Рвотушка-блевотушка

«О! Боги! Сборная России по футболу опять проиграла. И кому? Юношеской сборной Уганды! А до этого — детской сборной Адыгеи! А до этого — сборной Монголии. На Кипре заморозили счета. Коррупция в России достигла апогея! В Египте снова беспорядки!!!» Писатель-реалист Владислав Пуканюк еле сдерживал слезы. Столько накопилось негатива в мире, что писатель Владислав Пуканюк из-за всего этого здорово набрался в Доме Литераторов. Писатели, как сконцентрированная совесть общественного сознания, всегда особенно остро переживают тяжелые для страны времена. Начал Пуканюк с безобидного Шато в доме Литераторов. А кончил обидной водкой в общественном туалете. Он еще помнил, как подрался с драматургом Гомозадовым, как долго и мучительно попирал в подсобке уборщицу Галиму Турсунвагиновну, но не помнил, как добрался до дома, как оправился, не снимая штанов, не снимая пиджака, галстука, как лег спать, не помыв ног и не снимая носков. А так же и туфлей. С утра его мутило, крутило, тошнило, выворачивало, корячило. И вдруг, в один момент, все, что его переполняло — стало с напором вырываться наружу, и Владислав, постанывая, рванулся с низкого старта в туалет, где, упав на колени, склонился над очком. Страшная, небывалая рвота исказила его и без того обезображенное болью за Россию лицо. Он блевал без перерыва, десять мучительных минут, показавшихся ему Вечностью. Он блевал от обиды и отчаяния, от безысходности и от отравления паленой водкой. «Как мы, в сущности, бессильны перед Вечностью!» — с горечью думал он.

Наконец приступ рвоты ослаб, и Пуканюк сделал паузу, как уставший спринтер, чтобы немного отдышаться перед следующим рывком. Вдох-выдох, вдох, еще раз вдох…

— Да-а-а-а-а… Ну, что? Плохо тебе, брат? — услышал он чей-то дружеский, исполненный заботы хрипловатый женский голос.

— Нет, я тащусь!!! — с разрушительной издевкой ответил Владислав, но, опомнившись, вздрогнул. В доме никого не должно было находиться. Жена, собрав вещи, ушла еще неделю назад, когда сборная России проиграла сборной Ватикана.

— Кто здесь? — Пуканюк в тревоге оглянулся.

— Это я, твоя Блевотушка! Или Рвотушка, как хочешь меня называй, я не обижусь, — раздался тихий женский голос из унитаза. Владислав заглянул в унитаз. Там, в желто-зеленой, зловонной жиже плавали остатки не переработанной пищи: капуста, свекла, петрушка, горох, сырок «Новость» в фольге, кусочек семги и почему-то окурок сигареты…

— О! Нет! Только не это! Дьявольщина! — Воскликнул в отчаянии Владислав, воздел руки к Небесам, — Довели Россию! Уже и Белочка пришла на святую Русь!

— Да не белочка я, а твоя Блевотушка! Белочка какая-то! — обиженно колыхнувшись, воскликнула рвотная масса в унитазе.

— Блевотина не разговаривает, — осторожно напомнил Пуканюк.

— Не скажи! Ты же сам в своих рассказах писал о говорящем говне, наделенном разумом. Так почему ты отказываешь Блевотине в толике разума?

— То Говно в моей новелле было одной из форм существования космической материи.

— Так и я тоже типа форма оттуда! — Блевотушка многозначительно показала пальчиком вверх. — Я — сестра говна! Да, да! Родная сестра.

Только нетрадиционной ориентации. Говно выходит через жопу! Так ведь?

— Так! — удивленно согласился Пуканюк.

— А у вас ведь в России все через жопу! Так ведь?

— Так! — обрадовался Пуканюк новой образной метафоре.

— Я не хочу через жопу! Не хочу!!!! Не хочу и баста! — Блевотушка решительно хлопнула рукой по унитазу, — В жопе невыносимая вонь! Ты был когда-нибудь в жопе?

— Ну… В метафизическом значении я и сейчас… как бы…

— Жопа существует для быдла, для говна! — прервала его Блевотушка, — А нормальная, уважающая себя субстанция, личность, идея, выходит через рот! Вы же высокие истины изрекаете не жопой?

— Я бы и тут не стал бы так безапелляционно… — растерялся Пуканюк, пораженный глубиной критической мысли Блевотушки.

— Вот я и сменила ориентацию, — не слушала его Блевотушка, — Теперь я ориентируюсь исключительно через рот!

— Так, получается, что вы, по сути, то же самое говно, только ротовое! — заметил Владислав.

— Это демагогия! — скривилась в презрительной ухмылке Блевотушка и тут же скорчила гримасу гордости, как маска греческой трагедии, — Мы Рвотные, Блевотушка, Рвотушка и Рыготушка, отчасти и Отрыжечка, в отличие от Вас и Говна, еще обладаем уникальной способностью к пению! Вы наверняка слыхали, как мы поем по утрам?! Бля-я-я-а-а-а-а-а-а-а-а-а… — рявкнула Блевотушка голосом Джо Коккера.

— Фу! Какая гадость! — сплюнул в унитаз Пуканюк.

— Только не надо вот этого! Зачем вы плюетесь? — Блевотушка вытерлась от зеленой, тягучей слюны Пуканюка, — А если я в вас? Если не как у вас, так значит — гадость! — Она беззлобно, с наигранным драматизмом и даже как-то кокетливо погрозила Пуканюку пальчиком.

— У тебя это что — пальчик? — в панике воскликнул Пуканюк и ущипнул себя за ногу.

— И не только пальчик! — хихикнула Блевотина и, раздвинув ручками масляную пленку, показала ошеломленному Пуканюку самое сокровенное местечко, которое до замужества не показывает чужеземцу ни одна чукотская девушка. Пуканюка снова вывернуло, и он выдал на гора еще кучку Блевотины. Раздались аплодисменты, свист, радостные визги, звуки объятий и чмокание поцелуев. Пуканюку показалось, что прежняя Блевотушка обнимается с Новенькой, только что свалившейся с Небес в унитаз.

— Тьфу! — сморщился снова Пуканюк, будучи убежденным натуралом, — Да вы еще извращенки!

— А вот и нет! — ответила Блевотушка, отрывась от объятий, — Дело в том, что у нас, у Блевотин, в отличии от Вас и Говна — матрилинейный промискуитет. У вас — видимость вынужденной, навязанной общественным сознанием, религией и моралью, моногамии, а у Говна — примитивная форма промискуитета. Короче, у нас мужиков не хватает. Вот и получается нестыковочка. Но ты мне нравишься! Я, — кстати, еще девственница! — сказала вдруг Блевотушка и покраснела, — У тебя, Владислав, была когда-нибудь девственница? Ха-ха-ха-ха-ха… — расхохотались обе Блевотушки.

— Прекратите сейчас же! Я вам сейчас морду набью! Я… Я вас смою!

— А еще, Владислав, мы, Рвотные, в отличие от Говна, обладаем уникальной способностью к левитации! Смотри! Эге-ге-е-е-е-е-ей…

И Рвотушка-Блевотушка с хулиганским визгом и свистом, словно баллистическая ракета, выскочила из унитаза и припала всем своим трепетным существом к лицу Пуканюка.

— Пойми ты, дурачок! — успокаивала она его, поглаживая по мокрым волосам, через полчаса, когда все было кончено, — Все мы, по сути, частички единого целого. Ты, я, небо, горы, океан, планета Земля, Солнце… Мы все — по сути — братья и сестры! И в то же время — Вселенское говно!

