибудь, кто станет помогать ему и учиться его секретам.

В день середины весны, когда порции саго на столе становятся совсем маленькими, Альдонса в своем лучшем платье с голубыми и желтыми цветами, намотав на голову бабушкину шаль, чтоб выглядеть взрослей, босиком стала подниматься к дому колдуна.

Колдун Кангеба сидел рядом с дверью в хижину и, сложив руки на морщинистом животе, не щурясь, смотрел, как она идет.

Она не успела сказать, зачем пришла, а колдун, подняв одну руку, отодвинул створку рассохшейся дверки, и она увидела, что у одной стены стоят новые нары, покрытые новой циновкой. Потом, много лет спустя, она поняла, что Кангеба ждал ее и приготовился к встрече. У него были готовы для нее и калебас для снадобий, и ожерелье из камешков и ракушек, означающее ее новый статус. Альдонса увидела нары с циновкой, надела ожерелье с амулетами на шею, привязала калебас к поясу и улыбнулась старику.

А он только покачал головой, как ей показалось, с безнадежностью.

И потянулись дни и месяцы ученичества. Кангеба ничего ей не рассказывал, ничему не учил, во всяком случае, не так, как было когда-то в школе миссии. Он бормотал заклинания и жестом приглашал повторить, жестом звал с собой собирать корешки и травы и кости погибших зверьков, жестом показывал, куда положить принесенное деревенскими добро. Альдонса потела от старания все запомнить, произнести заклинания как можно более похоже на стариковское бормотание, хотя ничего не понимала, у нее просто не было времени понимать, что заключено внутри издаваемых Кангебой звуков и зачем она делает с корешками и травами то, что он велит сделать. Она просто отрабатывала свой хлеб и место на нарах.

Она даже не была уверена, что колдун вообще говорит на каком-нибудь знакомом ей языке и что он вообще в своем уме. Хотя она заметила, что дождь начинается, когда Кангеба сделает из нужных костей что-то для этого нужное, а рыба возвращается, когда Кангеба найдет нужную травку.

Могущество — вот что она чувствовала, наблюдая за ним, и ее грызло нетерпение когда-нибудь получить равное. Пока дело вроде не двигалось, но она же старается, верно?

А потом пришел Силезио Мва. Альдонса знала заранее, потому что за пару дней до его прихода старик, кряхтя, начал обтесывать мачете жерди, раньше валявшиеся без дела у западной стены хижины. А обтесав, принялся мастерить еще одни нары и выволок из-под своей собственной лежанки снежно-белую козью шкуру. А подумав, прибавил к ней и золотую с пятнами шкуру дикой кошки.

Силезио был родом с равнины, никогда ранше не видел моря, горы его тоже страшно удивляли. Он говорил, смешно сокращая слова, не совсем на том языке, на котором говорили в деревне, хотя на языке белых он говорил побыстрей и почище самой Альдонсы. Он не набрасывался на еду, как Альдонса в самом начале, а чинно соскребал кусочком лепешки кашу с общей тарелки, или рыбу, или овощи.

Он быстрей понимал, что хочет колдун, и точней повторял за ним сказанное. Он быстрей находил нужные травки и нужные трупики зверей, у него лучше получались травяные отвары, и он всегда помнил, куда и чего он положил.

Альдонса ему завидовала. Сначала тайно, а потом в открытую. Колдун явно был больше доволен новым учеником, как-то ткнул ему в грудь пальцем, потом провел у него на лбу черту синей глиной и буркнул: Вадгабе. Альдонса не поняла, что это значит, но Силезио сказал, чтоб она обращалась к нему этим словом и он теперь больше не Силезио.

Стало ясно, что ее затея с ученичеством провалилась, и теперь надо будет найти новый способ добывать еду и ночлег. Мужчины, колдун и Вадгабе, ничего не говорили ей, продолжали заниматься своими делами, но она чувствовала, что толку из нее не выйдет, и надо уходить.

В день середины весны, во время самых частых визитов деревенских к колдуну, она надела свое цветастое, как весна, платье, бабушкину шаль набросила на плечи и босиком, как когда-то, начала спускаться с холма, навстречу солнцу. И она не щурилась.

