1
Захожу с утра, перед планеркой, к Главному, с коварным замыслом отправки себя в длительную интересную командировку. Захожу на цыпочках.
— Что привело тебя ко мне? — спрашивает Сунгоркин.
— Я хочу поехать в Шаолинь. Побыть там монахом, овладеть боевыми искусствами.
— Леня Захаров уже писал о Шаолине лет пять назад.
— Но ведь не монахом он был!
— Ну, не знаю. Если только толстушка возьмет. Иди к Барабаш. В ежедневку точно не пойдет. Ты же мало писать не можешь: эпопею напишешь.
Иду к Наташе Барабаш, редактору толстушки.
— О! Классно! Давай! — обрадовалась Наташа. — Напиши, как они там по потолкам бегают. И сам побегай…
И я поехал. Так просто: наобум, без предупреждения. Не могут же мне китайские братья навек отказать побыть монахом месяц-другой.
Чем хорошо мое положение в «Комсомолке», что никто не ограничивает меня во времени. Хочешь — месяц по потолкам бегай, а хочешь — два. Главное — совесть не потерять.
Темной ночью я прилетел в город Чанчжоу, что неподалеку от Шаолиня. Молчаливый, словно сталактитовый воин, таксист отвез меня в отель. На следующий день я уехал в уездный город Дэнфен. От него на такси доехал до деревни, где стоит Шаолинь. Огромный бронзовый монах, навеянный, видимо, гением позднего Церетели, встречал туристические автобусы суровым монашеским взором. Дыхание в зобу моем сперло от охватившего трепета. По обеим сторонам аллеи, ведущей к вратам в монастырь, многочисленные торговые палатки. Тут тебе и статуи Будды, и самурайские мечи, кинжалы, звездочки, монашеские посохи (О Великий Бодхидхарма! Эти посохи еще сыграют в моей судьбе зловещую роль!), нунчаки гламурные, со стразами, четки, браслеты, китайские вазы V века, носки, трусы и, конечно же, хит продаж: майки с надписью «Шаолинь».
И вот я внутри! Асфальтированная аллея ведет меня к замысловатым пагодам исторического комплекса. По дороге, в небольшом зале, на освещенной сцене я посмотрел шоу шаолиньских монахов. Монахи были чудо как хороши! Они легко бегали по стенам (правда, невысоко, метра на два всего), гнули горлом копья и ломали головой металлические мечи… Я вышел с представления ошеломленный и укрепившийся в желании самосовершенствоваться именно здесь. Скоро! Скоро и я буду прыгать на два метра в высоту! Позже я узнал, что эти парящие под потолком парни не совсем монахи. Вернее, совсем не монахи, а концертная бригада акробатов, своим шоу зарабатывающая деньги на содержание монастыря. А настоящие монахи прыгают значительно ниже.
2
Неожиданно для себя я и сам стал достопримечательностью Шаолиня. Я ходил по лестницам и площадям храма в форме офицера национальной гвардии Венесуэлы, и все туристы смотрели на меня, как на древнюю пагоду, как на Царь-колокол, как на Эйфелеву башню и старались сфотографироваться на моем фоне. А самые смелые просили на могучем китайском языке жестов сфотографироваться с ними.
Я купил монашескую одежду сенг фу за 300 юаней, переоделся в нее и возвратился в монастырь уже готовым монахом. Я не сомневался, что на этот раз я останусь здесь надолго. Казалось, сам Бодхидхарма подталкивал меня к воротам монастыря.
Стоило мне надеть монашеское одеяние сенг фу, как мой и без того высокий рейтинг возрос в сотни раз. Мой выход в свет в одежде шаолиньского монаха вызвал не меньший переполох, как если бы на Красной площади приземлился темнокожий африканский паренек с двумя головами в форме гаишника. Или если бы тот же самый темнокожий паренек в рясе Патриарха бродил по Сергиеву Посаду или голышом по Ватикану. Туристы ходили за мной толпами, любовались мной, как «Джокондой», снимались со мной в обнимку. Потрогать меня выстраивалась очередь, как за водкой во времена «сухого закона». Моей востребованности позавидовала бы любая панда. Да что там панда! Николай Басков, прознав, что меня любят больше, чем его, в слепом отчаянии женился бы на каком-нибудь монахе, а Филипп Киркоров бросил бы напрасно петь и ушел бы в Шаолинь рядовым затворником. Случись мне в этот звездный час помутиться разумом и провозгласить себя президентом всея Китая, никто бы не стал возражать. Но я, непрактичный человек, не воспользовался ситуацией. И даже не стал взимать плату за снимки с собой. А ведь если бы я брал хотя бы по юаню за каждую фотосессию, то к концу года мог бы купить этот самый Шаолинь.
