1

День засыпал. Сумрак накрыл Москву. Журналисты России выключают компьютеры и расходятся по домам, по любовницам, в театры, музеи, в пивные, в бары и пельменные. Опустел и коридор шестого этажа редакции «Комсомольской правды». Лишь один журналист не расходится по домам и пельменным. Он ждет, когда закончит работу его любимая девушка, чтобы увезти ее домой и предаться с ней пороку прелюбодеяния. Этот журналист — я. Я сижу в кабинете один и читаю скучную и слюняво-блевотно-целомудренную «Исповедь Руссо». Неожиданно дверь растворяется и в ней возникает светлый образ главного редактора Сунгоркина Владимира Николаевича.

— Один? — спрашивает он, с удивлением обнаружив меня, легкомысленного и не самого добросовестного трудофила, после рабочего дня на рабочем месте.

— Совсем один, — скорбно отвечаю я. Сунгоркин входит в кабинет. Садится рядом на стул. Увидев на столе фотографию, на которой мы с Николя сидим за бутылкой водки, берет ее в руки.

— Молишься, что ли, на нее? Где это вы?

— Всяко бывает, Владимир Николаевич. Это мы в Баку, трусами торгуем.

— Работаешь?

— Работаю.

— Признайся честно, сколько ты сегодня принял на грудь?

— Нисколько, — отвечаю гордо я и делаю мощный, шумный выдох в его сторону, как гаишнику.

— Странно. Но почему? — еще больше удивляется он. — Ведь после семи можно.

В самом деле, согласно неписаному редакционному законодательству, праздновать юбилеи, проводы, новоселье, отпуск, именины, сватовство, поминки, первую получку, отходную и просто выпивать для здоровья и куража разрешается высшим повелением после семи. Пей — не хочу! Я разрушаю его представления о Воле.

— Мне подружка не велит, — смущенно признаюсь я. — Я ее жду.

— Я уж обрадовался, что ты усердно так работаешь до ночи. Ты мне объясни, Саша, почему ты так мало пишешь для газеты? У тебя меньше всех строк за год получается. Никто меньше тебя не пишет в редакции. Да я думаю, что и в стране никто не пишет меньше.

— Я убежден, что и в мире никто не пишет меньше меня. Но так получается. Я много времени провожу в командировке. Потом долго и медленно пишу….

— Но Скойбеда и Сапожникова тоже в командировках неделями бывают. Но пишут в два раза больше тебя. Ладно. Проехали. Есть какие-то интересные задумки?

— Есть одна. Я собираюсь с Федей Конюховым яхту гнать из Сейшел в Грецию.

— Что за яхта? Когда?

— Яхта Вадима Цыганова, мужа певицы Вики Цыгановой. Мы ее будем гнать мимо Танзании, Кении, Сомали, Эфиопии… Перелет мой на Сейшелы Вадим оплачивает…

Сунгоркин помолчал, прикидывая что-то в уме.

— Веселая, однако, у вас компания собирается. Ладно. Сомали — это хорошо. Только перегоняй яхты в свой отпуск, а не в рабочее время. Ладно?

— Хорошо.

 

2

— Зачем ты ввязываешься в эту дурацкую авантюру? — спросил меня перед отъездом мой коллега, умудренный военный журналист. — Оно тебе надо? Вы же вдоль Сомали неделю будете идти! Убьют, потопят. Они же безумцы. Ради чего? Ради славы? Тебе слава нужна? Ты же не мальчишка, а взрослый мужик. Жена. Дача! Фазаны! Тебе, в твои года, надо жить без риска, наслаждаться счастьем. Откажись, глупыш, пока не поздно! Не хотелось бы оплакивать тебя в ресторане…

Насчет того, что я уже взрослый мужик, это он очень проницательно заметил. А насчет риска и славы я тогда совсем не думал. Что греха таить: я наивно предполагал слегка развлечься, отдохнуть от суеты редакционных будней. А что: Сейшелы, креолки, йо-хо-хо, бутылка рома, яхта, Индийский океан, рыбалка, Персидский залив, Средиземное море.

Дело в том, что муж и продюсер певицы Вики Цыгановой, автор текстов ее песен, Вадим Цыганов решил перегнать свою яхту «Святая Виктория» из порта Сейшельского острова Махэ в Грецию. Двухмачтовая шхуна «Святая Виктория» спущена со стапелей в Дании в 1949 году и была изначально рыболовецким судном. Прошла все моря, океаны и была с почетом списана на заслуженный отдых по истечении положенного для кораблей срока. Мачты ей достроили во время реконструкции.

Яхта стояла в порту, и каждый месяц Вадим платил за место у причала по штуке баксов. Причем сам он вырывался на Сейшелы весьма редко, поскольку был занят различными проектами. Мало того, что он своей жене концерты и гастроли устраивал, так он еще и мебелью креативной, элитной занимался. У него мастерские мебельные. Когда тут на Сейшелы ездить? А в Грецию можно и на выходные слетать, порыбачить на своей яхте. Но на то он и продюсер и шоумен, что из перегона яхты он сделал общественно значимое событие. Он решил переправить через моря и океаны икону и мощи святого Федора Ушакова, как символ могущества российского флота и в память о святом. (Мощи висели на шее Федора Конюхова на веревочке, в мешочке.) В 2002 году героический адмирал Федор Ушаков был канонизирован русской православной церковью и является покровителем Российского военно-морского флота. Но не все об этом знают. Вадим Цыганов, планировал пройти на «Святой Виктории» от Сейшельских остовов до Греции по местам побед русского флота под командованием адмирала Федора Ушакова над французским, алжирским и турецким флотами. Мы собирались везти на корабле икону святого Федора Ушакова и частицу его нетленных мощей и предполагали собрать деньги на строительство храма в его честь в Сергиевом Посаде.

Кто не знает:

Ушаков Федор Федорович (1745–1817) — флотоводец, адмирал, политик и дипломат. Один из создателей Черноморского флота, с 1790 года его командующий. Одержал множество исторических побед в морских битвах с минимальными потерями. Разработал новую тактику морских сражений. Успешно провел Средиземноморский поход русского флота в войне против Франции, штурмом овладел крепостью Корфу. Канонизирован воин Ушаков православной церковью в 2000 году. На острове Корфу в честь святого установлен памятник, его именем названа улица.

Для придания значимости Вадим попросил возглавить экспедицию через Индийский океан Федора Конюхова. А с Федором Конюховым мы учились в одно и то же время в Одесском мореходном училище. В те далекие времена он был застенчивым и не очень общительным курсантом. Он стеснялся своего имени Федя и девушкам представлялся, как Николай. А знаете — почему? Потому что после выходя фильма Гайдая «Операция «Ы» и другие приключения Шурика» имя Федя было дискредитировано главным отрицательным героем одной из новелл. Помните? «А может, не надо, Шурик?» — «Надо, Федя, надо!»

А сейчас Федор Конюхов — это знатный российский путешественник, яхтсмен, заслуженный мастер спорта по спортивному туризму, член Союза художников СССР, автор более 3000 картин, член Союза писателей России, автор 11 книг. Первый россиянин, побывавший на Южном и Северном полюсах, на Эвересте. Совершил 4 кругосветных путешествия, 15 раз пересек Атлантику, один раз на весельной лодке. Православный священник (диакон).

Такие вот бывают совпадения. Мы созвонились с Вадимом, и он согласился взять меня в команду.

