Конец света, – подумал Иисус, любуясь наступающим рассветом.

Конец их света, их мира, безусловно! Конец мира этих комичных стариков, закосневших и пропитанных желчью! Стариков, манипулирующих своим маленьким мирком, чтобы превратить его в такие же окаменевшие, как они сами, консервы, в недоразвитые плоды апокалипсиса! Более соленые, чем жена Лота! Конец света! Будет ли смеяться Господь над глупостью своих созданий? Все члены Совета пришли только к одному выводу: левитом был он, а не они. Собственно говоря, почему они сочли его левитом? Иисус не осмелился им сказать, хотя и следовало бы. Да, он должен был крикнуть им в лица, побелевшие от бесплодной соли:

– Это я оказался легким, раввины, а вы слишком тяжелы!

Иисус всю ночь не сомкнул глаз, но в Иерихон он вошел чуть ли не приплясывая. Как ему хотелось бы оказаться в доме, где Иоахаз и Сепфора устроили бы в честь него пир! С вином, с настоящим вином, а не с пикетом, разбавленным водой, который ему приходилось пить все эти месяцы! Иисус был настолько счастлив, наконец-то покинув Кумран, что его лицо светилось удивительной радостью, и люди улыбались ему. А Иоканаан? Бедный Иоканаан! Да пошлет Господь ему мужество, чтобы он сумел исправить сделанные ошибки! Ведь Иоканаан просто заблудился, нежный, страстный, прекрасный Иоканаан! Однако же и сам Иисус верил в неистовую ярость всемогущего Бога, который, разгневавшись на людей, мог погасить все небесные свечи. Это беда молодости, когда от неясного волнения горит нутро и все торопятся найти себе учителей! Почему Господь Иегова должен окутать мир потемками, Он, кто сам был светочем? Почему Он должен объявить о своем приходе или о приходе Мессии мраком? Ведь таковы проделки Демона!

Иисуса мучили голод и жажда. Он съел сыр и хлеб, которые дал ему Иоканаан, и выпил остававшееся у него плохое вино, сделанное в Кумране.

– Пусть смерть найдет меня веселым, Господи! – попросил он после трапезы. – Вот и вся моя благодарственная молитва.

У Иисуса совсем не осталось денег. Он узнал, где находится мастерская плотника, и отправился туда наниматься на работу. Когда он увидел плотника, ему показалось, что тот сам вырубил свое лицо из кедровой древесины. Он нанял Иисуса, и тот немедленно приступил к работе. Плотник наблюдал, как Иисус стругал рубанком, ощупывал поверхность доски тыльной стороной кисти и заделывал трещины разведенной смолой.

– Значит, ты плотник, – наконец произнес хозяин мастерской.

– А разве я тебе сразу об этом не сказал?

– Люди говорят разное, бывает, все оказывается совершенно не так. Откуда ты пришел?

– С юга, – уклончиво ответил Иисус.

– Из Египта?

– Нет, из Кумрана.

– Ты был в Кумране вместе с ессеями?

– Да.

– Почему же ты не остался с ними?

– He вижу никакой пользы сидеть сиднем и ждать конца света.

– И это все, чем они занимаются? – недоверчиво спросил плотник.

– В сущности, да.

– Это святые люди, – произнес плотник слегка вопросительным тоном.

– Легко быть святым, если ничего не делаешь.

– Они тебя выгнали?

– Нет, я просто ушел, – ответил Иисус, прервав работу и пристально глядя плотнику в глаза.

– Но из Кумрана не уходят!

– Как видишь, бывают исключения.

Этот разговор вызвал у плотника неподдельный интерес. Он пригласил Иисуса разделить с ним ужин, чтобы насладиться обществом собеседника, совершенно не такого, как его пятнадцатилетний ученик. Да разве можно было найти лучшего собеседника, чем человек, пришедший из Кумрана?! Они ели жареных голубей, сыр, оливки. Однако вино было плохое.

– Сколько ты будешь платить мне за день работы? – спросил Иисус.

– Один шекель.

– Дай мне его!

Иисус вышел и купил кувшинчик кипрского вина. Вернувшись, он поставил его на доску, служившую столом. Плотник от удивления открыл рот.

– Вино там было отвратительным, – объяснил Иисус.

Плотник расхохотался. А потом, не ожидая вопросов, стал излагать собственную точку зрения на то, что ждет иудеев в будущем. Мессия придет с огненным мечом и сразу же отрубит головы римлянам. На следующий день он отрубит головы всем мошенникам – начиная с раввинов.

– Ну и резня же будет! – заметил Иисус.

Кипрское вино было, видимо, недостаточно разбавлено, поскольку вскоре речь плотника стала бессвязной. Нет, Мессия не придет, поскольку иудеи недостойны этого. Ученик плотника покосился на Иисуса. Плотника окончательно разморило, и он отправился спать, разрешив своему новому работнику переночевать в мастерской. Иисус лег прямо на пол, впервые за два года не искупавшись. Он проспал десять часов. Перед рассветом Иисус отправился к ближайшему фонтану, умылся, затем вернулся в мастерскую, подмел пол, зажег светильник и отшлифовал обструганные накануне доски.

– Чудо! – воскликнул плотник, державший в руках чашу с теплым молоком. – Встал раньше меня и уже принялся за работу! И он пьет кипрское вино!

– Но не за каждой трапезой, – уточнил Иисус.

Пришел ученик, напустивший на себя важный вид.

– Он уже здесь, – сказал ученик. – Он на севере.

– Кто? – спросил плотник.

– Да Мессия же!

– Но как ты узнал об этом?

– Нам о нем рассказал вчера вечером мой дядя, приехавший с севера. Это высокий мужчина с золотыми волосами. Когда князь Сирии увидел его, он сразу же пригласил его в свой дворец, словно тот был царем.

– И что? – спросил плотник.

– Что, что, – передразнил плотника ученик. – Мессия уже здесь, вот что!

– Для начала, – сказал плотник, – Сирия находится не на севере, а на востоке. А потом, Сирией правит не сирийский князь, а римский чиновник. Если римлянин пригласил твоего Мессию в свой дворец, а тот принял приглашение, значит, он такой же Мессия, как я сын царицы Савской!

– Да говорю я тебе, сын человеческий! – воскликнул ученик. – Говорю же тебе! Я даже знаю, как его зовут! Ты мне не веришь? Его зовут Абба-Лониос, вот!

– Аполлоний, – поправил ученика Иисус, кладя на верстак стамеску. Он как раз вспомнил имя, которое называл ему вор. – Это грек. – Немного помолчав, Иисус добавил: – Он пришел из Тианы.

– А где находится эта Тиана? – спросил плотник.

– В Каппадокии.

– Хм, в Каппадокии, – пробормотал плотник. Повернувшись к ученику, он сказал: – Вот видишь! Это грек! – Лицо плотника просияло. – Разве кто-нибудь когда-либо слышал о греческом Мессии? Мессия, дитя мое, – это прапраправнук Давида. Следовательно, он иудей, понимаешь?

И вдруг, нахмурив брови, плотник повернулся к Иисусу и спросил:

– А ты откуда знаешь этого Аполлония?

– Я лично его не знаю, но много слышал о нем, – ответил Иисус, беря в руки стамеску. – Говорят, он очень образованный человек. Говорят также, что он кудесник, как и многие другие проповедники.

– Кто такие кудесники? – спросил ученик.

– Те, кто имеет дело с демонами! – грозно произнес плотник. – Давай, принимайся за работу!

Немного погодя плотник выяснил, что Иисус знает не только о кудесниках.

– Было бы лучше, если бы ты остался с ессеями, брат мой. Ты мог бы стать более уважаемым человеком, чем плотник. Но, кто знает, вдруг ты не только плотник, хотя и в совершенстве владеешь ремеслом. Может быть, ты раввин, а?

– Я не раввин. Просто на свете есть образованные плотники.

Когда Иисус заработал достаточно денег, чтобы иметь возможность путешествовать в течение нескольких недель, не зная никаких забот, он покинул Иерихон и направился в сторону Архелауса и Скифополя. Он шел на север, за пределы Палестины, туда, где его ждали незнакомые города. Его путь пролегал мимо дома Сепфоры. Дверь была закрыта. Иисус постучал, но ему никто не ответил. Иисусу стало грустно.

«Вот так и бывает, – подумал он. – Нельзя мнить себя собственником».

Из Скифополя Иисус отправился в Гиппос, на правый берег Галилейского моря. Он чувствовал себя уставшим, его снедала печаль.

– В каком-то смысле ессеи правы, – сказал он себе. – Мир близится к своему концу.

От прошлого ничего не осталось, поэтому Иисус и грустил. Даже Иоканаан, который долгое время был для Иисуса путеводным светочем, исчез из его сердца.