— Любопытная теория, — думал про себя Пуканюк, пытаясь очистить безнадежно испорченный пиджак, — Надо сегодня в Доме Литераторов ее двинуть…

 

Интимная тайна Пестика

— Будь проклят этот несправедливый мир! — с горестью и безысходным отчаянием воскликнул Пестик, отчего с него испуганно слетел самец пчелы, удобно, было, расположившийся на Пестике, чтобы осуществить свое срамное, низменное желание. Пестик налил себе очередной стакан дешевой текилы,

— Ну почему, почему у нас, цветковых растений все не так, как у людей? Почему я — Пестик, мужик, должен развивать в себе семязачатки и ждать, пока какой-то гад, шмель лохматый, тьфу, не соизволит, не к ночи будет сказано, грубо покрыть, насладиться моей красотой и оплодотворить меня! Чтобы я понес! Причем я — Пестик — мужчина, судя хотя бы по мужскому роду части речи! А потом я должен рожать! Для этого я пришел на эту землю, чтобы доставлять плотское удовольствие лохматым грубым шмелям?

Пестик не просыхал уже неделю. Его не могла успокоить открывшаяся ему мировая несправедливость. Вчера он видел, как невдалеке от него, самец человека покрывал человечью самочку. Самочка стонала, урчала, пукала и кричала от удовольствия. Пестик тогда густо покраснел и отвернулся, словно это его застали за непристойным занятием.

— Кто тут? — хрипло дыша, воскликнул самец, услышав шорох и морок в кустах жимолости.

— Никого! — шепотом отозвался Пестик.

— Значит, показалось, — удовлетворенно крякнул мужик и, как ни в чем не бывало, продолжил, громко хлюпая своей тычинкой в пестике самки, заниматься гнусным занятием, которое они, неразумные, примитивные существа, почему-то называют Любовью. Да что они знают о Любви? Вчера на рассвете от Пестика ушла Тычинка. Улетела, его крошка, со случайным, залетным, лохматым шмелем!

— Я вернусь! — крикнула Она Пестику уже издалека.

— Да на хрен ты мне нужна после шмеля? — простонал сквозь слезы Пестик. Пестик налил себе еще стакан текилы. Махнул, занюхал собой и от накативших мыслей снова всплакнул.

— И вот ведь скотство какое сотворил Создатель: большинство нас — цветковых растений опыляется насекомыми. Буйством красок, будь оно неладно, мы привлекаем не только самок человека, но и этих мерзких насекомых-опылителей, от которых зависит продолжение нашего рода. Мужланы, грубые и неласковые, молчаливые и вонючие, синие мухи, пчелы, мохнатые шмели, способны открыть цветки клевера, львиного зева и шалфея, а цветочные мухи-журчалки длинными сосущими хоботками добраться до нектарников герани полевой. Тропические орхидеи привлекают трутней не нектаром, а феромонами, воздействующими на половые инстинкты. Самцы пчел тоже, гады, пытаются спариться с нами, цветочками нежными и прекрасными, и опыляют нас прямо в меня, в Пестик. Я — Пестик, гады! Неужели вы не понимаете? В Тычинку опыляйтесь! А нас, Пестиков, оставьте в покое? Ну что это за жизнь? Наш век короток! После опыления наша красота быстро меркнет, лепестки опадают, но таинство размножения только начинается. Ну, допустим: хрен с ним, что рожать больно и трудно! Хрен с ним, с тем, что я, Пестик, мужик, а Тычинка — баба! Но почему они приходят, овладевают нами без всяких прелюдий, без ухаживаний, романтических ужинов пыльцой и предварительных ласк. Раз и на матрац! Почему у людей перед этим даму ведут в кино, в Мак-Дональдс, дарят цветы или хотя бы наливают? За что же нам такая немилость? Ведь любой человек всегда будет более грешен, чем самый гнусный и хамовитый цветок.

И Пестик заснул, опоенный текилой и утомленный ненасытным шмелем. А вскоре из него родился плод, и он ощутил радость материнства!!

— А ведь я почти Киркоров! — с гордостью подумал Пестик, — разве только что пою тише…

 

Сказка о принце и белом коне

1

— Что же ты у меня такая дебилка? — ласково ворчала мать, подоткнув подол, вытирая мокрой тряпкой полы, — Все сидишь у окна, как дурочка, ждешь, как идиотка, принца на белом коне? А ведь уже не девочка! Сорок лет уже бабе стукнуло, а она все неебана, в окошко глядит! Ну-кося, ноги убери, дай подотру. И Васька косой звал тебя замуж, и Игорь, выпускник летной академии под юбку лазил. Сейчас уже зав. складом в Оборонсервисе работает! Нет! Все нос воротила! Ноги у него дурно пахнут! А Андрюшка-рефрежиратощик? Он мясо нам всегда носил самое лучшее! Он же мясо возил тоннами! По поддельным накладным. Сейчас уже Министр мясной промышленности! И этот ей не хорош! Живот слишком большой! А ты сама-то на себя глянь! Глаза — щелки. Худая, как русская борзая.

Что ты ждешь? Чудес не бывает, милая моя! И прекрасных принцев не бывает! Все мужики — кобели! Все бухарики! И с этим надо мириться! Все бабы с этим живут! Не всем олигархи достаются. А с твоими-то кривыми и волосатыми ногами можно бы и поскромнее в желаниях быть!

— Мама! — чуть не плача, простонала Евдокия.

— Что — мама? Что мама?

Мать в раздражении выжала тряпку так, что та порвалась на две части, и понесла выливать воду в унитаз.

Евдокия молча и терпеливо сносила все материнские маргиналии и нравоучения, задумчиво глядя вдаль улицы, где соседские мальчишки Мишка да Барух пытались привязать к хвосту кошки консервную банку из-под ряпушки в томатном соусе.

— Но ведь дождалась Ассоль своих алых парусов, — с печальной улыбкой думала Евдокия, — И я дождусь своего принца на белом коне!

— Ассоль — жалкое порождение возбужденного алкоголем мозга полуголодного писателя Гриневского, — Раздался с кухни голос матери. Евдокия грустно улыбнулась. Мать защитила докторскую диссертацию по творчеству Александра Грина и к месту и не к месту бравировала этим. Хотя и докторская диссертация не помогла ей снова выйти замуж после того, как отец, водитель автобуса Авдей Сукорылов, ушел от нее к простой поварихе из заводской столовой. Вдруг раздался звонок. Такой звук обычно раздавался, когда кто-нибудь нажимал кнопочку с внешней стороны двери. «Кто-то пришел! — подумала Евдокия, — кто бы это мог быть?»

— Кто-то пришел! Откройте двери, доча! У меня руки мокрые, я посуду мою! — крикнула из кухни маменька.

Евдокия поправила редкие, пегие волосы, оправила помятую сзади юбку из натурального кримплена и пошла в коридор: двери открывать. Глянула в глазок — ничего не понять, что-то белое и красное. Она приоткрыла дверь, выглянула в коридор и обомлела.

2.

Перед ней стоял белый конь, породы клей-десдаль, закусив золотой треньзель и бил копытом о кафельный пол.

— Белый конь! — промелькнула в голове Евдокии радостная мысль. Мурашки радости пробежали по всему телу Евдокии и пропали где-то в районе паха. — Значит должен быть где-то рядом и принц!