В конце дня я сполна ощутил тяжкое бремя Славы. Рот устал улыбаться, тело утомилось позировать. Не завидуйте, ребята, фотомоделям! Нелегко им хлебушко достается!
Сегодня в монастыре Шаолинь 200 монахов и 20 монахинь. Иностранных граждан в монахи Шаолиня пока не принимают, но храм постоянно посещают буддисты различных национальностей.
Шаолиньские монахи почитают три сокровища: Будду, его учение, дхарму и монашескую общину. Они свято исполняют пять основных запретов (усе): не убий, не укради, не прелюбодействуй, не лги и не бухай!
Я нашел главного Монаха, Учителя, словно рекомендательное письмо, всучил ему фото, на котором я стою вместе со Стивеном Сигалом у него в саду. Некоторое время Учитель недоуменно смотрит на фотокарточку, которую я настойчиво сую ему в руки, пытаясь идентифицировать персонажей композиции.
— Кто это? — спросил он наконец по-китайски (я уже начал его понимать).
— Вы в самом деле не знаете Его? — спросил я с некоторой укоризной, словно неузнанный сын лейтенанта Шмидта. Учитель что-то грустное ответил мне. Наверное, извинялся, что за недостатком времени пропустил что-то важное в этой жизни.
— Это Стивен Сигал, известный буддист! Мой друг! — сказал я, не в силах более испытывать терпение монаха, полагая, что уж после этого наставник должен преклонить предо мною колени. (Ну хорошо, хотя бы просто почтительно поклониться.)
Как я выяснил позже, ничего странного и постыдного в том, что здесь не знают Стивена Сигала, Брюса Уиллиса или Чака Норриса, нет. В Шаолине нет телевизора.
3
Мы добрых полчаса беседовали с Учителем на разные темы на разных языках. О чудо Шаолиня! Мы начали понимать друг друга. И пусть! Пусть монахи отказали мне в крове и пище здесь, в таинственных кельях Шаолиня. Но зато при помощи знаков и схемы, нарисованной на листочке моего письма, они послали меня учиться. Да, да! Друзья! Я был послан не куда подальше, а неподалеку — учиться ушу настоящим образом! Здесь на громадной территории, принадлежащей Шаолиню, располагаются многочисленные школы традиционных китайских боевых искусств.
Тренировочный центр ушу — Сонгшан Шаолинь — так называлась школа, куда меня послали. Небольшие бараки казарменного типа. Койки в два яруса. Во дворе на веревках сушатся спортивные костюмы, кроссовки. Китайская пацанва разных возрастов в мгновение ока плотным кольцом окружила странного лысого человека в одеянии монаха. Принимать меня вышел наставник китайской внешности лет тридцати. Для полноценной беседы пригласили Венду Янга, менеджера отеля. Он, по сравнению с другими шаолиньцами, которые вообще не знали иностранных языков, довольно бегло говорил по-английски.
— К сожалению, у них нет групп, подходящих вам по возрасту! — перевел мне Янг сообщение наставника.
— Отлично! — в восторге воскликнул я. — Больно мне надо со стариками тренироваться!
— Жить будете здесь, — указал мне Венда на маленькое помещение с двухъярусными койками внутри. Но мне — не привыкать. Такие были и в тюрьме, и в армии.
4
Наставник Чанг Йог ознакомил с незамысловатым расписанием. Оно слегка насторожило меня, сибарита, пройдоху, бретера, дуэлянта, неженку, жадину и эпикурейца. Посудите сами (да не судимы будете).
6.00 — 7.00 — Подъем. Зарядка.
7.10 — Завтрак.
8.30–11.30 — Тренировка.
12.00 — Обед.
12.30–14.00 — Свободное время.
14.00–17.00 — Тренировка.
17.30–18.00 — Ужин.
18.40–19.40 — Тренировка.
20.30 — Отбой.
