И Иосиф обосновался в Капернауме.

В Капернауме, городе, где стоял римский гарнизон, административном центре, таможенном пункте и рыболовецком центре на севере Генисаретского моря, жизнь била ключом, и там всегда находилась работа для еще одного плотника. Едва Иосиф нашел дом, мастерскую, ученика и первых заказчиков, как был вынужден взять второго ученика. Кто-то заказывал двери и ставни для своего нового дома, а кто-то хотел поменять балки в старом доме. Через несколько недель Иосифу пришлось нанять подмастерье. Город был охвачен строительной лихорадкой.

Несколько десятилетий назад здесь был возведен монумент, который заинтересовал Иосифа, но одновременно вызвал неприятное чувство. Это была синагога. Построенная из белого камня, с фасадом, украшенным пилястрами, она возвышалась на помосте, который позволял видеть ее на расстоянии в многие тысячи локтей. Внутри синагога также была прекрасна. Высокий неф, свод которого подпирали семь колонн, широкие приделы и вымощенный белоснежными плитами пол вызывали искреннее восхищение. Однако на ее строительство собственные динарии пожертвовал центурион, римлянин, который любил иудеев. Но разве римлянин мог любить иудеев? А если он их любил, то почему остался язычником? Однако гораздо хуже было то, что, следовательно, нашлись иудеи, которые любили римлян. Требовалось признать очевидное: в Капернауме не существовало взаимной ненависти. Возможно, синагога была подарком демона…

Иосиф дважды или даже трижды пытался обсудить это с раввином синагоги, но тот принадлежал к той же породе людей, что и Елеазар из Александрии: он был слишком веротерпимым. Раввин учтиво развеял сомнения Иосифа и, подумав, что старик решил таким образом получить вспомоществование, предложил ему помочь найти новых заказчиков. Но этим он еще сильнее оскорбил Иосифа.

Более того, раввин допустил еще одну непростительную бестактность.

– Почему, брат мой, ты никак не соберешься привести своего сына в нашу школу? – спросил он.

– Я намерен сам его учить, – ответил Иосиф.

– Я, разумеется, не имею в виду плотницкое мастерство, – настаивал раввин. – Я говорю о Книгах.

– Именно так я и понял, – процедил сквозь зубы Иосиф.

Ребенку исполнилось пять лет. Иосиф обучал его плотницкому делу, усаживая в мастерской, чтобы Иисус наблюдал за работой плотников. При необходимости он просил Иисуса самого что-то сделать – подмести пол в мастерской, найти какой-нибудь инструмент или сбегать за покупками. Таким образом Иисус усвоил азы ремесла, например он узнал, чем отличается рубанок от фуганка, как приладить фриз и почему штифты обрабатывают вдоль волокна.

В пять лет Иисус стал учиться обтесывать доски рубанком. После первого урока у него два дня болели руки. В шесть лет он знал, как надо шлифовать дерево, заделывать трещины канифолью или древесными опилками, смешанными с яичным белком, – в зависимости от того, пойдет ли доска на внешнюю или внутреннюю отделку, и как при помощи бурава высверливать ровные отверстия. В семь лет он мог надлежащим образом обтесать и обстругать изделие и сделать штыри и подходящие для них пазы. В восемь лет он мог изготовить стол, стул или скамью (весьма трудоемкое дело, поскольку, прежде чем стянуть скамью обручами, надо было хорошенько вымочить древесину) и получил первые уроки резьбы. Вскоре единственным препятствием в работе стали физические силы Иисуса. Иосиф брал ребенка с собой в город и спрашивал:

– Видишь эту большую дверь? Как ты сможешь сделать подобную, если у тебя имеются доски намного короче ее высоты?

Или говорил:

– Видишь изображения людей? Наш Закон запрещает делать это. Даже если ты считаешь, что у тебя есть к этому способности, отвечай, если тебя попросят кого-то изобразить, что ты не умеешь.