Интуиция и на этот раз не подвела Евдокию. И точно! Из-за мощного крупа животного показался человек в средневековых панталонах, рукав фонариком, трусы тоже фонариком, вокруг шеи — белое, слегка запыленное жабо, шляпу, отделанную мехом горностая, венчало перо павлина, или индюка… За его спиной виднелись алые паруса четырехмачтового парусника. Белый конь поднатужился и обильно покакал на кафельный пол.

— Гамлет!??? — воскликнула в изумлении Евдокия.

— Так точно, Гамлет, мэм! — легкой отрыжкой дыхнув на Евдокию запахом эля, ответил принц, поправив запыленное жабо мозолистыми руками. — Не подскажешь, где тут у вас можно пришвартоваться?

— Да ты и швартуйся! — ответила Евдокия.

— Лови тогда швартовый кнехт! — сказал принц и кинул ей конец. Евдокия ловко поймала конец и споро накрутила его вокруг швартовой тумбы.

— Я, блин, так ждала тебя! — воскликнула Евдокия и бросилась в объятия принца.

Однако реакция принца ее разочаровала. Ловким профессиональным нырком он ушел от объятий и сделал ей больной лоу кик.

— Оп-па! — воскликнул он радостно. — А ну-ка! Поймай меня! Х-ха-ха-ха-ха….

Евдокия с безумным хохотом бегала за принцем по лестничной площадке и не могла поверить своему запоздалому счастью.

— Ну, будя, будя… — сказал, поводя дыхание, запыхавшийся принц, освобождаясь от объятий Евдокии, — Мать где? Прасковья!!! — крикнул он в глубину комнат, — Слышь, Прасковья!!! Собирайся! В Данию поедем! А ты, дочка, еще подожди… и к тебе принц на белом коне приедет.

Ты, главное, верь…. Нас, принцев, много. На всех хватит…

 

Царевна-какашка

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь, и было у него три сына. Младшего звали Иван-Царевич, а двоих просто звали. Позвал однажды царь сыновей и говорит им:

— Дети мои! Вы-таки теперь все половозрелые, пора вам и о невестах подумать. Возьмите по гранатомету и пустите в разные стороны по гранате. Где граната упадет — там и сватайтесь.

— Хрень какая-то алогичная! — недовольно пробурчал Иван-Царевич, но тихонько, чтобы батя не услышал. Вышли братья на широкий отцовский двор и выстрелили из гранатометов. Пустил гранату старший брат. Упала граната на боярский двор, и подняла ее боярская дочь Ульяна. О! Долго раздавалось в горах эхо того взрыва. Далеко разлетелись в стороны сафьяновы боярские сапожки. Пустил гранату средний брат — полетела граната к богатому купцу во двор.

Подняла ее купеческая дочь Раиса. У! Перси ее шестого размера нашли только к вечеру в Мытищах. Пустил гранату Иван-Царевич — полетела его граната прямо в степь… Долго не мог найти свою стрелу Иван-Царевич. Два дня ходил он по лесам и по горам, а на третий день вышел в степь, смотрит — торчит его граната из кучки говна.

— О! Бессмысленное торжество нелепой случайности над здравым смыслом! — подумал Иван-Царевич, а вслух спросил сам себя:

— А где лягушка?

А говно и говорит (человеческим, между прочим, голосом!!!):

— Ква-ква, Иван-Царевич! Получи свою гранату, а меня возьми замуж. Такова судьба! От нее не убежишь!

Вздрогнул от удивления Иван-Царевич, взметнулись брови коромыслом, и пустился он, было, бежать, но словно неведомая сила сковала его члены:

— Как же я тебя замуж возьму? Меня люди засмеют! У нас в стране ишшо никто на говне не женился!

— Быть первым — это, Ваня, почетно! Кваква! Надо иногда ломать стереотипы! Кстати, по-нашему, самку говна называют не говно, а — какашка. А ласково — какашечка! Или — Катяшечка!

— Катяшечка? — рассмеялся Иван-Царевич, слегка повеселев, — А почему, кстати, ква-ква?

— Крепись, Иван, — помрачнела какашечка, — Лягушка та не дождалась тебя и умерла от кандидоза. Только я и осталась. Бери меня, Ваня, жалеть не будешь! Я, кстати, высрана самой царицей Нефертити.

— А ты не фертишь? — хитровато прищурился Иван-Царевич. Покраснела катяшечка, но промолчала. Подумал-подумал Иван-Царевич, взял царевну-какашку, завернул ее в платочек и принес в свое царство-государство. Собралась вся семья на смотрины.

— Ну, показывай свою невесту, сынок! — говорит отец, — Фу! Чем это смердит? Кто насрамши? Кто осмелился бздети у меня в царских палатях? А? Сыновья? Ты — Абрам? Или ты — паки Хаим?

— Не мы это, отче! — отреклись братья. Развернул Иван-Царевич платок, и узрели все кусочек смердящего говна.

— Батько! Дывись! Вот! Это — моя невеста!

— А невеста-то у тебя — Говно? — воскликнул в гневе царь. — Иван! Как же так? Полное говно у тебя невеста!

Братья злорадно рассмеялись.

— Какашка — поправил отца Иван, — Говно — это у них мужиков так зовут. Но ведь такова была твоя воля. Я ее исполнил.

Почесал корону царь. Ничего не поделаешь! Свой указ не отменишь!

— Ну, что ж! Бери говно, сына, ничего не поделаешь! В конце концов, все девки в женах, рано или поздно, говном становятся!

На другой день сыграли три свадьбы: старший женился на безногонькой боярыне Ульяне, средний на безгрудой Раисе, а младший Иван на простой смердящей какашке. А после свадьбы призвал царь своих сыновей и говорит:

— Ну, сынки мои дорогие, теперь вы все трое женаты. — Хочется мне узнать, умеют ли ваши жены хлебы печь. Пусть они к утру испекут мне по караваю хлеба.

Поклонились царевичи отцу и пошли. Воротился Иван-Царевич в свои палаты невесел, ниже паха буйну голову повесил.

— Ква-ква, Иван-Царевич, — говорит царевна-какашка, — Что ты так опечалился? Или не понравилась тебе первая наша брачная ночь? Или я недостаточно ласкова была?

— Да нет. Все нормально! — отвечает Иван-Царевич, пряча взгляд. — Хотя, конечно, ты немного воняешь! Тут еще приказал мой батюшка, чтобы ты сама испекла к утру каравай хлеба…

— Говно вопрос! — квакнула какашечка, — Ложись-ка лучше спать-почивать: утро вечера мудренее!

Уложила квакушка царевича спать, а сама взяла частые решета, мелкие сита, просеяла муку пшеничную, замесила тесто белое, испекла каравай — рыхлый да мягкий, изукрасила каравай разными узорами мудреными: по бокам — города с дворцами, крематориями, сортирами, уборными, клозетами, садами да башнями, сверху — птицы летучие, снизу — звери рыскучие, а посередке х…й из теста торчит башнею красноголовой. Утром будит негромким пуком Ивана-Царевича:

— Пора, Иван-Царевич, вставай, каравай неси! Положила каравай на золотое блюдо, проводила Ивана-Царевича к отцу.