Иисус вошел в первый попавшийся ему на пути трактир, надеясь взбодрить тело и дух при помощи вина и еды. Трактирщик был сирийцем и носил на груди украшение с изображением быка. Почитатель Митры. Пока Иисус обедал – он взял жареную рыбу и вино, – в трактир вошли трое римских солдат. Они сняли шлемы и вытерли лбы тыльной стороной кисти. После полудня разразилась гроза, перешедшая в настоящую бурю. Солдаты заказали дичь и пальмовое вино. Один из них был уроженцем Востока, возможно, сирийцем. Солдаты говорили по-латыни, а поскольку в трактире больше никого не было, Иисус мог следить за их разговором. Солдаты принялись обсуждать преимущества других провинций, где им доводилось служить. Везде они оказывались в сносных условиях, но только не среди иудеев.

– Не придумывай то, чего нет, – сказал один из солдат. – Нас нигде не любят.

– Конечно, – согласился другой солдат, – но иудеи – это единственный народ в империи, у которого нет армии, но который, тем не менее, считает себя независимым.

Впервые Иисус услышал, что об иудеях говорили как о едином народе. Прежде он даже не мог себе представить иудеев так, как он представлял, например, римлян. «И все же, – подумал Иисус, – теперь и сам я сужу об иудеях вообще, словно стал для них чужаком…»

На следующее утро, отправляясь в путь – буря улеглась ночью, – Иисус задал себе вопрос: почему миром правят римляне? Ему неоднократно рассказывали, что от Геркулесовых столбов, стоявших на краю мира, на западе, до Понта и до земель севера, почти полностью покрытых, как утверждали рассказчики, снегами и льдом, везде несли службу легионеры цезаря! Так почему же иудеи не имели не только армии, но какой-либо, пусть небольшой, власти даже в собственной стране? Неужели они отреклись от мира? Неужели все иудеи в душе были ессеями?

Иисус шел все дальше на север.

Он говорил на мандейском, сирийском, набатейском, пальмирском, самаритянском языках, но отдавал предпочтение, если выдавалась такая возможность, греческому языку и латыни. Однако за пределами Итуреи он не сумел выучить ни одного языка, настолько они были замысловатыми. К тому же здесь существовало множество наречий и диалектов.

В Тире уроженец Бактрианы путешествовал, сидя на шелковых подушках в паланкине, установленном на спине слона. Вокруг него порхали попугаи, привязанные к паланкину золотыми цепочками.

В Сидоне незнакомец передвигался в закрытых носилках, впереди которых выступали лошади с верблюжьими головами, плавно качавшимися на невероятно длинных шеях. Одни говорили, что это был князь, другие рассказывали про кудесника, превращавшего свинец в золото, третьи утверждали, что за занавесками пряталась черная женщина с золотыми волосами.

В Пальмире Иисус попал на невольничий рынок, где целый день шла торговля рабами. К вечеру все они были распроданы: чернокожие мужчины и женщины и галатские девственницы, далматинские подростки и силачи Гибернии. Рабов продавали совершенно голыми, и новые владельцы спешили прикрыть их плащами.

Иисус работал по нескольку дней то тут то там, спал где придется, умывался в реках и фонтанах. Подчас ему делали крайне непристойные предложения. Он отвечал отказом, стараясь не быть слишком резким, по крайней мере тогда, когда ему не наносили неприкрытых оскорблений. В греческих трактирах побережья он слушал бродячих певцов, переложивших на музыку сотни стихов поэта по имени Гомер. В римских трактирах он слушал стихи другого поэта, которого звали Вергилием. Иисус пил ахейское вино с корицей и пергамское вино со вкусом клубники. Он пил рисовое и пальмовое вино, овсяное и ячменное пиво, хмельной мед, ел ржаной хлеб с виноградом, кукурузный хлеб с молоком, парфянский хлеб с яйцами и кипрский хлеб с перцем, египетские сухари с кунжутом и армянский лаваш с орехами. Он научился пить битуригское вино с сыром и хлебом, который называли хлебом из Тиграны. Иисус ел хлеб различной формы, за исключением того, который напоминал мужские или женские половые органы, того самого, который любили легионеры.

В тот день Тиверия охватило беспокойство, и он запретил в Риме и во всей империи отправлять иудейский и египетский культы. Иисус узнал об этом от сирийского торговца, возвращавшегося из Рима.

– Скоро, – сказал торговец, – они закроют Храм в Иерусалиме или превратят его в храм Аполлона. Всех иудеев Рима и Италии, которые не отреклись от своей религии, забрали в римскую армию и отправили сражаться в Германию.

Неумолимо приближался закат. В чем-то ессеи были правы. Но Иисус не испытывал ни малейшего разочарования.

«Мертвому дереву суждено в конце концов упасть», – сказал как-то раз Иосиф.

Вероятно, иудейское духовенство Рима было таким же порочным, как и иудейское духовенство Иерусалима.

«А потом? – спрашивал себя Иисус, укладываясь спать вечером на пол мастерской, где приятно пахло стружками и шуршали голодные мыши. – Что же потом?»

Этот вопрос, остававшийся без ответа, не давал покоя Иисусу по дороге на север, мучил его, когда он обрабатывал сосну, кедр, орех, граб или дуб, зачищал ножом или стамеской золотистое тиковое или мореное черное дерево. Он не переставал об этом думать, наблюдая, как египтяне жертвуют вино и молоко на алтарь Диониса, а скифы приносят в жертву Исиде голубей или когда женщины-киприотки и молодые сицилийцы возлагают вульву телки и тестикулы быка на алтарь богини, у которой одновременно было три имени: Венера, Иштар и Астарта. В Сидоне вифинийцы и сирийцы, с которыми Иисус познакомился в трактире, предложили ему приобщиться к культу Митры. Он не хотел обижать их и попросил рассказать об этом чужом ему боге.

– Это непобедимое Солнце, Natalis invictus. Его родила в пещере девственница в самую длинную ночь года. Благодаря ему свет торжествует над мраком, – поведал один из самых пожилых мужчин, сириец с белой бородой.

– Но поскольку ты не посвящен, – добавил молодой вифиниец, – сначала ты будешь допущен только в первую из семи сфер, сферу Ворона.

– Но разве можно родиться от девственницы? – удивился Иисус.

– Некоторые рождаются именно так, – подтвердил сириец. – Но это избранные.

– А какими добродетелями наделен Митра?

– Это бог полноты и изобилия, – ответил сириец. – Он сильный, молодой, красивый. Он убил быка, олицетворявшего животные силы этого мира, и оплодотворил Землю его кровью. И поэтому дух света царствует над всеми живущими на Земле.

– Кому же был принесен в жертву бык? – спросил Иисус.

– Самому Митре.

– Так кто же Митра – человек или дух?

– И человек, и дух одновременно, – торжественно-суровым тоном произнес сириец. – Он воплощает то, что все мы ищем, – совершенный союз плоти и света. Его плоть есть свет. Следовательно, он бог. И мы все боги до тех пор, пока позволяем свету проникать в нас.

Иисус печально вздохнул. Слова сирийца пробудили в нем чувство неловкости и беспокойства. Разве он сам не впадал в экстаз, вызывая благоговейный ужас у ессеев, когда позволял свету Господа проникать в себя и освобождать от тяжести? Разве не так? Неужели это превратило его в бога? В конце концов, может, он Мессия? Или равный Митре? А Митра, не был ли он тоже Мессией? Могут ли существовать сразу несколько Мессий?

«На помощь!» – чуть было не закричал Иисус.

Смущенный Иисус чувствовал, что окончательно запутался. Своим сотрапезникам он сказал, что унаследовал одну религию и поэтому не может принять вторую.

– Я не сомневаюсь в твоей доброй воле, чужеземец, – сказал вифиниец, молодой человек с темными глазами и белокурыми волосами, на устах которого играла недобрая улыбка. – Но я удивляюсь вот чему: вы, иудеи, обращаете оружие против римлян и считаете деньги для парфян, однако в то же самое время отказываетесь признавать существование иных богов, не похожих на вашего.

– Тех, кто обращает оружие против римлян, принудили делать это не так давно, – ответил Иисус.

– Послушай, – сказал вифиниец, еще шире растягивая губы в улыбке, – при жизни моего деда, тридцать лет назад, иудеи уже следовали за орлами ликторов. Некоторые из иудеев служили офицерами в армии, и их волосы, покрытые шлемами, стали седыми в Сирии, Вифинии и Фракии.

Молчание. Настороженные взгляды.

– Это означает, чужеземец, – продолжал вифиниец, – что они сражались и в субботу, забыв о вашем жестоком боге.

– Это наш-то Бог жестокий? – вскричал разгневанный Иисус.

– Разве бог, который в качестве наказания заставляет своих почитателей, совершивших ошибку, пожирать людей, не поступает жестоко? – невозмутимо спросил вифиниец.

– О чем ты говоришь?

