Сынок из Каракаса

СИНОПСИС: Сценарист Георгий Кравец узнает, что у него в Венесуэле есть взрослый сын. Сын, к радости отца, приезжает в гости в Москву. Но лучше бы этого не случилось. Кравец впервые в жизни узнает, что такое настоящий ад…

1.

— Дети — это такое великое счастье! — сказал мечтательно толстяк Юрка, прикрыв в умилении заплывшие глазки, трогательно занюхивая очередной стопарик рома долькой лайма. Он уже неделю не мог просохнуть, когда узнал, что его жена, Анжелика, наконец-то, понесла. Георгий Кравец со Святым Павлом в меру своих сил разделяли это торжество.

— Это все равно, что сказать, что все бабы дуры! — резонно возразил Георгий.

— А что тебе опять не так-то? — удивился святой Павел.

— Адольф Гитлер тоже был чьим-то любимым сыночком, — сказал Жора, — писался, какался, пукал, агукал. Тысячи проституток, стоящих на трассах нашей страны, в недавнем прошлом — чьи-то невинные дочурки. Пидорасов тоже кто-то плодит! И в детстве умиляются их трогательным проказам. Иногда, а лучше сказать, весьма часто, дети становятся большой костью в горле… Иногда и вовсе — трагедией! Некоторые убивают своих родителей! Из-за квартиры, из-за наследства… в частности…

— Но и отцы… Иван Грозный убил своего сына! И Тарас Бульба… — вступился за детей Юрка.

— Ты зануда, Жора! Одинокий, старый злобный старикашка — сказал Павел, самый чистый, светлый, справедливый и трезвый из приятелей, — Мы тебе больше не нальем!

Георгию, собственно, больше и не хотелось. Образы друзей колебались перед его глазами неясными силуэтами. Чтобы навести резкость, ему приходилось закрывать один глаз.

— Детьми надо заниматься, чтобы они любили своих родителей и не убивали их, — отозвался Юрка, помрачнев. Жора не специально дразнил толстяка Юрку. У него были достаточные основания сомневаться в детях, как источнике вечной радости и счастья. Он похоронил эту историю тайком и старался к ней не возвращаться даже в мыслях. Ему было стыдно даже рассказывать кому-либо о том, что с ним тогда случилось…

2.

Началось все с письма, которое пришло ему на электронную полгода назад:

«Hi, Georgy. My name is Izabella Rojas from Karakas. We had met eighteen years ago. You had left Karakas suddenly. After our meeting I gave birth the son. May be it will be surprise for You, but exactly You are his father. It needs nothing for us from you. I don’t want to report you about it. But my father before his death told to my son about it, and show him our snapshots. Now our son resolutely going to visit Russia, get acquainted with his father. He dreams to see you. Raul is independent boy. He study English in University and work as a musician. If you can give him a little emotional heat — met him in Moscow, please. I inform you about details after your answer». К письму был прикреплен файл с фотографией смуглого парнишки с длинными волнистыми волосами и задумчивым, печальным взглядом.

Георгий был удручен, напуган, растерян и убит. Да, разумеется, он помнил Изабель Рохас, переводчицу из Парламента Венесуэлы. Он тогда приехал в Каракас с делегацией журналистов и чиновников, в период вооруженного конфликта с Колумбией, поддержать Уго Чавеса и народ Венесуэлы. Однако понимая, что понятие «народ» слишком расплывчато в сочетании с понятием «поддержать», Жора, в качестве конкретного лица для оказания поддержки, выбрал красавицу креолку Изабель и поддерживал, и поддерживал ее каждую ночь, не щадя своих сил, в ущерб невинным мальчишеским попойкам, по три-четыре раза. Красавица Изабель в многомиллионной Венесуэле была не единственная девушка, с кем он крепил дружеские международные связи. Их было много тогда вокруг него, красивых, фигуристых, доступных… Жора к ним подкатывал бесцеремонно, грубо и бесхитростно в Парке Сентраль, в парке Эл Авила, в Гран Коломбиа, на авенида Мара и в Лас Акасиас. По крайней мере, еще четыре красотки могли бы похвастать тем, что совратили этого доступного российского журналиста. Проститутки не в счет. Жорка в молодости был красив, как Адонис, и ветренен, как мельница. Один раз его даже хотели убить за грудастую девчонку крепкие ребята в Валье Абахо, но почему-то не убили, а лишь пару раз въехали по зубам и отняли телефон.

Сейчас Георгию пятьдесят с большим хвостиком. За свою жизнь он три раза гарцевал под марш Мендельсона и слышал крики «Горько!» в свою честь. У него не было детей от прошлых браков. Сегодня он был вольный человек и упивался этой свободой, как граф Монте-Кристо, после того, как откинулся с кичи. А теперь он был в растерянности и не знал, что делать. Радоваться, что объявился сын или воспринимать его появление как конец свободе. Во всяком случае, ему было интересно. Он ответил на письмо и оформил вызов. Сын Георгия — Рауль Рохас должен был прилететь в понедельник. На работе Георгий Львович сказал шефу, Василию Эженовичу, как бы невзначай:

— Меня не будет завтра. Сын приезжает из Каракаса!

— Сын? — удивился он, — У тебя есть сын?

— Да! Ему 17 лет. Он метис из Венесуэлы. Мать его — креолка. (Он показал цветную фотографию, распечатанную на принтере).

— Ну, ты даешь! Прямо как в песне: «Полюбил красавицу креолку Джонни-распиздяй».

— Не знаю такой песни… — сказал Георгий Львович.

— Встречай, конечно! — горячо воскликнул Василий Эженович, — У меня отец тоже француз был, ебать его в жопу. Я его тоже никогда не видел.

Жора Кравец вкалывал скромным редактором телевидения, писал и редактировал сценарии мыльных опер для телевидения. Хотя всегда мечтал быть кинорежиссером. Он до сих пор лелеял мечту снять хороший полнометражный фильм. Хотя сейчас уже, как профессионал, понимал, какой это геморрой.

3.

Жора очень волновался уже тогда, когда диспетчер объявил о прибытии самолета из Франкфурта. Сын Рауль прилетел из Каракаса через Франкфурт. В руках новоявленный отец держал листок с выведенным именем RAUL ROJAS. Пристально вглядываясь в лица пассажиров, идущих мимо меня, Кравец пытался угадать, кто из них его сын?

— Dad! — услышал он призывный крик. Смуглый парень в винтажных джинсах, в выцветшей майке-алкоголичке с надписью «Viva, Chavez!», с длинными волнистыми волосами, с небольшим рюкзачком за плечами, призывно махал ему рукой. Сердце забилось пойманной птицей в тесной клетке Жоркиной груди. Смуглый малый с волнистой гривой длинных волос, с горящими глазами, с выражением необыкновенного счастья на лице, бежал к нему, простирая свои руки. Не добежав пяти метров, он вдруг неловко споткнулся и упал, некрасиво взбрыкнув ногами. Жора рванулся к нему и помог ему подняться. Рауль жадно обнял его. Из глаз его текли настоящие слезы. Он был счастлив, этот венесуэльский мальчишка. Не удержался и Кравец и всхлипнул носом, загоняя проворную соплю обратно.

— Как мама? — глупо спросил он по-английски.

— Отлично. Она вот… — Рауль засуетился, полез в рюкзак. — Вот она тебе передала, — он протянул отцу серебряное распятие на подставке. — Она сказала, что ты должен его помнить…

Да. Безусловно, Кравец помнил это распятие. Оно висело над железной кроватью в ее маленькой квартирке. Жора никогда не видел раньше такого распятия. Иисус там был с открытыми глазами и смотрел прямо на него.

— Подари мне его, — попросил он ее перед отъездом.

— Не могу, — с печалью ответила она. — Это распятие подарила мне моя бабушка и сказала, чтобы я не расставалась с ним никогда. Оно сделано в 18 веке и всегда находилось в нашей семье.

— Это все твои вещи? — спросил Кравец, кивнув на рюкзак.

— Тут все необходимое для простого парня, — улыбнулся Рауль. Зубы у него были ровные и белоснежные, как у матери. (У Жорки были кривые и бурые, как простыни в поезде). Рауль был красив дьявольской красотой. Девушки в терминале прилета тайком оглядывались на него. Жора с сыном сели в припаркованный за шлагбаумом Wrangler и помчались в плотном потоке в сторону Москвы.

— Это твоя машина? — спросил Рауль, с восторгом поглаживая панель.

— Yes, «сынок», — ответил Жора. Ему было как-то непривычно произносить это странное русское уменьшительное слово «сынок». Но оно Кравецу определенно нравилось.

— Синок? — переспросил Рауль.

— Да! Ты «сынок»! Сын! По-русски — сынок! А я — «папка». Скажи — «папка»!

— Папка, — произнес он, словно попробовал это слово на вкус.

— Ты легко одет! — заметил Кравец, — В Москве холодно!

— Ничего! Я закаленный.

Они заехали в галерею бутиков на Кутузовском, и Кравец купил сыну айфон, джинсы, майку Труссарди, красный свитер от Логерфельда, новые кроссовки и куртку Риккардо Тиши. Старую одежду он торжественно, театрально и символично выбросил в урну. И неизвестно, кому из них в этот момент было лучше: сыну или отцу. Ведь Кравец впервые в жизни покупал одежду своему собственному, почти взрослому ребенку.

— Спасибо, папка, — счастливо смеясь, говорил Рауль и крепко обнимал Георгия. Тот чувствовал мускулистое, тренированное тело своего сына и был ужасно горд.

4.

Кравецу не терпелось кутнуть по такому случаю, устроить торжественную вечеринку, и он припарковался у Дома Прогрессивного Журналиста. Жора втайне страшно жаждал кого-нибудь встретить. Все равно — кого. Ему хотелось просто незамысловато, по-детски, похвастаться своим сыном. Да, да! Неважно кого! Но, конечно, лучше, чтобы это была Настя Бурова (жена олигарха Бурова, осужденного за поставку ракетных установок Ирану в 2011 году), коварно сбежавшая от него к Женьке Старикову в Рен ТВ, а потом к самому Виктору Гаменюку. Там, в ресторане, возле стойки бара, он встретил страшно прогрессивного и уже изрядно бухого Валерку Коровина, оператора редакции новостей с первого канала.

— Познакомься, — небрежно сказал Кравец Валерке, — это мой сын, Рауль. Он из Каракаса.

— Ни хера себе! — воскликнул Валерка, ошалело глядя на красавца-Рауля. — Что ж ты молчал, сволочь, что у тебя сын есть?

— А что это бы изменило?

— Я думал, что ты несчастный, жалкий одинокий старикашка.

— Представь себе, это не так.

— По-русски говорит? — спросил Валерка.

— Ни бум-бум… Только по-испански и по английски…

— Ну, блянь, ты мачо!

Жора занял свой любимый столик у колонны. Он заказал устриц Фин де Клер, филе ягненка Бояльди и бокал Кьянти (для малыша), куринный галлотин со сморчками и пузырь виски Chivas (для себя, любимого). Перед тем, как приступить к трапезе, Рауль, сложив ладошки корабликом и закрыв глаза, помолился.

— Падре нуэстро, ке эстас ен лос съелос… Жора деликатно подождал, пока тот не скажет «Амен!» и только после этого поднял рюмку:

— Ну, давай, сынок, по-нашему, по-русски! За встречу!

— «Сынок», — эхом повторил он понравившееся слово и тихонько засмеялся.

Жора с непонятной радостью открывал для себя своего сына, искал в нем сходные черты. Нос, безусловно, как у Жорки, прямой и правильный, с легкой горбинкой. Рот, правда, не его. Губы лепехами. Ну, и волосы, конечно, у сына от матери: шикарная черная пышная курчавая грива, в отличие от пегих и редких Жоркиных волосенок. Сын поначалу был не очень разговорчив и немного стеснялся отца. Но через час насытился, расслабился, развеселился, разговорился. Он рассказал Георгию о своей жизни. Рауль рос слабым, болезненным, одиноким и гадким утенком, сторонясь сверстников. Изабель одна лезла из кожи вон, давала частные уроки английского языка, чтобы он мог учиться в престижной школе. Рауль был к тому же успешный спортсмен. Он три года играет за юношескую сборную Венесуэлы по мини-футболу, которая уже в течение пяти лет стабильно была второй после Аргентины в Латинской Америке.

Hey, hey, mama, said the way you move, gonna make you sweat, gonna make you groove. Oh, oh, child, way you shake that thing, gonna make you burn, gonna make you sting.

Надрывался в высоком фальцете пожилой кудрявый певец на сцене, с профессорской бородкой на испещренном глубокими морщинами лице.

— Клево поет! — восторженно воскликнул Рауль.

— Я не знал, что у меня растет сын, — любуясь сыном, тихо проговорил Кравец, — Мама выходила замуж?

— А как ты жил все это время? — ушел от ответа Рауль.

— Я много работал. Хотел доказать себе, что не зря явился на эту землю. Я не скажу, что добился всего, чего хотел…

Подошел Валерка Коровин под ручку с великолепной блондинкой.

— Николь, позволь тебе представить великого писателя современности, моего друга, Георгия Кравеца.

Жора привстал и элегантно поцеловал ручку даме. Но блондинка во все глаза смотрела на его экзотичного кудрявого сына.

— Это Рауль! Мой сын! — сказал Жора с гордостью, словно показывал ей свою картину. — Он из Венесуэлы.

— Николь снималась у Сержа Аведикяна, — в свою очередь похвастался Валерка. — В двух картинах. Николь была вчера у нас в ночном эфире.

— Это замечательно, — театрально восхитился Кравец. Он чувствовал себя на каком-то восточном базаре.

— Ну, мы пойдем! — сказал Коровин, — мне надо ей еще свои картины показать.

Сын с недетским интересом посмотрел вслед красотке.

— Нравится? — спросил Жора.

— Да, — смутился парень.

— А у тебя есть девушка?

— Была.

— Расстались?

— Можно так сказать. Ее убили. Ее звали Хуанита.

— Хуанита? Да ты что? — ужаснулся Кравец. — Как это случилось?

— У тебя крутая тачка, — ответил Рауль.

— Мне тоже нравится. Но это не самое главное, чего я хотел добиться.

— А чего ты хотел добиться?

— Ну, уж не тачку, это факт. Тачка — это не показатель успеха. Хорошие тачки есть и у бандитов. А я хотел создать что-то такое, за что мог бы гордиться.

— Ты не создал?

— Нет.

— Почему?

— Понимаешь, Рауль, я, наверное, слишком сильно любил себя и ни в чем себе не отказывал. Я наслаждался жизнью и брал от нее все, забывая отдавать. Но надеюсь, что еще создам что-нибудь. — (Кравец с каким-то стыдом вдруг поймал себя на том, что чересчур старается своим показным откровением расположить к себе сына). — Может быть, мы даже вместе что-то создадим. Ведь теперь нас двое! У тебя какие планы по жизни?

— Я хочу стать дипломатом, — смутился сын.

— Хороший выбор, — сдержанно похвалил Жора. — Это лучше, чем пожарником. Тем более что этот путь совершенно реальный. Но мой опыт общения с дипломатами оставил не самые приятные впечатления. Они — обыкновенные и скучные чиновники. Бумаги, документы, отчеты и имитация бурной деятельности. Ты знаешь, что имитировать деятельность иногда труднее, чем реально действовать. Мне кажется, быть чиновником скучно. Они — по большей части страшные бездельники и халявщики. Я встречал много дипломатов. Они хитры, осторожны. Боятся сделать лишний шаг, чтобы не потерять свое кресло.

— Да? Я не знал, — удивился Рауль. — Мне кажется, это так интересно — путешествовать по миру! Улаживать конфликты.

— Путешествовать, как и жить, надо свободно, без оглядки на официальные власти. Как дипломат, ты будешь ограничен рамками профессионального этикета. Впрочем, это я так рассуждаю с позиции моей модели жизни…

— Мне твоя модель нравится! — засмеялся Рауль.

Жоркин сын за весь вечер лишь слегка пригубил вино. Сам Кравец один приговорил бутылку виски. Машину он благоразумно оставил на стоянке. По дороге домой они с сыном заходили в какие-то бары, где Георгий накатывал по стопке. Короче, он крепко нагвоздился в первый вечер знаменательной встречи. Приехали домой на такси далеко за полночь. На кухне Жора еще накатил «ночной колпак», показал Раулю его комнату, дал ему полотенце, тапочки, пижаму и провалился в черную бездну пьяного сна, не раздеваясь. Ему снилась Настя. Она обнимала, ласкала его и теребила кочерыжку. Жора пытался снять с нее трусики, но к своему ужасу обнаружил в них огромный член. Он в панике куда-то бежал от этого ужаса. Настя с членом! Что может быть ужаснее! Проснулся Жора среди ночи и благодарил Создателя за то, что это был всего лишь сон. Во рту была Сахара, в штанах гулял зловонный Сирокко. В коридоре горел свет. Он на цыпочках прошел на кухню, достал из холодильника бутылку минералки и высадил ее до дна за секунду. Придя в себя, он вспомнил все, потихоньку прошел в комнату сына и приоткрыл двери. Луч света осветил совершенно пустую кровать. Одеяло даже не было тронуто.

5.

— Я вообще считаю, что роль семьи в судьбе человека и формировании его как личности сильно преувеличена! — глубокомысленно рассуждал святой Павел, возвращаясь из туалета и усаживаясь на свое место. У Павла были проблемы с мочевым пузырем, камни что ли, и оттого он отлучался в сортир чаще других.

— Не скажи, — возразил толстяк Юрка, рисуясь и подражая Черчиллю, пижонски раскуривая сигару, — Я бы не состоялся, если бы не мой отец, который методично, изо дня в день, занимался моим воспитанием. Он научил меня фотографировать и, чего скрывать, устроил на работу в «Труд», когда я был еще совсем сопливым мальчишкой. А потом я уже пошел своим путем.

— А кто тебе сказал, что ты состоялся как человек? Ты всего лишь — профессиональный фотограф, и такой же сопливый мальчишка. Ты состоялся как профессионал, — возразил Жора. — Быть профессиональным фотографом еще не значит состояться как человек. Как человек ты говно…

— Для тебя, может быть, да. Как и ты для меня. Но я могу прокормить свою семью и помогать близким. Это и значит — состояться как человек, — стоял на своем Юрка.

— Знаете, Юрий, — сказал Кравец, — я тоже зарабатываю достаточно, чтобы прокормить семью…

— Но у тебя ее нет! — воскликнул торжествующе Павел, будто адвокат, предъявивший улику.

— … Но я сделал себя сам, без чьей-либо помощи! — завершил Кравец. — У меня не было отца.

Его роль в моей жизни ограничилась капелькой спермы с неплохими генетическими достоинствами. И у Эдгара По не было родителей. Шукшин рос без отца. И Пушкина воспитала няня!

— Да ладно! — возмутился Юрка, — В семьях русских потомственных дворян отцы придавали большое значение воспитанию детей. Почитайте историю, Георгий.

— Я ее внимательно читаю, Юрий. Возможно даже внимательнее, чем вы! — сообщил зачем-то Кравец, — Позвольте вам сообщить, что со своим сыном Александром Пушкиным отношения у Сергея Львовича, прямо скажем, не сложились, это вы тоже сможете прочитать в воспоминаниях современников поэта. Пушкин-отец детьми никогда не занимался, а изволил кутить и волочиться за дамами. Сам Пушкин-сын в молодости жаловался, что отче не дает ему денег из-за скупости, что де из-за него он не может в полную силу творить, поскольку ему не на что кушать. Батя не любил тунеядцев и халявщиков. И хотя сам стишки пописывал, поэзию считал баловством, пустой забавою, чтобы девчат заманивать в сети порока.

— Официант! — тонким фальцетом заорал усатый мужик в казачьей косоворотке за соседним столом. — Человек! Чувак! Водки! Ледяной!

Перед ним уже стояла одна непочатая бутылка водки. Но он видимо — забыл про нее. Однако, стройная официантка, явившаяся через секунду, послушно поставила перед ним вторую бутылку.

— А эту заберите! Она теплая! — капризничал казак.

Oh, oh, child, way you shake that thing, gonna make you burn, gonna make you sting. Hey, hey, baby, when you walk that way, watch your honey drip, can’t keep away.

Надрывался в высоком фальцете пожилой, седовласый, кудрявый певец на сцене, с профессорской бородкой на испещренном глубокими морщинами лице.

— Можно сказать, что разлад в отношения отца и поэта внесло и правительство, — продолжал Жора, — Когда по просьбе Жуковского Пушкина из южной ссылки отправили в Михайловское, то надзор за ним поручили батюшке. Как некое издевательство над родственными чувствами. Тому это совсем не нравилось, но он согласился. Ситуация, господа, была, согласитесь, неловкая. Пушкин же упрекал отца в шпионстве и стукачестве. Был даже момент, когда Пушкин чуть было не дал батюшке в сердцах пиздюлей. Он это потом отразил в «Скупом рыцаре». Вы, Юрий, надеюсь, читали «Скупого рыцаря»? Они помирились только в 1828 году. Сам, Сергей Львович, к его чести будет сказано, будучи неоднократно пизжен не раз своим жестоким отцом, не брал с него дурной пример и никогда не наказывал физически своих детей. Да, он, как и твой батя, способствовал тому, чтобы Пушкина приняли в Царскосельский лицей — место, куда очень трудно было попасть. И, возможно, привил Пушкину склонность к стихосложению? Хотя как это можно привить? Кстати, в смерти Пушкина Сергей Львович винил вдову Наталью. Говорят, что допускал сексуальную составляющую в отношениях Натальи с императором, которая и стала, по его мнению, основной причинной самоубийственной дуэли. Сергей Львович, чтобы вы знали, господа, отсудил у блудной невестки Михайловское. Правда, она за него и не боролась: возможно, чувствовала свою вину. Он был большой чудак и игрец, этот Сергей Львович, за что я его и люблю. Перед смертью он хотел жениться и, будучи даже в агонии, умолял юную дочь Анны Керн выйти за него замуж. Так что, Юрий, к гениальности состоявшихся детишек родители не всегда имеют отношение.

— Не выебывайся, — пробурчал Юрка и махнул соло еще одну рюмку без тоста.

— Да, но важно учитывать мотивацию! Пушкина холила и лелеяла ласковая старушка Арина Родионовна. А тебя окружала любовью твоя мама, — сказал Георгию с укоризной Павел, — И главная мотивация твоего успеха — не огорчать мать. Поэтому ты и состоялся! Давайте выпьем за матерей! — он поднял рюмку.

— Принимается! — сказал Кравец.

— И за отцов! — пафосно, хотя с некоторой досадой, добавил толстяк Юрка, — Папа! Спасибо тебе! — закричал он, обращаясь к небу. На соседнем столе прыснули в кулачки две очаровательные девчушки.

6.

Кравец заглянул в другую комнату, в туалет, в ванную. Сердце его оторвалось и упало в штаны. Он ничего не понимал. Он не мог даже позвонить сыну. Жора в суматохе пьянки даже не взял номер телефона Рауля. Сделав несколько кругов по комнатам, словно потерявший управление самолет, он приземлился на кухне, налил себе Henessy, закурил. Часы показывали пять часов утра. Куда идти? Кому звонить? Куда мог пойти сын? Конечно, ему, наверняка, интересно в другой стране. Он мог просто пойти гулять. Обычное для юноши его возраста дело. Но ведь он не сможет найти дорогу домой в этом лабиринте мегаполиса. Он не говорит по-русски. Его могут просто убить на улице какие-нибудь подонки! Сейчас страшное время, столько безработных нелегалов наводнило Москву! Хотя чего он опасается? Рауль — взрослый, здоровый мужик! Да и что такое, по сути, Москва? По сравнению с циничным, грубым и коварным Каракасом, Москва сегодня казалась чистой и непорочной старушкой-староверкой из таежного села. Сидит где-нибудь его сынуля в ночном баре, акклиматизируется…

Кравец посмотрел новости, попил чаю. В 10 часов ожидание стало невыносимым, и он набрал телефон Ленки Тереховой, пресс-секретаря УВД.

— Ленок! Это Жора Кравец тебя беспокоит.

— Привет, любимый. Что-то совсем забыл меня… Соскучился что ли?

— Соскучился, Ленок. Потискать тебя хочу. Но сейчас помоги мне. Можешь сводочку посмотреть. У меня сын загулял где-то…

— Сын? У тебя?

— Да. Я сам удивлен. Это сюрприз! Сын у меня тут объявился из Венесуэлы… Сейчас он пропал куда-то. Дома не ночевал. Рауль Рохас. Посмотришь?

— Рауль Рохас? Хорошо, Жорик. Посмотрю. Когда увидимся?

— Через недельку! Сына провожу и позвоню…

Жора принял ванну, вырвал два длинных волоса, торчащих из носа, привел себя в порядок, если считать, что полбутылки Henessy способны привести в порядок и успокоить встревоженного родителя. В 12 часов он заснул прямо возле телевизора. В начале второго дня в его кармане, словно взрыв петарды, раздался телефонный звонок, от звука которого он пукнул, вздрогнул, как укушенный оводом конь. Номер звонившего не определился.

— Ленок? Ну что там? — закричал Жора, пустив от волнения небольшого петуха.

— Георгий Кравец? — спросил густой бас.

— Да, да! Рауль Рохас у вас?

— Это капитан Свиридов, 14-е отделение полиции. Рауль Рохас у нас.

— Что случилось? Он цел? — холодок пробежал по членам Жорки.

— Цел. Вы можете забрать его. Авторемонтная, 25. Деньги захватите.

— Зачем?

— 100 тысяч.

— А что случилось?

— Приезжайте, — после паузы ответил неопределенно голос.

— Да что случилось-то?

В трубке послышались короткие гудки. «Авторемонтная 25», — бормотал Жора. Он полез в кошелек, чтобы посчитать наличность. Наличности не было. Кошелек был непривычно и огорчительно пуст. А ведь он обычно носил с собой, на крайняк, не менее пятидесяти тысяч. Кравец недоуменно пожал плечами и уныло полез в сейф.

6.

В полиции Кравеца встретил капитан полиции, мужчина с интеллигентным, мудрым лицом профессора, с неформальной, небольшой рыжеватой бородкой клином.

— Капитан Свиридов, — представился он, — Документы предъявите, пожалуйста.

Кравец протянул ему свой паспорт.

— У вас тут не указано, что Рауль Рохас — ваш сын, — мрачно сказал полицейский.

— Я знаю. Но я сам недавно узнал, что он мой сын. Мне написала его мать. Я вчера только встретил его в аэропорту. У меня есть вызов. Я оформил официальный вызов. Вот он, — Жора показал ему копию вызова.

— Вы впервые встретились?

— Да. Вчера.

— Вы разведены?

— А при чем тут это?

— Не при чем.

— Да. Я разведен. Три раза.

— Вы — гей? — обычным голосом спросил меня капитан.

— Что? — от возмущения у Кравеца отвисла челюсть. — Да как вы…

— Тогда так: Рауль Рохас — гей? — спросил он, пристально глядя Георгию в глаза.

— Что? Да что вы такое говорите? — возмущенно воскликнул тот, вставая со стула.

— Сидите! — капитан Свиридов несильно, но оскорбительно толкнул его в грудь, отчего Жора свалился обратно на стул, — Успокойтесь. Не надо кричать. Иногда люди некоторой ориентации выдумывают всякие истории, чтобы вызвать своих возлюбленных из-за границы. Ваш сын, или кто там он вам, этот ваш Рауль Рохас устроил драку в гей-клубе. Вот, почитайте протокол. Он составлен в присутствии представителя Посольства Венсуэлы в Москве.

Кравец пробежал протокол по диагонали. Руаль Рохас устроил драку в гей-клубе, разбил барную стойку, стол, снес стерео систему с пультом и сломал нос бармену. Кравецу стал дурно. Ему срочно понадобился стакан виски. Но у капитана Свиридова виски не было. Кравец выпил полстакана предложенной ему водки. Ему пришлось заплатить мзду в размере пятидесяти тысяч рублей за то, чтобы замять дело, и еще пятьдесят — за ущерб, нанесенный сыном клубу пидорасов.

7.

Блудный сын Кравеца, полусонный, хмурый Рауль Рохас, помятый, взъерошенный, с лиловым кровоподтеком на скуле, в разорванной куртке Риккардо Тиши явился перед Кравецом в сопровождении полицейского. Капитан выложил на стол рюкзак, паспорт, ремень, телефон, зажигалку, сигареты, смятые купюры русских денег.

— Скажите ему, пусть посчитает деньги и распишется, что не имеет претензий к полиции, — мрачно приказал он.

Кравец перевел. Рауль расписался, не считая денег, сгреб со стола все вещи в рюкзак.

— Я могу идти? — спросил он отца.

— Можешь, — ответил тот.

— Гуд бай! — сказал Рауль капитану.

— Прощайте, господин Рохас! — сказал тот. Они вышли на улицу. Рауль достал сигареты и закурил.

— Ты куришь, сынок? — удивился Жора.

— И пью, — ответил сын.

— Тебя не били полицейские? — Жора достал платок и протянул Раулю, — Вытри губы. Они в крови.

Рауль плюнул на платок и стал вытирать губы.

— Слева, — подкорректировал Жора.

— Нет. Не били, — сказал Рауль.

— А этот синяк на скуле?

— Это в баре, — неохотно ответил он.

— Ты как там оказался?

— Пошел гулять. Ты же вырубился, а мне скучно стало. В Венесуэле в это время день.

Они сели в ближайшем баре. Жора заказал два бокала пива.

— Ты — гей? — спросил он, глядя прямо в глаза Рауля.

— Я? Нет. С чего ты взял? Чушь! — Рауль даже не отвел взгляда.

— Но тебя арестовали в клубе для геев!

— Твою мать! — выругался Рауль, — Там не написано, что это клуб для геев.

— Но ты же видел, что там нет девушек?

— Это был уже третий клуб. Я был уже пьян, как цирковой скрипач, и не различал лиц. Там крутились грудастые телки. Я же не знал…

— Ты взял у меня деньги? Сколько там было?

В этом месте Жоре показалось, что Рауль покраснел, насколько можно это выражение отнести к его смуглой коже.

— Тридцать тысяч, наверное. Я не считал. Я отдам. У меня есть деньги. Я просто не знал, где разменять доллары!

Они молча пили пиво. Каждый думал о своем. Кравец думал о том, что его сын не так уж прост. Вряд ли о том же думал его сын. К тому же Кравецу было чертовски жалко, вот так просто взять и отдать полицейскому сто штук, заработанные тяжким трудом.

— Мне пришлось заплатить сто пятьдесят тысяч за то, чтобы тебя выпустили, — сказал он, слегка завысив сумму.

— Я тебя не просил, — нахмурился сын.

— Тебя могли посадить в тюрьму. Ты парня покалечил.

— Так ему и надо, пидору, — рассмеялся Рауль.

— Когда у тебя обратный билет? — спросил Кравец.

— О!!?? Ты уже хочешь избавиться от меня? — с горькой усмешкой спросил сын.

— Если честно — ты доставил мне очень неприятные моменты, — сказал Жора.

— Дети — это не только радость, но иногда и проблема! Папка.

Георгий почувствовал неприятный холодок в голосе сына. Тот осторожно трогал пальцем разбитую губу.

— Не трогай! Заразу занесешь! — сказал Кравец, — Ладно, Рауль. Вот тебе ключи. Иди домой, прими ванну и отдыхай. Я пойду на работу. Вернусь в семь часов. Никуда без меня не уходи! Телевизор посмотри. Там диски есть с фильмами.

— Хорошо, папа, — ответил кротко он.

9.

— А когда мы тебя женим, Жорка? — смеялся Павел, заметив, что Жора незаметно с интересом поглядывает на двух блондинок, сидящих за столиком напротив. Девушки кокетничали, заметив, что они вызвали интерес у этих, в общем-то еще не дряхлых, наверняка, небедных, пятидесятилетних интеллигентных старцев. Говорили громко и вызывающе.

