Два трупа враз в одном отделе — такого в городе не происходило еще никогда. Одного банально зарезали в собственном подъезде, не взяли деньги, пусть и небольшие, часы, табельное оружие и удостоверение. На грабеж убийство не походило — сотрудник был в форме. Пока рассматривалась одна основная рабочая версия — убийство в связи с профессиональной деятельностью. Пришлось поднимать все дела Горюнова практически за весь срок службы. А их было совсем не мало. В первую очередь отрабатывались осво-бодившиеся недавно зэки. Естественно, в список попал и Володя Устинов.

Второй… Здесь все обстояло намного сложнее. Сотрудника нашли абсолютно го-лым и изнасилованным. Скончался он от разрывов прямой кишки и возникшего при этом кровотечения. Причем, как утверждают судмедэксперты, насиловали его многократно и после смерти тоже. Вот это — после смерти — наталкивало на иные мысли. Могли изнаси-ловать, могли. Но, насиловать после смерти — это не похоже на обычную расправу, месть. Здесь, как считали специалисты, похоже поработала какая-то новая необычная секта.

Возбудили два уголовных дела и после горячих споров объединять их все-таки не стали. Совершенно разные способы убийств.

Участковый хотел было предложить свою версию. Вернее конкретного человека, который отсидел, как раз освободился недавно и считает себя невинно осужденным. Ре-альный мотив у него был.

Но, что-то остановило его от поспешного шага. Может быть мысли о возможной невиновности Устинова. Но, скорее всего, необычность убийства Старовойтова. Да, Устинов мог изнасиловать и убить. Тем более, что сам познал насилие. Но, у него явно не хватило бы физических сил на многократное действие. И потом — зачем ему насиловать труп? Он же не извращенец. А если извращенец? Нет, все равно тогда должны быть сообщники, а зачем ему лишние свидетели? Вот, Горюнова, возможно, он завалил. Много мыслей приходило в голову. И он решил пока не говорить ничего, провести собственное небольшое расследование.

Вновь участковый посетил Устинова и снова беседа состоялась на улице, во дворе дома. Но, в этот раз, первым начал разговор Владимир:

— Что, участковый, что ты ко мне все ходишь и ходишь? Вроде бы я все сказал в прошлый раз. Скоро получу паспорт, устроюсь на работу, антиобщественный образ жизни я не веду, не бомж. Или так положено — раз бывший зэк, значит надо мозги ему парить и после отсидки? Почему вас народ не любит — поэтому и не любит. Прав я или виноват, но я отсидел свое, участковый, отсидел. Не по УДО откинулся, по звонку. И нечего меня тут обхаживать — стукачем не стану, не надейся. Кстати, хоть бы представился, что ли? А то и звать как не знаю.

— Старший лейтенант полиции Разумный Игорь Львович, ваш участковый. Вот мое удостоверение.

— Да на хрена мне твое удостоверение, Разумный. И не разумный ты вовсе, если все ко мне ходишь и ходишь. Преступников лови, участок охраняй, покой людской.

Участковый заметил, что изменился Устинов, сильно изменился. Исчезла ледяная угрюмость в глазах, разговаривать стал хоть и с наездом, но нормальным голосом. Види-мо, ушла куда-то кипящая внутри его ярость. От чего эти изменения? Совершил все-таки месть или пообвык на воле?

— Не просто я зашел к тебе, Устинов, не просто так. Прошлый раз ты говорил, что не виновен, зря сидел.

— Ничего я тебе прошлый раз не говорил, — перебил его Владимир, — об этом и ска-зал прямо.

— Да помню я, все помню.

— Раз помнишь — не начинай заново.

— Не начинал бы, но обстоятельства так сложились. Двух оперов у нас убили, как раз тех, кто твое дело вел.

— Неужели Старовойтова с Горюновым? Так я рад, очень рад, что эти подонки по-лучили по заслугам. Хорошую весть ты мне принес, участковый. Пойдем в дом, отметим это радостное событие, приглашаю.