– Разве во Второзаконии, чужеземец, не сказано: «И ты будешь есть плод чрева твоего, плоть сынов твоих и дочерей твоих, которых Господь Бог твой, дал тебе, в осаде и в стеснении, в котором стеснит тебя враг твой»? Разве в пророчествах Исайи, обращенных к его народу, не говорится: «И будут резать по правую сторону, и останутся голодны; и будут есть по левую, и не будут сыты; каждый будет пожирать плоть мышцы своей»? Разве у Иеремии не написано: «И сделаю город сей ужасом и посмеянием; каждый проходящий чрез него изумится и посвищет, смотря на все язвы его. И накормлю их плотью сыновей и плотью дочерей их; и каждый будет есть плоть своего ближнего»? Скажи мне, чужеземец, разве в «Плаче Иеремии» не написано: «Кому Ты сделал так, чтобы женщины ели плод свой, младенцев, вскормленных ими»? Чужеземец, неужели ты не читал своих Книг? Так кто же подвергает свой народ столь жестоким пыткам, бог или демон?

Мертвенно-бледный Иисус, дрожа всем телом, изо всех сил старался держать себя в руках.

– Это возмездие, покаравшее тех, кто продал свою веру, – сказал он хрипло.

– А почему ты так волнуешься, чужеземец? – спросил вифиниец. – Потому что такое возмездие должно было остаться в тайне или потому что богу негоже низводить человеческие существа до уровня животных? Разве твой бог не создал человека по своему образу и подобию? Но разве достойно бога так обращаться с собственным образом и подобием?

– Замолчи! – закричал Иисус. – Кто ты такой?

– Меня зовут Александром, – сказал по-прежнему улыбавшийся вифиниец. – Я гражданин Декаполиса. Я родился в свободном городе Филадельфии от отца-вифинийца и матери-иудейки. Меня воспитывали одновременно в двух верах – в вере моего отца, митраизме, и в вере моей матери, поскольку отец отличался веротерпимостью и считал, что я сам должен выбрать себе веру, когда стану взрослым. Мы жили в действительно свободном городе, и поэтому моя мать, которая была весьма образованной женщиной, могла читать мне Книги, что – я хочу обратить на это особое внимание моих друзей – было бы просто немыслимо в любом иудейском городе, поскольку там женщинам запрещают даже прикасаться к Книгам. Когда мне исполнилось семь лет, я пришел в ужас, услышав рассказ об Иегове, обрушившем весь свой гнев на Моисея. Ведь ты помнишь эту историю, чужеземец? Моисей даже не знал, почему его бог напал на него ночью на пустынной дороге, словно разбойник, собиравшийся убить невинного путника…

Лоб Иисуса покрылся испариной.

– Ты также должен помнить, чужеземец, – продолжал вифиниец, пристально глядя Иисусу в глаза, – что Моисей в конце концов понял причину гнева Иеговы: Иегова неистовствовал, потому что Моисей не совершил обряда обрезания. То, что Моисей не принес в жертву Иегове свою крайнюю плоть, едва не стоило ему жизни, ему, великому пророку, вашему самому великому пророку, встречавшемуся со своим создателем на Синае! И, хотя я был еще ребенком, меня охватило негодование. Ведь что такое обрезание по сути? Символическое приношение в жертву мужественности. И я спрашиваю вас, друзья мои, и тебя, чужеземец, что это за бог, который требует, чтобы ему в жертву приносили мужественность, пусть даже символически? Какая же связь возникает после подобного жертвоприношения? И что это за бог, который пытается убить тех, кто сохранил свою мужественность в целости и сохранности?

– Ты оскорбляешь меня, софист-язычник! – прорычал Иисус, бросаясь на вифинийца.

Несколько крепких рук схватили Иисуса и удержали на месте. Вифиниец и бровью не повел. Его спутники усадили Иисуса на скамью.

– Ваша беда, иудеи, – сказал вифиниец, – в том, что вы глубоко презираете способность рассуждать. Ты даже не удосужился задуматься над моими вопросами, а уже почувствовал себя оскорбленным. Я еще не закончил, но я буду краток, чужеземец. Повзрослев, я часто думал о споре между Иеговой и Моисеем, и мое отношение к этому не менялось. Я по-прежнему возмущен. Как видишь, я искал такого бога, как мой, бога, который хочет, чтобы люди были гордыми, но веротерпимыми. Я возмущен также и тем, что в этой истории Моисею удалось победить своего создателя и спастись бегством. Настоящий бог, чужеземец, никогда не проигрывает. Вот почему мы никогда не вовлекаем нашего бога в свои земные дела – в отличие от вас. Я закончил.

Иисус бросился к двери. Он шел всю ночь, возбужденный, растерянный. Он не знал, что ответить вифинийцу. Иисус заснул под утро, напрасно пытаясь помолиться. Он проснулся, разбуженный переливами свирели, на которой играл пастух, гнавший баранов на пастбище, и пошел к морю, чтобы искупаться.

Был ли его Бог тем же самым Богом, что и Бог иудеев? И разве не Он создал вифинийца и наставил его на путь, которым тот сейчас шел? Или это был Демон?

– Однако нельзя постоянно подозревать Демона и обвинять его во всех наших несчастьях, – сказал сам себе Иисус. – Это было бы слишком просто.

Иисус шел и шел дни напролет, не чувствуя ни голода, ни усталости, иногда страдая только от жажды. Иудеи, другие люди… Почему он позволил смутить себя тому, кто был одет в римскую форму? Но разве сейчас вся Иудея не носила эту же форму? А те, кто не праздновал субботу, были ли они достойны большего презрения, чем те, кто во имя Господа запрещал себе в этот день мочиться? Где ессеи вычитали, что Господь требовал, чтобы в субботу у всех возникал запор? Иисус передернул плечами, вспомнив, как в Кумране мучились те, у которых по субботам случался понос. Нет, Господи, требовалось найти нечто иное, отличное от этого старого Демона, верно служившего только ленивым и упрямым умам, и от этого образа Бога, созданного перепуганными людьми. Почему он не крикнул им тогда, в Кумране: «Неужели вы думаете, что Давид по субботам не испражнялся?». Просто сам Иисус тоже был перепуганным человеком.

Вдалеке показался город, судя по всему, крупный. Иисус спросил у встречного рыболова, как он называется. Это была Антиохия.

Мог ли Рим быть более красивым городом? Антиохия, прославление гармонии и разума! Куда ни кинешь взор, всюду золотистый камень, увенчанные акантовыми побегами колонны, словно пальцы, протянувшиеся к небу, золотистые крыши, притягивавшие к себе свет… Эспланады, портики, храмы, колоннады, мрамор и камни удивительным образом организовывали пространство под переливавшимся золотым светом Сирии. Иисус шел, пока не начал задыхаться. Город был разделен на четыре квартала двумя широкими улицами, пересекавшимися под прямым углом. Улицы были мощеными, а по обе стороны были устроены арочные бордюры. Пестрая толпа осаждала лавки торговцев, подножия статуй были украшены гирляндами, голуби носились в воздухе, словно взмахивало огромное рассыпающееся крыло, теряя блеск и привлекательность, а их перья падали на крыши, плавно скользя по причудливым карнизам, чтобы наконец осесть на кипарисах, олеандрах и балюстрадах. Дети пели, лошади ржали, девушки ходили с открытыми лицами под музыку серебряных колокольчиков, привязанных к щиколоткам. Их пятки, выкрашенные хной, привлекали к себе внимание многих. Ароматы Востока смягчали строгость трех архитектурных орденов: делали более фривольным суровый дорический стиль, придавали поэтичности мужественному ионическому стилю и льнули к угодливому коринфскому стилю. Запахи жареного чеснока, амбры, жасмина, молотого кориандра, прилетавшие ниоткуда и улетавшие в никуда, кружились перед ноздрями статуй и ягодицами матрон, врывались в обмен нескромными любезностями и сопровождали взгляды – а глаза, густо обведенные черным, безбоязненно ловили взгляды голубоглазых жителей Македонии или Скифии, а возможно, и Тюрингии.

Вне всякого сомнения, это был богатый город. Счастливый город. Легкомысленный. И развращенный.

Но почему он сверкал ярче, чем так называемый Город Мира, – именно такое имя носил Иерусалим? Неужели Господь благосклонно относился к этой бурной радости жизни?

Слева возвышался храм Ваала, справа – храм Геркулеса. Ошеломленный Иисус остановился посреди улицы, потом бросился бежать, чтобы не попасть под громыхавшую по мостовой колесницу, запряженную белыми лошадьми с золотой сбруей. Божественная колесница, символ могущества и славы загорелого римлянина, нет, героя в бронзовых доспехах. Иисус очутился перед человеком, сидевшим около своей лавки. Человек тер большой палец правой ноги и курил маленькую трубку из белой глины, набитую коноплей. Он еще не дожил до таких лет, чтобы ему был уготован один из шести совершенно новых гробов, приставленных к стене внутри его лавки. Иисус внимательно посмотрел на него, но человек явно где-то витал.

– Я ищу работу плотника, – сказал наконец Иисус на греческом языке.

У лавочника помимо двух предыдущих занятий появилось третье – он прищурился.