— Я не хочу быть содержанкой! Я хочу сама всего добиться! — говорила одна, посасывая коктейль через трубочку.

— А что плохого в том, что красивый молодой человек будет тебя обеспечивать? — удивилась другая.

— Красивые и молодые все разобраны! Нам с тобой, Юла, остались лысые и пузатые…

— Да ладно! Игорек еще молодой…

— Он женат, твой Игорек… — захохотала первая. — Ты забыла?

— Ну и что? Я, между прочим, моложе его жены на семь лет! И не такая толстая…

— Но живет-то он с ней!

Надрывался высоким, хриплым фальцетом пожилой, кудрявый певец, манерно извиваясь в конвульсиях сладострастного пароксизма.

— Да ему уже поздно! Фитилек уже погас! А? Жорж? Погас фитилек? — спросил, смеясь собственной шутке, толстяк Юрка, пуская дым в лицо Георгию.

— Да нет. Он еще поглядывает на крошек. Поглядываешь, А? Жорик?

— Фитилек дрюкаешь тайком? — хохотнул Юрка.

— Женщины любят ушами, а мы старички любим глазами, — не обижался Жора на своих друзей. Женатики всегда подкалывают холостяков, хотя и втайне завидуют им. — Юра, тебе уже хватит. А то жена ата-та надает! — посоветовал Жора Юрке, заметив, что он снова разливает.

— У нас — патриархат, Георгий Львович! Бабу надо держать в узде! Ты вот не смог держать своих баб в узде и оттого сейчас вынужден пользоваться услугами дешевых проституток и хулить семейные ценности! А вот что я вам замечу. В истории педагогики гораздо больше примеров, когда только благодаря стараниям родителей дети становились великими. Гоголь, Толстой, Тургенев…

— Юрий, вы не в теме! — осадил его Кравец, — Тургенев не самый удачный пример, как, впрочем, и остальные, названные вами.

— Ну, началось опять… — Юрка наигранно, неестественно зевнул, — Любишь ты выебываться… Что значит: жить в одиночестве! Не с кем попиздеть: так вот он на нас отыгрывается…

— Мама Толстого умерла, когда ему не было и двух лет, — продолжил невозмутимо Жора, — Батя писателя, Николай, тоже умер рано. Воспитанием Льва Николаевича Толстого занималась «седьмая вода на киселе», троюродная тетка Татьяна Ергольская. А отец Ивана Сергеевича Тургенева, русского великого сочинителя, Сергей Николаевич, был гусарским офицером, небогатым дворянином, растратившим свое состояние на кутежи и карты. Возможно, вы, господа, в силу своей занятости, увлеченные гениальным языком сочинений писателя Тургенева, мало посвящены в подробности его жизни, в том числе личности родителей. Красавец мужчина, альфонс, бретер, кутила и мудила, поправивший свои дела женитьбой на богатой наследнице, Серей Николаевич, был человеком-похуистом, равнодушным ко всему, в том числе к детям. Ограничившись относительно скромной ролью чистокровного производителя, он покорно склонил свою выю под иго жены и стал сытым, деревенским, умиротворенным подкаблучником, халявщиком, охотником, картежником и бухальщиком. Он был бравый боец, герой, даже воевал и был ранен. Таким отцом я бы, лично, гордился. И мне бы хватало его примера для самосовершенствования и бахвальства перед друзьями. Я подозреваю, что он был даже близок масонам и декабристам, поскольку, согласно некоторым документам, умер он в своем имении, находясь под секретным надзором полиции.

— Откуда ты все это знаешь? — восхитился святой Павел.

— Да уж не от ума! Он пару лет программу вел про всяких писателей. Давайте, выпьем за отцов, — недовольно сказал помрачневший толстяк Юрка, после томительной паузы.

10.

На работе Кравец немного успокоился. Два часа он правил диалоги сценария какого-то внештатника, который ему подсунул заботливый Эженович.

— Тут с сюжетом все нормально, — пояснил, как всегда виновато, начальник сериала, — Но диалоги ни к черту. Сделай их немного смешнее. Вставь речевые характеристики, как ты умеешь. А то, как будто один человек говорит. Только быстро… Я тебе отдельно оплачу…

— А сам он почему не поправит, — с преувеличенным неудовольствием спросил Жора.

— Он не профессиональный сценарист. Он учитель физкультуры. Институт Лесгафта в Питере закончил. Но сюжетец интересный…

Кравец повиновался. Хотя мыслями время от времени возвращался к событиям прошедшего дня. Ну, а что собственно такого страшного случилось? Денег лишился? Ничего! Заработаем! В сентябре новый сериал запускаем! Главное, сын жив и здоров! Сегодня надо сводить его в театр! Нет! Лучше в цирк Дю Солей! А лучше на рок-концерт! Однако освободиться пораньше, как он задумал, у него не получилось. Георгию пришлось заменить Жорку Лысенко. И проторчал он на работе до 11 часов. «Ничего, — успокаивал он себя, подходя к дому, — завтра на целый день можно закатиться в картинг клуб, зоопарк или в сауну. Можно в Аква-парк, лупанарий или в дельфинарий!» Он сам уже забыл, когда посещал какое-либо культурно-просветительское мероприятие, кроме бара.

Чтобы не будить Рауля, он не стал звонить, а открыл дверь запасным ключом. Стараясь не шуметь, разулся и на цыпочках прошел к спальне. Сквозь щель пробивалась полоска света, доносилась тихая мелодия. «Не спит!» — с нахлынувшей незнакомым облаком нежностью подумал Кравец. Он осторожно приоткрыл двери и, закрыв рот, чтобы не закричать, отпрянул прочь в ужасе и омерзении…

12.

— У меня сейчас 4 миллиона в разных валютах, и я не знаю, куда их вложить, — с серьезным видом жаловался Юрка.

— Да, у тебя серьезные проблемы, — посочувствовал Жора.

— А что? Неизвестно, что будет завтра с рублем, с долларом и что — с евро! Тебе хорошо, у тебя денег не было, и нет, — парировал Юрка.

— Да. Мне хорошо, — согласился Жора.

К усатому мужику, в казацкой косоворотке, сидящему за соседним столом, подошел худой седой мужчина и протянул толстую, красную папку с бумагами.

— Роспись ваша нужна, Аарон Семенович!

— Давай ужо! — благодушно проворчал мужчина и стал просматривать бумаги, бормоча негромко: «Подчиняться авторитету пастора… наплевав на интересы других особей… после разбора пророчества… Объем стаканчика сто пятьдесят миллилитров… в духовке или в газовой плите… увеличит полет струи на расстояние до пяти метров при ингаляции яда на табак…» Что это за хуйня, а? Мудэнко?

— Это челябинская декларация прав человека, как вы просили, — подсказал ему седой мужчина.

— Пожрать не дадите, сволочи! — беззлобно, по-стариковски, пробурчал усатый, подписывая документ.

— Купи квартиру и сдавай, — посоветовал Юрке святой Павел, — деньги будут капать постоянно. Недвижимость — самое лучше вложение. Квартиры дорожают…

— Да я уже и так сдаю две двушки: свою и жены. У меня два оклада с них получается. Это вот, кстати, тебе Георгий к вопросу о роли родителей в жизни детей. Отец завещал мне две квартиры, обеспечив мне безбедное существование. В одной я живу, другую сдаю! Мне не страшны экономические потрясения!

— Это единственное твое достоинство: наличие гарантированного, халявного дохода, дарованного отцом, — сказал Жора, — Я бы отменил право наследования, или обложил бы наследство огромным налогом, чтобы молодой оболтус немного сам напрягся и сделал что-нибудь в своей жизни.

— Угомонись, Жорик! Ты просто завидуешь нам, олигархам средней руки, — погладил Георгия по голове святой Павел, — Зависть — страшная штука! Она точит твою печень и способствует выработке желчи, отравляющей твой организм. Всегда отцы старались что-то оставить своим сыновьям. Да хотя бы для того, чтобы они занимались творчеством или любимым делом: размножались и продлевали род.

— А вот и не всегда! Великие писатели развивались и творили не благодаря материальным обстоятельствам, а вопреки им! Взять великого энциклопедиста Джеймса Джойса!

— Так! Понеслась пизда по кочкам! В эфире программа о писателях! Паша! Налей ему, а то он не остановится! — воскликнул толстяк Юрка, — Я еще одной истории не выдержу!

— Слово Джой, друзья, — в переводе с английского значит радость, веселье, праздник, — не обращая внимания на замечание толстяка Юрки, торжественно начал лекцию Жора, — И папа Джойса, Джон Станислаус, оправдывал свою фамилию, радостно проводя время на вечеринках, пьянках, оргиях, утренниках и праздниках. Он обладал неплохим голосом и был душой компании, исполняя ирландские песенки. Джон Станислаус продолжал виноторговое дело, как и все мужчины их семьи, и, оттого, частенько бывал бухим. Его сын, Джеймс, мог бы припеваючи и бухаючи продолжить дело папы, но что-то его остановило. За Мери Мэй, матерью знаменитого писателя, тоже дали неплохое приданое. Но, начав жизнь с достатка, семья быстро обнищала. Халява редко приносит пользу, буржуазные друзья мои, о вы — сопливые рантье, живущие на ренту от наследства!

— А ты-то сам — кто? — не удержался святой Павел и поперхнулся от возмущения.

— Я простолюдин и честный труженик! — успокоил его Жора, — Мне ничего не оставили родители! Ничего! Но я нисколько не жалею об этом! Только заработанное твоими собственными усилиями имеет реальную цену и приносит истинное счастье! Так вот: виноторговое дело у Джойса не пошло, но отец все же смог устроиться на место сборщика налогов — непыльное и тоже халявное место. Мери Мэй занималась домашним хозяйством и воспитывала 15 детей, из которых, кстати, выжили только 10. Джеймс Джойс был вторым ребенком в семье. Пока у семьи были средства, Джеймса устроили в одну из лучших школ в стране. Но через некоторое время семья не смогла оплачивать обучение, и Джеймса перевели в другую, казенную, школу. Потеряв работу в налоговой службе, отец Джойса содержал свою многочисленную семью на мизерную пенсию. Жизнь резко покатилась по наклонной. Семья постоянно меняла квартиры, одну беднее другой, мать стремилась хоть как-то кормить семью на скудные средства, поэтому чувство горечи, презрения и ненависти к отцу у юного Джеймса росли и крепли, как и у многих детей во все времена, ожидающих халявных бонусов от родителей и получивших вместо этого хуй под нос. Впоследствии это отразилось в произведениях писателя. А ты говоришь — Отец! Хуйня это все — ваш отец! Не он определяет будущее человека. И тем более — не мать! Джеймс, мой любимый, Джойс, между тем, даже не имея сильного и волевого отца, не был безответным и слабым существом — ни в детстве, ни в юности, ни будучи уже взрослым человеком. Современники отмечали, что он всегда знал себе цену, благодаря успехам в школе, а не богатству, он уже в детстве был звездой. Он бы вынужден бороться за место в жизни, пахал, как я и как тот же Папа Карло, ежедневно и ежечасно. Не забывая при том наслаждаться жизнью во всех ее проявлениях.

— Ага! — поддакнул святой Павел, — и умер от пьянства.

— Да, — вздохнул печально Жора, — он умер от пьянства, но умер свободным! Самым свободным художником в мире. Свободным от всего, в том числе от денег отца. Авторитет отца не довлел над ним. Давайте, за Джойса!

— Я не буду за твоего Джойса пить! — закапризничал вдруг Юрка, — Хуевый он писатель, твой Джойс! Мутный! Я больше двух страниц не выдержал такой мути! Потрясающее говно! Он там накрутил, с понтом, загадок: красный цвет, зеленый цвет. Ебануться можно, какой он загадочный. Для чванов, снобов, и паршивых интеллигентов, типа тебя, которых следует гнобить в лагерях, чтобы не сеяли заразу и не преклонялись перед ложными ценностями. И читают Джойса только чтобы потом пальцы гнуть: я Джойса читал! Ах, какие метафоры! Какая эзотерическая глубина! Вам его не понять! Епть! Да это хуйня, миф, типа «Черного квадрата». Малевич прикололся, а все думают: это гениально! Охуеть, как гениально: краски черной на холст вылить и размазать! И еще этот ваш Мандельштам… Пастернак… А если бы они отца слушали, может быть, их нормальные люди читали бы!

— Непочитание и презрение родителей своих — это большой грех! — согласился святой Павел, но рюмку опрокинул.

11.

На тахте, на мятых простынях, разметав в разные стороны руки и ноги, в бесстыдных позах, неподвижно лежали три голых мужских тела. Двоих гостей он видел впервые. Это были молодые, атлетически сложенные, ярко выраженные этнические, усатые латиносы. Хоть сейчас в кино у Тарантино и Родригеса снимай о Мексике. Одно из тел, посредине этой мерзкой содомской композиции, без сомнения принадлежало Раулю. На полу валялись окурки, осколки бокалов, три (Ни хуху себе!!!) пустые бутылки из-под элитных коньяков из секретного бара, расположенного в стене, за картиной Китайского художника Венга Яна, которую тот лично подарил Георгию в Урумчи. Как они нашли бар?

— Подъем! — набрав полные легкие воздуха, гаркнул Жора, но из горла его послышалось только безобразное шипение, как из испорченного крана.

— Встать, сволочи! — прокашлявшись, повторил он попытку. Голос его дрожал от обиды и возмущения. В его доме — блядство! Нет! Это Содом! Гоморра! Его сын педик! Да что же это такое! За что ему это испытание?! Один из парней приоткрыл глаза и показал Георгию знаком: мол, пшел вон!

— Я сказал: встать! — еще громче закричал Жора, — Встать! Встать! Вставай! Суки! Я вам… Сейчас… Нахуй! Из моего дома! Пидарасы! Вставай! — он сильно шлепнул по ноге крайнего парня, да так, что отбил себе руку. Парни постепенно приходил в себя.

— Папка! — улыбнулся глупой улыбкой, ничего пока еще не понимая, Рауль. — Я ждал тебя… И заснул…

Два гостя, взлохмаченные и жалкие, смотрели на Георгия мутными взорами, стараясь припомнить, что это за хуй такой вышел из сумрака.

— Кто это? — кричал Жора, чувствительно и методично тыча пальцем в лицо парню, потирающему свою ляжку. — Кто эти люди?

Голова парня тряслась от Жоркиных тычков, как у тряпичной куклы.

— Пидорасы? А? Отвечай! Ты пидорас? Что ты творишь? А? Рауль! Ты же… — Жора, уже не сдерживая слез, ходил взад-вперед по спальне, словно раненный тигр по клетке, — ты же позор! Это никак нельзя совсем кто узнает. На хуй все… Извратитель Малхиседдок… За это убивать. Ты сам хоть бы… Эх! Знал бы не ебался вообще никогда гады такие который вас родил фашистов блядские утробные…Это содомский порочный… Кто у нас… В жопу ебаные… Суки… Зачем это все лучше никого не было сына? Собирайся я не хочу чтобы ты был здесь никогда лучше бы вообще не приезжал обнимал я не знал всуе…

— Мать знает? — собравшись, наконец-то, с мыслями, отчетливо спросил он Рауля. Один из парней нашел свои штаны и пытался их надеть. Второй укрылся простынею.

— Мать? О чем? — переспросил Рауль, натягивая пижаму. Он теперь уже смотрел на Георгия исподлобья злым взглядом загнанного волка.

— О том, что ты — педик! Что ты — хуесос! — Жора жестом показал, как сосут.

— Ты! Мерзавец! Отвечай за свои слова! — взревел злобно сын, сжав кулаки.

— Что? Я? — Жора чуть не задохнулся от ярости, — Мне? Тебя? Я тебя, гадина такая…А ну-ка! А ну-ка убирайся отсюда! Забирай своих ебаных пидарасов! — Жора, не в силах больше сдерживать эмоций, в сердцах, не больно, но картинно, пнул в живот ближайшего к нему парня, закутанного в простынь. Парень согнулся пополам, потерял равновесие и мягко повалился на диван. Что произошло после этого, Кравец уже видел, словно в кошмарном сне, сквозь синеватую пелену. Он пытался проснуться и убежать из этого кошмарного сна, но его движения были вялыми и плавными, как в замедленной съемке. Его сын, красавец Рауль, будто в боевике, стремительно подскочил и быстрой, хорошо поставленной, серией ударов свалил отца на пол. В глазах у Кравеца стало темно. Теряя сознание, Жора чувствовал удары многочисленных босых ног, которые попадали ему по лицу и по почкам, по спине и по животу. Потом сверху на него обрушилось что-то тяжелое и стало темно и тихо.

12.

— Ты не можешь оценить роль семьи в жизни ребенка, поскольку у тебя ее никогда не было, — сказал толстяк Юрка, — И не будет.

— Это почему? — обиделся Жора. — Почему это не будет? Ты что — Энгельс?

— Почему — Энгельс?

— Потому что ты непроизвольно цитируешь его «Происхождение семьи, частной собственности и государства».

— Хо-хо! Какие мы разносторонние! — воскликнул Юрка. Святой Павел поднял рюмку и постучал по ней вилкой.

— Потому что ты стар! — сказал он, — Суперстар! Потому что за тебя пойдет только какая-нибудь предприимчивая, смазливая, молодая гастробайка из какого-нибудь Кривожопинска, чтобы отжать после развода у тебя квартиру. Нормальная женщина с таким злобным, самовлюбленным старикашкой жить не будет! Потому что ты эгоист, — уточнил святой Павел, — слушать твои рассуждения о твоей непризнанной гениальности нормальная женщина не согласится. Разве только одинокая, глухая старушка, от безысходности…

— И то, если ты будешь бегать ей за лекарствами в аптеку… — добавил толстяк Юрка. — А может быть, какой-нибудь старичок? А, Павел? Старички бывают тоже симпатишные!!! Ха-ха-ха-ха-ха-ха…

— Блядь! Ты посмотри! Апокалипсис какой-то! — выругался Кравец, в притворном восхищении покрутив головой.

— Ты привык жить только для себя и отвечать только за себя, — продолжал невозмутимо святой Павел, — Винить тебя в этом нельзя! Ты не виноват. Ты воспитывался один, как волчонок в клетке зоопарка среди других волчат, и не променяешь сомнительное счастье мнимой свободы на вериги брака. Семья — это труд! Тяжкий труд! Надо спину гнуть не на себя, а на господ: на жену и на детей. Семья — это добровольное рабство. А господа еще покрикивают: тафай, тафай!

— И плетью тебя по спине! Плетью! — хохотнул Юрка, откинувшись на спинку кресла. — Позвольте, Юрий! Но ты же только что говорил, что ты в доме хозяин! — напомнил Жора.

— Ах, оставьте! Это пустая бравада! Мы, пожизненно заключенные тюрьмы под названием «семья»! Все так говорим, что мы вольноотпущенные, условно осужденные! — рассмеялся святой Павел, — На самом деле, мы с радостью идем в крепостные, потому истина в том, что отдавать гораздо слаще, чем брать! Отдавать, дарить! Это ни с чем не сравнимый кайф! Это метафизический оргазм!

— Но тебе этого, Жора, к сожалению, никогда не понять! Извини! — с набитым мясом птицы ртом, подтвердил толстяк Юрка. Крошка мяса вылетела из его рта и попала в лицо Жорки. Тот брезгливо отер щеку салфеткой.

— То есть вы — такие мудрые, великие Посвященные! Волхвы! Вы, знаете Сакральную Истину Мироздания, а мне ее никогда не постичь! — с удивлением констатировал он.

— Увы, Георгий! Это факт! Печальный — но факт! Никогда! — весело поддакнул Юрка.

— Эта простая Истина, Георгий, в древности была общим непоколебимым Законом человечества. Но, со временем, люди утратили ее, вместе с традицией почитания предков. И сегодня она открывается далеко не всем! Семья, как источник земной, истинной радости, как путь к постижению Истины, к достижению Вечности, увы, привлекает не всех.

— Ничего, что я с вами тут сижу? — спросил Жора. — Может вам пепелок стряхнуть? — он перегнулся и попытался пальчиком стряхнуть пепел с сигареты святого Павла, — Да вы прямо друиды, блять, какие-то! Волхвы, ебена мать! Я, по крайней мере, никого не обманываю, когда иду к проституткам!! А вы все погрязли во лжи, друзья мои. Иди, Юра, покайся своей жене. Не в Церковь иди! А к жене! Она есть истинный Бог! И поклонись ей в ноги. И молись на нее.

— Ну и что? Но, в отличие от тебя, мы сохранили свои семьи, в каком виде — не важно! Мы живем с семьей. Воспитываем своих детей! Гуляем с ними, заботимся о них, — спокойно возразил святой Павел, — уроки проверяем!

— Что? — вскричал Кравец, постепенно выходя из себя, — Вы? Что вы можете дать своим детям вашими лживыми проповедями? Они вырастут такими же лжецами, как вы оба! Вы говорите одно — а живете по-другому! Подлее жить, обманывая близких, нежели вовсе жить в обмане одному! Ты-то Юрка, хули перья свои обосранные распустил? Ты весь в собственном говне: меня поучаешь, как жить! (передразнивает противным, гнусным голосом, совсем не похожим на Юркин) «Я люблю свою Анжелку! Свою семью! Своего будущего ребенка! Своего сынулю!» По телефону: «Сю-сю-сю-сю! Мой зайчонок, моя пампушечка пузатенькая!» Тьфу! Блевать от вас обоих хочется! Семейные ценности! Семейные ценности не помешали нам с вами, не далее как на прошлой неделе вызвать проституток? А? Господа лжецы! А? Юра? Мне, допустим, не стыдно! Я не женат! Я никого не обманул, кроме Бога! А вы? А до этого, сколько это было раз? И в Кемере, и в Москве, и в Хельсинки! Не было? Может, хватит из себя святых корчить? А лучше признаться, что вы говно и покаяться? Хули ты о себе возомнил? А? Козлятина? — Жорка тряхнул за подбородок опешившего Юрку.

— Что? Я козел? — взревел Юрка, вскочив со стула. Он стал невероятно красным от гнева.

— Ты! — медленно поднявшись из-за стола, повторил Жора и добавил, четко выговаривая каждое слово. — Ты — пузатый, похотливый, лживый, вонючий козел! Нет! Ты не козел! Ты козлиха!

— Я? Козлиха? — от ярости Юрка стал пурпурным, словно переходящее знамя пионерской дружины.

— Ну-ну-ну… — не на шутку перепугался святой Павел, увидев, что на них смотрит весь зал, — перестаньте, ребята. Мы же взрослые люди… Юра! Ты же умный…

— Я тебя сейчас убью, — зловеще, как ковбой в дешевом, европейском вестерне, сказал Юрка, медленно и картинно беря со стола нож. Жорка резко схватил стол со своей стороны за край, и, с силой перевернув его, швырнул вместе с бутылками, фужерами, тарелками в сторону Юрки. От неожиданности тот упал, оказавшись под столом в груде посуды. Завизжали девчата на соседнем столике. На них тоже попали осколки тарелок. Кто-то, со стороны барной стойки, засвистел в милицейский свисток. Юрка, с головой, увешанной листьями салата, пытался подняться, но Кравец, с несвойственным проворством подскочив к нему, стал наносить товарищу тяжелые удары ногами по голове. Святой Павел со слезами пытался оттащить друга от другого друга, но, получив точный, невероятной силы, удар в челюсть, отлетел в сторону. К Георгию уже бежали охранники. Первого из них, добежавшего до него, он успел уложить встречным правым «крюком» на пол, второй снес его самого своей тушей. «Бей! Серега! Мама-а-а-а-а! Полиция-а-а-а-а!» Георгия скрутили. Заодно и Павла.

— Друи-и-и-и-и-д-ы-ы-ы-и-и-и-и-и-и-и-и! Убью-у-у-у-у-у… — визжал Жора истерическим визгом, словно благородная девственница, попавшая в руки мерзких насильников. Сквозь неясный туман, сквозь руки и ноги, сквозь лица и крики, он видел, как двое мужчин несли к выходу бездыханное тело толстяка Юрки, из головы которого на пол вытекала струйка крови…

13.

Жора Кравец очнулся сначала от волшебного голоса Аресы Франклин, поющей «Today I Sing The Blues», и только потом от тупой пронзительной боли в виске… Ареса стояла перед ним в строгом черном платье, с микрофоном в руках, слегка покачиваясь в такт мелодии. Кравец попытался поднять голову и громко вскрикнул от боли. Правый висок прилип к окровавленному полу. В черной луже засохшей, слипшейся крови остался пучок его волос. Сколько он так пролежал? Жорка огляделся. Все смешалось в его некогда прекрасном доме: шторы, картины, подарки знакомых художников, валялись тут и там на полу рядом с осколками ваз и бутылок, все было перевернуто вверх дном, словно после крестьянского погрома барской усадьбы.

Он, пошатываясь, пошел в ванну. В большом, в рост человека, зеркале, увидел неровную надпись губной помадой, сквозь которую мрачным призраком маячило его отражение. Лицо представляло собой синеватую массу, со щелочками глаз. Кровь была видна на лице, на груди и на ногах… Сосредоточившись, Жора прочитал:

«Quien de nosotros el purulento gay? Who is real faggot and cocksucker?»

Кровь бросилась ему в лицо. Никогда! Никогда в жизни он не чувствовал себя настолько униженным. Ему хотелось немедленно умереть. Он с ужасом понял причину жуткого, невыносимого жжения в заднепроходном отверстии. Повернувшись, он увидел в зеркале окровавленные ягодицы и, медленно сполз по кафельной стенке на пол, слово чей-то смачный, сопливый плевок. Его вырвало прямо на пол густой зеленой массой…

14.

Кравец не стал заявлять ни о пропаже автомобиля, ни о пропаже полумиллиона евро из сейфа. Безразличие и апатия волной цунами впервые в жизни полностью накрыли его, словно безжизненный, дикий пляж. Он отпросился у Василия Эженовича, и тупо пролежал на диване две недели, изредка включая телевизор, чтобы посмотреть новости. Однажды, рано утром, его разбудил звонок телефона. Жора, не открывая глаз, взял трубку.

— Папка! — услышал он знакомый голос и содрогнулся от гнева и омерзения.

— Не хочешь меня проводить? — спросил Рауль.

— Где распятие? — спросил Георгий.

— У меня твое распятие. Приезжай в аэропорт, я тебе его верну.

— Ты это… Зачем ты это сделал?

— Приезжай. У меня самолет в пять. Если приедешь, может быть, я тебе успею что-то важное сообщить. Приезжай!

Через два часа Кравец был в аэропорту. Он нашел Рауля в баре. Смуглое лицо сына было серьезно и загадочно. Он был в новой куртке, в новом свитере. Он вообще был шикарен, этот Рауль.

— Вот твое распятие, — он протянул Георгию яркий пакет. Жорка присел на круглый стульчик. Они сидели и молча курили, не глядя друг на друга в течение нескольких минут. Весь гнев, который, словно инквизиторский огонь, сжигал Кравеца все эти дни вдруг куда-то испарился.

Еще пару дней назад он мечтал медленно вырезать мошонку и выколоть глаза у своего сына.

— Выпьешь что-нибудь? — спросил Рауль, просто, как если бы они были просто хорошими приятелями, встретившимися, чтобы обсудить поход с чиками в ночной клуб.

— Коньяка, — сказал Жора.

Бармен налил ему порцию. Жора тут же его выпил.

— Я хочу тебя обрадовать, Жорж, — сказал Рауль по-деловому.

— Обрадовать? Меня? Разве может меня после всего что-то обрадовать?

— Хорошо. Не знаю насчет «обрадовать», но успокоить, наверное, может. Знаешь, Жорж, я ведь не твой сын!

— Что? Как? — Жора покрутил головой, — то есть… А кто же ты?

— Твой сын в пошлом году был убит в Каракасе полицейскими в перестрелке.

Так! Концепция полностью изменилась. Жора пытался переварить ее в своем воспаленном, изнуренном кошмаром последних дней мозгу. Он нервно потер виски.

— Подожди. А как ты узнал, что у него есть отец в России? — спросил он, — ты кто?

— Он был моим другом. Мы вместе росли. Я часто бывал у него дома, он у меня. Мы ели из одной тарелки.

— Как его звали?

— Рауль! Я же взял его документы! Мы просто похожи! Вот смотри!

— А зачем ты… Дайте еще двойной коньяк! — у Жорки пересохло в горле от волнения.

— В России хотел побывать, — просто ответил Рауль, по-детски улыбнувшись, — Я так много слышал о вашей великой стране.

— А Изабель?

— Изабель? Ну да. Изабель, Изабель. Красотка Изабель. Она умерла. Я не знаю, нужна тебе вся правда или нет? Правда — это ведь такое говно!

— Да, давай уж. Меня уже ничем не удивишь!

— Ну, смотри! Кстати, можешь не верить, если тебе так удобнее. Она была моей первой женщиной. Она все мне рассказывала о тебе. Как ты подло ее кинул. Сбежал, когда она была уже беременна…

Кравец осушил двойную порцию махом.

— Ты не волнуйся, — посоветовал ему Рауль, — а то сейчас снова напьешься раньше времени.

— А это… сын мой был педик? — Георгий жадно сглотнул вхолостую.

— Какая теперь разница?

— Был или нет?

— Зачем тебе это знать?

— Был или нет? — вспотевшие ладони Георгия непроизвольно сжались в кулаки.

— Может, не надо? Жорж? — Рауль иронично кивнул на кулаки, — Я же тебе говорил, правда не всегда нужна людям.

— Это не твое дело! Был или нет?

— Вот заладил! Ну был… Если тебе от этого легче станет. Он был мой лучший друг, брат… Ну, и, как это, любовник. Да мы и Изабель вдвоем ебали. Так что мы с тобой почти родственники…

— Заткнись! Ублюдок! — кровь закипела в жилах Кравеца, норовя порвать сосуды. Жгучие, словно серная кислота, слезы невероятной обиды выступили на глазах.

— Тихо-тихо-тихо, господа… — успокоил Георгия встревоженный бармен, — Может еще коньяка?

— Георги! — Рауль положил руку на его плечо, — не кипятись!

— Иди отсюда! Грязный ублюдок! Педрила! Быстрей! Иди быстрей… Пока я тебя не убил! — Жорка брезгливо скинул руку Рауля с плеча.

— Кишка тонка! — Рауль усмехнулся своей прекрасной ухмылкой и снисходительно, легонько и добродушно стукнул Георгия по скуле, как это делают в кино сильные парни в разговоре с младшими братьями. Затем он вздохнул, затушил окурок в пепельнице, решительно поднялся и спортивной, пружинистой походкой пошел по направлению к терминалу. Через двадцать метров он обернулся и послал Кравецу воздушный поцелуй.

— Георги! Рауль жив! — крикнул он, смеясь, размахивая распятием. — Жив Рауль! Я — пошутил! Шутка-а-а-а-а-а! Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха….

Кравец в волнении, с силой сжал пакет в руках. Руки его сомкнулись. Пакет был наполнен бумагой. Слезы моментально переполнили глаза Георгия и соленым потоком покатились по впалым небритым щекам.

15.

После ресторана скованного наручниками Жору Кравеца доставили в воронке в участок и грубо бросили в пустую каталажку. Кравец стучал в двери, кричал, требовал адвоката. Через два часа узник угомонился и попытался заснуть. Но ему не дали. Узкоглазый сержант, открыв двери, прокричал утренним петухом:

— Кравес! На вихад!

Наручники. Легкий шмон. Пятиминутный проход по длинным лабиринтам коридора, и, наконец, — знакомая, обитая кожей, дверь. Да, да! Здесь Кравец был пару дней назад. Сияя ослепительной улыбкой, словно начищенный самовар, Георгия встретил старый знакомый, капитан Свиридов, правда, в гражданской форме: светлом, щегольском пиджаке.

— Ба! Знакомые лица! — воскликнул он торжествующе, бодро вскакивая из-за стола. — Как сын?

Жора молчал.

— Джамальебиев! Сними с него наручники! — скомандовал Свиридов.

