Половина зэков уже спала в переполненной камере, другая еще ворочалась и пока не могла уснуть. Лязгнули засовы, дверь приоткрылась, но никто не вошел в нее. Проснулись все и наблюдали напряженно. Что это — приглашение к побегу, кому-то надо выйти, поговорить? За дверью раздался голос:

— Тут цыпа одна неподалеку в камере заскучала. Утром заберу, но чтобы без шума и криков.

Втолкнули женщину, дверь захлопнулась.

Утром, как обычно, из камеры вывели всех в коридор. Пофамильная сверка, лич-ный обыск и проверка камеры. Режимники знали свое дело, но в этот раз никакой опера-тивной информации не поступало. Они привычными движениями поднимали слежавшиеся матрацы, ощупывали подобие подушек и… остолбенели. В камере находилась женщина, абсолютно голая женщина. Ее халат, возможно единственная одежда здесь, лежал рядом, а она сидела на нарах, обхватив голову руками.

— Вот, блин, — режимник выматерился, — ты откуда здесь, из какой камеры?

Женщина вяло пошевелила рукой, нащупала халат и прикрыла им тело.

— Мне надо в душ, отведите меня, — еле слышно произнесла она.

— Ты посмотри на нее, — рассвирепел режимник, обращаясь к другому, — этой бля-дище в душ надо. Тащи сучку в карцер, потом разберемся из какой она камеры.

— Я не блядища и не зэчка, я случайно здесь оказалась. Отведите меня в душ и к начальнику СИЗО.

— Тащи ее в карцер, пусть от секса остынет, — приказал майор режимник лейтенан-ту. — Иванов, — заорал майор, в камеру вбежал коридорный надзиратель. — Ты кого сюда впустил, совсем охренел — до утра бабу в камере оставлять. Не мог раньше, до проверки увести? Из ума выжил, Иванов? Ты что творишь, сволочь, всех подставил, из какой каме-ры ее взял, кто она?

Старший инспектор режимной части был готов разорвать надзирателя.

— Я не знаю…

— Что ты, Иванов, не знаешь, из какой камеры ты ее взял?

— Я не брал ее не из какой камеры, — ответил испуганный и непонимающий ничего Иванов.

После многоэтажного мата майор сформулировал мысль:

— Рассказывай, Иванов, как эта баба здесь оказалась, кто она, откуда?

— Я не знаю.

— Ну, пипец, что ты из себя строишь, ключи от камер у тебя, как ты за зэками на-блюдал? Похоже ее тут всю ночь дрюкали — все тело в сперме и ты ничего не видел, не слышал и не знаешь? Не ври — рассказывай.

— Я не знаю, — тихо ответил Иванов, потом вдруг взорвался криком: — Не знаю я, не знаю, первый раз вижу и тебе, майор, могу задать все те же вопросы. Понятно теперь?

Через два часа начальник СИЗО собрал у себя заместителей по режиму и опера-тивной работе. Первым докладывал режимник.

— На утренней проверке…

— Опусти лекцию, давай по существу, — перебил его полковник.

— По существу установлено, что такой заключенной у нас нет, подмены тоже нет, она лишняя. Видеонаблюдение не отключалось и работает в штатном режиме. В камеру никто не входил, впервые она зафиксирована на пленке, когда офицеры ее выводили. Как попала в камеру — не понятно.

— Что ты скажешь? — Обратился полковник к оперативнику.

— Все непонятно, никто ничего не знает и объяснить не может. Ясно одно — жен-щина была в мужской камере, и развлекались там с ней по полной. Надо отдать видеоза-пись экспертам, там что-то явно не так. Еще раз подробно и обстоятельно опросим всех. Она себя не называет, требует вас. Может что-то прояснится после разговора с ней?

— Может и прояснится, — хмыкнул полковник. — Только я вас хочу спросить, гос-пода офицеры — у нас что здесь: СИЗО или дом открытых дверей, может бордель?

Полковник, понятно, так и не дождался ответа. Решил не приглашать к себе, а посетить неизвестную в карцере. Ни к чему лишние передвижения по зданию.

— Я начальник СИЗО, — представился он.

— Да-а, а помыться мне так и не дали. Я федеральный судья, как попала в камеру — не знаю. Была дома… Перед глазами ясно и четко всплыл весть тот вечер…

Татьяна лежала на кровати, просто лежала, выключив телевизор. Надоело всё, вся жизнь, плакать не собиралась, хотелось полежать в тишине, погрустить и помечтать. Вро-де бы успешная карьера, есть машина, квартира, деньги — нет счастья.