Ученики любили Иисуса. Он был терпеливым, безмерно учтивым и выносливым мальчиком. И он был красивым, но не только благодаря каштановым волосам, глазам орехового цвета, золотистому отливу кожи или тонкому стану, но и исходившему от него удивительному спокойствию. Его красота черпала силу в таких источниках, о которых никто даже не догадывался. Казалось, он таил в себе мечты и размышления, которых не выдавали ни редко произносимые слова, ни скупые жесты. После работы Иисус часто прогуливался в одиночестве вдоль берега, наблюдая за взаимодействием ветра, облаков и воды и за рыболовами, вытаскивавшими свой улов. Случалось, что он не возвращался домой к вечерней трапезе, а ужин, всегда состоящий из жареной рыбы, лука и хлеба, с ним делили рыболовы. В этой скромной пище ребенку никогда не отказывали, поскольку он охотно помогал сортировать рыбу по виду и размерам, в том числе и сомов, которых ели только римляне.

Иисусу не с кем было поговорить по душам. С возрастом Иосиф постепенно превращался в бесплотное существо и все чаще погружался в угрюмое молчание. А Мария, что она знала? Кто мог объяснить, почему иудеи, которые, между прочим, жили у себя на родине, подчинялись чужеземному господству? И почему даже их царь был чужеземцем?

Надо было довольствоваться молитвами и работой. Едва проснувшись и еще не встав с кровати, иудей читал утреннюю молитву, благодарил Господа за то, что тот наделил свое создание разумом. А уже встав, иудей воздавал Повелителю Вселенной хвалу за то, что он наделил незрячих способностью видеть и сделал поступь верующих более твердой. Справив естественную нужду и совершив омовение, иудей снова молился и снова благодарил милосердного Бога за то, что тот одел тех, кто был гол. Он молился, когда надевал сандалии, благословляя Всезнающего, которому было известно, куда ведут все пути-дороги, молился, когда завязывал пояс, благодаря Отца небесного за то, что тот опоясал Израиль могуществом (но как тогда быть с чужеземными угнетателями?). Иудей всегда молился, когда надевал ермолку, воздавая хвалу Всемогущему, увенчавшему Израиль славой…

Однажды, вернувшись домой, Иисус увидел, как четверо незнакомых ему мужчин спешили засвидетельствовать Иосифу свое глубочайшее почтение. Но на Иисуса они поглядывали без особой приветливости. Были с ними и две женщины.

– Твои братья, – сказал Иосиф, – и твои сестры.

Иакову, самому старшему, было под пятьдесят. Затем шли Иуст, Симон и Иуда. Женщин звали Лидия и Лизия. Они были близнецами и обе замужем. Иаков и Иуст тоже были женаты. Мужчины обняли Иисуса, но только из уважения к отцу. Вдруг неизвестно откуда появились десятка два мальчиков и девочек. Может, они ждали во дворе? Некоторые из них были примерно такого же возраста, что и Иисус, хотя в сгущающихся сумерках он не мог отчетливо разглядеть их лиц. Женщины зажгли светильники. Дети обняли Иосифа.

«Мои племянники и племянницы», – догадался Иисус.

Гости стали разбирать корзины, полные еды. Они привезли ягненка и собирались зажарить его во дворе. Растерянный Иисус искал глазами мать, но никак не находил ее. Где она могла быть? Он искал ее в кухне и в комнатах, выходящих во двор, но напрасно. Почему Иосиф ее не ищет? Или она пошла за покупками? Иисус вышел на улицу и сразу же ощутил горячее желание не возвращаться домой. Мария исчезла, но никто, кроме него, об этом не беспокоился. Он поднял глаза и в сгущавшейся темно-синей ночи заметил в одном из окон первого этажа соседнего дома женский силуэт, который тотчас спрятался от его пытливого взгляда. В этом силуэте он, как ему показалось, узнал свою мать. Иисус позвал Марию, но не получил ответа. В смятении он вернулся домой, где Лидия и Лизия хлопотали по хозяйству. Они делали то, что до сих пор было обязанностью Марии: варили бобы, мыли салат и лук, пользовались утварью, которую Иисус привык считать собственностью своей матери. Иуст и Иуда отправились к трактирщику за вертелом и треножником, чтобы зажарить ягненка. Затем они во дворе установили жаровню и расставили три десятка кубков, куда собирались наливать вино, привезенное ими в бурдюке.