— Завтра ровно в шесть часов вы должны быть в строю! — перевел мне на прощание строгие слова Учителя переводчик.
На новом месте мне так и не удалось заснуть. Боялся проспать. Едва только первые сладкоголосые китайские петухи пропели свою утреннюю песнь, из динамиков раздался ужасный звук неведомого духового инструмента. Так должны были звучать трубы, разрушившие стены Иерихона! Я первым выскочил на тренировочный плац, взволнованный, лысый, молодцеватый. Из своих казарм выползали заспанные китайские мальчишки, курсанты тренировочного центра Сонгшан Шаолинь. Самому младшему курсанту было лет пять, самому старшему — 56. (И это был я!) Мой инструктор-наставник мастер Йонг определил мое место в строю. Я оказался самым рослым в моей новой команде.
— Равняйсь! Смирно! — звучали резкие команды (перевод мой). — Левое плечо вперед! Бегом!
Я с некоторым опозданием выполнял команды инструктора. Вот все побежали, и я побежал. Все повернули налево, и я за ними.
— Е-А-Е! Е-А-Е! — покрикивал бегущий сбоку отряда 14-летний парнишка по имени Вэй. Полагаю, что это означало: раз, два, раз! Вэй был помощником мастера Йонга. (Он был продвинутым парнем и общался со мной при помощи электронного переводчика.) Мы бежали мелкими шажками, чтобы малыши поспевали за нами. Мимо, обгоняя нас, пробегали отряды из других шаолиньских школ. Они выкрикивали в такт шагам какие-то стихи-речовки. Типа: «Мы ушуисты, ребята плечисты! Кто с нунчакой к нам придет, от нунчаки и умрет!»
Утренняя тренировка — самая лояльная. Мы прибежали на площадку и стали растягивать связки. Пацаны легко задирали ноги к головам и легко садились на шпагат. Мои ноги не гнулись, а связки не растягивались. Мальчишки, глядя на мои потуги, иронично переглядывались, а иногда дерзко хохотали. Но у меня появился 10-летний друг, который взял меня под опеку. Звали его Во, по-нашему — Вовочка. Меня пацаны звали просто Са-Са, по-нашему — Саша.
5
У меня началась новая, унылая до умопомрачения жизнь курсанта. На завтрак, обед и ужин мы ходили строем с речовкой. Питались мы в курсантской столовой с пугающим казенным минимализмом интерьером. У меня, как и у каждого курсанта Шаолиня, была персональная металлическая посуда, состоящая из трех приборов: глубокая кастрюлька и две металлические тарелки, которые мы сами мыли под краном и каждый раз несли с собой в столовую. На раздаче пожилой повар-китаец наваливал в нашу посуду жареных овощей. Мясо случалось редко, в составе рагу, пару раз в неделю. Вареные яйца — через день. Из большого чана мы уже сами черпали серо-бурую похлебку из риса. Хлеб необычайной белизны был в виде шариков. Пайку можно было повторять несколько раз, но почему-то не хотелось. Да я не замечал, чтобы кто-то из пацанов часто бегал за добавкой. Пища эта, похоже, была весьма полезна для моей плоти. Но я, словно по любимой девушке, тосковал по супу с грибочками, по яичнице дымящейся, ой да с помидорчиками, по картошечке с салом, по свиной отбивной, по креветочкам, омарам, да мидиям, да по селедочке солененькой, эх да со стопариком…
6
Трехчасовые дневные тренировки были для китайских пацанов настоящим праздником торжества юного тела. Для меня же — сущим наказанием. Мало того, что у меня практически ничего не получалось, а тело не слушалось меня, жило своей, особой, непостижимой жизнью. Другая беда — это многочисленные зрители. Да, да! После девяти часов в Шаолинь запускали посетителей, и нашу тренировочную площадку окружала толпа, чтобы поглазеть на тренировку нелепого лысого старца. Особую радость доставлял зрителям момент, когда я, кряхтя и громко постанывая, словно тенор-геморроик, садился на шпагат, а после этого меня со шпагата дружно поднимала вся группа. После таких тренировок я ходил враскоряку, словно раненная в пах уточка. Я был для зрителей как забавная зверушка. Они надрывали животики, глядя на мои нелепые телодвижения. Наиболее наглые китайцы могли прямо во время тренировки подойти и сфотографироваться со мной. Мой мастер их иногда грозно шугал, но чаще случалось так, что он из жалости позволял сняться со мной, словно от этого зависела их оставшаяся жизнь и благополучие.