Редкость, конечно, но в свои двадцать пять она уже стала судьей. Не без связей, естественно, все это случилось. Федеральный судья — звучит.

Окунулась с головой в работу. В восемь уходила, в восемь приходила. И так все двадцать лет. Личная жизнь прошла мимо. У судей своя варёнка. Не встретишься просто так с парнем — прежде надо знать о нем практически все. Чтобы по работе не пересека-лись, не судим и под следствием не был, даже в перспективе подобное исключалось. По-сидишь где-нибудь в кафе, а потом журналюги раздуют скандал из ничего, если парень в чем-то замешен. На пакости они мастера. А погулять иногда хотелось. Вот и собирались одинокие своим узким коллективчиком по несколько человек, пили водку, танцевали, веселились и плакали. И что за жизнь такая — даже трахнуться не с кем.

Бог с ним, не до замужества, хоть бы мужичок какой приходящий был и то хоро-шо. Знакомая одна из следователей, Светлана, может даже приятельница, не подруга, вникла в ситуацию, решила помочь. Татьяна, конечно же, спросила, что за парень. «Па-рень как парень, не гнилой, по учетам не светился и не засветится. Хороший парень — доктор. Мы организуем пикничок небольшой на природе, подружек своих, коллег, возьми парочку для убедительности, а я его попрошу свозить нас. Потом он тебя, последнюю, до дома довезет. На чай его пригласи». «Не плохая идея, Света, но как-то вслепую не хочется, вдруг не понравится совсем»? «Так это просто решим — я позвоню, договорюсь, чтобы он вас с работы забрал, а потом меня по пути. Зайдет, скажет, что от меня, а ты посмотришь. Не понравится — сошлешься на срочную занятость, типа в другой раз съездим. Какие проблемы, Таня»?

Татьяне доктор понравился. И на чай она его пригласила, и ушел он от нее ночью, хотя не гнала и даже просила остаться. Но не пришел и не позвонил больше. Так и закончился не начавшийся роман одной сексуальной сценкой. Светлана потом поинтересовалась аккуратно, заходя издалека. А он в лоб ответил: «Знаешь, Света, врачи всегда немного психологи. Хорошая баба, симпатичная — нутро гнилое». Так и не поняла ничего Светлана, не замечалось за Татьяной ничего подобного, но больше не спрашивала и, конечно, ответ не передала. За всю взрослую жизнь не один доктор был у судьи, несколько мужчин, но больше месяца не общалась, ни с кем.

Может из-за этого, может из-за другого, становились иногда невыносимыми рожи подсудимых, хотелось засадить по полной или оправдать незаслуженно, наперекор. Только наперекор чему — не знала, наверное, своему одиночеству, чтоб не одной становилось плохо по вечерам.

Поздний вечер, пора засыпать и Татьяна знала — полежит минут десять и уснет. Придет сон и унесет хандру до нового случая через месяц, два или три. В полудреме при-крыла веки, перебирая мысли и ожидая незаметного прихода его сиятельства сна. Однако, пришел не сон, а ощущение какого-то присутствия, она открыла глаза.

— Кто вы? — испуганно вскрикнула Татьяна, увидев перед собой мужчину, сжалась в комочек, комкая и притягивая к подбородку одеяло, словно пытаясь им защититься.

У мужчины в руках горел фонарь, но бил лучом не в глаза, а рядом, так чтобы ви-деть ее лицо, не ослеплять и не показывать свое.

— Не пугайся, я пришел не насиловать и не грабить. Будешь вести себя хорошо — мы поговорим и я уйду.

— Как вы сюда попали? Я федеральный судья, уходите немедленно.

Голос Татьяны дрожал, а лицо исказилось страхом.

— Я очень надеюсь, что вы не дадите мне повода причинить вам физическую боль, не станете задавать глупые вопросы и предлагать уйти. Кто вы — я очень хорошо знаю. Договорились?

Татьяна затрясла головой, произнесла что-то невнятное, типа ага. Низкий муж-ской голос продолжил:

— Я хочу понять лишь одно — вы не один раз отправляли за решетку невинного че-ловека. Это не было судебной ошибкой, вы знали, что человек невиновен. Почему вы это делали?