— Ты не ёрничай, Устинов, не ёрничай. Не поздравлять я тебя пришел.

— Не поздравлять… Понятное дело — не поздравлять. — Голос Владимира вновь стал угрюмым и ледяным. — Признанку пришел получить. А вот хрен тебе с маслом. Ду-маешь, что если бывший зэк, то вам все можно?

— Не все можно, а делаю, что положено, — перебил его Разумный. — Где вы находи-лись в момент убийства, Устинов?

— Да-а-а, — печально протянул Владимир, — видимо, мне так и предстоит нести свой крест зэка пожизненно. Где что случись — сразу ко мне. Есть ли у вас, гражданин зэк, алиби?

— Причем здесь зэк?

— Да притом, участковый, притом. Ты же не пошел в соседний двор спрашивать, ко мне приперся. И говоришь — причем здесь зэк? Ты же разумный или только по фами-лии такой? А алиби?.. Я не спрашиваю, когда были эти убийства. Я никуда не хожу, все-гда дома. Вот и все алиби, которого для вас нет. А то, что этих мерзавцев убили — я дейст-вительно рад. Это не люди — нелюди, подонки.

— Так говорить — нужны веские основания.

— Основания тебе нужны, участковый? Есть основания. Когда-то давно трое их приперлись сюда, вот в этот как раз двор. Один стал кулаками махать, я его оттолкнул от себя. А он сделал шаг назад и упал. Упал прямо башкой на этот вот камень здоровенный, расшиб себе затылок и помер. Вот он этот камешек то, до сих пор здесь, его руками с мес-та не сдвинешь. Дальше ничего не помню — очнулся полуживой в СИЗО. Да, может быть я и виновен за убийство по неосторожности — толкнул все-таки я. Но в целях самозащиты. При хорошем адвокате вообще бы никакой статьи не было. А эти два поддонка пришили мне умышленное убийство. На суде совсем другой камень фигурировал, поменьше намного. Якобы я им, другим камнем, и размозжил череп мента. Свидетелей двое — Старовойтов с Горюновым. Они все и подтасовали. И самое главное — ты знаешь, Разумный, зачем они ко мне тогда приходили?

— Не знаю, откуда мне знать? — пожал плечами участковый.

— Я как раз по первому сроку тогда откинулся. Семь лет отсидел. Вот они и хоте-ли, что бы я никаких жалоб не писал. Били меня, запугивали. Девчонку эту они втроем изнасиловали. На меня случайно наткнулись, как на прохожего, который шел не в том месте и не в то время. Осудили меня тогда без каких-либо экспертиз, по одному чистосер-дечному признанию, которое сами менты и написали. А я подписал в беспамятстве — сильно они меня тогда били. Вот ты, Разумный, как это объяснить можешь? За что я си-дел?

— Если ты говоришь правду…

— Правду? — Перебил его Устинов. — Правда у меня есть, своя правда и единствен-но верная. А вот у вас, ментов, ее нет. Единственно — о чем сейчас жалею — не задавил этих сук, Старовойтова и Горюнова, собственными руками. Повезло кому-то другому. Но я все равно рад. Вот так и доложи своему начальству, что рад, но не убивал.

И опять Устинов ушел в дом, оставив участкового во дворе со своими мыслями.

«Если Устинов говорит правду… то надо доказать эту правду». Такое вот резюме мысли получилось у участкового. Он увидел на соседнем огороде женщину. «Надо бы зайти, поговорить».

— Добрый день, хозяйка. Бог в помощь. — Поздоровался Разумный.

— А… участковый, проходи. Здравствуй. Все по дворам ходишь, добрым людям покоя не даешь?

— Это кому я покоя не даю? Добрых людей наоборот от всякого зла охраняю.

— Да-а, вы наохраняйте… Соседу вот моему покоя не даешь.

— А он добрый, сосед то твой? — С подоплекой спросил участковый.

— Да уж не злой, как ты думаешь. Может и злой сейчас — отсиди-ка зазря столько лет. — Протопопова воткнула лопату в землю. — Может и злой на судьбу свою, на вас, мен-тов. А в действительности он добрый и хороший человек.