Я решил мужественно в течение трех недель переносить все эти напасти: рыбалку, креолок, ром. Полагаю, что я был не одинок в своей самоотверженности. Хотя, несомненно, были среди нас люди, которыми двигали патриотические и духовные интересы. Так что даже я, грешный, не обремененный добродетелью, мог впоследствии, насупив значительно брови, в умной и свободной беседе с какой-нибудь очаровательной крошкой, за бокалом сидра, прихвастнуть при случае, что вложил свою лепту в возрождение русской духовности.

 

3

Неожиданно-негаданно, приключения наши начались задолго до шторма в Индийском океане. Исполненная отваги и благородных, оптимистических планов команда: спонсор и шеф Вадим Цыганов, знатный путешественник Федор Конюхов и мы — случайные, неквалифицированные авантюристы, — Сашка Мешков, аспирант-океанолог, исследователь аномальных явлений, Леня Гаврилов, казак, военный историк, владелец антикварного магазина, Влад Середа — сели на самолет и полетели на Сейшелы через Катар. В салоне было много свободных мест. Я сел в кресло у окна. Рядом со мной вообще никого не было. А наши ребята скучковались в одном месте, в трех ярдах позади меня.

— Саня! — радостно окликнул меня Леня Гаврилов, двухметровый упитанный, паренек. — Пошли к ребятам! Там наливают!

Мне почему-то именно в полете хотелось побыть одному, медитировать, размышлять, смотреть на облака. Тем более что меня совершенно не интересовала фраза «Там наливают!». Подумаешь: наливают! Да что я, алкаш дворовый, что ли? Меня на «наливают», на фразу эту, не купишь! Потому что я загодя и сам, благоразумно, по традиции, затарился с запасом в дьюти фри своим любимым вискарем. Я переобулся (на катарских авиалиниях выдают одноразовую сменную обувь, зубную щетку, полотенце, мыло, шампусик), выбрал в телевизоре кровавый боевичок (там были фильмы на всех языках!) и приготовился к прекрасному, беззаботному досугу. Через пару-тройку часов принесли чудный обед с красным вином. (Я заказал паэлью.) Жизнь казалась мне прекрасной. Там, в Москве, мои коллеги ходят по редакции, суетятся, мучительно соображают: что делать? Как жить? Что писать? А я сижу в салоне катарского самолета, сытый, довольный, и скоро увижу мировой океан.

Однажды, проходя после посещения сортира мимо благородной компании моих друзей, я заметил, что они разговаривают несколько громче и оживленнее, чем раньше. Их общение постепенно становилось похожим на предвыборные телевизионные дебаты. А еще через час, я услышал со стороны моих дискутировавших друзей крики «Чурки! Бляди! Суки! Я вас всех….!», кряхтение борьбы без правил и глухие удары по плоти. Рядом со мной на кресло плюхнулся Федя Конюхов.

— Не ожидал я от него такого! — сказал он, тяжело дыша. Я оглянулся и увидел фрагмент скульптурной группы «Лаокоон и его сыновья» Агесандра Родосского. Только на этот раз, жреца Лаокоона скручивал удушающим приемом не змей, а его сыновья. Мой тучный друг, исследователь аномальных явлений Гаврилов, вскормленный салом с молоком исполин, сдерживаемый с двух сторон компаньонами, пытался вырваться из их цепких рук. Невыносимое страдание и гнев были написаны на его красном лике, обезображенном гримасой греческой трагедии.

— Давай держаться от них подальше, — сказал Федор. — Наверное, их заберут в полицию. В Катаре сейчас великий пост Рамадан. А он вишь-ты, как…

Естественно, подумал я, что для мусульманской полиции будет благом арестовать буйного, бухого неверного. По радио объявили о том, что самолет идет на посадку в столице Катара городе Доха. Попросили занять свои места, отключить телефоны и пристегнуть ремни. Но именно в это время схватка достигла своего апогея. Крик торжества вырвался из зева Гаврилова, он сумел на секунду вырваться из томительного клинча. Подбежали стюарды, чтобы усмирить бушующую плоть аномального исследователя. Некоторое время умиротворенный Гаврилов, уставший после схватки витязь, сидел молча, насупившись, словно обиженный Гаргантюа, у которого отняли чупа-чупс. Но едва только пассажиров пригласили к выходу, как он словно очнулся от комы.

— Убью! Суки-и-и-и-и-и…

Сдерживаемый Вадимом Цыгановым и Владом Середой, он прошествовал мимо таможни, мыча нечленораздельные лозунги. В туалете Вадим, пытаясь привести в чувство и в светлый рассудок разъяренного члена команды, провел удачную серию ударов по корпусу разбушевавшегося Лаокоона, отчего тот согнулся пополам. И в этот самый момент вошла полиция и всех арестовала. Мы с Федей избежали этой участи, поскольку прикинулись незнакомцами.

— Нам придется с тобой вдвоем идти через океан на «Святой Виктории». Ты не боишься? — мрачно спросил он, когда мимо нас провели скрученного полицейскими Леню.

— Нет, — ответил я, даже не задумываясь.

Буквально через три минуты после объявления нашего рейса на Сейшелы прибежал запыхавшийся, словно марафонец Фидиппид, Вадим Цыганов.

— Мужики! Летим отсюда!

— О! Хорошо! Значит, теперь уже втроем пойдем через океан, — обрадовался Федор.

— Дела плохи, — сказал Вадим — Парней наших задержали. Но обещали завтра отпустить.

— Пусть этот буян летить домой, — сказал сурово Федор. (Федор говорит с акцентом жителя глубокой сибирской деревни.)

— Да, это даже не обсуждается, — согласился Вадим. — Представляешь, если такая гора в океане начнет буянить? Он яхту перевернет!

На этот раз мое место в салоне самолета оказалось рядом с Цыгановым. Место Конюхова оказалось далеко позади. Вадим достал из недр сумки початую бутылку виски. Праздник продолжался.

— Слушай! — загорелся вдруг Вадим. — А получается даже лучше, чем могло быть. Смотри, какие препятствия с самого начала чинят нам злые силы. Это же для твоей статьи прекрасная деталь. Но мы все равно идем вперед. Не все дошли до финала, но мы не сдались!

— Конечно, я напишу, как мы пытались уладить международный конфликт, — согласился я. — Это же первое суровое испытание твердости нашего духа.

 

4

И вот наконец мы прилетели из суровой, деловой и распальцованной Москвы на беззаботные и праздничные Сейшелы (через суровый Катар) на остров Махэ ранним тропическим утром. Когда мы, получив наши рюкзаки, вышли на площадь возле аэропорта, Федор сказал задумчиво:

— Ты, Саша, не вздумай писать в свою жалкую желтую газетку о том, что произошло в Дохе.

— Я буду писать правду, — ответил я, как и подобает отвечать прогрессивному журналисту.

— Ты не напишешь об этом, я сказал! — взорвался отец Федор. — Мы начинаем Богоугодное дело! Икону Святого Федора пронесем по местам Славы российского флота!

— Тем более, нельзя начинать такое дело со лжи! — сказал я. — Вот скажи, Федор, почему я должен обманывать читателя? — спросил я.