Татьяна еще сильнее сжала пальцами одеяло, ощущая себя совсем беззащитной. Может еще и потому, что ложилась спать абсолютно голой. И сейчас, кроме этого одеяла, ее ничто не защищало. Мысли бегали, перескакивали, пытаясь найти выход, внутри все тряслось. На постели не было предметов, чем бы она могла ударить.

— Я ничего не делала. — Ответила нелепо прерывистым голосом. — Вы меня убье-те?

Мысли Татьяны не крутились около заданного вопроса. В мозге прочно засела лишь одна мысль — ее изнасилуют и убьют, иначе, зачем он пришел? Как молнией осенило — яйца, его яйца, надо добраться до них, тогда я его уничтожу.

— Не убивайте меня, я сама. — Вновь повторила она и откинула одеяло.

Татьяна не видела, как ухмыльнулся мужчина. Ее голое тело еще не потеряло привлекательности в сорок пять лет.

— Я пришел не насиловать. Ты не ответила на вопрос.

Мужчина накинул на нее одеяло.

— Нет, нет, не убивайте, — запричитала Татьяна. — Я сама, я сама все сделаю.

Она резко села в кровати, судорожными руками начала расстегивать его брючный ремень.

— Я сама, я сама все сделаю, вам понравится, — продолжала лепетать Татьяна ско-роговоркой.

— Дура, — мужчина встал с кровати, кинул ей халат, — одевайся.

И вот она здесь. Татьяна не сказала ни одной фразы с того вечера.

— Кто ко мне вломился домой — не знаю, скорее всего, кто-то из бывших моих осужденных. Мне завязывают глаза и я здесь. У вас здесь, полковник, что — проходной двор, как я оказалась в камере — вы мне можете пояснить? Вы понимаете, что я вас в по-рошок сотру?

— В порошок меня стирать не надо, — спокойно возразил полковник. — Я пока во-обще не знаю — кто вы.

— Хорошо, я понимаю. Пригласите председателя суда, она меня опознает. А пока организуйте душ — хочу хотя бы физически смыть с себя все это дерьмо. И почему я в карцере, полковник?

— Это мужской блок — не желательно водить вас по коридорам и показывать до-полнительным лицам, другого помещения у меня нет. Я прикажу, принесут одеяла. Душа не будет, пока не опознают вас и не решится вопрос — стоит ли смывать следы. Все, жди-те.

Полковник вышел из карцера, замы уже ждали его.

— Ну что, кто она такая? — Нетерпеливо спросил опер.

Они видели, что начальник вышел осунувшимся и посеревшим.

— Прикажите принести ей одеяла, общаться с ней запрещаю, в том числе и вам. Если подтвердятся ее слова, то меня уволят, возможно, без пенсии, а вы в эти вот камеры сядете, — он обвел рукой, конкретно не указывая ни на какую. — А может и меня вместе с вами посадят, кто знает. Вот такие наши дела, господа, пока офицеры.

— Так, может, и не было ее у нас никогда, по документам не числится, кто дока-жет? — Неуверенно предложил режимник.

— Мысль не плохая и здравая, но абсолютно тупая. — Горестно усмехнулся полков-ник. — Мы не знаем, как она сюда попала, но кто-то знает, кто-то держит в руках ситуа-цию. Если она исчезнет — мы сядем не на несколько лет, а пожизненно. Это хоть понятно вам?

Заместители молчали, не зная, что еще предложить и делать.

— Но кто же она все-таки, что за важная птица?

Полковник вздохнул тяжело, видимо раздумывая, говорить или нет.

— Кто-то очень хочет отомстить ей, но не застрелить, как это обычно принято в та-ких случаях. Выбрано более мерзкое наказание. Ее выкрали вчера вечером из собственной квартиры и бросили к зэкам. Кто-то очень хотел показать ей камерную жизнь и прекрасно знал, что зэки с ней сделают. Это изящная, не стандартная месть. А она, — полковник опять вздохнул, — она федеральный судья. А у нас проходной двор в бордель.

— Ёпэрэсэтэ, — только и смогли сказать замы, — что теперь с нами будет?

