Над всеми домами Иерусалима поднимался голубоватый дымок. Воздух во всех кварталах был пропитан запахом жареного мяса.

Примерно за час до захода солнца на улицах можно было встретить только чужеземцев. Время от времени чужеземцы останавливались, чтобы понаблюдать за иудеями, которые раскачивали на ригелях своих домов пучки душицы, окропленные кровью. Это была кровь ягнят, которых принесли в жертву в этот день, чьи туши, связанные и нанизанные на вертела, жарились на кострах. Этот ритуал совершался в память об одном гипотетическом событии – тогда Бог древних евреев убил в Египте всех младенцев мужского пола, за исключением иудеев.

Дом Ионафана был просторным и находился недалеко от Храма, но гораздо ближе к старому дворцу царей из династии Асмонеев. Ионафан остановился на пороге большой, ярко освещенной комнаты, где на скамьях или на корточках сидели человек десять мужчин, как старых, так и молодых. Они только что выкупались, и их бороды были влажными, а ступни – розовыми. В воздухе разливался аромат сандала. Мужчины были одеты в пестрые, в основном полосатые халаты, которые резко контрастировали с их торжественным видом. В руках каждый держал пастуший посох в память о тех временах, когда иудеи были кочевниками.

Мужчины повернулись лицом к вошедшим. Их улыбки и вопросительные взгляды были обращены к юному незнакомцу.

– Ты едва не опоздал, Ионафан, – сказал мужчина, которому на вид было лет сорок. – Приветствую твоего друга.

– Добрый вечер, отец. Добрый вечер, дед. Добрый вечер, дядья. Добрый вечер, братья. Я хочу вам представить Иисуса, которого я пригласил разделить с нами трапезу. Это сын Иосифа, раввина и плотника из Капернаума.

– Ты здесь желанный гость, сын мой, – сказал отец Ионафана Иисусу. – Возможно, ты хочешь освежиться перед ужином? Ионафан проводит тебя.

– Пойдем, – сказал Ионафан. – Нам следует поторопиться.

Ионафан позвал слугу и велел передать писцу Симону, живущему на улице Писцов, что Иисус, сын Иосифа, будет ужинать у Иосифа Аримафейского. Затем он повел Иисуса в просторную комнату, расположенную в самом конце здания. В ней не было никакой мебели, кроме деревянной скамьи. На полу стояли лохани с горячей водой, от которой шел пар, и большая чаша. Ионафан взял со скамьи предмет, который Иисус никогда прежде не видел. Это было щелочное мыло с ароматом сандала.

– Это позволяет как следует смыть грязь. Сначала обильно смочи тело водой, затем натри его мылом, после чего тщательно ополоснись. Вот щетки из пырея для ног. Я оставлю тебя. А ты мойся, но быстро. Пойду возьму подходящую для тебя одежду у одного из моих младших братьев.

Ионафан закрыл за собой дверь. Когда он вернулся, Иисус уже надел свою старую одежду.

– Это мое. У меня нет необходимости выглядеть богатым.

– Я вовсе не хотел нарядить тебя так, чтобы ты выглядел богатым, – мягко сказал Ионафан. – Я хотел, чтобы ты выглядел чистым. Твоя одежда испачкалась. Она не годится для Пасхи. Оставь здесь свою одежду. Завтра она будет сухой и чистой.

Иисус кивнул и переоделся.

– А вот этот посох я дарю тебе, – сказал Ионафан, протягивая подростку толстую палку из дерева акации. – Теперь оставь меня, я тоже вымоюсь.

Трапеза была такой же, как и во всех других домах. Пресный хлеб и горькие травы, затем жареный ягненок. Они ели торопливо. Вскоре все блюда и кубки опустели. Женщины были начеку. В конце трапезы они собрали посуду, хлеб, соль и перец. Остатки еды были розданы бедным и нищим, которые ждали у дверей. Сотрапезники смахнули со стола хлебные крошки на правую ладонь, пересыпали их на левую, а затем высыпали в рот. Потом они встали, чтобы воздать хвалу Господу, держа посохи в руках. Этот ритуал совершался не более получаса.

Они прошли в комнату, в которой сидели, дожидаясь ужина. Ионафан прошептал несколько слов на ухо своему отцу. Тот кивнул.

– Мой сын говорит, что ты хочешь стать священником, – дружеским тоном сказал Иосиф Иисусу.

Когда он это говорил? Ах, да, на обратном пути. Иисус согласно кивнул, глядя на Ионафана.

