Позади небольшого сада калитка открывалась на узкие шахтерские участки. Эти участки были размером с венгерский хольд и тянулись до самой опушки леса. Старик показывал мундштуком трубки:

– Глядите, вон там большой клен, с краю. От него пойдете направо, потом прямо вверх!

Он показал обходный путь. Если нас случайно заметят, мы сможем запутать следы. Зная направление промоины, ведущей ко входу в шахту, заблудиться было нельзя. Мы попрощались и вышли через калитку. Некоторое время мы крались у подножий садов; если идти через поле, нас сразу заметят; и вот мы крались, чтобы не увидели, из какого дома мы вышли.

Широкая равнина, на которой расположился поселок, была пуста и безлюдна. Мы скоро добрались до большого клена, росшего на опушке леса. По лесу мы шли спокойнее – уже не ощущали, как щекочет спину мушка жандармской винтовки.

Вход обвалившейся шахты оказался отличным убежищем – в этом мы скоро убедились. После обеда, пока мы там ждали, стрелковая часть дважды прочесала лес. Позднее старик рассказывал, что наши преследователи в нескольких местах расставили наблюдателей с биноклями. Какой-то из них увидел идущих в лес двух человек и доложил начальству. Правда, наша одежда не подходила к описанным приметам беглецов. Однако теперь уже Тамаш Покол решительно утверждал, что именно нас он видел в полдень и что мы действительно были не в коричневой одежде. Но, с другой стороны, никто в поселке не мог сказать, кто были те двое, которых он видел. Словом, они бросились за нами. Несколько часов прочесывали лес, но потом им это надоело, и они перестали. Так, во всяком случае, думали мы… Два солдата вошли в шахту и, осветив карманными фонариками, основательно проверили вход. Мы спрятались за грудой обвалившейся породы, как посоветовал старик. Между обвалом и вершиной скалы было такое узкое отверстие, через которое в шахту с трудом мог проползти один человек. Шахта обвалилась не вся, завален был участок лишь в двадцать метров. Миновав его, мы притаились и сидели на корточках, а нас в это время тщетно искали, не заметили и не сообразили, что за обвалом может быть что-нибудь еще. Потом мы услышали, что они уходят, шум затих.

Старика нам, однако, пришлось ждать долго, мы уже думали, что случилась беда. Здесь, в горах, солнца не было видно, в небе светились лишь облака – было что-то около половины восьмого. Наконец мы услышали шуршащие по опавшей листве шаги, и перед входом кто-то трижды кашлянул, крякнул, как человек, курящий трубку, – это был сигнал.

– Ну, – ободрил нас старик, – сейчас начнется игра в пятнашки – все бросились за вами. Да это пустяки, не унывайте!

Старик захватил топор, притворившись, будто идет за ветками и хворостом. На плече у него висел ремень, чтобы связать хворост.

Лес вдоль и поперек бороздили тропы, колейные дороги дровосеков, промоины – по ним ходили пограничники. А мы, пересекая и пересекая дороги, шли так, словно кто-то вокруг шоссе чертил замысловатые узоры. Это было нелегко. Иногда мы задыхались от крутого подъема, а иногда скатывались по скользкому слою хвои. Старик шел впереди, а шагах в пятидесяти от него – друг за дружкой мы. Изо рта нашего проводника свисала набитая трубка. Это был условный знак: если он остановится закурить, мы тотчас ложимся на землю и ищем укрытия. Он предупредил, чтобы мы обходили скрипучие кучи булыжника, не наступали на ветки и шли совсем тихо. Лучше медленно, но верно. Если он поправит шапку, мы должны остановиться, дать отойти ему еще дальше вперед и подождать, пока он за нами не вернется…

Солнце уже зашло. С западной стороны на вершинах гор светились облака шафранного цвета. В лесу почти нельзя было различить темные и светлые стороны деревьев. Старик в одном месте остановился и поправил шапку. Мы с Белой сели и минут десять ждали, пока наконец он вернулся и сделал знак следовать за ним. Нам надо было пересечь более широкую колею, и он, как видно, прежде проверил, нет ли поблизости замаскированной охраны. Эту дорогу мы пересекали дважды; один раз ему пришлось закурить. По дороге шел патруль, должно быть постоянный пограничный патруль: они старика знали.