— Кого-то осудила она невинно, вот и ее бросили в камеру. Но это только предпо-ложения. А шкуры с нас все сдерут и мясо наизнанку вывернут. Остается надеется на одно — шума сама поднимать не станет. Тогда может вскрыться умышленно невиновное осуждение, а на это она не пойдет, не захочет еще раз побывать здесь. — Полковник пошел к себе в кабинет, продолжая говорить по дороге. — Сошлется на банальный стыд. Как же — трахнули всей камерой и не раз. И кого? Судью. Могут пойти на это и замять все. Тогда останется один вопрос — пойдет ли на это тот, или те, кто ее определил сюда. Захотят ли они, чтоб дело замяли? Поэтому нам надо отработать все, как положено. Захотят шума не поднимать, ради Бога, все материалы передадим в суд, но с пометкой, что взяли. Через месяц, я думаю, по новой все закрутиться, не оставят ее в покое. А у нас алиби — суд все забрал, мы не следственные органы. Глядишь, и выплывем в этой мутной воде. Все по-нятно? Работайте.

Замы облегченно вздохнули, появилась хоть какая-то надежда выйти из ситуации с наименьшими потерями.

Татьяна вернулась домой вместе с председателем суда, которая, естественно, хо-тела узнать все подробности безотлагательно. Она, наконец-то, приняла душ и рассказала коллеге все. Почти все, не упомянув лишь обвинение в незаконном лишении свободы, выдвинув банальную версию мести. У ней было время обдумать свои действия, но замять, пустить на самотек случившееся она не собиралась.

Амбициозная женщина жаждала расправы и, конечно же, не законным путем. Были люди, которые могли привести к ней человека тайно и потом забыть о нем навсегда. Она просто вожделела личного общения — оскопить и закопать живьем. Самой, своими руками, эти сладостные действия не собиралась доверять ни кому. Уже представляла, как он, истекающий кровью, смотрит с ужасом на свою могилу. Злорадство в душе превращалось в упоение от таких мыслей. А кого — уже догадалась. Завтра же его привезут в наручниках и засунут в багажник автомобиля, больше о судьбе этого человека никто не узнает. А исполнителя ее унижения найдут опера, она с них не слезет.

Татьяне выделили охрану, два сотрудника дежурили на лестничной площадке, один находился в квартире. Теперь никто не побеспокоит ее вечером или ночью, она рас-считается со всеми сторицей. И эти уроды из СИЗО то же заплатят за все. О зэках в камере она даже не думала.

Сегодня день отдыха, а завтра она вплотную займется делами.

На следующий день Татьяна, как обычно, пришла в суд на работу, ее сразу же пригласили к председателю.

— Скажи, Татьяна, ты мне вчера все рассказала?

Лицо председателя не отражало никакой мимики и отдавало холодной непрони-цаемостью. Татьяна, конечно, заметила изменения, но посчитала это естественным явле-нием — кому понравятся такие события.

— Конечно все, Зинаида Андреевна, мне скрывать нечего.

— Скажите, Татьяна Федоровна, — председатель перешла на официальный тон, чего ранее никогда не делала, если они одни в кабинете, — вас действительно неизвестным об-разом доставили в СИЗО или лазейку туда вы нашли сами?

— Не поняла, Зинаида Андреевна, вы это о чем? — Очень удивилась Татьяна.

Председатель суда Гордеева как-то странно и не хорошо смотрела на нее.

— Скажите честно, хоть раз в жизни, Татьяна Федоровна, вы занимаетесь прости-туцией или просто блядством? — Гордеева смотрела в упор, не отводя глаз.

— Зинаида Андреевна, вы что… вы слова то подбирайте… теперь что — меня ос-корблять можно? — Возмутилась Татьяна.

— Удостоверение.

— Что? — Не поняла Татьяна.

— Гражданка Лобазеева Татьяна Федоровна, сдайте служебное удостоверение и покиньте помещение суда — вы уволены.

— Зинаида Андреевна, я не понимаю, что случилось, объясните пожалуйста.

— Удостоверение и ключи на стол, быстро.

Лобазеева положила удостоверение и ключи.

— Но что случилось? Это не законно, — возмутилась она.

Гордеева вызвала охрану.

— Проводите гражданку, она у нас больше не работает, проследите, чтобы ни в ка-кие кабинеты не заходила. А вы, гражданка Лобазеева, можете обжаловать мои действия в установленном законом порядке. Место жительства прошу не покидать, скоро, видимо, в СИЗО уже официально поедешь, а пока вон отсюда, мразь.

— Это оскорбление.

— А ты на меня участковому пожалуйся, вон отсюда.

