Эстетический продукт, создаваемый мною, был авторским, новаторским, не рассчитанным на массового зрителя. И все-таки, время от времени, раздавались восторженные хлопки моей преданной поклонницы, ее визги в до мажоре и восклицания «Браво! Молодец!». Значит, замысел ею ухвачен! Даже если один человек в зале, пусть даже в некотором подпитии, искренне сопереживает моему герою, это значит, что не всуе затрачены мои творческие силы и наступил-таки долгожданный коренной перелом в этом искусстве, превративший его из рутины формализма в мощное орудие воздействия на сознание масс!

Когда я, разгоряченный успехом, будучи уже в одних минимизированных трусах, расплывшись, как мамкин блин, в торжествующей, победоносной улыбке, доверчиво приблизился к массам на расстояние вытянутой руки, моя разгоряченная фанатка, крепко сбитая, кряжистая леди в красном платье, оттеняющем ее пурпурное лицо, вдруг изловчилась и с торжествующим криком охотника-папуаса, поймавшего рукой страуса, богатырской хваткой, бессмысленно и жестоко, вцепилась в мое хозяйство! Видимо, мое шоу пробудило в ней дремавшего уролога. От неожиданности и боли я оцепенел. Раздался взрыв такого гомерического хохота, коего не слышали ни зрители Comedy-club, ни стены палат для буйнопомешанных. Я был единственный, кто не понял шутки. Мало того, что мне это было физически больно, мне было досадно как режиссеру, продюсеру, артисту за сорванный финал. Скорбная история одинокого человеческого сердца осталась недосказанной, песня недопетой. Финал был скомкан и безвозвратно утерян. Это все равно как если бы такое случилось с исполнителем роли Гамлета в тот миг, как ему надлежало бы навеки упасть замертво.

Смеялись бабоньки долго. У многих на глазах были скупые слезы. Они вытирали их платочками. Я, терзаемый досадой, собрал свой разбросанный по полу нехитрый реквизит и, не теряя достоинства (в хорошем, первичном понимании этого слова), сделал книксен и послал им прощальный воздушный поцелуй. Гордой балетной поступью я удалился одеваться в артистическую уборную. Одеваясь, я слышал, как в зале по-прежнему время от времени раздавались раскаты хохота. Видимо, шло жаркое обсуждение спектакля. В прихожей меня ждала хозяйка с деньгами.

— Тут семь, — сказала она, протягивая деньги и вытирая слезы. — Может, посидишь с нами? Устал, поди. Выпьем, потанцуем? — Она снова прыснула. Смешно ей, видите ли.

— Извините, не могу, — засопел я обиженно.

— Обиделся? — спросила она просто. — Это ж просто шутка…

— Да, ерунда. Обычное дело. Без этого у меня и не бывает. Просто сегодня еще два концерта, — соврал я на прощание, пряча трудовой заработок в карман. Итак: я пробыл на новой работе в общей сложности сорок минут. Неплохо! Впервые мое хозяйство принесло мне столь приличный доход. Но, ребята, те, кто идет за мной: всенепременнейше, надевайте бандаж! Я вас умоляю!

P.S. Эти нахалки после этого дерзнули пригласить меня еще и на старый Новый год! Ну, каковы! Я отказался, сославшись на то, что именно в этот день даю благотворительный концерт в доме престарелых.

Я выставил в интернет-версию «КП» видеоурок, где я бескорыстно обучил своих читателей высокому искусству стриптиза. Эффект был потрясающим. Вся страна стала танцевать стриптиз. А я снискал много теплых слов благодарности от читательниц.

И теперь, когда мне Сунгоркин при встрече говорит с улыбкой:

— Если будешь так мало писать, я тебя уволю. — я отвечаю ему легкомысленно, наивно считая его слова доброй шуткой:

— Ничего! Я в стриптизеры пойду….