Несколько раз мне звонили по телефону какие-то хулиганы, недоросли и девчонки и самозабвенно прикалывались. Я уже подумал, что моя карьера стриптизера закончится, не начавшись, но неожиданно, сразу после Нового года, меня в самом деле пригласили поработать. Судя по голосу, драматическому баритону, звонившая дама была в годах или много курила и пила. Это был первый взрослый человек, откликнувшийся на объявление.
— Сколько вам лет? — бесцеремонно спросила эта мужелюбка, словно суровый кадровик оборонного предприятия.
— Пятьдесят четыре, но выгляжу на все тридцать, — пошутил я.
— Вы крупный? — спросила она в лоб.
— Смотря относительно чего — крупный… — уклончиво ответил я.
— Сколько в вас весу? — как мне показалось, раздраженно спросила заказчица. Не часто в жизни я продавал себя по весу, как свинину, оттого я был слегка удручен.
— Семьдесят, — сказал я, бессовестно прибавив себе три кило, набив таким образом цену, как на сельском рынке.
— Семьдесят! — передала моя собеседница кому-то стоящему рядом,
— Ну, вы совсем раздеваетесь? — уточняла мужефилка.
— Существуют определенные рамки. Все зависит от желания заказчика!
— Ну, и сколько за все? — спрашивала сластолюбка.
— Раздеваться совсем?
— Сначала не совсем. А там посмотрим, — она гулко и зловеще рассмеялась в трубку.
— А сколько будет зрителей?
— А это имеет значение?
— Самое прямое.
— Три дамы.
— Шесть тысяч! — мгновенно подсчитал я. Уж если и ехать куда-то с теплого дивана, в мороз, в пургу, демонстрировать свое хозяйство, то хотя бы не совсем бескорыстно. Я филантроп, но не до такой же степени. По две тысячи с каждой вуайеристки — это очень даже по-божески. На том конце молчали пару минут. Дама с кем-то совещалась. Вопрос был явно сложный. Чувствовалась напряженная драматургия, подобная отношениям России с Украиной в вопросах транзитного газа.
— Завтра можешь приехать? — неожиданно перейдя на «ты», наконец спросил дамский баритон. Я, человек, привыкший к утонченной форме обращения, вздрогнув от такого амикошонства, согласился, но сразу подумал, что можно было запросить и больше. В полдень следующего дня я, еще пару раз прогнав танец у зеркала, собрал сценический костюм и выехал в Замоскворечье, к месту своего выступления и грядущего триумфа плоти. Стриптизофилы и стриптизоманы и вумены России еще не знают, какой их ожидает необычный маргинальный стриптиз! Но и я не знал, что мне ждать от моего сюрприза…
Это был могучий сталинский дом. Просторные лестничные пролеты, широкие, словно танцевальные залы, парадные, на площадке можно запросто играть в настольный теннис или в гольф. Двери мне открыла дама, наверняка помнившая еще похороны Сталина. Корма ее была настолько велика, что казалось, что у нее под парчовой юбкой был скрыт тюрнюр. Она была увешана гирляндами сверкающих золотых украшений, словно кремлевская елка. Я понял, почему ее интересовал мой вес. Мы смотрелись рядом, как взрослый Валуев с Дени Де Вито в младенчестве. Полагаю, что идти в ночной клуб с таким тюрнюром ей было не с руки, а дома отчего не развеяться? Увидев меня, маленького, юркого, с тинейджерской котомочкой за плечами, она не сумела сдержать оскорбительного для стриптизеров смеха, хотя смеяться следовало мне. С каких это пор худоба смешит толстяков? Тело ее колыхалось, как «Титаник» после столкновения с айсбергом.
— Мы вас ждем! — сказала она, когда приступ прошел. — Разуваться не надо.
— Здравствуйте, — сказал я, как и подобает интеллигентному стриптизеру. Но в этом доме, видимо, не было принято приветствовать пожилых интеллегентных стриптизеров. Какой-то неприятный холодок пробежал по моим членам.