В деревне она обняла мать, повозилась с парой новых ее детей, которые народились за время ее ученичества, поклонилась отцу и двинулась в город искать новой жизни.

Она нашла работу вышивальщицей на текстильной фабрике и лежанку в бараке для работниц. Со временем записалась в школу при фабрике и начала уже забывать свою жизнь у колдуна, лишь однажды попробовала повторить заклинание дождя — и где-то вдали послушно, но неуверенно громыхнул раскат грома. Могущество, подумала Альдонса и выбросила эти глупости из головы.

Жизнь менялась, между рабочими ходили какие-то странные разговоры, богатые белые стали продавать свои дома и было тревожно. Как-то Альдонса пришла на работу и увидела на двери фабрики замок. Женщины плакали и причитали, мужчины бормотали ругательства, Альдонса услышала слово «Революция!», и ей стало тревожно, она пожала плечами и направилась прочь, платить за барак теперь будет нечем и надо убираться.

К ней подошел улыбчивый невысокий парень, она его видела раньше в школе и знала, что его зовут Гедва, и предложил пока пожить у его родителей, в комнате с его сестрами. У отца пошивочная мастерская, и они пока не бедствуют, а сам он механик и без работы не останется. Альдонса помялась, но согласилась, возвращаться в деревню было просто невозможно.

Она понравилась его родителям и подружилась с его сестрами, она учила грамоте младших детей и прибирала дом, за это ее кормили.

Однажды Гедва предложил ей пойти с ним на вечеринку в клуб молодых марксистов, и она пошла. Вечеринка была в точности как праздник в деревне, Гедва замечательно танцевал, вился ужом и крутился волчком, выиграл песенное состязание и вместе с музыкантами ловко перебирал язычки калимбы и неплохо играл на гитаре. Альдонса вспомнила, что она молода, а сестры Гедвы говорили ей, что она красивая и умная, и ей пора бы уже выйти замуж. Они стали вместе ходить на собрания, на занятия марксистского кружка, и Альдонса впервые увидела портрет рыжеватого человека с бородкой. Какой-то англичанин, подумала она, а может, португалец. Имя того человека ничего ей не говорило. Но в нем было могущество, которого она когда-то хотела, и Альдонса верила в это могущество.

Постепенно все устроилось, успокоилось, вошло в колею. Она и Гедва сыграли шумную свадьбу, на которой присутствовали ее родители и еще родственники из деревни, Альдонса стала бригадиром вышивальщиц на своей прежней, теперь государственной, фабрике, у нее родились дети. Меньше, чем у ее матери, все же она была занята на работе и в партячейке, гражданская война то вспыхивала, то затихала, можно было жить. Как-то Альдонса была в столице и, проходя мимо какого-то постоялого двора, подумала, что увидела знакомое лицо. Обернулась, никого не увидела, но зачем-то мысленно прошептала врезавшееся насмерть в память заклинание. Гром грохнул в отдалении, она мысленно же усмехнулась своему суеверию и обратилась мыслями к насущному.

Вадгабе приехал в город на тележке, запряженной мулом, они с Кангебой стали держать мула, старику было трудно передвигаться, а до города он совсем не мог бы добраться, хотя и раньше бывал там нечасто. Новая власть никак их не коснулась, даже несколько потеснила церковь из умов деревенского люда, и два колдуна жили не беспокоясь о прокорме. Вадгабе приехал в столицу навестить родственников впервые за много лет и сильно удивился, увидев прошедшую мимо Альдонсу. Он был сильный колдун, он услышал ее слабенькое заклинание и послал рядом с ним свое, посильней. Это он вызвал тот гром, а не Альдонса, это он перенял умение деревенского чародея, это он, Силезио, теперь самый сильный колдун в стране, а может, и во всей Африке. Это он сделал так, чтоб у Альдонсы был хороший муж и здоровые дети, и это он изгнал из нее все мысли о колдовстве.

Честно говоря, он гордился собой. Он радовался своей силе, приносящей счастье, и своему могуществу творить нужное.