Пришли и старшие братья, принесли свои караваи, только у них и посмотреть не на что: у боярской дочки Ульяны хлеб подгорел, у купеческой Раисы — сырой да кособокий получился. Царь приказал отнести псам дворовым. Дошла очередь и до Ивана-Царевича. Принял царь от него каравай и сказал:

— Ням-ням-ням! — приговаривал царь, — Вкусно! Вот этот хлеб только в большие праздники есть! Только слегка говном пахнет! — И тут же дал сыновьям новый приказ:

— Хочется мне знать, как умеют ваши жены — рукодельничать. Возьмите шелку, золота и серебра, и пусть они своими руками за ночь выткут мне по ковру!

Вернулись старшие царевичи к своим женам, передали им царский приказ. Стали жены кликать мамушек, нянюшек и красных девушек — чтобы пособили им ткать ковры. Тотчас мамушки, нянюшки да красные девушки собрались и принялись ковры ткать да вышивать — кто серебром, кто золотом, кто шелком. А Иванова жена молвит Ивану тихонько:

— Не ссы, Иван-Царевич! Ложись-ка лучше спать-почивать: утро вечера мудренее!

Уложила его какашка спать, а сама стала ковер ткать. Где кольнет иглой раз — цветок зацветет, где кольнет другой раз — хитрые узоры идут, где кольнет третий — птицы летят…

Солнышко еще не взошло, а ковер уж готов. Вот пришли все три брата к царю, принесли каждый свой ковер. Царь прежде взял ковер у старших сыновей, посмотрел и молвил:

— Этими коврами только жопу подтирати!

А как принял ковер от Ивана-царевича, взглянул и сказал:

— А вот этот ковер в моей горнице по большим праздникам расстилати! Только больно он говном попахивает!

Однажды ночью, какашка, в смущении переминаясь с ноги на ногу, сказала Ивану:

— Давно хотела тебе сказать, Иван… В общем, я не совсем какашка…

— А кто же ты? Кто? — забеспокоился Иван.

— Я — принцесса! Меня заколдовала злая колдунья! Но если меня поцелует юноша, который полюбит меня, то я снова стану Принцессой!

Иван поцеловал Катяшечку, но она осталась говном.

— Что же ты? — огорченно спросил Иван, утирая губы рушником.

— Ты меня не любишь! — вздохнула огорченно Принцесса-какашка.

Но шли годы. Со временем как-то все привыкли к запаху говна и перестали его замечать. А порой без этого запаха и вообще неважно себя чувствовали. А слава о говорящей какашке далеко за пределы царства разнеслась. Иван потом со своей женой выступали с этим аттракционом в заморских странах. Много зрителей собиралось на их диковинные представления. Всем хотелось посмотреть на говорящее говно, обладающее разумом, которое целует Иван-Царевич. Много денег заработал Иван на этом шоу. А вскоре родились у них говнятки-катяшатки: мал, мала, меньше. И стали они жить дружно, в достатке, любви и согласии. А потом к власти пришли большевики и все у них экспроприировали, а Ивана с говном смешали и отправили в Сибирь, где они и померли в один день.

 

Контакт! Есть контакт!

У Давнищева с утра случилось расстройство желудка. Расстроился желудок без видимой причины: то ли оттого, что республиканцы проиграли демократам на выборах в Италии, то ли оттого, что в Испании и в Португалии опять прошли демонстрации против повышения цен на энергоносители, то ли после сырников, которыми угостила его теща. Как бы то ни было, но Давнищев с утра был буквально прикован к стульчаку. Желудок через каких-то пять-шесть часов стал, было, понемногу успокаиваться, приходить в себя: повеселел, заиграл, заурчал, как вдруг Давнищев услышал чей-то негромкий голос снизу. Он прислушался и вдруг услышал отчетливые слова:

— Чувак! Эй! Слышишь? Землянин! Глянь-кося сюда!

— Кто? Да кто это? Кто? — Давнищев нагнулся над унитазом и превратился в слух.

— Чувак! Землянин! Мы из космоса!

— Кто? Кто это — Вы? — спросил Давнищев, присматриваясь к унитазу.

— Мы, землянин, — Говно! — послышался ответ.

Давнищев внимательнее присмотрелся к коричневой жиже на дне унитаза. С виду — жижа как жижа. Ничего, казалось бы, в ней не выдавало космических пришельцев. Но с другой стороны, Давнищев никогда и не видел космических пришельцев и не имел ни малейшего представления, как они выглядят. Так что сравнивать было не с чем.

— Постойте! — воскликнул он, надевая штаны (неудобно как-то ему стало перед пришельцами без штанов стоять!), — А разве так выглядят космические пришельцы?

— Ну… И так тоже, — уклонились от прямого ответа жидкие пришельцы, — Это же одна из форм существования космической материи во Вселенной! Материя Космоса существует в виде газа, сгустков энергии и вот так иногда тоже…

— Во дела… И пахнет тоже вот так? — встревожено морщась и принюхиваясь, спросил Давнищев.

— Да нет. Пахнем мы, пришельцы, иногда гораздо хуже, — смущенно ответили пришельцы. — По-разному. Сейчас вот так, а завтра по-другому. В зависимости оттого, что ты съел!

— Всеволод! У тебя все там нормально? — раздался голос жены из-за двери.

— Нормально все! — воскликнул Давнищев, — Прошу тебя: не мешай, пожалуйста! У меня Контакт! Пришельцы к нам пришли!

— А! — понимающе протянула жена, — Опять пришельцы. Ну, извини, Всеволод!

— Постойте, — оживился вдруг Давнищев, вновь обращаясь к жидким пришельцам, — А как же вы, интересно, приветствуете друг друга? У вас, как я вижу, нет ни рук, ни ног? Или я ошибаюсь?

— Да очень просто: так же, как и вы: целуемся! Кстати, нагнитесь-ка! Идите сюда! Мы приветствуем Вас! — торжественно провозгласили пришельцы.

— Фу! — поморщился Давнищев, — гадость какая!

— Да не волнуйтесь вы так! Это же не взасос! — рассмеялись жидкие пришельцы, слегка потрясываясь от смеха в унитазе. — Что ж вы все тут такие брезгливые! Так вы никогда не наладите контакта с внеземными цивилизациями!

— Постойте-ка! — воскликнул Давнищев, подозрительно приглядываясь к жиже, — А как вы попали на нашу Планету?

— А ты сам подумай хорошенько! — хитровато рассмеялись жидкие пришельцы.

— Да ладно! — с сомнением протянул Давнищев, оглядываясь назад, — Не может быть! Она же всегда со мной!

— Увы, мой друг! Это тебе так кажется, — поучительно объяснили пришельцы, — на самом деле, она прилетела с планеты Небиру!

— Чудно все это! А какова, интересно, цель вашего визита? — поинтересовался Давнищев.

— Да… Неудобно даже говорить… В общем, у нас кончились энергоносители! — печально пояснили пришельцы, — Отопление отключили. Газ! Воду тоже.

— Насчет газа — не знаю… А воду я вам сейчас включу! — сказал великодушно Давнищев и нажал ручку спуска воды.

— Э-э-э-э-э-эх… су-у-у-к-к-к-а-а-а-а бля-а-а-а-адь! — только и услышал он затихающий в канализационной трубе крик жидких пришельцев сквозь шум спускаемой воды.

— Ничего, — успокоил себя Давнищев, замирая в скорбном молчании над унитазом, — Эти были, да сплыли, новые прилетят!

 

Каша из какашки

Как-то в одном царстве-государстве шел старый солдат на побывку в свою деревеньку. Притомился солдат, а тут избушка на пути его стоит в урочище. Постучался солдат в избушку, и открывает дверь старушка. Ничего себе такая старушка, лет тридцати пяти от роду.