Но больше всего Иисуса смущала радость Иосифа, который совершенно забыл о своем самом младшем сыне, не говоря уже о Марии. Было очевидно, что эти люди считали второй брак Иосифа неправомерным. Почему? Когда почти через два часа ужин был готов и все расселись по местам, когда Иосиф закончил читать благодарственную молитву, которая впервые показалась Иисусу слишком выспренной и долгой, они приступили к трапезе. Сам Иисус находился в обществе племянницы, но та, казалось, не знала, что он тут делает, и племянника, вооруженного пращей, которую он держал перед собой, словно ожидая прихода нового Голиафа. Взрослые сразу же начали вести разговор о Храме. Что стало с таким-то? Он бежал в Антиохию. А с таким-то? Он теперь начальник над писцами, и ходят слухи, что он берет взятки. А Дворец? А первосвященник? А Синедрион? Они говорили до глубокой ночи. Неужели они останутся ночевать? Иисуса клонило в сон, но беспокойство за мать росло с каждой минутой. Наконец они стали прощаться. Это длилось бесконечно. Но вот они скрылись в темноте улицы, двигаясь в направлении трактира, который, несомненно, заняли целиком. Иосиф, которого немного шатало, так как он выпил несколько глотков вина, посмотрел на опустевшие столы, покачал головой, перевел взгляд на Иисуса, стоящего у стены с каменным лицом, а затем, ни слова не говоря, пошел спать. Иисус прикрутил все светильники, кроме одного, чтобы мать смогла найти дорогу в нагромождении столов и скамей, оставшихся во дворе.

Он сел на свою кровать, не зажигая светильника, и решил, что не будет читать молитву до тех пор, пока не вернется мать. Немного погодя скрипнула дверь. Сандалии бесшумно заскользили по полу, одежда слегка шуршала, касаясь стен. Затем воцарилась кромешная темнота – Мария погасила последний светильник. Иисус пошел ей навстречу. Она догадалась о его присутствии и застыла на месте.

– Где ты была? – спросил Иисус.

– У соседей.

– Я незаконнорожденный? – задал он вопрос.

– Тебя признали, – едва слышно ответила Мария.

Месяцы проходили так быстро, как трава растет на могиле. Иисусу исполнилось двенадцать лет. Однажды утром старый плотник взял сына за плечи и стал рассматривать его лицо так близко, что Иисус мог сосчитать все волоски, выступающие из его припухшего носа, все поры на нем, все морщины вокруг глаз. Иосиф нахмурил брови. Иисус не спросил почему.

Иосиф уже дважды или трижды резко отчитывал Иисуса, когда узнавал, что тот ходит в синагогу и беседует с раввином Наумом. Иисус так и не спросил, почему Иосиф считает предосудительным беседовать с раввином.

Иисус тем более не спросил, почему Иосиф взял привычку обследовать каждое утро постельные принадлежности своего сына. Он просто делал вид, что ничего не замечает. И все-таки однажды утром во время этой проверки Иисус остался стоять около кровати, пристально глядя на старика. Старик так же пристально посмотрел на него. Иисус не отвел глаз. Проверки закончились.

Но пушок над верхней губой Иисуса замечали все.

Наступила весна. Зацвели первые асфодели, слышались первые крики удодов.

Однажды вечером за ужином Иосиф сказал:

– Приближается Пасха. Мы поедем в Иерусалим.

А когда Мария убирала со стола, он добавил, исподлобья глядя на Иисуса:

– Тебе исполнилось двенадцать лет. Ты должен отвечать за свои поступки.

У Иисуса не было знакомых девочек. Но в Иерусалиме девочек, несомненно, было очень много. Или кого и похуже. Конечно, это не могло коренным образом изменить представления Иисуса, ведь он хорошо знал, что в римском квартале Капернаума есть публичный дом. Когда Иосиф не приходил в мастерскую, что случалось все чаще и чаще, подмастерье рассказывал разные непристойные истории, безусловно, наполовину выдуманные.

Перед отъездом Иосиф сказал:

– Иерусалим намного больше Капернаума. И народу на Пасху там собирается гораздо больше, чем ты можешь себе представить. Там немудрено потерять друг друга. Но я остановлюсь у Симона, на улице Писцов. Вот тебе деньги, чтобы ты смог купить еду, если заблудишься. У чужеземцев ничего не бери! Иисус чуть было не потерялся по дороге – многолюдная толпа образовалась уже около Найма. Ослы, лошади, верблюды шли практически шагом.