И почти не расстроился, когда старый колдун Кангеба Моро Исана Нпонго Соу тихо отлетел к своим богам и духам своих предков жарким летним вечером.

В день середины лета, когда склоны холмов становятся синие-синие, как синие цветы на праздничном платье Альдонсы, туман внизу, над морем, делается белый, как прозрачная шаль ее бабушки, а тени делаются глубокими и черными, как глаза деревенских девушек праздничными ночами.

 

Умник

1

Отисса брел по пояс в желтой жесткой траве, в колышущемся мареве полдня брел он, не зная куда и не считая пройденного пути. Иногда он останавливался, ловил в траве саранчу и ящериц, машинально съедал их, запивал водой из калебаса на поясе и брел дальше. Иногда он, обессилев от ходьбы и жары, растягивался в тени одинокого дерева и засыпал. Амулет, отгоняющий хищников и злых духов, Отисса потерял уже давно, он не помнил точно, когда, но он не боялся. Он вообще был смелым мальчиком, хотя и слабым, и не очень ловким.

И умным.

Слишком умным. Поэтому его изгнали, и колдун сказал идти, не останавливаясь и не зажигая огня, четыре дня, пока он не покинет землю племени оди и не окажется на ничейной территории. Там он может делать, что хочет, но племя надеялось, что он умрет там, в чужой, незнакомой саванне, где чужие ему духи и хищники не боятся человека. Глупый колдун, хищники везде боятся огня и везде избегают человека. Отисса знал это точно. Он не мог бы подробно рассказать, почему он это понимает, но знал это наверняка, он был умный мальчик. Слишком умный, чтоб племя могло это терпеть.

Иногда он плакал от одиночества и бессилия, иногда он скулил от голода, иногда его мучила жажда, поскольку он был еще мал и не всегда мог правильно угадать, когда на пути случится чистый ручей или озерцо, где можно снова наполнить калебас и охладить высохшую кожу. Но Отисса не боялся. Он был смелый и умный мальчик, сын воина и охотника, одиннадцати лет от роду, из племени оди, которое отвергло его.

Теперь он всем чужой, и теперь он будет жить один.

2

Племя оди жило в этих местах с тех пор, как Кагума, первый человек, и его жена Зоба спустились с Солнца. Живущий на Солнце дух Юмгба-оди вытесал их из черного небесного камня, дал им в дорогу немного солнечного огня и послал заселять Землю. Они сначала ели взятое с собой мясо Небесного Зверя Кводо, и из брошенных костей получились животные и птицы. Из остриженных Зобой волос Кагумы получились травы и ползучие кустарники. Из растрепавшейся набедренной повязки Кагумы получились деревья, а из оброненных Зобой красно-желтых бус выросли горы на западной границе земель оди. Из пота Кагумы и Зобы получилась Река на юге, а ручьи получились из слез Зобы, которая скучала по мужу, отправившемуся на дальнюю охоту. Северные болота получились из месячных Зобы, теперь в них жили черные болотные буйволы, которых нельзя есть, ибо они нечистые животные. Рыба получилась из солнечных бликов на воде. У Кагумы и Зобы было много сильных, здоровых детей, и так началось племя оди, единственные люди на Земле. Мужчины оди были охотниками и рыболовами, как Кагума, а женщины оди носили воду, готовили пищу, собирали плоды, семена и съедобные травы. И рожали детей, как Зоба. Дети, как когда-то дети Кагумы и Зобы, помогали женщинам и учились у мужчин. Мир был устроен мудро, и оди ничего не меняли в нем, он им нравился такой, как он был, в своем постоянстве и своей мудрости.

Все это, о Первых Людях и устройстве мира, Отисса слышал от стариков, когда в завершение какого-нибудь праздника все, кому была охота, рассаживались у костра и, затаив дыхание, слушали их рассказы о начале времен. Когда старики начинали свои рассказы, даже самые смелые и уважаемые охотники помалкивали, исполненные уважения к Первым Людям, которые спустились с Солнца.

