Взгляд Иисуса потускнел. Щеки запали.

Иерусалим, словно едкая кислота, разъел очарование юности. Исчезли нежные улыбки, провоцирующий блеск глаз. Возросла потребность в одиночестве. Прогулки по берегу стали дольше.

Мир, в особенности Иерусалим, принадлежал людям, умудренным жизненным опытом, в совершенстве владеющим хитроумными, сложными стратегиями. Такие люди были либо изворотливыми и развращенными, как священники из Храма, либо изгоями, как Иосиф. Иисус теперь не сомневался, что прежде Иосиф был могущественным человеком. Но Иосиф вступил в противоречие с господствующей кастой Иерусалима, и ему пришлось спасаться бегством. Его доскональное знание Книг, необходимое в прошлом, стало сейчас абсолютно бесполезным. Иосиф был слишком стар.

А сам Иисус, что он знал? Ничего, кроме плотницкого ремесла и того, что отец, не желавший краснеть от стыда перед людьми, счел нужным сообщить ему о Книгах. Скоро Иосиф отправится в мир иной, а Иисусу не останется ничего другого, как открыть в Капернауме столярную мастерскую, жениться и состариться в трудах праведных. Он всегда будет считаться гражданином второго сорта, иудеем, у которого любые передвижения римских войск будут вызывать гнетущее беспокойство. Нет, ни за что!

Но бежать Иисус не считал возможным, как и оказаться в системе Храма. Во-первых, сама эта идея вызывала омерзение, а во-вторых, он знал, что для него закрыт этот путь. И все же Иисус ощущал, что может оказывать влияние на людей. Он отчетливо понял это еще в Храме. Маттафия, Ебенезер, Годолия не скрывали раздражения. Если бы ему представился случай изучить Книги! Даже став простым раввином, он сумел бы задать этим надменным гордецам головоломку! Но отец не хотел, чтобы он становился раввином.

– Яйцо не летает, – часто повторял Иосиф, когда Иисус пытался завести разговор об изучении Книг.

Однако это яйцо, по крайней мере, надо было еще высидеть. Когда после возвращения из Иерусалима Иисус неоднократно заговаривал о насущной необходимости изучать Книги, чтобы они не превратились в собственность таких людей, как священники Храма, Иосиф упрямо твердил:

– Еще ни одна Книга не закрывалась навеки.

Или:

– Даже шакал учит своих детенышей обходить тропу охотника.

Однажды утром Илия, один из учеников Иосифа, сын хлебопека, поставлявшего хлеб для солдат римского гарнизона, пришел в мастерскую с опозданием. Он объяснил, что ему пришлось помогать отцу месить тесто, поскольку хлеба требовалось в два раза больше, чем обычно.

– Почему? – спросил Иосиф.

– Вы разве не знаете? Прошлой ночью из Сирии прибыло пятьсот солдат.

– Пятьсот?

– Пятьсот. На закате пришли к моему отцу и велели выпечь на двести пятьдесят хлебов больше. Затем они велели Ханину сделать то же самое. Вы не выходили в город? Люди взбудоражены. Одни лавки закрылись через час после открытия, другие и вовсе не открывались. Это все из-за зелотов.

Несколько учеников оторвались от работы и подняли головы.

– Кто такие зелоты? – спросил Иисус у подмастерья.

– Мятежники. Их вожди – Иуда Галилеянин и Садок. Несколько дней назад в Хоразиме они убили двух римлян. Раввин заперся в синагоге, испугавшись, как бы зелоты не попросили его о помощи, – с издевкой пояснил подмастерье.

– Я вспомнил, как рыболов Самуил говорил мне, что в Хоразиме перепись вызвала недовольство, там начались беспорядки.

– Перепись! – простонал Иосиф. – Перепись! Еще одна напасть, о Господи!

У него задрожал подбородок.

– Почему ты ничего не сказал мне об этом, сын мой?

Иосиф заметался по мастерской. Стружки так и летели из-под его сандалий.

– Вот и хорошо, что убили этих двух римлян, – сказал подмастерье. – Настало время показать прокуратору Копонию и его приспешнику Квиринию, правителю Сирии, что мы не агнцы, покорно бредущие на заклание. Меч Давида только зарыт в землю, но не сломан.

Он скрестил руки на груди. Иосиф повернулся к нему.

– Ты зелот?

– Нет. Но два моих двоюродных брата – зелоты. И если они меня позовут, я присоединюсь к ним.

– Вы не знаете, вы все не знаете, куда это может завести. Но вы должны были по крайней мере предупредить меня!

