– Говорю тебе, Иосия, ты и я, мы оба сейчас должны мыслить широко. Мы должны придать размах нашей торговле. Ты ведь, как и я, видел, сколько они, эти люди в Иерусалиме, потребляют овощей: чечевицу, салат латук, огурцы, козлобородник, цикорий, артишоки. Мы можем продавать им все, что выращиваем, и даже больше, если…
Типичный для Галилеи выговор. Мызник. Значит, и Иосия тоже должен быть мызником.
– Да, – ответил тот, другой, Иосия, – но подумай, сколько ослов и мулов нам потребуется, чтобы возить все эти овощи в Иерусалим. А ведь животных надо кормить! И что останется от салата латука и цикория после пяти дней пути на спине у мула да еще под палящим солнцем?…
Голоса стали громче. Кто-то из мужчин постучал в дверь, и, не дожидаясь ответа, они вошли. Но в доме был один Иисус, который сидел на корточках и грыз семена люпина, размоченные в воде.
– А Симон… – начал один из мызников, но, заметив Иисуса, замолчал.
– Симон скоро вернется, – ответил Иисус.
Губы пришельцев зашевелились, но ни один из них так и не произнес ни слова. Иисус улыбнулся, встал и стряхнул шелуху с платья.
– Значит, вы побывали в Иерусалиме, – сказал Иисус из вежливости, просто чтобы прервать молчание.
– Учитель! – воскликнул один из мызников. – Весь город только и говорит о том, что ты сделал в Храме!
– Иерусалим превратился в праздный город, – сказал Иисус. Вернулись несколько учеников, нагруженные съестными припасами.
– Не теряйте бдительности, когда начнете вести дела с кем-либо в Иерусалиме, – посоветовал Иисус еще не оправившимся от удивления торговцам. – Там они почти все очень жадные, так и смотрят, чем бы поживиться.
– Учитель, – настойчиво сказал тот, кого звали Иосией, – говорят, что даже Ирод хочет тебя видеть!
Иисус принял его слова к сведению.
– Это лисица! – прошептал он.
И, обращаясь к ученикам, Иисус добавил с сарказмом:
– Полагаю, когда мы ушли из Иерусалима, торговцы и менялы вернулись к своим привычным занятиям. А около ворот поставили больше охранников – на случай если я вернусь. Нет, я сейчас не собираюсь встречаться с Иродом, если только он не последует за мной в Галилею, куда я вскоре отправлюсь.
А поскольку Иисус прочел в глазах своих учеников изумление, то продолжил:
– Да, завтра я покидаю Вифанию. А вы что думали? Что я снова пойду в Храм и подниму там мятеж? И позволю себя арестовать?
Ученики окончательно растерялись.
– В любом случае, – сказал Иисус, – если вы не хотите следовать за мной в Галилею, оставайтесь здесь – вы вольны поступать так, как считаете нужным. Ты хотел возвратиться в Храм? – обратился Иисус к Симону, которого начал называть Петром из-за черепа, который сверкал, словно булыжник, и чтобы отличить его от Симона из Иудеи. – А ты, Фома? Нет, ты не веришь, что людей можно изменить, побив их камнями. Но ты, Иоанн? И ты, Варфоломей? Фаддей и Иуда Искариот? Вы, несомненно, хотели бы вернуться в Храм? Однако я чувствую, что вам, пожалуй, хочется, чтобы вас привел туда я. Впрочем, я уже сказал, что у меня нет намерения облачаться в платье Анны.
Иуда Искариот задумчиво похрустел пальцами. Иоанн, покрасневший от сильной досады, овладевшей им, вышел во двор. Иаков выглядел озабоченным. Остальные ученики казались растерянными. Иисус решил побродить по окрестностям. Следом за ним пошел Фома.
Иисус и Фома вернулись только к ужину, за которым почти не было разговоров. Но когда на следующий день Иисус проснулся на заре и отправился будить Фому, он увидел, что ученики уже собрались и даже совершили омовение раньше него.