– Ты хочешь быть священником в Иерусалиме или же в Галилее? – продолжал Иосиф.

Дед прислушивался к разговору. Иисус был застигнут врасплох: он об этом даже не задумывался.

– У нас много священников в Иерусалиме, но мало в Галилее. Ты галилеянин?

– Я родился в Вифлееме и принадлежу к дому Давида.

Несколько присутствующих в упор посмотрели на Иисуса. Иосиф собирался уже что-то сказать по этому поводу, но передумал и стал поглаживать бороду. Ионафан прошептал что-то на ухо отцу. Иисус смог разобрать только одно слово – «Египет».

– Если он принадлежит к дому Давида, то должен быть священником в Иудее, – шамкая, произнес дед.

– Так или иначе, но с того момента, как ты примешь решение стать священником, тебе придется проститься с семьей. Ты будешь зависеть только от себя самого, – добавил Иосиф.

Были ли эти слова словами одобрения?

– Мой сын говорит, что ты наделен острым умом. Скажи мне: почему ты отказался молиться в Храме?

– Это скорее дворец, чем место для молитв, – ответил Иисус. – А эта торговля возле колоннады!

Дед залился прерывистым смехом. Другие тоже последовали его примеру. Иисус готов был обидеться, но дед сказал:

– У этого мальчика больше здравого смысла, чем у многих взрослых!

– Храм есть дворец Господа, – заметил Иосиф.

– Как можно так говорить? – не согласился дед. – Все знают, что это памятник, воздвигнутый во славу одного языческого узурпатора, сына другого языческого узурпатора! Не смущай мальчика!

– Не волнуйся, отец, – сказал Иосиф. – Я просто хочу знать, что думает наш гость.

– Наш Отец не нуждается во дворце, – ответил Иисус. – Он владеет всей землей.

– И вот мы снова в пустыне, – прошептал один из дядьев. – Старая песня!

Слуга принес блюдо, уставленное кубками с гранатовым соком, и пустил его по кругу. Затем он бросил сандаловые и кедровые стружки на угли, тлевшие в глиняном сосуде. Потревоженные дымом, ночные бабочки закружились в легкомысленном танце.

– Если Иисусу придется стать священником в Иерусалиме, надо, чтобы он встретился с докторами, а если он должен встретиться с докторами, надо, чтобы это были наиболее свободомыслящие из них. Его слова могут в Храме все перевернуть вверх дном.

– Давайте отправим его к Маттафии, – предложил Ионафан.

– Действительно, Маттафия – здравомыслящий человек, – согласился Иосиф.

– В Иерусалиме две тысячи священников, а мы можем назвать только одно имя! – проворчал дед, охваченный волнением. – Мне бы очень хотелось обучить этого мальчика древнееврейскому языку. Скажи, мальчик, ты ведь хочешь, чтобы я учил тебя? Ты должен знать древнееврейский язык, чтобы читать Книги!

Иисус улыбнулся старику, положившему руку ему на голову.

Когда Ионафан и Иисус вошли в комнату, которую они теперь занимали вместе, Ионафан, добравшись в темноте до своей кровати, спросил:

– Надеюсь, все эти вопросы не обидели тебя?

– У меня такое чувство, словно я только начинаю жить, – ответил Иисус.

Когда к ним пришел сон, виделось им разное. Один грезил, что повстречал Давида, а другой ощутил потребность в Отце.

Большая часть утра прошла в поисках Маттафии. Он словно потерялся в каком-то лабиринте, по крайней мере такое впечатление сложилось у Иисуса. Когда Ионафан наконец обнаружил Маттафию и от имени своего отца представил ему Иисуса как мальчика, который хочет изучать Закон, Маттафия соизволил проявить интерес, граничащий с изумлением. Он ничего не сказал, но, несомненно, нашел странным то, что могущественный Иосиф Аримафейский рекомендовал ему безродного мальчика. В случае если бы мальчик происходил из хорошей семьи, ему, безусловно, не требовалось бы никаких рекомендаций: одного его имени было бы достаточно. А «Иисус, сын Иосифа» не означало ровным счетом ничего. Этот мальчик никогда не поднимется на самый верх иерархической лестницы и никогда не будет возведен в высокий сан, если учесть, что только чистокровные иудеи благородного происхождения способны произносить, например, глубокомысленные изречения. Иисус инстинктивно уловил эти тонкости. Мальчика охватило такое же чувство, какое он испытал, когда к ним в Капернаум приезжали его сводные братья и сестры. Вдруг он спросил себя, действительно ли хочет стать священником. Но, в конце концов, начало было положено. Ионафан принял в его судьбе живое участие, а могущественную поддержку оказал Иосиф Аримафейский. Иосиф Аримафейский поступил как отец, совершенно бескорыстно, просто потому, что ему понравились некоторые высказывания Иисуса. Иисус прекрасно понимал, что совершил бы недостойный поступок, если бы разочаровал его.