– Мы защитим вас, отец, поскольку вы человек справедливый. Все равно рано или поздно вы узнали бы о беспорядках, вызванных переписью. Сегодня утром в город приехали сборщики налогов, чтобы обнародовать эдикт прокуратора. И уже нашлись люди, которые твердо решили не платить податей.

– А что дальше? – спросил Иосиф. – Их побьют камнями или бросят в тюрьму, или же они будут вынуждены спасаться бегством. В любом случае все их имущество будет конфисковано, и они потеряют гораздо больше той суммы, что им пришлось бы заплатить сборщикам налогов.

– Мы объявили войну, отец, – сказал подмастерье. – Лучше погибнуть, сражаясь, чем безропотно подставить шею под топор палача. К тому же в Капернауме много зелотов. Они могут задать римлянам такого жару, что тем придется худо!

Побледневший Иосиф вышел из мастерской.

– Расскажите мне о зелотах, – попросил Иисус.

– Это такие же люди, как и мы, их, как и нас, унижают римляне и презирают священнослужители.

– Сколько их?

– Разве это важно? Содом могли бы спасти несколько человек!

– Давайте сражаться вместе с ними! – крикнул один из учеников.

– Давайте объявим римлянам войну!

Со всех сторон послышались возгласы одобрения. Мастерскую сотрясали воинственные крики. Воздух дрожал, рассекаемый импровизированными деревянными мечами.

– Тихо! – крикнул подмастерье Симон, коренастый мужчина с седеющими волосами. – Кто из вас когда-либо слышал, что бывают безоружные и неподготовленные солдаты? Пока просто не теряйте бдительности. Придет время, и вожди скажут вам, что нужно делать. И помните: хитрость – тоже оружие. Метко брошенный ночью камень порой стоит удара мечом. А теперь за работу!

Но когда наступил вечер, учениками вновь овладело беспокойство. Они кричали, что у них есть кулаки, чтобы проломить череп, и мышцы, чтобы поднять дубину и сломать ею позвоночник кого-нибудь из римлян. Они кричали так громко, что Иосиф вышел из дома и принялся их резко отчитывать:

– Ваши руки не станут сильнее рук римлян, пока Господь не придаст им силы! Возвращайтесь домой и молите нашего Господа, чтобы он вооружил вас!

Вечером к Иосифу пришли соседи и сказали, что на берегу озера, недалеко от города, вспыхнул огонь. Отец и сын вышли на улицу. Горел какой-то дом. Было видно, как метались зажженные факелы.

Они вернулись домой, легли и попытались заснуть. Но неглубокий сон был прерван настойчивыми ударами кулаков в дверь. Иосиф зажег свечу и отодвинул засов. Слабый свет озарил два горевших возбуждением лица, по одному из которых текла кровь.

– Мир дому твоему, Иосиф, сын Иакова, – сказал раненый мужчина. – Не спрячешь ли ты нас? А на рассвете мы уйдем.

– Разве мы с вами знакомы?

– Я Иуда. Все зовут меня Иудой Галилеянином. Моего спутника зовут Натаном. Нас преследуют римляне.

Иосиф кивнул. Они вошли. Дверь тут же была заперта на засов.

– Туда! – бросил Иосиф, указав вглубь дома. – Если придут римляне, вы сможете убежать через задний двор.

Мария налила в лохань воды, разорвала простыню на полоски и взяла с полки мешочек с листьями подорожника. Иисус с любопытством разглядывал пришедших. Иуда был ранен в самую макушку. Рана была нанесена, несомненно, кинжалом, поскольку меч разрубил бы череп до самого основания. Натан же остался невредимым. И тому и другому было лет тридцать. Особенно привлекал к себе внимание Иуда, но не потому, что черты его квадратного лица и черная борода, тоже квадратная, придавали ему сходство с набатеем, а главным образом потому, что, несмотря на ранение, он улыбался. Когда Иосиф начал промывать рану, удаляя засохшие сгустки крови, придававшие волосам странную форму, Иуда и глазом не моргнул. Он тоже с любопытством разглядывал Иисуса.

– Ты Иисус, – сказал он.

– Ты хорошо осведомлен, – пробормотал Иосиф, склонившись над головой зелота. – Полагаю, что обо всех нас тебе рассказал мой подмастерье Симон. Он же указал и на мой дом.

– Симон умер, – отозвался Иуда. – Ему отрубили голову.

Иосиф покачнулся, но Иисус успел его поддержать. Однако старик быстро пришел в себя и оттолкнул сына.