— Я должен посмотреть площадку! — деловито, словно квалифицированный молдавский плиточник, сказал я хозяйке. В просторной зале в оном углу стояла елочка и домашний кинотеатр, в другом полукругом стояли мягкие кресла и диван, в которых расположились четыре (!!!) кряжистых зрелых дамы в вечерних платьях! Получается, одна дама пришла нахаляву, не заплатив ни драхмы! Перед этими перезрелыми крошками стоял стол, уставленный фужерами, вазами с фруктами, конфетами, разнокалиберными бутылками. По телевизору шел фильм про жизнь современных цыган.
— Добрый вечер! — приветствовал я зрителей. Дамы молча кивнули, с любопытством разглядывая меня, как диковинного хомячка.
— Где у вас музыкальный центр? — спросил я деловито. Центр оказался в другой комнате, и его пришлось срочно переместить в залу. Причем сделал это я — артист. Я выставил нужные мне треки на принесенном с собой диске и удалился переодеваться в артистическую уборную, которая была по совместительству и зрительским туалетом.
— Выпьете перед выходом? — появилась в дверях душевная хозяйка с бутылкой вискаря и фужером, в то время как я уже стоял в одних труселях. Она, похоже, волновалась не меньше моего.
— На работе не пью! — гордо отказался я, тем более что от волнения уже влил в себя двести грамм из собственных стратегических запасов. Когда, наконец, я, рядовой солдат стриптиза, горя отвагой, вошел в залу мягкой эротичной поступью, в креслах сидело уже восемь дам-с, не считая хозяйки! Среди вновь прибывших была даже одна юная особа, лет двадцати, видимо, чья-то внучка.
Мой выход был встречен жидкими хлопками. Лишь одна толстушка, в пурпурном платье, при моем появлении пришла в совершенный восторг, авансом, априори воскликнула «Браво!» и разразилась бурными одиночными аплодисментами. Я выключил верхний свет, включил душераздирающую композицию «She’s gone» Оззи Осборна и заступил на трудовую вахту. Замерцал инфернальным светом мой стриптизерский дар. Вышел я слегка зажатый горнилом пуританского воспитания, но с каждым движением становился все раскованнее и свободнее. Поначалу зрительницы смотрели мое шоу вдумчиво и напряженно, как если бы это были «Макбет» или «Пер Гюнт». Но постепенно лед непонимания таял, и единодушное ликование масс нарастало. А когда я стал совращать пол, женщины различных возрастов радовались, как дети. Своим искусством я как бы консолидировал массы, ощущая себя в этот миг некой объединяющей идеей. Я, с твердой решимостью борца за торжество плоти, сбросил мундир, словно ненавистные идеи чучхе. Дамы в этом месте как-то приуныли, кроме моей утонченной фанатки, крикнувшей в этом месте «Бис!». (Она повторяла это безо всякого повода, время от времени, как мантру.) Возможно, причиной уныния стала моя мышечная масса, которая оставляла желать большего, но к настоящему искусству она не имела никакого отношения. И пусть, пусть я, дерзкий разрушитель консервативных шаблонов, войду в историю стриптиза хоть и как самый худой танцор, но зато и как реформатор, сломавший вековые традиции и устаревшие трафареты формализма в стриптизе и внесший в него боевой революционный душок.
До ближайших зрительниц было рукой подать — метров пять. Как и положено, по должности и по сюжету, я старательно испепелял по очереди своих пожилых сестер страстным взглядом. Скупым, но подвижным языком пластики я пытался передать этим отрезанным телевизионными шорами от реальной действительности людям свое эстетическое видение проблем свободы истинного творца в современном мире, приблизить к ним художественный образ — одинокого, страдающего от оков пуританства мачо, пытающегося разорвать цепи запретов общества и оголиться (до известных пределов!). Эх! Жаль, что жанровая эстетика стриптиза не позволяла мне раскрыться полностью.