– Собирать ветки, отец Эберлейн?

– Да, и еще за грибами.

– Грибы принесите нам.

– Если найду.

– Ну, будьте здоровы!.. Ничего вы здесь не видели?

– Нет.

– Ладно. Не забудьте о грибах!

Вот и все, они пошли дальше.

Теперь наш путь пролегал по горному хребту или плоскогорью. Мы достигли опушки леса, там было еще довольно светло, а в чаще мы уже с трудом обходили ветки. Было тепло, и мы шли в пиджаках внакидку.

Вдруг на просеке послышался собачий лай.

Сначала мы не обратили особого внимания. Лай был непродолжительный и негромкий: собаки тявкнули пару раз. Кто-то охотится, решили мы. То же подумал и старик. Правда, охотничьи собаки не лают, но ведь немало браконьеров, которые гоняются по следу с плохо натасканной собакой. Мы спокойно шли дальше.

Однако лай приближался. По звукам можно было определить, что собака не одна, не две-три, а много. Мы услышали, или нам это показалось, помимо лая, еще какие-то звуки.

Старик остановился, обернулся, подождал нас.

– Беда! – сказал он. – Они, видать, идут за нами. – Он нерешительно огляделся. – Опасно, – пробормотал он себе под нос. Потом вдруг повысил голос: – У вас, товарищи, головы крепкие? Не закружатся?

– Нет, – ответили мы. – Давайте поспешим, а то догонят.

Он улыбнулся:

– Туда, куда я вас сейчас поведу, они едва ли рискнут пойти. Идемте! Хотя подождите, пока я перейду на другую сторону просеки. Я махну вам!

Он перебирался через просеку – думается, шириной метров в пятьдесят, – усеянную огромными пнями, обломками скал, доходящими до пояса, спутанными лозами шелковицы, и на мгновение скрылся во мраке леса. А лай и бряцание слышались уже совсем близко. Шум внезапно усилился, преследователи, вероятно, выбрались из леса и вот-вот будут здесь. Но в это время снова появился старик, махнул нам и показал: низко нагнуться и бежать.

Мы сначала не поняли, чего он от нас хочет, но побежали. Однако, едва мы пробежали десять метров, как сзади, слева от нас, послышался громкий крик:

– Они!

Я повернул на мгновение голову и увидел, что четверо или пятеро жандармов возятся с собаками. Откинувшись назад, они пытаются удержать животных. Каждого жандарма тащили по две собаки, большие уродливые ищейки. Я увидел Тамаша Покола и подполковника. Инспектор воздел руки к небу, словно предавал кого-то анафеме. Подполковник, опустив голову, устало плелся за ним, спотыкался, опираясь на какую-то палку, наспех сооруженную из упавшего сука.

– Стой! – раздалось за нами. Кричало сразу много голосов. Мы низко пригнулись, стараясь укрыться в растениях, и продолжали бежать.

– Вперед! – вне себя вопил Тамаш Покол. – Вперед! Это они!

– Стой!

– Вперед!

Грохнул выстрел, но мы уже достигли леса и вместе со стариком бежали изо всех сил. Как он мог так бежать – старик и с одною почкой? Как видите, мог, и еще как! А впрочем, ничего удивительного: житель гор. И тут я поверил, что он действительно самый ловкий контрабандист во всем крае.

На пограничных заставах, как известно, имеются полицейские собаки. Но как они могли напасть на наш след? Лишь много позднее я сообразил: ведь с ними были плащ и порыжелая куртка, оставленные нами в Дьёре! Они видели, куда мы пошли из поселка, и стали прочесывать лес, но тщетно; тогда они дали понюхать наши вещи ищейкам. Собаки напали на след в лесу, и теперь преследователи были уверены, что это мы. За нами пустилась вся свора.

Не понимаю одного: как это им сразу не пришло в голову натравить на нас собак. Возможно, они думали, что у нас есть оружие? Или, может быть, в смятении просто забыли об этом? Теперь они открыли стрельбу, но пули не достигали нас. Мы даже не слышали их свиста. В лесу мы изменили направление и побежали во весь дух.