Гордеева еще долго не могла успокоиться, сидела и возмущалась про себя в каби-нете. Несколько адвокатов по уголовным делам еще вчера вечером принесли ей ходатай-ство о изменении состава суда, где они просили заменить Лобазееву на другого судью. «Считаем, — писали они, — что от имени Российской Федерации не может выступать лицо, само занимающееся противоправными действиями, а именно проституцией». В приложе-нии прилагалась копия странички сайта знакомств с именем Татьяна и ее фотографией, где указаны цели знакомства — секс на 1–2 раза без обязательств, групповой секс, секс за деньги. Так же прилагались порнографические снимки группового секса, где четко видна именно Лобазеева. Она попросила ребят из отдела «К» и экспертов, пока неофициально, но очень срочно проверить информацию. Ответ ошеломил ее — страница зарегистрирована и переписка велась с домашнего компьютера Лобазеевой, а фотографии не являются фотомонтажом. «Вот сволочь, — не могла успокоиться Гордеева, — строит из себя тут невинность. Скандал, какой скандал будет, кошмар».

Татьяна вернулась домой, охраны, понятно, уже никакой не было. Она прошла сразу на кухню, достала коньяк из холодильника и плеснула в бокал. Выпила залпом, не закусывая. Никаких угрызений совести или горести о случившемся не было. Злость, ее всю переполняла злость и жажда мести. Она прошла в комнату, села на диван и набрала номер телефона.

— Привет, это я, когда мне этого гаденыша привезешь? Давай прямо сейчас, моя машина во дворе — засунешь его в багажник и отзвонись.

— Мне тебя даже трахать в падлу, забудь этот номер и никогда не звони, прости-тутка позорная, — прозвучал ответ и в трубке запикало.

Она швырнула сотовый на диван. «Да что же это происходит, почему все ополчи-лись против меня? Не-е-е-т, это тебе так с рук не сойдет, сама приду, все яйца вырву, со-жрать заставлю».

Татьяна усиленно вспоминала, где живет Устинов и не могла вспомнить. Понимала, что сейчас ей никто не даст его адрес. Как же разыскать эту сволочь?

Она прошла на кухню, налила коньяк, выпила. «Ничего, что-нибудь придумаю». Снова налила, нарезала лимон и ушла в комнату, забирая с собой коньяк и закуску. На диване удобнее, чем в кухне на стуле.

— Пьешь?

Татьяна вздрогнула от голоса, она не заметила, как в квартире появился мужчина. Тот же низкий голос, теперь она могла разглядеть фигуру, но лицо скрывала маска. Сей-час Татьяна не испугалась, как в прошлый раз.

— Что тебе надо, подонок, шестерка устиновская?

— Значит, все-таки сорвал я с тебя маску порядочности. Скажи, почему ты его от-правила за решетку за изнасилование, которого он не совершал? Семь лет его насиловали зэки на зоне за это, за то, что он никогда не делал.

— Его вина доказана судом и он получил свое, — злорадно парировала Татьяна.

— Жаль, я думал, что ты поймешь, как это сидеть, когда насилуют, да еще неви-новного. Наверное и не поняла потому, что виновна.

— Его вина доказана и неоспорима. Вышестоящие инстанции не отменили приго-вор, а значит факт вины на лицо.

— Какая же ты мразь все-таки. Ты осудила по одному заявлению, отклонила все ходатайства о экспертизах и допросе свидетелей. Из протоколов судебных заседаний ис-чезли показания самого подсудимого о невиновности, о его алиби, исчезли ходатайства. Дело полностью сфабриковано. Но ты не успокоилась, ты посадила его еще на восемь лет, тобой не были допрошены истинные свидетели смерти мента поганого, которые своими глазами видели, как он сам упал, оступившись. А вы и орудие убийства сфабриковали, и показания липовых свидетелей. Я хочу знать лишь одно — почему, за что?

Лобазеева ехидно улыбнулась.

— Что заслужил, то и получил. А ты проваливай отсюда, я тебя не боюсь.

— Хотел на этом закончить, — мужчина встал. — Но, вижу, ты не поняла ничего. То-гда пойдешь на зону официально, по приговору. Там быстро какому-нибудь коблу при-глянешься. Посидишь, понюхаешь, очень там судей ждут и любят. И приговор тебе будет по закону справедливости.

— Вали отсюда, козел, ничего не докажешь.

Мужчина не стал спорить и ушел. Татьяна налила коньяк, выпила сразу полбока-ла. Вечером за ней пришли… ИВС, СИЗО, колония строгого режима, пятнадцать лет по совокупности статей за покушение на убийство, злоупотребление и незаконное лишение свободы.