А этот Маттафия оказался настоящим уродом. Приземистый, со сморщенным лицом, похожим на мокрую тряпку, с искривленной осанкой, словно вот-вот был готов упасть на бок, с желтоватым цветом кожи и гноящимися глазами. К тому же уродство усугублялось высокомерным видом. А ужасные ступни, широкие, сплошь покрытые волосами! Разумеется, Маттафия, как и другие священники Храма, всегда ходил босиком, и поэтому у него, как и у всех них, постоянно был заложен нос. Маттафия наклонился к Иисусу и спросил приторно-сладким голосом:

– Как тебя зовут? Откуда ты родом?

– Меня зовут Иисус, сын Иосифа. Я из Капернаума, что в Галилее.

– Капернаум, что в Галилее, да? – сказал Маттафия. – Почему уточняешь? Разве есть еще один Капернаум?

Он бросил заговорщический взгляд на Ионафана.

– Мне говорили, что ты хочешь стать священником. Это правда?

– Да, правда.

– А почему ты хочешь стать священником?

– Чтобы способствовать восстановлению Закона.

– Восстановлению? – удивился Маттафия. – Но разве мы неправильно применяем Закон?

– Предоставляю вам самому судить об этом, – ответил Иисус.

Маттафия поднял голову.

– Только в Иерусалиме свыше двух тысяч священников, а по всей стране – гораздо больше, – сказал он. – Значит, нужно приставить по священнику к каждому иудею?

– Скорее поместить священника в каждом иудее, – возразил Иисус.

Маттафия едва не рассмеялся и повернулся к Ионафану.

– Я понимаю, почему твой отец заинтересовался этим мальчиком, – сказал он. – У него хорошо подвешен язык.

Левит, который до сих пор, казалось, не прислушивался к разговору, насторожился.

– Сколько, ты сказал, тебе лет? – спросил Маттафия.

– Двенадцать.

– Ты получил образование?

– Отец читал мне Книги: Бытие, Исход, Левит и Второзаконие.

– Чем занимается твой отец?

– Он плотник.

– И плотник читал тебе эти четыре Книги? Они написаны на древнееврейском языке. На каком языке он читал тебе их?

– Читая, он сразу переводил их на арамейский язык.

– Твой отец, плотник, знает древнееврейский и арамейский языки?

Иисус мгновение колебался.

– Человек не обязательно должен быть доктором, чтобы читать Книги…

– Он говорил тебе, кто дал нам Закон?

– Господь.

– Не забыл ли ты о Моисее и пророках?

– Они получили Закон.

– Значит, до того как они получили его, Закон не существовал?

– Как такое возможно? – возразил Иисус. – Разве Господь не создал человека по своему образу и подобию? Значит, Закон записан в сердце сына точно так же, как он был записан в воле Отца.

– Выходит, Господь напрасно дал Моисею скрижали Закона, поскольку Закон уже был записан в сердцах людей?

Иисус взглянул на изумленного Ионафана, на все больше хмурившегося Маттафию, затем на левита, растерянно потиравшего лоб.

– Люди заблудились, – равнодушным тоном сказал он. – Они просто забыли Закон.

– Позовите Ебенезера, – попросил Маттафия левита.

Священник Ебенезер внешне разительно отличался от Маттафии. Он был высоким, худощавым, бледным и казался изможденным. Иисус воспользовался перерывом, чтобы внимательно рассмотреть залу, где проходил прерванный экзамен, а особенно золотые и серебряные росписи на карнизах и потолке, а также занавеси, сотканные из золотых нитей.

– У меня сегодня много дел, – жалобно произнес Ебенезер.

– Я расспрашивал этого мальчика, Иисуса, сына Иосифа, галилеянина, рекомендованного Иосифом Аримафейским, о Законе. Мне хотелось бы, чтобы вы присутствовали на экзамене, – сказал Маттафия.

Ебенезер бросил на мальчика холодный взгляд. Было совершенно очевидно, что он не нашел в нем ничего, что оправдывало бы причиненное беспокойство.

– Этот мальчик, – продолжал Маттафия, – утверждает, что Закон не только состоит из записанных на скрижалях слов, но и вписан в сердца людей.