Мы поднялись на холм, потом спустились с него – подъем, надо сказать, был очень крут. Не знаю, долго ли мы бежали, путь казался длинным, бесконечно длинным. Но зато лай как будто немного отдалился. Мы отбросили все предупредительные меры и бежали уже все трое вместе. Старик больше не требовал, чтобы мы держались позади. Наши условные знаки – поправить шапку, закурить и прочее – теперь уже не играли роли. Он знал, что пограничники сюда не заходят даже случайно. А если какой и зайдет, все равно…

Мы скатились с холма. Внизу лес поредел. У нас захватило дух: справа поднималась высокая скала, закрывая от глаз весь мир, а под ногами зияла глубокая бездна; дна ее не было видно, его поглотила тьма.

– Не глядите вниз, – прошептал старик, – голова закружится! Повернитесь к лесу лицом и идите!

Мы секунду передохнули на гладкой площадке величиной с балкон средних размеров. Старик шагал впереди. Он, прижимаясь к скале всем телом, нащупывал место, куда поставить ногу на узком выступе, шириной не больше пяди. Наверняка это был путь отважных, презирающих смерть контрабандистов…

– Ставьте ноги только туда, куда я! Не бойтесь, главное – соблюдайте точность! Всего несколько шагов. Глядите, там уже твердо может стоять человек…

В самом деле, этот головокружительный кусок был не длиннее двух-трех метров. Выступ затем расширялся в дорогу, которая сначала шла по скале, а потом снова по подножью леса. Старик, как только миновал опасную зону, кинул мне конец ремня, висевшего у него на плече.

– Идите по одному, обвяжитесь у пояса! – сказал он. – Это придает уверенность.

Я укрепил на себе веревку и пошел на ощупь. Беда была в том, что на каждом обломке нога моя соскальзывала и меня тянуло смотреть вниз. Но я знал, как это опасно, и шел, закрыв глаза.

На лице я ощутил тепло желто-белой известковой скалы. Час назад ее еще грело солнце.

Наконец я успешно переправился, и мы кинули ремень Беле. Теперь мы двое держали конец, значит, несчастья быть не может; в худшем случае он оцарапается, если соскользнет. Но он перешел благополучно.

– Пойдемте скорей! Бояться нечего, с той стороны пропасти до границы всего несколько метров. Не жалейте сил, отдохнете там.

Дорога по склону бездны круто шла вниз. Вблизи оказалось, что пропасть не очень глубока: метров, может быть, тридцать – сорок. Но у скалы склон ее был узок и обрывист, как стена. Что ж, и тридцати – сорока метров довольно, чтобы сорваться, ведь это высота десяти – двенадцати этажей.

Мы достигли дна узкой пропасти. Там было сухо, ни единого ручейка; лишь побелевшие камни – высота их доходила до трех метров – указывали, какая масса воды обычно низвергалась сюда во время ливней.

Почти совсем стемнело, и дорогу нам показывали зацепившиеся за светлые скалы темные кусты. Старик, как всегда, шел впереди, словно петляя по извилистой дороге и цепляясь за ветки. Двигаться было уже не так опасно, потому что эта сторона пропасти была более отлога, менее крута, чем другая. Но дорога была утомительна. Сердца наши так сильно стучали, что мы, казалось, слышали их биение.

В это время наши преследователи тоже достигли скалы.

Собаки дико скулили – они пошли бы по следу дальше, но боялись. Они пытались снова и снова, но когти их скребли и скользили по скале, и они испуганно возвращались. Если провести в воздухе линию, она составила бы не более тридцати метров – вот на каком расстоянии были от нас преследователи. Я хорошо слышал, как они препираются.

– Они могли пойти только туда.

– Ведь вы видите: даже собаки…

– Другой дороги здесь нет, только эта.

– Как нам идти, господин инспектор? Если бы были хоть какие-нибудь веревки…

Если б преследователи так не вопили, то услышали бы шум, который производили мы, переползая от куста к кусту; но они не слышали и не видели нас – мы наполовину были скрыты скалой.

Было жарко, и пиджаки на нас были внакидку. Вдруг пиджак Белы зацепился за куст. Куст сдернул его прежде, чем Бела успел схватить. Он стоял посреди крутого склона пропасти, выделяясь в темноте белой рубашкой. Это заметили преследователи и стали в волнении показывать друг другу. Кто-то из них громко крикнул:

– Стой, будем стрелять!