Великий путешественник попытался возразить мне, но, не найдя аргументов, в гневе бросился на меня. Я ловко, насколько позволял мне рюкзак за спиной, увернулся от его броска, и в ту же секунду мы схватились с ним в мертвой схватке, готовые растерзать друг друга за Правду. Каждый — за свою. Но у меня она опиралась на аргумент свершившихся на наших глазах фактов, а у Федора, на Религию.

Я верю в Бога, но Вера и Религия в моем сознании стоят не на одном уровне. Вера — это от Бога, а Религию создали люди для своих целей. Вадим Цыганов растерянно и деликатно, стараясь не причинить боли, пытался нас растащить в стороны, словно рефери зарвавшихся боксеров. Федор изловчился и сорвал с лица моего очки, отскочил в сторону, словно гепард, и, с торжественным видом финалиста, разломил их об коленку и, бросив на землю, растоптал их ботинком.

— Теперь ты точно ничего не напишешь, — сказал он.

Я несколько разочаровался в капитане и в святости нашей экспедиции. Но что делать: служители церкви иногда жестче, чем велит истинная Вера, доказывали правоту своих взглядов силой своей. Апостол Петр отсек ухо пареньку, слуге священника. Апостол Павел ослепил своего оппонента, препятствующего его проповедям, волхва Элима на острове Пафос. Федор возжелал побить меня и ослепил, лишив меня очков моих, лишь за то, что я был не согласен с его взглядами. Все мы созданы из одного божественного теста.

В какой-то момент великая скорбь о человеческой жестокости охватила меня, и расхотелось мне переплывать Индийский океан в такой компании. Я тихо помянул всех невинных жертв религиозных войн, убиенных лишь за то, что верили в других Богов. Мы свято чтим память мучеников, принявших смерть за Христа, но проклинаем миллионы тех братьев наших иноверных, кто пострадал от воинствующих христианских миссионеров за другую Веру, за Аллаха, за Кацалькоатля, Перуна. Но возвращаться домой, в Москву, еще больше не хотелось. Я подумал: ничего, поживу на Сейшелах месяц-другой и поеду домой. До океана мы добирались, храня суровое, скорбное молчание, надутые, как быки.

 

5

Наша двухмачтовая яхта «Святая Виктория», красавица, похожая на экзотическую игрушку для взрослых детей, спряталась в маленькой бухте в порту Виктория. Она вполне бы сгодилась для декорации фильма о пиратах.

— Елки-палки! — воскликнул в отчаянии Федор Конюхов, беглым взглядом осмотрев судно. — Да это же не яхта… Это же… На ней нельзя в океан! На ней только девок вокруг острова катать да рыбу ловить в двух милях…

На «Святой Виктории» в самом деле можно было бы замечательно провести уик-энд и медовый месяц или домашний арест. Там был бар, столовая, кают-компания с телевизором и музыкальным центром и самое необходимое устройство для перехода через океан — сауна. Да, да! Самая настоящая сауна! Какой океан без сауны! Вода, да и только!

Вадим стоял с виноватым видом, словно пионер, нарушивший «честное пионерское слово», потерявший галстук, застуканный за курением в сортире.

— Нельзя на ней идти через океан. Потонем! — повторил Федор.

На следующий день прилетели из Катара Влад Середа и неистовый борец, правокачатель, исследователь аномалий Леня Гаврилов.

— Отец Федор! Простите меня! — дрожащим от похмелья, волнения и раскаяния голосом тихо сказал он, подойдя к Конюхову.

Федор хмуро смотрел в даль моря и молчал.

— Я клянусь: до конца плавания ни капли не возьму в рот. Возьмите меня, пожалуйста, в плавание. Простите. Умоляю вас…

— Ступай, — вздохнув, сказал Федор. — Что ж с тобой поделаешь…

На корабле нас встречают остальные члены команды: двадцатилетний сейшельский капитан Стефан Холтшаузен, его ровесник, яхтсмен Вадик Штепенько, механик Джеймс Джейми 35 лет из Филиппин, его землячка и по совместительству невеста и судовой кок, девушка с романтическим именем Кармен Виллапана. Джеймс и Кармен частенько напевают свои филиппинские песни, наш казак Влад Середа постоянно читает Акафист и поет казацкие песни, Федор тоже напевает что-то посконно русское, так что в дополнительном саундтреке у нас необходимости нет.

 

6

Через рай порока достигаешь ада добродетели.

Франц Кафка

— Ты это… — говорит мне за ужином Федор. — Не серчай на меня. Погорячился я. Это с каждым бывает. Пиши все как есть… Правду пиши!

Я обнимаю Федора, как брата. Все мы грешны. Все подвержены порокам: гневливости, блуду и чревоугодию. А я еще, ко всему, и бухаю. Но пьянство — не грех! Среди списка смертных грехов нет пианства! Я — искал! Нету! Это просто шалость, недуг духа и дурость! Но нам дарована великая радость Дара Прощения и Любви. Не всем, правда. Только — Избранным!

 

7

Я уже писал, что от нашей шхуны веяло романтикой и стариной! Так вот эта самая «старина» дала о себе знать уже через час нашего пробного плавания. Вышел из строя основной генератор, гикнулись аккумуляторные батареи. В машинном отделении хлюпала вода. Да вдобавок во время швартовки к нашему борту катера с сейшельским дизельным механиком по имени Одри еще и вырвало крюк вместе с куском борта. Такие вот бывают незадачи с шестидесятилетними созданиями. В этот момент наша яхта показалась мне эдакой симпатичной бабулькой, пустившейся в пляс на свадьбе после стопки самогонки, и неловко упавшей после первого же фуэте.

Вся команда дружно взялась за ремонтно-уборочные работы. Мы, неквалифицированные матросы, Леня, Влад и я, драим палубу, откручиваем и закручиваем гайки. Джеймс, Вадим и Стефан, перепачканные соляркой, возятся в машинном отделении. И так, почти два дня. Мы делаем еще один пробный выход. Ничего не отвалилось. Вечером собираемся в кают-кампании, которая теперь для нас еще и часовенка.

— Все. Работы завершены. Судно готово к походу. До того, как нас встретит наш военный корабль, будем три дня идти мимо Сомали, — объявляет Федор. — Будем идти без света и с выключенными радарами. Они могут нас засечь своими радарами. Никому свет не включать в каютах и ни в коем случае не курить! Огонек сигареты виден очень далеко. Вахту будем нести по 4 часа. С военными я договорился, что они встретять нас и будут сопровождать по океану, там, где контролируют сомалийские пираты, — добавил главком Федор (кстати, питерские казаки, присвоили ему звание генерала казацких войск.) — Но 200 миль этого пути нам придется проделать без прикрытия…

— А если захватят? — спрашивает Влад с доброй улыбкой.

— На все Воля Божья… — отвечает отец Федор. — Тогда надо вести себя спокойно. Не паниковать. Не провоцировать пиратов. Выполнять все требования. И молиться… А нести вахту будем по два человека: один стоит у штурвала и следит за маршрутом, другой смотрить вокруг, чтобы пираты не подошли внезапно. Чтобы у нас было время сообщить нашим о том, что нас захватили.