— Зазря говоришь… Не зазря — он за убийство сидел. Все как положено — по суду.

— Это так, все правильно говоришь — по суду, — Протопопова тяжело вздохнула. — Новенький ты здесь, ничего не знаешь. Не убивал он никого — липа все это ментовская. Липа. И все это знают. Все в округе.

— А чего же ты тогда молчала, соседка, если он не виновен? Почему показаний не дала, если у тебя факты есть, а не домыслы?

— Я же говорю тебе — новенький ты, ничего не знаешь. Старого участкового быст-ро на пенсию отправили. А ты молодой, тебя на пенсию не отправят — на зону могут, как соседа, на тот свет…

— Ты что мне здесь говоришь, Протопопова, что несешь, пугать меня вздумала? — Возмутился Разумный.

— На хрена ты мне сдался — пугать тебя… еще чего не хватало…

— Зачем тогда чушь всякую мелешь. Почему раньше молчала?

— Чушь мелю, раньше молчала, — взорвалась вдруг Татьяна. — Это ты здесь чушь мелешь, по дворам к честным людям ходишь… Не молчала я, а как положено дала пока-зания, допросили меня — потому как видела все своими глазами. Не убивал он никого, не убивал. Это они его, менты били. А потом один из них оступился и упал башкой о камень. Все видела, все рассказала. Вот здесь, на этом месте тогда стояла. Смотри — отсюда все видно в соседнем дворе. И где эти мои показания, где? Я тебя спрашиваю, а не чушь несу — где? В деле не оказалось ни свидетелей, ни моих показаний. А добрый человек срок отсидел. Из-за вас, ментов поганых. Чушь несу… иди отсюда… праведник нашелся из преисподней, — все продолжала кипятиться Протопопова.

— Ты извини, Татьяна, я же не знал ничего, — опешил от такого поворота событий участковый. — Новенький, как ты сказала. Да-а-а, дела… а вчера и позавчера вечером ты соседа видела, может, заходила к нему?

— Не заходила, но видела. И не раз — он курить часто во двор выходит, а может просто воздухом подышать. На свободе-то и воздух другой. Дышит и курит. А тебе зачем, опять какую-нибудь пакость затеваете?

— Да нет, просто так спросил. Пока, Татьяна, удачи.

— И тебе пока, участковый. Ходят тут всякие…

Последнее Протопопова произнесла уже тихо, только для себя.

А Разумный понял пока лишь одно — на время убийств у Устинова есть алиби. Но надо проверить еще одно — факт изнасилования. И Разумный пошел к Светлане.

— Добрый день, Светлана.

— Добрый день, Игорь Львович. Есть новости по моему заявлению?

Светлана сильно заволновалась и это было заметно. Сильно заметно.

— По заявлению новостей нет. Но вы очень нервничайте, Светлана, почему?

— Нервничаю? Я не заметила. Но, может и нервничаю, а вы бы нервничали, если насильник из тюрьмы вышел, что у него на уме? — Она повысила голос.

— Успокойтесь, гражданка Доровских, успокойтесь. Вы же понимаете, Светлана, что Устинов вам не опасен. И нервничаете вы совсем по-другому поводу. Вы боитесь других, не Устинова, я все знаю. С кем вы встречались, с Горюновым или Старовойтовым? Кто из них попросил написать заявление? Не молчите, Светлана, не молчите.

Она нервничала, сильно нервничала. Руки тряслись и даже губы мелко подраги-вали. Доровских внезапно зарыдала.

— Говори, Светлана, говори. Ну…

— Это Горюнов приходил, он заставил написать, — всхлипывала Светлана.

— Значит, это они тебя изнасиловали, они, а не Устинов? — Требовал и почти кри-чал участковый. — Они?

— Да, да, да — они. Они трое… а потом заставили показать на другого, сказали, что вообще убьют. Я написала… Потом снова шантажировали, говорили, что если откажусь — получу срок за ложный донос. А там семь лет… Я не знаю… меня запугали. Что делать мне, что?