7
На трехчасовой тренировке мы занимались ударной техникой, работали с монашеским посохом, разучивали сложные комплексы упражнений. Это было сложное чередование невероятных поз, запомнить замысловатую последовательность которых мне никак не удавалось. Для человека, который никогда не занимался восточными единоборствами, сложность еще заключалась в том, что решающее значение имела даже такая «мелочь», как ты ставишь пальцы на руках. Мастер Йонг, впервые столкнувшись с подобной человеческой бестолковостью, явно маялся. Однажды он подошел ко мне и протянул бумажку, на которой было написано по-английски:
— Что вы хотите получить от тренировок?
Я ответил через Вэя:
— Мастер Йонг! Простите меня! Мне, похоже, поздно стать Великим мастером ушу! Я просто хочу определить: что же это такое? Какая тайна в этом учении?
После этого со мной стал индивидуально заниматься Вэй. Что интересно, друзья, в свободное от тренировок время мои товарищи по школе, вместо того чтобы предаваться безделью и праздности, валяться на койках, играть в салочки, продолжали оттачивать мастерство, тупо повторяя упражнения, которые на занятиях у них не шибко получались. Никто их не заставлял. Они были настоящие фанаты ушу и Шаолиня. Пару раз в неделю мальчишек сажали на занятия в классы. Там они изучали основы буддизма, историю Шаолиня и прочую теорию. Я один раз посидел на занятиях. Моей сообразительности оказалось достаточно, чтобы понять суть выражения: «Это для меня — китайская грамота». Но тогда я еще не знал, что таинственный и мудрый Шаолинь готовит мне жестокое испытание!
Цена за обучение в школе Шаолиня колеблется для иностранца от 7 до 9 тысяч евро в год. Для гражданина Китая это составит 10 тысяч юаней.
8
В голове моей «динь-динь»! Не забуду Шаолинь!
Когда я ноги свои к носу задирал, я, как роженица, неистово орал…
Начались суровые курсантские будни. Подъем! Бегом, марш! Раз, два, три! Э-А-Э! Э-А-Э! Кия! Ой, блин! Отбой! Бесконечные тренировки с утра до вечера.
Однажды у меня на тренировке заклинило шею. Во время исполнения упражнения голова повернулась вправо, а назад не встала, а так и зафиксировалась в этом положении. Что-то там заклинило в поворотном механизме. Шея и раньше у меня при резких поворотах хрустела и трещала, как ствол старого баобаба. А сейчас я стал похож на фараона с египетской фрески. В таком неестественном повернутом положении я подошел к мастеру Йонгу и, поклонившись всем корпусом, хрипло проскрипел:
— У меня проблема, мастер! В таком положении я не могу продолжить тренировку.
Мастер Йонг стал разминать мне шею, стараясь поставить голову на место. Но шея была против. Тогда он повел меня к своему мастеру, известному целителю мастеру Джао, кряжистому китайскому мужику лет сорока. Тот повел меня в небольшой храм при школе. Там он осмотрел мою шею и приказал знаками снять обувь. Мы зажгли благовонные палочки, поставили их в вазу с песком на алтаре у ног статуи смеющегося золотого Будды и пару минут помолились. Затем он усадил меня на коврик и стал безжалостно мять, ломать и крутить большие пальцы ног. От боли я пару раз вскрикнул. Мастер Джао только довольно улыбнулся. Пальцы ног после этого еще долго болели, зато шея моя стала подвижнее, чем у молодого гамадрила. И посейчас ею ворочу, как хочу.