— Он буйная! — предупредил раскосый сержант, еще вчера успешно торговавший шаурмой на Савеловском рынке, снимая с Жорки наручники, — И дерется у него хороший…

— Справимся, — уверенно ответил лейтенант. — Двери закрой с той стороны!

— Чего не здороваемся? — спросил он Кравеца, когда двери за сержантом закрылись. — Не в настроении?

Жора молчал, уставившись в пол.

— У-у-у-у, как тебе губищу-то расквасили! Вытри-ка! — Свиридов бросил ему платок, — похоже, не твой сегодня день? А? Георгий? Так ведь? Не твой ведь?

— Не мой! — согласился Кравец.

— Чай будешь? Пуэр!

— Водки! — тихо попросил Жора. — И закурить.

— Ничего себе, у вас запросы, мучачо! — восхищенно покрутил головой лейтенант. — А буянить не будешь?

— Нет! — пообещал Кравец.

— Ну-ка! Давай я тебе губу-то вытру! — лейтенант заботливо промокнул платком, смоченным водкой, разбухшую, словно равиоль, губу Кравеца. Кравец сморщился от боли. Он залпом выпил предложенные человечным полицейским полстакана водки. Свиридов услужливо протянул ему половинку шоколадки «Аленка».

— Оп-па! Сервис! Закусываем, закусываем! Во-от так! Молодца! Ну, давай, рассказывай, из-за чего сыр-бор? Че ты разбуянился-то?

— Это мои друзья!

— А чего ты на друзей наехал?

— Юрка. Он первый начал!

— Не надо мне лгать! Ты первый на него стол кинул!

— Но он нож схватил! У него хватило бы ума и полосануть по лицу!

— Ты мне сказки не рассказывай! Я все видел!

— То есть как?

— Вот так! Видел я все! Очень хорошо видел. Ты был прямо ястреб! Красиво его сделал…

— То есть — как?

— А вот так! Ты, в самом деле, не узнаешь меня?

Кравец внимательнее присмотрелся к капитану. Что-то знакомое, несомненно, проглядывалось в его бородке, в его глазах…

— Не могу припомнить! Вы — были консультантом в «Детективах»?

— А подумать?

— Гример из морга на Тишинке?

— Чушь!

— Шаолинь? Настойка от педофилии из Жень-шеня!

— Тепло, тепло! А вот так? — Он встал в профиль и открыл рот.

— Суходорченко? Ты? — Жора восхищенно хлопнул себя по ляжкам.

— Кто-кто? — по недовольному лицу Свиридова было понятно, что Жора не угадал.

— Суходорченко. Ну, Индийский океан? Сейшелы? Мамуда Ухойдако? Акула-людоед!

— Тепло, тепло! А вот так? — капитан вытянул руку вперед, немного присел, напрягся и открыл рот еще шире. В это время в двери заглянул какой-то лысый сотрудник. Увидев капитана в нелепой позе, он округлил глаза, недоуменно поморгал и, закрыв двери, тихо исчез.

— Такеши Китано? — с удивлением воскликнул Жора, — Не может быть!

— Ну, хорошо, раз ты такой тормоз, давай попробуем последний аргумент, — Свиридов полез в стол, достал оттуда роскошный парик, с волнистыми волосами и, встряхнув его, надел на голову, схватил со стола пустой стакан и запел в него высоким, хриплым фальцетом, словно в микрофон:

Несомненно, это был Он! Перед Жорой стоял Роберт Плант, певец из ресторана Дома Прогрессивного Журналиста.

— Once more dead!!! — восхищенно воскликнул Жорка, будучи не в силах сдержать эмоций. Плант, заметив округленные от восторга глаза Георгия, вдохновенно подпрыгнул и запел еще громче и пронзительнее:

— Ебать-колотить! — повторял завороженный и очарованный Жорка.

— Вот именно! — довольно хохотнув, сказал Роберт Плант, обнажив ровный ряд перламутровых зубов. В это время дверь снова приоткрылась, и в нее заглянул давешний полицейский.

Увидев капитана в парике, он округлил глаза и, осторожно прикрыв двери, исчез.

— Но, позвольте… Как вы тут? Почему? В участке? Это же невероятно! С таким голосом! — воскликнул Жора.

Певец, тяжело дыша, устало плюхнулся в кресло, стянул с головы парик.

— Не знаю, как тебе объяснить… — он достал из деревянной коробки сигару, привычно и ловко отрезал кончик, — Мы уже не те… Рок умирает, Жорик. Мы должны потихоньку уходить, чтобы не быть смешными. Сюзи Кватро, Ингви Мальмстин, Барни Марсден, кому сейчас нужна их музыка? Кругом слушают такую хуйню, что страшно жить становится!

— Не скажи, — горячо возразил Жора, — Рок никогда не умрет! Никогда! В последний приезд, на Пинк Флоид народу было больше, чем на похоронах Сталина! А на Маккартни вообще все билеты за месяц проданы! Нельзя уходить, Роберт! Никак нельзя! Уступать место жлобам? Это малодушие…

— Да народу по хую, на что ходить! Это же — толпа! На митинги «За честные выборы» или на концерт Оззи Осборна. — Роберт Плант прикурил сигару и красиво выпустил дым. — Заметь, кто на рок-концерты ходит? Старички, типа нас тобой! А молодежь тупо идет на то, что модно, а не на то, что хорошо! Скоро нас будут слушать только застывшие во времени мумии, как сегодня слушают Козина, Вертинского и Лемешева. Поэтому у нас, братишка, должен быть запасной аэродром! Семья, работа, любовь. Или, как у меня — работа в полиции! Вот у тебя есть запасной аэродром?

— У меня? — Георгий задумался и с ужасом вдруг осознал, что у него нет никакого, даже самого захудалого, запасного аэродрома. Дома пусто, в душе мрак, будущее темно.

— Скажи мне, Роберт, в тебя отец вложил частицу себя? — спросил он задумчиво.

— В смысле? — поднял кустистые брови Плант.

— Ну, занимался он твоим воспитанием? Формировал тебя как мужчину, как музыканта?

— Да нет, — немного подумав, ответил Плант, — хотя, если честно, я этому рад. Если бы он меня, упаси Бог, формировал, я бы давно спился. Он ведь у меня алкаш был, от пьянки загнулся.

— Тогда, может быть, мать? — с надеждой спросил Кравец.

— Да нет. Мать была занята собой. Меня формировала музыка. Да. Музыка. И все. А мать в музыке ни бельмеса не соображала. Она была глухая. А почему ты это спросил?

— Да так… Я об этом часто думаю.

Двери кабинета со скрипом приоткрылись. В проеме снова показалась лысая голова полицейского, потом другая, поменьше и вихрастая, словно посудный ершик. Не заметив ничего странного, обе головы исчезли.

— Ну что? — Свиридов деловито, неторопливо и величаво, чтобы Жорка успел заценить, взглянул на часы «Rolex», — Протокол будем оформлять? Или так разойдемся? — он, с хитринкой глядя на Георгия, засунул остатки шоколадки «Аленка» себе в рот.

— Юрка там — как? — Кравец окончательно пришел в себя.

— Дома твой ебанутый Юрка. Пьян, как большевик на маевке. Протрезвится утром, а ты уже — опачки — дома!

— Сколько? — вздохнул Жора, почти физически ощутив себя дома, в спасительной теплой ванне с благовониями и морской солью, бокал «Henessy» в руке, Taj Mahal из колонок, и ему стало тепло и спокойно.

— Вот это — по-мужски! Молодца! — одобрительно хлопнул его по плечу капитан, почти физически почувствовав увесистую, шершавую пачку ассигнаций у себя в руке, и ему стало тепло и спокойно. Он вдруг схватил со стола стакан, легко, по-ковбойски, без помощи рук, вскочил на стол, опрокинув на пол компьютер, держа сосуд перед собой наподобие микрофона, запел в него хриплым, истошным фальцетом:

КОНЕЦ

 

Фиктивный брак

1.

Вечером, возвращаясь с работы, Николай Заколупин обнаружил в своем почтовом ящике мятую записку на фирменном бланке ЖЭКа № 6. Вот что он там прочитал: «Гражданин Н. А. Заколупин! В связи с предстоящими выборами, вам надлежит явиться в паспортный стол, для уточнения и идентификации ваших биографических данных».

— Что за хрень? — встревожился не на шутку «гражданин» Заколупин, — такого раньше не было, идентификация какая-то…

На самом деле, «гражданину» Заколупину Н. А., здоровому, молодому симпатичному человеку, тридцати лет, специалисту по компьютерной графике было отчего беспокоиться. Был в его биографии малоизвестный широкой общественности факт, который мог бы вызвать законное подозрение у паспортистов. Дело в том, что год назад Заколупин Н. А. заключил фиктивный брак с гражданкой Анной Семеновной Блохайц, пятидесятилетней одутловатой, усатой женщиной с сиплым, прокуренным баритоном, редкими, окрашенными неведомым мировой колористике цветом, волосиками на голове. Анну Семеновну он видел всего два раза: один раз, когда предприимчивый и энергичный армейский друг Женька привел ее к Николаю для того, чтобы подписать взаимовыгодный сепаратный договор о недопустимости взаимных имущественных претензий.

— Вот, Колька, невесту тебе нашел! Принимай! — весело кричал Женька, подталкивая Анну Семеновну к Николаю. — Ручку даме целуй, каналья! Вот так!

Николай, смущаясь, тронул губами протянутую натруженную и жилистую руку дамы.

— Анна! — склонив голову на манер придворных дам, представилась она и сделала нелепый книксен.

— Я сват ваш, дети мои! Сват, сват, сват! — крестился, смеясь, Женька и разливал настоящее португальское вино по стаканам.

Анна Семеновна тогда была в белой кокетливой винтажной вязаной шапочке и в серой, траченной молью кофте. Она кокетничала и строила Николаю глазки. Сошлись на пятидесяти тысячах деревянных. За эту сумму Анна Семеновна согласилась прописать Николая к себе как мужа. Второй раз он увидел ее, когда они расписывались в районном ЗАГСе. К моменту регистрации невеста, благодаря усилиям свата, была изрядно пьяна. Женька, проявив себя как лучший друг, все устроил в лучшем виде: напоил Анну, купил ей платье, туфли, цветы, оплатил шампанское, а теперь, словно брат невесты, поддерживал женщину под локоток, чтобы она не шибко шаталась. Лицо Анны было пурпурным от красного вина, а сама она была оживленная и, как ей казалось, весьма остроумна.

— Николя! Мон лямур! Айда в нумера! — кричала она на все фойе, — Гуляем пока живы!!!

Женька, опасливо оглядываясь на кряжистого секьюрити, дежурившего у входа, как мог, пытался успокоить расшалившуюся старушку.

— Николай! Согласны ли вы взять в жены Анну? — спросила худая, желтокожая женщина с лентой через плечо.

— Да, — тихо ответил Николай.

— А вы, Анна, согласны стать женой Николая?

— Йес! — озорничала Анна. Женька ущипнул ее за бедро. Анна рассмеялась.

— Обменяйтесь кольцами!

Николай долго никак не мог втиснуть кольцо на широкий палец Анны. Он вспотел и тихонько матерился.

Громко, как на утреннике, с невероятно идиотским выражением на лице, прочитала желтокожая ведущая торжеств, поправляя постоянно сползающую с покатого плеча ленту. Николай взглянул на рдеющую от счастья невесту и на минуту представил себе картину свадьбы золотой. Ему чуть было не стало плохо.

— Пусть не погаснет никогда Счастливой жизни зорька, Пусть будет счастье вам всегда, А на сегодня — горько!

С каким-то садистским выражением продолжала издеваться желтокожая женщина.

— Горько-о-о-о-о-о! — подхватил Женька!

Николай, преодолевая отвращение, прикоснулся к толстым, как оладьи, густо накрашенным губам своей «супруги». Но Анна уловила момент и, ловко обхватив своими губищами губы Николая, впилась в него долгим поцелуем. Потом новоиспеченные супруги со сватом поехали отмечать событие к Анне Семеновне домой. Это была запущенная, унылая комнатка, с облупленными дверями, с древними, старушечьими, кружевными занавесками на окнах, в коммуналке на Автозаводской улице. Старинный комод, шаткий стол, фикус в деревянной кадке, шкаф с треснувшим зеркалом, казенная кровать с металлическими гредушками, тумбочка, над которой нелепым вызовом жизнеутверждающей эстетике Николая Заколупина висела репродукция унылой картины художника Сергея Васильевича Иванова «В дороге. Смерть переселенца»: вот и вся нехитрая обстановка. Тем более дерзким казалось меню свадебного банкета: устрицы Жиральдо, лосось, маринованный в цитрусовом соусе, копченый дикий мусун, салат с бретонским омаром, ягодное тирамису, коньяк Henessy XO. Предусмотрительный сват Женька загодя заказал еду в ресторане Bravissimo. Анна Семеновна после двух фужеров шампанского разомлела и ее потянуло на сцену.

— Вы думаете, что совсем полная дура? — спросила она Николая, — А между тем, у меня два высших образования. (тут она проказливо показала Николаю язык, что как-то не вязалось с вышесказанным).

— Мы так не думаем, — смутился Николай. — С чего вы взяли?

— Я прочитаю вам мои стихи! — объявила она и, отпихнув табурет, встала в драматическую позу. Женька неистово стал аплодировать.

— Просим! Просим! — закричал он, тоном неистового фаната «Спартака».

Анна Семеновна замолкла, вспоминая строчку. Но на помощь пришел Женка:

— И я забыла вид мужских концов.

Великодушно подарил он строчку Анне Семеновне, и чуть было не упал со стула от смеха. Анна Семеновна тоже немного посмеялась, потом пустилась, было, в пляс, но, вдруг тяжело охнув, пошатнулась, осела, статуей свободы рухнула на койку и через мгновение надсадно с тягостными перерывами захрапела. Женька заботливо снял с нее туфли и бережно накрыл одеялом.

— Умаялась, невеста! Неравный брак истощил ее силы!

— За вами, сват, право первой ночи! — хохотнул Николай.

— Я не смею, право!

Они неплохо посидели тогда. Бегали в магазин еще два раза. Помнится, еще изрядно банкетировали и соседей невесты: пожилого мужика, бывшего политического узника (с его слов), и студента-медика, снимающего в этой коммуналке комнатку. Разъехались только за полночь. Утром Николай некрасиво блевал у себя дома, в туалете. Все это было необходимыми последствиями. Николаю тогда для того, чтобы устроиться на работу в престижную фирму, куда его пригласил армейский друг Женька, позарез нужна была прописка в Москве. Он снимал приличную «двушку» на Киевской, благо зарплата позволяла ему эту роскошь. А сегодня, он, увлеченный своей новой работой, уже забыл о своем нечаянном браке.

2.

В паспортном столе его встретила самоуверенная, угрюмая женщина в очках, с властным, мужским взглядом революционера-народовольца.

— Заколупин? — спросила она, читая паспорт Николая.

— Там все написано, — подсказал Николай.

— Вы тут не умничайте! Хорошо? — сказал сидящий у окна рябой мужчина с гладким, аккуратно воплощенным по волоску, пробором в редких волосах. — Мы, как и все, выполняем свои обязанности. И иронизировать тут неуместно.

— Вы приехали в Москву… — продолжала допрос женщина.

— Из Кантемировки, — подсказал Николай.

— Зачем?

— Я женился в Москве.

— Вот как? Вы женаты?

— Женат, — ответил Николай.

— Имя, отчество жены.

— Анна Семеновна Блохайц.

— Год рождения?

— Тысяча девятьсот… пятьдесят пятый… Или… Я точно не помню… — Николай грязно отругал себя за невнимательность. Но кто знал, что это вообще может когда-нибудь пригодиться.

— Прекрасно. Вы не знаете год рождения своей жены? — с преувеличенным удивлением спросила женщина в очках, — как же вы женились? Она хоть моложе вас?

— Моложе. То есть старше… Я забыл.

— Странно. Очень странно, — протянула женщина, — Вы с ней что: не живете?

— Почему? Живу. Просто…

— Это фиктивный брак! — громко и торжественно, словно провинциальный конферансье очередной номер, объявил мужчина с пробором, — Самый настоящий — фиктивный брак! Статья 218! От года до трех лет исправительных работ.

— Да что вы такое говорите? Какой фиктивный? Какие-то исправительные работы… Чушь! Чушь! Мы живем, — растерялся Николай. — Мы просто сейчас… у нас трудности… Это наше личное дело.

— Ошибаетесь! — оборвал его мужчина, — Это не ваше личное дело! Постановление мэра № 26 от 2 марта обязует органы внутренних дел выявлять фиктивные браки и привлекать к уголовной ответственности обе стороны! У вас разница двадцать пять лет! И вы хотите нас убедить, что ваш брак не фиктивный? Вы что — любите старушек?

— Пугачева и Галкин… — начал было свою защитную речь Николай Заколупин, но был грубо прерван.

— Вы что — Галкин? А знаете, что бывает за введение органов правопорядка в заблуждение? — спросила женщина.

— Да перестаньте вы… — возмутился Николай, — Абсурд какой-то!

— Мы вынуждены провести проверку. Жена ваша проживает на Автозаводской? — сказал мужчина.

— Да.

— Мы сейчас поедем к Анне (он заглянул в бумажку) к Анне Семеновне Блохайц и выясним истинное положение вещей. И Молите Бога, чтобы у вас получилось убедить нас. Мошонкин! Мошонкин!! — закричал мужчина. В дверях появился полицейский, по всей видимости — Мошонкин. — Поедешь с нами, Мошонкин. — приказал ему мужчина. — А то развелось тут брачных аферистов, как собак нерезаных. Стрелять их надо…

— Как вы смеете? Я не давал повода! — воскликнул горячо Заколупин.

— Заткнитесь! — рявкнул мужчина. По телу Николая пробежали мурашки. Он уныло поплелся за мужчиной к машине.

3.

Анна Семеновна Блохайц в этот день сидела дома. Была она нетрезва, но бодра. Накануне выпивала с Лолой, подругой молодости. Лет тридцать назад хипповали с ней подростками. Однажды даже путешествовали в Крым автостопом, расплачиваясь с дальнобойщиками своими юными телами. В Крыму жили тоже за счет своих юных тел. Лола так приросла к трассе, что не могла с ней расстаться, и хоть состояния не сколотила, но до 45 лет пользовалась неизменным спросом. Анна же подалась в институт учиться на педагога начальных классов, но была отчислена с пятого курса за пьянку. Карьера педагога у нее складывалась по нисходящей. Сначала Анна Семеновна работала в детских садах, школах и пионерских лагерях воспитателем, потом завхозом и кастеляншей и, в конце концов, уборщицей. С утра Анна Семеновна опохмелилась стаканом красного портвейна, любезно предложенным ей соседом Василием, прирожденным заключенным, и не ждала от судьбы никаких других подарков. Но вдруг услышала два звонка, что означало, что к ней пришли гости.

— Николай! — вскликнула она радостно, увидев знакомое лицо. Николай торжествующе, победоносно оглянулся на своих конвоиров. Лица их были непроницаемы.

— Анна Семеновна Блохайц? — спросил мужчина, читая по бумажке.

— Да! — удивленно ответила Анна Семеновна.

— Это ваш муж?

— Мой! — голос Анны Семеновны звучал гордо и смело, как у революционерки перед лицом царских сатрапов.

— Разрешите пройти? — скорее приказала, нежели попросила женщина с плакатно революционным лицом.

— А что он натворил?

— Разрешите пройти?

— Проходите.

Они прошли в комнату. Ничего не изменилось в комнате. Только постель на кровати не прибиралась уже несколько недель и стала похожа на кучу старого тряпья.

— Так! — снисходительно оглядываясь, произнес рябой мужчина — Значит, вы тут и проживете?

— Тут.

— И мужа, так называемого, тут прописали?

— Почему так называемого? — воскликнула страстно Анна Семеновна, — что значит: так называемого?

Николай Заколупин мысленно аплодировал своей «жене».

— Но вы же не спите вместе! И живете врозь! Налицо — фикция! Введение в заблуждение органов внутренних дел. А?

— Да какое ваше дело? — взвизгнула Анна. — Что вы лезете в нашу жизнь!

— Тогда — прошу в постель! — мужчина указал на кучу старого белья, — Докажите, что вы муж и жена! Просим! Как говорится — Горько!

— Да запросто! — задорно воскликнула Анна, — Правда, Коль?

— Подождите, подождите… Я что-то не понял. — Николай жестом осадил Анну Семеновну, которая стала снимать через голову бурую от времени кофту. — Что это за фантазии? Что вы себе позволяете?

— Ебитесь, вам сказали! — подал голос, молчавший до этого, полицейский Мошонкин.

— Вы как… Что за амикашонство?! Это же унижение! Это издевательство над людьми. — Николай от возмущения на минуту потерял дар Божий речи, — Кто вам дал право? По какому…

— Ебитесь, вам сказали! Сколько можно повторять? Вы что — тупой? — снова подал голос полицейский.

— Дайте мне телефон вашего начальства!

— Я наше начальство! Что вы хотели узнать? — приблизил к нему свое лицо рябой, дыхнув чесноком.

— Где записаннный, что я должно исполнял свою супружеских обязанностей в присутствовал посторонняя лицы? — волнуясь и оттого путая падежи, произнес Заколупин не своим голосом, а голосом певца Баскова.

— Ебитесь, вам русским языком говорят, — настаивал на своем полицейский.

— Николай! Покажем им кузькину мать? — воскликнула задорно Анна Семеновна.

— Ебитесь, сколько раз вам говорить! — возмутился полицейский.

— А где написано, что вы имеете право вводить в заблуждение правоохранительные органы и миграционные службы? — рябой мужчина злобно прищурил глаза и схватил Заколупина за грудки, — Не хотите доказывать — собирайте вещи и в 24 часа просим вас покинуть столицу. Отправляйтесь в свою, как ее… Кантемировку и там ищите идиотов! Что вы нам голову морочите? Вы даже год рождения жены не знаете!

— Пусть ебутся, в конце-то концов! — беспокойно стонал полицейский.

— Тысяча девятьсот пятидесятый! — подсказала Анна Семеновна. — Ну, давай, Николай, покажем им кузькину мать! — она предприняла еще одну попытку снять кофту. На это раз ей это удалось. Она осталась в шелковой комбинации, в тех, которые имели обыкновение носить интеллигентные дамы в середине 20 века.

— Я не буду этого делать! — вскричал Заколупин и пустил петуха. — Вы… Вы не смеете!

— Мошонкин! Составляйте протокол! — скомандовал рябой мужчина. — Мне надоел этот фарс! В конце-то концов, мы что — на базаре?

Полицейский с готовностью раскрыл планшет и сел за стол.

— Фамилие! — строго спросил он Николая.

— Коль, да давай разок! — тянула за рукав Анна Семеновна. — От нас не убудет! Пусть им хуже станет!

— Он не может! — пояснил ей рябой мужчина, приглаживая ладошкой свой аккуратный пробор, — потому что брак ваш фиктивный и не основан на взаимной симпатии и либидо! Да и какая тут может быть взаимная симпатия? Он-то еще ничего, а она — тьфу!

— Что? — возмутился Николай, — Вы хотя бы женщину не оскорбляли! Вы же просто издеваетесь над людьми!

— Ебитесь, вам говорят!!! — вскричал полицейский.

— А вы — обманываете Закон, нарушаете Государство и дурите нашего Президента! — возразила женщина-народоволец, тыча в груди Заколупина худым костлявым пальцем. — И будете арестованы до суда, как преступник, представляющий угрозу для общества!

— Пусть поебутся для начала! — строго настаивал Мошонкин.

— Он сбежит, если его оставить под подпиской о невыезде! Непременно сбежит! — согласился с ней рябой мужчина. — И еще взорвет что-нибудь! Метро или дом девятиэтажный, каким-нибудь гексогеном. Не зря же они в Москву так рвутся! Медом им тут намазано! Не сидится в Кантемировке! Чего тебе в Кантемировке не сидится, тварь?

— Ну Коль! Ну давай разок! — тянула его за рукав Анна Семеновна.

— Я не Варь!

— Ебись, давай! — больно ткнул Николая в бок резиновой палкой полицейский.

— Так! Все! Пошли! — решительно сказал Николай и, взяв покорную, словно стельную телку, Анну Семеновну за талию, повел ее к койке. Он резко, будто стриптизер-новичок, сорвал с себя брюки, рубашку, носки, с трудом нашел в куче серого, зловонного тряпья простынь и залез под нее. Рядом с ним бесформенной тушей рухнула Анна Семеновна. Пружины взвыли. Комиссия придвинула стулья поближе к кровати. Женщина села ближе всех.

4.

— Я не понял, вы что, так и будете на нас зырить все время? — возмутился Николай, в недоумении рассматривая зрителей партера.

— А вы полагали, что мы позволим вам еще раз обмануть государство? — с сарказмом спросил его мужчина. — Может, хватит дурачить нас? Все! Кончилось ваше время, аферисты! Хватит! Домой пора! В Кантемировку! Аля-улю!

Николай с омерзением отвернулся от «комиссии» и вял за грудь Анну Семеновну, всуе пытаясь побороть отвращение и пробудить в себе желание. Анна Семеновна, восприняла этот жест, как команду «Старт!», и стала своей шершавой рукой проворно тормошить поникшее, оскорбленное и униженное хозяйство Николая.

Тот в свою очередь сквозь складки кожи достиг влажной, волосатой, жесткой, словно сапожная щетка, дряблой «киски» своей «жены» и, закрыв глаза, стал с усилием представлять себе, что он лежит с Жанной Фриске. Потом пытался представить Анну Семенович, но чувствовал только Анну Семеновну.

— Видите? — комментировала, призывая к вниманию своих коллег, худая женщина, — Как он смешон в своей лжи! Я так и знала! Я была абсолютно уверена! У него ничего не выходит и не выйдет! Потому что он женился только из-за прописки и штампа в паспорте! Это брачный аферист! Импотент!

— Тихо вы! Вы мне мешаете сосредоточиться! — вскричал Николай разражено! — Ты можешь пососать? — шепотом обратился он к Анне Семеновне.

— Конечно, милый! — мурлыкнула Анна Семеновна, обдав Николая запахом мокрой пепельницы, и, словно опытный дайвер, нырнув под простынь, принялась с жаром обрабатывать «малыша». Через десять минут Николай Заколупов почувствовал, что дела пошли на лад. Он ласково отстранил голову Анны Семеновны и, перевернув ее на спину, легко вошел в ее необъятную Вселенную. Уткнувшись в конопатое плечо женщины, чтобы не видеть лица, он стал торопливо совершать фрикиции. «Скорее бы конец! Скорее бы!

Ну, давай же!» шептал он про себя, слыша возле уха пыхтение и постанывание Анны Семеновны.

— Кажется, пошло дело, — сказала женщина.

— Ага, — согласился прыщавый, — Конечно, она же ему пососала! Так бы и я мог…

— В смысле — пососать? — спросил Мошонкин.

— Да нет. Возбудиться, — смутился мужчина и поправил свой аккуратный пробор.

— Давай, парень! — переживал полицейский, — Жми! Сделай ее!

— Ты на нее смотри! Смотри на нее! Она же твоя жена! — приказывала женщина. — Что — противно?

— Прекратите комментировать сейчас же! — прикрикнул на них Николай, — Что же это такое! Вы что на футболе?

— Да, ребята, мы же мешаем ему… — согласился полицейский.

Наконец Анна Семеновна с хриплым, сдавленным криком висельника, кончила, возвестив привередливым законникам и фарисеям о том, что любовь, Правда и Закон восторжествовали! Некоторое время Николай, тяжело дыша, лежал без движения на обширном теле Анны Семеновны, как на копне сена.

— Мущщина! Живой? — тронула его за плечо женщина. Мошонкин хохотнул.

— Ну что, Николай! Поздравляю! — рябой мужчина с доброй улыбкой пожал руку лежащему Николаю, — Ведь можно было сразу по-хорошему. По-простому, по-русски, как мужик, без ваших провинциальных кантемировских фокусов? Мы же ничего сверхъестественного от вас не требуем?! Разве не так?

— Так, — согласился Николай.

— А иначе, как мы выявим брачных авантюристов и подлецов, пользующихся бесправными и бедными москвичками? Так ведь?

— Так, — согласился Николай.

— Держи краба, братан! — полицейский по-доброму встряхнул руку Заколупина, — Так держать! Тока ты частишь немного. Ты как спринтер, а надо как марафонец. Бабе надо помедленнее и подольше, чтобы она удовольствия схватила. Мне мой психоаналитик всегда так говорил. Быстро не надо, мы же не животные!

— Энее-бене-рекс! Квинтер-финтер-жекс! Эене-бене-раба! Квинтер-финтер-жаба! Вы поняли, что я имею в виду? А? Николай? — хохотнула женщина-комиссар, — Мы встретимся теперь через полгода! Раз в полгода мы проверяем законность и легитимность браков. Нас не наебешь! Так что, Николай, прощаемся ненадолго! — она хитро подмигнула Николаю и игриво погрозила ему пальчиком. — Адье! Полгода плохая погода! Полгода почти никуда!.. — фальшиво пропела она.

Анна Семеновна, не одеваясь, босиком, проводила гостей до двери, закрыла за ними. Николай сидел в кровати, укрывшись грязной, пахнущей мочой, простынею, тупо уставившись на черного таракана, медленно и бесстрашно ползущего по обутым в лапти ногам невезучего переселенца, законченного мертвеца, лежащего в безлюдной степи возле повозки, на картине русского художника Сергея Васильевича Иванова.

КОНЕЦ

 

Концерт Ридинга

1.

Сухоглотов Аркадий тяжело, словно тяжелоатлет штангу, оторвал голову от стола, взял ее, словно вес, с хрустом покрутил ею в разные стороны и, наконец, облизав пересохшие губы, окончательно проснулся от неясных резких звуков, происходивших где-то неподалеку, внутри его сознания. Немного посидев в странной, недоделанной до совершенства позе, он, наконец, понял природу этих мерзких звуков, соединяющихся в незнакомый атональный мотив. Это были сочные звуки скрипки, доносившиеся справа, где жила соседка Роза Циплак со своим маленьким ублюдком, сыном Эдиком.

— Скрипач, в жопе хуй, — горько и болезненно усмехнулся Сухоглотов Аркадий и полез в холодильник, где по его прогнозам должно было стоять пиво, но не стояло. Пришлось попить простой, с привкусом железа, воды из-под крана.

2.

— Мам! Послушай, как я уже умею! — раздался из кухни голос Эдика. Мама, стоя у зеркала, увлеченно и торопливо создавала свой облик, красила губы, подрисовывала глаза, накладывала тени.

— Сейчас! — отозвалась она. Взглянула на часы. Она опаздывала.

— Давай, сынуля, что там у тебя… — она присела на табурет.

— Вот! Слушай… — Эдик взял скрипку на плечо, прижал подбродник, закрыл глаза, положил смычок на струны и плавно провел по ним. Звук инструмента был сочный, насыщенный, звонкий, волшебный. А ведь это была обыкновенная фабричная скрипка-четвертинка, еще вчера звучавшая, как половозрелый кот, которому прищемили хвост. Но почему-то именно на маленькой кухне акустика непостижимым образом преображала звук инструмента таким образом, что он становился чистым и звонким, словно в концертном зале филармонии. Эдик играл первую медленную и печальную часть концерта венгерского скрипача Оскара Ридинга Си минор op. 35. для скрипки и фортепиано. Этот незамысловатый, и при этом очень красивый концерт из хрестоматии для 1 класса, так называемый — «педреп» (педагогический репертуар), уже много лет был обязателен для всех скрипачей начальной музыкальной школы. Он позволял почувствовать скрипку и уверовать в свои силы. Эдик уверовал в себя буквально 3 дня назад.

— Какая красота! — с театральным восторгом постанывала мама, незаметно поглядывая на часы. — Это что?

— Это, мама, концерт Оскара Ридинга для скрипки и фортепиано. Мы уже один раз пробовали играть его вместе с девочкой Людой на фортепиано. Знаешь, как красиво с фортепиано! С девочкой Людой мы играли. Ее ко мне прикрепили. А ты слышишь, какая вибрация теперь у меня? — Эдик извлек верхний звук с вибрацией.