Доровских закрыла лицо руками и рыдала вовсю, давая выход слезами накопив-шемуся страху.

— Ничего не надо делать, Светлана, ничего. Твоих обидчиков нет в живых — они все убиты. Так что живи спокойно. А правду рассказать придется, настоящую правду. Ни-кто тебя не посадит, ты действовала под давлением. А вот оправдать Устинова и изви-ниться перед ним — тебе придется. Хочется тебе или нет, но придется.

Разумный, откровенно говоря, порадовался за Устинова, за его правду. «А что бы сделал ты? — Подначивала мысль. — Я? Я бы убил… всех троих».

Он рассказал руководителю опергруппы Нестеровичу об Устинове. Рассказал, но не все. Рассказал лишь то, что у Устинова на время убийства алиби. Соседка видела. Про его невиновность промолчал пока — это такой повод, который никакое алиби оперов не удержит. Накопают, нароют, заставят… И преступление будет раскрыто. Раскрыто ли, если сидел невиновный?

Полковник Нестерович вызвал к себе своего лучшего опера.

— Вот что, Сергей, был у меня сейчас Разумный, участковый. Поведал, что у Усти-нова алиби. Соседка Протопопова видела его в те вечера. Не верится мне в алиби что-то. Нет, я не утверждаю, что участковый лжет. Но он не опер, мог что-то упустить. Ты разуз-най, расспроси все сам. Хорошо?

— Есть, товарищ полковник, выясню все сам.

Через два часа он уже докладывал своему руководителю:

— Протопопова алиби подтверждает, товарищ полковник. Кое-что она от участко-вого утаила. Спит она с Устиновым и утверждает, что во время убийств он был с ней, ни-куда не отлучался. Не верится мне в это алиби что-то, товарищ полковник, думаю, покры-вает она преступника.

— Вот и мне не верится, Сергей. Только Устинов проходил по делам Старовойтова и Горюнова. Другие то у одного были, то у другого. Короче, другого у нас нет. Берите этого Устинова и допрашивайте, расколите по полной программе.

— Есть, товарищ полковник, сделаем.

Татьяна вышла покурить во двор. Они не курили дома с Владимиром, спать так было лучше. Воздух чище. Она прикурила и глубоко затянулась дымом. Вдруг ее глаза округлились — к дому подъезжали полицейские.

— Вовочка, беги, через окно беги, огородами. Менты за тобой… беги Вовочка, бе-ги, — кричала она запыхавшись, вбегая в дом. — Ночью ко мне придешь через дворы. В мой дом. Беги, Вовочка, беги.

Устинов выскочил через окно, побежал к центру города — там легче затеряться. Но двое оперов не отставали, дыхалка была лучше и они настигли его через полчаса.

— Ах, ты сволочь поганая, бежать вздумал…

Они вывернули ему руку и били в живот, били с остервенением, не стесняясь прохожих.

Внезапно ситуация изменилась. Их самих задержали, надев наручники. Все про-изошло настолько ошеломляюще быстро, что опера все еще пытались стукнуть Устинова, и какое-то мгновение не понимали, почему не могут ударить.

— Кто вы, господа, почему двое на одного? — спросил, не выходя из подъехавшей машины, солидный мужчина.

Наконец-то оперативники опомнились, поняли, что в гражданке и их самих за-держали.

— Мы из уголовного розыска, дядя. Удостоверение в кармане. Давай, отстегивай.

— А это кто, чего же вы его так избивали нещадно? — Спросил солидный мужчина.

— Это убийца, дядя, давай, снимай наручники. Быстро снимай, проблем захотел что ли? Из какого ты РОВД?

— Проблем? — Удивился солидный мужчина. — У меня нет проблем. А ты что ска-жешь? — обратился он к другому, которого опера избивали.

— Я, я… — он закашлялся, — я в третий раз в тюрьму не пойду. Третий раз ни за что… невиновного… это уже слишком, — он заплакал.