– Сколько времени понадобится тебе, чтобы изготовить еще шесть гробов? – спросил лавочник. – Вчера мой покупатель сделал мне заказ.

– Я могу делать по одному гробу в день. Возможно, по два. Но я ни за что не дотронусь до трупа.

– Я тем более, – откликнулся лавочник. – Я иудей. И продаю гробы, а не услуги. – Он смерил Иисуса оценивающим взглядом. – Нас, иудеев, в Антиохии двести тысяч. Столько же греков, и столько же сирийцев. Но греков умирает больше. Слишком много женщин и вина. Ты пришел сюда ради женщин или ради вина?

– Ни ради женщин, ни ради вина, – улыбаясь, ответил Иисус.

– Значит, ты пришел из-за философов. В Антиохии полно болтунов. Люди, которые полагают, будто мир не был создан раз и навсегда! Словно можно сделать так, чтобы мир не делился на сильных и слабых! О да, они все время болтают! Если бы слова были пылью, мы скоро оказались бы погребенными под ней! Даже наши раввины болтают. Причем тараторят без умолку. Скажу больше: они болтают на греческом языке. Здесь все говорят по-гречески. Возможно, сам Господь говорит по-гречески, откуда мне знать?

Лавочник огорченно взглянул на догоревшую в чашке его трубки коноплю.

– Приходи завтра пораньше, – сказал он. – Придешь?

– Приду.

– У тебя есть деньги, чтобы купить еду? – Лавочник вытащил из кармана монету и протянул ее Иисусу. – Не ходи в бани, иначе завтра ты не сможешь работать, – добавил он, заговорщицки подмигнув.

– Не знаешь ли ты, где можно переночевать? – спросил Иисус.

– Если ты не прочь разделить свои сны с гробами, – ответил лавочник, – можешь возвратиться сюда. Моя лавка всегда открыта, так что тебе достаточно просто толкнуть дверь. Гробы – единственное, что в Антиохии не крадут. Это приносит несчастье, – смеясь, добавил лавочник.

Иисус решил побродить по городу. В маленьком трактирчике он купил круглый хлеб, начиненный бобами и луком, затем, поскольку очень устал, прилег на траву в саду, недалеко от синагоги. Разморенный послеполуденным теплом и ароматом резеды, он уснул. Когда Иисус проснулся, он почувствовал сильную жажду и острую необходимость вымыться. Он напился из фонтана, выполненного в виде дельфина с раскрытым ртом. Что касается бани, он, помня предостережение гробовщика, решил вместо нее отправиться к Оронту, протекавшему в окрестностях Антиохии. И хотя дул довольно резкий ветер и стал накрапывать мелкий дождь и поскольку все-таки стоял уже декабрь и воды Оронта были, вероятно, холодными, Иисус принялся искать дорогу к реке. Он не мог лечь спать с грязной спиной, потными подмышками и покрытыми пылью ногами. У первого же встретившегося человека Иисус спросил, как добраться до реки.

Этот человек лежал под тамариндовым деревом. Он был худым, неопределенного возраста. Когда Иисус направился к человеку, ему почудилось, будто тот разговаривает сам с собой. Однако подобная причуда не могла помешать незнакомцу подсказать Иисусу самую короткую дорогу к Оронту. Но едва Иисус подошел к человеку ближе, тот стал выкрикивать хорошо поставленным, вероятно, благодаря многочисленным упражнениям в пении, голосом:

– Душа бессмертна, ибо она не твоя, а принадлежит судьбе! Когда тело освобождается от всех связей с этим миром, словно лошадь, сбросившая всадника, она устремляется ввысь, проклиная тягостное и недостойное рабство жизни, которая наконец завершилась! Но тебе, пока еще живущему, до этого нет дела! Ты поверишь моим словам только тогда, когда у тебя уже не будет возможности верить или сомневаться! Ибо, пока ты принадлежишь к царству живых, ты холишь и лелеешь свою оболочку…

Иисусу показалось, что человек смотрит прямо на него.

– Ты обращаешься ко мне? – спросил удивленный Иисус.

– Я обращаюсь ко всем людям, следовательно, и к тебе тоже, поскольку ты здесь, сын человеческий, – ответил незнакомец, не меняя позы. – Ты подошел ко мне, и слова вырвались из моего сердца!

Человек был возбужден, глаза его лихорадочно блестели.

– Я подошел к тебе, чтобы спросить дорогу к Оронту.

Незнакомец пристально посмотрел на Иисуса. Он долго не сводил с него глаз. Иисус подумал, что имеет дело с сумасшедшим. Однако что-то подсказывало ему, что если этот человек и был сумасшедшим, то вполне безобидным.

– Что ты собираешься делать с Тифоном? – крикнул человек. – Ты намерен найти в воде Дракона, поскольку твоя последняя связь с жизнью оборвалась?

– Право же, сын человеческий! – нетерпеливо воскликнул Иисус. – Я просто хочу искупаться. Да и вообще, кто они такие, эти твои Тифон и Дракон?

– Чужеземец, – сказал человек, саркастически улыбаясь. – Это другие названия Оронта. Названия, достойные этой дьявольской реки. Едва ты ступишь в воду, как десять тысяч змей, спрятавшиеся в водоворотах, схватят тебя и потащат в ад! Купаться в Оронте! Как ты думаешь, почему у нас есть публичные бани?

– Они пользуются дурной репутацией, – возразил Иисус.

– Они этого заслуживают. Но неужели твоя плоть настолько слаба, что ты не сумеешь устоять перед сладострастием? Разве сильный дух – а дух у тебя сильный, я это вижу по твоим глазам, – разве, повторяю, сильный дух может развлекаться, глядя на то, что люди делают со своими телами? Ответь мне! Я знаю только один способ, как обращаться со своим телом в обществе других тел, но подлинное искушение заключается в бесконечно разнообразных методах использования своего духа!

Столь пылкое красноречие заставило Иисуса улыбнуться. Однако обилие слов не исключало наличия в них здравого смысла.

– Принадлежишь ли ты к тем иудеям – а ведь ты иудей, не так ли? Я догадался об этом по твоей манере завязывать волосы. Так вот, принадлежишь ли ты к тем иудеям, которые полагают, будто всезнающий Бог не знает всего и обрушивает свой гнев на заблуждающихся, но невинных людей? Поверь мне, чужеземец, есть люди, которые никогда не обнажали свои чресла и которые, тем не менее, настоящие извращенцы. Есть и такие, которые играют со своим членом, словно дети малые, но они, вопреки своим постыдным действиям, обладают добрым сердцем.

«Сколько же он увидел и узнал, раз высказывает столь своеобразные суждения!» – подумал Иисус.

Незнакомец засмеялся.

– Отправляйся в бани Августа, чужеземец, и спроси там моего друга Эвколина. Он молод, но мудр, поскольку знает о человеческой природе больше, чем египетские пирамиды. Скажи ему, что тебя прислал Фома Дидим и что ты хочешь обрести душевный покой и телесную чистоту. Иди! Верь мне!

– Какие слова ты произнес, увидев меня?

– Как тебя зовут?

– Иисус.

– Иисус, Иешуа. Так звали моего учителя Аполлония. Я следовал за ним в течение целого года. Я с нетерпением ждал, когда он вымолвит хотя бы слово. Я восхищался чудесами, которые он творил. Я чуть не лишился чувств, когда увидел, что он поднялся в воздух, словно голубь. Мне нравилось смотреть, как он исцеляет больных. Я до сих пор верно следую отдельным правилам, которым он меня научил. Но в один из осенних дней прошлого года я покинул его, словно листок, оторвавшийся от дерева. Его философия прекрасна, но я слишком долго надеялся на то, что он Мессия. Однако теперь я думаю, что он просто выдающийся человек. Мое сердце изголодалось. Я жажду иного, но скажи мне: чего именно? Сегодня я видел Аполлония на улице Цезаря, где он не появлялся много дней. Мне стало грустно. И я пришел сюда, чтобы найти утешение среди деревьев.

Человек и в самом деле выглядел грустным. Да и взгляд у него был потерянным.

– Почему ты не возвратишься к нему? – спросил Иисус. – Если он выдающийся человек, как ты утверждаешь, он с радостью примет тебя.

– Я же тебе сказал, что жажду иного.

– Но чего?

– Если бы я знал! Разве достаточно знать, что существуют два царства – царство тела и царство духа, что Бог правит вторым царством и что все, совершаемое в материальном мире, – смешно и ничтожно? Я могу думать, что этих знаний достаточно, чтобы быть мудрым, но сама мудрость учит, что она не есть все.

– Ничто не есть все, – заметил Иисус.

– Да, ничто не есть все, – согласился Фома. – И ты это знаешь.

– Значит, Аполлоний в Антиохии, – сказал Иисус.