– Назад, где скала закрывает, – прошептал старик и прыгнул, как горная серна.

Мы за ним. В самый последний момент во все стороны разлетелись осколки скалы. Мимо нас просвистели пули.

Все наши старания оказались напрасны – мы скользили, катились вниз и снова попали почти на дно пропасти.

– Надо попытаться пройти туда! – тяжело дыша, сказал старик и показал рукой вправо, где выступ скалы закрывал еще больше.

Мы поползли за ним, с трудом преодолевая метр за метром, держась за бурьян и кусты.

Хотя бы на миг остановиться, немного отдохнуть! Но нет, нельзя, надо пробираться дальше! Метр за метром! И знать, что если преследователи сделают несколько шагов, если хоть одному из них удастся пройти по узкому выступу, мы станем хорошей мишенью – у них рефлектор, они осветили им весь склон пропасти… К счастью, та ближайшая точка, куда еще достигал свет, находилась в добрых десяти метрах от нас.

Мы молча боролись за каждый метр, слышалось только тяжкое дыхание. В такое время нельзя определить расстояние – мы могли лишь предполагать, что прошли больше половины горного склона.

– Ну, теперь нам придется туговато, но, если взберемся, достанем рукой за висящие корни крайних деревьев. Вот так, еще один метр, еще!

А Тамаш Покол вопил:

– Трусливые псы, и вам не стыдно? А как те перешли? Ведь они только здесь могли перейти!

Кто-то испуганно объяснял, я слышал лишь отдельные слова: «…забежим по дороге вперед…», «…назад до поселка…»

Слова Тамаша Покола я едва разобрал, он почти захлебнулся от крика:

– Вы не слушаетесь приказа?

Тут, к счастью, я ухватился за первый довольно толстый корень, теперь хоть минутку отдохнут дрожащие от усталости ноги. Момент, несколько более спокойных вздохов…

Старик шел впереди меня, Бела за мной, на расстоянии протянутой руки. Я протянул руку назад, чтобы ему помочь.

И вот, обернувшись, вижу, что там, с другой стороны пропасти, по выступу скалы пробирается долговязый инспектор. Он со страхом делает первый шаг, обнимает скалу точно так же, как раньше делали мы. На голове у него шоферская кепка, одет он в светлый пыльник, на ногах сапоги и, как я заметил, на плече болталась винтовка.

– Быстрей! – с ужасом подгонял я товарищей, они не видели новой опасности. – За нами идут!..

Ползти еще три-четыре метра; если доберемся до леса, – отлично, а Тамашу Поколу осталось сделать всего два шага – потом он сможет спокойно стрелять. Мы старались идти друг за другом и громко дышали. Раньше наши подошвы скользили по скалам, а теперь мы вышли на выветрившуюся, осыпавшуюся почву, и это было еще хуже. Продержаться еще немного! Вот старик уже обнял ствол крайней сосны. Вот он протянул мне руку, помог. Так! Теперь Беле!

Мы оба сразу упали на землю.

И в этот миг раздался душераздирающий вопль, такой, от которого в жилах стынет кровь.

Я увидел какую-то неясную фигуру с длинными болтающимися ногами и руками, она катилась вниз с неимоверной скоростью по все еще белеющей стене скалы. Потом раздался звук резкого падения, и на мгновение наступила глубокая, мертвая тишина.

Старик Эберлейн что-то пробормотал и снял шляпу.

– Я пойду вперед, – сказал он потом, – здесь недалеко проходят патрули. Если я закурю, остановитесь!

Мы подождали, пока затихли его шаги, и стали осторожно красться за ним. В одном месте он остановился, остановились и мы. Он пошел дальше, мы последовали за ним; он снова остановился, трижды тихо кашлянул, подзывая нас.

– Здесь опять будет просека, – шепнул он. – Граница – середина просеки. Вы, может быть, еще увидите белые пограничные камни. По эту сторону от них Венгрия, по ту… Только осторожно, здесь тоже часто патрулируют. Надо проверить, нет ли движения там. Они ведь тоже постреливают… Откуда им знать, кто контрабандист, а кто политический эмигрант…

Пройдя пять – десять метров, он останавливался и прислушивался. Было тихо, лишь изредка потрескивали ветви, это в медленно опускавшейся ночи охлаждался лесной мир.