Научившись говорить, Отисса начал задавать вопросы, и на часть его вопросов у взрослых не было ответов. Верней, ответы были, чаще всего ему отвечали: так было всегда. Но такой ответ быстро надоел Отиссе, а других ответов было мало, и они Отиссе не нравились.

— Вот глупый ребенок, — удивлялся отец Отиссы.

«Вот умник растет на нашу голову», — думали про себя вождь и колдун, но пока не говорили об этом вслух.

Вслух они начали говорить об этом, когда Отисса придумал силок на птиц из сплетенной травы. Но пока только между собой. Потом Отисса придумал ловушку для рыбы из прутьев, и они начали говорить об этом в мужской хижине. Потом женщины обратили внимание, что, собрав семена в пору созревания зерен, Отисса высыпает часть из них на землю, в месте, где он их нашел, и поливает водой из калебаса. И это вместо того, чтоб нести все семена в женскую хижину и беречь ценную в начале осени воду, когда речка мелеет, а ручьи пропадают совсем.

Мать спросила его, зачем он выбрасывает хорошее и годное для еды зерно, он ответил, что для того, чтоб нужные травы на следующий год выросли там же, где они нашли их сейчас. И тогда о необычном мальчике начало говорить все племя.

3

Он продолжал задавать вопросы. Почему мы кочуем к истокам Реки и весной возвращаемся обратно, вместо того чтоб жить где-то на одном месте? Почему мужчины выбивают, сколько смогут, коз и антилоп по всей округе, вместо того чтоб дать им вырастить потомство? Почему мы собираем травы по всей саванне, вместо того чтоб посеять их поблизости от хижин, как он придумал? Почему придуманный им силок для птиц колдун сжег, а ловушку для рыбы разломал вождь на мелкие кусочки? Почему мы никогда не пытаемся перебраться на другой берег Реки? Почему так, а не этак? Почему то? Почему это?

Но ответов стало даже меньше, чем когда он был совсем мал, и ему стали говорить, чтоб он не злил духов, а делал все, как оно заведено. Отисса смеялся. Женщины сначала терпели и лишь делали пальцами вокруг его головы знак, отгоняющий злых духов, а потом как-то толстая Ндора пожаловалась на нелепые расспросы Отиссы мужу, а уж тот рассказал всем мужчинам то, о чем уже все и так знали или догадывались.

И теперь надо было что-то делать.

Лучше всего мальчишку было б просто убить, но оди не убивают оди, людей и так мало. Если их убивать, они никогда не заселят всю Землю и Юмгба-оди разгневается. Убивший должен убить себя или отправиться в ничейные земли. Еще лучше было бы, чтоб мальчик был как все. Совсем было б хорошо, если б он в свое время не родился, но он уже родился.

В общем, решение было одно-единственное, мужчины, погалдев для порядка, его согласно приняли, и Отисса отправился в изгнание.

Мать не вышла его проводить, для нее он исчез, так было всегда — изгнанник исчезает для оди. Отец смотрел сквозь него, когда толпа мужчин с копьями и луками, в охотничьей раскраске окружила его и вывела на тропу, ведущую на восток. Его маленькие братья и сестры плакали, но они не могли нечего изменить, и они скоро его забудут, детская память коротка.

Мужчины долго смотрели, как тоненькая фигурка с калебасом в одной руке и детским копьецом в другой удаляется и скрывается в колышущемся жарком мареве, а потом вождь провел своим костяным ножом на земле черту в пыли, отрезая Отиссу от племени, и они ушли назад, в деревню. Чтоб дальше жить, как заведено Первыми Людьми, и быть счастливыми.

4

Отисса шел еще несколько дней, потом остановился в горной долине. Место было хорошее. В распадке между скалами было много деревьев, трава на лугу у речки была высокой и зеленой, низкий подсыхающий берег реки на перекате обещал много рыбы в любое время года и плодородной земли каждую весну, а поодаль в кустарнике шуршали не испуганные его появлением дикие козы. Там и тут росла трава с большими листьями, которая понадобится ему, чтоб плести циновки и покрывать хижину, а зимой у этой травы бывают желтые сладкие плоды, которые он попытается теперь выращивать.