Эта необыкновенная вибрация долго не получалась у Эдика. Но он разгадал секрет этого приема. Вибрация у всех скрипачей разная, и она является такой же индивидуальной чертой музыканта, как подвижность пальцев или его своеобразное умение воспринимать музыку и воспроизводить ее. И вот Эдик уже три дня, словно младенец только что научившийся ходить, в одиночестве потрясал самого себя своей вибрацией на кухне. Ах, что это был за концерт! Жаль, что Ридинга отчего-то не исполняют великие музыканты! А чего только стоит третья часть, самая веселая, праздничная и танцевальная, она похожа на венгерский свадебный танец. Но мама не дослушала до третьей части.

— Замечательно, сынок, — она снова чмокнула его в щеку, — Прости! Сейчас я побежала, а то у меня репетиция хора. А потом, вечером, ты мне еще поиграешь.

Она нежно поцеловала его и выскочила, легкая, эффектная, пестрая, как бабочка махаон.

3.

Эдик печально вздохнул: он знал, что вечером никто не послушает его игры. Мама приедет, как всегда, поздно ночью, когда он будет спать. Потому что она после вечернего спектакля поедет еще петь в ресторан и после ресторана как карта ляжет. А утром опять убежит, второпях чмокнув его в щеку, на ходу поедая бутерброд. А кроме мамы, у Эдика и не было слушателей. Игорь Иванович — преподаватель по специальности, с отвращением слушал игру своих учеников. Для него, бывшего солиста оркестра, а потом ресторанного скрипача, игра учеников была невыносимой пыткой…

Скрипка была мечтой Эдика примерно лет с пяти. Он сам выбрал ее среди многих других инструментов. Он прочитал книгу о великом скрипаче Генрихе Венявском, когда ему было шесть лет. Он слушал записи великих скрипачей…

И вот однажды мама возвратилась с работы загадочная и таинственная, с большим пакетом.

— Ну, разворачивай! — сказала она Эдику. Эдик развернул и увидел ее! Скрипку! Молчаливая и скромная, словно невеста, она лежала в футляре, на сиреневом бархате. Предмет его ночных грез! Он тут же, взяв смычок и приладив скрипку к подбородку, стал играть, но слышно было лишь шипение. Эдик чуть не расплакался. Скрипка безмолвствовала. Это потом он узнал, что надо поднять струны на подставку, натереть смычок канифолью. В музыкальную школу он поступил без труда, спев на прослушивании неаполитанскую песню «О соле миа» на языке оригинала. «Че белла коса на джурнэта эсоле…» У него обнаружился абсолютный слух. В школе с первых же уроков он стал проявлять себя как самородок, рожденный для скрипки. Правда, Эдик не предполагал, что в карьере музыканта ему придется столкнуться с трудностями этического порядка. Дело в том, что мальчишки в их пролетарском районе презирали скрипачей, пианистов, флейтистов, балалаечников и прочих «интеллигентов сраных», считая их людьми второго и третьего сорта. Зато в почете были боксеры, борцы, сыновья и братья криминальной братвы и просто драчуны. Завидев Эдика, дворовые пацаны окружали его, кричали ему в лицо, ставшее вдруг обидным нецензурным слово «Скрипач! Скрипач!». Они дергали его за полы пальто, давали ему пендаля, надвигали ему вязаную шапку на глаза, кидали в него снежками, грязью и просто камнями. Эдик спустя некоторое время даже стал сомневаться в правильности выбранного им пути.

4.

Закрыв за мамой двери, Эдик загрустил. Он ожидал более ощутимого эффекта от своего достижения: восторга, слез умиления, аплодисментов. Он некоторое время неподвижно лежал на диване, глядя в потолок. Прошел час, затем другой. Когда стрелки часов подошли к одиннадцати, Эдик стал потихоньку собираться. Он уложил скрипку в футляр, аккуратно накрыл ее сверху бархатной тряпочкой. Руками пригладил непокорные кудрявые вихры, взял футляр и, закрыв дверь на два оборота ключа, спустился во двор. Ярко светило солнце. Неугомонные и горластые мальчишки играли в футбол. Завидев Эдика один из них, его ровесник, худой и конопатый, похожий на бездомного, помойного кота, Цыков Вовка, стоявший на воротах, закричал противным голосом в си миноре: «Скрипа-а-а-а-ч-а-ч-ч-ч!». Но тут мяч влетел в ворота, и он заткнулся. Относительно благополучно миновав футбольное поле, Эдик подошел к двухэтажному полуразвалившемуся бараку. На него уныло глядели пустые глазницы безжизненных окон. Стекол в них давно не было, их бережливо вытащили и пропили хозяйственные мужики из ближайших домов. Барак должны были снести со дня на день. Оглянувшись и не заметив никого вокруг, Эдик зашел в единственный подъезд, без двери, пропахший мочой и помоями, открыл скрипучую дверь подсобки, где еще валялись черенки от лопат и грабель, детская коляска без колес, встал на деревянный ящик, подтянулся и запихнул футляр со скрипкой в глубину полки. Отошел, убедился, что инструмент не видно, и вышел на улицу. Эдик торопливо прошел два квартала и исчез в подъезде точно такого же барака. Он легко взлетел на второй этаж и дробно постучал в двери.

— Эдик? Ты? — услышал он надтреснутый женский голос.

— Я! — ответил он.

— Открыто! Я в ванной! — донесся до него тот же некрасивый голос, похожий на крик ночной птицы.

5.

Эдик вошел в полутемный коридор и разулся. Прошел в маленькую, плотно заставленную мебелью комнатку. Сквозь толстые малиновые портьеры с улицы пробивались солнечные лучи, образуя волшебные, сказочные, причудливые мечи из пыли. На стенах многочисленные фотографии, изображающие одну и ту же маленькую женщину в различных театральных костюмах. На одних она была в костюме амазонки, на другом в индийском национальном костюме, на третьем снимке женщина была в наряде сказочной царицы. Над столом нависал тяжелый, старинный тряпичный абажур. Вся мебель в доме дышала былинной стариной. Даже массивный диван, на котором сидел Эдик, казалось, помнил рябую жопу Сталина.

— Я ждала тебя, Эдуард, — маленькая женщина, высотой полтора метра, пятидесяти лет, вытирая синим, махровым, полотенцем обесцвеченные перекисью волосы, вошла в комнату. — Ты голоден?

— Нет, — лаконично ответил Эдик, не глядя на хозяйку.

— Ты чем-то огорчен?

— Нет.

— Как мама?

— Хорошо.

— Ты передал ей привет в прошлый раз?

— Да.

— Ты сегодня немногословен, Эдуард. Книжку мою прочитал про Незнайку?

— Читаю. Она на украинском языке. Мне надо привыкнуть.

— Ну и как?

— Смешно. Украинский язык смешной.

— Я сегодня получила от Вадика письмо. У него все хорошо. Коллектив очень порядочный. Хорошая библиотека. Только Интернет не работает. Район спокойный. До райцентра всего двадцать километров. На другой стороне речки — Афганистан. И он по утрам видит, как пастухи гонят овец на выпас, представляешь? Ты в парке хочешь покататься на машинах?

— Хочу, — ответил Эдик.

— Тогда посиди, пока я соберусь. А потом мы в кафе посидим, мороженое в кафе покушаем. Да? Хочешь в кафе?

— Да.

Хозяйка вышла. Он услышал, как она запела своим контральто с глубокой вибрацией: «Нет смысла в ваших чувственных реча-а-а-а-ах! Абсурдны и нелепы ухищренья парадии-и-игмы!!»

6.

По паспорту ее звали Клавдия. В народе — Белкой, за белые волосы. Она была маминой подругой. Вернее — сослуживицей. Они вместе пели в хоре оперного театра. А Белка еще и занималась репетиторством по вокалу. У Белки был взрослый сын Вадим. Эдик никогда его не видел. Вадим только что закончил Борисоглебское военно-авиационное училище и служил лейтенантом где-то на границе. Белка была свободной и одинокой женщиной, и Эдик, практически, был одинок. Вот и встретились два одиночества. Белка водила Эдика в цирк, в парк, брала с собой на пляж, читала ему книжки, играла с ним. Она словно вернулась в детство. Для Эдика она была единственным близким человеком в этом мире. После школы он всегда бежал к ней. А в последнее время и вместо школы.

Белка вышла к нему через пять минут нагая. Ее дряблые груди, забывшие прикосновение мужской руки, безжизненно болтались, словно две пустые хозяйственные сумки. Она присела рядом с Эдиком. Сердце его забилось в груди пойманной птицей.

— Ну, что ты? — Белка взяла его руку и положила к себе на грудь. Эдик руку не убирал. Белка перевела руку на мохнатый лобок.

— Давай! Ты же хочешь! Тебе ведь понравилось в прошлый раз?

Эдик кивнул головой. В прошлый раз действительно было хорошо. И в позапрошлый раз тоже.

— Давай, достанем его! Ну-ка? Где он? Петушок, петушок, красная головушка! Куда мы спрятались? Ку-ка-ре-куу-у-у-у-у! Ко-ко-ко! Мои хорошие! Иди сюда!? Вот он! Ты зачем спрятался? — Белка сюсюкая противным тонким голоском Мальвины, проворно расстегнув штаны, достала напрягшийся писюлек Эдика. Эдик смущенно засмеялся и отвернулся. Белка наклонилась и стала колдовать над пахом. Потом она легонько опрокинула Эдика на диван (который еще помнил рябую жопу Сталина!) и вставила писюлек в себя.

— Вот так! Вот так! — приговаривала она, закрыв глаза.

Эдик снизу смотрел на ее трясущиеся, словно тряпочные Петрушки, груди, и ему стало смешно и весело. Никто из этих уродов-футболистов, дразнящих и оскорбляющих его, никогда и не видел женских грудей! Сосунки! А он — скрипач! Да! Пусть скрипач! Но он видел полные груди у своей матери и пустые у Белки. Он видел, как занималась сексом мама с майором, дирижером военного оркестра. Она тогда, прошлой зимой, пораньше уложила Эдика спать, а он не спал, а наблюдал из-за шторки, как толстый майор, задрав ноги мамы, смешно дрыгал жопой. Эдику было обидно за мать. Ему казалось, что ей очень больно. Она стонала.

Белка встала, вытерла полотенцем промежность.

— Ты сегодня какой-то задумчивый… — сказала она.

— Я домой пойду! — сказал решительно Эдик, натягивая штаны. — А в парк? На машинках кататься?

— Это для детей!

— Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха, — гулко расхохоталась Белка. — А ты уже взрослый?

— Я пойду Ридинга готовить. Экзамен через месяц.

Эдик вышел в коридор и стал обуваться.

— Да… — Белка погладила его по голове, голос ее задрожал от нежности, — Ты и в самом деле взрослый… Эдик. Я тебе пирожков заверну, хорошо? Я сегодня пекла…

Домой Эдик возвращался с достоинством, не таясь, гордо неся скрипку в руках.

— Скрипач! Ха-ха-ха! Гляди! Скрипач! — орал, подпрыгивая рядом, какой-то вихрастый глупыш в нелепых отцовских штанах, которые были ему велики примерно на десять размеров.

7.

Сухоглотов Аркадий оторвал тяжелую голову от стола, с хрустом покрутил ею в разные стороны и, наконец, облизав пересохшие губы, окончательно проснулся от каких-то резких неприятных звуков, происходивших где-то неподалеку. Немного посидев в странной, недоделанной до совершенства позе, он, наконец, понял природу этих мерзких звуков, соединяющихся в незнакомый атональный мотив. Это были сочные звуки скрипки, доносившиеся справа, где жила соседка Роза Циплак со своим маленьким ублюдком, сыном Эдиком.

— Скрипач, в жопе хуй, — горько и болезненно усмехнулся. Ему на минуту показалось, что все это уже когда-то происходило в его жизни. Сухоглотов Аркадий в который раз за сегодняшний день полез в холодильник, где согласно его необоснованным прогнозам должно было стоять три бутылки холодного пива «Гинесс». Пива там не стояло. Шумно сплюнув горькую, густую слюну, Сухоглотов Аркадий открыл кран и сполна напился мутной воды, отдающей ржавым железом.

 

Кольцо Лилит

1.

— Итак, внимание! Смотрим в камеру! Я подаю реплику. Вы отвечаете по тексту! Готовы?

— Готова.

— Юленька! В чем дело? Где вы бродите? Почему я должен вас искать? Что это за прятки на работе? И почему не берете трубку?

— Какая прятку? Я от вас и не прячусь! Я целый день на месте! Как пчелка.

— Какая пчелка? Что вы врете все время? Я заходил и в час, и в три, и в пять, а вас нет и нет. Вы пришли сюда работать или глазки строить? Вы с Гаманюком в баре сидели в два часа!

— Что значит, я вру? Я вас не видела. Я оформляла документы, работала с клиентом. Может, и отлучилась на минутку, покурить…

— Не в моих правилах повышать тон, но вы меня вынуждаете! Я попрошу вас написать заявление по-хорошему! Вот бумага… пишите…

— Вот как? Прекрасно! Замечательно! Молодец! Значит, поматросил и бросил? Новую наложницу нашел на мое место?

— Что? Да вы… Что вы имеете в виду?

— А то самое! Ты что: уже вычеркнул меня из списка наложниц?

— Вы меня шантажируете, Юля?

— А ты хочешь сказать, что не заставлял меня под угрозой увольнения лечь с тобой в постель? И не заставлял делать феллацио на рабочем месте?

— Какая чушь! У вас не выйдет провоцировать меня! Я никогда…

— Заткнись! Знаешь, Петр, Петька. Давно тебе хотела сказать: добровольно с тобой никакая дура не ляжет!

— Вы ответите за клевету!

— В таком случае, пошел ты на хуй, говносос!

— Позвольте… Но в тексте нет такого.

— Но я ведь могу импровизировать? В жизни я бы сказала именно так!

— Да? Ну, что ж… Хорошо… Достаточно. Вы свободны.

— В смысле? Я не подошла?

— В смысле: мы вам позвоним.

— А если договориться?

— В смысле?

— Ну, вот так, допустим…

— Что вы делаете? Немедленно оденьтесь! Что вы себе… Подождите… Подождите же… Дайте, хотя бы, дверь закрою…

2.

Тусклым серебром шумели над головой листья столетних ив. Сладкий, прохладный конский щавель щекотал босые ноги Николая. В резиновых сапогах ноги за ночь вспотели и устали. Николай, закрыв глаза, наслаждался этим первозданным, босым единением с чистой природой, от которого он, живя в мегаполисе, совсем отвык, и лишь комариный зуд нарушал его душевный и телесный покой. Они с Матвеем всего два часа как на рыбалке, а ноги уже в волдырях от укусов и расчесов. Николай насадил червя и закинул удочку. Поплавок упал на середине реки Прорвы. Матвей, старший брат Николая, тщательно выбритый, словно поручик на первый бал, толстячок, сидел рядом, напряженно и внимательно глядя в предрассветное утреннее пространство. От Прорвы тянуло запахом кувшинок и чистой холодной воды. Николай краем глаза заметил, что брат тоже разулся и стал разглядывать мозоль на пальце. За два часа они поймали штук десять красноперок да трех зеркальных карпов, по кило каждый, сейчас уже вяло шевеливших жабрами в траве.

— Мотя! — обратился к брату Николай, — Можно вопрос?

— Давай, — охотно согласился Матвей, — что ж мы с тобой в кои-то веки увиделись и не поболтаем. Молчим, как сычи. Сколько мы уже не виделись-то? Года три?

— Три года восемь месяцев, — уточнил Николай, — Вот скажи мне, брат. Вот ты прожил жизнь…

— Оп-па! Почему это: я ее уже прожил? Я еще поживу! Ты что же мне так мало отпустил жизни, а, братишка? — улыбнулся печально Матвей.

— Ну, это я так образно говорю, — смутился Николай, — Скажи мне, брат, почему бабы такие ебливые? Ведь мужики не такие ебливые, как бабы! Так ведь? Не ебливые ведь?

Матвей захохотал, нисколько не заботясь о том, что рыба услышит и разбежится.

— Ты уже это заметил? Уф! Рановато! — отдышавшись, сказал Матвей.

— Не, ну серьезно, брат? Почему так?

— Сложный вопрос, братишка, — Матвей достал сигареты, закурил, стал вдруг серьезным, — Проклятая зависимость! Никак не брошу! Ты не куришь?

— Иногда…

— И не начинай! Да… Женская неверность. Воспетая поэтами древности. Возведенная в культ женщинами… Женская неверность, Колька, как, впрочем, и недолговечность браков запрограммирована у нас на уровне ДНК. Хотя в последнее время этому способствует еще и социальная обстановка: нищета, пьянство, расслоение общества, недовольство уровнем жизни, зависть, коррупция, мздоимство, криминализация общества, проституция и нравственная деградация: ее я ощущаю на своем примере. Из трогательного, чистого и наивного юноши я в одночасье за каких-то двадцать лет превратился в циничного и порочного пожилого мужика. Проклятые коррупционеры! Раньше разводов было меньше. Сейчас это просто эпидемия, покруче чахотки и черной оспы. Чаще распадаются браки, как ни странно, основанные на любви. Прагматичный подход к браку почти гарантирован от распада. В таких разумных семьях замнут любой скандал, лишь бы не утратить своего пакета акций.

— Так что получается: лучше жениться по расчету? Так получается, братка?

— А ты как женился? А? Братишка? — Матвей хитро посмотрел на Николая.

— Я по любви! — не задумываясь, сказал Колька.

— По любви… По любви… А она есть любовь-то? А? Кольк? Я вот, как ты говоришь, жизнь прожил, а на этот вопрос ответить до сих пор не могу. Любовь, любовь, а поебались и прошла твоя любовь…

— Не скажи… У меня не проходит…Ты — циник, Мотя!

— Я, Коля, вообще думаю, что женщины произошли от представителей неземных цивилизаций, в культуре которых не существовало сексуальных запретов. Ведь склонность к полигамии заложена в женщине с доисторических времен. Женщину покрывали все самцы стаи. И эта сладкая память осталась в женских генах. Вот поэтому она сегодня такая развратная. Привыкла с тех пор. Мало ей, видите ли, одного самца! А что, Колька, загуляла уже твоя? А? — он крепко хлопнул Николая по плечу, — А? Ну-ка, в глаза, в глаза смотреть?

— Да нет… Ну, так… есть кое-какие подозрения… — покраснел Колька.

3.

В День Святого Валентина Николай Краснососов возвращался с работы в приподнятом настроении. Он его приподнял на работе при помощи трех бокалов красного вина в хорошей компании, поэтому старался ехать не спеша, никого не обгоняя. После трудового дня они поздравляли своих девчат с Праздником всех влюбленных. В пиар-агентстве, где работал Николай, на восемь мужчин девчат было три: Наташа, Галочка и очаровательная Антонина Семеновна, которая уже два года была уже бабушкой, но не чуралась служебного флирта. За три года она успела «флиртануть» лишь только в своем агентстве с Витькой Уепиным, с Антоном Зугдиди и Димкой Дерковичем. А скольких клиентов она заманила в свои блудные чертоги, одному Богу известно. Она и Николаю несколько раз открыто и недвусмысленно предлагала себя в качестве сексуального объекта.

— Не задолбало однообразие? А? Красавчик? Поехали ко мне, выпьем по бокалу хорошего вина, — сладко улыбаясь кошачьей улыбкой, говорила она, легонько трогая Николая за мошонку. Чтобы не обидеть Тоню, Николай отвечал всегда расплывчато: «Не сегодня!». Но оба они знали, что до главного не дойдет. И причина была не в том, что Николай был директором пиар-агентства, а Тоня всего лишь секретарша, а в том, что Колька безумно любил свою красавицу-жену, Маринку-блондинку. Любил страстно, беззаветно, безумно, бездумно, беспричинно, до потери сознания, до сладкой боли в паху. Несмотря на то, что вместе они уже жили три года, несмотря на маленькие ссоры и неурядицы, несмотря на разницу в возрасте (Маринка была старше Николая на пять лет) и в темпераментах (Маринка была холерик, а Николай меланхолик, она была жаворонок, а он — сова), на социальный статус (Николай был директором пиар-агентства, а Маринка — безработная актриса), на разницу вкусов (Маринка балдела от AC/DC и Ozzy Osborn, Николай тащился от Баскова, Билана и Киркорова).

Благополучно миновав пост ДПС, Николай свернул в переулок Паганини и, припарковавшись на привычном месте, возле мусорного бака, мечтательно потянулся. Он чувствовал себя самым счастливым человеком на этой маленькой планете. В окне его квартиры горел свет. И этот свет согревал Николая, словно маленький неугасимый костер. Николай совсем недавно понял, что Счастье человека имеет материальное воплощение! Да, да! Это не абстрактная категория! И сейчас, через пять минут, он обнимет свое маленькое, пахнущее дорогим табаком и красным вином счастье.

— Любимая моя, свинюшечка! — вслух произнес с нежностью Николай. Он так в шутку, ласково называл свою Маринку за ее невинную безалаберность и трогательную, детскую рассеянность. То она свои грязные трусы по комнате раскидает, то окурок затушит в сковородке, то вообще заснет в коридоре, перебрав, по рассеянности, красного портвейна.

— Опять ты вина, по рассеянности, перебрала, свинюшка ты моя? — смеясь, нарочито сурово, частенько выговаривал он ей, возвращаясь после смены.

Никогда в жизни Николай еще не встречал такой невероятно желанной женщины. Хотя, в его бурной студенческой жизни девичья ротация превышала все мыслимые показатели. Но это была чистая механика. Он даже не помнил имен многих из них. С Маринкой было все иначе. Это были неземные ощущения, словно свалившиеся на него из ушата Вселенной. Он хотел ее всегда и везде, спереди и сзади, сбоку и сверху. Худой и невзрачный на вид, рядом с ней он становился неистощимым и могучим Зевсом.

— Ты у меня прямо как инопланетянка! — откинувшись на подушку, потный, обессиленный и счастливый, бормотал ей всякий раз Николай после бурного соития.

— А я и есть инопланетянка! — смеясь своим переливчатым смехом, отвечала Маринка, — вот видишь это кольцо? — она приближала к его глазам бурое, неровное кольцо из серебристого металла, надетое на средний палец, — Это кольцо с планеты Лиоэау. Его носила сама Нефертити!

— Фантазерка ты моя! — смеялся он, ласково поглаживая ее по шершавому лицу, — Нефертити такое кольцо носить не будет! Оно же из простой железки! Вот вам Кольцо от Нефертити! А вы, товарищ, не пердите!

— Это не железка, а неочищенный, облегченный гафний! У вас он в космических техно-лологиях используется… А на Землю оно попало с Лилит, — не обращая внимания на насмешливый тон Кольки, задумчиво говорила Маринка, — Лилит родилась на Лиоэау. А после того как оставила Адама, передавала его по наследству своим дочерям. Это кольцо давало необыкновенную силу ее обладательницам. Силу и свободу…

— Лилит-Лилит — в воде пердит! Да? Выпил стопку — колечко тебе в попку? Да? — глупо смеялся от собственных острот счастливый Колька.

Николай взял с переднего кресла букет гвоздик, купленных по пути в киоске, у метро, и вышел из машины. В лифте он повстречался с небритым и помятым Леней Козолупиным, соседом сверху.

— Маринке? — кивнув на букет, спросил Леня, дыхнув на Николая тяжелым двухнедельным перегаром.

— Маринке, — улыбнулся Николай, — А ты что, без цветов?

— Моя не заслужила! — хитро рассмеялся Леня.

4.

Берег Прорвы был вязкий и плавучий, и ноги Николая спустя некоторое время всасывала в себя ненадежная земная слизь, сплетение белокрыльника, багульника, трав, корней и мхов. Берега качались под ногами, как гамак. Под тощей травой стояла бездонная вода. Шест легко пробивал берег и уходил в трясину. Брат привязывал длинную лесу к кустам багульника или к деревцам молодой ольхи и ждал, пока куст багульника не начинал рваться и метаться, как живой, когда начинало клевать. Он методично вытаскивал черных окуней, на зависть Николаю, у которого с уловом было что-то не очень…

— Ну что, братишка, не идет к тебе рыба?

— Не идет! — грустно улыбался Николай.

— Ничего! Повезет в любви! У тебя с любовью-то как? Не ссоритесь со своей? Она же у тебя с гонором!

— Да всяко бывает, брат. Это же жизнь!

— Это верно, — согласился Матвей, — Так вот к вопросу о женской неуемной похоти: знаешь ли ты, Колька, что в древности существовал такой справедливый, душевный обычай: муж по закону гостеприимства обязан был уступить на ночь свою жену усталому путнику.

— Почему же он — справедливый? Я был бы против, того, чтобы какой-то путник с моей женой…

— Но согласись, братишка, что муж-то топчет свою жену, почитай, каждый день, а путник ни разу не топтал, и вообще, в пути слегка воздержался.

— Чудовищный обычай!

— Но по сути — правильный! И если ты помнишь историю, то Елена Прекрасная (из-за которой развязался вооруженный Троянский конфликт) как раз была сладким плодом такой вот случайной связи. Царь Тиндарей гостеприимно пустил переночевать к своей жене молодого красавца-чужеземца, и она вскоре после его отъезда, понесла. Елена родилась такой же красивой как чужеземец, только с грудями и манящим, курчавым лоном. Остальные дети Тиндарея были не уродами, но и не красавцами. Примерно в 12 лет, с легкой руки Тезея (ой, с руки ли?), красавица Елена легко рассталась с такой сомнительной добродетелью, как девственность. Родила от него Ифигению, которую удочерил Агамемнон. А потом пошло-поехало. Эта вертихвостка удачно выскочила замуж за Менелая и уехала в Спарту. Троянский красавец ловелас, Парис, в это время тоже был женат. Менелай принял его у себя дома как человека, накормил, искупал, спать уложил. А Елена втюхалась в него по уши и сбежала с ним! А этот гад, ворюга, еще и сокровища менелаевские прихватил! Ну, как тут не навалять ему по наглой харе! Рогоносный Менелай собирает братву и плывет на разборку в Трою. После того как Париса замочил Филоклет, Елена тут же нашла утешение в объятиях свояка Деифоба. А хули ей горевать: женский век кроток, как хуй коммуниста! А потом Менелай захватил предательницу коварную, хотел замочить ее мечом, но увидев ее грудь, передумал. Решил сначала их помять. Но как-то забылся, и они помирились. Но, правда, осадок остался. А то! Сколько славных воинов сложило головы в том нелепом десятилетнем кровопролитии из-за распутной бабы! Уж и забыли, за что воюют! Сколько непокрытых, нетоптанных, необласканных женщин осталось и в Спарте и в Трое! Но возмездие настигло Елену после смерти Менелая. Его внебрачные сыновья выгнали легкомысленную мачеху на остров Родос. Сейчас там живописный курорт. Я там бывал раза три. А тогда была ссылка! Соответственно, следует ожидать, что когда-нибудь наш Нерчинск и Тобольск тоже станут курортами! Так что, изменщицы коварные, знайте, справедливость все равно восторжествует, и рога ваших мужей достанут вас даже с того света! — сурово, словно прокурор, обратился в пространство Матвей.

— Мотя! Брат! Гля! Ля! Клюет! Блядь! Клюет! Тяни! — закричал вдруг истошно Николай.

Матвей подсек. Удилище согнулось в дугу, леска со свистом врезалась в воду. Невидимая рыба туго и медленно водила леску по кругам. Солнечный свет упал на воду сквозь заросли ветел, и Николай увидел под водой яркий бронзовый блеск: это извивалась и пятилась в глубине пойманная рыба. Матвей вытащил ее через минуту. Это оказался громадный линь, со смуглой золотой чешуей и черным плавниками. Матвей гордо бросил рыбу в ведро. Линь поднял там настоящую революцию, норовя выскочить обратно в реку.

— Это было в городе Риме, — запел вдруг Матвей, чистым, приятным тенором.

Там служил молодой кардинал, Утром в храме махал он кадилом, А по ночам на гитаре играл. В Ватикане пошел мелкий дождик, Кардинал собрался по грибы, Вот подходит он к римскому папе — Папа! Папа! Ты мне помоги!..

5.

Николай вышел из кабины лифта и осторожно, словно тать, старясь не шуметь, открыл своим ключом двери. Тихие, умиротворенные звуки музыки Judas Priest доносились из комнаты. Двери ванны были приоткрыты, и оттуда раздавались всплески. Николай просунул в щель букет и тихонько пропел тонким голоском:

— Лю-лю-лю-лю-лю-лю-лю, пуки-пуки, аси-маси-за-ка-ка-си, уси-пуси-ку-лю-люу-у-у-у-у-у-а-а…

— Блять! — услышал он грубый, короткий, словно выстрел, басовитый вскрик. Николай испуганно вздрогнул и отпрянул. Что за черт? Придя в себя, он снова осторожно заглянул в ванну. Задом к нему, подпрыгивая на одной ноге, стояла мокрая, волосатая, исполинская фигура, принадлежавшая, несомненно, не Марине, а незнакомому мужлану. Причем, очень здоровому. Вода стекала с его волосатого тела на пол, образовав лужу.

— Эй! Кто ты? В смысле — вы? — воскликнул грозно Николай, на всякий случай, спрятавшись за дверь.

— Я тут… Я прошу прощения… — бубнил басом волосатый мужчина, скача на одной ноге, словно огромный кузнечик, пытаясь другой ногой попасть в трусы.

— Марина! Сюда! Марина! Ах! — закричал Николай что было мочи.

— Что? Что случилось? — Марина выскочила из комнаты в одних трусиках, прикрывая рукой маленькие козьи груди, манящая и прекрасная в своей первозданной красоте.

— Кто это? Волосатый! Кто там, в ванной? Отвечай! — растерянно воскликнул Николай, тыча пальцем в сторону мокрого мужичка, — Марина! Кто этот человек?

— Я сейчас все объясню… — Марина была спокойна, — Ты только не волнуйся! Это…

— Да как это, не волнуйся! Это же… Я не знаю… — Николай от возмущения не находил слов.

— Это сантехник! Да, да! Сантехник! — загородила своим телом мужика Марина, — Самый что ни есть настоящий сантехник! У меня тут все залило в говно… Затопило из трубы. Труба залило. Он устранил засор труба залило… Испачкался в говне. Вот и попросился помыться в говно залило засор испачкал… От говна в ванной… Ну, что ты, Колька? Что тут такого? Ревнуешь что ли?

— А ты! Ты почему в таком виде? — Николай тыкал пальцем в ее грудки.

— В какого?

— В трусах!

— А что, я, по-твоему, должна быть без трусов в присутствии постороннего мужчины? Так?

— Что? — не понял Краснососов.

— Я должна, по-твоему, без трусов находиться в присутствии сантехника?

— Нет. Но почему топлесс?

— Я что: без трусов должна… Я спину ему терла! Без трусов, что ли, я должна тереть мочалкой? Он попросил спинку потереть. Я сняла халат, пердечно чтоб не обрызгаться бздешник мочалкой от засор! Что тут непонятного говно засор потереть нельзя? Тереть мочалкой нельзя уже спину потереть засор что бздешношч совсем без трусов! Спину уже нельзя потереть! А что? Нельзя? Нельзя халат снять? Я же в трусах же!

— Я вообще… Это какое-то… Я не понимаю.

— Разрешите, дамы и господа, я пройду? — спросил преувеличенно деликатно волосатый мужчина, уже одетый в штаны и свитер, протискиваясь между Николаем и Мариной, — Мне пора…

— А где ваш инструмент? — воскликнул Краснососов, — Где ключ разводной? Где молоток? Чем вы пробивали засор?

— Ну что, хозяйка? Все нормально я пробил? Претензий нет? — не обращая внимания на здоровое любопытство Николая, обратился мужик к Марине, надевая дубленку.