Через пять – десять минут мы вышли на просеку. – Ну, – показал старик вперед, – видите? Там камень, а вот другой. Если провести между ними линию, это граница. Вам надо оказаться за ней… Оттуда вы пойдете дальше, прямо вперед на четыреста – пятьсот шагов и выйдете на дорогу. Красивая, широкая дорога, по ней вы свернете направо, пройдете минут десять – пятнадцать и найдете лесной дом. Крикните, что хозяев приветствует отец Эберлейн. Кричите громче, они крепко запираются. Там, в уединении, живут старые муж и жена, сын их погиб на войне, они, бедняги, боятся жить одни в лесу, близ границы… Оттуда пойдете дальше и через часок придете в Шварценбах. Но помните: будьте осторожны, лучше дождитесь рассвета, потому что добрая часть дороги проходит у самой границы, ясно? Заблудитесь, свернете, и легко попадете в руки нашим часовым. Будьте осторожны, счастливого пути, товарищи! – И он раскрыл объятия.

Я обнял старика.

– Дорогой дядюшка Эберлейн, мы никогда не сможем отблагодарить вас…

– Не благодарите, слышите! – чуть не закричал он. – Ведь вы еще здесь!

– Большое, большое спасибо, – сжал его руку двумя своими Бела.

– Прошу вас, – сказал старик, – не обижайтесь, что мои сыновья… Но, когда вы из Шварценбаха пойдете в Винернейштадт – придете туда завтра к полудню, – отыщете венгров, товарищей, и узнаете, почему так вышло. Мои сыновья молодцы, – его голос дрогнул тепло, – молодцы…

На следующий день мы узнали, почему они сначала отказались. В этой части границы было главное место переправы для участников нелегального партийного движения, и оба сына и старик Эберлейны были почтальоны и проводники. Они не имели права рисковать из-за двух безработных, которые и в самом деле с таким же успехом могли перейти границу в Сомбатхее или в каком-либо другом месте. О наших делах, однако, они уже знали. Они получили сообщение из Винернейштадта – точно так же, как и другие товарищи, живущие вдоль границы, – если мы появимся, чтобы нам сразу помогли перейти. Однако это вовсе не касалось Шандора Варна Густава Сечи!..

– Тишина, – прошептал старик, – и там тоже. Скорее!

Мы обнялись еще раз: когда мое лицо коснулось морщинистых щек старика, я почувствовал, что они влажны. Дорогой дядюшка Эберлейн…

– А вы, отец Эберлейн?

– Я? За меня не беспокойтесь. Я потащусь дальше, вглубь, докурю табак и потихонечку по другой, хорошей дороге побреду домой…

– А если…

Он отмахнулся.

– Меня знают все пограничники. А потом, что я сделал, скажите? Видел я вас? Нет. Собирал ветки, верно? Я быстро соберу добрую сажень. И грибы для солдат!..

Мы стоим здесь! Еще десять шагов – и мы свободны… Мы еще раз внимательно посмотрели влево и вправо, присмотрели два камня, вообразили себе линию между ними и двинулись напрямик.

Мы большими прыжками пересекли бугристую, каменистую просеку. Не было на ней ни кустов, ни бурьяна. Все это выкорчевали, чтобы лишить контрабандистов укрытия.

Я не заметил, когда мы перешагнули эту линию. Достигнув леса по ту сторону просеки, мы все еще продолжали бежать. Лишь пробежав добрых пару сот метров, я, споткнувшись о корень и уже не имея сил удержать равновесие, упал на теплую, мягкую лесную землю, пропитанную запахом хвои. Это уже была безопасная земля. Рядом со мной упал Бела. Мы ощупью нашли руки друг друга и так, лежа, пожали их. Мы не говорили ни слова.

Было девять часов вечера, 17 июня 1921 года, понедельник…

Скоро мы вышли на дорогу, нашли лесной домик и через высокий дощатый забор прокричали привет от отца Эберлейна. В домике тотчас вспыхнул свет керосиновой лампы и послышались старческие шаркающие шаги. Хозяйка горевала, что может угостить нас одним молоком. Боже мой, до чего же хорошо было это парное, совсем еще теплое молоко!

