Я приехал в приморский городок с красивым женским именем Альмерия ранним утром, когда Альмерия спала крепким, беспечным, чистым сном непорочной девы. Дождавшись ее пробуждения, я стал рыскать в поисках русских. Но шли часы, а людей в спортивных костюмах, пьющих пиво из горла, матерящихся и плюющих шелуху на асфальт, я так и не встретил. Было много мавров и мучачос, лимитчиков из стран Северной Африки и Латинской Америки. Они были веселы и полны оптимизма.
В жаркий час сиесты я сидел на песке у самого синего Средиземного моря и уплетал большой кусок ветчины с булкой, запивая пивком «Святой Мигель», когда неподалеку на валун присел чернокожий паренек, непохожий на меня, и стал наблюдать за моим лукулловым пиршеством. Кадык его под пупырчатой кожей ходил ходуном.
— Есть, поди, хочешь? — догадался я, тщательно прожевывая ветчину.
Паренек радостно закивал головой.
— Ну, и сколько же ты не ел? — продолжал я светскую беседу.
— Три дня, — ответил мой новый африканский знакомый. В глазах его светился неземной огонь надежды.
— Ну, это немного, — сказал я, вспоминая свою голодную молодость. — Мне случалось голодать и поболе.
Вскоре мне стало мучительно стыдно за свое вызывающее благополучие, и я, покончив в себе с кулачеством как с классом, отрезал ему полфунта ветчины, разрушив стереотип о русском жлобстве.
— Вот встретишь меня через год — я буду уже на «Порше» проезжать мимо тебя с золотым перстнем на пальце! — говорит мне, смачно чавкая, Папамаригуй после второго куска халявной ветчины, показывая средний, кривой, как сучок баобаба, палец, на котором вскоре будет золотое кольцо от «Картье». Он прибыл в Испанию экстремальным морским путем, на лодке. Из Дакара до острова Лос-Пальмос он добрался самолетом. Там он заплатил 1000 баксов за нелегальную доставку в Испанию. 60 отчаянных сенегальских парней погрузились в большой баркас и отчалили от пристани. Пять ночей они шли на веслах (чтобы не засекли) по Средиземному морю к новой, счастливой жизни на чужбине. У них кончилась вода, пища. Но они дошли. Он показал мне своим кривым баобабом место, недалеко от берега, где их три дня назад ночью высадили отчаянные парни из Лос-Пальмоса, занимающиеся таким опасным, но доходным бизнесом. 60 тысяч заработали они за 1 рейс. Надо сказать, что Папамаригуй — не самый бедный парень в Сенегале. Он — столичный житель. У него даже компьютер дома есть. Но зарабатывал он всего 20 долларов в месяц. А в провинции и таких денег не видят. Там умирают от голода.
Мой друг Папамаригуй в благодарность за ветчину и пиво «Святой Мигель» спел мне несколько сенегальских шлягеров и отвел меня на улицу Carrea del doctoral в приют для бездомных, где он ожидал своей очереди на вселение. (Кстати, через пару лет он нашел меня, и стал моим другом в Фейсбуке. Значит, купил-таки «Порше»!)
В раю нет места для меня!
Ночлежка называлась — Центр социальной помощи, или проще: Centro municipal de acogido NUEVA ANDALUCIA. Возле центра на ступеньках и на асфальте в разных позах кучковалась пестрая клумба разнополых людей всех оттенков цветов кожи. Все это напомнило мне картину «У парадного подъезда»…
Я предъявил дубликатом бесценного груза свой многоголовый орластый паспорт начальнику заведения, испанцу в бороде и в очках, попивающему чаек.
— Извини, приятель, но сегодня мест нет, — сказал он, шумно хлебнул из чашки, даже не сравнив меня с фотографией.
— А когда будут?
— Ты видишь людей на улице? — кивнул он в сторону двери. — Они ждут, и ты жди. Как только освободится место — сразу вселим.
Его обещание звучало как-то не очень убедительно. Но я, со свойственным мне оптимизмом, нашел неподалеку уютные кусты, устроил там нехитрое жилище, стал ждать, чтобы занять свое место под небом Андалузии. На следующий день я проснулся с первыми андалузскими петухами. Многие вчерашние знакомые уже вселились, но их место в очереди тут же заняли другие претенденты на мое место. Я узнал, что в приюте можно оставаться только три дня. Тебя будут кормить, поить, а потом ты должен освободить место другим страждущим. А через пару дней ты можешь снова занимать очередь, и так пока не найдешь постоянное жилье. В центре всего 80 мест. Я решил оставаться у порога ночлежки до победного конца. Сумерки окутали город. На травке, под кустиками разместилось десятка два нелегалов и штук пять жирных котов, которые нагло требовали поделиться с ними харчами.