— Нет претензий! Все вы нормально сработали! Пробили на славу! Спасибо! — ответила Марина, пожимая руку сантехнику.

— Ага! Вы еще поцелуйтесь на прощание, голубки! — иронично, как ему показалось, подсказал Николай.

— Не умно! — с укоризной сказала ему Марина.

— Если снова прорвет — вызывайте! — сказал нежно сантехник. — Пробьем!

— Обязательно вызову, как только прорвет! — пообещала Марина.

— Что-то у тебя раньше не прорывало, — недовольно пробурчал Николай, когда за сантехником закрылась дверь.

— Не бурчи, Колька! — смеясь, шлепнула его ладошкой по носу, — Ты во всем видишь измену! Во всем! Тебе надо обратиться к психоаналитику! Да, да! Прошлый раз к разносчику пиццы меня взбздешно приревновал! Смех, да и только! Это не цивилизованно — ревновать! Это становится смешным! Ты сам себе не смешон?

— Я? Себе? Нет! Нисколько! Не смешон!

— Но ты Отелло! Ты страшный ревнивец!

— Правильно! Приревновал! Он ведь без трусов спал в нашей койке!

— Ну, ты посмотри на него! Как тебе не стыдно? — в отчаянии хлопнула в ладоши Маринка, — Этот несчастный узбек целый день пиццу разносил! Целый день на ногах! Он мог ведь устать? Ты-то сидишь у себя в офисе, а он все время на ногах!

— Ну, поинтересоваться я ведь должен? Если бы ты увидела в койке голую девушку, ты бы тоже поинтересовалась бы, как она там оказалась?

— Ну, полно об этом, Колька!

— Хорошо, — Николай стало сел в кресло, — Хорошо. Но ты обещай, что такого больше не повторится!

— Такого больше не повторится! — эхом повторила Маринка.

— Ну, давай, рассказывай быстрее! Как твои пробы? Ты была на пробах?

— Бука, бука! Ревнивая бука! — дразнясь, подпрыгивая, кружась жизнерадостной бабочкой вокруг мужа, хохотала раскрасневшаяся Маринка, ставшая ему вдруг еще ближе, роднее и милее, чем раньше.

— Ты сегодня такая возбужденная! Ты получила роль? — чувствуя, как проворные ручки жены расстегивают зиппер на его джинсах, растерянно бормотал Николай. «Какое это счастье — любить и быть любимым!» — чуть не плача от переполнявшего его счастья, думал Коля Краснососов, падая в бездонную пропасть неземного наслаждения, пытаясь поймать неуловимую, ускользающую от него, словно видение, Маринку.

6.

В предрассветной мгле, над тихой заводью, в зарослях багульника и пидры болотной, раздавались утренние, призывные трели лазоревого дрока. Розоватый цвет облаков отражался в прозрачной, спокойной воде. Неподвижными корабликами на рейде стояли поплавки среди кувшинок и лилий. Приятный драматический тенорок напевал незамысловатую русскую песнь:

— Эх! Русь! Матушка-Русь! — раздался из кустов надрывный богатырский голос Николая (Николая несло. Он уже пять раз отлучался в кусты по нужде), — Как все-таки здорово, вот так просто, забыв о пустой суете, посидеть у чистой русской речки, в предрассветной мгле, глядя на отражение в воде розоватых облаков, слушая трели лазоревого дрока, вдыхая полной грудью терпкий запах пидры болотной, неспешно ожидая наступления нового, удивительного дня, наблюдая плавное течение этой жизни. Как жаль, что такие моменты бывают в нашей жизни нечасто.

— Да! Епть! Но, если бы они были частыми, они стали бы обыденностью, унылой, зловонной и серой, как застиранные и обосранные трусы старого большевика, — Матвей достал фляжку и сделал мощный и шумный глоток, — Будешь?

— Давай! — Николай, застегивая штаны, появился сбоку, поспешно, опасаясь, что Матвей передумает, протянул руку.

— Показательна, братишка, в этом смысле история другой сластолюбивой месопотамской красавицы Нефертити (настоящее имя — Тадучепа), — продолжал лекцию Матвей, — Эту 15-летнюю смуглянку египтяне обменяли на тонну золотых украшений. Прикинь! Тонну! А ведь она была рядовой женой, ожидающей своей очереди в огромном гареме Аменхотепа III. Его сынишка, после смерти своего распутного, неуемного батьки, безрассудно и тупо распустил весь отцовский гарем, оставил только эту прекрасную иноземку.

Интересно отметить: он был болезненным юношей, одержимым коммунистическими идеями всеобщего равенства, братства и пролетарского интернационализма. Похоже Маркс и Ленин тайно черпали свое вдохновение из этого колодца. Так вот эта смуглянка устраивала чудесные оргии, совращала юношей, и трудно сказать, какая из ее многочисленных дочерей родилась от семени фараона, а какая от прекрасного случайного юноши. Но ее тоже ожидала позорная ссылка. Муж ее выгнал за кольцевую дорогу, где она в загородном доме воспитывала мальчонку Тутанхамона, предназначенного в мужья ее дочери.

Эти распутницы, несомненно, были связанны между собой какой-то непостижимой космической нитью. В длинном списке великих распутниц Клеопатра стояла бы не на последнем месте. Батюшка ее Птолемей…

— А что это за непостижимая нить? — перебил Николай, вытягивая пустой крючок.

— Вполне возможно, что все бляди: Клеопатра, Нефертити, Мессалина, Сара Бернар, Мария Магдалина, Елизавета Вторая, Олька Ебоду-хова и прочие необузданные, сумасшедшие вагины имеют единый корень, общее происхождение, от неземного существа.

— Ты веришь в эту нелепую гипотезу? Ты же ученый! Брат! — рассмеялся Николай, — Ты же — доктор наук! Профессор!

— Да. Я доктор. И именно с позиции доктора наук, и я осознаю, что это уже не гипотеза, — серьезно ответил Матвей, — Существует много материальных признаков присутствия внеземного разума на Земле. И этот разум не только присутствовал на Земле, но и влиял на ее формирование. Так вот, батюшка Клеопатры, Птолемей, однажды сыграл в ящик. А по обычаю того времени, его старшие дети должны были пожениться и стать правителями Египта. 15-летняя Клеопатра стала женой 13-летнего Птолемея-Диониса. Ну, какой может быть секс у половозрелой, налитой, словно дыня, девицы, с каким-то хлюпиком с детским свистулькой? Естественно, разнузданная плоть всегда грязь найдет. Клеопатра содержала целый мужской серальчик из красавцев-самцов, накаченных, откормленных, как какой-нибудь Тарзан. Кстати, это не воспрещалось законодательством. Есть бабки — содержи хоть два сераля, а нету — заведи свинарник или простую пони. Потом она повздорила с братом-мужем из-за престола. Ему, видите ли, не нравилось, что жена-сестра ведет, как ему кажется, распутный образ жизни. Какие мы нравственные! Но тут вмешался Цезарь. После нескольких терок базар был улажен. Все наладилось. Правда, Птолемей утопился. Да не беда! Клеопатра вышла замуж за следующего брата, тоже Птолемея, ХII. Там тогда все были Птолемеи. Плюнь, в Птолемея попадешь. Да только кто ж тебе даст плюнуть в Птолемея! Этот Птолемей был еще тщедушнее своего покойного братца. Еле душа в теле держалась. Не везло с братьями сладострастной Клеопатре. Она сошлась с крепким, похотливым, баболюбцем Юлием Цезарем. Приехала к нему в Рим. Он ей виллу отгрохал на берегу Тибра. Тут же родила от него сынишку. Цезарь души в ней не чаял. Собственно, отчасти из-за нее его и грохнули. Не возлюбили отчего-то римляне эту грудастую эмигрантку. Хитрющая была слишком. Марка Антония так окрутила хитростью и уловками, что он готов был на все. Она не соглашалась допустить его к своему телу до тех пор, пока он не признал ее сынишку Цезариона законным наследником Египетского престола, а младшую сестру по его приказу пришили в Милете.

7.

С некоторых пор Николай стал мучиться необъяснимой ревностью. Это болезненное и жгучее, словно удар раскаленным свинцовым молотом по жопе, чувство сводило его с ума, не давало спокойно мыслить, работать, спать. Николай не мог сосредоточиться, не мог читать, смотреть кино, наслаждаться музыкой, танцами. Он постоянно видел перед своими глазами трясущиеся в такт фрикциям грудки Маринки, ее задранные белые ноги и незнакомых здоровенных мужиков, попирающих ее одновременно с нескольких сторон. Впрочем, даже если бы это были и маленькие мужички, и знакомые, ему легче бы не стало. Парясь в сауне, он представлял, что в это время в другой сауне, здоровенные мужики, пыхтя, потея и крякая от страсти, попирают впятером его Маринку. Но самое страшное в его фантазиях было то, что Маринка кричит от восторга. Да! Он прекрасно понимал состояние неугомонного старика Отелло, на закате дней своих сошедшего с ума от этой страшной неизлечимой болезни ревности.

В четверг он решил сделать себе сюрприз и нагрянуть домой пораньше, сразу после обеда! И он сделал это. В лифте он встретил совершенно бухого соседа Леню Козолупина.

— Маринке? — спросил заплетающимся языком Леня, кивнув на букет цветов в руке Николая (Кивок получился несоизмеримо мощнее, чем предусматривалось, и Леня чуть было не упал).

— Да, — ответил сухо Николай.

— Ну-ну, — сказал Леня.

Николай вышел из кабины и достал ключи от квартиры, чтобы войти незаметно. Неожиданно двери отворились сами собой, и из квартиры вышли два кекса, один из них, длинноволосый блондин, качок, похожий на Тарзана, другой худенький негр, похожий на Тимати.

— Привет, — небрежно бросил, походя, тот, что похож на Тарзана.

— Что? Я не понял… Каково? Вы что тут делали? — возмущено спросил Николай.

— Ебались! — ответил второй, похожий на Тимати, и гулко засмеялся. «Тарзан» подхватил. Смех доносился снизу до тех пор, пока не хлопнула входная дверь подъезда.

— Кто эти люди? — взревел Николай, врываясь в спальню. Марина лежала в кровати, сладко глядя на него медовыми глазами.

— Ты? — удивленно спросила она, — Здесь?

— Что делали в моем доме эти недоноски? — Николай в гневе затопал ногами. — Какое?

— Эти двое, что вышли из квартиры моей…

— Может быть, ты бздливо пердешно разуешься? — участливо спросила жена.

— Я тебя спрашиваю…

— А почему это они вдруг — недоноски-то? — нахмурилась Марина.

— Вопросы здесь задаю я! — рявкнул Николай и топнул ногой, — Что делали эти негодяи в моем доме?

— Ничего! Просто приходили в гости…

— А это что за мокрые пятна на простыне? Это же… — он нагнулся и понюхал влажное пятно.

— Вы его еще лизните, Холмс! — подковырнула ехидно Маринка.

— Это мужская сперма! — торжествующе воскликнул Колька.

— А че — еще женская сперма бывает? — хохотнула Маринка.

— Мои подозрения подтвердились! Ты спала с ними!

— С ними заснешь, как же! — вульгарно расхохоталась Маринка.

— Ты мне изменила? — губы Кольки предательски задрожали. Глаза заблестели лихорадочным блеском и тоже задрожали, — Это подло! Подло! Подло! Мерзость! Фу! — он упал на кровать и, накрывшись подушкой, глухо зарыдал.

— Ну-ну-ну… — ласково гладила его по спине Маринка, — Кто тут у нас плачет? А где наш пупырышек? Вот он наш пупырышек! Ух, какой сонный, сердитый пупырышек! Пупырышек-пупырышек! Как тебя зовут?

Николай чувствовал, как проворные и ласковые ручки жены, словно коварные, райские змеи, лезут ему в штаны, пробуждая целиком его трепетное естество, и в эти волшебные мгновения он был готов забыть все обиды и унижения и простить все…

8.

Тусклым серебром шумели над головой листья столетних пихт. Медуница пахла так сильно, что солнечный свет, затопивший дали срединной России-матушки, казался жидким, вишневым киселем. Вокруг гулко жужжали шмели, и трещали кузнечики. Зыбкий розовый дым висел над лугом позади Прорвы. Сквозь этот дым просвечивалась бледноватая синева, а над седыми ивами висело желтое солнце.

— Я раньше не понимал женщин и не понимаю их сейчас. И, наверное, никогда уже не пойму! И ты не пытайся, братишка, — сказал Матвей с необъяснимой вселенской печалью в голосе, — Я всегда с трепетом относился к супружеским узам, считая их священными. Полагаю, в одной из прошлых жизней я был священником, жрецом, Посвященным…

— Может, Римским Папой или Кардиналом Ришелье? — хохотнул Колька.

— Может быть, — серьезно ответил Матвей, — И в этой жизни, всякий раз после того, когда мне выпадало испытание пасть жертвой сексуальных домогательств замужней женщины, я плакал в подушку. Но самое страшное, что женщины всегда находили логичное, с их точки зрения, обоснование своим изменам. Однажды у меня произошел повальный грех с женой моего друга, умнейшего, прекрасного человека, преуспевающего бизнесмена, который к тому же занимался программным обеспечением моего компьютера. Я хотел от отчаяния уйти из жизни, но у меня было много долгов, я не мог уйти вот так, по-английски, не расплатившись. Тогда я сказал этой изменщице, когда она в очередной раз пришла вкусить от запретного плода (от меня то есть):

— Ступай прочь! Блудница! — сказал я твердо, указуя ей перстом на дверь. Твердости моего духа мог позавидовать в тот момент Муций Сцеволла (тот, который за правду руку себе сжег). И знаете, брат мой, что она молвила? «Если ты меня сейчас выгонишь, я устрою твоему другу такую жизнь, мало не покажется! Я стану гремучей змеей от отчаяния, боли и тоски. И в этом будешь виноват ты! И наоборот: если ты будешь со мной весел, нежен и обходителен, я буду порхать вокруг него, как батерфляй! Между прочим, в Индии, мужчин, отказавшихся от близости с женщиной, казнили!»

У этой мадам Батерфляй все было. Ей просто от жира хотелось приключений, флирта, азарта, цветов, тайных свиданий, поклонников, много секса. И я, стиснув зубы, шел на это во имя сохранения спокойствия моего друга. А все равно, думал я, если не я, то какой-нибудь развратный негодяй, а то, не приведи Господь, сразу несколько мерзавцев наставят рога моему лучшему другу. Уж лучше — я один. И я сохранил эту семью! Сохранил для будущего. И оно будет прекрасно, потому что этот союз был основан на разумном практицизме обоих супругов. Ревностью там не пахло. Оба прекрасно понимали, что жизнь коротка и надо взять от нее по полной, не навредив при этом близкому человеку!

— Ты тоже так думаешь? — спросил Николай, — Как можно ли прощать измену своей любимой женщине?

— Можно, братишка. А, может быть, и нужно… Как-то одна девушка, с которой меня связывала крепкая любовь, позвонила и попросилась в гости. Ей было грустно в тот день: она поссорилась с родителями, подруга замуж выходит, пломба выскочила, цепочку золотую потеряла. Но в этот вечер я читал лекции в Академии Культуры, и поэтому я вежливо отказался.

— Меня пригласил поужинать один молодой человек, — сказала тогда она, — Ты не возражаешь?

Прикинь, братишка, ее пригласил молодой человек! Другой бы на моем месте возмутился, но я не видел ничего предрассудительного в совместном приеме пищи. Я сам не раз питался в ресторане с девушками и даже пару раз с парнями. Я и подумать не мог о том, что в ужине есть что-то порочное. Кроме того, моя девушка доселе зарекомендовала себя настоящей Пенелопой: звонила мне по десять раз на дню, кормила меня из рук, встречала меня из странствий на вокзалах и аэропортах. На следующий день мы встретились, как ни в чем не бывало, и неплохо оттянулись на ниве секса. Я даже не спросил про давешний ужин. Забыл. А через месяц я узнал, что тот молодой человек был мой знакомый профессор кафедры геронтологической проктологии и что ужин в ресторане плавно перешел в завтрак в постели.

— Но почему? — спросил я Пенелопу растерянно.

— Мне было одиноко и больно, — ответила она. Причем, она до сих пор считает, что один раз изменой не считается. Но ведь и от одного раза могут быть дети! Зная о генетической предрасположенности женщин к измене, я за два дня заливал грусть ящиком «Шабли» в «Приюте рогоносцев» и все простил. Ну, плохо человеку было! К тому же, в тот вечер, после лекции, я тоже провел в обществе одной нигерийской студентки. Так что фактически счет был: 1:1. Ничья. Игра продолжается. А суть этого вида измены проста: никогда не отказывай, братишка, девушке в близости, потому что тут же найдется другой. Невостребованное женское лоно может взбеситься. У ленивых пастухов волки всегда сыты. Конечно, осадок остался. Простить я простил, как Менелай, но забыть измены так и не смог. Мужчина никогда этого не забудет, запомните это, изменщицы! Все в этой жизни можно отложить, брат мой, кроме секса и любви! Даже уборку урожая яровых, запуск космического корабля, ловлю кальмара, заготовку леса, встречу с друзьями, если они мешают сексу!

— Брат! А спой песню! — попросил Колька, — Помнишь, ты пел с Аароном Израиличем? Про пиратов!

— А! Нашу, студенческую? — оживился Матвей, — Хорошо! Только, чур, ты в припеве — подпевай!

Он сбросил с плеч на сырую землю телогрейку, сделал несколько гимнастических упражнений и запел чистым, красивым драматическим тенором:

9.

— Так! Внимание! Я даю реплику! Мотор! Реплика: О! Боги! Рыбу раскумарит от несносного дарования сонма импрессионизма!?

— Беги! Боги! По Чайковскому не до дыр! На-кося, выкуси-ко ужо!

— Ура-а-а-а! Эврика! Чистой совестью нахлынуло полстакана! Всякому!

— Легкий сумрак эрмитажных залов, тронутый позолотой сиреневых трусов человеческого гения! До слова нет!

— Ой, Роза, дорогая! Прошу вас на танго однушечко!

— Я не Роза! Урод! Запомни это! Природа не бывает безобразной, Из жопы мед дает пчела, Любовь не бывает грязной, Она просто бывает зла!

— Великолепно! Марина! Но этого же нет в тексте!

— Браво! Браво! Мариночка! Браво! Гениально! В бескрайнем море конопли! Это чье?

— Мое!

— Гениально! Вы — Комиссаржевская! Вы — Пастернак! Да, да! Ну что вы…Что вы делаете? Не надо… Не надо же… Же… Ой-ей-ей-ей-ей… О-о-о-о-о-о… Давай, вот так. Сюда… Сюда… Ага вот так вот, пониже… Ага… Хорошо… Умница моя… Прелесть какая… не торопись, моя хорошая… Аркашка! Давнович! На помощь!!!! Двери закрой… Ага… На ключ… Давай, сюда…

10.

По небу бежали рваные облака, своим стремительным движением перемешивая на земле все краски. Путаница багреца, червонного и белого золота, малахита и пурпура, и синей тьмы качалась в лесных далях. Изредка солнечный лучик, прорвавшись сквозь тучи, падал на отдельные березы, и они вспыхивали одна за другой, как золотые факелы, и тотчас гасли. Предгрозовой ветер налетал порывами и усиливал эту сумятицу красок в оловянной ряби реки Прорвы. От созерцания этой красоты в душе возникала неясная тревога, которая предшествует обычно внутреннему очищению чресел. Приятный, красивый тенорок органично вплетался мягким ветерком в этот шум живой природы, добавляя в ее звуковую палитру еще несколько ярких цветов:

— Уф! Брат! Скажи мне, — вытирая слезы, отсмеявшись, спросил Матвея Колька, — А кто это сочинил? Это же прелесть, а не песни! Ну, почему мы вынуждены слушать какие-то бездарные песни, когда в нашей народной культуре есть такие шедевры?

— Это, братишка, великий народ наш, русский, сочиняет такие песни. Только народ способен на великие дела, — отвечал Матвей.

— А разве народ — это не каждый из нас? Ты? Я? А? Мотя? А? Разве это что-то особенное?

— Так эти песни и сочинили ты, я, он, она! Ее пели еще в середине прошлого века на нашем факультете, во время студенческих пьянок. Ну, что? Закусим чем Бог послал? А? Братишка? Пока гроза не началась! Гляди-ка, на небе что!

Матвей достал из холщовой сумки две бутылки виски Chivas, одну початую до половины бутылку ликера Baileys, две сосиски, головку чеснока, копченое филе шотландского лосося, размером А-4, сырок «Новость», лопатку ягненка конфи, томленую в провансальских травах, помидорку, морские гребешки а ля планша, яичко вареное вкрутую, солюшко в спичечной коробочке, картошечку вареную в мундире.

— Ты накрывай, я сейчас… — сказал Колька и скрылся в кустах. Матвей с крестьянской аккуратностью расстелил газету на траве. Выставил банку маринованных грибочков, банку черной икры, порезал хлеб. Где-то неподалеку крикнула сойка, квакнула лягушка, пукнул братушка.

— Так, все-таки ты мне не ответил, почему бабы такие ебливые, брат? — спросил Колька, возвратившись из зарослей крапивы, после удачной, быстрой и, в то же время, правильной с точки зрения физиологии, дефекации, поеживаясь от нахлынувшей прохлады. Матвей, поморщившись от запаха, который донес от кустиков грозовой ветерок, вздохнул тяжело, словно усталый дровосек.

— Главная причина неуемной женской ебливости, братишка, конечно, это врожденная планетарная гиперсексуальность, либидо через край, мужа не хватает, да еще пьет, скотина такая. И, конечно, не забывай о преимуществе женской физиологии. Женщины получают больше удовольствия в силу строения своих половых органов. Кстати, у тебя максимально: сколько раз было за ночь?

— Семь, наверное… — немного подумав, ответил Колька, — Не помню точно…

— Помнишь. Такие вещи мужчина, как правило, запоминает. У меня 14, — по-мальчишески похвастал Матвей, — Причем это случилось, когда мне было уже за сорок! Она была управляющей банка из Ельца. Приехала на экономический семинар. В Ельце вообще девчата необыкновенной красоты. Петр Первый их свозил туда со всей Руси для улучшения русской породы. С нами был еще третьим — Петр, депутат Воронежской областной думы. Петр после первого раза заснул, а мы кувыркались до рассвета. 14 раз! Я бы сам не поверил, если бы кто рассказал! Хуй пополам! Пизда в дребезги! А вот абсолютный рекорд количества половых актов для закрытых помещений у мужчин принадлежит порноактеру Джону До. Он за один день совокупился и кончил с 55 женщинами. Наибольшее количество половых актов среди баб — у леди Хаусон из холодной Норвегии. В 1999 году она сумела в присутствии комиссии ЮНИСЕФ удовлетворить за 10 часов 620 мужчин. Чувствуешь разницу? Оргазм у женщин может длиться до 40 секунд. А у мужчин в среднем 3–8 секунд. А вот свиньи могут испытывать оргазм до получаса. Поэтому предлагаю тост! Давай-ка, Колька, выпьем, за женщин, будь они неладны! Сколько из-за них горя, но зато — сколько радости и оргазмов!

— Давай! За женщин! Будь они не ладны! Прозит!

— Ух! Хороша! Грибочки попробуй, братишка! Сам солил!

— Да ладно! Ты гонишь!

— Факт — сам солил! — Матвей вытер уста рукавом телогрейки, — Так вот, Колюшка, зачастую необузданная страсть к ебле и измены женщины происходит из-за ее позднего вхождения в сказочный и манящий мир секса, — Матвей с аппетитом набросился на ягненка, что не мешало ему рассуждать, — Аппетит приходит во время еды, братишка. Хочется наесться до отвала, до блевотины. Бабенки, познавшие сполна радость плотских утех в браке, немного успокаиваются. Остывают. Им обрыдло. Но ненадолго. Могут наши девочки изменить нам из-за мести. Ты мне — я тебе! Непременно наставят рога из-за сексуальной неудовлетворенности: муж отдает себя, себя, себя, себя работе, работе, работе, вечно в командировках и вечно пьяный. Хороший повод — желание получить порцию адреналина. (Матвей заговорил писклявым голоском) Ой, мамочки, что будет? Он выебет меня сразу или потом? Новый партнер, кудрявый мачо, тайное свидание, новые руки, жаркие поцелуи. Ах! А вдруг мой узнает? Жена одного моего приятеля, йога, любила заниматься этим с его друзьями на кухне, пока тот медитировал. Кроме меня, у йога было еще много друзей. Некоторые приходили в гости по два раза в день. Йоги! Будьте осторожны с медитациями! Берегитесь друзей! Кстати, на работе поебываешь кого-нибудь?

— Нет! — твердо сказал Колька. — Зачем? Я же начальник! Это ж какие проблемы потом будут… Суды…

— Молодец! — похвалил Матвей, — Так держать! По статистике, большинство измен происходит именно в трудовом коллективе. Именно там закручиваются служебные романы. Так что же, на работу не пускать? Пусть в тереме сидит? Но домой электрик или сантехник может прийти, а также полотер, массажист, инструктор по фитнесу, домашний доктор, друг дома, в конце концов. Волевая женщина-диктатор имеет больше шансов завести себе кого-то на стороне, чем покорная, бессловесная рабыня. Долой диктатуру! Жен к ногтю! У тебя Маринка диктатор?

— Диктатор! — согласился Николай.

— Любишь ее до сих пор?

— Безумно, — потупил глаза Николай.

— Хреново, брат. Очень хреново. Чем больше женщину мы любим, тем больше у нас шансов стать обладателем ветвистых рогов. Молодые девчонки, только что выскочившие замуж, с еще нерастраченной сексуальной энергией, также скорее наставят вам рога, чем изнуренная бытом старушка. Но самый опасный возраст — это 35 лет. Муж уже опостылел, да она ему тоже, а хочется ласки и оргазма. В 35 за женой глаз да глаз.

— Маринке 35 лет, — вспомнил Колька.

— Ну, все! Считай, что у тебя рога, брат мой! К тому же, образованные жены чаще изменяют, чем дуры неграмотные. Она же у тебя — актриса?

— Актриса.

— Ну все! Пиздец! Ты — попал!

— Ну, прекрати, Мотька! Что ты дразнишься? — рассмеялся Колька.

— Долой образованных женщин! За верность, олень! Выпьем за это!

Они чокнулись. Выпили. Посидели дружно, помолчали.

— Подружки ходят к ней? — спросил, деловито закусывая, Матвей.

— Нет. Только друзья.

— Друзья? Хорошенькое дело. Симпатичные друзья-то? А то ведь наличие раскованной незамужней подружки тоже может подтолкнуть твою жену к измене, — продолжал рассуждать Матвей, — Незамужним подружкам свойственно хвастаться сексуальными победами и делиться радостью постыдных утех. Что вызывает нездоровую зависть у вашей неудовлетворенной половинки.

— А вообще, брат, есть такие женщины, которые не изменяют?

— Теоретически — есть, братишка. Но только потому, что нет возможности, объекта, благоприятного стечения обстоятельств. Каждая может признаться себе, что хотела бы изменить, да страшно.

11.

В тот памятный день Николай жопой (или как говорят ханжеские снобы — сердцем!) чуял неладное. Еще бы! После обеда его пронесло. Пронесло, как сопливого мальчишку! Вроде не ел ничего особенного: лангусты, фаршированные ананасом, почки гамадрила, запеченные под сыром, лягушачьи окорочка в чесночном соусе, сасими из яичек рыбы фугу. Едва его немного отпустило, после того, как он дважды проблевался, Николай вызвал такси и поехал домой. Какая-то непонятная тревога хватила его и не отпускала в течение всего пути. Лифт не работал. Николай бегом поднялся на свой девятый этаж и, тяжело дыша, открыл двери. В коридоре стояли два мужика в оранжевых жилетках, судя по характерному разрезу глаз — представители одной из восточных окраин бывшего Советского Союза. Один из них был без штанов. Николай, уже плохо соображающий от такого поворота дел, с размаху въехал ему в глаз и повернулся, чтобы въехать второму, но тот охнул и шмыгнул мимо Николая в двери. На кухне сидели человек шесть мужчин азиатского вида, без штанов, но в форменных, оранжевых куртках с надписью «РосПромАвтодор», выдающих в них дорожных рабочих, и пили чай из блюдечек.

— Здиравствути! — приветливо сказал самый старший из них, бровастый старик в чалме.

— А ну-ка вон отсюда! Быстро! — взревел Николай.

— Марина! — закричал он, бросившись к двери спальни. То, что он увидел, не поддавалось никакому логическому объяснению. Его Маринка… Его Любимая Маринка… Она… Она была… О! Нет! Николай оторопел и обессилено сполз по стенке…

12.

Высоко, высоко в небе весело и жизнеутверждающе верещал жаворонок. В камышах громко, болезненно и безобразно кричал баклан. В небе парил серый вихляй и пестрый полевой бздунок. Невдалеке в густой траве пищала серуха. Ей вторили головач, иволга и болотный яйцелом. Издалека доносилась грустная незамысловатая русская песня. То пели свою печальную песнь одинокие русские бабы на покосе: «Расскажу тебе я, Вася, как я с милым наяблася-а-а-а-а…» Васильки кивали в такт простому мотиву своими печальными, синими головками. В кустах багульника трещал кузнечик. Легкий, игривый ветерок играл в прятки с травой и приносил из кустов запах человеческого говна.

— А скажи мне, Матвей, как узнать: изменяет ли тебе жена или нет. Вы ведь, у себя в Академии, наверняка, занимались этим вопросом? А? Ведь занимались, изучали? А? — Николай хитро рассмеялся своим рассыпчатым, словно сухой вермишель, смехом.

— Этим занимались ученые во все века, братишка, — Мотя помрачнел, вспомнив последние неудачи своих изысканий, интриги в родном Институте геронтологической сексопатологии, — На ощупь это, братишка, не определишь. И не пытайся. Визуально тоже все, вроде бы, на месте в тех же объемах. Тут надо стать немножко психологом, психоаналитиком и сексопатологом. Смотри: твоя жирножопая жена стала вдруг красавицей-моделью. Новые тряпки, новая прическа, грудь топорщится, лихорадочный взгляд, маникюр, педикюр, новые трусы, навороченный лифчик, зад ходит ходуном. Все! Щупайте голову! Или — отказывает тебе в близости: «голова болит, устала, отстань, завтра, послезавтра, мне нельзя. От тебя плохо пахнет». Принюхайся к ней сам! Если пахнет боксерскими перчатками — значит ее ебет боксер. Если конем — конюх! Если говном — сантехник!

— Мне моя никогда не отказывала. Даже в менструацию… — похвастался Николай.

— Это не красит ее. Это красит простыни! Ха-ха-ха-ха-ха… — заразительно расхохотался Матвей, — Идем дальше: задерживается на работе. Работы много. Ага! Знаем мы эту работу! Сами задерживались!

— Моя не работает! Всегда дома! — сказал Колька.

— Прекрасно! Ты счастливчик! Тогда смотри: по выходным уходит к подружке, на курсы, в фитнес, в библиотеку, в фонотеку, на шоппинг. Это тоже признак! Или появились дорогие цацки, цветы с работы приносит, духи новые, дорогие. Тогда бери кнут и по жопе! Женская измена, Колька, если она совершена в браке, после юридически оформленных обязательств, по сути — преступление. Тогда естественным будет и наказание? В Иудее таких забрасывали каменьями. В некоторых странах Азии — смертная казнь за измену еще не отменена. В Африке отрезают клитор.

— Ужас! — округлил глаза Колька, — что ж они лижут?

— Я же советую тебе, брат, узнав об измене, прощать. Бить, конечно, надо, легонько, ради этикета. На конюшню ее и всыпать легких, гламурных плетей, в черных чулочках, да в черной масочке! Не пристало нам с рогами ходить. А вообще, сегодня мораль уже допускает адюльтер как норму супружеских отношений. Мы с моими студентами проводили на кафедре исследования, братишка. И они показали: 11 % детей в стране родились не от законных отцов. Шансы женщины залететь от случайного партнера гораздо выше, чем от постоянного. 50 % всех женских измен приходится на период овуляции и дни сразу после месячных, когда она не может понести. Каждый 15-й ребенок не только «чужой», он еще и зачат в ситуации, когда в матке женщины находится сперма двух мужчин. Один из них — законный муж. А шансов больше победить у любовника!