9
Монахи Шаолиня в глубокой древности бродили по Китаю, проповедуя чань-буддизм, поддерживая свое скудное существование подаянием. Для защиты от разбойников, которых было в те времена не меньше, а, возможно, даже больше монахов, они умели использовать любые предметы, которые оказывались под рукой, превращая их в смертоносное оружие. Например, тапочки, цепочку, четки, пояс, палочки, чашу, куда кидали монеты, из которой они ели. Но самым любимым предметом, которым они убивали незадачливых рыцарей гоп-стопа, был, конечно же, монашеский посох. Искусством владения этим оружием у нас в группе владели даже самые маленькие студенты, в чем я убедился на собственном опыте. Даже в свободное время они крутили посох так, что в глазах рябило. Как-то раз после дневной тренировки мы с моим десятилетним однокурсником Фаном шалили на полянке тренировочными посохами: как бы я, разбойник, нападал, а он, монах, защищался. Во время одного из выпадов я наткнулся лбом на посох монаха. Удара я не почувствовал. Было совсем не больно, но у меня на лбу моментально вскочила огромная шишка. Я не замечал ее и вечером продолжил тренировки. А утром заметил, что опухоль увеличилась и стала сползать на глаза. Тут уж я перепугался и снова обратился к мастеру Йонгу. Он освободил меня на день от тренировок. Лицо мое утратило былую привлекательность и стало где-то даже слегка омерзительным. Меня водили к какому-то старичку-лекарю. Он что-то шаманил и колдовал над опухолью, но она упорно не покидала моего лица. И я ушел от людей в горы Сонгшань, чтобы не портить им настроение. И там, в горах, ко мне явилась истина. А ведь это не мальчик Фан ударил меня посохом в лоб. Это Бодхидхарма наказал меня за лукавство. Ведь я совершил грех: не сказал Учителю, что приехал в Шаолинь не из праздного любопытства, а для того, чтобы написать материал. Я попросил прощения у Бодхидхармы. Через два дня шишка исчезла, будто ее не было совсем, и я стал чище и прекраснее, чем когда-либо прежде.
10
В старину тот, кто возжелал покинуть монастырь Шаолинь и уйти в мир, должен был помериться силами со стражами и, преодолев 13 застав с механическими «деревянными людьми» — архатами, наносящими уходящему монаху мощные удары со всех сторон, — дойти до центральных ворот. Если ему не удавалось или он получал травму, не совместимую с дальнейшим передвижением, он оставался на второй год — до тех пор, пока не научится нормально драться. Меня почему-то отпустили без этой утомительной канители. Мне даже показалось, с некоторой радостью. Провожать усталого старца, пожилого однокурсника, вышла вся группа. Вовка дергал меня за рукав и о чем-то настойчиво спрашивал. Мне казалось, что это был вопрос: «Когда ты снова вернешься?» А Учитель, мастер Йонг, сказал через своего сержанта Вэя:
— Приезжай на следующий год! Я буду заниматься с тобой бесплатно!
Да, друзья, я так и не овладел в совершенстве шаолиньским ушу. Я по-прежнему прыгаю вверх не выше двух метров и робею при виде шаолиньского монашеского посоха. Я так и не научился правильно разбивать головой кирпич, не ломаю ухом и носом алебард и мечей, не пользуюсь нунчаками и не бегаю по вертикальной стене. Да и по горизонтальной стене не помню, когда бегал. Слишком сложной оказалась для меня эта древняя оздоровительная боевая техника. Но теперь я с удовольствием делаю по утрам некоторые не очень опасные для костей упражнения. Мне даже порой кажется, что они помогают мне быть добрым (хотя куда еще добрее?), стройным и бодрым. А на шпагат я уже больше не сажусь даже за большие деньги… (Хотя мне и малых денег за шпагат никто не предлагает!) И нормально себя чувствую.
11
Меня сегодня спрашивают некоторые скептики: ну хорошо, мастером ушу ты не стал. Но хотя бы пороки победить помог тебе твой Шаолинь? Отвечаю: еще как помог! Я там совсем перестал материться, метаться, тревожиться, копаться в себе. А чего метаться, чего копаться? Кругом монастырь! Мечись — не мечись, все равно завтра на тренировку! Пьянство? О нет! Только не это! На территории Шаолиня, конечно, есть и рестораны, и продаются в буфетах и ларьках спиртные напитки для тех туристов, которые не могут воспринимать красоту исторических артефактов иначе как только через призму алкоголя. И многие покупают и воспринимают. Но наши интенсивные тренировки исключают алкоголь в любых дозах. Блуд? Какой там блуд? Тренировки — наш единственный и главный блуд! Хотя есть женщины в шаолиньских селеньях! Но для того, чтобы волочиться за ними, надо опять же очень много выпить. А какие тогда тренировки? Ты просто после первых же упражнений отправишься на постоянное жительство к Бодхидхарме!