После ужина отец Федор, переодевшись в рясу (Федор Конюхов закончил семинарию в Петербурге, и теперь он диакон), снимает с корабля изображение Зевса и прикрепляет на его место икону Георгия Победоносца. Потом благословляет нас, освящает корабль, а после молитвы мы, перекрестясь, поднимаем якорь. Вадим, машет прощально нам с берега. Он будет встречать нас в Джибути, где мы планируем заправиться. Он будет страховать наш поход с суши, и если, не дай Бог, сомалийцы все же захватят нас — будет искать деньги на выкуп. Нас на судне восемь человек. Мы веселы, жизнерадостны, сыты и пока еще не знаем, какое страшное испытание готовит нам судьба.

 

8

Идем на восток, мимо Танзании. Скорость 6–8 узлов (это примерно около 15 километров). Океан ведет себя спокойно. Шторм всего три балла. Ночью тучи и дождь, днем ведро. Мы иногда даже загораем на верхней палубе. Шхуну, конечно же, побалтывает, но пока терпимо. Первое время нещадно задевал плечами и головой все безответные переборки и косяки. Потом вроде бы привык. Качка в основном бортовая. Мы ходим по кораблю враскоряку, но никто пока не блюет. Коварная морская болезнь пока еще не поразила нас. Трапезничаем мы на палубе, за огромным столом, придерживая руками тарелки, кастрюли и ложки, чтобы они не падали на пол. Пока что мы еще спокойны и не знаем, что такое настоящий шторм. И поэтому, когда Стефан с суровым выражением лица за ужином наставляет нас: «По палубе в одиночку не ходить, особенно ночью. Смоет за борт, и никто не заметит! Даже если судно будет тонуть, без моей команды за борт не прыгать!» — мы добродушно смеемся. Ну и шутник же этот Стефан! Он — самый молодой из нашей команды, оттого старается показаться серьезным и значительным.

Проворный и юркий, словно цирковой гимнаст, капитан Стефан, чемпион Сейшел по фишингу, вылавливает огромного желтого тунца, килограммов на тридцать (если бы я, по обыкновению русских рыболовов, показывал это рукой, не хватило бы моей руки!). Тунец сердито мечется, (Не нравится ему! Не любит фишинг!), прыгает, отчаянно бьется о палубу, норовя порвать на части всю команду. Ну, его чувства понять можно. Наконец Стефан специальным ножом ловко разрезает грудь тунца, вырывает у рыбы сердце, и невезучая тварь затихает, поникает головой, признав неудачу, готовая к отправке на камбуз, где ее ждет поющая филиппинка Кармен.

Вечером нас ждет сушими и жареный тунец. Кстати, Кармен до того, как попала на корабль, работала на разделке рыбы, на фабрике консервов, и никогда не готовила еду. Это было первое путешествие в качестве кока. Мы ощутили это на себе в первый же день. Она так мощно, по-фабричному, сдобрила рыбу уксусом и приправами, что вся команда ходила после ужина с перекошенными лицами, как разгневанные Франкенштейны, проветривая растворенные рты.

— Она не очень хороший повар, — смущенно оправдывался ее жених, механик Джеймс. — Раньше она никогда не готовила, но я ей буду помогать. Она хорошая…

Я подумал: лишь бы механик оказался настоящим, а уж кока мы как-нибудь потерпим. Меню наше не так разнообразно и гламурно, как в «Макдоналдсе», но зато все натуральное, чистое, полезное: рис, макароны, рыба, яйки, консервы, печенья. От такой благодати я начал лосниться, как вороватый приказчик, быстро отросли волосы в моем носу, на ушах, ногти на ногах уже царапают палубу. Шумят величественно волны. Мерно гудит двигатель. Снизу доносится мирная ария фабричной девчонки Кармен, усердно драющей кастрюлю. Давеча я имел дерзость сказать ей, что у нее прекрасный голос. Теперь она поет чаще и громче. Голосок у нее чистый, прозрачный, такой какой-то весь золотой, почти как у Баскова.

 

9

Без приключений, без захватов и выстрелов, спокойно прошли Танзанию, Кению. Прошли экватор. Там, по старинной морской традиции, бросили бутылку с дружеским письмом внутри на английском языке. Так, мол, и так, товарищи! Мы, такие-сякие, прошли экватор на яхте. Если выловили наше письмо, сообщите по адресу. Представляю разочарованные рожи сомалийских пиратов, когда они выловят эту бутылку. Думаю, не ответят они на наше письмо.

Все было прекрасно, если не считать, что дизельный двигатель снова капризно заглох. Джеймс снова окунулся в свою родную мазутную стихию, в машинное отделение. Судно встало в дрейф. Капитан Стефан неожиданно с палубы нырнул в океан.

— Я запрещаю купаться! — успел крикнуть вслед пяткам юного капитана командующий Федор. И тут же послышался еще один всплеск. Это нырнул с борта в океан закадычный друг Стефана, казак Вадим. Парни резвились в океанских волнах, как дети дельфинов, ныряли, кричали и фыркали.

— Отец Федор! — обратился с мольбой к Федору Конюхову другой казак, Влад, очарованный брызгами купальщиков. — Дайте мне ваше благословение искупаться в чистых водах океана.

— Не даю, — сухо ответил Федор. — Здесь полно акул. Мы ничем не сможем им помочь, если акулы нападут.

Казак Влад, смутясь, смиренно покорился.

— Мальчишки совсем, — огорченный анархией, задумчиво сказал Федор, глядя на плескающийся непокорный сегмент команды. — Если бы знал, что капитану двадцать лет, еще бы в Москве отказался от этого путешествия.

Идем мимо Сомали в надежде, что пираты спят усталые и пьяные. Но Сомали, как говорится, одна не приходит. Постепенно усилился шторм до восьми баллов. Яхту стало швырять из стороны в сторону, словно бумажный кораблик. Она покачивается словно уточка, недовольно покряхтывает, поскрипывает старыми досками. Ворчливо скрежещут на палубе стянутые канатом пластиковые бочки с горючим, словно предчувствуя неладное. В холодильнике что-то с шумом перекатывается. Время от времени на камбузе на пол с грохотом падают кастрюли. Вы будете смеяться, но настроение у команды как-то сразу изменилось. Нет, мы не плакали ночами в подушку и не бились в истерике. Но появилась какая-то непостижимая, вселенская тоска, напряженность и вполне объяснимая тревога.

Захотелось домой, на диванчик, под плед. «В такой шторм только очень буйный, свихнувшийся сомалийский пират может выйти в море грабить!» — успокаивал я себя, надеясь втайне, что сомалийские пираты, очень умные, рассудительные люди, спят сейчас крепким сном или, на худой конец, резвятся с девчонками. Ведь должны быть у них и другие развлечения, кроме абордажа.

Вечером Федор собрал нас в кают-компании.

— Заверните паспорт и деньги в целлофан. Они постоянно должны быть при вас. Спасательные жилеты должны быть или на вас, или рядом с вами.

Вадим раздал нам спасательные жилеты. Несколько спасательных комплектов лежали наготове в рубке.

— Спать рекомендую здесь, — сказал Федор. — В каютах опасно. Можете не успеть выскочить на палубу в случае крушения.

С этой минуты мы жили в режиме чрезвычайного положения и ни на минуту не расставались с документами и спасательными жилетами. Даже в туалете. Исследователь аномальных явлений Леня Гаврилов неожиданно проявил себя как образец здорового практицизма. Он деловито собрал всю свою видео- и фотоаппаратуру, софиты, штативы для съемок, все свои пожитки, трусы, носки, гавайские рубашки, завернул все свое хозяйство в два пластиковых мешка и обвязал их спасательными жилетами. Мешки получились размером с Леню. Сам Леня со своими мешками стал похож на зажиточного оптового «челнока» из Чебоксар.