– Симон был храбрецом, – сказал Натан.

Это была вся надгробная речь.

Иосиф приложил размоченный в винном уксусе лист подорожника к обработанной ране. И хотя его руки дрожали, действовал он умело. Стенам мастерской не раз доводилось видеть раны, нанесенные пилой или рубанком.

– В любом случае… – начал было Иуда, но, не договорив, упал со стула.

Иосиф похлопал его по щекам, и вскоре Иуда открыл глаза.

– Я хотел сказать…

– Ты это скажешь позже, – оборвал Иуду Иосиф.

– Дай им кислого молока и хлеба, – велел он сыну. Затем Иосиф обратился к ночным гостям: – Когда поедите, ложитесь спать. Я вас разбужу еще до рассвета.

Иосиф наложил Иуде повязку, напоминающую ту, которую обычно делают покойникам, чтобы их нижняя челюсть не отвисла.

Иисус принес еду. Иуда несколько секунд пристально смотрел на него, а потом сказал:

– Да будет благословен Тот, кто дарует нам этот хлеб, и пусть будет благословен слуга, который подает нам его. Да будет благословен Тот, кто ведет по дороге своих солдат и милосердных людей.

И он принялся за еду.

– Господь хранит защитников Закона, – сказал Иосиф.

– Десять человек умерли, – пробормотал Иуда, – за пятерых римлян, горящих в огне геенны.

Он поправил повязку на голове, лег поудобней и заснул.

– Отдай нам своего сына, – обратился к Иосифу Натан.

– Не надо натравливать его на истинных врагов, – отозвался Иосиф. – Его защищают наши стены.

– Ты, отец, говоришь, как Садок.

– Кто это?

– Еще один предводитель.

– Но он саддукей.

– Да, ты прав.

– По крайней мере хотя бы один саддукей оказался хорошим человеком, – сказал Иосиф.

Натан прыснул, сдерживая смех.

– Тогда отдай своего сына Садоку.

Глаза Иосифа гневно сверкнули.

– Есть более достойные занятия, чем убивать римлян.

– Убивать иудеев, разумеется.

– Это ты называешь их иудеями, а я – отщепенцами, забывшими о Законе.

– Ты отдашь нам сына, если мы разорвем на куски некоторых священников Иерусалима?

– И подожжете Храм?

– И подожжем Храм, – с улыбкой повторил Натан.

– Послушайте вы, оба, – заговорил Иосиф. – Насилие ни к чему не приведет, если народ не поймет, какой цели вы хотите достичь. Десять восстаний не стоят нескольких вовремя сказанных слов. Вам нужны не мечи, а пророки.

– Что же делать? – спросил Натан, сдерживая зевок. – Проповедовать?

– Выпусти слово, и оно полетит дальше стрелы или дротика, – развил мысль Иосиф.

Натан уснул. Иосиф и Иисус переглянулись.

– Мы будем спать по очереди, по часу, – сказал Иосиф. – Иди ложись..

Ночные бабочки кружились вокруг светильника. На рассвете им суждено было умереть.

Когда отец пришел будить Иисуса, тот что-то бормотал. Во сне он с кем-то сражался.

– Не забудь меня разбудить. У них нет ни малейшего шанса. Я слишком стар, а ты слишком молод. Оружие… – задумчиво произнес Иосиф и пожал плечами.

Иисус отправился сторожить сон гостей.

– Выпусти слово… – бормотал он.

Какое сражение, бог армий? Какое сражение? Сырость, проникшая в дом, предвещала агонию ночи. Иисус открыл ставень слухового окна. Через час наступит рассвет. А Давид, Господи? Разве не он убил Голиафа? «Выпусти слово…» Он пошел будить Иосифа, который походил на то, чем вскоре станет: слишком плоский под своим платьем, практически растворившийся в глубоких складках. Старик открыл глаза и уставился на Иисуса. Ни малейшего сострадания. Нет, у стариков больше не было сострадания. Не сказав ни слова, он не сомневался: сын правильно его понял.

Они разбудили незваных гостей. Иосиф проверил состояние раны: опухоль немного спала. Он открыл дверь и вышел в темноту. Разве там пела славка? Иосиф покачал головой. Зелоты накинули на головы капюшоны и вышли. Ночь поглотила их. В глубине комнаты показалась Мария.

– Я подогрела молоко, – сказала она.

– Куда они направляются? – спросил Иисус.

– Ветер разносит зерна, – ответил Иосиф.

Палестина окрасилась в сиреневые тона.

Мастерская открылась, как обычно.