– Да. Ты хочешь с ним встретиться? Вероятно, ты пришел в Антиохию именно с этой целью. И ты остерегаешься бань, как и он… Он проповедует в садах, таких, как этот, а спит в храмах, которые на ночь остаются открытыми, например в храме Ваала или Шивы, но особое предпочтение он отдает храму Дафны. Дафна – это его любимая богиня.

– Дафна?

– Нимфа, которую Аполлон превратил в дерево.

– Ты иудей, но веришь в греческую богиню?

– Разве я это говорил? Однако, думаю, это не самое худшее, что можно сделать в нашем мире. Богиню Дафну почитает Аполлоний, а я только следовал за ним. Я думал, что он обладает ключом. Но ключа у него нет. А может быть, я просто неблагодарный…

Он вновь впал в печальную задумчивость, и Иисус ушел из сада.

Наступала ночь. Улицы сверкали яркими огнями. Иисус добрался до улицы Цезаря. И направо, и налево перспектива казалась бесконечной. Улица на всем протяжении была освещена сотнями факелов, вставленных в металлические держатели. По одному факелу на каждой колонне! Иисус никогда прежде не видел такого буйства света. По сравнению с улицами Антиохии самые широкие улицы Иерусалима казались подозрительными проулками. В глазах Иисуса отражалось зарево, которое щедро сыпало золотые искорки на акантовые листья капителей и водную поверхность фонтанов. Иисус спросил, как пройти к баням Августа. Его послали на поперечную улицу, еще более длинную, как ему показалось. Называлась она улицей Юпитера. Наконец Иисус дошел до бань, но сразу не осмелился войти, решив, что это какой-нибудь дворец.

Это и в самом деле был дворец. Сводчатый вход, такой же высокий, как вход в Храм Иерусалима, стены из цветного мрамора, мозаичный пол, статуи, треножники, откуда поднимался ароматный дым… У подростка-полукровки с хищным взглядом лисицы Иисус спросил, как ему найти Эвколина, добавив, что его прислал Фома Дидим. Подросток поклонился, помог Иисусу раздеться и провел его в тепидарий.

«Значит, дворцы возводили для этих туш», – иронически подумал Иисус, глядя на жирные животы на узловатых ногах, которые вальяжно разлеглись на скамьях, словно напоказ выставляя свою наготу.

Однако он был согласен потеть в их обществе, несмотря на то что среди толстяков находились подростки, которых явно не волновала чистота тела и которые, судя по всему, и не пытались бороться с последствиями, вызванными слишком обильной пищей и большим количеством греческого вина. К Иисусу подошел Эвколин. Он дал Иисусу кусок полотна и напомнил, что после того, как Иисус хорошенько пропотеет, он поступит в его полнейшее распоряжение.

Иисус оказался в обществе троих немного обрюзгших мужчин, которые вели оживленный разговор на греческом языке. Он прислушался, поскольку других развлечений здесь у него не было.

– Никогда не слышал, что человек может мгновенно загореться, словно пакля! – воскликнул один из мужчин.

– Но я сам присутствовал при этом! Я все видел своими глазами! Обед подходил к концу. Мы все были в прекрасном расположении духа, когда вдруг из его груди и предплечья вырвалось пламя. Мы стали звать на помощь и лить на него воду, но напрасно. И только после того, как мы набросили на него ковер, пламя погасло! Близко к нему не было никакого огня. Ближайший светильник находился на расстоянии не менее десяти локтей!

Они помолчали несколько минут, затем другой мужчина сказал:

– Это проделки дьявола.

– Разумеется, но какого дьявола? Дьявола греков? Римлян? Иудеев? Халдеев? Нашего собственного дьявола?

– Говорю вам, дьявол есть дьявол. Я хочу сказать, что мы слишком часто не обращаем никакого внимания на это. Там, наверху, над всеми нами живут многочисленные боги, от Осириса до Геркулеса и от Митры до Ваала. Но существует только одна порода дьяволов.

– Что заставляет тебя так думать?

– Дьяволы появляются из земли, а земля у нас – только одна, в то время как небеса давно перемешались. Все дьяволы приходятся друг другу родней. Именно по этой самой причине я не собираюсь даром тратить драгоценные минуты и выяснять, что за дьявол это был. Дьявол, и все.

– Ты хочешь сказать, что дьявол вышел из-под земли, – вмешался мужчина, который рассказывал о необычном происшествии, – и напал на несчастного Муроса? Но почему? Мурос – очень добрый человек. Мы все его хорошо знаем.

– Разумеется, он добрый! Дьяволы никогда не набрасываются на злых!

– Да что вы такое говорите?! – возмутился третий собеседник. – По-вашему, добрые люди, к несчастью, имеют больше шансов стать жертвами дьявола!

Он повернулся к Иисусу, словно призывая подтвердить его правоту.

– Дьявол может подчинить себе любого, если не встретит сопротивления, – сказал Иисус. – Ваш Мурос, несомненно, был слабым человеком.

– Да, правда, Мурос – слабый человек, – согласился один из мужчин. – Ты знаешь его?

– Нет.

Мужчины продолжили беседу, время от времени украдкой бросая настороженные взгляды на Иисуса. Один из них сказал, что Мурос слишком много ел, вследствие чего, вероятно, разогрелись жидкости в его организме, и поэтому нет никаких оснований считать это проделками дьявола. Другой заявил, что Мурос погряз в разврате. Третий утверждал, что Мурос одновременно приносил жертвы слишком многим богам и что именно это, несомненно, привело дьявола в возбуждение.

– Надо исповедовать одну религию, вот и все, – подытожил он.

– Да, но необходимо выбирать самых сильных богов. А как же иначе? Когда мой старший сын заболел, я принес Ваалу жертву от себя лично, но мальчику становилось хуже и хуже. Тогда моя жена преподнесла дары Митре, и сын выздоровел.

Он вытер пот, струившийся по лбу, а также стекавший по груди на живот.

– В следующий раз, – сказал другой мужчина, – Ваал будет внимательнее относиться к твоим просьбам, опасаясь, как бы ты не пошел к другому богу.

– Или он обиделся и поэтому вообще не будет тебя слушать. Все эти боги похожи на ростовщиков. У них чистые души, но они заставляют платить звонкой монетой!

Иисус слушал эти рассуждения с невозмутимым спокойствием. Он уже догадался, каким будет следующий вопрос, и не ошибся: как правильно выбрать бога?

– Бог есть истина и свет, – вступил в беседу Иисус, – и не надо требовать от него материальных благ, ибо эти блага могут быть также дарованы демонами.

– Но тогда боги не нужны, а жертвы можно приносить и демонам, – возразили ему.

– Да разве можно утверждать, что демоны исполнят ваши просьбы лучше, чем боги? – изумился Иисус, вытирая пот со лба.

– Если ни боги, ни демоны не выполняют наших просьб, зачем же тратить деньги на жертвоприношения? – возбужденно воскликнул один из троих мужчин, от досады звонко хлопая себя по ягодицам.

– Да полно тебе, Тимо, – сказал один из его спутников. – Что мы станем делать без богов? В каком обществе будем жить? В обществе воров и проституток? Разве наши законы не основаны на почитании богов?

– Вздор! – возразил Тимо. – Боги ругаются между собой, как люди. Все знают, что они алчные, высокомерные, похотливые и сварливые. Более того, они оспаривают у демонов права на бренные останки в загробном мире, да и на наши жалкие скелеты тоже! Законы основаны на необходимости жить в обществе, и ни на чем другом!

– Нечестивые речи, – с дрожью в голосе заявил третий мужчина, – но не лишенные здравого смысла. Я должен признаться, что не жду ничего хорошего от этого небесного народа, называемого богами, и уж тем более не особенно боюсь подземного народа, которого зовут демонами, лемурами или как там еще. Я хожу в храм, чтобы не выделяться, быть как все.

– Какое откровенное лицемерие! – сказал Тимо, давясь от смеха.

Иисус, погружаясь в холодную воду бассейна, услышал, как нечестивый человек согласился, что действительно это лицемерие.

«Значит, нечестивость свирепствует во всем мире, как языческом, так и иудейском», – подумал Иисус.

Ему вновь пришла в голову мысль, что ессеи не слишком глубоко заблуждались. Нравственное состояние общества красноречиво свидетельствовало о том, что вскоре вполне может наступить конец света.

Когда Иисус вышел из воды, Эвколин уже ждал его в соседнем зале с массажной щеткой в руках.

– Неужели все жители Антиохии такие же нечестивцы, как и мои соседи? – спросил Иисус, в то время как мокрая щетка, крепко зажатая в сильных руках массажиста, сдирала с его спины огрубевшую и отмершую кожу.

– Чтобы это узнать, надо составить полный список лицемеров и нечестивцев.

Эти слова рассмешили Иисуса.

– Ты ученик Аполлония? – спросил молодой человек.

– Нет, я никогда с ним не встречался.

– Сегодня вечером ты можешь увидеть и услышать его в лесу Дафны.