На дне
Ночевать на улице мне пришлось три ночи. Мы, представители различных наций и народов, сдружились в этом целеустремленном ожидании эфемерного благополучия. В первую ночь бухой кубинец Педро угостил меня кубинским ромом. Рядом, под кустом, оглушительно храпел марокканец Самир. Педро безжалостно, с матерком, критиковал кубинский режим, путая испанские и английские слова.
— Фидель довел нас до отчаяния! Так не любить свой народ, чтобы довести его до такого унижения, это просто мерзко! 20 долларов в месяц зарплата — считается верхом счастья! Остальные хуй сосут! На фиг мне его идеи, если я есть хочу! Я просто хочу жить, как нормальный человек. Хочу иметь свой дом, семью. И мне насрать на судьбу мирового пролетариата и всеобщее равенство и братство! И там ничего не изменится, потому что на смену ему придет Рауль!
У Педро на родине осталась девушка. Его мечта — закрепиться здесь и вызвать ее, чтобы вместе созидать уютное мещанское гнездышко с многочисленной шумной чернокожей ребятней. Но, похоже, до этого далеко. Наконец судьба улыбнулась и нам утренней улыбкою Авроры. Подошла наша очередь. Мы на целых три дня стали полноправными членами испанского общества с крышей над головой.
Внутри центра чистенько и достаточно уютно. (Убираем сами — уборщиц тут нет!) На стенах в коридоре фотографии счастливой жизни обитателей приюта. Вот они, улыбаясь, сидят дружной интернациональной семьей в парке, рядом с центром, вот они трапезничают в столовой, играют в волейбол. А вот какой-то добрый проверяющий чиновник с чувством пожимает руку старичку-арабу. Рай, да и только!
В маленьких комнатках по два человека. Меня поселили с болгарином Андреем. Собственно, он не такой уж и Андрей. При рождении его назвали — Айпан. Он родился в мусульманской семье. Но в 1981 году Тодор Живков решил всех мусульман в массовом порядке назвать «нормальными» христианскими именами. Так Айпан стал Андреем. В Болгарии он работал сначала у себя в Ловеке барменом, потом в Пловдиве на маленьком пивоваренном заводе. Но вскоре пришла перестройка, у болгар кончились деньги, и они перестали пить пиво. Завод прикрыли, а Андрей поехал искать счастья за моря. Правда, у него безвизовый въезд в Испанию и он здесь на законном основании, в отличие от меня.
В первую же ночь в соседних апартаментах случилась драка. Марроканец Али, слегка обкурившись, стал качать права своему соседу, венесуэльцу Габриэлю. Его утешали три латиноса при помощи капоэйры. На следующий день на беспредельщика Али настучали начальству, и он был с шумом выдворен из ночлежки. Один день он провел под крышей. Это был не его день. И не мой.
Cлужащие приюта, заносчивые, пузатые дядьки, относятся к нам, безродным лимитчикам, свысока, примерно как москвичи к таджикам. Мы, заискивающе улыбаясь, с поклоном приветствуем их. Перед уходом мы наводим идеальный порядок, тщательно заправляем койки, моем полы. Я два раза перемывал, как салабон стройбата. Луиса, дежурного по корпусу, не устраивало мое усердие. В приюте нас кормят два раза в день: завтрак и обед. Я не знаю, как называется блюдо, которое я вкушал три дня подряд, но ингредиенты я вычислил. В нем было: вермишель, капуста, картошка, морковка, дыня, зеленый горошек и маленький, с мизинец младенца, кусочек мяса. Но многие обитатели рады и такому угощению.
Поиск работы результатов не давал. В основном я «пробивал» строительные организации. Каждый хозяин первым делом спрашивал меня «экстранхерию», муниципальную регистрацию по-нашему, «пермисо резиденсиа» — вид на жительство и еще «пермисо траваха» — разрешение на работу. А где я им эту «экстранхерию» найду, если я никого пока тут не знаю. Те, кто приезжает к своим ушлым родственникам, ранее закрепившимся здесь, делают этот документ в течение недели. К тому же в Испании требуются в основном девушки: квартиру убирать, за детишками приглядывать, и еще на консумацию (клиентов на бухало разводить). Мой болгарский друг Андрей вскоре устроился на стройку, у него было разрешение. А я остался один в своих творческих поисках. Но кто ищет и не сдается, тот всегда найдет.
