Андрей не вернулся. Он объяснил позднее Симону-Петру, что был одновременно и возмущен, и оскорблен.

Иоанн пустился в дорогу вместе со своим братом Иаковом, Фома – вместе с Нафанаилом, Искариот – вместе с Симоном Зилотом, несмотря на предостережение Фомы, который считал, что их союз может навести людей на мысль, будто Иисус является зелотом. Симон-Петр ушел вместе с Матфеем, другой Иуда – с Филиппом, а Иаков, сын Алфеев, – с Фаддеем.

В первые дни пути новоявленные паломники совсем не разговаривали. Они все еще были слишком потрясены. В Наине Симона-Петра и Матфея приняли за нищих или соглядатаев, поскольку они все время молчали и озирались. В Кане Иоанна и Иакова приняли за сезонных работников и даже предложили им поработать на поле. На другом берегу Галилейского моря Иакова, сына Алфеева, и Фаддея приняли за отца и сына, поскольку они были немного похожи друг на друга. И только Искариоту и Зилоту удалось избежать недоразумений, поскольку их решительные лица свидетельствовали о том, что и тому и другому есть что сказать. При любом удобном случае, например при виде проходящего по улице нищего, Иуда бросал на Симона быстрый взгляд или толкал его локтем. «Физическая нищета», – начинал Симон; «…несравнима с нищетой духовной», – заканчивал Иуда. Люди соглашались с ними и вступали в разговор. Господь разгневался на Израиль из-за грехов Иерусалима – это была действенная тактика, поскольку галилеяне питали врожденное недоверие к обитателям Иудеи. Впервые Иуда и Симон применили такую тактику в Хоразине. Это случилось утром. В полдень их накормили, а вечером пустили на ночлег. На следующий день они окрестили одиннадцать человек, а через день – двадцать семь человек. На третий день новообращенные гурьбой толпились вокруг них на берегах Иордана, поскольку каждый хотел обезопасить себя – тем более что сделать это было так легко, – на тот случай если однажды силы Неба вызовут на последний бой силы Зла. Крещение представлялось им символическим очищением от грехов, к чему стремился каждый. Затем Симон и Иуда заявили, что действуют от имени Иисуса, который был там хорошо известен. Ведь это тот самый, о котором говорили, что он Мессия? Это он привел в ярость раввинов Капернаума, Каны, Наина и других городов? Да, да… И когда же произойдет битва Бога с Демоном? При этом вопросе женщины трепетали, признавались во всех грехах, а старики начинали громко читать нравоучения и просить Господа о снисхождении, а затем распевали молитвы из Книги Иова. Но только Господь знал день, когда чаша будет опрокинута.

– В этот день, – говорил Искариот, – каждый должен быть вооружен мечом Божьим и разрубить на куски своих врагов, будь то родной сын или родная дочь.

Иногда Иуда думал, что он лучший оратор, чем Иисус. А Зилоту приходилось опровергать слухи, что Иуда якобы на самом деле переодетый Иисус.

Подобные тактика и риторика посеяли в городах и деревнях страх, и это привело к тому, что каждый непременно хотел быть готовым к концу света. Итак, Иуда и Симон пробудили от сна Галилею. И у раввина Хоразина не было иного выхода, как одобрить их деятельность. Впрочем, на самом деле он не слишком возражал, чтобы ему таким образом выкручивали руки, поскольку после появления проповедников люди стали чрезвычайно набожными, а пожертвования синагоге посыпались как из рога изобилия.

Симон-Петр и Матфей, хотя и в меньшей степени окруженные харизматическим ореолом, сумели привлечь к себе внимание именно благодаря своей невзрачной внешности, которая вначале доставляла им определенные неудобства. Проявление заботы по отношению к каждому вызывало не только ответную заботу, но и уважение. Двое мужчин весьма зрелого возраста, пережившие, судя по их лицам, немало бед, но сохранившие благопристойные и благочестивые манеры, не могли не пробудить к себе интерес. Погибли ли их семьи в огне пожара? Разорили ли их ростовщики? Вот какие вопросы задавали себе женщины. В конце концов одна из матрон богатого квартала Каны, где они проповедовали, велела служанке разузнать о причине их печали. Симон-Петр возвел руки к небу, а Матфей понурил голову.