Иисус ополоснулся, оделся и протянул Эвколину остававшиеся у него деньги. Молодой человек отказался их взять, объяснив, что друзья Фомы Дидима не платят в банях Августа. Потом он добавил:

– Фома довел меня до середины дороги, ведущей к цели, которой я должен достичь.

– А что это за цель? – спросил Иисус.

– Если бы я знал!

Значит, никто ничего не знает.

После бани Иисус почувствовал, что голоден. Доносившиеся до него запахи пищи разжигали аппетит. Они исходили из маленького трактирчика, где старая женщина жарила рубленое мясо с кунжутом и ломтики рыбы. На блюде стопкой лежали хлебцы, пропитанные медом. Иисус заказал кусок рыбы и уже собрался приступить к еде, как в глубине трактирчика заметил бледного мальчугана, который, казалось, едва дышал. Он спросил, чем болен ребенок. Старуха ответила, что мальчик очень слаб и ничего не хочет есть. Это ее единственный внук. Его отец и мать умерли. Неужели в Антиохии нет никого, кто смог бы вылечить мальчика?

– Конечно, есть, – ответила старуха, – но у меня нет денег, чтобы заплатить за лечение.

– Можно мне поговорить с мальчиком? – спросил Иисус.

Женщина подняла на него свои мутные, слезящиеся, как у всех стариков, глаза и кивнула. Иисус подошел к мальчику и положил руку на его худую ногу. Мальчик вздрогнул. Затем Иисус взял ребенка на руки и несколько раз погладил по затылку. Все мышцы ребенка сразу же расслабились. Иисус закрыл глаза. Дыхание ребенка постепенно становилось более шумным и прерывистым. Наконец воздух стал вырываться из его легких с таким свистом, что Иисуса охватила тревога. Он крепче прижал к себе мальчика, который вдруг кашлянул, а затем испустил протяжный крик. Старуха выругалась.

– Он умер! – завопила она. – Ты убил его!

Но Иисус чувствовал, что ребенок жив. Он открыл глаза и встретил взгляд мальчика, который теперь дышал спокойно. Затем Иисус посмотрел на старуху, лицо которой исказилось от переживаний.

– Я не умер, – сказал мальчик, кладя руку Иисусу на грудь.

– Господи! Всемогущий Господи! – выкрикнула старуха.

Она взяла ребенка из рук Иисуса.

– Он дышит! – прошептала она. – Он теперь дышит глубоко!

Слезы ручьем текли по ее крючковатому носу.

– Господи! – вскричала она.

Иисус вновь принялся за рыбу. Два посетителя выказывали нетерпение, не понимая, что происходит.

– Обслужи посетителей, – сказал старухе Иисус.

Трясущимися руками старуха лихорадочно мешала свою стряпню. Она то и дело повторяла «Господи!», при этом с каждым разом ее голос становился все более хриплым. Мальчик стоял рядом с ней и смотрел на еду.

– Я хочу есть, – тихо сказал он.

– Господи! – воскликнула старуха. – Господи, твоя доброта убьет меня!

И она забилась в конвульсиях.

– Сейчас не время умирать, – заметил Иисус. – Лучше дай внуку немного мяса.

Ничего не понимающие посетители от удивления таращили глаза.

– Этот человек, – начала старуха, показывая на Иисуса рукой, – этот человек сотворил чудо!

Иисус нацепил кусочек мяса на палочку и протянул ее мальчику. Мальчик сначала подул на мясо, а затем с жадностью проглотил его. Старуха бросилась Иисусу в ноги и разрыдалась. Иисус поднял ее.

– Теперь все в порядке. Тебе больше не придется бояться за внука.

Иисус подвел старуху к ее стряпне и вышел из трактирчика.

– Кто ты? – закричала ему вдогонку старуха. – Я хочу знать, как тебя зовут. Я буду молиться за тебя до тех пор, пока мой голос не смолкнет!

– Молись за Иисуса, – ответил он.

– За Иисуса… – повторила старуха.

– И укажи мне дорогу в лес Дафны.

Старуха была настолько взволнована, что Иисусу пришлось несколько раз просить ее объяснить дорогу. Наконец он тронулся в путь. Старуха окликнула его.

– Я буду кормить тебя до самой своей смерти! – сказала она.

– Корми лучше внука, ему это необходимо, – ответил Иисус. Это оказался не лес, а роща, где в свете факелов тени становились длиннее.

«Удивительно, как эти люди почитают деревья! – подумал Иисус, вспомнив об апельсиновой роще, где проповедовал Досифай. – Неужели ветви и листья приближают их к природе?»

В роще раздавались голоса. Но один голос взлетал выше остальных, словно уносимый ввысь благодаря своей музыкальности и выразительности. Вскоре Иисус стал четче различать слова, произносимые по-гречески. Этот голос мог принадлежать только Аполлонию. Иисус остановился в нескольких локтях, чтобы ему никто не мешал внимательно рассмотреть Аполлония. Аполлоний был высоким мужчиной. Белокурые волосы, обрамлявшие загорелое лицо с впалыми щеками («Отличительный знак многочисленных экстазов», – сразу же подумал Иисус), придавали ему таинственное очарование. У Аполлония были юношеская бородка и голубые глаза.

«Ему столько же лет, сколько и мне», – решил Иисус.

Аполлоний носил тунику на греческий манер, оставляя одно плечо открытым.

– Что составляет сущность мира? – говорил Аполлоний, обращаясь к десятку слушателей. – Четыре элемента. Огонь, вода, воздух и земля. Каждый из перечисленных мной элементов вибрирует в только ему одному присущей манере, и материя этих вибраций наполняет воздух. Вот ты, Дамис, – обратился он к одному из слушателей, мужчине лет тридцати, – ты веришь, что камень не наделен жизнью, не правда ли?

– А как же иначе?

– Конечно. Но сожми камень в ладони, и ты сразу почувствуешь его силу. Он оказывает тебе сопротивление. Значит, он полон энергии, более мощной, чем твоя.

Аполлоний обвел слушателей взглядом и увидел Иисуса. Он удивленно поднял брови.

– Я Иисус, галилеянин. Можно мне послушать тебя?

– Добро пожаловать! Наполненная вибрациями четырех элементов, вселенная, тем не менее, управляется пятой вибрацией, которая является результатом четырех элементарных эманации, то есть эфиром. Эфир есть скрытая музыка, способная породить богов и никогда не производящая отходов. Эфир никогда не исчезает. Огонь угасает, вода испаряется, земля превращается в пыль, воздух иссякает, но совершенный эфир продолжает существовать. Он никогда не меняется, не увеличивается и не уменьшается.

– Но что же связывает простого смертного с эфиром? – спросила молодая женщина. – Какое влияние оказывает эфир, например, на меня?

– Эфир наполняет твое тело жизнью, иначе ты бы умерла. Из всего, что существует на земле, к эфиру ближе всего человеческая плоть.

– А плоть животных? – спросил Иисус.

– Она стоит после человеческой плоти, – ответил Аполлоний.

– Значит, когда мы едим курицу, мы поглощаем эфир?

– В этом и заключается главная причина, по которой мы не должны есть курицу, – суровым тоном заметил Аполлоний. – Об этом знают все мои ученики.

– Чем же следует питаться? – спросил Иисус.

– Растениями.

– Но разве растения не относятся к живым существам? Разве пальма не умирает, когда ей отрубают верхушку, словно человек, которому отрубают голову?

– Растения – это самые далекие от человека живые существа, – пояснил Аполлоний. – Вот почему их можно есть.

– Иными словами, когда мы едим хлеб, мы едим эфир, – сказал Иисус, – поскольку хлеб получается из растений. Почему же тогда запрещается есть эфир курицы или рыбы?

– Куда ты клонишь? – спросил Аполлоний, пристально глядя на Иисуса.

– Я просто следую за твоими рассуждениями. Однако я хочу задать еще один вопрос. Когда кто-нибудь совершает ошибку, он действует под влиянием эфира или нет?

– Что ты называешь ошибкой?

– Ложь, например.

– Нет, эфир не побуждает совершать ошибки.

– А что побуждает?

– Низшие вибрации земли.

– Но не вибрации огня, воздуха или воды?

– Да, – согласился Аполлоний.

– Значит, земля – это наименее достойный элемент?

– Да, – опять согласился Аполлоний, с любопытством разглядывая незнакомца.

– Как же тогда земля может кормить живых существ, поддерживающих жизнь людей, которые, как ты утверждаешь, наиболее близки к совершенному эфиру?

– Я еще раз спрашиваю тебя: куда ты клонишь? – произнес Аполлоний.

– Я полагал, что это ты меня ведешь.

– Растения очищают вибрации земли, а человек, в свою очередь, очищает вибрации растений. Ты удовлетворен? Ты можешь предложить нам лучшую философию?

– Я не философ, – ответил Иисус, которому стало не по себе от пристальных взглядов слушателей.

– Так стань им, – сказал один из присутствующих.

– Философ похож на ребенка, пытающегося вычерпать море ракушкой. Для рыбы все слова, произнесенные на суше, не в силах заменить одну каплю воды.