— Галеты и печенья не бери. Размокнут в воде, — порекомендовал ему Влад.

— Возьми лучше пару банок джема из папайи, — посоветовал я. — Неизвестно, сколько будем болтаться в океане.

— Смейтесь, смейтесь, — невозмутимо отвечал исследователь, коленом утрамбовывая багаж. Тога он еще не знал, что всуе все его труды…

 

10

Корабль мимо сомалийского берега идет ночью темной по навигатору, без огней, радар выключен. Мы даже говорим шепотом. Сказать, что нам было не страшно, значит нагло солгать, чего я, страстный поборник сущей правды, не могу позволить. Шутить мы стали чаще, а смеяться реже. Подбадриваем друг друга, как можем. Вахту несем парами, по четыре часа. Один — стоит за штурвалом, второй пристально смотрит в сторону сомалийского берега, чтобы, завидев пиратскую лодку (они обычно идут без огней), успеть задать стрекача, криком «Полундра!» заставить содрогнуться Вселенную и разбудить своих спящих мирным сном товарищей. А потом багром скидывать нелепо карабкающихся на яхту смуглых, как смоль, флибустьеров в воду, до тех пор, пока команда не почистит зубы и не приведет себя в порядок, а капитан успеет за это время сообщить по рации всему миру, что пора собирать деньги на выкуп. На худой конец, у нас есть автоматический буй EPRIB, который в экстренном случае будет автоматически подавать сигналы бедствия, до тех пор, пока его не взорвут. Но в глубине души каждый из нас надеется, что до буя дело не дойдет. Уром увидел, как упал и ударился виском об угол сундука в рубке казак Влад Середа и на миг потерял сознание.

— Ну, ладно, мне по работе надо, Леня фильм делает, Стефан деньги зарабатывает, Федор по привычке… — говорю ему, когда он приподнялся. — Ты-то чего пошел с нами?

— А я хочу показать, что казаки сегодня не только водку жрать стаканами могут, да «Любо!» кричать… — отвечает он, морщась и потирая ушибленный висок. И тут я вспомнил, что по батюшке я — цыган, и национальная гордость наполнила все мое существо! Да! Мы, блин, тоже не только можем приставать на вокзале «Мущщина, спросить можно?» да носить кольца не простые, а кольца золотые!

Сомали — африканское государство, находящееся сегодня в состоянии гражданской войны. Является базой пиратов Индийского океана. Основным источником бюджета полевых командиров является пиратство, захват заложников. Сомалийские пираты оснащены современными быстроходными катерами, автоматическим оружием и гранатометами. Для обеспечения безопасности судоходства в зоне пиратства осуществляется патрулирование силами ВМФ России, Индии и стран блока НАТО.

 

11

Еще за неделю до начала похода Вадим Цыганов вел переговоры с Израилем, чтобы они сопровождали нас вдоль побережья Сомали, до Джибути. Израиль согласился посадить на борт «Святой Виктории» своих бойцов, чтобы они шквальным огнем из автоматов обратили пиратов в позорное бегство, но оценил свои услуги по 1600 долларов за бойца в сутки. Причем настаивал как минимум на четверых человек, чтобы им не пришлось бегать по кораблю, выбирая удобные огневые точки, ведь, как известно, пиратов удобнее убивать одновременно с четырех сторон. Вдоль Сомали нам предстоит идти, по приблизительным расчетам, неделю. Нам придется продать последние штаны, чтобы заплатить израильтянам за конвой. Но, на наше счастье, узнав о благородной духовной цели нашей океанской миссии, на помощь пришли российские моряки. Федор Конюхов договорился с командованием ВМФ, что воль Сомали, до Джибути, нас будет сопровождать российский буксир. Но до встречи с российским буксиром оставалось еще полтора дня. Полтора дня рядом с сомалийским берегом. Я с надеждой поглядывал на икону святого Федора Ушакова, висящую в углу кают-компании, и ловил себя на мысли, что думаю о том, что же будет с иконой и с нами, если нас все-таки захватят. И даже слабая перспектива того, что за нас вскоре будут поднимать бокалы и поминать с теплотой и пусть даже с гордостью, меня мало успокаивала. Да тут еще выяснилось, что волны заливают дырявую палубу и вода затопляет машинное отделение. Помпа не успевает откачивать. А Сомали-то, вон, совсем рядом!

— Отец Федор! Благослови меня! — просит казак Влад. — Пойду Акафист почитаю.

— Благословляю, — отвечает отец Федор. — Иди. Читай.

 

12

Шторм крепчал. Волны, величиной с двухэтажный дом, с шумом перекатывались через палубу. Вскоре на яхте с пугающей частотой начались падения. Падали стулья, летели с полок книги. Да что книги! Грохнулся на мокрую палубу заботливый и внимательный друг, механик, старина Джеймс. Я видел, как он бережно нес вахтенному тарелку с макаронами и от резкого крена и толчка, крякнув, словно подбитая утка, свалился рядом с рубкой. Тарелка с драгоценными макаронами улетела за борт. Акулы сегодня отведают на ужин итальянских деликатесов. Ночью я слышал с камбуза грохот разбивающихся тарелок. Тарелки летали по пищеблоку, как инопланетные аппараты. Никогда на земле не подозревал в них таких аэродинамических качеств. Часть из них залетела даже в кают-компанию и разбилась вдребезги. Все бы это было забавно, если бы не трагично. Неприятность случилась с известным исследователем аномальных явлений Леней Гавриловым. Восстав ото сна, он, по обыкновению, зашел в кают-компанию, чтобы поприветствовать живых товарищей. Он не успел и рта раскрыть, как судно дернулось и дало резкий крен. И тут произошло нечто странное. Леня, гигант весом в центнер, каким-то чудом преодолев силы гравитации, вертикально взмыл вверх, словно ракета типа «воздух-диван», и стремительно полетел в сторону дивана. Леня, за свою жизнь исследовавший немало аномальных явлений, впервые сам стал аномальным объектом. Словно ядерной боеголовкой, исследователь врезался головой в спинку дивана, отчего спинка из мореного дуба разлетелась, а судно тряхануло так, что на камбузе вдребезги разбились остатки фарфоровой посуды. Стоявший в это время за штурвалом бывалый мореплаватель Конюхов Федор слегка побледнел и едва слышно прошептал:

— Ужели в риф врезались?

Признаюсь, в первый момент я подумал, что Леня — агент сомалийских спецслужб, специально подосланный к нам, чтобы сделать пробоину в корпусе корабля. Но, увидев его искаженное от боли лицо, отбросил нелепую мысль. Леня не мог пошевельнуть шеей. Он заподозрил у себя компрессионный перелом шейных позвонков. Два года назад он уже ломал шею, правда, в других обстоятельствах. Двигаться ему было мучительно больно, поэтому он теперь постоянно лежал. Мы серьезно подумывали о его эвакуации. Но как? Я тоже передвигался по судну боком, на четвереньках, как большой белый краб, потому что однажды поскользнулся на мокрой палубе и, едва успев схватиться за борт, чуть не выплеснулся за борт вместе с очередной волной. А вечером пришла еще не очень приятная новость. Буксир, который шел нас сопровождать, из-за шторма задерживается на день. Шансы сомалийских морских бандитов захватить «Святую Викторию» неожиданно возросли.