И я таки нашел работу в помидорных теплицах предпринимателя, капиталиста, эксплуататора Бони. В его теплице царил какой-то пролетарский интернационализм! С каждым работником «плантатор» дружески обнимался, а каждую женщину целовал в щечку. В бригаде, человек 20, в основном — румыны и поляки. Но есть две женщины из Болгарии Бетти и Росси. Есть даже один испанец Хосе. Он приехал откуда-то из Сьерра-Невады. Там тоже с работой туго. Они работают здесь уже не первый год, с конца августа по июнь. Летом разъезжаются по домам на побывку.
Мое новое рабочее место, огромная теплица, бескрайнее поле площадью 30 000 квадратных метров. Я работаю ботаническим хирургом: делаю обрезание помидорным кустам. У меня — техеро (ножницы) и кучуе (нож). Бригадир Хуан, кряжистый испаский мужик, как надсмотрщик, не отходит от меня ни на шаг: боится, что я обрежу лишнее. Помидоры растут гроздьями, как виноград. Кусты возносятся к потолку, обвивая тросы, словно виноградные лозы. Каждая гроздь должна состоять не более чем из восьми цветков, бутонов или плодов. Лишние веточки безжалостно обрезаются. Потом, когда пройдешь ряд, граблями все это собирается и выносится. Сказать, что работа в теплице невыносимо тяжелая, было бы преувеличением. Здесь все автоматизировано: полив, удобрение почвы. Спелые помидоры отвозим на тележках в цех переработки. Там вручную отбираем самые красивые, моем их и складываем по 20 штук в ящики. Остальные на переработку. Представьте себе, целый день ты тупо обрезаешь кустики, а конца плантации не видно. Это вроде как заниматься сексом с нелюбимой и некрасивой женщиной в металлургическом цеху, в фуфайке, возле домны. Вроде и не трудно, но скучно. Ждешь, когда же закончится рабочий день и можно будет окунуться в бассейн. И еще жарко и душно очень. Теплица все же…
Работаем каждый день, без выходных, с 8 до 12. Пару перекуров Хуан позволяет сделать. Потом сиеста до 4 часов, хоть обкурись. А после четырех снова в поле, до тех пор, пока Хуан не скажет «Финиш! Вольно. Разойдись!» В субботу работаем до 13, потом личное время. Можно письмо на родину любимой девушке написать, заняться физподготовкой, почитать книгу, привести в порядок форму одежды.
Зарабатывают ребята здесь по 36 евро в день. Мне положили — 20, потому что я не всегда обрезал то, что надо. Да я и этому рад, ведь сеньор Хуан вообще уже в первый день хотел со мной, с криворуким, расстаться. Но главный «эксплуататор» Бони сказал, усмехнувшись: «Пусть учится». Ну, спасибо тебе, капиталист!
Вечером, после того, как я всласть натанцевался со шваброй, разомлевший от труда, прилег на своей койке, спрашиваю соседа-румына Грегоре:
— Ну, а как вы проводите досуг? Театры, кино, читальные залы здесь поблизости есть?
Грегоре смеется. Щелкает себя пальцем по горлу и показывает поступательными фрикционными движениями тазом еще один неприличный международный жест, обозначающий, как я понял, некую форму распутства.
«Яма»
Едва мы с Грегоре вошли в бар в селении Алихидо, из полумрака на нас с любопытством уставились двадцать пар изумительных, искусно раскрашенных девичьих буркал. Короткие юбчонки, едва прикрывающие животы, вызывающие шортики, более похожие на трусики стринги, топорщащиеся от внутреннего содержания топы. Бабье царство. Право, даже неловко как-то от такого пристального внимания. Я чувствовал себя истинным арийцем, случайно забредшим в африканский бар. Не успел я сказать барменше слов приветствия, как ко мне за стойку подсела девочка-ангел, неписаной красы, точно сошла с обложки журнала «Playboy».
— Привет, — сказал я ей, жадно сглотнув набежавшую слюну.
Ее прекрасная челюсть от удивления слегка отвисла.