Иерусалим! В его окрестностях толпа стала настолько плотной, что потребовался целый час, чтобы, пройдя две-три сотни локтей, добраться до одних из ворот города. Над всеми возвышалось величественное животное. Это был, несомненно, слон. Сидящий в паланкине на спине чудовища путешественник с оливковой кожей едва удостаивал толпу взглядом. Здесь были греки, римляне, сирийцы, набатеи, которых Иисус мог узнать, поскольку видел их в Капернауме. Но остальные? Киприоты? Парфяне? Вероятно, вифинийцы или понтийцы? Они не могли все быть иудеями. Завернувшись в накидки, наполовину обнаженные, с черной кожей, белокурыми волосами, кудрявыми волосами, выбритыми головами, говорящие на неведомых языках…

Иисус посмотрел вокруг. Он потерял из виду Иосифа и Марию. Он был один в медленном, но неумолимом потоке, текущем к еще невидимой цели, несомненно, к Храму, этому архитектурному чуду, резиденции религиозной власти, воплощению иудейского духа, хранилищу Закона и предмету неиссякаемой ненависти Иосифа.

Пойдет ли Иисус сразу в Храм? Когда он наконец оказался в квартале Har ha bavit, или Гора Дома, сумерки сгустились. Толпа так медленно продвигалась к внешним воротам, что Иисус решил: он не доберется туда и до рассвета. Он выбился из сил, проголодался и хотел пить. Но о том, чтобы купить какой-нибудь еды, не могло быть и речи. За скудный ужин, такой, каким Иисус довольствовался в Капернауме, пришлось бы заплатить половину денег, которые дал ему Иосиф. Однако с собой у него был хлеб и сушеные фиги. Он съел кусок хлеба и немного фиг и напился воды из фонтана. Там же он вымыл лицо и руки.

Где он заночует? Иисус не испытывал ни малейшего желания идти к Симону, а снять комнату в трактире у него не было возможности. Он долго бродил, прежде чем наконец нашел спокойный квартал и чистое место у подножья высокой стены. Стражи, стоявшие наверху, казалось, не обратили внимания, что он устроился там. Иисус съежился, закутался в накидку, поскольку ночь выдалась прохладной, и уснул.

– Что ты здесь делаешь, сорванец? Царский дворец – это не прибежище для бродяг.

Иисус прищурился, увидел улыбающегося солдата, сел и протер глаза. Солдат ждал, когда он уйдет. Иисус встал и пошел прочь. Два-три раза он обернулся, пытаясь рассмотреть дворец царя, имени которого не знал. Он знал лишь то, что Архелай лишился трона. Заря едва занималась, а Иерусалим уже ожил. Бесконечная процессия, состоящая из крестьян, тащивших корзины, клетки, кувшины, бурдюки, заполонила все улочки. Один из них толкал навьюченного осла, другой тянул осла за уздечку, пробираясь через стадо баранов. Эти люди поднялись еще до рассвета, долго ждали перед воротами, чтобы принести в город египетские фиги и гранаты, пучки кориандра и аниса, финики и дыни, тунца, выловленного в Красном море, и форель, пойманную в водах Иордана, кур, перепелов, голубей для еды и для жертвоприношений, мешки с мукой и кувшины с оливковым и кунжутным маслом, нежирные сыры из Галилеи и острые сыры из Иудеи, соль Мертвого моря и перец, привезенный из Абиссинии. Кудахтанье, блеянье и ароматные запахи смешивались с криками торговцев и рано проснувшихся хозяек и служанок, большинство из которых спешили наполнить свои кувшины водой.

– Оставь мне пять морских языков.

– Я всех их заранее продал в трактир Паломников.

– Каким вином ты торгуешь?

– Галилейским. Но если ты хочешь кипрского, спроси у моего брата Самуила, который идет за мной.

– Только вчера у пяти ворот насчитали двадцать две тысячи прибывших…

Иисус окончательно проснулся. Но где же ему справить нужду? Его охватило тревожное чувство. В конце концов он обратился с вопросом к торговцу. Тот указал ему на стоящее в нескольких шагах от них здание, перед которым уже выстроилась очередь.

– Бани находятся сзади, – добавил торговец, взглянув на запыленные ноги мальчика.