 

13

Мне выпал почетный жребий нести вахту с Федором Конюховым. Теперь два раза в сутки по четыре часа мы с ним проводим в беседах, воспоминаниях, дискуссиях и спорах. (У меня теперь есть новые очки.) Во время плавания, по старой морской традиции, запрещено говорить о доме и женах. Но именно о них мы и беседуем каждую вахту, чтобы хоть как-то отвлечься от мрачных дум. Со мной Федор реализует себя как педагог, безуспешно пытаясь внушить мне отвращение к блуду, праздности, сквернословию, богохульству и к Бахусу.

— Если спасешься, Сашка, то женись сразу непременно и сына второго роди! Хватит тебе блудить! — почти приказывает он. — Сына Федором нареки! В честь Федора Ушакова. (Про себя он скромно умолчал.)

Я уже мысленно готов родить хоть пятерых сыновей, только бы спастись. Зато в профессиональном обучении Федор достиг более ощутимых успехов, научив меня ориентироваться в пространстве по компасу и радару, крутить штурвал, управлять яхтой, фактически дал в руки кусок хлеба. Теперь, в случае чего, я могу перегонять яхты олигархов через океан. Сам Федор практически сутками не уходит с мостика, помогает дежурить всем сменам. Управлять судном в шторм оказалось весьма сложно. Чуть зазевался, и яхта уже становится бортом к шквалу, к встречному течению, и тогда ее буквально накрывает волной и опрокидывает на поверхность океана. (В это время на камбузе летают тарелки, в кубриках падают со своих шконок на пол наши больные друзья.) Однажды я незаметно задумался, впал в какое-то забытье и, кажется, к своему стыду, задремал. А когда взглянул на навигатор, обомлел: яхта шла в обратном направлении! Я не заметил, как ее развернуло! Еле-еле восстановил курс.

— Если выживем, Сашка, картину с тобой напишем и книгу, — с присущим ему «оптимизмом» говорит Федор ранним утром, прихлебывая из кружки кофе, которое приносит добрый друг Джеймс.

— Выживем! — не очень уверенно отвечаю я. — Я, Федя, для этого случая заныкал бутылку французского коньяка от таможенников у себя в каюте. Как только покажется земля — мы ее откроем!

Промолчал Федор.

— Пираты в такой шторм не выйдут в море. Они же не дураки! — со слабой надеждой, что пираты — не дураки, сказал я.

Федор не разделяет моего неуверенного оптимизма.

— Пираты — это еще не так страшно. Там хотя бы теоретически нас выкупить могут. А вот Индийский океан — самый коварный и непредсказуемый из всех океанов. Я его всегда боялся. Если шторм усилится, наша яхта переломится пополам. Дерево уже старое. Кит может запросто помять. Можем и на риф налететь. Идем к острову Сокотра, а у нас даже карты нормальной нету. А там рифов знаешь сколько! Так что все еще впереди. Ты смотри во все глаза.

А я уже представляю себе, как мы высадимся на долгожданном острове Сокотра и я останусь там до тех пор, пока не наступит штиль. А если не наступит — то и навсегда. Женюсь, рожу детей, построю дом, посажу дерево. Лучше жить на острове Сокотра, чем устроить праздничный ужин для акул плотью своей.

Сокотра (Йемен) — один из самых изолированных в мире архипелагов. На архипелаге — уникальный растительный и животный мир, характеризующийся высокой степенью эндемизма. По этой причине Сокотра внесен в список всемирного наследия ЮНЕСКО. До нас близ острова Сокотра потерпел кораблекрушение апостол Фома по дороге в Индию. Жители Сокотры ввиду изолированности архипелага, обусловленной отсутствием регулярной транспортной связи, особенно в сезон муссонов, почти не испытывают на себе влияния внешнего мира. На этой изолированной от мира Сокотре в те времена страшного шторма и урагана тревоги в моей душе я и мечтал в покое и трудах праведных закончить свои дни.

 

14

Вся наша команда, включая невинных жертв морской болезни и разрушителей диванов, утром выскочила на палубу, и глазоньки свои вперила в горизонт, из-за которого вот-вот должны появиться наши спасители, российский буксир «СБ-36», с автоматчиками на борту. Несколько автоматчиков должны были, согласно плану, перебраться к нам на борт, чтобы защищать нас от пиратских лодок. Наконец наши истошные крики заглушают шум накатывающих на яхту океанских вол:

— Наши! Вижу! Ви-и-и-и-и-жу-у-у-у-у-у!

Маленькая точка надежды на горизонте. Это был первый корабль, повстречавшийся на нашем тернистом пути.

Расстояние между нами сокращалось с каждой минутой. И вот уже видны трубы, мачты, люди на палубе. Уже видно, что, по крайней мере, двое из этих людей — женщины.

— Федор! Мы восхищаемся вами! — говорит по рации капитан «СБ-36» Сергей. — Как ваша команда на маленькой яхте такой шторм выдерживает! Даже нас на большом буксире так болтает!

Мы сближаемся на максимально возможное расстояние и фотографируемся на фоне буксира. Экипаж буксира фотографирует нашу яхту. Еще пару мгновений, будет спущена шлюпка, и мы поедем в гости к морякам, а к нам высадят автоматчиков. Шансы пиратов получить за нас выкуп уменьшались с каждой секундой.

После оценки штормовой ситуации капитаны обоих кораблей приходят к обоюдному и неутешительному мнению: высадка десанта на нашу яхту опасна для жизни бойцов. Огромные многотонные волны просто расшибут спасательную шлюпку с моряками, если не о борт буксира, то об нашу яхту. Нам было видно, как болтает тяжелый буксир на волнах. Его нос то зарывался в океан, то взмывал вверх, к небу. Пересесть на него можно было только с воздуха. Но вертолета у нас с собой не было. Мечта попить чаек за теплой беседой в кают-компании российского буксира пошла к дну. Было принято решение перенести высадку автоматчиков на наш борт до тех времен, пока шторм не стихнет, после дождя, в четверг. А пока шторм только набирал силу и становился с каждым часом все сильнее и сильнее. Ночью он достиг десяти баллов. Я упал с койки и вывихнул плечо. Но это полбеды. Самое страшное то, что каюты и машинное отделение стало заливать водой, а помпа вышла из строя. Генератор снова зачах. Вышел из строя джойстик автоматического управления судном. Штурвал прокручивался на одном месте и слабо влиял на направление судна. Подходило к концу топливо. Передняя мачта от шторма раскачалась и норовила в любую минуту упасть на рубку или в океан. А поскольку она была прикреплена к яхте металлическими тросами, то она бы волочилась за нами, обеспечивая судну стабильный крен в 45 градусов. Механик Джеймс, перепачканный мазутом, в отчаянии метался по кораблю, как зайчик-энерджайзер, едва успевая устранять неполадки. Ребята с буксира были готовы с нами поделиться топливом. Но технически это было невозможно. Они по рации, как могли, подбадривали нас, но помочь ничем не могли. Океан на нас обиделся и не позволял нашим спасителям к нам подойти. Они ходили вокруг нас кругами, поскольку скорость буксира была в два раза выше нашей, а снижать ее они не могли без вреда для двигателя.