— Ты говоришь по-русски? — спросила она, слегка оправившись.
— Я — сын русского народа, — гордо бросил я ей в лицо.
— А что ты здесь делаешь? Русские сюда никогда не ходят! По крайней мере, за полгода, что я здесь, я не встречала ни одного.
— А почему?
— Они не любят платить. Возьми же скорее мне что-нибудь выпить. А то нас штрафуют, если мы сидим без коктейля.
Кабинеты в баре не предоставляются, поэтому мы едем с Юлей в нумера. Профессия вынуждает меня заплатить за интервью с Юлей. Я расплачиваюсь с бандершей, русской 25-летней бизнес-леди Олей (еще недавно сама ходила в передовиках сексуального производства), и мы покидаем этот прекрасный колумбарий. Настроение у Юли прекрасное, она по дороге даже поет «А ты такой холодный, как айсберг в океане». Она приехала в Альмерию из Тамбова. Там она закончила экономический факультет (кстати, что-то с налогообложением), но работу по специальности не нашла и работала в школе, учителем математики. Сменить профессию ей помогла подружка, которая работает здесь уже два года.
— Хочешь, убежим отсюда в Россию? — спросил я торжественно, как Лихонин из «Ямы» Куприна, после того, как вкусил от ее древа познания, и позорно прослезился от своего благородства. — Я выкуплю тебя, малышка из этого борделя! Сколько надо заплатить?
Я мысленно пересчитал свою наличность, представляя крупный заголовок на первой полосе «Наш корреспондент спас от нравственного падения русскую красавицу». Юля гордо откинула волосы.
— Во-первых, давай сразу договоримся: это не бордель. И я не проститутка! — оскорбилась она.
— Хорошо, согласился я, — я выкуплю тебя из культурно-развлекательного центра.
— Я еще в августе расплатилась с долгом. Меня привезли за 800 евро. А теперь уже и родителям высылаю.
— Мы начнем новую жизнь, будем работать! — не унимался я в филантропическом порыве. — Ты будешь учить детей разумному, вечному, доброму!
— За 5 тысяч в месяц? — с иронией, сарказмом, издевкой, с подковыркой спросила Юля, криво ухмыляясь.
— Деньги не главное! Я буду писать очерки нравственности и подрабатывать путевым обходчиком. Мы заведем курей и козу. Будем помогать детским домам и пенсионерам. Как тимуровцы у Аркадия Гайдара? Помнишь?
Я затронул, как мне кажется, самые тонкие струны ее души, но даже перспектива оказывать бескорыстную помощь пенсионерам не убедила красавицу расстаться с пороком. Она, к тому же не читала Гайдара. Она была из другого поколения.
— Нет. Я не поеду, — надулась Юля и стала угрюмо одеваться.
— Но ведь здесь унизительно. Эти похотливые испанские старички…
— Почему? Бывают очень даже ничего. Они очень обходительны и щедры…
— Но ты ведь не можешь уйти, когда захочешь! Тебе паспорт не отдадут.
— Паспорт у меня в сумке. Могу показать. А уйти не могу, как и со всякой другой работы.
Конечно, как и всякая работница этой сферы общественного досуга, Юля надеется, что ее подберет какой-нибудь влюбленный Хулио на содержание. Утром я, опустошенный, доставил ее к месту работы.
«А хорошо все-таки, что она не согласилась! — рассудительно, по-взрослому, думал я через пару часов, обрезая помидорные кустики. — Поди, затосковала бы там, в холодной Москве, по любимой работе, зачахла бы, как лилия, вырванная из родной стихии…»
Хозяин дает добро
Бордели в Испании называются лукаво и целомудренно клубами. В каждом клубе есть приват-кабинеты, где ты можешь предаться пороку с полюбившейся красоткой.
Славик, высокий, спортивный парень тридцати лет (не курит не пьет), хозяин веселого заведения, узнав, что я собираюсь писать книгу о борделях, охотно согласился поговорить со мной. Речь его безупречно грамотна. Хотя физиономист Чезаре Ломброзо наверняка сразу заподозрил бы его в двойном убийстве старушек-процентщиц, жестоком изнасиловании несовершеннолетней, краже картин из Эрмитажа, в отмывании денег, и укрытии налогов.