Еще не успела рассеяться голубоватая дымка раннего утра, как они пустились в путь, направляясь в сторону Самарии. Это была самая короткая дорога в Галилею. В полдень они миновали Бетель, а в сумерках увидели гору Гаризим, у подножия которой решили остановиться на ночь. Весь день Иисус хранил молчание. Лишь изредка он задавал вопросы тому или иному ученику, и только для того, чтобы уточнить маршрут. Когда Иуда Искариот и Андрей разожгли костер и все сели на землю, доставая съестные припасы – хлеб, сыр, маслины, лук, жареную птицу, сваренные вкрутую яйца, финики и вино, – Иисус обвел их взглядом, стараясь встретить взгляд каждого. Ученики затаили дыхание.
– Если бы вы были ангелами, – заговорил Иисус, – вы бы знали, что наш материальный мир легче праха. Да, я знаю, вы понимаете это умом, но не чувствуете сердцем. Даже Храм Соломона был разрушен, и никто не сумел найти ни единого камешка от него. Но Книги не могут быть уничтожены.
Иисус подбросил в костер хвороста и обратился к Иоанну, сидевшему рядом с ним.
– Возьмем, например, тебя. Скорпион или гадюка могут укусить тебя даже сейчас, и ты вскоре умрешь. Все, что было Иоанном, сыном Зеведея, через некоторое время обратится в прах. Но если ты при жизни скажешь нечто, заслуживающее того, чтобы запомниться, о тебе останется память. Вот почему ни Исайя, ни Даниил, ни другие пророки по сути не умерли. Вы понимаете, что я имею» виду? Даже если бы мы подожгли Храм Ирода, ничего не изменилось бы. Они построили бы третий Храм. Вот почему значение имеют только слова. Не было бы слов Закона и пророков – не было бы сегодня иудеев. И хотя вы не ангелы, попытайтесь немного думать, как лучшая половина вас самих.
Иисус улыбнулся, и напряжение, не отпускавшее всех со вчерашнего дня, ослабло. Ученики заулыбались и с аппетитом поели.
– Почему ты лучше нас знаешь, о чем думают ангелы? – спросил Иуда Искариот.
Вопрос заставил Симона-Петра, уже откусившего от ножки птицы и ломтя хлеба, перестать жевать. Хлеб выступал у него изо рта, словно зуб, а глаза буквально вылезли из орбит от услышанной дерзости.
– Вероятно, я меньше, чем ты, связан с миром, – ответил Иисус.
– Довольно! – задыхаясь, воскликнул Симон-Петр. – Ты, Искариот, прекрасно знаешь, что наш учитель – Мессия!
– Он никогда этого не говорил, – заметил Искариот.
– Иуда прав. Я никогда этого не говорил. Думаю, если я и Мессия, вы узнаете об этом после моей смерти. И вновь хочу напомнить вам, что вы свободны.
– Я не свободен, – возразил Иоанн.
– Я тоже, – подхватил Нафанаил.
Чуть позже они расстелили накидки на холодной земле и стали укладываться спать. Иоанн, вновь выбравший место около Иисуса, оперся на локоть и с тревогой в голосе спросил:
– Но если я уйду, разве ты не опечалишься? Разве ты не попытаешься меня задержать?
– Возможно, так и будет, – ответил Иисус, думая о Елифасе.
Он спрашивал себя, почему к нему всегда крепче всего привязываются самые молодые.
– Но если мне тебя будет не хватать, возможно, это потому, что прежде всего тебе не хватает меня.
Иисус закутался в накидку и уснул, а Фаддей бодрствовал – он сторожил мулов, в очередной раз слушая голоса ночи – уханье, шелест мягких крыльев, лай, доносящийся издалека, близкое приглушенное жужжание. Когда на рассвете проснулся Иисус, он почувствовал, как Иоанн прижимается к нему. Он склонился над лицом подростка, ставшим во сне безмятежным, и долго любовался им. Одно из нечестивых слов, столь же естественное, как ненависть, страх, голод, инстинкт воспроизводства рода. Бесформенное и бесполое, но все-таки относящееся к любви, любви, в которой все нуждаются, любви, похожей на его любовь к Богу. Но разве не может существовать еще более чистая любовь, любовь без потребностей? В самом деле, неужели поистине нет любви без потребностей?
Они добрались до Сихема к полудню. Было сухо и ветрено, и по дороге они наглотались немало пыли. В городе ученики повеселели. Одни бросились на поиски трактира, другие – общественных бань. Иисус, мучившийся от жажды, остановился сначала у колодца, который все называли Иаковлевым колодезем, поскольку считалось, что он находился около арпана земли, отданного Иаковом своему сыну Иосифу. Иисус увидел, что ведра нет и ему придется ждать, пока кто-нибудь не придет к колодцу по воду. Иисус сел на скамью и принялся растирать себе плечи.