Иисус попробовал прочитать молитву, но его мысли были заняты другим. Что за жизнь! Он кое-как умылся в фонтане, затем съел фигу и кусок хлеба. Все же надо было узнать, где находится улица Писцов, поскольку у него уже заканчивалась еда. Кроме того, он должен был разыскать Иосифа и Марию.

Но сначала Иисус решил посетить Храм. Несмотря на проклятия и недовольство Иосифа, он – хотел знать, что представляет собой это здание. Ведь даже Иосиф собирался отправиться гуда! Если Иисус попадет только в одну из маленьких синагог, то он не сможет подробно описать иерусалимский Храм ученикам Иосифа в Капернауме! Иисус ускорил шаг, чтобы опередить толпу. Подойдя к Храму, он понял, что царский дворец, под стенами которого он спал, находился напротив.

Солнце встало, а вместе с ним появились мухи. Гремели ставни. Слуги выливали грязную воду в открытые сточные канавы. Во дворах пели припозднившиеся петухи. Дети, обутые в одну сандалию, зевали, стоя у дверей. По дороге, ведущей к Храму, уже двигалась плотная толпа. Иисусу пришлось и литься в поток и протискиваться между слишком медленно бредущими паломниками. Он споткнулся о палку какого-то старика и непременно упал бы, если бы на лету его не подхватила чья-то твердая рука. Это была рука бородатого молодого человека, который пристально смотрел на Иисуса.

– Почему ты так торопишься?

– Я иду в Храм, – ответил Иисус, оробев от взгляда молодого человека.

– Мы все туда идем.

– Но вчера вечером я даже не смог подойти к воротам. Сегодня же я намерен увидеть этот Храм.

– Откуда ты приехал?

– Из Капернаума.

– Как тебя зовут?

– Иисус, сын Иосифа. А тебя? – осмелев, спросил Иисус.

– Ионафан. Почему ты так хочешь увидеть Храм?

– Но… Мы приехали сюда, чтобы увидеть его!

– Значит, ты приехал, чтобы посмотреть на монумент. Ты, верно, думаешь, что это сродни египетским пирамидам?

Иисус почувствовал в голосе собеседника упрек.

– Нет, я знаю, что это самое главное святилище иудеев.

– Выходит, Храм очень древний? – спросил Ионафан.

– Ты прекрасно знаешь, что нет, – парировал Иисус, вложив в свои слова изрядную долю иронии. – Он был построен менее пятидесяти лет назад Иродом Великим, который хотел заменить им Храм Соломона.

Они добрались до юго-восточного угла Храма, где возвышались две лестницы, расположенные под прямым углом. Одна, более короткая, вела к Золотым, или Царским воротам и проходила под мостом. Другая, восточная, вела к Темничным воротам.

– Следовательно, этот Ирод является преемником Соломона, – сказал Ионафан.

– Я вижу, что ты хочешь устроить мне экзамен, – безразличным тоном проговорил Иисус. – Но зачем ты задаешь бессмысленный вопрос, если ты, конечно, настоящий иудей?! Разумеется, Ирод не был наследником Соломона. Однако какое отношение это имеет к Храму? А теперь я хочу пройти через Царские ворота.

Иисус сказал это тоном, означавшим, что он собирается избавиться от назойливого собеседника. Однако молодой человек воспринял слова мальчика с улыбкой.

– Известно ли тебе, – спросил Ионафан, – что только меньше половины прибывших сюда и тех, которые прибудут позднее, знают то же, что и ты?

– Жаль, – произнес Иисус. – Но по крайней мере ты, сын богатого доктора из Иудеи, это знаешь.

– Но как ты узнал, кто я? – спросил озадаченный Ионафан.

– Ирония – дочь Иудеи. Вы здесь общались со многими греками. И доктора гордятся своими познаниями.

