Май в этом году выдался промозглым, холодным и дождливым. Уже конец меся-ца, а летнего тепла так и нет. Правда постояло тепло пару дней всего и вот уже вторые сутки льет дождь. Ладно бы дождь, а то с ветром и снег иногда пробрасывает. Но температура держится плюсовая — до одного градуса. Мерзкая погода, хоть и говорят, что у природы ее плохой не бывает. Может — кому-то и такая нравится. Но, наверняка этих людей немного.

Владимир сидел на табурете, поджав под себя ноги и накинув на плечи куртку. Сидел нахохлившись, словно индюк, и ничего не хотел делать. Надо бы завтрак пригото-вить, печку протопить, чтобы согреться, прийти в себя. Но он сидел, тупо уставившись в одну точку еще с вечера.

Организм брал свое — захотелось в туалет. Владимир с трудом распрямил затек-шие ноги. Пошел вначале, словно на ватных ногах. Вернулся через некоторое время с улицы, закрыл дверь на крючок, выпил сырой водицы и плюхнулся на диван, не раздева-ясь. Уснул сразу же, хоть и было уже раннее утро. Проспал до вечера.

Может быть от голода, холода или от того, что выспался, но не было в глазах ра-нее присутствовавшей тупизны. Взгляд стал осмысленным и колючим, дерзким.

Владимир встал и впервые осознанно осмотрелся дома. Тот же старенький диван-чик, который еще покупали его родители лет двадцать назад, пара обшарпанных табуре-ток и стол. Куда-то исчезла, испарилась стенка, холодильник… посуда.

Да-а-а… долго он не был дома… Отец с матерью так и не дождались.

Пятнадцать лет назад сел за изнасилование, отсидел свои отмеренные семь лет и вернулся. Очень скоро получил новый срок на восемь лет.

Прошел Владимир Устинов все круги ада на зоне, где его сразу же опустили, но выжил, не сломался внутренне. Лишь стал неразговорчивым. А глаза становились иногда ледяными, в которые смотреть становилось страшно.

Хоть и не трогали его зэки на втором сроке, как «женщину», но сидеть в положе-нии опущенного очень не сладко. Жизнь продолжалась, жить надо. Денег нет, работы нет…

Владимир вышел во двор. Все тот же, но уже изрядно сгнивший и покосившийся местами заборчик вокруг участка в пять соток. Дом тоже обветшал и выглядел необжи-тым.

Еще пять лет назад, когда умерли родители, приезжали к нему на зону какие-то люди, просили, уговаривали и даже пугали, чтобы подписал он документы на продажу дома и земельного участка. Отец с матерью приватизировали все и оставался он единст-венным наследником. Домик, конечно же, никого не интересовал, а вот земля… земля находилась в неплохом месте города и стоила не мало.

Владимира мало сейчас интересовали покосившийся забор и сам дом, но он обра-тил внимание, что прошлогодней травы на участке не было. Значит кто-то использовал его землю, садил что-то на ней. Лишь земля на его участке выглядела незабытой.

Надо бы протопить печь, нагреть дом, который, видимо, так и пустовал пять лет. Устинов нашел несколько старых брусков, досок, разломал их ногами — топора тоже не было.

В калитку вошел мент или, как сейчас они назывались, полицейский.

— Что — откинулся? Когда на учет ставать будешь?

Владимир сжал кулаки до боли в пальцах, посмотрел на пришедшего своим ледя-ным взглядом.

— Ты глазами-то не сверкай — не таких видали. Я твой участковый. Пришел попроведать освободившегося из мест лишения свободы.

Владимир ничего не ответил. Собрал разломанные бруски и доски в охапку, во-шел в дом, перед носом у участкового закрыв дверь, и набросил крючок. Стал растапли-вать печь, слыша и усмехаясь про себя, как барабанит по двери и бранится полицейский.

Он ничего не нарушил, мента в дом не звал, на учет ему ставать не надо — не ус-ловно-досрочно, по звонку откинулся. В течение трех дней обязан явиться за паспортом, а прошли только сутки. Так рассуждал Устинов.

Он растопил печку, присел на табурет. Постепенно дом оживал, наполняясь теп-лом. Думать не хотелось — слишком много о чем надо было подумать.

В дверь вновь постучали. Первая мысль была снова об участковом. Но прошло некоторое время, вряд ли он продолжал оставаться на крыльце. Да и стук был другой, не напористый. Владимир откинул крючок. На крыльце стояла соседка Татьяна, Устинов с трудом, но узнал ее.

— Как ты изменился-то, Володя, — она немного помолчала. — В городе бы прошла — не узнала. — Татьяна вновь замешкалась ненадолго. — А я вижу — труба задымила… дай, думаю, схожу, узнаю: кто тут еще повадился. Вот… а это ты. Не ожидала тебя увидеть, честно не ожидала.

Татьяна что-то еще хотела сказать, но не решилась, так и осталась стоять на крыльце, не зная, что делать дальше.

— Проходи, раз пришла. Здравствуй соседка.

Владимир отступил от двери, давая пройти в избу.