— Какая-то аморальная биология! — воскликнул Николай возмущенно, — Тебе не кажется?

— Увы, брат. Но это факты! Неистовый, неуемный, кудрявый, мускулистый, веселый хохотун-любовник выпускает в новую партнершу до 600 млн. сперматозоидов, а постылый, хмурый муж всего 150–300 млн. Там внутри лона эти сперматозоиды начинают биться, как татары и русичи на Куликовском поле. Основная масса сперматозоидов — это бойцы. Их — 85 %. Они выпускают яд в энергичные воспроизводящие сперматозоиды. Этих всего 1 процент. У любовника «убийц» всегда больше, чем у мужа.

13.

В спальне Николая, возле кровати, стояла небольшая очередь, человек десять абсолютно голых мужских особей с раскосыми глазами. В то время как трое счастливчиков торопливо и некрасиво покрывали его жену. Маринка визжала и извивалась, и как показалось Николаю, совсем не от ужаса и боли.

— За миной будиши! — тронув Николая за рукав дорогого пиджака, сказал ему крайний мужчина негромко, — Мариночка сказаля болиши не занимает! Мущь пиридет!

— Я — муж! Слышите? Я — Муж! Это о чем-то вам говорит? А? А ну-ка прекратите сейчас же это безобразие! — гаркнул, как ему показалось, грозно, Колька. На него растерянно и жалобно смотрели те пользователи, которые уже были заняты в процессе соития. Они с неохотой поднимались с измятой постели.

— Марина! Что тут такое происходит? — Николай схватился за виски, — Мариночка! Это же… На моей кровати? Обутые! Кто разрешил? А ну-ка вон все отсюда! Марина! Ага-а-а-а-а-а! Теперь-то ты не будешь отрицать, что ты мне изменяешь? А?

— Не… Теперь не буду, — спокойно согласилась Марина, словно проигравший гроссмейстер, старательно вытирая полотенцем сверкающую от влаги промежность. — Теперь ты уж точно меня застукал, чертенок! Ничего от тебя не скроешь!

— Так значит, ты и в прошлый раз тоже мне изменяла, тогда с Тимати?

— Это — который черненький?

— Да! Черненький! — противным голосом передразнил ее Николай.

— Вы уж пирастити нас, ради Бога! — извинялись, надевая штаны, гастробайтеры, — Ми ни хатела!

— Да уж, куда там, не хотели! — язвительно сказал Николай, — Вижу, как не хотели! Всю кровать обтрухали своей спермой вонючей, гады! Понаехали сыда… Я же не еду в ваш Душанбе и не ебу ваших баб?!

— Ну, хатити, ми вам постираем тут пиростини? — заискивающе спросил самый старший из них, бородатый седовласый старец в чалме, делающей его похожим на киношного визиря.

— Что? — возмутился Николай Краснососов, чуть не плача от досады. — Вон! Вон из моего дома! Марина, Марина! Как ты могла? — рыдания сотрясали тело Николая. — За что же мне такое наказание? После всего, что между нами было… Ма-ма-а-а-а-а… Ма-му-ля-а-а-а-а-а-а…

— Не плачь, Колюшка! — погладила его ласково по плечу Марина, — Не плачь, родненький… Скоро все это кончится!

— Что кончится? Почему? Почему это кончится? — рыдал Колька.

— Я улечу на Лиоэау! Я выполнила свою миссию…

— Какую миссию? Что ты бурбишь? Что ты, Марина, выдумываешь все время? Зачем? Ох-ох-ох-оц-оц-оц-оц-цо-цо-цо-цо-о-о-о-о-о…

— Ну, перестань плакать Колька! А то и я сейчас заплачу! Ну, Коленька! Не пла-а-а-чь! Где наш пупырышек? Где наш пупырышек маленький?

— Не смей трогай моего маленькие пупырышков! Я не хочу трогать пупырышков такими после руками этих грязных гастробайтеров…

— Ну-ну-ну-у… Не надо так… вот так… хорошо. Иди ко мне… Вот так… Вот так, мой хороший…

14.

После обеда тучи неожиданно исчезли. Солнце нещадно палило землю. Рыба ушла на глубину, спряталась в густо поросших водорослями заводях Прорвы. Клевать совсем перестало. Матвей снял свитер, майку и остался в одних синих, сатиновых трусах. Колька последовал его примеру. Они, не сговариваясь, решили полежать после обеда, чтобы жирок завязался. Высоко в небе метался чибис, распевая миру свою радостную песнь. Где-то неподалеку в плесе сюркала арама, пыпыркал бекас. В вышине неподвижно парил старый кумай, высматривая добычу. Пролетел, брюлькая и ссыкая, стремительный пыжик. За ним — курлюкнула озорная сизорванка.

Не спеша, переваливаясь с ноги на ногу, прошел мимо Матвея жулан. Застыла монументом у берега, возле кувшинки, на одной ноге стройная царица болот, цапля.

— Но разве человечество не стремится в своей эволюции к совершенству брачных отношений? Ведь у большинства людей такое понятие, как Верность, является основополагающим во взаимоотношениях? Разве не так? — задумчиво глядя на цаплю, спросил брата с надеждой Николай. Матвей разомлел после второго стакана виски.

— Понимаешь, братишка! Говоря о верности, почему-то всегда имеют в виду верность женскую. Вспоминают Пенелопу, не Круз, а Одиссееву телку, Кончитту из «Юноны и Авось», или Ярославну, жену князя Игоря. Создается ошибочное впечатление, что мужской верности как бы вообще не существует в природе. Да! Мужская верность не воспета в песнях. Ей не посвящены пословицы и поговорки, о ней не поют акыны и бояны и не слагаются баллады и песни. Но она есть, была и будет!

Что же вообще такое верность? Верность (от латинского Fides) изначально — это Римская богиня, олицетворяющая верность договору. Ей даже храм отгрохали где-то в Риме, настолько она была люба и почитаема. Верность призывалась как при заключении государственных, так и частных соглашений. В армии это понятие означало преданность своему императору. То есть, верность может существовать только при заключении какого-то договора, пусть даже нравственного. Не заключил договора — гуляй напропалую и не кори себя попусту.

Если быть объективным, то первым образцом верности был наш прародитель, сам Адам. Если помните, то вкусила от яблока познания именно Ева и не одна, а с подлым Змеем-искусителем. За этой талантливой метафорой скрывается горькая правда. Увы! А наш брат, Адам, яблока не ел. И в связях со змеем замечен не был! Вот так-то!

А вообще, верность, понятие молодое, относительно истории социальных отношений. Человек изначально сотворен полигамным существом. В стаях, где он изволил пребывать, царил, извините за выражение, разнузданный промискуитет. Верность, вероятно, ровесница семье. Согласно Энгельсу, семейные отношения возникли на рубеже… Не помню… Ну да хуй с ним, с Энгельсом! Таким образом, сохраняя верность своей единственной, живя в моногамном браке, он как бы насилует свою природную сущность.

Согласно устойчивому выражению: «хранить верность», я позиционирую это понятие с неким скоропортящимся продуктом, который нуждается в консервации и пастеризации. А если так, то где лучше всего хранить верность? На корабле, в подводной лодке, в космическом корабле, в тюрьме. То есть, в закрытом, законсервированном пространстве. Многие мужчины хранят верность и на воле, но говорить об этом стесняются: в мужском обществе это считается моветоном.

Если мы с большой долей искренности, анонимно проанализируем свое поведение и сопоставим его со своими помыслами, то получим интересный результат. Оказывается, мы, мужики, храним верность в следующих случаях: неохота напрягаться, из страха заразиться дурной болезнью (как будто болезни бывают еще умными!), из боязни огласки и из страха утратить авторитет руководителя, по причине усталости или немощи, гипотетичный объект измены страшная, как черт, жадная, бухая, смердящая, старая, мятая, пыльная, тупая, из-за отсутствия времени, из-за страха провалиться в пучину бешеной страсти и не выбраться оттуда, из-за чувства ложного стыда, потому что партнерша — тормоз, из-за низких гормональных и сексуальных возможностей, негде, из-за страха ответственности и возможной беременности партнерши, ну, и, конечно же, самая распространенная причина верности — состояние глубокого опьянения. В современном обществе верность считается анахронизмом, граничащим с психическим отклонением. Мужская верность вообще считается постыдным качеством. В теплой компании, в сауне, с пивком, о чем говорят мужики: об инвестициях, об ионосфере, о депозитной марже? Не надо лукавить. Мужики в бане говорят о бабах. Кто из нас хотя бы в мечтах, снах и грезах, время от времени не изменял своей единственной. А наяву нам нет-нет да и стукнет в голову шальная моча: а почему нет? Однова живем. А большинству моча постоянно стучит. И непременно достучится. Хотя, у каждого мужчины найдется парочку случаев, когда он отказал женщине не из эстетических, а из нравственных соображений.

Вспомним хотя бы историю из книги Бытие об любимом сыне Иакова и Рахили Иосифе прекрасном. Родные братушки продали паренька в рабство мадиамским купцам. Рабство у него, правда, было мажорное: он управляющим служил в доме богатого египтянина. А жена этого египетского олигарха положила глаз на еврейского юношу. И однажды говорит ему по-простому: Спи со мной! Но Иосиф спать не хотел. Бодрствовать он желал. Упрямый был пацан. А однажды она сорвала с него штаны, а он испужался и убежал. И тогда что она учудила: заорала слугам, что вот, мол, хотел надо мною Еврей надругаться, а я штаны успела у него схватить.

Братишка мой! Будь осторожен, когда в Хургаду в следующий раз поедешь, чтобы не повторить ошибки Иосифа! Правда, можно сказать, что в данном случае Иосиф хранил верность своему хозяину и поэтому отказал в близости его любвеобильной супруге, но мы говорим сейчас о мужской верности вообще.

Примером мужской верности можно считать и гениального писателя и легендарного кутилу Френсиса Скотта Фицджеральда. Да, мало кто его видел трезвым, но жену свою Зельду он при всем этом просто обожал. Правда, пышка Зельда, кстати, тоже не просыхала. Так что вполне справедливым оправданием верности Скотта может быть и то обстоятельство, что он был просто не в состоянии изменять, и к тому же они с Зельдой не разлучались.

Александр Грин тоже хранил верность своей жене до самой смерти. Правда — второй жене. Первой он не мог уже хранить верность хотя бы потому, что у него была вторая. И к тому же он тоже не просыхал. А пьяному вполне хватает и одной женщины, которая согласиться терпеть его пьянство.

Да зачем далеко ходить: я и сам не раз хранил верность. Помню случай: женился я как-то на самой прекрасной женщине в мире. Прознала про это другая девица, неписанной красы. Она в овощном магазине товароведом работала. Краше не было товароведа в истории мировой торговли! Весь плодовощеторг сходил с ума от ее бездонных глаз и рубенсовских форм. Так вот, узнав, что я люблю сильнее жизни свою жену, возжелала она эту легенду разрушить. Из принципа! Не верила в мужскую верность. Как-то пошел я по овощи. Не успел оглянутся, как оказался на складе, между мешками лука и картохи. Ее проворные, натренированные на переборке репы руки, споро растегивали на мне одежды. Еще минута и случилось бы непоправимое! Но вдруг перед моими глазами сверкнула молния.

— Стоп! — раздался из-под ее грузной туши мой сдавленный крик, — Я ведь женат!

Очередь за фейхоа проводила мой стремительный полет удивленным взглядом. Такому точному пенальти позавидовал бы сам Марадонна. Эх, братишка! Знала бы жена, какой ценой сохранил я верность и почему вернулся без картошки!

Кстати, брат. Знаешь ли ты, что мои коллеги, ученые из американского университета Эмори (штат Джорджия), — рассказывал Матвей, откинувшись на спину в траве, — изучая ДНК полевой мыши, выделили ген верности, который делает самца полевки однолюбом. Этот ген пересадили самому блудливому самцу обыкновенной мыши, склонному к беспорядочной смене партнерш, партнеров и мастурбации. В результате опыта генетически измененный мышонок резко потерял интерес к чужим подругам, стал обыкновенным, скучным моногамом-однолюбом. Мы, ученые, братишка, уверены, что их открытие применимо и к человеку. Иными словами, теперь медицине под силу превратить подлого и коварного изменщика в примерного семьянина. Только кому это надо? И найдет ли какое-нибудь государство средства на то, чтобы так резко изменить нравственность нашего общества? И не приведет ли это к глобальной демографической катастрофе? А какой мужик пойдет на такой бесчеловечный эксперимент со своим сознанием? Ты вот — пойдешь? То-то же!

15.

Эту очередь Николай увидел издалека, подъезжая к своему дому. Такой очереди позавидовал бы любой музей мира, Эрмитаж, Лувр, мавзолей Ильича в годы застоя. Очередь уходила в его подъезд. Африканцы, индусы без трусов, китайцы с нунчаками, монголы на верблюдах, вьетнамцы в своих неповторимых вьетнамках, украинцы в шалварах, папуасы в смокингах, арабы в кабах, любвеобильные эвенки в стрингах, аварцы в бурках, чопорные англичане в своих традиционных, сатиновых трусах, любопытные японцы с фотоаппаратами, невозмутимые непальцы, спокойные евреи… Люди читали книжки, сидели на раскладных стульчиках, играли в салочки, разгадывали кроссворды, читали Кама-Сутру. Взвод молодых солдат, уложив автоматы в пирамиду, резались в карты. Два влюбленных матроса в бескозырках нежно разбирали и смазывали пулемет. Рядом с ними предприимчивые выходцы из средней Азии жарили и бойко торговали шашлыком. Работал Биотуалет.

— Куда без очереди! — возмутились крайние, заметив, что Николай пытается пробиться вперед.

— Какая очередь? Я живу здесь! Что тут происходит? Куда очередь?

— Это очередь за поебаться бесплатно! — объяснил прыщавый подросток, беззастенчиво нарушая согласование слов в предложении — Мы всем классом идем! За нами будете!

Нехорошее предчувствие закрадывалось в душу Николая.

— Дайте пройти! — Он энергично заработал локтями, пробиваясь к своему подъезду, — Я утюг забыл выключить!

— Эй, парень! Я могу устроить за сто долларов без очереди! — сказал ему вороватый афро-русский паренек в косовортке и в сафьяновых сапожках.

— Держите! — Николай сунул ему в руку мятую купюру. Купюра растворилась в пространстве. Парень взял его за руку и повел вдоль очереди.

— Я тут занималь! — объяснял он с акцентом, возмущавшимся людям. На лестничной площадке Николай случайно встретил соседа Леню Козолупина. Тот тоже стоял в очереди, попивая из банки пиво, и читал биржевые сводки.

— Мужа пропустите без очереди! Это муж Маринки! — закричал он, втайне надеясь, что Николай возьмет его с собой, по-соседски. Наконец, Николай оказался в спальне. То, что он увидел, не поддавалось никакой логике. На Маринке лежало сразу несколько мужчин, и бесстыдно, бесстрашно и непристойно двигали телами.

— Ты? — удивилась Маринка, встретившись взглядами с Николаем.

— Я! — ответил Николай печально. Он сел у ее изголовья.

— Это мне цветы? — воскликнула Маринка страстно.

— Тебе, — смущенно улыбнулся Николай.

— Какие красивые… Спасибо пердешно бздопердно, любимый. Нагнись, я тебя поцелую.

Николай нагнулся, чтобы поцеловать Маринку, но лысый мужик, один из тех, что в это время были сверху, грубо убрал в сторону своей ручищей его голову.

— Мужик, не мешай! — раздраженно сказал он, — Занимай очередь, как все… Имей совесть!

— Да я ее муж! — смущенно и, вместе с тем, гордо объяснил Николай.

— Муж — объелся груш! — рассмеялся мужик.

— Послушай меня, Николай! — сказала Маринка, — Я должна тебе кое-что объяснить. Что-то очень важное! Чтобы не было недоговоренности…

— Но хотя бы для этого, ты можешь прекратить ебаться? Хотя бы на минутку? — с нескрываемой иронией поинтересовался Колька.

— Нет! Нет! О! Нет! Давай! Давай! На посошок! На по-со-шок Шок-шок-шок-ок! Ок! Ок! Ок! Ек! — затряслась в судорогах пароксизма Маринка.

— Да что же это такое? Как мы можем разговаривать в такой остановке?

— Все! Отпустило, кажется! — облегченно выдохнула жена, — Колька-Колька! Николай! Сиди дома, не гуляй! Прости меня за все! Мы сегодня расстанемся, и я улечу на свою планету Лиоэау! Помнишь, я тебе говорила? Вернее, пыталась рассказать. Но ты же не слушаешь меня, глупыш!

— Какую еще планету?

— Планета Лиоэау.

— Лиао…Как?

— Лиоэау!

— Язык сломаешь! — горько усмехнулся Николай, — Ты бредишь, Маринка! Ты перееблась сегодня! Просто перееб у тебя! Обычный весенний перееб!

— Послушай меня и запомни, Колька…

— Обострение весеннего перееба! Это пройдет! Весенниус переебус! — сострил Колька.

— Постарайся меня понять. Лиоэау — это не бред! Это моя планета! Она расположена на расстоянии тридцати шести световых лет от Земли в созвездии Паруса. Масса нашей планеты превышает массу Земли в 3,6 раз. Сила гравитации составляет 1,4 земной. А температурный режим соответствует температуре на юге Франции. У нас постоянная облачность, потому что высокая температура и высокая влажность. Возраст нашей планеты более 5,6 миллиарда лет. Период обращения Лиоэау вокруг нашего светила 54 дня. Условия почти такие же, как у вас!

— Какая-то ерунда! Ничего не понимаю…

— Я не выдумываю. Ты можешь найти подтверждение в документах НАСА.

— Ни хуя себе! А НАСА уже знает, что я еду проверять документы?

— Сейчас ты удивишься еще больше. Первым существом, прилетевшим на Землю с Лиоаэу, была Лилит, первая жена Адама.

— Слышь! Мужик, не отвлекай Маринку! — грубо тряхнул Николая за плечо, крупногабаритный мужчина, ложась сверху на Марину, вместо ушедшего прежнего, словно заступая на вахту, — Сам не ебешься, другим хоть не мешай. Будь же ты человеком! Что ж ты как эгоист какой? А?

— Как? Чья жена? — отмахнулся от мужика Николай.

— Жена Адама! Первого человека на Земле, — снова закрыв глаза от удовольствия, проговорила Марина.

— Лилит? Первая жена? А Ева тогда кто?

— Первая жена у Адама была Лилит, демоница ночи, королева суккубов! — проворно двигая бедрами говорила Маринка, — Мужское воплощение Сатаны, Дьявола. Лилит — это, по сути, — архетип! Она является символом независимых, любящих жизнь и свободу женщин! Человечество всегда догадывалось о внеземном происхождении любвеобильных женщин. Европейская средневековая охота святой Инквизиции на ведьм, есть яркое тому подтверждение. В Пражской национальной библиотеке хранится в секретном архиве настоящее письмо потомственной носительницы Бздодо, демоницы Алоаэу, адресованное аббату Грандье. Письмо это было приобщено к делу 1635 года, возникшему в связи с эпидемией сексуальной одержимости общины урсулинок в Луденском монастыре. Их всех уничтожили, как и Жанну Д’Арк.

— Как? И она тоже?

— Да!

— Но она же девственница! Орлеанская девственница!

— Ха-ха-ха! Не будь лохом! Наивные люди! Сделать ее девственницей придумали пропагандисты Христовой веры! Она была самой отвязанной блядью из всех потомков Лилит! Думаешь, почему за ней тысячи мужиков рванули в бой? Да если я сейчас захочу — все вот эти мои поклонники встанут под мои знамена! Потомки Лилит распространились по Земле в несметном количестве. Их становится все больше! Подтверждение тому — всемерная возрастающая половая распущенность общества и свобода нравов и половых отношений. Микельанжело, кстати, Лилит изобразил на фреске в Сикстинской капелле в образе прекрасной девушки со змеиным туловищем. Она была женой Асмодея и Самаэля и матерью Ахримана. Об этом говорится в книге «Зогар».

— Как? «Зохар?» Не читал, — с сожалением сказал Николай.

— В Книге пророка Исайи ты можешь прочесть в 34 главе, «… там будет отдыхать ночное привидение и находить себе покой». В оригинале вместо выражения «ночное привидение» стоит слово «Лилит», так именовались месопотамские демоны. В каббалистической традиции Лилит — это зло. Но это не так. Я ведь не злая?

— Опять ты за свое! Тьфу! Когда ты только наебешься! Это же позор, так вот ебаться, так вот, без души, так вот прямо…

— Ну, что ты заладил: ебешься — не ебешься!? Хватит уже? А? Не надоело?

— Ну все-все-все-все… — успокоил жену Николай.

— Но ведь если о загадке Лилит говорится в древних источниках мудрости, в книгах, которым поклоняются люди на протяжении многих веков, не означает ли это, что следует верить этой информации? А? Николай?

— Мужчина! Парень! Не ебите нам мозг, пожалуйста! Ебаться только мешаете! — сделал ему замечание очередной мужчина.

— Послушай меня, — доверительно тронула Николая за плечо Маринка, — Ты можешь проверить! Имя Лилит упоминается в свитках Мертвого моря, в Алфавите Бен-Сира и книге Зоар. «Ибо до Евы была Лилит! Она была первой женой Адама и подарила ему сыновей и дочерей. А потом Бог создал Еву!»

— На хуя? — возмутился Николай. — На хуя он создал Еву? Если была Лилит! На хуя?

— Не ругайтесь, пожалуйста, в присутствии дамы! — окрикнул его очередной, заступающий на вахту мужик, — Слышите? Что вы себе позволяете? Хам!

— Видишь ли, козел… — хотел ответить ему Колька.

— Не могли бы вы повернуться ко мне попкой? — спросил мужчина сверху.

— Кто? Я? — возмутился Николай.

— Да на хуй ты мне нужен? — Успокоил его мужчина, — это я ей! Хочу сзади попробовать…

— Одну минутку… Так? — она повернулась к мужчине задом.

— Во-во-о-о-о-о… — мужчина довольно хрюкая, заходил ходуном, словно поршень паровоза.

— Так вот, у Адама с Лилит возник спор, который перешел в страшный скандал. Лилит утверждала, что они РАВНЫ!

— Дура! — проскрипел зубами мужчина сверху.

— Она не захотела подчиниться…

— С вами не разговаривают! — запоздало осадил мужика Николай, — что вы лезете в чужой разговор?

— Молчу, молчу…

— Она не захотела унизительно лежать внизу, под Адамом во время полового акта, — Маринка говорила, не прекращая отчаянно двигать всеми частями своего тела, торопливо глотая слова, словно боялась, что не успеет рассказать всю правду до конца.

— А чего он-то уперся? Поставил бы рачком-с? На попку ее подвижную посмотреть — одно удовольствие! — встрял снова мужик сверху.

— Не сумев убедить Адама, она улетела. Адам пожаловался Богу. И Бог послал за ней трех ангелов: Сеной, Сенсеной… Потом она стала женой Самаэля, матерью демонов, демонов, демонов, демонов, демонов, демонов, демонов, а-а-а-а-а-а-а-а… — Маринка, выпучив глаза, вдруг закричала чудовищным голосом.

— Но это же чушь! Марина! Это же миф! Фикция! Демоны какие-то! Это же мифология! — упрямо твердил Николай.

— Мифы рождаются из реальности, дорогой мой человечек! Запомни это и пронеси сквозь века! Они отражают реальные события, не поддающиеся объяснению с точки зрения Земных законов и выраженные в вербальной технике. Чтобы отомстить за унижение, Лилит уговорила Еву отведать запретного плода. Имя Лилит восходит к именам трех шумерских демонов, Лилу, Лилиту и Ардат Лили. В роли суккуба Лилит выступает и в религиозной еврейской традиции, она овладевает мужчинами против их воли. Поэтому Талмуд не рекомендует мужчинам оставаться дома одним на ночь.

— Блядь! А я оставался! — в отчаянии воскликнул мужчина сверху.

— Заткнитесь, вы! Я с женой разговариваю! — воскликнул Николай и дал звонкую пощечину мужчине.

— Ну, погоди у меня! Вот сейчас кончу, я с тобой разделаюсь! — проскрипел зубам мужчина.

— Кончай, мужик! Кончай скорее. Да, дай другим поебаться! — потрогал его за плечо высокий, спортивный парень, в спортивных трусах, в спортивной майке с номером «7», в кроссовках. Он разминался, делая рывки руками и ногами.

16.

С севера вдруг подул сильный, с порывами, норд-ост до 15 метров в секунду. Небо заволокло тучами. На посеревшей водной поверхности Прорвы образовались подвижные барашки. Взмахнув крыльями, сорвалась с места и взмыла в небеса напуганная внезапной переменой погоды длинноногая цапля. За ней устремился стремительной молнией тощий гонгал. Кваква, притаившаяся в ольшанике, взметнулась в панике, вспорхнула и скрылась в зарослях чапыжника. Стая турпанов, взмахнув крылами, взлетела живой эскадрильей и, выстроившись в стройный косяк, устремилась на юг. Неожиданно первый мягкий снежок легкими хлопьями закружился вокруг в вихре танца, ровным мягким ковром покрывая удивленную землю. Где-то за околицей пропел первый петух: «Виновата ли я, виновата ли я, когда пела я песню ему-у-у-у-у…» По земле мела низкая поземка. На сучьях деревьев, на кустах ракиты, на плакучих ивушках, склоненных над бережком, образовались белоснежные покрывала. Матвей зябко поежился, укутываясь в облезлую шкуру яка, благоразумно прихваченную им на рыбалку. Николай до подбородка натянул на себя верблюжье одеяло. От костра повалил густой дым. Колька закашлялся. Отогнав от лица дым, он сказал:

— Опыт моего брака подсказывает мне, что женщины начинают доминировать в семейных отношениях. Мне кажется, они стали более жестокими что ли. Ты что скажешь, Мотя?

Матвей по профессиональной привычке ответил не сразу, обдумывая свою речь. Он подбросил в костер сухих сосновых веток, прикурил от горящего сучка.

— То, что женщины становятся более жестокими, заметил не только ты, братишка. Американская газета Christian Sciens Monitor приводит статистику ФБР, согласно которой число арестованных девчат среди всех молодых людей выросло с 23 процентов в 1993 году до 30 в 2003. Драки между девочками не сравнятся по жестокости с мужскими драками. У нас статистика женской жестокости тактично замалчивается из — за порой необоснованно мягкого отношения к женщине в нашем обществе. И в большой степени из-за ложной стеснительности мужчин, которые не хотят признаваться в том, что они пали жертвами женской жестокости. Если так дальше пойдет: нас совсем останется мало и мы, в конце концов, вообще элиминируем на хуй из популяции. Поведение современных девчушек опровергает нелепое утверждение, что к жестокости склонны в большей мере мужчины. Сегодня есть термин, поясняющий рост женской жестокости в современном обществе: «Эффект Лары Крофт». Глупо было бы согласиться, что компьютерная девочка может формировать характер нынешних девочек. Но статистика упрямая вещь! В такой вроде бы благополучной стране, как Испания, родине благородных, усатых идальго, в первом квартале 2005 года 2480 мужчин-ябед обратились в правоохранительные органы с официальными жалобами на физические истязания супруг и сожительниц. В стране тореадоров придают большое значение борьбе против домашнего террора. Депутат от консервативной партии Сусана Камареро считает, что бороться с этим беспределом надо не по половому признаку (от молодца!), а исходя из того, кто первый начал. В 2004 году 651 женщина в Испании была привлечена к суду за издевательство над своими мачо. Да что там Испания! В мусульманском Египте по данным полицейских и медицинских отчетов 30 % жен наказывают своих мужей действием. Большинство египетских жен убеждены, что в таких отношениях нет ничего страшного. Причины женских издевательств в общем-то интернациональны, те же, что и в России: мужское пьянство, лень, нищета, слабость, безволие. Египетское исследование утверждает: что чем выше образование супругов — тем меньше вероятность драки. На долю образованных супругов приходится всего 15 процентов драк. Так что, брат мой Колька, надо учиться, учиться и учиться. Исторический порядок отношений между мужчиной и женщиной четко отражен в священном писании. «Да убоится жена мужа своего». Это же — закон Вселенной, епть! Казалось бы: следуй законам Вселенной! А они, суки ебаные, (извини, братишка, сорвалось!) сейчас уже ничего не боятся. Живут по законам светлого язычества: сегодня Венера любит Анхиза, завтра Париса, а послезавтра Адониса. Со времени моего первого брака прошло совсем немного времени в масштабе истории человечества. Но я вижу, как изменились наши девочки. Чем меньше размеры особи, тем бесстрашнее она идет в рукопашный бой. Эмансипация, марширующая по миру, мутит женские головы. Вирус женской преступности захватывает красивые головки. Изюминкой народного эпоса становятся трогательные истории о том, как жена пустила мужа на фарш. Если на кухне произошла драка: будь уверен, что зачинщиком была жена. Твоя-то тебя не пиздит?

— Нет, — слишком поспешно ответил Николай.

— Ты же не скажешь, даже если и пиздит. Мужчины не говорят об этом! Поэтому статистика не отражает полной гендерной катастрофы!

— Не обязательно мужчину пиздить! Есть ведь другие формы женского доминирования, — сказал тихо Колька.

— Значит — пиздит! А мы молчим! Бздим сказать открыто! Бздим дать достойный отпор! Бздим показаться себе трусами! А женщины-воины весьма охотно идут на открытый вооруженный конфликт, будучи уверенны в том, что порядочный мужик, женщину не ударит. И тогда порядочный мужик просто получает удар сковородкой по голове. Да, он не побежит писать заявление в милицию. Стыдно, потому что. Статистики случаев, когда мужчины становятся жертвами женского беспредела нет. Мужчины редко идут в милицию, если они не испанцы. Только в случае, если им вдруг жестокая жена отрезала хуй! Ха-ха-ха-ха… Зато по данным российских экспертов у нас 18 % мужей регулярно поколачивают своих жен. Это мы любим: себя подставить! 35 процентов преступлений совершается на семейно-бытовой почве. И что интересно: число изнасилованных в семье увеличивается в год на 10 процентов. Это, извините, как так — изнасилованных? Насколько я разбираюсь в семейных отношениях: муж имеет право вступать в половые отношения со своей женой утром, вечером и ночью. А не хочешь — сиди в девках ненасилованных и не морочь нам голову ЗАГСами. Ведь проблемы в семье чаще возникают в отказе мужчины от насилия. И кухонные разборки возникают от неудовлетворенности женщины. Изнуренная сексом жена не будет возникать. Сил не хватит. А раз случилось — не сомневайтесь, вскоре повторится. Безнаказанность заразна. На суде с радостью воспринимают показания жены, нежели отговорки мужа. Женщине сегодня достаточно иметь ребенка, и тогда правосудия для нее не существует. И с этих пор ребенок воспитывается в ненависти к блудному отцу. Он всегда будет считать себя брошенным. И уже не важно, что жена сама препятствует встречам отца и дитя. Обида на отца, лишившего ребенка нормального детства, культивируется в его сознании и вырастает в большую ненависть.

Не могу упустить случая, чтобы не брякнуть анафему талантливому подонку Леопольду Фон Захеру Мазоху и его программному манифесту под названием «Венера в мехах». Читал?

— Нет! — смутился своей невежественности Николай.