– О женщина, женщина! – воскликнул Симон-Петр. – Ты заставляешь вспоминать о злоключениях, которые покажутся смешными по сравнению с теми, которые нас ожидают в будущем!

Матфей сокрушенно покачал головой.

– А что нас ожидает? – спросила служанка, которую внезапно охватил страх.

– Гнев Божий! – плаксивым тоном ответил Матфей. – Горе той женщине, которая будет беременной! Горе богатому мужчине, который будет считать монеты, в которых он отказал бедным! Небо почернеет, воды рек покраснеют, а колосья, наливающиеся в полях, станут последними, которые предстанут взору человеческому! Ласточка будет искать убежища в кронах мертвых деревьев, а заяц будет тихо лежать под кустом, ибо все живые создания поймут, что пробил час Господень!

– О Боже всемогущий! – запричитала служанка и бросилась домой, поскольку не хотела больше слушать о таком страшном бедствии.

Едва войдя в дом, она принялась сеять беспокойство, настолько была напугана мрачными предсказаниями. Ее госпожа, привлеченная криками отчаяния и стенаниями, позвала служанку к себе.

Сохранившая еще следы былой красоты на четвертом десятке лет, госпожа сидела, скрестив ноги, на диване, заваленном подушками.

– А теперь, женщина, – обратилась она к служанке, – скажи, что тебя так взволновало? Соседи могут подумать, что здесь находится девица, у которой случился выкидыш. Кто эти мужчины, к которым я тебя посылала?

– Госпожа! – воскликнула служанка, обмахивая грудь соломенным веером, при помощи которого она разжигала в кухне огонь. – Это святые люди! Они открыли мне глаза на все те ужасы, которые ждут наш край! Небо почернеет, а реки станут красными от крови! Да сжалится над нами Господь!

– Почему это произойдет, женщина? – нахмурив брови, спросила госпожа.

– Из-за грехов Израиля, госпожа! Разве нам не известно, что эта страна обречена? Разве непристойность не выставляется напоказ перед лицом Господа, словно добродетель? Я слышу, как в могилах покойники гремят костями от ярости!

– Я не слышу, чтобы что-то гремело, если не считать булыжников в твоей голове. Кто они, эти предсказатели несчастий?

– Ученики Иисуса! Иисус! Мессия! – кричала служанка, впадая в еще более сильное возбуждение. – Господи, сжалься!

– Иисус, – задумчиво повторила госпожа. – Это тот, кто несколько месяцев назад присутствовал на свадьбе дочери Зеведея. Говорят, что в тот вечер он превратил воду в вино. Женщина! Успокойся и пригласи их в мой дом!

Приглашение было передано. Через час, когда вернулся хозяин дома, он увидел в кухне двоих мужчин. Они сидели с каменными лицами, словно должны были вскоре предстать перед судом. Он спросил, кто они такие и что делают в его доме. Симон-Петр и Матфей, не знавшие, что это хозяин дома, продолжали хранить молчание. Тут вмешались слуги и сказали, что это святые люди.

– Господин! Они знают будущее! Израиль ждет ужасное, жуткое будущее! – шепелявила кормилица хозяина беззубым ртом. – Госпожа велела накормить их.

И хотя связь между ясновидением неожиданных гостей и едой была невнятной, хозяин дома согласно кивнул. Пока слуги суетились и ставили на стол птицу, сыр, хлеб и вино, он рассматривал загадочные морщинистые лица Симона-Петра и Матфея.

– Мы из Капернаума, – решился наконец заговорить Симон-Петр. – Мы ничего не понимали в жизни до тех пор, пока Господь не привел нас к нашему учителю Иисусу…

– Иисус, – прервал его хозяин дома. – Так вы его ученики?

– Мы покорно следуем за ним, – ответил Матфей. – Нам достаточно было обратить на него взор, чтобы пелена спала с наших сердец, и услышать его слово, чтобы наш разум излечился от непонимания.

– Он в самом деле Мессия? – спросил хозяин дома.

– Мы полагаем, что это так, ибо видели, что он может, – ответил Симон-Петр. – Мы собственными глазами видели, как он призвал духи потустороннего мира и как вылечил больных, страдавших тяжкими недугами.

– Говорил ли он, что он Мессия?

– Его познания обширны, но на устах лежит печать тайны, – ответил Симон-Петр. – Он говорит только то, что может принести людям пользу.