— Миф о несчастной судьбе бедных провинциальных девочек за рубежом сильно приукрашен. Посмотри на них! — он кивнул в сторону своих сытых подопечных, сидящих в разных позах в дальнем углу в ожидании своего мимолетного счастья. Девочки, в самом деле, беспечно щебетали и смеялись. Хотя актер-комик на сцене тоже не будет хмуриться.
— Но ведь их доставляют сюда обманом! Многие думают, что едут работать на консумации или танцевать стриптиз!
— Не смешите меня! Да сейчас каждый нормальный человек знает, что просто за консумацию тебя никто держать тут не будет. Все знают, куда едут! Они, поверь мне, не дуры! Зато каждая девушка, приехавшая сюда, тащит за собой еще как минимум две подружки, желающие работать в нормальных, цивилизованных условиях, 50 на 50.
— А русские бандиты крышуют тебя?
Славик смеется загадочно. В зал заходят два пожилых импозантных испанца, приветливо кивают Славику. Завсегдатаи.
— Русской мафии тут нет вообще. Это испанцы специально нагнетают в своих газетах, им так выгодно! Румыны наезжали пару раз, но тут есть кому разрулить ситуацию. Румыны в основном тут и быкуют. Бывают изредка наши на «гастролях» А устойчивых команд нет. Если кто-то из авторитетов и купил здесь землю, дом, яхту, то сидят ниже травы. Зачем им неприятности с законом. «Работают» они в России, а здесь — отдыхают!
— Ну, а если кто-то из девочек захочет завязать с прошлым и уйти.
— Хрен выгонишь! Вот смотри! Света! — орет он сквозь музыку в сверкающее пространство. От группы прелестниц отделяется смуглая девочка со школьными косичками. Подходит, скромно переминаясь с ноги на ногу, словно двоечница, не выучившая теорему Ферма.
— Когда это кончится? — сурово вопрошает Славик.
— Что? — испуганно таращит прекрасные очи Света.
— А то! Пить надо меньше! Собирай вещи, поедешь завтра домой.
— Да что такого я сделала? Я и не пила сегодня! — Света чуть не плачет.
— Ладно, иди работай! — Славик доволен спектаклем. — Видал? Они бесплатно будут трудиться, лишь бы к себе в Мухосранск, в нищету не возвращаться. А насчет того, что к наркоте привыкают и спиваются, так кому суждено, и в России сопьются. А вообще, я буду их менять. Мода на русских прошла. Раньше испанцы на них просто смотреть приходили! А сейчас, видишь, производство стоит. Еле свожу концы с концами. Наелись испанцы русскими. Сейчас у них мода на экзотику, на Восток. Наберу китаянок, а этих по жопе мешалкой! Ладно, ты сиди, сейчас я тебе даму пришлю.
— Да я вроде бы не собирался… — стушевавшись, стал, было, отказываться я.
— За счет заведения, — великодушно бросает Славик, узрев экономическую причину моего смущения.
Просто Мария
Не успел я приземлиться за барную стойку, как, расталкивая подруг, ко мне стремглав ринулась кустодиевская толстушка, шустрая субретка с карими, миндалевидными глазами. Влюбилась, наверное. В красивом прыжке подсела ко мне. И что-то пылко сказала по-испански.
— Расслабься, я русский, — осадил я ее пыл. Сударыня несказанно обрадовалась этому обстоятельству. Мы оказались почти земляками: она — Маша из Тамбова, а я, Саша, проходил воинскую службу в тамошнем летном училище. Я предложил опустить этап адаптации и сразу уединиться для интервью в кабинет. Сидящий рядом со мной зрелый седовласый испанец заговорщицки кивнул мне и с видом знатока поднял в знак одобрения большой палец. Машка пользуется здесь популярностью. Расценки здесь таковы: 20 минут второпях — 50 евро. 30 минут — по-быстрому — 60 евро. Час неторопливых сладких утех с прелюдией — 100 евро. Кабинет — это комнатка без окон, с большим трехместным одром. Душ в углу, без всяческих перегородок. Уринация — тут же, под душем.
— Не брызгайся, мне потом полы вытирать, — предупреждает Машка.
Она аккуратно расстилает одноразовые бумажные простыни. И щебечет, щебечет без умолку.
— Знаешь, как надоели эти испанцы. Ты — первый русский в моей жизни. Честное слово! Они хотят за один заход два раза кончить на халяву. А еще пальцами лезут туда… А под ногтями грязь. Я тогда встаю и ухожу…
— А можно так?