– Он, безусловно, говорит об Устном Законе, – отозвался Ебенезер.

– Я вовсе не то хотел сказать, – возразил Иисус. – Записанные или произнесенные, слова остаются словами. Они могут быть пустыми, как солома, из которой вымолотили зерно.

– Почему же они могут быть пустыми? – спросил Маттафия. – Что такое пустые слова?

– Слово Иеговы – вечно живое, в то время как слова людей могут утрачивать свой смысл или забываться. Если человек написал собственной рукой слово Господа или произнес его собственными устами, он рискует спутать его со словами, принадлежащими только ему самому. И тогда он толкует Закон так, как ему вздумается. Именно поэтому слова Закона могут существовать, но быть пустыми.

– Это очевидно, малыш, – сказал Маттафия. – Нет никаких оснований говорить это так, словно ты сделал великое открытие.

– Да, это очевидно, – спокойно ответил Иисус, – и тем не менее мы нуждаемся в пророках, которые напоминают нам об этом. В противном случае зачем Амосу понадобилось утверждать, что Господь обречет наш народ на полное уничтожение?

– А почему он это утверждал? – нахмурившись, спросил Ебенезер.

– Потому что Израиль забыл Закон и погряз в разврате.

– Кто читал тебе Книгу Амоса?

– Отец.

– Что он еще говорил тебе об Амосе?

– Что угождать Господу надо не материальными подношениями, а умом, безупречным и великодушным поведением.

– И это тоже очевидно, – сказал Маттафия.

– Но если это очевидно, почему в Храме полно торговцев? – спросил Иисус. – Почему им разрешают продавать дары?

– Вот видите! – шепнул Маттафия Ебенезеру.

– Амос хотел сказать, что нравственная чистота предпочтительнее материальных подношений. И это вполне очевидно. Однако он не осуждал и не запрещал подобные подношения, – заметил Ебенезер.

– Тогда почему он предсказал полное уничтожение? Да и Осия тоже говорил, что надежда возродится из пепла.

– Это было до разрушения Храма Соломона, – сказал Ебенезер. – Именно это разрушение было наказанием, которое предсказал Осия.

– Если Храм великого царя Соломона был разрушен, – возразил Иисус, – то почему нечто подобное не может произойти с Храмом царя Ирода?

– Да почему же, в конце концов, он должен быть разрушен? – вскричал Ебенезер.

– Разве дом Давида не должен быть восстановлен? – спросил Иисус.

– И что из этого? – воскликнул Ебенезер. – Почему потомок Давида должен непременно разрушить Храм?

Иисус бесстрашно окинул взглядом обоих докторов, Ионафана и левита.

– Те, кто лакомился сладостями, умерли на улицах, – спокойно произнес Иисус. – А те, кто носил одежды пурпурного цвета, рассыпались в прах.

– Позовите Годолию! – бросил Ебенезер левиту.

– Трудный случай, – отозвался Маттафия, перейдя на греческий язык. – Он хочет стать священником, и, действительно, он был бы очень хорошим священником, если бы только сумел избавиться от столь вредных мыслей. Он говорит, что его всему этому научил отец, плотник. Знаете ли вы плотника по имени Иосиф, который живет в Капернауме и который, вероятно, получил хорошее образование, поскольку он, как мне представляется, прекрасно разбирается в Книгах?

– Плотник! – воскликнул Ебенезер. – Наверняка зелот! Ребенок очень похож на сектанта!

– Если зелоты занимаются расшатыванием устоев, следует выяснить, почему они находят столь благодарных слушателей. Однако ребенок, безусловно, не осознает, что говорит. Иначе он пришел бы не сюда, особенно если хочет стать священником. Его рекомендовал нам Иосиф Аримафейский, чей сын стоит справа от вас и, вероятно, тоже впоследствии станет членом Синедриона. Очень щекотливое дело. В любом случае, я позвал вас не потому, что возмущен до глубины души, а потому, что ребенок мне кажется чрезвычайно одаренным.

– Но вы согласны, что его образ мыслей пагубный? – спросил Ебенезер.

– Разумеется, разумеется, – согласился Маттафия. – Но неужели мы настолько уязвимы, что нас могут сбить с толку несколько дерзких высказываний ребенка? Я полагаю, что он все же станет очень хорошим священником, если, конечно, получит правильное образование. Однако же, с подобным мы сталкиваемся далеко не каждый день.

– Мы даже не знаем, чист ли он по крови, – сказал Ебенезер.