— Пустите переночевать, мадре! — взмолился солдат (он в Испании службу проходил).

— Переночуй, служивый, — отвечает та старушка. Солдат вошел в избу, разулся, разделся, арбалет в угол поставил, меч в другой, автомат в третий, портянки развесил на кусты.

— А нет ли у вас чего-нибудь перекусить? — смущенно спрашивает он бабу.

— Кусок медной проволоки тебя не устроит? Ха-ха-ха! Шутка! Нет у меня ничего съестного в доме. Сама ничего не едала уже два дня, — отвечает старуха полушутя, полусерьезно, — Ты бы трусы надел бы!

— А нет лит у вас какашки? — спрашивает солдат.

— Какашки? — удивилась старушка.

— Да, да! Простой какашки! — подтвердил солдатик.

— То есть — говна?

— Говна, говна! Совершенно верно!

— А на кой тебе говно? — спрашивает настороженно старушка.

— А я кашу из говна сварю!

— А разве бывает каша из говна? — спрашивает в удивлении бабка. — Где это видано, чтобы каша из говна?

— Эх! Старушка! Ничегошеньки вы тут не видели у себя на хуторе! Я полмира прошел с военными походами! Да каша из говна — это самая лучшая еда в мире!

— Ну, тогда возьми вон в уборной! Его там сколь твоей душе угодно!

Взял солдат два фунта говна, помыл его в колодце, бросил в чугунок и поставил в печку.

— А есть у вас перец, соль? Масло кунжутовое? Лавровый лист?

Дала ему бабка перцу, соли, лаврового листа и масла.

Попробовал солдат варево и говорит.

— А нету у вас немного устриц, мэм? Наловила ему бабка немного устриц в море.

— А нет у вас немного омаров, бабуля?

Наловила ему бабка немного омаров.

— Эх! Сейчас бы сюда немножко спагетти! — вздохнул мечтательно солдат, — ой, да бутылочку текилы!

Бабка по сусекам помела и достала оттуда спагетти и ящик текилы.

Сделал солдат замечательное ризотто. Разложил по тарелкам, наполнил стаканы. Чокнулись они с бабкой, крякнули, да так справно посидели, а потом полежали, что только через неделю расстались. А что говно, спросите вы? А за ящиком текилы оно не заметно проскочило!

 

Старик и серебряная рыбка

Жил да был старик у самого синего моря. Старухи, в хорошем смысле этого слова, у него не было. Но зато было разбитое корыто, где плавало тело замаринованной на зиму стурухи. Ну, это так, детали. Пошел как-то старик к синему морю. Забросил невод. Пришел невод с травою морскою. Покурил старик той травы, и вставило его от той травы. Забросил он в море килограмм тротилу! И взорвалося море! Всплыла подводная лодка с капитаном Немо.

— Отпусти меня старичок! — взмолился капитан Немо.

— И шо я буду с этого иметь? — спросил старик. (Он был Одессит).

— Лодку! Подводную лодку! — ответил капитан Немо, — новая совсем почти. Всего две пробоины в носовом и торпедном отсеке!

На том и порешили. Забросил в море старик еще три килограмму тротилу. (Он на тротиловом заводе работал тротильщиком). Всплыл кит. Стал жарить кита старик. Жарит, жарит, вспотел весь. А из чрева вдруг человеческий голос:

— Не жарь нас больше старик! Хватит уже жарить! Больно ведь!

— Кто? Кто там? — испугался старик, прекращая жарить кита.

— Да это я, Иов! — донесся далекий голос.

— А что вы там делаете, еврей Иов?

— Да так, как-то так вот получилось, — смущенно ответил голос.

Отпустил добрый старик кита с Иовом внутри. Хотел забросить еще немного тротила в сине море, да кончился весь тротил. Закинул он тогда в сине море то немногое, что у него осталось: свой синий хуй. Всплыла снова чудо-юдо рыба-кит и пососала сине-хуй у старика. Возрадовался старик, закинул в сине море в другой раз сине-хуй. Всплыли из сине моря капитан Немо, Лохнесское чудовище, фашистский водолаз, Снегурочка, Русалочка, Садко с гуслями и пососали старику сине-хуй. Закинул в сине море в третий раз свой сине-хуй старик. Взволновалось синее море. Выплыла из глубины серебряная рыбка. Молвит старику человечьим голосом:

— Выполни, старче, три моих желания!

— Давай, — охотно отвечает старик.

— Дай, — говорит старику серебряная рыбка, — мине сине-хуй твой пососать!

— Соси! А где золотая рыбка? — спрашивает старик, поглаживая головку серебряной рыбки, прильнувшей к паху.

— Но сначала три желания! Чмок, чмок…

— А какие еще два?

— Дай мине твой сине-хуй пососать! Чмоки-чмоки! — заладила серебряная рыбка. И дал ей старик ишшо два раза пососати.

Потом приплыл кашалот. И ему старик давал в рот. Потом рыболовецкий бот: всей команде дал старик в рот. Потом пришли два моряка. И отсосали хуй у старика. Потом прибежала лиса. И она стала соса… Потом прискакал Колобок. Он пососал старика в бок. Потом приехали конкретные пацаны — они пососали старику штаны. Потом приехали два копа: они пососали старику жопу. Потом приехал чешский пивовар, и наступил у старика кумар. Потом прибежали олимпийские спортсмены и сосали старику за смешные цены. Потом приехал знатный пидорас и сосал старику, как в первый раз. Потом прилетел японский мальчик и отсосал старику его пальчик. Потом приехало туристов много: они отсосали старику ногу. Старик постепенно впал в детство и открыл туристическое агентство. Чем оно интересно? Могу вам сказать! Он всем клиентам давал сине-хуй пососать. Потом приходила мать и дочь. Они сосали у старика всю ночь. Потом приехал хирург: он привез девочек двух. И обои — без ух! Потом приехал какой-то бугай: крикнул старику развязно: «Штаны сымай! И если не хочешь сейчас умирать — то дай мне, как той рыбке, сине-хуй пососать!»

Ворон летает над стариковской могилой. Его хуй обладал целительной силой. Он многим людям помог. А сам дотянуться до хуя не мог!

Мораль: человечьи сыны! Развивайте гибкость спины!

 

Ангел по имени «пук»

Влад Бухайлов, популярный исполнитель шансона, проснулся среди ночи от выстрела пушки-мортиры и громкого взрыва разорвавшегося ядра. Ему снилась война 1812 года. Он вздрогнул всем своим мощным телом, выхватил из-под подушки пневматический обрез, недоуменно покрутил головой и резво уселся в кровати.

— Кто? Кто здесь? — рявкнул он в темноту своим хрипловатым, драматическим тенором и произвел три предупредительных выстрела в потолок. Тишина была ему ответом. Слышно было только, как под диваном о чем-то недовольно вздохнул старый таракан. Но через минуту, принюхавшись, он осознал физиологическую природу этого ночного взрыва и негромко и невесело рассмеялся.

— Проклятый метеоризм! — пробормотал певец, размахивая руками, словно веером, отгоняя от себя зловонное облако, морщась от чудовищного микса ароматов протухшей капусты, омара, мочи, говна, носков, кильки, стейка, эля, пота, лука, чеснока, беляша, чебурека, в одночасье наполнившего спальню. — Никакого сладу с ним нет!

— Не сетуй и не ропщи всуе, сын мой! — раздался над ушком Влада Бухайлова негромкий, исполненный смирения, шепот.