Первые лучи солнца золотили камни. Голуби шумно ссорились, усевшись на коринфские капители. Два посетителя пробили себе сквозь толпу дорогу к Царским воротам, оставили слева Назаретский квартал, затем, справа, лавки торговцев древесиной и попали в просторный Двор женщин, величественная, подавлявшая толпу перспектива которого просто ошеломила их. Белые колонны, стоявшие по обе стороны Двора, уводили взгляд к фасаду Храма. За торжественным сводом Никаноровых ворот, по бокам которых стояли четыре пилястра, виднелся внушительный фасад, украшенный только двумя пилястрами по углам и двумя порфирными колоннами по обе стороны высокой прямоугольной двери. Справа находился квартал прокаженных, а слева – лавка, где продавали растительное масло. И везде торговцы, торговцы…

Торговцы расположились повсюду, расставив складные столы и горы корзин. Они продавали голубей, растительное масло, вино, мирру, ладан, амулеты, свечи. Тут же были и менялы, превращавшие в шекели монеты Лукании и Македонии, Каппадокии и Ахайи с изображением далеких богов и царей, обнаженных людей и животных. А также здесь можно было увидеть врачевателя, предлагавшего снадобья женщинам, страдавшим приливами, продавца воды и иссопа, торговца сладостями и торговца благовониями… Они показывали свой товар с удивительной ловкостью, угодливо улыбались, кричали, морщились, когда прокаженные подходили слишком близко к ним, отпугивая покупателей, которым тыкали в нос своими культями, и наконец вновь обретали подобие достоинства, когда появлялись священнослужители. Иисус был растерян.

– Почему священники не прогоняют их? – спросил он.

– Им разрешено торговать здесь, – ответил Ионафан.

– Но… Как же так?

– Они платят священникам нечто вроде подати.

Лицо мальчика стало пунцовым.

– Сколько тебе лет? – спросил Ионафан.

– Двенадцать.

– Кто твой учитель?

– Мой отец.

Они подошли к ограждению, разделявшему внутренние дворы. Ионафан остановился, чтобы прочесть надпись на греческом языке.

– Что там написано? – спросил Иисус.

– Что язычникам запрещено идти дальше.

Действительно, толпа заметно поредела. Основная масса иудейских паломников должны были появиться позже. Наконец они вошли в Храм. Свод был таким высоким, что Иисус от изумления разинул рот. В воздухе висело облако дыма с запахом ладана, исходившим от гигантских треножников, которые левиты, забравшись на приставные лестницы, заканчивали заправлять. Это облако заполонило все здание, добравшись и до массивного жертвенного алтаря, где оно постепенно растворялось в тумане, который буквально разрывали языки пламени сотен свечей. Создавалось впечатление, будто облако достигло верхних границ земного существования, за которыми начиналось само Небо. На помосте, где возвышался алтарь, девяносто три священника в культовых одеяниях совершали утренний обряд, благословляя паству несказанным именем Бога. Левиты погнали к ним не большое стадо ягнят. Безнадежное блеяние сопровождал заклание каждого животного. Кровь ручьем текла на необтесанные камни алтаря, ярко сверкая в течение нескольких минут, прежде чем превратиться в темные лужицы и дорожки. Когда Иисус и Ионафан подошли ближе, один священник нагнулся, чтобы налить свежую жертвенную кровь в серебряную чашу, а второй стал поднимать орифламму. И сразу же в Храме раздался воинственный бой цимбал, которому вторили величественным грохотом триумфальные серебряные трубы. Никто не мог разобрать ни единого слова из речитативов левитов, хотя все знали, что они читают соответствующие этому дню псалом и фрагменты Закона, – музыка не утихла, а, наоборот, зазвучала настолько громко, что голуби, сидевшие на карнизах, заметались словно безумные. К цимбалам и трубам присоединились цистры и треугольники, а в конце каждого стиха громче остальных инструментов звучали серебряные трубы.

Иисус долго не мог прийти в себя от изумления. Потом он повернулся, собираясь уходить. Ионафан опустил руку ему на плечо.

– Церемония только началась. Почему ты уходишь?

– Я не могу здесь молиться. Я приехал, чтобы молиться. Пойду поищу маленькую синагогу.

И Иисус начал прокладывать себе путь в толпе. Ионафан последовал за ним. Толпа все прибывала. Через час-другой будет невозможно войти во внутреннее помещение Храма. Двое молодых людей покинули святилище и, не сговариваясь, направились к Ессейским воротам. Они прошли через них и очутились в долине Кедрона. Здесь было намного меньше народа, но все же достаточно, чтобы оправдать присутствие торговцев. Ионафан купил у одного из торговцев два кубка тамариндового сока и две медовые лепешки. В мгновение ока полдник был съеден.

– Почему ты идешь за мной по пятам? – спросил Иисус, глядя Ионафану прямо в глаза.