Ионафан с тревогой вслушивался в их слова, поскольку понимал греческий язык. Иисус тоже начал волноваться. Ему казалось, что в этом долгом разговоре на греческом языке, равно как и в раздраженном тоне Ебенезера, скрывалась неясная, но серьезная угроза. Он уже тайком начал посматривать на дверь, намереваясь спастись бегством, но вернулся левит в сопровождении третьего священника, Годолии. Иисус почувствовал, что попал в западню. Крепкого телосложения, пышущий здоровьем Годолия был намного моложе двух других священников.

– У нас есть проблема? – спросил он слишком громко.

– У нас есть мальчик из Капернаума, который хочет стать священником и считает, что Храм будет разрушен, – саркастически ответил Ебенезер.

– Храм будет разрушен? И кем же? – спокойно спросил Годолия.

– Одним из потомков Давида, – скептически бросил Маттафия.

– И что же вы ответили, братья? Да, разумеется, никто не может причислить себя к прямым потомкам Давида, поскольку после Зоровавеля установить их родословную стало невозможно, – сказал Годолия.

– Поговорите с ним, – предложил Ебенезер.

– Ты думаешь, что Храм будет разрушен, малыш? – отеческим тоном обратился к Иисусу Годолия на арамейском языке.

– Стены Иерихона пали от звука труб Иисуса Навина, – ответил Иисус, весь напрягшись от волнения.

– Иерихон был осажден, малыш, – возразил Годолия. – Но кто же возьмет в осаду Храм? – И, не получив ответа, он почти с вызовом повторил: – Кто же возьмет в осаду Храм?

Этот тон вывел Иисуса из себя. До сих пор он разговаривал с серьезными собеседниками, однако этот был чересчур тщеславным. Он сделал глубокий вздох и сказал:

– Города могут быть осаждены изнутри.

Победоносная улыбка погасла на устах Годолии, зато озарила лица Маттафии и Ебенезера. Годолия наклонился к мальчику и резко спросил:

– Что ты хочешь этим сказать?

– Разве Господь нуждается в крепости? Разве он нуждается во дворце? Чем выше стены, тем больше врагов. Этот храм представляет собой крепость. В Книгах написано, что все крепости рассыплются в прах и только слава Иеговы останется вечной.

– Все это не имеет ни малейшего смысла! – воскликнул Годолия. – Ты не сможешь стать священником, если говоришь подобные глупости!

Иисус окаменел, охваченный сильной тревогой. Он спрашивал себя, как ему исправить допущенную оплошность.

– Подумай немного, – сказал Годолия, вновь обретя хладнокровие. – Разве можно допустить, чтобы у нас не было Храма? Или, может, мы должны довольствоваться грязной хижиной?

Иисус устал. Он смутился и, разволновавшись еще больше, опустил голову. Да, сам Господь повелел Соломону построить первый Храм. Но этот? Он молчал так долго, что три священника и Ионафан забеспокоились, как бы у мальчика не помутился рассудок. Наконец Иисус поднял голову и спросил:

– Где новый Соломон?

Иисус снова бросил тревожный взгляд на дверь. А там уже собралась толпа. Иисус узнал отца, мать и тех, кто, как он теперь знал, были его братьями. Иосиф первым сделал шаг вперед.

– Где ты был? – жалобно спросил он. – Мы искали тебя по всему Иерусалиму! Почему ты так поступил?

– Вы должны были бы догадаться, что я пойду в дом моего Отца, – ответил Иисус.

Они с ужасом переглянулись.

– Это твой сын? – спросил Ебенезер. – Это ты его учил?

– Да, – сухо ответил Иосиф.

Годолия, нахмурив брови, пристально смотрел на Иосифа.

– Кажется, я узнал тебя, – наконец сказал он. – Не ты ли Иосиф из Давидова племени? Не ты ли Иосиф из Вифлеема, сын Иакова? Не ты ли был здесь священником тринадцать лет назад? Не ты ли работал на строительстве этого Храма? Не ты ли бежал из Иерусалима после казни Александра и Аристовула?

Теперь уже Иисус с удивлением смотрел на отца. Иосиф работал на строительстве этого Храма! Так почему же он хотел, чтобы Храм был разрушен?

– Да, – с вызовом ответил Иосиф.

– Все становится ясным, – сказал Годолия.

– Все и так было ясно, – возразил Иосиф, беря сына за руку и увлекая к двери.

– И все же этот ребенок мог бы стать хорошим учителем для любого священника, – пробормотал Годолия.

Но никто не обратил внимания на его слова.