— И не читай! А то заразишься! Это с его подачи женская жестокость стала предметом поэтического воспевания. Его лирическая героиня Ванда Дунаева породила такое уродливое явление, как мужика плеткой по жопе стегать. Это он воспел неестественную красоту любовных мук. Причем Захер был искренен в своих порочных слабостях, поскольку был болен душой. Он действительно получал кайф от физических и нравственных истязаний своей возлюбленной Ванни фон Пистор. А так вроде, неглупый мужик на первый взгляд. И все: пошло, поехало, женшинам понравилось видеть мужика у своих ног, распятым, униженным, покорным, расплющенным. Растленная Америка приложила свою ручищу к разнузданному оголтелому движению за радикальный жестокий феминизм. Еще в ХIХ веке в Нью-Джерси суды ввели телесное наказание для мужчин, задавших трепку своим женам. Провинившегося супруга раздевали догола, привязывали к столбу и 250 раз били по голой жопе розгами. Причем, супруг должен был еще заплатить стоимость розог и вознаграждение исполнителям этого аттракциона. Конечно же, при таком защищенном положении американские женщины оборзели, а мужики затаились. Денег-то жалко. Лично я сталкиваюсь с различными видами женской жестокости на протяжении всей жизни и никогда не считал ее аномалией. Она может проявляться не только в кровавых разборках. Вспомним замечательного поэта Николая Рубцова, читал?

— Нет!

— Почитай! Прекрасный поэт Рубцов, твой тезка, ушел, я бы сказал — убежал, из жизни после рокового коварного удара топором по талантливой голове, полученного от руки пьяной любимой женщины. Позиция женщин такова: мужики сами виноваты, бухают, развратничают на стороне (нет чтобы дома поразвратничать!), распускают нюни, деньги пачками заначивают, да еще и в сексе унылы. Чаще всего, конечно, разборки происходят в семьях с низким финансовым потенциалом. В сытых, финансово благополучных бюргерских семьях ссориться лень. Лучше замять и наслаждаться жизнью. Конечно, бывают случаи Жасмин. Было бы не совсем верно, что женской жестокости не было в древности. Были и женщины-воины, Амазонки, была Брюнгильда, охотница Диана. Да и русичи не уступали по части женской жестокости. Книгописец Кирилло-Белозерского монастыря так пишет о своих современницах: «Добрая жена по шеи руками своими обнимая целует любовно. А злая жена по рту и по зубам батогом бьет, не отмахивая. А злая жена по горлу ножом колет мужа своего насмерть. А добрая жена по утробе гладить мужа. А злая жена по брюху обухом бьет не на живот, но кормить его лихою ествою насмерть. А злая жена шею веревкою давит, желая смерти своего мужа, злострастница». Такая вот изощренная форма древнерусской эротики. Существует авторитетное мнение, что после того, как жена поколотит мужа, у нее наступает некоторое облегчение. Мы распустили наших дам, Колька! Распустили! Это наш позор! Где-то в далеком Сарове, в Кастамукше или в Магнитогорске, хрупкая Лара Крофт российского разлива безжалостно бьет по голове скалкой своего слегка поддатого мужа только лишь за то, что он задержался с ребятами у себя на металлургическом комбинате и вернулся под утро.

17.

— Эге-гей! Эй! Там! Скажите там, чтобы не занимали очередь! — воскликнула громко и властно Марина, слегка отстранив прыгающего на ней пыхтящего, толстого мужчину.

— А что такое? Почему? Что за новости? Эй, там! Не занимайте очередь! Передайте всем на улице! Эй! На улице! Не занимайте очередь! — загалдели, словно стая испуганных выстрелом галок, мужчины.

— Люди Земли! Земляне! Я покидаю Землю! — громко и торжественно объявила Марина, — Я улетаю на свою родину, на планету Лиоаэу!

Толпа зашумела. Задние напирали на передних. Передние напирали на задних. Боковые напирали на задних и передних. Нижние напирали на верхних и боковых. Верхние напирали на задних и еще на кого-то. Началась неразбериха. Кое-где в очереди вспыхивали стихийные драки.

— Какая досада! Это нонсенс! Россияне! Нас снова наебали! В который раз! Ура! Лиоаэу! Да здравствует Лиоаэу! За честные выборы! Опять наебка ЖКХа! Что за чертовщина? Господа! Дворяне есть среди нас? Настоящие дворяне есть? Она Землю покидает! Что? Как? Она, видите ли, покидает Землю! Безобразие! Доктора! Человеку плохо! Шайзэ! Ихъ бин сутки пошти простояль в очеред! Доктор! Я дохтур! Доктор! У меня триппер! А-а-а-а-а-а-а! Я специально ехаль из Фанкфурт! Уай? А я, парини, из Белиза перся! Ну и дура! Что ей на Земле не хватало? Блядь! Больно-о-о-о-о-о! А хули ты приперся из Белиза? Бей его! За честные выборы!!!! Я доктор! Мужики! Таджики есть среди нас? Настоящие? Бей белых! Мама-а-а-а-а! Больно! А билет покупал за тысячу долларов! Ну и дурак! Тут бесплатно давали! Мужики! Скажите! А лесбиянкам тут можно? Ох, я и лох! Лучше бы я сдох! Бей лохов! Я доктор! Бей доктора! Я лесбиянка-а-а-а-а! Бей лесбияна! Я таджик! Дворяне есть? Я дворянин! Мужики! Бей дворянина! Суки! Кровопийцы! Лиоаэу! Вот тебе, гадина!

Марина, не отрываясь, глядела своими сверкающими звездами на небе лица, бездонными, оранжевыми, как жилетка дорожного рабочего, глазами в карие, полные отчаянных слез, глаза Николая.

— Прощай, милый! — прошептала Марина пересохшими, синими, словно море, губами. — Милый, милый, Колька. Ты так и не поверил мне. Ты так и не понял меня. Не держи зла, милый мой, наивный, Колька. Ты не верил в то, что я прилетела за кольцом с Планеты Лиоаэу, так смотри же! Видишь это кольцо? — Маринка показала ему свое грубое кольцо из серебристого металла.

— Вижу! — сказал Колька и потрогал пальчиком шершавую поверхность кольца.

— Это кольцо передавалось от Лилит ее наследницам, носительницам Бздодо Лиоаэу из поколения в поколение. Это кольцо носила Елена Прекрасная, святая Мессалина…

— Мессалина, что, уже святая? — уточнил Николай.

— Для нас, жителей Лиоаэу, — она святая! Как и все наши Наставницы и Учительницы. Святая Мессалина — Покровительница сладкой ебли! Это кольцо носила царица Нефертити, Мария Магдалина, Сафо, Мария-Аврора-графиня Кенигсмарк, Маргарита-Полина Фуре, Фредегунда, Брюнхильда, Маргарита Валуа, Мата Хари, Марина Мнишек, Форнарина, Сара Бернар, Роза Люксембург, Баффо, Элтон Джон, Леди Гамильтон, Сунь Блянь Вхунь, Айседора Дункан, Матильда Ксешинская, Лукреция Борджа, Екатерина I Алексеевна (а точнее — Скавронская Марта Самуиловна) Хунь Цзе Нахунь Блянах…

— Ты мне прямо блядей каких-то перечисляешь… — осторожно заметил Николай.

— Анна-Констанция Козель, Жанна Антуанетта Пуассон, Маркиза де Помпадур, Борис Моисеев, Агнесса Сорель, Надежда Крупская, Олька Бздодухова, Саломея, Жорж Санд, Лола Монтес, Графиня фон Ландсфльд, Цзян Цинн, Надька Дронова, Оно-но-Комати, Нинон Де Ланкло, Ляо Сянь Всенахунь…

— Это прямо список блядей какой-то — заметил снова Колька.

— Все эти женщины носительницы Бздодо Лиоаэу.

— Бздодо? — удивился Николай. Ему показалось, что он уже где-то слышал про Бздодо, но он не мог вспомнить — где.

— Да. Бздодо! Бздодо Лиоаэу!

— А где они его носили?

— Кого? — не поняла Маринка.

— Ну, это свое Бздодо? Они же носительницы Бздодо?

— Бздодо — это не вещь, понимаешь, Колька! Его нельзя пощупать!

— А понюхать?

— Понимаешь, Колька, Бздодо — нематериально! Это своеобразная Парадигма Лиоаэу.

Понимаешь? Это метафизическое, эзотерическое знание.

— Понимаю. Бздодо — Парадигма Лиоаэу! — понимающе кивнул головой Николай, — Бздодо! Что тут непонятного! И ты тоже носительница Бздодо?

— И я тоже! — горячо воскликнула Маринка.

— Ишь ты! — крякнул Николай и покрутил восхищенно головой.

— Ты чего?

— А я догадывался… — смутился Николай, — как бы нутром я чуял эту парадигму.

— Правда? Кольцо Лиоаэу — это часть этой парадигмы. Это, как для вас трусы Тутанхамона, волос Спасителя, запонка Ленина. Ты даже представить себе не можешь, Колька, насколько вы тут на Земле счастливые! Вы не осознаете, каким счастьем вы обладаете!

— Интересно, каким же?

— У нас на Лиоаэу секса в том виде, в каком он есть у вас, нет! — прошептала Маринка и сморщилась от сладкой боли.

— Как? — искренне удивился Николай.

— А вот так, Коленька! Там живут только женщины и женоподобные мужчины! — шутя надавила ему пальчиком на нос — Б-б-б-б-б-и-би-и-и-и-и-п-п-п-п-п!

— Как? — снова воскликнул Николай, подпрыгнув от удивления, — Гомосеки? И у вас тоже? Значит они не одни во Вселенной?

— Одни! Они водятся только у нас, на Лиоаэу! На Землю они попали вместе с кольцом Лилит! А потом они остались, а кольцо пропало!

— Лучше бы кольцо осталось, а они пропали… — пробурчал недовольно Николай.

— Не бурчи! Бурчун! Историю вспять не повернешь! Мы, носители Бздодо, искали это кольцо долгих пять земных лет.

— У них тоже есть Бздодо? — тревожно спросил Колька.

— У кого?

— У гомосеков!

— Не у всех. Только у носителей Бздодо. Я объездила в поисках кольца весь мир: Габон, Кабо Верде, Оман, Турция, Белиз, Норвегия, Бельгия, Чили, Судан, Магадан, Сербия, Родезия, Индия, Пакистан, Чуркестан, Гаити, Узбекистан, Чили…

— …Ты уже говорила «Чили»… — напомнил Николай.

— …Я два раза там искала. Хорватия, Оппа, Америка, Европа…. Я нашла наше кольцо в Тамбове, на улице Ленина, в одном блядском притоне. Теперь и заберу его с собой. Обратно на Лиоаэу! Я выполнила свою миссию на Земле! Все! Домой! Домой! На Лиоаэу! Ты будешь помнить меня? А? Друг мой, Колька?

— Я буду помнить тебя всегда… — прошептал Колька, глотая соленые слезы. Марина погладила его по щеке, по шее, по носу, по рту, по груди, по лобку, склонила голову, и поцеловала себя в кольцо. И в ту же секунду из головы ее с легким хлопком праздничной шутихи возникло розовое зловонное облачко, окутавшее на мгновение пространство вокруг. Когда оно рассеялось, на месте, где только что лежала Марина, никого не было. Только смятые, мокрые, в бурых пятнах, простыни. Она словно растворилась в пространстве и исчезла вместе с розовым облаком.

— Ну, пока… — лишь услышал где-то над собой Николай ее волшебный, постепенно растворяющийся в Космосе голос. Кряжистый мужик, с мозолистым, натруженным лицом, который перед этим попирал Марину сверху, по инерции сделал еще двадцать пять быстрых и ненужных фрикций в пустоту.

— Оп-па! Вот это фокус! Что за хуйня? — в удивлении воскликнул он, обнаружив, что партнерши под ним нет, — Что за нонсенс? Что-то я ни хуя не понял! Прям Коперфильд какой-то! Что за разводки? Я же только что кончить собрался! Это не дело вот так вот обламывать! Это большой грех, вот так вот, посреди ебли смываться! Не по-христиански это. А если я так? А? Хорошо будет? А? Я же не сматываюсь! Не… Наши бабы так не поступают! Эх!.. Точно — инопланетянка!

Притихшая, было, очередь снова разразилась сумбурными проклятиями, криками недоумения.

— О! Бля! Чудо! Мужики! Эй! Чудо! — заорали очевидцы, стоявшие возле Ивана, — Была и нету! Ох-ох-ох-ох! Глянь! Мишка! Где ты? А мне вообще не досталось! Мудаки! Лиоаэу! Нету с нами нашей Маринки! Ванька! Уходим! Улетела! На Лиоаэу! Как — улетела? — орали задние, ничего не понимая, — Куда улетела? Лиоаэу! Ебоаэу! Кто улетел? Куда? Моаэоу? Звонкие! Хуаоэу! Михаил Аронович! Абрам! Где вы? Лиоаэу! Мудаки! Лиоаэки! Мужики! Ебаоаэу! Мухаммед! Лиоаэу! На пыльных тропинках далеких плане-е-е-ет… Мужаки! Лиоаэу! Маринка! Михаил Ааронович! Где вы? Мужаэ-оу! Лиоаинка! Мудаоу! На планету Лиоаэу! Мари-наоэу! Какая еще Лиоаэу-шмиаэу! Моя очередь! Нихуаоэу! Маринка-а-а-а-а-а! Мудаоэу! Ну, почему, как только моя очередь, так кто-то улетает на Лиоаэу-шмаэаэу? Вот, блядь, не везет, так не везет! Нахуаоэу! Вот уже четвертый год у меня так! Кончить не могу! Марии-и-и-на-а-а-а! Не дали кончить, бляди! Нахуаоу! Лиаэу-у-у-у-у-у-у….

Николаю показалось, что он лишь на секунду потерял сознание. Перед его глазами вдруг, как в волшебном синематографе, промелькнули все мгновения этой великой любви. Он только сейчас осознал и, словно в фильме, прокрученном в обратную сторону, увидел все то странное и неземное, что для него, ослепленного любовью, было скрыто сексуальным плотским чувственным покровом. Эти замысловатые инопланетные заимствования, слова-паразиты: «Бздешно пердовно, вздрочлившч пиздяшная, хуешнопердно, бздульки сюсявые, пердечное срачко, бляшкопердно, хуешнососно…», появляющиеся в Маринкином лексиконе в те редкие моменты, когда она нервничала. И потом он заметил, как странно она всегда писала слово «девальвация». Она писала «бздохосрановальвация»! Коренной землянин так не напишет никогда! Или же это розовое ушко на ее спине, чуть пониже лопатки, с золотой, бирюзовой сережкой. Это ушко поначалу его поразило и насторожило, но вскоре Николай к нему привык и часто шептал в него нежные слова. Правда, приходилось использовать слуховой аппарат. Ушко слышало слабо. Маринка просила Кольку иногда почистить ушко от накопившейся серы спичкой, потому что самой ей было неудобно. Он только сейчас осознал, что его не удивляло даже наличие у Маринки чуть пониже шеи трех маленьких грудей (2-го размера), упругих, с глубоко-пурпурными сосками, и еще одной, покрупнее (3-го размера), на верхней ягодице. Это было даже очень пикантно тискать их поочередно. А этот глаз! Этот красноватый, весело подмигивающий глаз на одном из сфинктеров Маринки, всякий раз, когда Колька заглядывал туда. Он вообще считал этот веселый глаз самым удачным и прекрасным бонусом неземной красоты тела Маринки. Зрение этого глаза оставлял желать лучшего, и Маринка носила на нем контактную линзу. А эта Маринкина вагина! Эта чудная, прекрасная, красная вагина, расположенная не как у всех женщин вдоль, как бы продолжая разрез ягодиц, а поперек разреза. Имена такое расположение вагины поначалу встревожило и разбередило душу Николая. Легкое подозрение начало закрадываться в его душу, когда он увидел ее в первый раз. Ему на секунду показалось: что-то не так. Но допустить, что Маринка — пришелец с другой Планеты Николай, прожженный материалист, прагматик, допустить не мог. «Мутация! Обыкновенная мутация!» — успокоил он себя он тогда, отгоняя от себя прочь, словно назойливых мух, всякие напрасные подозрения. Он окончательно успокоился, когда увидел, что и разрез ягодиц у Маринки, тоже расположен, вопреки земной логике, поперек тела, то есть: как раз, аккурат, параллельно разрезу вагины. И поэтому у Маринкиной попки половинки были не «правая» и «левая», а «верхняя» и «нижняя». У нее и походка от этого была особенная, неземная. Все в этой женщине казалось удивительным: и оранжевые глаза, и синие губы, и эти бесконечные сфинктеры, сфинктеры, сфинктеры, сфинктеры по всему телу. Сколько их было всего, Колька так и не смог сосчитать — сбился на 1264-ом и заснул крепким, богатырским сном. Именно они, сфинктеры, и являлись той самой мощной, непреодолимой силой, влекущей к этой удивительной женщине народы Земли. Колька лишь сейчас понял, что именно они и являлись источником столь мощного Бздодо Маринки!

Когда Николай очнулся, в спальне уже никого не было. Окно было открыто настежь. Где-то невдалеке каркала ворона, звучал карнай, звенел трамвай, выла сирена, негромко гремел весенний первый гром. Невидимый трубач играл сигнал тревоги. Мятый, смуглый, как вороново крыло, мужик с усами, в тюбетейке, в фирменной куртке с надписью «Росавторемдор» подметал пол веником. Заметив, что Николай очнулся, он приветливо улыбнулся щербатой улыбкой и заискивающе спросил:

— Мощна? Хатитима, ми вам постираема тут пиростини?

Николаю вдруг стало весело и легко. Он словно бы освободился от тяжкого, но дорогого груза, который доставлял ему сладкую боль, и в то же время, с которым жалко было расстаться.

— А у тебя самого Бздодо-то есть? — весело спросил мужика Николай.

— Бздодо-то? — серьезно переспросил мужик, — Нети. Нети Бздодото! Тольки сто рубилей ести. Улететь Бздодото! — и он, задрав голову в небо, помахал воображаемыми крыльями.

 

Папа! Возьми меня, на Небиру!

1.

В парке имени Лазаря Кагановича, в тени развесистого платана, возле старинного, окруженного высокой кирпичной стеной особняка, принадлежавшего ранее графу Ростопчину, а сегодня одному из сильных мира сего, на скамеечке с неприличным словом, жирно и старательно вырезанным на спинке анонимным мастером, основательно расположились для банкета два худых, бородатых, седовласых старца. Один, с лиловым синяком под глазом, был одет в замысловатую шапочку, созданную из рукава женской кофты, в дерматиновую черную куртку, тертые джинсы и в домашние тапочки. Другой был в мундире солдата национальной гвардии Венесуэлы с чужого плеча, простреленном на груди, который был ему к тому же явно великоват, и в дорогих туристических ботинках на толстой рифленой подошве. Он щегольски, с достоинством джентльмена курил бычок сигары Romeo & Guliett. Праздничная сервировка скамейки: бутылка виски «Chivas Rigal» наполовину полная, сырок «Печальная новость», наполовину съеденный лобстер в фольге, конфетка «Полоний», два пластиковых стаканчика, свидетельствовала о величие и значимости торжества.

— … Формальная причина развода была, как бы, мое пьянство, — говорил тот, что был «гвардейцем Венесуэлы», — А на самом деле просто любовь закончилась. Я ведь не стал бухать больше того, чем когда мы только начали встречаться. У меня с возрастом отходняк стал тяжелым. Неделю болею после заурядной, трехдневной пьянки. Если раньше, когда после катастрофы в Индийском океане или после ареста в Каракасе она говорила: пусть бухой, лишь бы живой. То теперь она уже не хочет бухого. Особенно, после смерти младенца. Она не говорит вслух, но на уровне подсознания считает, что в этом моя вина…

— Ишь ты, подишь ты, какие мы привередливые! — возмущенно хлопнул себя по ляжкам второй старец. — Бухого уже не хотят! Я так думаю, Санек, что молодого она нашла. И потому так смело ушла. Бабе уйти от достатка нелегко. Но когда образуется молодой самец, у бабы словно крышу сносит! Во главе всего сущего лежит физиология…

— Я, Коль, сам предложил ей развестись, — продолжал рассказ гвардеец. — Я так и сказал ей: Не нравится — уходи! Мне меняться в 60 лет поздно уже. Она собрала вещи и ушла. Но я ее понимаю и не осуждаю. Ей нужно реализовать свое земное материнское предназначение. Она до безумия хочет ребеночка. Ей уже 34. Через пять-десять лет уже будет поздно рожать. А мне ребенок не нужен. У меня уже есть один распиздяй — хватит! А насчет достатка… Какой у меня достаток? У меня как у латыша — хуй да душа!

— Выходит, стоит у тебя еще, Павлик, значит, по утрам? — с притворным удивлением воскликнул Николай.

— Я, Коль, ведь еще и дрочу, — рассмеялся гвардеец.

— Ну вот, давай выпьем за новый развод!!! Дай Бог — не последний! Ха-охаха-ха-щ-ха-ха-о-хаха… Кхх-кхх-кхха-а-а-а-а — а-а-а-а-б-б-б-б-б-л-л-л-л-л-и-и-и-и-а-а-а-а-адь-ь-ь-ь-ь! — закончил Колька свой смех страшным, хриплым, гулким, как крик смертельно раненной вороны, кашлем с мокротой.

2.

— Куда шары вешать будем, хозяин? — спросил не вполне трезвый мужик в оранжевом, клоунском комбинезоне аккуратного, симметричного, правильного мужчину, с идеально ровным пробором на уложенных волосах, в торжественном черном костюме.

— Я тут не хозяин, — ответил ему коротко симметричный.

— А кто тут хозяин?

— Хуй его знает, — аккуратно ответил ему симметричный и отвернулся. — Четвертый! Я первый! Ответь мне! — сказал он негромко в невидимый микрофон. Мужик в оранжевом, клоунском комбинезоне, что-то неприличное бормоча себе под нос, пошел прочь.

В огромном дворе перед причудливым замком неведомой эпохи царила предпраздничная суета. Официантки, в белоснежных фартуках на голое тело, раскладывали приборы на длинный стол под тентом. На небольшой сцене настраивают свои инструменты музыканты джаз-бенда, одетые в одинаковые пиджаки с галунами, как у швейцаров дорогих отелей. Легкий пассат доносит аромат восточных приправ. Это в роще возле озера два десятка поваров в высоких колпаках готовят изысканные блюда на открытом огне.

Многочисленная детвора, визжа от восторга, кружится безобидными снежинками в хороводе вокруг атлетического парня, с длинной, седой, искусственной бородой, одетого волшебником: в чалму и черный плащ со звездами. Ему помогает безгрудая фея в длинном, серебристом платье с рукавами-фонариками, мешковато сидящем на ее худой фигуре:

— А ну-ка, ребята! Кто знает ответ на загадку: Зимой и летом одним цветом? — загадочно улыбаясь, спрашивает она. — Кто угадает — тому приз — шапка-невидимка!

— Машина! Велосипед! Танк! Глаза! Нос! — кричат дети.

В общем веселье не принимает участие лишь одна девочка, лет пяти. Она сидит прямо на траве, одетая в голубое платье, отороченное знаменитыми бельгийскими кружевами ручной работы, с высоким воротничком-стоечкой. На шее — золотая цепочка. В маленьких розовых ушках — небольшие бриллианты. Лицо ее ничего не выражает.

— А что у нас Машенька не играет? А? — спрашивает ее участливо атлетический чародей, с гипертрофированным участием склонив к ней свое бородатое лицо, дыхнув на девочку ароматом коктейля нескольких сортов вин, джина, текилы, водки и виски.

— Ну-ка, пойдем хоровод водить с нами? Пойдешь! Ребята! Давайте все вместе, дружно позовем Машеньку хоровод водить! Ма-шень-ка! Ма-шень-ка!!! Идем хоро…

Неожиданно девчушка сильно и метко, словно охотник-индеец, плюет в исполненное заботой лицо чародея и попадает ему точно в глаз.

— О-о-о-о-о-о-ууууууу! Как мне больно-о-о-о-о! А-а-а-а-а-а-а-а!!!!!!!! Больно мне, больно-о-о-о-о-о! — не то притворно, не то по-настоящему, уморительно начинает кружиться на месте чародей, схватившись за глаз. Детвора покатывается от смеха и валяется в траве. Девочка сидит без эмоций.

— Оставь ее в покое, Ермолай! — говорит волшебнику строго дама в белом брючном костюме с высокой прической «Бабетта» в стиле 60-х годов. — Весели лучше остальных детей. Усердствуй, Ермолай!

Она осматривает строгим, хозяйским взглядом свои просторы, «шуршащую», словно пчелы в улье, многочисленную дворню и, по-видимому, остается довольна. Потом глядит на маленькие часики, обрамленные драгоценными камнями, на почти готовые к празднику столы, и выражение довольства слетает с ее ухоженного лица и сменяется на маску досады.

— Где же шары, черт возьми? — она резко, словно солдат роты почетного караула, разворачивается и направляется к замку.

— Папенька прилетел! — говорит негромко, но отчетливо девочка, низким голосом, поднимается с травы и уверенно идет к воротам.

— Маша! Не ходи к нему! — мгновенно остановившись, строго кричит ей во след женщина в белом брючном костюме. — Четвертый, проследи за ней! — скомандовала она в невидимый микрофон. Но девочка, не слыша ее, словно робот, продолжает свое движение к забору. За ней в десяти метрах следует аккуратный секьюрити в черном костюме дипломата.

— Представляешь, сучка какая! Прямо в глаз попала жвачкой! — тихонько поябедничал фее оскорбленный и униженный чародей, в раздражении скидывая колдовской колпак.

— Да не три ты его! — убрала руку мага от глаза фея, — Дай-ка посмотрю! Ни хуя себе!!!!! Какой потрясающе точный плевок! Вот так именинница!

3.

— Ну, что сидишь? Наливввваай! Едренть! Люди наивно полагают, что некие ольмеки передали майянцам свои знания и календарь. Ольмеки! Я смеюсь: ха-ха-ха-ха! О-э-у-ю-у-у-у-у-у-ук! Кто такие ольмеки? Откуда у них, полуобезьян, живущих стадом, на уровне первобытной общины, знания о космосе?? Никакие не ольмеки, а мы! Хотя, какая разница? Русский безумец Юрий Кнорозов открыл миру язык майя, и сразу началась паника. Он ввел их в заблуждение. Сознательно или нет, уже не просчитаешь. У майя было куча календарей: для земледельцев, для оракулов, для рыбаков, для духовной знати. Да кто они вообще такие — эти майя? Почему все думают, что они обладают какими-то космическими знаниями?

Да, это была цивилизация, и на самом деле она вполне вписывается в рамки всего того, что происходило на нашей земле. То есть, все первые цивилизации возникают на территории между тропиками, где находятся оптимально комфортные и дискомфортные условия. То есть, с одной стороны, не умрешь. А с другой стороны, все-таки что-то тебя заставляет работать и включать мозги. Поэтому она ничем не отличается от Индокитая, от Северной Африки. То есть, все это идет в рамках общих процессов развития цивилизаций. Майя как таковые появились где-то в первые века нашей эры, как наследники предыдущих культур — там ольмеки, как классическая основа считается, потом культуры Тихоокеанского побережья — исаапа там и ильбаол. И потом появляются майя. Возникают они на территории Гватемалы, Мексики, Белиза и краешек Сальвадора и Гондураса. То есть достаточно обширная территория. Появляются первые города, и они проходят несколько этапов своего существования. То есть научное знание уже разрабатывалось в первом веке до нашей эры, то есть еще до появления майя. Майя его восприняли, развили, довели до какого-то совершенства и создали такой вот очень точный календарь. Календарь — это счет дней. Сказать, что сохранился календарь и показывать вот этот дурацкий круг ацтекский и говорить, что это календарь майя — это вот то, от чего можно просто падать в обморок сразу. Календарь — это система счета дней. То есть, формально была выбрана дата начала счета дней — это 3114 год до нашей эры. Причем, по разным корреляциям и расчетам, поскольку, как вы понимаете, сутки не равны 24 часам, а год не равен 365 дням, то все время нужны вот эти корректирующие показатели. Поэтому о точных датах говорить просто смешно — их несколько вариантов. Это все хуйня полная! Это всегда придумывают и подгоняют под очередную дату Конца Света. И все ученые пользуются одной условной для того, чтобы хотя бы понимать друг друга. И вот 3114 год до нашей эры — это начала счета календарного майя, которое записывалось датой 0000 — вот так. Потом на 354 год до нашей эры — то есть это как раз заканчиваются ольмеки — приходится дата, которая записывалась тоже круглой датой — 7.000. И вот эта дата совпадала с прецессионным смещением, то есть солнце в весеннее равноденствие переставало входить в созвездие Овна и переходило в созвездие Рыб. Давай еще, что ли, по одной? Хули сидишь? Наливай! Что-то руки стали зябнуть! Поехали!!!

4.

У металлического решетчатого забора стоит подтрёпанный жизненными водоворотами мужик, с выдающимся, подвижным кадыком под небритой пупырчатой кожей. Брюки его выглядят так, словно по ним еще совсем недавно совершал маневры тяжелый танк. К тому же от них исходит дурман, будто их мариновали в моче. В его пиджаке, похоже, ходил еще Лев Толстой, потом Чехов, Бунин, Ленин. В общем, износился пиджак основательно, пока не попал к мужику. Рубашки под пиджаком не было вовсе. Или она попросту истерлась со временем.

— Папенька прилетел! Оуа! О-о-о-о-о-а-а-ау-у-у! Папенька мой прилетел! — повторяя словно заклинания, эти странные для человеческого уха звуки, девочка походкой робота шла по траве к мужику.

— Мужик, ты, случаем, не знаешь, куда шары вешать? — окликнул потрепанного мужика, уже прилично бухой шаровес в оранжевом комбинезоне, возникнув из кустов рододендрона, словно черт из табакерки.

— Не знаю. Я не местный, — ответил потрепанный, пристально вглядываясь в девочку, приближающуюся к забору, и почесал волосатую грудь.

— Понято! — рявкнул оранжевый шаровес и исчез в никуда.

— Тебя по-хорошему просили больше не приходить сюда? — тихо, но раздраженно спросил охранник мужика, — Ты дождешься, козел, что тебе просто пиздюлей навешают.

— Апап! Ыт леширп! — радостно подпрыгивая от нетерпения на месте, спросила мужчину девочка, схватившись за прутья забора. Охранник в костюме дипломата, отойдя на десять метров, терпеливо и дипломатично наблюдал за встречей.

— Может прогнать его? — спросил он в микрофон. — Хорошо.

— Тевирп! Яалим! — кивнул девочке потрепанный жизнью мужчина, которого только что назвали «папой».

— Ым медеу? — в нетерпении подпрыгивая, недоверчиво переспросила девочка.

— Тен! — грустно ответил мужчина, с беспокойством наблюдая, как к забору неторопливо приближается женщина в белоснежном брючном костюме с высокой прической «Бабетта» по моде 60-х годов.

— Я тебе говорила: не приходить сюда больше? — не дойдя до забора, крикнула женщина, но на слове «приходить» пустила «петуха». Прокашлявшись, повторила:

— Я тебе говорила, не приходить больше сюда?

— Но сегодня у Машки рождения День!

— Забудь о ней!

— Я подарок ей принес. Вот! Это вечный двигатель!

Мужик достал из пластикового пакета нелепую деревянную конструкцию. Женщина взяла ее в руки, повертела и в гневе хрястнула об коленку. Конструкция рассыпалась.

— Маа-а-а-а-а-а-а-ама-а-а-а-а-а-а-а-а — завизжала от гнева девочка.

— Ты видишь, что ты приносишь в наш дом? Истерику! Скандал!

— Я вечный двигатель принес… — оправдывался мужик.

— Саша! Не делай из нас идиотов!

— Мама! Ты сломала вечный двигатель! — неистово орала девочка, топая ногами в нелепом танце.

— Можно спросить тебя одну вещь? — спросил мужик, стараясь перекричать рев девочки.

— Валяй! Спрашивай! — великодушно ответила женщина.

— У тебя с ним началось, когда ты еще со мной была?

— Зачем тебе это знать? Поезд ушел!

— Просто интересно. Ты же каждый день молишься Богу. Ты как с ним договорилась? Или у тебя другой Бог?