— Ой, здравствуй, Володенька, здравствуй, — враз оживилась Татьяна. — А я с испу-гу-то и не поздоровалась даже.

— Что — такой страшный пришел?

— Не страшный… Это я ляпнула не то. — Она снова замешкалась. — И не с испугу вовсе, а…

— Ладно, — перебил ее Владимир, — присаживайся, раз пришла.

Татьяна присела на табурет, огляделась демонстративно по сторонам.

— Я вот еще чего зашла, — она достала сигарету, прикурила, — не только посмотреть на тебя. Года три назад кто-то залез в твою избу — все сперли. Я вызывала участкового, писала заявление, но менты так ничего и не нашли. Посуду всю, топор, лопату я домой к себе унесла, а то бы и это сперли. Пойдем, Володя, поможешь принести все назад.

Татьяна вздохнула, поднялась с табурета и пошла, не оглядываясь. Она понимала, как тяжело сейчас Владимиру. Вернулся домой, а дома ни отца с матерью, даже ложки с вилкой ни одной нет.

— Вот, — указала она на несколько кулей в своих сенях, — это все твое. Как собрала тогда, так все и стоит. В этом куле посуда — неси аккуратно. В этих белье, тряпки кой-какие, одежда. Мебель, холодильник, телевизор, извини — не уберегла. Твоих я хоронила, просили они меня перед смертью сберечь дом, тебя встретить, рассказать все, как было. Расскажу, придет время, а сейчас неси. Потом придешь — в стайке там у меня лопаты, ви-лы, ведра, топоры…

Владимир перенес все. За работой и настроение поднялось немного. По крайней мере глаза уже не смотрели холодной тоской.

Вновь появилась Татьяна, уже вошла без стука и со своими сумками. Развязала один мешок, достала несколько тарелок, ложки, вилки, ножи. Из сумок вытащила продук-ты — нарезала, накрывала стол. И все молча.

Владимир тоже молчал, ничего не спрашивал и не мешал Татьяне. Сидел на табу-рете и наблюдал.

Время изменило и ее. Когда он последний раз видел Татьяну, ей было двадцать два года. Прошло пятнадцать лет. Кто она сейчас… муж, дети?.. Ничего этого Владимир не знал.

— Садись, Володя, к столу, — она достала бутылку водки, налила четыре рюмки, на две положила по куску хлеба. — Помянем твоих.

Выпили молча, не чокаясь. Татьяна сразу налила по второй.

— А теперь за тебя, что ты вернулся. Твои никогда не верили, что ты насильник и убийца.

— Не надо об этом, — оборвал ее Владимир, — не готов я к разговору сейчас.

Он чокнулся рюмкой, опрокинул ее в рот, подождал, пока освободится другая, и разлил снова.

— Давай лучше за тебя выпьем. Никого не осталось у меня на свете, — он грустно усмехнулся, — кроме тебя, соседка.

Очень давно не пил водки Владимир. Три выпитые подряд рюмки немного ударили в голову. Очень давно не видел он женщин… Комок желания подступал, давил на горло… Татьяна встала.

— Не бойся… не изнасилую, — прохрипел он.

— И не получится, Володя… изнасиловать.

Она практически одним движением скинула платье…

Через минуту они вернулись со скрипящего дивана к столу. Изголодавшийся — он толком и не сумел ничего сделать.

— Расскажи о себе, Татьяна, — попросил он.

— А что рассказывать, Володенька? Особо и нечего. Была замужем, детей не роди-ла, родителей тоже схоронила. Одна я, совсем одна. Завтра, вот, вместе поедем — на одном кладбище лежат твои и мои. Покажу где. Ладно, наливай, чего сидишь?

В ее глазах блеснули слезы. Татьяна встала, подошла к дивану, вытерла глаза сво-им платьем. Владимир обнял ее сзади… и вернулись они к столу уже через полчаса, вдо-воль насладившись друг другом.

— А ты-то как, Володя, что делать будешь?

— Не знаю, Таня, не знаю. Паспорт вначале получить надо, работу искать буду.

— А с делом твоим что?

— А что с делом? — Он усмехнулся. — Один раз я уже поискал правды — загремел на восемь лет.

— Да-а-а, видно простому человеку и правды не видать, и не оправдаться даже. Но ведь та сучонка-то потом родила, якобы от тебя. Ты же можешь сейчас на экспертизу по-дать — явно не твой ребенок. Потом и раскрутиться все, как надо. Хоть судимость снимут, может и накажут кого.

Татьяна наполнила рюмки, ждала ответа.

— Давай лучше, Таня, за тебя выпьем. Согрела ты мне душу сегодня, Танечка, ду-шу согрела. Первый раз за пятнадцать долгих лет. И не сексом — своим отношением со-грела. За тебя, моя внезапная радость!

Они выпили и закурили оба. Татьяна решила сменить тему, будет еще время по-говорить об этом.

— Сейчас конец мая, Володя, огород надо посадить. Картошку, грядки. У меня се-мена есть. Завтра на кладбище съездим с утра и начинай копать, а я посажу тебе все. У меня и мотоплуг есть, я еще тоже картошку не садила, завтра собиралась.