– Тебя прислала враждебная нам секта?

– Я пришел, чтобы послушать знаменитого Аполлония.

– Как я уже говорил, – продолжил Аполлоний, – определенная часть эфира находится в каждом из нас. Некоторым удается увеличить этот высший дар благодаря самодисциплине.

– А что происходит, когда мы умираем? – спросил один из слушателей.

– Эфир, находившийся в человеческом организме, возвращается к своим истокам, поскольку, как я уже говорил, эфир вселенной не увеличивается и не уменьшается.

Повернувшись к Иисусу, Аполлоний спросил:

– Ты удовлетворен?

– Я сейчас подумал вот о чем. Первоначально на земле жили только один мужчина и только одна женщина. Ты согласен со мной?

Аполлоний кивнул.

– Следовательно, они разделяли между собой весь существующий эфир. Затем у них появились дети и внуки, у которых, в свою очередь, появились дети, и так продолжалось до тех пор, пока не родились мы. Означает ли это, что доля эфира, предоставляемая человеческим существам, с каждым разом уменьшалась и будет продолжать уменьшаться?

По лесу Дафны прокатился ропот.

– Эфир бесконечен, – ответил Аполлоний. – Сколько бы людей ни появилось на земле, каждый из них получит ту же самую долю.

Вновь послышался ропот.

– В таком случае, – продолжал развивать мысль Иисус, – количество эфира на земле возрастает. Означает ли это, что человечество постепенно обретет больше власти и достигнет абсолютного совершенства?

– Станет на земле больше эфира или меньше, это никак не отразится на последствиях для нее самой. Главное заключается в том, что у каждого человека будет возрастать его собственная доля эфира. Существует несколько активных способов добиться этого. Есть и пассивный способ. Он заключается в принятии определенной позы, при этом подошвы стоп надо вывернуть вот так. – И Аполлоний показал, как именно. – Вот самый лучший способ создать в себе пустоту. И тогда эфир разольется по всему телу.

– Разве можно создать в себе пустоту? – удивился молодой человек по имени Дамис.

– Надо закрыть глаза и прогнать одну за другой все мысли, относящиеся к собственному существованию, к окружающей жизни и, наконец, ко всему миру.

– А этого легко добиться? – спросила какая-то женщина.

– Это требует определенной тренировки. Есть еще один способ, но он предназначен для мужчин, которые стремятся достичь физического единения с женщиной. Данный способ гораздо сложнее. Когда наступает эрекция, необходимо попытаться установить контроль над всем телом. А когда семенная жидкость уже готова к извержению, следует ее сдержать. Немного попрактиковавшись, вы сможете заставить всю сперму вернуться в тестикулы.

Аполлоний встал и обвел взглядом всех собравшихся.

– Мне хотелось бы знать, зачем нужно создавать пустоту в самом себе, чтобы увеличивать свою долю эфира. Это приносит кому-нибудь пользу? – спросил Иисус.

– Нет. Дорогу к свету преодолевают в одиночестве, – ответил Аполлоний.

– Тогда, – продолжил Иисус, – скажи мне: не становится ли человек, накопивший в себе свет или, как ты выражаешься, эфир, чужим для своих братьев и сестер, для мужчин и женщин? Не оказывается ли он в положении богача, не намеренного делить свое состояние с обездоленными?

Вместо ответа раздались возмущенные возгласы. Люди, собравшиеся в роще Дафны, по-видимому, никогда не задавали так много вопросов.

– Философ похож на ребенка, пытающегося вычерпать море ракушкой. Для рыбы все слова, произнесенные на суше, не в силах заменить одну каплю воды.

– Тебя прислала враждебная нам секта?

– Я пришел, чтобы послушать знаменитого Аполлония.

– Как я уже говорил, – продолжил Аполлоний, – определенная часть эфира находится в каждом из нас. Некоторым удается увеличить этот высший дар благодаря самодисциплине.

– А что происходит, когда мы умираем? – спросил один из слушателей.

– Эфир, находившийся в человеческом организме, возвращается к своим истокам, поскольку, как я уже говорил, эфир вселенной не увеличивается и не уменьшается.

Повернувшись к Иисусу, Аполлоний спросил:

– Ты удовлетворен?

– Я сейчас подумал вот о чем. Первоначально на земле жили только один мужчина и только одна женщина. Ты согласен со мной?

Аполлоний кивнул.

– Следовательно, они разделяли между собой весь существующий эфир. Затем у них появились дети и внуки, у которых, в свою очередь, появились дети, и так продолжалось до тех пор, пока не родились мы. Означает ли это, что доля эфира, предоставляемая человеческим существам, с каждым разом уменьшалась и будет продолжать уменьшаться?

По лесу Дафны прокатился ропот.

– Эфир бесконечен, – ответил Аполлоний. – Сколько бы людей ни появилось на земле, каждый из них получит ту же самую долю.

Вновь послышался ропот.

– В таком случае, – продолжал развивать мысль Иисус, – количество эфира на земле возрастает. Означает ли это, что человечество постепенно обретет больше власти и достигнет абсолютного совершенства?

– Станет на земле больше эфира или меньше, это никак не отразится на последствиях для нее самой. Главное заключается в том, что у каждого человека будет возрастать его собственная доля эфира. Существует несколько активных способов добиться этого. Есть и пассивный способ. Он заключается в принятии определенной позы, при этом подошвы стоп надо вывернуть вот так. – И Аполлоний показал, как именно. – Вот самый лучший способ создать в себе пустоту. И тогда эфир разольется по всему телу.

– Разве можно создать в себе пустоту? – удивился молодой человек по имени Дамис.

– Надо закрыть глаза и прогнать одну за другой все мысли, относящиеся к собственному существованию, к окружающей жизни и, наконец, ко всему миру.

– А этого легко добиться? – спросила какая-то женщина.

– Это требует определенной тренировки. Есть еще один способ, но он предназначен для мужчин, которые стремятся достичь физического единения с женщиной. Данный способ гораздо сложнее. Когда наступает эрекция, необходимо попытаться установить контроль над всем телом. А когда семенная жидкость уже готова к извержению, следует ее сдержать. Немного попрактиковавшись, вы сможете заставить всю сперму вернуться в тестикулы.

Аполлоний встал и обвел взглядом всех собравшихся.

– Мне хотелось бы знать, зачем нужно создавать пустоту в самом себе, чтобы увеличивать свою долю эфира. Это приносит кому-нибудь пользу? – спросил Иисус.

– Нет. Дорогу к свету преодолевают в одиночестве, – ответил Аполлоний.

– Тогда, – продолжил Иисус, – скажи мне: не становится ли человек, накопивший в себе свет или, как ты выражаешься, эфир, чужим для своих братьев и сестер, для мужчин и женщин? Не оказывается ли он в положении богача, не намеренного делить свое состояние с обездоленными?

Вместо ответа раздались возмущенные возгласы. Люди, собравшиеся в роще Дафны, по-видимому, никогда не задавали так много вопросов.

– Я также хочу спросить, – не унимался Иисус, – для чего служит чувственное упражнение, о котором ты рассказал.

– Сперма содержит значительную часть эфира, – объяснил Аполлоний. – Когда мужчина заставляет ее возвращаться в тестикулы, он увеличивает свою силу.

– Но разве сперма уже не находится в теле?

– Конечно, находится.

– Так почему же сила возрастает, когда сперму заставляют возвращаться?

– Потому что мужчина активизирует ее внутри себя.

– Но, если следовать твоей логике, можно сказать, что, когда я подношу кувшин с вином ко рту, но не пью из него, я увеличиваю количество вина в кувшине. А что происходит с женщиной во время этого упражнения? – спросил Иисус, начиная терять терпение.

– А что, по-твоему, с ней может происходить? – нервно ответил Аполлоний вопросом на вопрос.

– Похожа ли она на ножны, делающие меч более острым? – откликнулся Иисус. – Какую пользу она получает от всего этого?

– Действительно, – сказала одна из женщин, – выходит, что для нас эфира не существует?

Другая женщина поддержала ее.

– Но вы все-таки получаете чувственное удовлетворение! – воскликнул какой-то мужчина.

– Это вовсе не физическое единение! – вскричал Иисус. – Это наслаждение одного человека, которое достигается усилиями двух людей! Но ведь сперма существует для совсем иных целей!

– Он прав! – завопили женщины.

– Я больше симпатизирую проститутке, продающей свое тело развратным мужчинам, чем женщине, которая занимается подобной извращенной практикой, особенно под предлогом духовного обогащения! – кричал Иисус.

Мужчины встали, чтобы утихомирить его. Аполлоний нахмурил брови.

– Этот человек – лазутчик, засланный сектой, которая просто завидует нам! – крикнул Дамис.

Женщины бросились на помощь Иисусу.

– Послушайте! – выкрикнул Иисус. – Заумные слова могут служить для сокрытия разного рода извращений!