— Слушай! Ты чего добиваешься? — женщина побледнела от гнева, — Тебя сейчас отсюда ногами вперед вынесут! Ты в то время забыл, когда прикасался ко мне. Запомни. Если женщина уходит к другому — виноват сам мужчина. А то вы думаете: жена, куда она денется! Можно и не ебать! Перебьется! Лучше по блядям шляться! — срываясь на крик, говорила женщина.

— Вообще-то при Маше можно было бы воздержаться от таких слов.

— Заткнись! Тварь! Ты прекрасно понимаешь, что Маша больна на голову! И виноват в этом ты! Пьянь!

— Ты слома-а-а-а-а-ала-а-а-а-а ве-е-е-ечныы-ы-й двигатее-е-ль!!! Су-у-у-ч-ч-чк-а-а е-еба-а-ана-а-ана-на-наа-а-а-яя-а-а! — продолжала реветь девочка.

5.

Я весь вечер звонил куда-то, но подходила всегда одна и та же женщина, которая звалась Люба, и отвечала скучным, бесцветным голосом одно и то же:

— Это уже четвертый несчастный случай за эту неделю!

Оля, официантка из ресторана «Пирамида», всю ночь слушала оперу «Нотр Дам де Пари» и плакала от переполнявшего ее восторга. О ебле не могло быть даже речи. Утром мы проснулись с Елкиным в одно и тоже время и, не умывшись, встретились на кухне, всклоченные и одутловатые.

— Выебал? — деловито спросил он, разливая по стаканам южно-африканское вино из квадратной коробки.

— Нет, — честно ответил я.

— А что так?

— Она всю ночь ревела под оперу «Нотр Дам де пари», будь она не ладна!

— Кто? Опера?

— Да. А ты?

— Я выебал, — гордо сказал он и махнул стакан без тоста.

Мы, два старых, женатых пердуна, сняли этих девчонок вчера на фестивале латиноамериканской музыки в парке «Эрмитаж». Они смущенно жались возле платного туалета.

— Девчонки! Позвольте пригласить вас на самбу! — весело предложил я. У них совсем не было денег даже на «пописать». Мы с Елкиным их великодушно угостили. Исполненные благодарности девицы после этого готовы были идти с нами на край света. Мы поехали к Елкину. Жена его с детьми была в отъезде на родине предков, в Калаче. Моя (не помню, как звать) неважно пахла. Я бы сказал — воняла. Отчасти и это было причиной того, что я не сильно настаивал на совокуплении. Так: пару раз попытался завалить ее страстным поцелуем, но получив отказ, успокоился. О чем ничуть не жалею! Да что там, у меня случались и более страшные дамы. Была Оксана из БСМП, Лилька верстальщица из рекламной газеты, еще одна Лилька — баскетболистка двухметровая. У нее еще был муж — чемпион Европы по боксу. Я сильно рисковал. Нинка Пащенко была и ее сестра Галка. Они сначала, в студенчестве были красавицы, потом стали жутко бухать и в одночасье стали дурнушками. В студенчестве они мне не дали. Почему — не ведаю. Не дали и все! Хотя Нинка ночевала у меня и даже голову мыла. Волос потом осталось в ванне куча. Почему в молодости не дать-то? Непонятно. Ведь в молодости — самое давать! Гормоны играют и поют! Столько радости можно получить! А потом, в зрелости — бери — не хочу! А на хуя нам ебля в зрелости? Так! Для самоутверждения. Кайфа уже нет. Я в зрелости дудо-лил их обоих, поскольку тогда сам страшно бухал. А бухому — баба по колено! Почему-то часто возникает в памяти девушка-скрипачка из моей юности, живущая в соседнем доме. С ней я кончал в подъезде, даже не вставляя, а просто трясь писюном о ее лобок. Эх! Юность непросыхающая моя! Но случались в моей жизни и девки необычайной красы! Анжелка Волощук, Аленка Ниязметдинова, Наташка-лапочка. Все мужики недоумевали: я страшен, как черт, а со мной девки писаной красы, модели. Закономерности никакой!

Я веду плавный образ жизни. Я никуда не спешу, потому что знаю, что я буду жить вечно. Я пишу повести, рассказы, сценарии, которые никому не предлагаю. Просто так, для кайфа пишу. Жизнь моя земная подходит к концу. Я ей доволен — во как! (тут я делаю жест ладонью по шее). Моя жизнь была наполнена любовью и животными страстями, болью, страданиями, разочарованиями, предательством, мучениями, но в основном — радостью. Я закончил два высших учебных заведения (одно — военное) четыре раза сидел в тюрьме (дважды — за рубежом), трижды нес ярмо семейной жизни, служил в армии. Я часто пытаюсь объяснить земным людям, что каждый день надо воспринимать как Божий Дар! И радоваться ему, как радуется дитя подаренной игрушке. И играться в эту игрушку на всю катушку. Я поэт — зовуся Светик! От меня вам всем приветик!

В земной жизни много радостей. Да то же бухание! Чем не радость? Но только в случае, если есть альтернатива! Это как одиночество. Само по себе оно Прекрасно! Но если, кроме него, больше ничего нет — то это — смерть от Тоски. О! Сколько на Земле Прекрасных абстрактных понятий, которые есть, но их нельзя пощупать и сжечь на хуй!

6.

— Зачем он переодевается в это свое грязное вонючее тряпье, не знаешь? — спросил Серегу Жора Чупырко, любовно протирая тряпицей серебристый «Valter». — Зачем рожу мажет землею… Соплю приделывает искусственную в нос… Фу!

— Для конспирации, Жор, наверное… Может, от жены что-то скрывает? Он ее наебывает. А она такая лапочка. Жалко ее. Да он вообще мутный какой-то… — ответил лежащий в салоне «Дефендера» Серега, не открывая глаз, — Я вообще о нем мало что знаю. Он, мне кажется, какой-то агент. Я вожу его три года, но почти ничего не знаю о нем. Где работает? Чем занимается? Он раньше запойным был. Потом завязал и в гору пошел резко. Мне повар ихний, черномазый Маруф рассказывал… Ну, ты видел его. Он из Габона. А барин-то то наш любит всякую африканскую еду. Ему специи из Эфиопии доставляют. И это еще, мясо крокодила… Я пробовал. Гадость.

— Да я знаю. Я сам пробовал пару раз. Телятина и телятина. А насчет того что мутный, я знаю. Оттопыриться любит. Я его в Мексику сопровождал, в Белиз и в Бутан. Он там оттягивался по-взрослому с блевотиной и с блядями. Я его из кабака на себе в номер таскал. Тяжелый гад. А так по нему и не скажешь!

Неожиданно раздался треск кустов и оттуда вышел диковинный, смешной мужик в оранжевом комбинезоне со связкой шаров в руках.

— Мужики! Не знаете, куда тут шары вешать?

— Шары? — переспросил Серега.

— Шары? На хуй нам твои шары! Быстро ушел отсюда! Быстро! — грозно сказал Жорка.

— Все-все-все… Простите меня… Убегаю, мужики! — испуганно и торопливо откланялся оранжевый. Один из шаров в связке громко лопнул, — Просто шары заказали…

Через секунду мужик уже растворился в лесном пространстве.

— Неужели так бухал? — воскликнул запоздало Серега, в удивлении, — С блевотиной? С блядями? Мне он казался таким, как это… Ну, праведником… Таким, знаешь, правильным, строгим, религиозным. Он же в церковь ходит каждое воскресение.

— А то!!! — рассмеялся Жорка, — Каждый день в поездках новые проститутки! Я от такого разврата просто в шоке!!! И ведь не мальчишка уже!!!! Особенно в Бутане. Он знаешь, как говорит? Он говорит: страннику можно ибаться и грешить. Бог простит путнику, потому что путник все искупит тяготами жизни.

— Хороший отмаз!!!

— Да хуй с ним! Платит, да и ладно! Пусть хоть упьется! Затянешь дорожку?

— Давай, — не стал заставлять себя долго упрашивать Серега.

Они затянули по дорожке с капота «Дефендера». Посидели молча пять минут, прислушиваясь к ощущениям организма.

— Хороший кокс! — наконец довольно крякнул Серега.

— Это я у него пизжу из сейфа. Помаленьку. Он и не замечает. Я код подглядел еще год назад. Только молчок!

— Могила, братишка!

7.

— Папка! А ты еще прилетишь еще? — спросила Маша, с любопытством вертя в руках жалкие остатки вечного двигателя.

— Нет! Я улетаю навсегда, — ответил оборванец.

— И мы с тобой никогда никогда больше не увидимся?

— Мы увидимся в другой жизни.

— Саша! Не мучай девочку! — воскликнула женщина, — Куда ты улетаешь? У тебя на трамвай денег нету! Улетает он. Ей сегодня подарили коня! Настоящего! Он родственник Шарифа Дансера. Четыре миллиона стоит! А ты ей деревяху притащил! Не позорься!

— Это вечный двигатель! — возразила Маша. — И машина времени!

— Ты никогда не жалела, что ушла от меня? — спросил Сашка.

— Да если бы ты не пил, я бы никогда бы не ушла, — ответила тихо женщина, — думаешь, мне вот это все богатство нужно? Когда в душе пусто, это все не имеет значения. Просто тут ко мне относятся как к человеку. Понимаешь? Цветы каждое утро! Я замучалась с твоими пьянками! Мне не нужно было богатство! Мне нужен был ты трезвый! Девочка родилась с отклонениями именно из-за твоего бухания!

— Она нормальнее и умнее, чем мы все, вместе взятые! Она мудрая!

— Папа! А ты еще прилетишь? — с упорством спросила Маша, топнув ножкой.

— Нет! Я улетаю навсегда.

— Улетает он! — воскликнула женщина и впервые рассмеялась и оттого сразу похорошела, — Выпить хочешь? Горе ты мое? Выпьешь и улетишь, как всегда…

— Хочу! — не заставил себя упрашивать Сашка.

— Олег! — крикнула охраннику женщина, — принеси коньяка сэру. И закусить чего-нибудь.

— Слушаюсь, мэм!

— Папа! А ты прилетишь еще?

— Нет! Я улетаю с вашей планеты навсегда!

— А куда?

— На Небиру.

— Это далеко?

— Да нет. Несколько тысяч световых лет.

8.

… А вот эти, ебучие, прецессионные смещения, когда восходит солнце в одном из зодиакальных созвездий, они длятся примерно 2000 лет. Понял ты? Да не спи ты! На хуя я тогда тебя позвал? Чтобы с самим собой поболтать? Встряхнись! На еще выпей! Хотя стоп! Так вот! Майя рассчитали вот эту дату и поэтому связывают себя во многом… а для майя это было созвездие Ягуара — то, что для нас Рыбы. И майя это связывали с созвездием Ягура — поэтому эпоха майя — это эпоха как бы Ягуара идет. То же самое, что в Старом свете новую эру связывают с Иисусом, с Христом и с Рыбами, то есть Рыбы — символ Христа, а на самом деле Рыбы — это зодиакальное созвездие, которое связывают с Христом, то есть в котором начинает восходить солнце в весеннее равноденствие. Оттуда и вся вот эта история с Пасхами и прочими расчетами по Луне после весеннего равноденствия. И у майя был тот же самый процесс. То есть ученые, где бы они ни были, они везде одинаковые. И поэтому говорить о том, что майя там эзотерические… Нет, это просто ученые. Как говорил Кнорозов, ученый, где бы он там ни был — в Новом свете, в Старом — везде ученый один и тот же. И звездное небо, астрономия тоже везде одна и та же. Поэтому ученые всегда работают над познанием мира. Там каким они языком и на каком языке они это описывают — это второй вопрос и он не имеет никакого значения к астрофизике, к астрономии и к каким-то конкретным знаниям. Поэтому у майя ученые были хорошие — это известно и понятно, потому что они действительно астрономические знания, которые они оставили нам и записали — они поражают, конечно, своей точностью. Ну что мы застыли? Разливай! Епть! Да не гоню я. Просто мерзну. Налей-ка мне еще пятьдесят грамм… сенк ю… Наше здоровье….

Все священные книги основаны на каких-то реальных событиях. В какой степени можно соотнести реальные исторические события жизни майя и события, которые описываются в священной книге майя ПОПОЛЬ ВУХ?? Это ихняя Библия. Если даже взять Новый Завет — вот почему-то никто не соотносит переход от лунного календаря в солнечный с появлением Христа, с созвездием Рыб зодиакальным. То есть, все пиздят об эзотерике, о высокой духовности, все сплошь и рядом очень духовные, такие чистые, блять, охуеть можно, никто не понимает, что это за памятник и не пытается понять. Когда испанцы захватывали Америку, кровь лилась такими реками, что вообще ни в сказке сказать, ни пером описать. И вот если вернуться к ПОПОЛЬ ВУХ, к этому памятнику майянской культуры, то это просто зашифрованное сообщение понимания строения Вселенной и мироустройства. Майя верили в реинкарнацию — как и все народы. О том, что тело — смертно, душа — бессмертна. Ты веришь в эту хуйню? Я не верю! Я знаю! И одна из концепций такая, что душа уходит в космос, проходит в Млечный путь и потом, в виде падающей звезды возвращалась на землю. И другая, более древняя идея — вырастало мировое древо, на котором вырастали плоды. И плоды, по игре слов (у них называется — ич) это и лик, и глас, и душа, которые возвращаются. Плод символизирует на самом деле не отрезанную голову, он символизирует возвращающуюся душу. Это семантическая игра слов. Душа возвращается и возрождается в новой девушке. Я жил среди майя некоторое варемя в Чичен Ице. Там их до хуя и больше. Я жил в семье Эдуардо. Мы производили сувениры: деревянные Игуары, пирамиды. Это основное их занятие. Это до сих пор прекрасный народ, у которых душа не поражена коррозией порока и мерзости. Они не сохранили многое из своей древней культуры. По причине жестокого доминирования испанского католицизма. Но они, блять, охраняют свою нравственную культуру.

Да, у майя были человеческие жертвоприношения. Но у кого их не было, назовите мне хоть один народ? У тех же славян и то были! На Масленицу сжигают чучело — это козел отпущения, на которого сваливали все грехи, сжигали и отправляли потом по реке. В древности сжигали человека. А потом заменили чучелом. Все цивилизации идут по пути как бы замены реального убийства, заменой его символом. Еще Лев Толстой писал, что людоедство на каждом христианском причастии, когда телом и кровью христовой. Это же тоже восходит к древнему обряду, который был забыт, отброшен, заменен символом. И точно так же майя — они ничем не отличаются от всех других. Еще Фрезер в своей замечательной «Золотой ветви» четко описывает все абсолютно аналогичные обряды. Ты что спишь? Твою мать! Для кого я это говорю?

9

Бутылку коньяка принес официант на подносе. Там же стояли два бокала и тарелка с различными закусками, камамбер в кляре, устрицы Рокфеллер, мидии по-французски. Секьюрити, с недовольным лицом, шествовал чуть позади и что-то уже жевал, схваченное впотай с подноса.

— Олег! — воскликнула гневно женщина в белом, — Я, по-моему, хорошим русским языком сказала: принеси коньяку. Чтобы не официант принес, а ты!

— Какая разница? — тихо пробурчал парень.

— Разница? Есть разница! Ты уволен! — сказала жестко блондинка, — теперь понял: какая разница? Пшел вон…

— Пап, а ты когда вернешься?

— Ну, Ольга Сергеевна, ну, давайте я разолью…

— Я не скоро вернусь, дочка.

— Пшел вон, я сказала! — взвизгнула женщина.

Олег уныло поплелся прочь, на ходу снимая пиджак и бросая его прямо на газон.

— Скоты! — покачала головой Ольга и крикнула уже на слугу, — Что стоишь? Наливай!

— Зачем ты на всех кричишь? — тихо спросил Сашка, — можно ведь спокойно. Почему ты такая злая? У тебя все есть! Ты богата. Можешь покупать дорогие вещи, путешествовать… Ты же хотела… Вот Олега обидела. Ты же спишь с ним?

— Пап, ты когда вернешься? — дергала за рукав отца девочка.

— Это мое дело! Понял? — покраснела Ольга.

— Я вернусь не скоро. Вернее, я не знаю, — сказал дочери Сашка, — Нет. Я не вернусь.

— Я сама не знаю, почему я кричу. Ничего не могу с собой поделать. Это, наверное, как ты не поймешь: почему ты бухаешь.

— Но я протрезвею и стану опять нормальным. А ты? Ты же не можешь не злиться?

— Это, Санек, моя натура. Такой меня создал Бог. И с этим нельзя и не надо бороться! Это значит идти против воли Бога, ты сам так сказал!

— Ты стала говорить о Боге. Это уже хорошо. Гневливость — это смертный грех, как Зависть и Праздность. В то время как пианство — это душевная болезнь. Среди семи смертных грехов нет пьянства. Но есть гнев и зависть!

Грех надо изживать. А пьяниц жалеть. Спасибо (это он сказал официанту, протянувшему ему бокал с коньяком). Ну, давай, что ли за доченьку нашу выпьем?

— Папа! А ты когда прилетишь снова за мной?

Сашка выпил, крякнул и, протянув руку сквозь решетку, взял камамбер в кляре.

— Не вернусь я на эту Планету! Она гибнет!

— Что ты плетешь ребенку? — простонала протяжно Ольга, — Что ты плетешь!

— Налей-ка на посошок! — сказал Сашка. Взяв бокал, он встал в драматическую позу: отставив одну ногу назад, протянул руку к дочери и продекламировал с чувством:

Я улетаю в далекий путь, Ты, дорогая, меня не позабудь, Я на Землю не вернуся! Вспоминай меня, Маруся!

После чего залпом выпил до дна и шарахнул бокал об землю. Бокал не разбился. Девочка рассмеялась, завизжала на манер фанаток Киркорова и разразилась аплодисментами, переходящими в овации. Она оглядывалась на маму и недоумевала, почему та стоит нахмурившись, низко голову наклоня, и исподлобья смотрит на веселого папку.

— Паяц! Ох, паяц! — проскрипела Ольга сквозь зубы, — Ты смешон и жалок! Ты прожил жизнь свою паяцем. У тебя нет семьи, нет дома, нет денег, нет любого человека, который бы ждал тебя из твоих странствий! Ты ничего не создал! Тебе не жалко своей пустой жизни?

— У меня есть человечек, который будет ждать меня из дальних странствий. Вот он стоит! Иди я тебя поцелую, малышка!

Девочка прижалась к прутьям решетки и Сашка, встал на колени перед ней, и прикоснулся губами к ее горячей щечке.

— Ыт ясшенрев? — шепотом спросила девочка.

— Сунрев! — шепотом ответил отец.

— Не смей! Не смей, я сказала! Что ты делаешь? Я тебя просила! — закричала Ольга, — Не делай этого! Ты сделал из нее дурочку. Она не играет с нормальными детьми!

— Вот ты опять кричишь. Ты уверена, что именно ты нормальная и они — нормальные? — спокойно спросил Сашка, поднимаясь с колен.

— Уходи отсюда! Быстро! Или я спущу собак! Собаки! Ко мне! Тони! Вовчик! Барак! Ко мне!

— Я ухожу, — сказал Сашка, шмыгнув носом, с тоской посмотрев на бутылку коньяка на подносе официанта и показав девочке своими сучковатыми пальцами кольцо, повернулся и, прихрамывая, торопливо зашагал к лесу.

— Апап! Адгок? — крикнула ему вслед девочка.

— Зереч дог! — услышала она крик отца уже из лесу.

10.

Кусты затрещали раздираемые каким-то крупным существом.

— Поехали быстро! — крикнул появившийся из кущи Сашка, — Быстро!

— Слушаюсь, барин! — Жорка вскочил с капота, услужливо раскрыл перед Сашкой двери «Дефендера». Серега завел мотор. Сашка сел на краешек сидения, споро скинул свои вонючие штаны и бросил их в кусты. Пиджак, в котором выступал Ленин, Троцкий и Чехов, словно раненная птица, полетел вслед штанам.

— Трогай! — скомандовал Сашка, выбривая электробритвой щеки. «Дефендер», мягко переваливаясь из стороны в сторону на кочках, понесся по лесной дороге. На заднем сидении Сашка переоделся в шикарный костюм от Бриони, висящий на вешалке, и, глядя в зеркало, стал влажной салфеткой вытирать грязь с лица своего.

— Куда сейчас, ваше преосвященство? — спросил Серега.

— Ваше превосходительство! — поправил его Сашка, — Домой!

12.

…Пойми ты, тупая башка! Календарь — это всего лишь счет дней. Вот майя и начали они от своей первой нулевой даты и потом прибавляют день, день, день… Тупая ты башка! Чем больше период — тем больше они его как бы зазиповывают — вот мы же не говорим 365 дней, мы говорим год. Так же и майя — у них он сжимается в год, потом сжимается там в цикл по 20 лет, потом побольше. И все. А потом еще день, еще день, и до бесконечности. Дай-ка зажигалку. Куда она подевалась? Блять! А! Вот она! У меня! Так вот! В городишке Эльтортугеро — это в штате Табаско в Мексике, я там жил пару месяцев, — был обнаружен памятник. Это не стела, это панель такая с двумя ушками. Ее обнаружили в 1958 году. И где-то в 70-е уже было опубликовано, что эта панель календарная таблица. 2012 год — по расчетам майя — это солнце выходит из созвездия Рыб и переходит в созвездие Водолея в весеннее равноденствие. И все. Больше ничего не случается. Заканчивается вот этот период, когда солнце переходит в следующее созвездие зодиакальное. По нашему принятому календарю это случилось, условно говоря, в Миллениум, хотя для космических явлений это смешно говорить — плюс-минус там сто-двести лет и назначать какой-то день — это вообще со смеху умереть. Тем более там расчетная дата вообще для конца цикла, которая наиболее принята — 23-е. За 21-е вообще уже начали придумывать от балды только для того, чтобы подогнать ее под самый короткий день и то только потому, чтобы привязать это к вновь растущему солнцу и нагнать ужасов всяких. На этот день не приходится никаких знаменательных явлений, типа затмений и прочего. Ничего не случается такого выдающегося. И то, что идет в этой надписи на этой панели, на самом деле, речь идет о том, что Марс начинает реверсионное движение в своей петле. Вот когда Марс наблюдать, то он движется как бы так, как все планеты, потом делает петлю и потом так. Это хуйня полная, иллюзорное наблюдение, но, тем не менее, астрономы это фиксируют как реальное. И там пишется вот про этот «болон ёк ты Марс», который начинает реверсионное движение. Оно, кстати, начинается не 21-го, а 25-го в этом году. И все. А Марс это делает каждые два года. Там у нас еще что-то осталось? Разливай до конца. Ничего. Еще сгоняю! Денег куча! Голова? А если и будет, то мы ее подлечим с утра тем же способом, что и сегодня!

Ты что, пользуешься славянским календарем каким-нибудь допотопным? И не знаешь ты его… Точно так же и современные майя, которые на самом деле очень многие даже среднюю школу закончить не могут по причине этой общей нищеты. Поэтому они ничего этого не знают и понятия не имеют. Даже в этом местечке, где была найдена эта доска, на самом деле мы поехали вот с нашим проектом в прошлом году и там вот местное начальство и население впервые узнало, что весь сыр-бор по поводу 2012-го идет именно от их этого местечка. А им это было без разницы. И потом началась вот эта сильная волна для привлечения туризма в Мексике и тогда стали везде навязывать вот эти идеи, что это переход от одного к другому, новая эпоха, вот индейцы майя страшно все счастливы от того, что они переходят. Они это узнали от СМИ — и те, которые пошустрее, тут же начали организовывать всякие мероприятия, потому что они тоже от туристов получают деньги. Я считаю, что они имеют право на это. Но научных знаний у них нет никаких — в этом можно не сомневаться. Да, культурная традиция была нарушена. Когда появились испанцы, в рот их ебать, в начале 16 века, тут уже была разрушена, во-первых, государственность, была разрушена система своего образования и была уничтожена система своей науки. А для таких вещей обязательно надо воспроизводить. И майя уже не могли в своих детях воспроизводить вот эту старую модель знаний. Дети были запихнуты все в христианские школы, поэтому они уже росли, как модно говорить, в парадигме европейской, так сказать.

Поэтому у них от старых знаний какие-то смутные идеи остались. Они сегодня все майя в глубокой жопе. Конечно, это общая проблема для всех индейских народов — что для майя, что для наших чукчей или любых северных народов. То есть это народы, которые в силу исторических и всяких прочих обстоятельств занимались традиционным образом жизни, они не были вовлечены изначально в это мощное прогрессивное развитие. При том, что в Мексике декларируется, что все равны, там нет никакого расизма и прочее, тем не менее, там четко действует это деление, и индеец всегда как бы немножко менее равен, чем все остальные. И поскольку у майя нет специальных образовательных программ для детей, которые могут позволить им интегрироваться в современное научное пространство, они по-любому, даже если они дотянут до конца школы, им очень трудно поступить в вуз и делать свою карьеру. Потому что нет денег, во-первых. У них очень много комплексов, связанных с депрессиями — то есть с правополушарным восприятием мира, с ощущением как бы своей второсортности.

Какие шары? Мужик! Откуда я могу знать — куда вешать шары? Я похож на человека, который знает, куда вешать шары? Я знаю, как их залить!

Так вот! Университеты, которые сейчас специально создаются для индейцев — это тоже не есть правильно, потому что это некий патернализм, который изначально их формирует как бы как людей отдельных, которые, с одной стороны, меньше на что способны, а с другой стороны на что-то претендуют. То есть вот такая больная проблема. И поэтому большинство индейцев продолжает жить в деревнях, ведет традиционный образ жизни, занимаясь сельским хозяйством. На Юкатане, особенно с развитием сейчас мощного туризма, они вот идут в обслуживание туристских зон, гидами — то, что дает им заработок уже. Это для них хорошая возможность заработать. Поэтому на самом деле это немножко грустная история. То есть майя есть, но посмотреть, как они живут, конечно, слезами обольешься. А большинство людей просто путали календарь урожаев с ритуальным календарем и вычисляли свои даты Конца Света. Или впадали в другую крайность. Убеждали окружающих в том, что вообще никакого Конца Света не будет. А будет простой и безоблачный переход в эпоху Шестого Солнца. Один календарь закончился, начался другой. Просто переход от эры Рыб к эре Водолея. Хуй вам! Эх! Ребята! Если бы все так просто!!!!

Тут и без календаря понятно, что вашей Земле приходит пиздец по той простой причине, что мир стоит на пороге глобальной природной катастрофы? Неужели ежемесячные наводнения, ураганы, цунами, землетрясения, извержения вулканов не говорят им, что Земля свое уже отжила! Солнечная активность через пару месяцев превратится в сверхактивность и разрушит все живое и неживое. Проснутся спящие вулканы и возникнут новые. Астероиды летают все ближе и ближе к земле. Достаточно одному из них попасть в землю, как сразу сместится земная ось. Один из них уже летит к Земле. Они попытаются его расстрелять, но не попадут! А это полный пиздец. Да что там астероид??? Уже сегодня на Земле есть техника способная уничтожить планету за считанные минуты. Даже этот ваш андронный коллайдер! Кто вам внушил, что он безопасен? Да если вы разгоните элементарные частицы, вы их уже не остановите. Они продырявят вашу планетку, как глист жопу! Съебывать надо, земляне! Съебывать побыстрее и подальше!!!! Вот над чем надо работать, а не над вашим ебучим коллайдером! Что вам даст коллайдер? Ответ на вопрос о происхождении Земли? Зачем вам происхождение? Ее не станет через пару месяцев! Да. Сегодня я уже пить не буду… Все! Я отрубаюсь…

11.

«Дефендер» цвета «металик» резко затормозил возле старинного, окруженного высокой кирпичной стеной, особняка, принадлежавшего ранее графу Ростопчину. Металлические ворота автоматически открылись, и машина проехала внутрь охраняемой территории. Двор представлял из себя запущенную рощу, с березками, сосенками, елочками и дубами. К машине, радостно виляя хвостом, подбежал огромный добродушный сербернар. Из дверей особняка вышло стройное ослепительно красивое создание женского рода тридцати лет в полупрозрачном халатике и, улыбаясь светлой улыбкой, приветливо помахала в сторону авто. Подбежав к машине, она бросилась в объятия Сашки.

— Я тебя жду, а ты не звонишь и трубку не берешь! На два дня загулял! Это преребор, Санек! Ну, почему ты так делаешь? Я уже тут не знаю, то ли ты уже улетел на другую планету, где роуминга нет…

— Успокойся, малышка! Все в порядке.

— Прикажете накрывать, о, мой господин? О!!!! Ты уже выпил? — девушка принюхалась к Сашкиному лицу. — Звонила Танюшка, Митина жена. Они собираются в Бали. Нас зовут с собой. Ну, Санечек, ну очень хочется…

— Да я не люблю компании…

— Ну, на недельку…

— А нам что делать, ваше превосходительство? Ждать? — спросил Серега, вытирая тряпицей лобовые стекла «Дефендера».

— Бали какое-то. Тут тебе чем не Бали? — бурчал, глупо и счастливо улыбаясь, Сашка. — Погодь! Подожди накрывать, — он нежно погладил жену по курчавым волосам, — Я сначала ванну приму, потому поплаваю полчасика. Я не очень голоден. Хотя, может быть, и Бали. Почему нет?… А вы все уже… По домам. На сегодня все уже…

— Я с тобой поплаваю, Санечек!.. Можно? — девушка прижалась к Сашке.

— А че нам завтра делать, барин?

— Конечно, моя хорошая… Поплаваем. И в сауне посидим… А вам, холопы, завтра что делати, я сегодня вечером вам сообщу.

Машина заурчала, дернулась и медленно выехала за ворота. Некоторое время Сашка с девушкой стояли молча, взявшись за руки, глядя друг другу в глаза. Из правой ноздри Сашки медленно выползала небольшая красная металлическая проволочка-антенна. Точно такая же появилась сначала из правого уха, потом из левого. Девушка знала, что такое случается с Сашкой всякий раз, перед соитием, когда он возбуждался.

— На Небиру опять собрался? — тихо и печально спросила девушка. Солнце клонилось к закату.

— Не сегодня. Сегодня я устал немного. Завтра, с утра, — ответил Сашка, поглаживая жену по упругому афедрону. Закат был кроваво-пурпурным.

— Надолго?

Они не спеша пошли к дому. Сашка на ходу торопливо снимал штаны. Из штанов показалась еще одна красная-прекрасная антенна. Легкие перистые облака, словно по мановению кисти великого художника, украшали своим замысловатым ориентальным узором Закат.

— По-нашему, на два года. По-вашему — на шесть дней, — ответил он, тяжело дыша всем телом. Антенны свисали из носа и ушей красными соплями. Где-то в вечернем о чем-то небе пела пичужка.

— Вещи собирать? — спросила она. В кустах рододендрона хрюкнула самка тапира. Пролетела мимо толстая плодожорка, тяжело маша крыльями.

— Да. — Сашка уже снял трусы и стал безтрусым.

Где-то в кустах курлыкал лазоревый мудокрыл.

— Носки новые красные положить? С Че Геварой? Помнишь, мы на Кубе купили? — спросила девушка. Где-то в глубине дома по ком-то печально пукнул старый скунс.

— На Небиру красное не носят! — усмехнулся Сашка.

— Белые положу, — согласилась девушка. Сашка бережно уложил ее на ковер прямо в прихожей. На чердаке зашуршал кукарача. Ему ответил навозник-скарабей, доедая уховертку жужелицу.

— И непременно положи угачу. А лучше — две, — вспомнил Сашка.

— Угачу? Ты же раньше никогда угачу не брал, — тревожно переспросила девушка. Где-то в роще, тревожно закричал самец казарка. Квакнула лягушка-листолаз. Плеснул в бассейне тунец желтоперый.

— А сейчас возьму. И, это, главное, золупачу не забудь, как в прошлый раз. — Сашка одной рукой миловал афедрон девушки, другой придерживал антенну, на полметра выпавшую из носа, — Там без золупачи плохо…