Здесь, в одиночестве, он проживет остаток своей только начинающейся долгой жизни. Среди своих вопросов, в поиске ответов и проверке результатов размышлений. Жаль, что племени оди не понадобились ответы на вопросы.

Он мог бы сделать их жизнь лучше, но теперь он изгнан, и он будет спрашивать и отвечать для себя.

5

Вечером, после изгнания, на ритуале отречения от изгнанника вождь сказал такую речь:

— С начала времен, когда Первые Люди спустились на Землю, мы живем как они научили своих детей, а те — своих. Мы ловим рыбу, убиваем для еды антилоп и коз, собираем травы, плоды и семена, которые посылает нам Солнце. Мы кочуем к верховьям рек, чтоб не остаться без воды в летнюю засуху, и возвращаемся обратно, когда в зимние дожди реки снова наполняются. Так всегда жили все оди, начиная с Первых Людей, и так будем жить мы. На этом берегу реки. Всегда.

Эти слова вождя слышала маленькая Оиха. Она хорошо помнила, как Отисса плел ловушки для рыбы, как он делал силки на птиц, как он высыпал семена на землю и поливал их водой. Как он связывал палки корой и пускал их по течению Реки, и их всегда прибивало течением к тому берегу.

Она даже думала, что раз травы, на которых поспевают нужные семена, растут из земли, то надо сначала закопать семена в ямку, а уж потом поливать. И она подозревала, что палочки необязательно связывать, можно обтесать одну, сделав ее похожей на сухой лист, и она тоже поплывет к другому берегу. Но это еще надо проверить.

Пока она не будет спрашивать и не будет говорить лишнего.

Ее, конечно, тоже могут когда-нибудь изгнать, как Отиссу, сына ее дяди. На Земле наверняка есть еще другие люди, кроме оди. Она так думала.

И она не боялась.

 

Внимание к деталям

Открыл глаза. Тиканье часов, собака шумно дышит и повизгивает во сне, полосатые обои, дверь в коридор приоткрыта. Так, значит, это все не на самом деле, это все приснилось. Бегство в рыжей саванне с редкими колючими кустарниками, облачка пыли, поднимаемые преследователями то вдалеке, то ближе, почти рядом. Пот, вонючий, заливающий глаза, и страх, лишающий рассудка, звонкий и придающий силы, — все было не наяву, и теперь можно успокоиться. Прячась во сне в неглубоком заросшем овражке, он увидел странно отчетливо, что порванная у локтя куртка одного из гонящихся за ним заштопана полоской луба, заботливо, хоть и грубо, скрученной в тонкую ниточку. А у другого была свежая сочащаяся царапина на скуле и цветные ножны с номадским рисунком показывались из-под накидки и прятались, показывались и прятались на бегу.

Встал, умылся, проведя ладонью по щекам и под подбородком, решил, что бритьем сегодня можно пренебречь, оделся, приготовил кофе. Собака спросонья тяжело притопала в кухню, насыпал ей в миску из надорванного пакета с кормом, проверил есть ли для нее вода в другой миске, натянул куртку и, подумав, на голову водрузил камуфляжную кепку, вдруг заморосит дождь.

На улице было пасмурно и тоскливо. Впрочем, автобус подошел быстро, и на задней площадке было довольно свободно. Он уже почти успокоился. Все-таки сон был тяжелый, очень реальный и подробный. Странный сон для офисного служащего, жителя большого города. Кафе напротив следующей остановки, похоже, снова открылось после смены хозяев и ремонта, теперь оно называлось «Кочевник». На вывеске — черный туарег на пыльном верблюде в окружении номадского красно-желто-синего орнамента. Повернув голову в другую сторону, он увидел девушку в странном пятнистом коротком пальто. Рукав у плеча был надорван и неловко заштопан. Как будто лубом, подумал он. Краем глаза он заметил, что еще один человек вместе с ним разглядывает девушку в пятнистом пальто. Мужчина постарше него, с утомленным лицом и красноватыми от недосыпа глазами. Мужчина улыбнулся и слегка пожал плечами. И отвернулся.

На его щеке была царапина. Еще свежая, заклеенная белым пластырем.