Я думал, что страх перед пороками оставит меня за стенами монастыря. Но я поборол этот постыдный, сковывающий мои члены страх и вышел в мир. Когда я все же, с какой-то непонятной радостью покинув стены Шаолиня, остановился на постой в маленьком отельчике в городке Донгфен, среди ночи меня разбудил телефонный звонок и нежный девичий голос спросил на трогательной смеси русского и английского:
— Вума хосес?
Вума? Хосес? Здесь? В социалистическом Китае? Далеко же шагнула демократия в этой глубинке! Страх Порока! Я больше не боюсь тебя! Уходи от меня! Вон! Прочь!
— Вума! Ес! Ес! Вума немедленно! Сию минуту, вума! — хрипло закричал я в отчаянии в трубку, словно радист тонущей подводной лодки, как и подобает человеку, только что возвратившемуся от Бодхидхармы и пережившему мучительное воздержание и изнурительные тренировки тела и духа. По сути, я чувствовал себя дембелем, возвратившимся в отчий дом Порока. Видимо, нравственное учение Будды не на всех действует. Я вскочил с койки, как боец микс файта после нечаянного нокаута, готовый принять на одр дюжину китаянок. Надел штаны (зачем, спрашивается?), пригладил редкие вихры, накатил стакан китайского бухла. И в этот миг раздался желанный, сладкий, словно пение Баскова, стук в дверь. Предо мной стояла очаровательная девушка с прыщавым личиком. Еще утром она стояла на ресепшен, и, записывая мои данные паспорта в журнал и, как мне показалось, окинув меня оценивающим взглядом, подарила мне многообещающую улыбку. Значит, мне не показалось. Значит, есть высшая справедливость в этом китайском мире.
— Проходи, милая! — сияя, словно медный таз Китайского Императора Цинь Шихуанди, династии Суй, гостеприимно обнял ее я с вызывающей нежностью монаха. Она натянуто улыбнулась, нервно оглянулась и вошла в номер. Вся прелесть этой ночи заключалась в том, что она совсем не говорила ни по-русски, ни по-английски. Знаками и звуками, похожими на щебетание козодоя, она показала, что ей надо в душ, смыть дневную грязь и трудовой пот. Знаками показала, что не хочет раздеваться при свете. Я выполнял ее прихоти беспрекословно, словно раб. Мы любили друг друга в темноте на ощупь, и свет нашей любви освещал тесную келью бывшего шаолиньского монаха. На ощупь любовь была прекрасна: упруга, гладка и податлива. В темноте я не видел ее китайских знаков и не слышал трелей, лишь кряхтение и пыхтение. Может, она еще что-то показывала, не ручаюсь. Я ручался только за ее перси и лядвеи. Через пару часов я знаками показал ей, что у меня кончилось бухло, и она знаками и трелями трясогузки показала, что у них ночью бухла не купишь.
Я не спал всю ночь, безумно и бесстыдно расточая свою мужскую силу, нерастраченную в моей, скудной на плотскую любовь, курсантской и военной юности. Но — почему так в жизни получается? В Москве меня ждала любимая женщина, можно было бы и потерпеть пару дней. У каких-то мужчин это способ ложного самоутверждения. Кто-то делает это из-за гипертрофированного либидо. Кто-то из-за неудовлетворенности в постели с женой. Я знаю свою причину. В моем мозгу еще живет та боль неудовлетворенного мальчишки, курсанта, которому женщины массово отказывали в интимной близости. Или же он просто не умел соблазнять. Но факт остается фактом. Я, наконец созрев и перезрев, не пропускал ни одной юбки (исключение составляют только шотландские килты. Их я великодушно пропускал), ни одного лифчика, ни одних панталон, ни одного тюрнюра, ни одного капора и пелерины, ни одной йони, ни одной перси.
Ушла прыщавая китаянка на рассвете обогащенная русским опытом и символическим гонораром в 100 юаней, знаками и щебетанием сойки показав, что завтра не прочь еще раз прийти, после работы. Днем я предусмотрительно позаботился об угощении и пополнил запасы вина. С последним я немного перестарался и позорно вырубился. Так что не дождался и не услышал стука в дверь. Утром восстал совершенно разбитый и в таком прекрасном виде отправился в аэропорт.