– Возможно, потому что мне больше нечем заняться.

– Если бы ты меня не встретил, ты бы остался в Храме?

– Я был в Храме много раз, – как бы нехотя ответил Ионафан.

Они прошли мимо захоронений, одни из которых находились в земле, а другие – в выдолбленных в скалах нишах. От земли исходил приятный запах шалфея.

Время от времени Иисус бросал вопросительные взгляды на своего спутника, который хотя и шел, опустив глаза к земле, но не мог не чувствовать их.

– Полагаю, ты не понимаешь меня, – наконец сказал Ионафан.

Иисус удивился: взрослый хочет, чтобы подросток понимал и одобрял его. Он не произнес ни слова.

– Я хочу сказать, что ты не понимаешь, почему я ушел из Храма.

– Мне казалось, что тебе, знающему Храм гораздо лучше, чем я, все там привычно.

– В этом-то все и дело. Я его знаю слишком хорошо, и мне там скучно.

И вновь Иисус удивился. «Скука» означала для него «недовольство», а Ионафан не выглядел недовольным, когда наблюдал за происходящим в Храме.

– В сущности, мне не с кем поговорить, – сказал Ионафан, вопрошая Иисуса взглядом.

– У тебя разве нет братьев и сестер, друзей?

Они остановились. Потом присели на землю.

– Да, но… Не знаю, поймешь ли ты, но для них, для всех них, – запальчиво продолжил Ионафан, – интересны или торговля, или Храм, или дворец. – Ионафан выглядел растерянным. Немного помолчав, он добавил:

– А часто бывает, что все это сразу.

Мимо пролетели, перегоняя друг друга, две сойки.

– Чем занимается твой отец? – спросил Иисус.

– Он торговец. Богатый торговец. Он также член Синедриона.

Перед ними, на склоне холма, Иерусалим купался в лучах солнца, белых и золотых.

– А чем твой отец занимается?

– Он раввин. И в то же время не раввин.

Ионафан рассмеялся.

– Разве такое возможно?

– Он раввин, но не хочет, чтобы его считали таковым, и работает плотником. Сейчас он уже очень старый.

– Почему он не хочет, чтобы его считали раввином?

– Раньше он состоял при Храме. Потом он бежал. Мы направились в Египет. Потом вернулись. Вот и все.

– Вот и все! – повторил Ионафан, смеясь. – Столько трагедий в трех фразах!

– А кем ты собираешься стать: торговцем, раввином или придворным? Или сразу и тем, и другим, и третьим? – спросил Иисус.

Лежавший на траве Ионафан затрясся от смеха.

– За четверть часа ты смеялся больше, чем мой отец за все то время, что я его знаю, – сказал Иисус. – Но ты печальнее, чем он.

– Почему я печален, по твоему мнению?

– Потому что ты живешь в развращенном городе.

– Но откуда ты знаешь, что он развращенный?

– Так говорит мой отец. А он его знает.

Ионафан погладил траву рукой.

– Сумеешь ли ты найти своих родных, мальчик из Капернаума?

– Я могу пойти к… к моему брату Симону, на улицу Писцов.

– Твой брат живет на улице Писцов? Симон – он чей сын?

– Как и я, сын Иосифа.

– Так, значит, ты брат Симона, сына Иосифа?

– Ты его знаешь?

– Дом, где он живет, принадлежит моему отцу. Но я не знал, что у него есть столь юный брат.

– Я рожден во втором браке.

Ионафан задумался.

– Ты там провел предыдущую ночь? – недоверчиво спросил он.

– Нет.

– А где?

– У подножья стен царского дворца.

Ионафан вновь глубоко задумался.

– Пойдем ко мне, и ты разделишь пасхальный ужин вместе с моим отцом и моими родными, – сказал он. – Это лучше, чем доверять свой сон солдатам Ирода. И ты сможешь выкупаться, – добавил Ионафан, бросив быстрый взгляд на одежду Иисуса. – Моего отца тоже зовут Иосифом. Он из Аримафеи, но у него есть дом в Иерусалиме, где я живу вместе с другими членами семьи.

– Не один ли у всех нас Отец? – задумчиво произнес Иисус.

– Это цитата из Книги Малахия, – заметил Ионафан.

Они разделили между собой хлеб и фиги, которые оставались у Иисуса.