 

15

Утром нашу яхту стало так кренить, что возникла реальная опасность опрокидывания. Скорость упала до двух узлов. Тогда Федор приказал нам менять курс и идти в открытый океан. Смена курса неожиданно возмутила сейшельского капитана Стефана.

— Пусть он объяснит мне, почему я должен менять курс? — горячился Стефан, кивая на Федора. — Я не собираюсь в шторм идти в открытый океан! У нас топливо на исходе. Мы же планировали идти на йеменскую Сокотру! Заправляться там.

Конюхов знает по-английски всего несколько надежных, волшебных слов типа: «норд, вест, ист и сауз», которые выручали его в трудные минуты и помогли ему объездить все моря и океаны. Например, его выражение: «Ай кофе ноу!» означает: «Я не хочу кофе». Поэтому он не смог с помощью своего словарного запаса объяснить непонятливому Стефану такую простую вещь. Переводил Вадим.

— Стефан! Федор уже был на Сокотре. Там нет бухты. Там много скал. К ней нельзя подойти в такой шторм. Надо становиться кормой к волне, чтобы не опрокинуться совсем, и идти в открытый океан.

Стефан нанимался на наше судно на три недели. Ровно за столько планировали мы дойти до Греции. Он торопился в Англию, к своей невесте, чтобы сделать предложение, и поэтому каждый лишний день в океане мучительно отдалял момент исторического события. Мы предупредили по рации «СБ-36», что сменили курс. Парни без вопросов, беспрекословно пошли за нами. Едва мы только повернули, ушли от боковой волны, и направились в открытый океан, как судно перестало швырять, болтать, колбасить, скорость увеличилась до 7 узлов, стало относительно спокойно. Через мгновение в дверях рулевой рубки появился Влад. Лицо его излучало удивление, изумление и душевный экстаз. В глазах стояли слезы.

— Отец Федор! Вы не поверите! — воскликнул он, всплеснув растерянно руками. — Только что закончил читать Акафист и сразу шторм утих!

— Почему не поверю? — ответил Федор Конюхов. — Я же сам вижу…

— «Святая Виктория»! «СБ-36» на связи! — раздался тревожный голос в рации. — Ребята! Мы слева на радаре засекли какое-то судно. Довольно крупное. Не отвечает на запросы. Будьте осторожны. Не отклоняйтесь от курса. Мы будем выяснять…

 

16

Я вижу на своем радаре светящуюся точку. Точка крупная. Она медленно приближается к нам. Это какой-то большой корабль. На всякий случай гасим все огни. К сожалению, не можем увеличить скорость, чтобы задать стрекача, двигатель работает на пределе.

Через час ребята с буксира «СБ-36» сообщают:

— Все нормально, мужики! Это индийский сухогруз!

Камень с шумом падает с наших плеч.

— Не зря я, значит, Акафист сегодня читал, — улыбается счастливо Влад. Три дня назад, когда шторм достиг десяти баллов, чума нашего похода — морская болезнь — стала безжалостно косить экипаж. Мучительные головные боли свалили сладкоголосую филиппинку Кармен, лишив нас саундтрека и горячей пищи. Мы теперь питаемся исключительно сухими галетами и газировкой. Не встает с постели после точного торпедирования головой дивана могучий титан Леня Гаврилов. Коварный недуг не пощадил даже выносливых, закаленных потомственных казаков Вадима и Влада. Таблетки не помогают. Влад постоянно читает Акафист, и болезнь, говорит, вроде бы, немного отступила.

У меня болит голова и плечо, но не из-за морской болезни. Я повредил эти члены, упав со стульчака, когда пытался неловко справить естественную, но большую нужду в гальюне. Ах, господа, знали б вы, какой цирковой акробатической сноровки требует этот простой и вроде бы привычный процесс во время десятибалльного океанского шторма! Я скакал на непокорном унитазе, вцепившись в умывальник, словно техасский ковбой на бешеном мустанге, и все-таки опрокинулся, перепачкался в продуктах собственной жизнедеятельности, будь они неладны, перепугался и ушиб свою бедовую головушку. Иногда я готов был плакать от обиды и отчаяния, как обманутая корнетом курсистка. Иногда, свалившись среди ночи с кровати на пол каюты, ловлю себя на мысли, что умирать именно сейчас совсем не хочется. Еще так много, оказывается, надо успеть сделать. Эх! Мать честная! Только бы вернуться! (Теперь это мое любимое выражение.) Начну новую, праведную жизнь, маму проведаю, сына повидаю… Только бы вернуться. Лишь только неутомимый трудяга, механик Джеймс, «золотые руки», время от времени появляющийся из машинного отделения, чтобы напоить нас кофе, с присущей ему светлой улыбкой заставлял меня улыбаться в ответ и делать вид, что все в этой жизни очень даже отлично. Джеймс починил дизель, рулевое управление и помпу. Мы с ее помощью перекачали в топливный бак последние остатки горючего со дна бочек.

— Идем в Оман! — говорит вдруг решительно Федор, показывая точку на карте. — Горючего хватит только до порта Райсут. Иначе судно потонет. Видишь, как мачта накренилась!

Вот так у нас порой резко меняются планы. Мы вроде бы в Грецию шли.

 

17

Однажды во время нашей вахты, когда мы были с Федором в рубке вдвоем, я, поборов стеснение, попросил трубку, позвонить в Россию. Набираю самый любимый номер и слышу далекие длинные гудки, а затем родной голос своей единственной и самой близкой женщины на Земле:

— Алле!

Слезы заволакивают мои глаза. И вот они уже бегут соленым необъяснимым потоком. Дьявольщина! В рот мне пароход, в жопу якорь! Я так давно не плакал!

— Это я.

— Санечек! Любимый! Ты уже в Москве?

Неведомая сила сковывает мои уста, и я ничего не могу молвить. Слезы сбегают по моим небритым щекам стремительным потоком. Я отворачиваюсь, чтобы Федор не видел моего позора.

— Мы пока еще в океане, малышка.

— А Сомали прошли?

— Да, моя хорошая, все отлично. Как ты?

— Да я… Мне плохо без тебя. Приезжай скорее.

Воцарилась неловкая пауза. Снова гудки. Федор некоторое время смотрит на меня с плохо скрываемым укором.

— Чтобы женился на ней, когда вернемся! Слышишь, Сашка? И сына чтоб родил! — кричит он.

— Слушаюсь, капитан! — обещаю я.

У меня в каюте на месте иконы висит Ее фотография. Если бы меня спросили тогда, как выглядит Бог, я бы сказал — вот так. Я молюсь на эту фотографию каждое утро и каждый вечер. Христианские инквизиторы наверняка, прознав про это, казнили бы меня, узнав о моем инаковерии. Я не яростный поборник благочестия в ритуалах и церемониях, в постах и публичных, хоровых молитвах и покаяниях чужому мужику в рясе, я не читаю Акафист. Я хожу в Церковь в будни, когда там никого нет. Эзотерические предания, мистерии и Знания первых христиан были задушены человеческим, земным разумом людей, пытавшихся спонтанную и естественную Веру превратить в организованную, упорядоченную Церковь, с бухгалтерией, архивом и отделом кадров. «Царство Небесное внутри вас!» Это главный постулат Веры. Все остальное — суета от лукавого. Изнурение себя постами, воздержанием, лишениями, эпитимьями, веригами и власяницами придумали люди. Зачем? Бог дал нам эту жизнь не для страданий, но для радости, он дал нам наше тело, чтобы мы дарили радость и телесное наслаждение себе и любимым своим. Молитва идет у меня от сердца. Я ее не сочиняю, я ее говорю так, как велит мой разум.