— А? Кто это? — почему-то тоже шепотом, бледнея и покрываясь мурашками и потом, спросил шансонье, непроизвольно выпуская от ужаса газы.

— Я твой Ангел. А звать меня просто — Пук! Ну, так, как звук, с котором я покидаю твой афедрон. Это я только что вылетел из тебя! Ты это почувствовал?

— Ни хуя себе! Так это у вас называется — Ангел? — не сдержал своих эмоций Бухайлов.

— Не только называется, но так оно и есть!

— У нас, у простых смертных, это называется просто пердеж! Метеоризм! И я никогда не приму вашу теорию… Поскольку Ангелы не воняют так мерзко! Нет-нет!

— Понимаешь, менестрель. Мы падшие Ангелы, — спокойно пояснил Ангел в темноте, — Вот не падшие, смиренные ангелы, они вообще не воняют. Почти. А мы пребываем в афедроне твоем в наказание за наше свободомыслие! Это епитимья такая! Мы, к тому же, вынуждены слушать твое говеное пение целыми сутками. А когда срок епитимьи заканчивается, мы вылетаем на свободу.

— И что — много вас там, в жопе, таких Ангелов? — усмехнулся певец.

— Немного и немало. У нас вахтовый метод! — ответил голос, — Одни улетают, другие прилетают.

— Значит, в прошлое воскресенье, на моем концерте на стадионе в Лужниках это тоже был Ангел? — ехидно спросил Влад.

— Безусловно! Самый что ни на есть настоящий ангел. Только очень Мощный, Мудрый и Громогласный! Он у нас Главный.

— Типа субординации что ли? Смешно! — хохотнул невесело король шансона, — А что ж он, если он самый Мудрый, вылетел как раз на главных словах: «Ты одна в моей судьбе. Вся любовь моя в тебе!» Он мне концерт сорвал, песню испортил! И воздух, кстати, тоже! Первые ряды выносили сотрудники МЧС!

— О! Да разве удержишься на таких словах? Ты сам посуди! «Судьбе — тебе!» Фу! — хмыкнул презрительно ангел.

— А если он такой мощный, что ж он за меня не заступился, когда партер, балкон и танцпол, вся эта духовная квинтэссенция нашего общества, пинками гоняла меня по сцене и избили в гримерке до полусмерти? И еще вставили в жопу эту дурацкую нелепую бутылку из под Пепси?

Беспредельщики, прости меня Господи, за выражение! До сих пор больно справлять нужду… — поморщился гений любовной рифмы.

— Но зато стало просторнее как-то, у вас там — сдерживая смех, сказал Ангел Пук. — Мы Ангелы — беспринципны, бескорыстны и бесплотны. Мы не можем вмешаться физическим воздействием в жизнь человека. Только силой мысли! Вы же не можете нас пощупать, потрогать…

— Вы бесплотны? Ха-ха-ха! Я смеюсь! — с преувеличенным драматизмом расхохотался Бухайлов, — Да! Потрогать не можем. Но не нюхать вас нельзя! Ваша вонь — она же имеет некий вполне осязаемый, и определяемый химический состав! А это уже плоть! Газообразная, но материя!!!!

— Безусловно! Однозначно! — воскликнул окрепший голос Ангела, — У человека, мой друг, образуется около двух кубометров Ангелов в сутки, и частота их вылета в атмосферу может доходить до 15 раз в день. В среднем, один средний выброс газообразных Ангелов из афедрона содержит

59 процентов, азота;

21 процент водорода;

9 процентов углекислого газа;

7 процентов метана;

4 процента кислорода.

Эта смесь и образует зловонный ангельский запашок, который вам почему-то не нравится, это — простой сероводород.

— Фу-у-у-у-у-у-у-у-у… Мерзость! Мерзость! Уйдите! — вскричал капризно сердцеед и громоглас Влад Бухайлов.

— Вам плохо, певец? Но кто вам виноват, батенька? — хохотнул Ангел Пук, — Зарубите себе на носу! Чем больше вы едите продуктов, содержащих серу (яйца, чеснок, лук, фасоль, капуста, сыр), тем сильнее вы портите наш Ангельский Дух. Вон — взгляните на вашего коллегу Баска Николаева и Полипа Фарфорова! Они не едят капусту — у них и Ангелы тихие и смиренные, вылетают добрые, чистые и благоуханные. А ты бухаешь, жрешь всякую гадость, капусту, картошку, биг Мак, горох, омаров, сало, виски… И еще хочешь, чтобы после этого мы, твои Ангелы, пахли ароматом Кензо и Шанели?

— Слышь, ты, Ангел, — с угрожающей иронией обратился к голосу Влад, — А как же Сикстинская мадонна Рафаэля Санти? Там у нее в ногах ангелы такие кудрявенькие, симпатюшки, с крылышками…

— А ты их нюхал? Да и этот ваш Рафаэль был такой фрайер, наркоман и фантазер! Он нас такими видел в своих глюках… А, по-настоящему, мы открываемся не всем.

— Те-те-те-те-те… Ну, спасибо! — звеня перстнями, похлопал в ладоши Бухайлов, — Вы меня очень уважили! За что ж такая честь? Не смешите меня! Вы в моем понимании, какой-то, как бы это получше выразиться, — жопный Ангел. Вы уж меня извините…

— Какой есть!

— А, правда, что вы умеете гореть? — неожиданно спросил кумир разведенных женщин. Мучительная работа мысли отразилась на его лице.

— О! Да! Мы, Ангелы, можем гореть и освещать жизненный путь вам, Людям! Ангелы, вылетающие из афедрона, легко воспламеняются. Но…

— Ну, тогда лови! Ангел! — Влад Бухайлов чиркнул зажигалкой и кинул ее в сторону Ангела. Раздался громкий хлопок, предсмертный крик, переходящий в сдавленный хрип невидимого Ангела, одновременно с синеватой вспышкой огня. И все затихло.

— Ангел, нашелся мне тут, — самодовольно рассмеялся певец Бухайлов, — Бздо ты смердное, а не ангел. Пение ему мое, видите ли — говеное! Эстет из жопы! Он мне еще будет лапшу на уши вешать. А то я ангелов не видел…

P.S.

Утром врачи обнаружили у богатейшего певца современности многочисленные ожоги афедрона и тестикул. Сам певец так и не смог дать внятного объяснения происхождения ожогов. Все твердил лишь о каком-то контакте с внеземными газообразными цивилизациями.

 

Подлиная история Золушки

1

Сюжет о Золушке можно встретить в мифологии многих народов мира. Мало кто знает, что в основе этого, незамысловатого, на первый взгляд, сюжета, лежит подлинная история, с реальными персонажами.

Давным-давно, недалеко от Брюгге, жила-была одна счастливая семья: отец Франсуа Луи Жепо, мать Изабель и их дочка-красавица Франсуаза. Много лет жили они беззаботно, беззлобно, безмятежно, беспечно, безденежно и безрадостно. Отец тачал сапоги, мать пекла пироги, дочка помогала и матери и отцу: то колодку подержит, то гвоздь в подошву заколотит, то противень помоет, а то и тесто замесит колодкой. Когда девочке исполнилось сорок шесть, ее мать тяжело заболела и через неделю умерла. Вскоре отец девочки познакомился с одной вдовой, у которой были две страшненькие, прыщавенькие, тослушки-дочурки, с кривыми, волосатыми ногами, и вскоре женился на ней. Так оно и было. Так и Шарль писал поначалу. Это он дальше привирать начал. В новой семье у девочки как-то не заладились отношения ни с мачехой, ни с дочками-кривоножками. У нашей-то ножки стройные, живот плоский и грудь третьего размера. Вот поэтому Мачеха-то и гонобила-чморила, почмаривала падчерицу, а дочек холила и лелеяла.