«Бродяга, – думал он, – вот кто я на самом деле». Сколько же ему пришлось шагать! Он посмотрел на ноги. Они исходили десятки тысяч локтей. Они покрывались коростой в тине Нила, грубели на камнях Сирии, замерзали в Евфрате, покрывались царапинами и обжигались на горячей земле Пафлагонии и Понта, просаливались в пене Эгейского моря, пачкались в помоях на улицах городов Киликии… Земля Палестины была мягкой, однако она была для них не столь знакома, ибо это уже были ноги не палестинца. Почему они занесли его так далеко? Какую цель он преследовал? Дальний, живой и недосягаемый свет. Образ самого себя, выкристаллизованный в свете. Теплый, нежный, нематериальный, прозрачный и все же тождественный ему самому. Но зачем? По желанию. Желанию любви, желанию Бога. Как же он ошибался, этот грек, которого почитали столько людей и который полагал, что желать можно лишь материального! Вероятно, Аристотель говорил только для тех людей, которые входили в его окружение, для тех, кто не мог понять его желаний… Только Фома, возможно, понимал Иисуса, поскольку он уже давно искал Неназванное, Невыразимое. Другие, и это не вызывало ни малейших сомнений, даже единожды не задумались над тем, что они ищут вместе с ним, за чем он шел вот уже два десятка лет. Сами же они искали военачальника, который поведет их на бой со священниками. Но до чего же сами они походили на священников! Но это только казалось, что ястреб и охотник гонятся за одной и той же добычей!
Иисус не сразу догадался, что это была она. Он это понял лишь тогда, когда она поставила ведро на землю и скрестила на груди руки. Она теперь не подводила глаз и не красила губ. Она выглядела еще более разочарованной, чем некогда, всем своим видом словно говоря: «Если бы ты знал!» Сепфора из Скифополя. Волосы, подернутые серебром, по-прежнему гибкая шея, но располневшая. А стать та же. Единственная, которую он познал, та, что овладела высшим искусством брать, когда она давала, и давать, когда брала. Бесконечный пейзаж. Иисус восхищался искусством, которое Бог воплотил в ней, голубоватым шелком под глазами, матовой кожей носа, теперь уже коричневатой, теперь уже зрелой полнотой губ, идеальными пропорциями носа и лба, подбородка и носа, тонкими морщинами вокруг рта, которые свидетельствовали о ее хрупкости. Она долго и пристально смотрела на него, словно, как и он, пыталась найти ответ по изменившемуся овалу лица или более темному цвету бороды.
– Я всегда знала, что встречу тебя, – сказала она. – Мне говорили, что тебя можно увидеть на берегах Иордана.
Прошло уже целых двадцать лет! Много и для мужчины, но для женщины…
– Дай мне воды, – попросил он.
– Я самаритянка. Неужели ты согласишься выпить воды, которую даст тебе самаритянка?
– Разве это не Иаковлев колодезь? Разве его вода не хороша для всех мужчин и для всех женщин?
Сепфора привязала к ведру веревку и опустила его в колодезь несколькими отрывистыми движениями, от которых дрожали мышцы ее обнаженных рук. Потом она стала поднимать ведро, и на этот раз задрожали ее груди. Она вытащила из-под юбки ковшик, зачерпнула воды и протянула Иисусу. Иисус с жадностью пил воду, продолжая сидеть. В тот самый момент вернулся Матфей. Иисус заметил его взгляд, но продолжал пить. Матфей подошел к Иисусу с каменным лицом. Затем пришли Иоанн и Симон-Петр. Женщина, несомненно, самаритянская проститутка, а их учитель пил воду, поданную ею! Симон-Петр прочистил горло.
– У нас есть еда, – сказал он, словно желая положить конец этой непристойной сцене.
Несчастен тот, кто на дороге презрительно обходит дикую смоковницу! Симон-Петр, ты, кого воспитывали в охраняемых садах! Иисус продолжал пить, а остаток воды вылил себе на ноги.
– А после того как путник утолит жажду, для чего нужен ковшик для воды? – спросила Сепфора.