Мужчины трясли Иисуса, пытаясь заставить его замолчать. Потом они потащили его, чтобы вывести из рощи Дафны.

– Пусть говорит! – приказал Аполлоний.

– Этот эфир, о котором вам прожужжали все уши, – это Бог! – крикнул Иисус. – Но пути Господа проще и прямее, чем все эти извилистые рассуждения, которые вас заставляют слушать!

– Сумасшедший! – воскликнул Дамис.

С уст нескольких последователей Аполлония сорвались проклятия.

– Послушайте меня! – кричал Иисус. – Посмотрите!

Иисус яростно забился в припадке гнева и сумел вырваться из крепко державших его рук. Он протянул пальцы к ближайшему факелу, и пламя заколыхалось, а потом погасло.

– Послушайте! В каждом из нас заключена Божья сила, а вовсе не эфир!

Иисус протянул руки к другому факелу. Пламя загудело, стало ярко-красным, а потом тоже погасло. Всех охватило смятение. Женщины кричали, испугавшись темноты, мужчины пытались вновь зажечь факелы.

– Верьте в Бога, и только в него одного! – крикнул Иисус. В темноте он столкнулся с Аполлонием.

– Кто ты? – спросил Аполлоний.

– Служитель Господа. А тебе следует использовать свой ум и знания иначе!

Иисус ушел из рощи, чувствуя себя растерянным и изможденным. Он вернулся в лавку гробовщика и лег около гробов, пахнувших свежеоструганной сосной с Ливанских гор. Мессии! Люди, у которых не хватало ума на нечто большее! Досифай, Симон, Аполлоний – мессии! Мошенники, продавцы нелепостей, болтуны!

– Господи! – молил Иисус. – Сделай так, чтобы земля разверзлась, чтобы пролились кровавые дожди, чтобы вода в реках почернела, чтобы безумцы превратились в ослов, свиней, беззубых крыс! Сделай что-нибудь!

Потом Иисус забылся во сне.

Ему снилось, что в первом из гробов, стоящих вдоль стены, лежал Илия, во втором – Исайя, в третьем – Иезекииль, а в четвертом – Иосиф, его отец. Иезекииль проделал в потолке отверстие, и оттуда полился свет. Иисус проснулся. Уже рассвело. Ему показалось, что это был первый рассвет, достойный так называться. Потерявшийся котенок пробрался в лавку и замяукал. Потом пришла старая женщина, внука которой Иисус вылечил, и принесла хлеба и теплого молока.

– Сегодня мой внук похож на молодую пальму, – сказала она.

Похоже, женщина считала это превращение совершенно естественным.

– Когда поешь, верни мне чашу, – попросила она, уходя. Иисус оставил немного молока в чаше, и котенок с жадностью принялся его лакать.

– По крайней мере тебе не откажешь в здравом смысле, – сказал Иисус котенку.

Ему хотелось немедленно уйти из Антиохии, но он не мог подвести гробовщика.

Человек, которого звали Салафиилом, пришел рано. Он обрадовался, увидев, что Иисус уже встал и готов к работе. Салафиил повел Иисуса в кладовку и показал ему инструменты и горшки с лаком. К четырем часам первый гроб был готов. Почему в Антиохии покойников не хоронили прямо в земле? Иисус позвал Салафиила. Тот несколько раз ударил по гробу в разных местах и, улыбаясь, воскликнул:

– Великолепная работа! Давай покроем его лаком! Я уже продал два гроба из тех, что были готовы. За ними сейчас придут. Апоплексия. – Затем Салафиил искоса посмотрел на Иисуса и спросил: – Ты был вчера в лесу Дафны? Я спрашиваю об этом, потому что старуха, которая держит трактирчик недалеко отсюда, сказала, что ты интересовался, как туда попасть.

– Ну и что? – откликнулся Иисус.

– Сегодня на рассвете Аполлоний ушел из Антиохии.

Салафиил смотрел на Иисуса, нахмурив брови. Иисус рассмеялся. Салафиил, державший в руках горшок с лаком, теперь выглядел смущенным.

– Кто ты? – наконец спросил он.

– В данный момент твой плотник.

– Аполлоний был гордостью Антиохии.

– Ну что же! Он станет гордостью Пергама или Парса! Где можно разогреть лак?

Салафиил протянул Иисусу масляный светильник и треножник.

– Не хочешь ли ты пообедать у меня дома? – вкрадчивым тоном спросил он.

Иисус удивленно взглянул на гробовщика.

– Моя теща больна, – смутившись, признался Салафиил.

– Да, в Антиохии не умеют держать язык за зубами, – рассмеялся Иисус, помешивая лак палочкой.

Салафиил самодовольно хихикнул, щелкнул языком и принялся тереть ладонь щеткой для нанесения лака.

– В доме есть баня. У нас, в Антиохии, как ты знаешь, существует водопровод.

Сказав это, Салафиил уселся на скамью у входа в лавку.

Лак был сделан из камеди и винного спирта с добавлением растительного масла. Иисус разогревал лак до тех пор, пока он не стал достаточно жидким, чтобы легко проникнуть в поры дерева. Затем Иисус разбавил лак небольшим количеством винного спирта, чтобы он скорее высох, и, покрывая гроб лаком, стал думать об Аполлонии. Несомненно, Аполлоний не был злым человеком. Однако он не был и человеком строгих правил. Аполлоний говорил много, но его слова и идеи были весьма сомнительными.

– Плохой ремесленник, – сделал вывод Иисус.

К завтрашнему утру гроб просохнет. Иисус вышел на улицу. На город опустились золотистые сумерки, пропитанные сладким ароматом глициний.

– Ты закончил? – спросил Салафиил. – Не хочешь тамариндового сока?

И он протянул Иисусу кувшин и кубок. Мимо лавки проходил бродячий торговец игрушками, который нарочито отвел глаза. Глиняные лошадки на деревянных колесиках, разноцветные спиральные стружки, приделанные к палочке и начинавшие вращаться при малейшем дуновении ветерка… Иисус позвал торговца и купил лошадку. Салафиил нахмурил брови.

– Изображения… – прошептал он.

Иисус пожал плечами.

– Никто не станет обожествлять игрушку, – сказал он, – а Бог никогда не запрещал детям играть.

Иисус стал пробираться сквозь толпу, состоявшую из торговцев, солдат, проституток, добропорядочных людей, и вскоре добрался до трактирчика старой женщины. Мальчик узнал Иисуса, радостно вскрикнул, бросился ему навстречу и крепко обнял за талию. Когда Иисус отдал ребенку лошадку и объяснил, что ее надо тянуть за веревочку, тот опустился на колени и с серьезным видом принялся рассматривать подарок.

– Возьми его к себе, теперь он тебе сын, – сказала старуха. – Ты позаботишься о нем лучше, чем я. Он будет расти вместе с другими твоими детьми.

Она заплакала. Иисус покачал головой и вернулся к гробовщику.

Похоже, теща Салафиила страдала падучей. Иисус вылечил ее, и она спокойно уснула, не принимая лекарств.

В последующие дни Иисус сделал десять гробов.

Приближался большой праздник, Брумалии. Салафиил объяснил Иисусу, что в эти дни Антиохия превращается в огромный трактир, люди теряют всякий стыд среди бела дня. Иисус понял, что ему надо немедленно уходить из города.

– Я знал, что не смогу тебя удержать, – сказал Салафиил, давая Иисусу немного больше денег, чем был должен.

Иисус пошел проститься с мальчиком, которого вылечил, – лицо у того все больше розовело. Впервые за много лет Иисус испытывал чувство горечи, расставаясь с прежде незнакомыми ему людьми.

Стадо белых быков, шедших на заклание к алтарю Митры, заполонило улицу Юпитера. По другой улице в противоположном направлении, на скотобойню, брело стадо ягнят. Девушки и юноши с гирляндами на шеях танцевали на украшенных цветами колесницах под оглушительную музыку цистр и треугольников, привораживая взгляды толпы, выкрикивавшей непристойности. Даже нищие были пьяными. На одном углу улицы открыто продавали мухоморы, на другом – вино, разбавленное соком конопли. Какой-то паралитик жевал руту, сияя от счастья. Проститутки горланили песни, проституты танцевали, выставляя напоказ бритые подмышки.

По улице Цезаря, пересекавшей улицу Юпитера, шествовала другая процессия, состоявшая из практически полностью обнаженных мужчин и женщин, которые тащили колесницу с гигантским красным фаллосом, украшенным лентами и установленным на ложе из цветов. Все они вели себя вызывающе и распевали непристойные песенки.

– Ну разве это не красиво? – воскликнула старая гречанка, обращаясь к Иисусу.

– Он чересчур большой, – ответил Иисус, пожав плечами.

Иисус чувствовал себя постаревшим. Он слишком много увидел и слишком много узнал. Но, вероятно, все-таки увидел и узнал недостаточно. Идя по дороге, ведущей на север, он воспринял дождь как благословение.