Мы переночевали у них. Они предложили нам свою единственную кровать, но мы отказались и пошли спать на чердак, на сено. Сон одолел меня сразу, я еще ни разу в жизни, кажется, так крепко не спал. Когда мы наконец проснулись, солнце стояло уже высоко…

И – это было такое прекрасное чувство – мы сразу все вспомнили: мы свободны, мы здесь, удалось!..

Мы простились со стариками и пошли дальше. Они убедительно просили нас все время оставаться на дороге, нигде не сворачивать вправо. Мы наверняка добрый час шли вдоль венгерской границы. Кое-где на лужайках, на более широких горных пастбищах мы видели белеющие камни границы. В одном месте мы увидели, что ряд камней острым углом сворачивает вдаль.

Туда шли дровосеки, лесные бедняки, венгры и австрийцы; тамошние австрийцы и здешние венгры. Разное население проживает вдоль границы, но все они одинаково слуги Эстерхази, здесь и там.

Нас больше не преследовали, и, хотя это был лес Эстерхази, мы все-таки шли по безопасной земле, и душа наша пела и ликовала.

Дровосеки сказали, что здесь мы окончательно распростимся с границей. До Шварценбаха полчаса, до Винернейштадта три, самое большее четыре часа ходьбы пешком, в полдень будем там…

Мы ушли от границы, уселись и достали еду. Старушка из лесного домика завернула нам свежего хлеба, а дядюшка Эберлейн, несмотря на протест, в последнее мгновение сунул нам в руки земные останки тощей маленькой курочки, хрустящей и поджаристой. Мы поели.

Из подошвы башмака я вынул личную карточку вацской тюрьмы и положил в нижний карман пиджака. То же сделал и Бела. Теперь это наши официальные документы. Я бросился навзничь и глядел в небо. По небу с запада на восток неслось облако, большое сверкающее белое кучевое облако.

– Переходит границу, – показал я, улыбаясь, Беле. Бела сел, задумчиво поглядел в сторону покинутой раны и кивнул.

– Проклятая земля, земля наших преследователей! – сказал он. – Даже цвет облака изменился, когда оно переплыло туда, видишь?… Гляди! Сто – двести метров туда, и каждый куст, каждое дерево – для нас смерть…

Мы медленно встали и собрались в путь. Бела смотрел на дорогу, лежащую перед нами, и на ряд камней, белеющий справа и резко сворачивающий вдаль.

– Благословенная земля, – сказал я, – земля наших соратников! Сколько было тех, кто преследовал? Зато я вспоминаю: к кому мы ни обращались, все помогали нам. Разве могут победить жандармы там, где народ стоит за гонимых?… Маленький Шалго, товарищи в тюрьме, пожизненно сам себя заключивший старик, мужчины и женщины на шоссе, по одежде которых мы узнавали, что они такие же бедняки, как и мы, по комбинезонам которых мы узнавали, что они рабочие, – любой, к кому мы обращались… Рабочий на Эстергомском мосту, дядюшка Шани, дровосек, шахтеры, Нергеши, железнодорожники, дьёрцы, а в Шопроне… незнакомый шахтер, избавивший нас от жандармов, жена Винклера, Эберлейны… Я не знаю, вернемся ли мы туда, зато я верю – мы будем жить. И никогда не забудем людей, которые, рискуя собой, столько нам помогли. Можно ли забыть, что та земля – наша родина?…

Мы тихо брели по дороге, которая теперь уже все больше сворачивала влево и спускалась вниз, к деревне Шварценбах. Бела молчал, лишь после долгой паузы он сказал:

– Ты прав. Да.

У Шварценбаха мы встретили первых австрийских жандармов. Они были верхом, объезжали пограничный край. Они потребовали у нас документы. Мы предъявили тюремные личные карточки. Один из них знал по-венгерски, спросил, куда мы идем, и угостил сигаретой. Когда мы попрощались с ними и пошли дальше, он повернул лошадь и нагнал нас.

– Подождите! Возьмите! – сказал он и, как мы ни отказывались, вручил нам двадцать австрийских крон. – Чтобы вы не просили, если по дороге захочется выпить кружку пива…

Мы несколько раз устраивали привал, но, когда пришли в Винернейштадт, еще не наступил полдень. Там мы быстро разыскали венгерских товарищей эмигрантов. На другой день мы уже оба включились в партийную работу.