– Одного путника не существует. Все люди – путники. А жажда, как и вода, есть дар Божий.
– Поистине ты говоришь как пророк, – сказала Сепфора. – А еще я слышала, что ты Мессия. Означает ли это, что с твоих уст больше не слетают обычные слова?
– Женщина! – вскричал Симон-Петр, подняв руку то ли негодуя, то ли угрожая.
Однако Сепфора только пожала плечами.
– Повторяю, я искала тебя. Но неужели ты вернулся, чтобы просто добавить несколько слов к тем, что уже есть в Книгах?
– Учитель, заставь эту женщину замолчать! – воскликнул Симон-Петр.
– Если ты не в состоянии услышать, что хотят сказать люди, – откликнулся Иисус, – как же ты заставишь их слушать тебя? – И, повернувшись к Сепфоре, заговорил с ней: – Кого ты ищешь? Если он не пророк и не Мессия, значит, это муж.
– Мой брачный возраст давно миновал, – сказала Сепфора. – Вечером, после того как ты покинул Скифополь, мне снилось, что мои руки дотянулись до звезд. Я их срывала и бросала в корзины, привязанные к моим бедрам.
Подошли Фома, Андрей и Варфоломей. Она посмотрела на молчавших учеников и повернулась к Иисусу.
– Нет, я не искала мужа. Я устала от мужчин, от всех мужчин, от героев и рабов, от этой бесчисленной армии, которая бродит между пеленками и саваном. Я устала от этих пожирателей золота и плоти. Я полагала, что ты действительно мог бы быть Мессией, поскольку ты, похоже, упал с неба, и я даже не знаю, что ты ешь. Но не золото и не плоть! Но ты и не священник, иными словами, не писец и не охранник Бога!
Она обвела дерзким взглядом учеников.
– Скажи им, Иисус. – Она знала его имя и назвала его по имени, что не осмеливался делать ни один из учеников! – Скажи этим мужчинам, которые идут за тобой, почему столько иудеев переходят в другую веру. Если бы они это знали, они не бросали бы презрительные взгляды на такую женщину, как я, или на тех, кто не скрывает свои испорченные сердца под филактериями, кто не смеется из страха показать свои гнилые зубы!
– А почему иудеи переходят в другую веру? – спросил Иуда Искариот с едва заметной улыбкой.
– Как зовут тебя? – обратилась к нему Сепфора.
– Иуда Искариот.
– Искариот! Мне требуется зеркало, человек! Разве ни у кого из вас нет зеркала, чтобы Искариот смог узнать, почему иудеи переходят в иную веру? – Наклонившись к Иуде, она произнесла: – Разве ты не видишь то, что способен разглядеть и ребенок? Разве ты не замечаешь, что ты больше не мечтаешь и не радуешься? Ты грустишь, Иуда! Мы, иудеи, устали от грусти! Ты дышишь страхом и предрассудками! Что этот человек делает у тебя, Иисус? – уже кричала Сепфора. – Он стоит не больше, чем доктора Закона, которые отворачиваются, едва заметив меня, поскольку сладострастие может сорвать с них чопорные маски!
– Эта женщина пьяна! – воскликнул Искариот.
Ученики ждали хоть слова, хоть жеста Иисуса. Дорогая Сепфора, чувствительная душа, сестра моя, нет, я не охранник Бога. Правда, этот человек скучен, но я не хочу унижать его, поскольку вполне возможно, что его глаза начали раскрываться. Она уперла руки в бедра.
– Я ухожу, – сказала Сепфора. – Но прежде вам скажу, в чем вы правы: вы идете вслед за этим человеком, который превосходит вас в тысячу раз. Он и в самом деле послан нам небесами. Я буду говорить это в городе.
К ученикам присоединились и зеваки.
– Ты точно Мессия? – спросил один из них. – Мессия, пришедший к самаритянам? Ты станешь нашим царем?
– Вы не нуждаетесь в царе, – ответил Иисус. – Вам необходимо лишь научиться разделять славу Господа.
– Если ты не Мессия, то кто же ты?
– Скажи им! Скажи им, что ты Мессия! – кричал Симон-Петр. – Он Мессия, – сказал он, обращаясь к толпе.