Как-то после очередной вахты я завалился у себя в сырой каюте. Спать я не мог. Я даже в самый страшный шторм, когда команда, надев спасательные жилеты, собиралась наверху, в кают-компании, чтобы, едва только шхуна перевернется, успеть выпрыгнуть в океан, предпочитал спать в каюте. Потому что знал наверняка, что даже если спрыгну в океан, спастись — шансов нет. Буксир в такой шторм не сможет поднять нас на борт, мы разобьемся на хуй о железный борт. И акулы тут же нас подхватят. Да и захлебнешься в первые же минуты. Поэтому — какая разница, где принять смерть? Я старательно вызывал к себе приятные воспоминания своей мятежной жизни: образы любимых девушек, праздников, веселья, кутежей. Неожиданно двери каюты распахнулись и в темноте возник силуэт отца Федора.

— Сашка! Вставай! — рявкнул капитан с ярко выраженными императивными интонациями в голосе.

«Мы тонем? Пробоина?» — заметались мысли в моей буйной головушке.

— Доставай свою бутылку!

— Какую… Мы что, дошли?

— Земля!!!! Сашка! Земля!!!

Как? Земля? Какая такая земля? Я ушам своим не мог поверить! Я и не чаял ужо… Неужели мои молитвы дошли до моей Любимой???

Я вскочил, как новобранец по сигналу тревоги. Полез под нары, достал расфуфыренный, красивый пузырь французского коньяка, купленного в дьюти-фри. Я ее запрятал от сейшельских таможенников под кровать и пообещал Федору достать ее, как только достигнем земли. О! Сколько раз я в отчаянии хотел во время шторма, когда яхта наша ложилась в океан бортом, скрипела, норовя развалиться, выдуть напоследок, на посошок, эту бытылку перед тем, как отправиться на корм акулам Индийского океана! Пусть я буду для них и выпивкой, и закуской в одном флаконе тела моего. Но что-то меня останавливало. На палубе уже собралась вся команада. Мы разлили бутылку по кружкам и подняли их с криком «Урр-а-а-а-а-а-а-а!»…

Мы худо-бедно прошли-таки Сомали без потерь и вошли в Аденский залив! Конечно, никто из нас не горланил по этому поводу торжественных гимнов и ораторий, как какой-нибудь Краснознаменный ансамбль песни и пляски, зато уже шли по океану гордо, не таясь, с включенными сигнальными огнями. (Хотя именно в Аденском заливе орудуют в последнее время пираты, потому что к берегам Сомали суда идут с неохотой. Пиратам обидно и скучно без торговых кораблей и еще кушать очень хочется.)

Стоя за штурвалом, я пристально вглядывался в горизонт, мечтая первым увидеть долгожданную землю. Пусть не русскую, оманскую, африканскую, контрафактную, китайскую, да на худой конец, хоть сомалийскую. Лишь бы Землю! Обнять ее, погладить ее руками, прикоснуться к ней.

О, други мои! Как я люблю теперь Землю! Я готов ее обрабатывать, поливать, холить. Никогда! Слышите! Люди! Никогда не бросайте мусор на Землю и не плюйте на нее! Это наша Маменька! Мы подошли к порту Райсут поздним вечером. Земли не было видно. Но я отчетливо видел красное зарево, огни большого порта. Я чувствовал своим длинным носом запах настоящего коровьего помета! Дыхание жизни! Это был запах моей Земли! Я готов был целовать ее! Я был исполнен благодарности к земле Омана настолько, что был готов провести здесь остаток жизни. Правда, не знаю, были ли готовы простые оманцы к такому повороту в их жизни?

 

18

Когда я увидел утром Землю Омана, желание целовать ее у меня слегка поубавилось. Порт Райсут был запущен, неопрятен и небрежен, как старый, бедный трудоголик-холостяк. Занятый трудом, он не особо заботился о своем внешнем виде. Рядом с нашей яхтой пришвартовались два индийских корабля с коровами на борту. Именно от них исходил мощный, неистребимый запах коровьего помета, который я безошибочно распознал за десять миль. В Индии, как вы знаете, коровы священны. В Омане — не очень. Индус, в отличие от оманца, корову не съест и не обидит. Но ведь коровы имеют обыкновение время от времени размножаться, и скоро их станет больше, чем индусов! Вот их и продают в арабские страны на съедение. Коров сгружали на машины в сетках, пакетами по пять, семь штук, совсем забыв об их священном статусе. Священные животные, еще вчера мирно бродившие по индийским городам и вкушавшие бананы прямо со столов уличных кафе, сегодня не могли осознать столь разительной перемены в их жизни и оттого громко и обиженно ревели.

Два дня нам не позволяли выходить в город. В стране был Рамадан и все учреждения были закрыты. Едва мы только получили визы, как отправили раненного диваном Леню в местный госпиталь, а сами отправились устанавливать памятный крест в Христианском центре города Салалах, в благодарность за наше чудесное спасение и в память о православном русском святом, адмирале Федоре Ушакове. Кстати, христианский центр расположен компактно, в своеобразной маленькой резервации, вдали от жилых кварталов, чтобы не смущать мусульман. Церкви маленькие, одноэтажные, и никаких, слышите, никаких колоколов! Так что религиозная толерантность бывает разная.

Наша любимая старушка, яхта «Святая Виктория», две недели самоотверженно и бесстрашно спасавшая нас от нелепой смерти в пучинах бушующих океанских вод, надолго встала на капитальный ремонт. Вышел из строя двигатель, сломалось рулевое управление, помпа, шатается мачта, в машинном отделении пробоина. Оманские механики в синих форменных комбинезонах деловито, словно муравьи, снуют по кораблю с инструментами в руках.

Мы пережили страшный шторм, бурю, ураган и шок, пару раз попрощались с этой прекрасной жизнью, со своими любимыми и близкими. И сейчас кому-то из нас наверняка кажется, что это произошло не с нами, что это был всего-навсего безобидный ночной кошмар. Но в то же время это было необходимое испытание, чтобы понять себя, понять, правильно ли ты живешь.

И словно прочитав мои мысли, ко мне подходит брат мой Федор Конюхов, сын рыбака, дружески хлопает своей ручищей по плечу, словно веслом, и говорит с оптимизмом и чарующей улыбкой:

— Сашка! Не расслабляйся! Весной пойдем с тобой через всю Эфиопию мимо Сомали на верблюдах!

P. S. Через пару лет Вадим Цыганов напишет книгу «Сударыня Масленица», в которой опишет этот поход. В том страшном шторме в Индийском океане он с нами не был, но атмосферу передаст верно. Правда, на странице 59 он уверенно сообщит, что я сотрудник газеты «Московский комсомолец» и на «Святой Виктории» «он (я то есть) натерпелся страху больше, чем за всю свою нелегкую жизнь папарацци». Но я не обижаюсь на эти безобидные неточности, а, напротив, благодарен ему за этот поход. Откуда ему знать, что я никакой не папарацци и, кроме шторма в Индийском океане, «за свою нелегкую жизнь папарацци» испытал не меньше страху и во время сидения в тюрьме, во времена путешествий, голодного бомжевания, обстрела и бомбежки.