— Ну, штрафуют, конечно, но я не могу так… Или требуют чтобы минет без презерватива. Сейчас вам! Это, конечно, дороже стоит, но я всегда отказываюсь. Хотя девчонки, чтобы больше заработать, соглашаются. Да мне денег хватает. Жилье бесплатное. У нас в июне месяце одна девочка из Златоуста уехала с двумя «крутыми», они 500 евро обещали за ночь. С тех пор ее никто и не видел. Наверное, убили…
Не плачь, девчонка…
У Машки своя захватывающая история любви. Росла без отца, с матерью-алкоголичкой. Еще будучи школьницей, стала любовницей одного криминального авторитета. Думала, на всю жизнь. А он ее однажды своему другу отдал: то ли проиграл, то ли просто был великодушен. Она несколько раз пыталась порвать с ним отношения после такого великодушия, но он всякий раз возвращал ее, неразумную, надавав тумаков. Однажды она собралась и уехала к подруге в Испанию, которая к тому времени уже освоила смежную специальность. Даже мать сейчас не знает, где она.
— Слушай, Сашка, купи меня еще раз! — осеняет вдруг ее, когда нам постучали в дверь.
— Да я как бы в долг тут… — отвечаю я.
Машка срывается. Губы ее дрожат, глаза наполняются слезами.
— Возьми, я тебя прошу…. — Голос ее срывается на крик. — Думаешь, мне с тобой ебаться хочется? Да я уже устала от всего этого, мне просто поговорить. Просто ты как брат… Саш, ну возьми. Там этот гад пришел… Хочешь я завтра с тобой бесплатно буду с семи утра до семи вечера. Сколько хочешь!
Я прикинул: 12 часов — это, пожалуй, слишком мощный бонус. Дальше описывать страшно. Началась истерика: Машка залилась горючими слезами, тихонько завыла, как сука, потерявшая щенка, и с какой-то звериной яростью стала хватать мою одежду, не давая мне одеться. В двери снова нетерпеливо постучали. Кому-то приспичило.
— Успокойся, Машка. Я сейчас схожу в отель за деньгами и вернусь! — пообещал я неуверенно.
— Правда? — радостно воскликнула она, мгновенно прекратив плакать. Вытерла простынею слезы и рассмеялась. — Тогда я буду тебе верность хранить.
Я тоже невольно рассмеялся. Насчет верности это она здорово придумала. Я сбегал за деньгами и подарил ей еще час общения с собой, но веселее нам не стало. Утром она прибежала ко мне в отель, грустная, помятая, одутловатая, уставшая. Спала до обеда. Я принес ей паэлью из ресторана и вина себе. Мы сходили к морю, искупались, полежали на песке пустынного пляжа. Там я неохотно попрал ее среди скал, скорее из этических соображений, чтобы подчеркнуть ее сексуальную притягательность, повысить ее самооценку. И еще впрок, в запас, на всякий случай: а вдруг завтра мне все женщины из принципа станут дружно отказывать.
Проводив ее к месту работы, купил еще вина и долго бродил по ночным пустынным узким улочкам Альмерии, размышляя о несчастной, одинокой девочке Машке, реальной претендентке на место в психиатрической лечебнице. Родина-мать! Ну почему ты так жестока к своим дочкам? Если бы ты, мать, предоставила им достойную жизнь дома, работала бы сейчас Юля учительницей и радовалась солнцу и небу, крепкая, репродуктивная Машка свое сексуальное проворство употребила бы во благо: рожала бы детей и не думала о деньгах. Сколько твоих дочерей, ладных, справных русоволосых красавиц, услаждают низменные потребности чужеземцев (ну, и свои немножко тоже, что греха таить?) за морями и горами! А сколько сынов твоих, Родина, покинуло отчий дом в поисках достойной зарплаты! И далеко не самых худших твоих сынов! А именно тех, которые хотят изменить свою жизнь честным трудом, не торговлей подержанным товаром и полудремой бездельника-охранника. Неправильно это. Мы ведь так и выродиться можем и элиминировать из популяции! Ну, сделай же что-нибудь, Родина!
Эх! Наивный ты, Мешков! Попробуй заставить этих девчат встать к ткацкому станку или взять в руки отбойный молоток! Никакая, даже самая добрая и мудрая Родина-мать не убедит наших девчат, испорченных созерцанием телевизионной роскоши, халявы, гробить себя физическим трудом за копейки. А тут и деньги, и сладость чувственного удовольствия.