– Разве Бог не есть царь над всеми людьми? – спросил, повысив голос, Иисус, словно не слышал призыва Симона-Петра. – Почему вы столь нетерпеливо ждете прихода Мессии, иными словами, земного царя? Даже если он послан Богом, разве сможет Мессия сделать то, что вы не способны сделать сами? Лучше обратитесь к Богу, нашему истинному царю.
– Значит, ты не Мессия, – произнес другой. – Так что же тогда ты собираешься делать?
– Я принес вам Его слово, и я говорю вам, что настало время жатвы.
– Еще несколько месяцев придется ждать следующей жатвы, – возразил еще один. – А что пожнем мы?
– Если вам нечего пожинать, то только потому, что сеятель бросил зерна на ветер, а птицы съели их. Но если зерно было брошено в борозды, значит, ваши амбары будут ломиться от собранного урожая.
– О чем он говорит? – спросил какой-то мужчина, стоявший и толпе.
– Они не понимают тебя, – прошептал Симон-Петр, – скажи им, что ты Мессия!
– Один сеет, другой пожинает урожай, – продолжал Иисус. – Для вас настало время собирать урожай, который другие посеяли.
Ученики заволновались. Вдруг Искариот выкрикнул:
– Славьте Мессию!
Те, кто не расслышал слов о жатве и урожае, подхватили его призыв.
– Славьте того, кто принес вам слово Иеговы! Вместе с ним снимается великая заря!
Крики усилились. Иисус испытывал разочарование. Они не поняли его. Они прервали его и славили как того, кем он не был. Они радостно пожимали ему руки, но их одурачили. А сколько радости, Сколько ожидания читалось на лицах! Да как же можно было их разуверить?! Непонимание! Они принесли еду и уговаривали его остаться в Сихеме.
– Да, конечно, мы останемся, – уверял их Симон-Петр.
Но ради кого? Иисус искал глазами Сепфору, однако в этой толпе он был единственным, кто улавливал аромат морозника, хны и земли.
Иисус не вспоминал об этом эпизоде до тех пор, пока они не собрались покинуть город. Впрочем, во время пребывания в Сихеме он нечасто встречался с учениками, за исключением Иоанна, который постоянно держался подле него, словно прирученная газель. Молчаливый, отрешенный, с глазами, полными страха. Ученики же встречались с людьми, которые хотели понять, что он говорил, и убедиться, что он действительно Мессия. Они ели и пили по нескольку раз в день, а когда он призвал их к себе, они отнюдь не были трезвыми. С темными кругами под покрасневшими глазами, зевающие, они выглядели помятыми при холодном свете зимнего утра. Даже Фома, человек, умудренный опытом, и Иаков, обладавший от природы спокойным нравом, походили на сов, застигнутых врасплох ярким светом дня.
– У некоторых есть уши, но они не слышат, – саркастически произнес Иисус. – Возможно, некоторые из вас жаждут быть Мессией?
– Если ты не хочешь быть Мессией, нужно, чтобы кто-нибудь им стал, – сказал Искариот.
– Путь свободен, – ответил Иисус.
– Но я не умею лечить людей, – возразил Искариот.
– И это все? Я научу тебя. А другие, вы тоже хотите стать Мессией?
– Нам действительно хотелось бы знать, как лечить людей, – отозвался Матфей.
– Лечить людей, – повторил Иисус. – Ив этом состоит призвание Мессии?
– Это именно то, чего ждут люди, – сказал Варфоломей. – В Сихеме ты никого не вылечил. Это потому, что они самаритяне? Однако же ты разговаривал с одной из их женщин. С некой Сепфорой. Той самой, которая утверждает, что ты настоящий Мессия.
Иисус покачал головой.
– Пророк в своем отечестве всегда говорит против ветра, – сказал он.
Вылечи язву, избавь от хромоты, наложи повязку – и ты уже Мессия. Им нужен не только военачальник, но и хороший врач. Нет ничего странного в том, что Аполлоний отправился в иные края. Дела иудеев его не интересовали. Кудеснику только и остается, что хлестать менял в Храме. Иисус устал от них, в том числе и от этих четырнадцати. Это поняли проницательный Фома и чувствительный Иоанн. Ему будет лучше одному. Еще немного, и они, призвав на помощь вино, вынудят его стать Мессией. Он решил немедленно расстаться с ними. Но, возможно, со временем они научились бы…
– Мы отправляемся, – сказал Иисус.