— Убери золу из камина! Помой полы, да очко в золотом сортире почисти! Почему бляха не блестит? Почему не бритая? Наруби дров, постирай белье, свари суши, накорми сестер своих сводных, задай овса собакам!

А чуть что не так — отсылала на конюшню, где конюх всыпал девочке плетей. Девочка ходила всегда грязная, со следами плетей на жопе, вся такая в говне, и оттого дразнили ее «Золушкой».

И вот однажды местный принц, феодал, самодур, тиран, и олигарх, заскучав от воздержания, решил дать бал. Шарль Перро из этических соображений не называет настоящего имени этого самодура. Но нам все позволено. Это же — правдивая история, а не сказка! Звали его Жопар Какаев. Он раньше цветами торговал, потом нефтью, а потом рэкетом сводил концы с концами. А титул принца он себе просто купил.

Все девчата в округе мечтали пасть жертвами низменного желания этого самодура-олигарха. Потому что однообразная и тоскливая жизнь была в этом местечке: работа, дом, работа, снова дом, дом, дом, потом работа, работа, работа. Сутки через трое. А тут встрепенулись девчата, стали бриться, мыться и собираться на бал. Мачеха тоже дочерей своих моет, броет с мылом, наряжает в заморские одежды, пригласила стилистов, парикмахеров. Собирает дочерей на бал, замуж за принца, хотя бы на ночь. А Золушке говорит:

— Вон: видишь куча говна? В нем мак. Это говно наркоманов. Так вот, чтобы к моему возвращению, мак был отдельно от говна! Мне мак дюже нужен! Булочки буду печь. Ха-ха-ха… — заразительно засмеялась она своей шутке.

Золушка сжала в отчаянии натруженные кулаки, заскрипела изъеденными кариесом зубами от злости, но промолчала. Однако успела незаметно подложить своим сводным сестрам стекловату в трусы, а мачехе подсыпать пургену и конского возбудителя в стакан с мохито.

— Смори мне тут! — погрозила мачеха Золушке бейсбольной битой, усаживаясь в золоченую карету со своими дочками. Но Золушка лишь усмехнулась чему-то своему и прыснула в кулачок. Она успела-таки незаметно подложить взрывчатку под задние рессоры и вколоть коням дозу морфина из мачехиного запаса.

2.

Тут следует сделать все-таки небольшое лирическое отступление от сюжета. Дело в том, что отдельные поступки Золушки, кажущиеся отклонением от правовых и нравственных норм, все-таки обусловлены такой сильной и практически непобедимой мотивацией, как месть. Совершению этих поступков предшествовала агрессия со стороны новой семьи этой несчастной девушки, а так же дефекты правового и нравственного воспитания, особенности эмоционально-волевой сферы, отсутствие в однообразной, серой жизни Золушки половой, чувственной составляющей, ну и, конечно же, — сочетание неправильного развития личности и неблагоприятной ситуации. То есть, такой положительный, формирующий фактор, как либидо для Золушки не является доминирующим мотивом ее поведения, как утверждает в своей сказке (а по сути — одной из гипотез) Шарль Перро. И по сути — сублимация либидо находит выход в жестокости. На первый план выступает месть, злоба, полное отсутствие здравого смысла, выражающееся в невозможности другими способами обеспечить психологическое удовлетворение.

3.

Аккурат, через три мили пристяжной взбрыкнул и понес! Понесли сразу и кобылы. А уж после того, как взорвалась задняя рессора, паника поднялась такая, что хоть святых выноси. Карету перевернуло, и она покатилась в пропасть. Развалилась вдребезги, восстановлению не подлежит. Дочки выжили, но видок у них уже был не тот. Синяки, ссадины, платья измяты, порваны, в глазах ужас, на устах мат-перемат. Весь труд стилистов пошел насмарку. До дворца они добрались на маршрутной карете скорой помощи: потрепанные, как после бессонной недели в борделе. А тут еще, стекловата начала свое коварное воздействие в труселях у сестричек. Такое жжение началось! Чешут девчонки в своих пахах, начесаться не могут. А тут еще маменьку понос прохватил после изрядной порции пургена, и случилось невиданное вожделение от конского возбудителя, которого хватило бы на табун владимирских тяжеловозов. Мечется маменька от туалета к туалету — а везде очередь! Схватила какого-то кавалера и пыталась изнасиловать и изнасиловала бы, если бы не понос. В общем, случился с ней большой срам. Платье парчовое испортила напрочь. Парча вся испачкалась.

А в огромной зале уже музыка играет. Камерный оркестр наяривает хиты Штрауса, Вивальди, Карлхайнца Штокгаузена.

Хотел, было, пригласить принц-самодур Жопар Какаев дочек поплясать мазурку, да боялся заразиться чесоткой.

4.

А наша Золушка, исполненная ненависти, насыпала сестричкам своим и мачехе три пригоршни полония и обогащенного урана в кроватки под матрасики и сидит, как ни в чем не бывало, мак от говна отделяет и складывает аккуратными кучками.

— Где эта Фея, б…, чтоб ее понос прохватил! — думает она в нетерпении, поглядывая на часы Rolex, доставшиеся ей от покойной матушки. А тут вдруг появляется из пространства прекрасное воздушное существо, судя по упругим персям и крупному афедрону — добрая-предобрая фея.

— Девочка! Где тут у вас туалет? — спрашивает, тяжело дыша, добрая-предобрая фея Золушку, скрестив ноги и приседая от нетерпения. Вот такая сильная была энергетика у Золушки! Ужас! Добрую Фею срубить могла поносом запросто!

— Срите здесь, мэм! — великодушно пригласила Золушка, — я все равно, как бы, с говном работаю.

Едва оправилась добрая Фея рядом с Золушкой, оправила и себя и платье, как вдруг ее осенило:

— Поезжай-ка ты доброе дитя на бал, к принцу! Там такие коровы сегодня собрались, что ты будешь принцессой среди этого толстого, обожравшегося, вонючего сброда.

— Да у меня, собственно, не в чем, — заметила Золушка (ей маменька в детстве читала эту дурацкую сказку, полную слащавых соплей, мистики, противоречий и вымысла). — Если, разве, только вы…

— Говно вопрос! — перебила ее Фея. — Вот тебе кримпленовое платье от Зайцева, отороченное стразами от Сваровски. Дуй, дочка, на бал! Вон, видишь, тыква, запряженная мышами, садись в нее! Только учти, что ровно в 12 часов тыква станет золотой каретой! А мыши — конями! Тьфу ты! Дьявольщина! В рот мне пароход, в жопу якорь! (Она раньше в Гаврском пароходстве у матросов работала феей, оттого и речь ее изобиловала морской терминологией). Проклятый понос… То есть, эклер… Тьфу ты! Ну, кончено же — склероз, конечно! Все перепутала! Ну, в общем, ты все поняла! Да! Чуть не забыла! Вот тебе хрустальные трусы! — и она протянула Золушке трусы-боксеры из горного хрусталя, тончайшей, изумительной и виртуозной работы легендарного чешского стеклодува Бздышека Вздрочнева, — Что ж ты без трусов на бал-то пойдешь? Танцуй аккуратно! Это чешский хрусталь! Ну, давай! Да сразу принцу-то не давай! А я пока за тебя мак из говна выберу!