Первым прибежал сын хлебопека.

– Я был вместе с Симоном… – начал он.

– Я знаю, – оборвал его Иосиф.

Самуил, помощник подмастерья, пришел с опозданием.

– Римляне наводнили город. Они арестовывают всех раненых мужчин. Убиты двенадцать иудеев и семь римлян.

Он надел браки. Иосиф поручил Иисусу следить за порядком в мастерской и отправился спать. Незадолго до полудня работа в мастерской остановилась.

– А вот и они, – сказал Илия.

Все прильнули к окнам. По тропинке, ведущей от дороги к мастерской, шли трое мужчин. Двое из них были римские солдаты. Мария, развешивавшая только что выстиранное белье, стремглав бросилась в дом. Когда эти люди подошли к двери мастерской, все разглядели кожаный фартук мытаря. Иисус спокойно ждал их, сложив руки на груди. Они окинули его презрительными взглядами. Вышел Иосиф, дернул бородой в их сторону.

– Иосиф, – крикнул мытарь, взъерошенный человек с хриплым голосом, – я пришел за десятиной, взимаемой прокуратором Галилеи. Ты должен заплатить шесть динариев за жену, сына и за себя самого и по сестерцию за каждого из твоих работников.

Мытарь прищурился и опустил руки в широкий карман фартука – то ли чтобы немного успокоиться, перебирая деньги, которые он уже собрал, то ли чтобы казаться более значимым.

– Это в два раза больше, чем в прошлый раз, – невозмутимо произнес Иосиф. – Тогда я заплатил три сестерция за семью и по одному дупондию за каждого ученика. На ту сумму, которую ты требуешь, мы могли бы жить два месяца.

Мытарь по-прежнему щурился, словно сова, застигнутая врасплох дневным светом.

– Ты отказываешься платить? – выдержав паузу, спросил он.

– Я не отказываюсь. Я пытаюсь тебе объяснить, что ты требуешь намного больше разумного.

– Подати были установлены прокуратором от имени Августа. Я не уполномочен обсуждать это с тобой или кем-либо еще. У тебя есть деньги?

Солдаты, с которых под доспехами ручьями лился пот, сделали шаг вперед.

– Я пойду за деньгами, – сказал Иосиф.

Мытарь и солдаты ждали, не зная, куда деться от осуждающих взглядов учеников. Иосиф вернулся, держа в руке кошелек. Он развязал тесемку и девять раз опустил в него руку, чтобы взять монету, приговаривая звонким голосом:

– Бери, мытарь, два динария за мою супругу, затем два динария за моего сына… Затем еще два динария за меня. Считай хорошенько, мытарь, поскольку может случиться, что я даю тебе деньги в последний раз! До следующего года я могу умереть, и, кто знает, ты тоже можешь умереть, а вот рассыпанные кости считать придется шакалам! Теперь один сестерций за моего ученика Илию… и один за Иеремию… и еще один за Иоканаана… и еще один за Ахазия… и последний, смотри хорошенько, за моего ученика Зибеона. Хорошо ли ты сосчитал, мытарь? Впрочем, не важно, хорошо ли ты считаешь, Господь сосчитает лучше в Судный день.

Каждый раз мытарю приходилось протягивать рук за монетой. И каждый раз, когда он пытался приблизиться к Иосифу, чтобы избежать такого унижения, тот отступал, и поэтому деньги приходилось брать, протягивая руку. В конце представления лицо мытаря приобрело нездоровый вид и по цвету напоминало гниющее мясо.

– А твой подмастерье Симон? – спросил мытарь со злобной усмешкой.

– Этой ночью он умер. И ты, мытарь, прекрасно об этом знаешь. Дороги стали опасными. Поберегись и ты. А то рискуешь встретить на них демонов.

Лицо мытаря приобрело фиолетовый оттенок.

– Ты никогда больше не сможешь покидать свой дом ночью, мытарь. Ты будешь похож на крысу, которая не знает, когда на нее набросится сова. Ты никогда больше не увидишь ни луны, ни звезд. А теперь убирайся, ибо, если ты задержишься здесь, многие подумают, будто ты явился засвидетельствовать свое почтение, и будет очень плохо, если тебя вдруг сочтут другом Иосифа. Все примутся просить отсрочки. Прощай, мытарь.

Иосиф повернулся к мытарю спиной, а тот и сопровождавшие его солдаты сплюнули в сердцах и ушли.

Как было бы хорошо, если бы в один прекрасный день яйца научились летать! Но яйца не куропатки, нет, а орла.