По дороге в Капернаум им, разумеется, как всегда, устроили праздник. Группы, даже толпы людей несли лавровые ветви, подарки, еду, одежду, накидки, сандалии, деньги. Матфей всем подношениям вел учет. Люди слышали разговоры о том, что произошло в Храме. Некоторые придумывали невероятные подробности, утверждая, что Иисус будто бы отхлестал первосвященника и раздал деньги менял бедным. «Ты наделен духом Илии», – говорили одни. Другие настаивали на том, что это дух Иезекииля, третьи – что это дух Исайи, – смотря кому что нравилось. Вдруг Иисуса охватило желание уйти одному в Каппадокию. Диалог между ним и его учениками прервался, или, по крайней мере, приостановился после того ужина в Кане, когда люди твердо поверили, что он Мессия. Иоанн спросил его с лукавой улыбкой:
– Учитель, неужели ты будешь утверждать, что говорить против ветра – все равно что сеять против ветра?
Так подросток впервые прервал молчание, воцарившееся после ухода из Сихема. Все слышали вопрос и теперь ждали ответа.
– Возможно, я действительно плохой сеятель, Иоанн. Но зерна отборные.
– Зерна проросли, – сказал Симон-Петр. – Вскоре для тебя настанет время жатвы.
– Разумеется. Но жатва ничего не принесет ни мне, ни вам.
– Неужели мы ничего не получим? – удивился Искариот.
– Если урожай окажется хорошим, – ответил Иисус, – вас накормят.
– Кто?
– Дух, который будет заключен в вас.
– Только в нас?
– Достоин ли богач, отказывающий в куске хлеба бедным, Царства? А если этот хлеб – хлеб небесный?
– Даже для женщин? – спросил Иуда, сын Иаковлев.
– А разве женщины не созданы Богом?
– Но они пробуждают плоть и делают нас тяжелыми, – настаивал Иуда, сын Иаковлев.
– Если бы ты был женщиной, Иуда, разве ты не думал бы то же самое о мужчинах?
Они все же не могли забыть его разговор с Сепфорой.
– Но разве это не грех против духа… соединяться с женщиной? – спросил Симон-Петр.
– Неужели ты полагаешь, что Создатель хотел, чтобы жизнь продолжалась лишь в нечестивости? – ответил Иисус, немного повысив голос. – Когда мужчина и женщина лежат в одной кровати, любовь может соединить их души и вознести высоко над плотью.
Помолчав немного, Иисус добавил:
– Ты по-прежнему думаешь о той женщине, с которой я разговаривал в Сихеме?
Симон-Петр густо покраснел.
– Любовь – это один из источников духа, Симон-Петр. Ты должен думать о ней не как о завоевании, а как об отдаче. Если ты не в состоянии отдаться человеческому существу, как же ты сможешь отдаться Господу? Ведь Господь требует несравненно больше, чем человек.
– Похоже, ты считаешь, что у любви Божественное происхождение, – вступил в разговор Искариот. – Но когда двое мужчин утверждают, что любят друг друга, как это делают некоторые язычники, разве это не мерзость – согласно Левиту?
– Ты от меня требуешь осуждения, а не объяснения, – резко заговорил Иисус. – Если я должен ответить только тебе одному, напоминаю о том, что в Книге Самуила написано, что Давид и Ионафан заключили между собой торжественный союз, ибо каждый из них любил другого больше, чем себя самого. Левит осуждает блуд между мужчинами, как и любое другое проявление желания, не вызванного любовью. Но я хочу ответить вам словами Самуила: «Но пусть впаду я в руки Господа, ибо велико милосердие Его; только бы в руки человеческие не впасть мне». Кто из вас может присвоить себе право судить другого по тому, что он, как ему кажется, читает в его сердце? В ваших вопросах я вижу высокомерие, а не сострадание! Неужели мы боремся с фарисеями только для того, чтобы затем впасть в их заблуждения? Если бы только вы могли открыть свои души невидимому миру, который окружает вас!
Иисуса охватила ярость, и он уже закричал:
– Вот тогда вы увидели бы то, что помогло бы вам понять, насколько несерьезна ваша так называемая забота о соблюдении Закона! Здесь, вокруг этого стола, воздух наполнен страдающими душами, душами существ, которым Господь отказал в праве войти в Его царство, поскольку их сердца были черствыми и безжалостными!