5.

А во дворце самодура-олигарха, контрафактного принца Жопара Какаева уже пир горой. Шашлык-машлык, суши-муши, вино-мино, водка-селедка.

И тут входит Золушка! Вся в золоте, кримплене, парче и муаре. Все просто буквально ох…ли! А Его высокоблагородие, принц-самдур Жопар Какаев был настолько ошарашен, что выпил куропатку, закусил шампанским, вылил суп мисо себе на яйсо и дал чаевые местному епископу. Его беззаветное вожделение вырвалось из него, как магма вулкана, как перебродившее шампанское. Он выскочил из-за стола и сразу ангажировал Золушку, пустился в пляс вокруг нее в нижнем брейке.

— Кто ты? — спрашивает он ее снизу, — Иди ко мне вниз!

И полез к ней под тюрнюр. Но тут часы пробили двенадцать. Вскочила Золушка, да как рванет с низкого старта словно Усейн Болт, преодолев 100 метров до кареты за 9,8 секунд, только трусы-боксеры хрустальные остались в руце у принца. Это уже потом Шарля Перро издатели попросили заменить трусы на башмачок. Сами понимаете, время такое было, нельзя было всю правду говорить.

Смотрит принц на трусы: ничего не понимает. Сколько тюрнюров он перещупал, перелопатил, скольких женщин в углах зажимал, а никогда ничего подобного не встречал.

6.

Возвращаются дочки домой с маменькой, глядят: сидит наша Золушка в своем ветхом шушуне возле кучки мака, довольная, словно с принцем только что потанцевала.

— О! Если бы ты знала, тварь, что мы видели на балу! Принц Жопар Какаев с какой-то прекрасной незнакомкой нижний брейк танцевал! А потом она к-а-а-а-к дернет от него! Ужас!

Золушка лишь усмехнулась в усы (у нее были такие небольшие усики, переходящие в бакенбарды: признак нерастраченного темперамента)

А принц места себе не находит от любви. Впервые в жизни он полюбил по-настоящему. Пошел по деревне трусы примерять на девчатах. Занятие, прямо скажем, весьма увлекательное. И вот подходит к дому, где семья Золушки проживала. Примерил на дочках — не налазят трусы на тендеры дочек. Примерил на мачехе — никак. Даже с мылом не проходит таз в трусы. Примерил даже на отце Золушки. Соскакивают с отца трусы.

— А нет ли еще кого в доме? — подозрительно спрашивает принц Жопар Какаев.

— Да есть одна… Но она у нас того… — отвечают сестрички.

— А ну давай ее сюда.

Привели Золушку. Примерили трусы. Один в один! Как на нее выдуты. Отмыл ее Жопар в сауне, как следует, вставил ей новые зубы и взял в жены. А свидетелем со стороны жениха на свадьбе был сам великий стеклодув Бздышек Вздрочнев. Правда, Шарль Перро не написал в своей сказке всей горькой правды. После свадьбы Жопар Какаев очень изменился. Он понял, что богатство — это Зло. А главное в жизни — это Любовь. Он продал всю недвижимость, акции, золотой запас и раздал все свое имение бедным. А сам с Золушкой поселился в жалкой лачуге и стал жить честно и праведно: выращивал на своем небольшом наделе картошку, лук-порей, курей и детей. А Мачеха с дочками все-таки умерли от полония. Тут уж ничего не поделаешь. Было возбуждено уголовное дело по статье 236 УК Франции (отравление полонием). Но доказательств никаких. Так и закрыли дело.

 

Страшная история мести

Шел 2002 год. По ночному Корячинску шел, пошатываясь, Николай Пуканюк, по кличке Росомаха, (возвращался из сауны). До его дома было всего каких-то 500 метров. Но вдруг из темноты мрачными силуэтами возникли какие-то свирепые подонки. Их было 10 человек. Они схватили распаренного и расслабленного Николая Пуканюка, завалили его на мать-сыру землю и грубо овладели им 10 раз. В отчаянии, без штанов, пришел Николай Пуканюк домой. А поскольку он был авторитетом в Корячинске и возглавлял преступную группировку, то срочно собрал всех пацанов на экстренный сходняк.

— И прямо вот так: десять раз? — переспросил Саша Златоудов, по кличке Говнюк.

— Ровно десять! — подтвердил Росомаха. Он стоял перед пацанами с перебинтованной жопой. — Я считал.

— Безжалостные подонки, — проскрипел зубами Витька Грязный.

— Беспринципные мудаки! — поддержал его Сяба.

— Я их вычислил. Это парни Жоры Рваному-да, из Блевокровска, — сказал Николай Росомаха.

— А сам Жора был?

— Он был первым! — проскрипел сквозь зубы Колька Росомаха.

— Что будем делать, братан? — спросили пацаны, — Этого так нельзя оставлять! Этого нельзя спустить!

— Не говори при мине слова «спустить!» — грубо рявкнул Росомаха, шарахнув кулаком по столу. Воцарилось неловкое молчание.

— Мстить! — твердо сказал Росомаха через час. Желваки под кожей ходили ходуном. — Никто еще не смел безнаказанно притронуться к жопе Росомахи! Вы знаете, почему меня зовут Росомаха?

— Почему? — спросили хором пацаны.

— А потому, что я не знаю ни страха, ни пощады.

И восхитились пацаны. На следующий день, вооружившись бейсбольными битами, цепями и презервативами, бандитская группировка всем составом выехала на джипах в Блевокровск. Раскидав охрану, безжалостные бандиты ворвались в особняк Жоры Рваномуда и с небывалой жестокостью овладели им, охраной и даже собаками, охранявшими особняк.

Так началась долгая и непримиримая война двух крупнейших бандитских группировок. Через две недели, когда слегка зажили раны в жопе Жоры Рваномуда, он, собрав всю свою банду, отправился в Корячинск. Они разыскали всех участников того незабываемого вечера и овладели всеми по очереди. Оскорбленные неслыханной борзостью, члены банды Коли Росомахи через неделю, как только зажили раны на бандитских жопах, в полном составе отправились в Блевокровск и овладели всеми членами банды Жоры Рваномуда. Жора в долгу не остался. Он собрал на вече весь Блевокровск и в полном составе выехал в Корячинск. Блево-кровские попирали всех взрослых мужчин подряд. Не жалели ни рабочих, ни интеллигенцию, ни даже невинных крестьян. Это было тотальное попирание. Через неделю, когда зажили раны в жопах мужского населения Корячинска, стройными колонами они направились в Блевокровск. Мстить! Да так, как-то незаметно у них это перешло в привычку. До сих пор мстят и мстят и мстят. Закрылись предприятия. Население не работало. Бандиты забыли о рэкете и кинднепинге, о разборках и сходках. Было только одно — Мстить! И не видно этому конца!

Иногда Жора Рваномуд звонил Росомахе и говорил:

— Что-то вы давно нам не мстили! Бздите?

— Кто? Мы? — кричал возмущенный Росомаха, — Ты за это ответишь! Мразь, сладкая! Кривой! Собирай ополчение! Мстить пойдем!

— Ура! — кричало ополчение! И шло гурьбой, по обыкновению, мстить беспощадно.

КОНЕЦ (А кто прочитал до конца — МОЛОДЕЦ!)