— Вот даже как? — откровенно удивился солидный мужчина. — Хорошо, разберем-ся. Везите их всех ко мне, — солидный мужчина закрыл окно автомобиля.

— Куда это ко мне? Вы хоть знаете, кто мы такие? Уголовный розыск. Это нападе-ние на сотрудников при исполнении. Удостоверение в кармане. Да мы вас закопаем, сво-лочи.

Опера задергались, но их усадили в машину. Третий сел сам. Ему было все равно куда — лишь бы не к ментам. Всем троим завязали глаза и машина тронулась.

Через час глаза развязали. Опера оказались в комнате. Напротив сидел тот же со-лидный мужчина, рядом стоял генерал.

— Я Фролов Иван Сергеевич, — заговорил генерал, — федеральная служба безопас-ности.

Опера вскочили.

— Извините, товарищ генерал, мы подумали, что нас бандиты взяли, вот этот точно бандит, — они указали на солидного мужчину. — Прикажите нас освободить и отдайте задержанного, он подозревается в убийстве наших сотрудников. Два раза уже сидел, причем последний — за убийство полицейского.

— Говорить будете со мной, господа, — заговорил солидный мужчина.

— Вот это вряд ли, — бросил один из оперов.

— Этот генерал — начальник моей личной охраны. — Невозмутимо продолжил со-лидный мужчина. — Кто я — вам знать не обязательно. Это понятно?

— Так точно, понятно, товарищ… — Ни хрена себе, попали, — прошептал последнее один из оперов.

— Вот и хорошо… Просто товарищ. Присаживайтесь, господа, рассказывайте.

Посланник выслушал всех внимательно.

— Вот что, господа оперативники, вас сейчас отвезут. Пока в изолятор временного содержания.

— А нас-то за что в изолятор? — в один голос возмутились опера.

— А что — у нас законом предусмотрено прилюдное избиение подозреваемого? Вы его задержали, может быть, и законно, но вот избивать, не оказывающего никакого сопро-тивления гражданина, никому не дозволено. Меня угрожали закопать… Дело будет вести полковник Синицин, он не местный, из Москвы, так что разберется во всем. И с вами, и с вашим задержанным.

Посланник улыбнулся. Оперативников увезли. И он уделил более пристальное внимание Устинову, выслушав его не перебивая.

— Как же так получилось-то, Володя? Два раза сидеть ни за что и сейчас бы сел, если бы я не вмешался, проезжая мимо. Пожизненно бы уже сел. А полицейских ты убил все-таки?

Устинов не знал, как себя вести. Ему хотелось рассказать все, но он не знал, с кем говорит, как и чем обернется для него правда.

— Я же не знаю — кто вы? — ушел он от прямого ответа.

— Понятно, Володя, понятно. Меня здесь все называют Шефом. И ты так можешь звать. Если правоохранительная система не может разобраться внутри себя, значит, ты правильно сделал, что помог ей. Правда Федеральный Закон карает за это, за самосуд. Но, что делать? Есть другой закон — Закон совести, правды, чести. И я, как подавляющее большинство других, тебя не осуждаю. Молчи только, говорить о свершившейся мести никому не надо. Не было ничего и все тут. Живи спокойно, радуйся. Полковник Синицин во всем разберется, тебя наверняка реабилитируют, а некоторых посадят. Ты работал, Володя, до всех этих неприятностей?

— Да, работал. Слесарем на заводе. Сейчас и завода нет…

— Это ничего. Шума, конечно, будет много и головы конкретные полетят. Но тебе выплатят среднюю зарплату за все пятнадцать лет, моральный вред опять же суд опреде-лит. Адвокаты тебе в этом помогут, не переживай — жить будешь, — Посланник улыбнулся.

— А как мне благодарить вас…Шеф?

Устинов поверил Шефу, что справедливость восторжествует, и с него снимут пе-чать судимости. Что заживет, как все люди, без этого проклятого клейма. Захотелось что-нибудь сделать хорошее для этого доброго и большого человека.