Они испуганно посмотрели вокруг.
– Ты, Искариот, не владеешь искусством лечить других, однако сначала ты должен вылечить самого себя! Как вы сможете кого-либо вылечить, если вам недоступны высшие сферы, где сосредоточено могущество? Неужели ваши души не попытаются взлететь к этому могуществу только потому, что легионы нечестивых душ могут разорвать их на кусочки?
– Вот уж действительно неподобающие слова во время обеда, – сказал хозяин дома, пригласивший их к себе.
– Души мертвых не прилетают, чтобы мучить живых, – запротестовал Симон Зилот.
– Ты пытаешься нас запугать, – подхватил Варфоломей.
– Замолчите! – прикрикнул на них Фома. – Вы все несчастные невежи!
– Мы не позволим нас запугивать, – сказал Искариот.
Они встали, ругая Фому. Андрей, Симон-Петр и Иоанн тоже набросились на него с бранью. Один Иоанн краем глаза следил за Иисусом. Он с тревогой заметил, как дрожат руки его учителя, как тот побледнел, неподвижно глядя в одну точку. Он услышал, как Иисус прошептал:
– Да будет так!
Затем Иисус резко встал, вытянул руки, и пламя в светильниках резко заколыхалось, а потом погасло. От порыва ветра дверь захлопнулась, а связки чеснока и лука, висевшие под потолком, несколько раз качнулись. Ветер, и так холодный, стал казаться еще холоднее из-за свиста и стона, с которыми он закружился вокруг всех, кто находился в комнате.
– На помощь, учитель! – кричали одни.
– Помоги, Господи! – вторили им другие.
Но эти просьбы сменились криками отчаяния и страха, когда ветер начал вздымать волосы и трепать одежду. Испуганные крики слились с воем ветра.
– Учитель! – воскликнул Иоанн, прижимаясь к Иисусу.
– Учись! – сурово ответил Иисус. – Учись и молись!
И Иисус освободился от крепких объятий подростка. Он возвел руки к небу.
– О Отец всемогущий! – закричал Иисус. – Сжалься над ними! Сжалься над нами! Отправь их в их владения! Назад! Назад! Назад!
Закружились вихри, подняв пыль, лежавшую на потолочных балках. Кто-то открыл дверь. Утихли последние звуки. В темноте воцарилось гробовое молчание.
– Зажгите светильники, – сказал Иисус.
Старый слуга принес из кухни горящую головню и протянул ее Иисусу. Иисус зажег один светильник, потом второй…
Они лежали на полу, с головой укрывшись накидками, отчего комната походила на поле битвы, усеянное трупами. Первым осмелился подняться Иоанн. Один за другим ученики садились, а потом вставали, тревожно глядя по сторонам, словно боялись наткнуться взглядом на жуткое видение. Но их глаза натыкались лишь на осуждающий взгляд Иисуса. Взмокший от пота, он ходил из угла в угол.
– Это лишь частичка невидимого мира, – сказал Иисус. – Вы же достойны только низших сфер.
Иуду, сына Иаковлева, трясло как в лихорадке. Иаков вышел на улицу; его рвало. Симон Зилот застыл на месте, словно наглотавшись наркотиков.
– Возможно, теперь вы поймете, в каком мире я веду войну. Возможно, вашему разуму откроется, что такое истина.
– Другая истина, – прошептал Фома.
– Моему терпению пришел конец, – заявил Иисус. – Вы не более дальновидны, чем те, с кем, как вы утверждаете, боретесь. Вы видите оболочку, а не суть вещей. За кого вы меня принимаете? За предводителя шайки разбойников? Или за кудесника? Молитесь ли вы? Сомневаюсь. Вы произносите слова. Если бы вы молились, ваши души открылись бы Богу. Вы хотите, чтобы я был Мессией. Я не тот, за кого вы меня принимаете. Мессия придет, когда наступит конец всему. Он подобен пламени, вырывающемуся из сухого дерева. И тогда Сын Человеческий очистится от скверны.
Иисус вышел из дома в ночь. Никто не осмелился последовать за ним. Они остались в доме и провели большую часть ночи в молчании. Они молились – также молча.