Голодный Матфей буквально пожирал глазами еду, стоящую на столе, и хозяин дома это заметил.

– Угощайтесь, прошу вас, – сказал он.

Симон-Петр поднял руки и поблагодарил Господа за еду, которая была предложена от Его имени одним из Его служителей, затем попросил Господа благословить этот дом и его обитателей, а также своего учителя Иисуса, который удостоил его чести нести слово истины. Наконец он преломил хлеб и налил в чаши вина под жадным взором Матфея. Слуги не спускали с них глаз, боясь пропустить что-либо важное. Вскоре спустилась хозяйка дома, которой тоже хотелось посмотреть на учеников Иисуса. Женщины, скромно стоявшие в самом дальнем углу кухни, походили на фалангу верующих, присутствовавших при каком-то религиозном обряде. И лишь хозяин дома сохранял спокойствие, спрятанное под маской любезности.

– Я думал, что Иоканаан должен быть Мессией, – негромко сказал он, присаживаясь. – Я слышал, что ваш учитель Иисус не чурается ни общества женщин легкого поведения, ни пиров, которые в его честь устраивают служители Ирода. А вы, – добавил он с едва заметной улыбкой, – вы ведете себя так, как и должны вести себя ученики Иисуса, насколько я знаю. Например, вы не вымыли руки, прежде чем дотронулись до пищи.

Симон-Петр, уже собиравшийся отправить в рот, обрамленный всклокоченной бородой, маслину, положил ее обратно на тарелку. Женщины заволновались.

– Разве мы грязные, сын человеческий? – спросил он. – Разве один из нас страдает кожной болезнью? Разве ты заметил фистулу на моем лице или плешь на моей голове, свидетельство дурной болезни? Или же мы должны относиться к твоей пище как к священной? Следуешь ли ты обрядам фарисеев или же духу Второзакония?

– А разве мыть руки перед едой – это плохо? – спросил хозяин дома. – Разве плохо быть фарисеем? Разве наши священники – не фарисеи? Вы отвергаете наше духовенство?

– Мы никого не отвергаем, – продолжал Симон-Петр. – Однако не потому ли нас отвергают фарисеи, что чувствуют угрозу, исходящую от зари истины? Разве сова не улетает при первом же крике петуха?

– Я не ставлю под сомнение вашу веру, – мягко сказал хозяин дома. – Но страна буквально кишит пророками и кудесниками, о которых даже не знаешь что и думать. Я торговец и потому много езжу. За последние месяцы я не раз слышал о неком Симоне, который творит чудеса, например заставляет зеленеть сухие палки или высекает пламя подушечками пальцев. Меня даже уверяли, что по ночам этот Симон летает по воздуху и что он исчез в Сарепте на глазах своих учеников, чтобы появиться в Тире. В Дамаске я встретил замечательного человека по имени Досифай. Его окружали многочисленные ученики, среди которых были римские офицеры, набатейские князья, сирийские сановники и, поверьте уж мне на слово, иудеи. У меня не было ни желания, ни времени его слушать, однако меня заверили, что секрет его успеха заключался в том, что он учит, как достичь Божественного блаженства через то, что он называет – да простит меня Господь! – Высшим Духом Вселенной. Иудеи поклялись мне, что видели, как он парил над землей, а некоторые из них убеждены, что он будущий царь Израиля и мира. Они даже осмеливались называть его Мессией. Другие путешественники рассказывали мне о других учителях, например об Аполлонии из Тианы, которого встречали к востоку от Антиохии, и о неком Гермесе Сотере… Все эти люди творили чудеса и проповедовали знаменитые учения. Так чем же ваш учитель отличается от них? И зачем нам нужен новый учитель?

Симон-Петр и Матфей с волнением слушали эту скептическую тираду, произнесенную почти беззаботным тоном. Теперь они были вынуждены либо найти убедительный ответ, либо покинуть дом.

– В твоих словах уже содержится ответ на все заданные тобой вопросы, – начал Симон-Петр. – Появление всех учителей, которых ты назвал, доказывает, что люди ждут учителя. Однако ни один из них не является иудеем. Пусть они наделены всеми добродетелями, но они не говорят на нашем языке и не исповедуют нашу веру.

А почему люди ждут нового учителя? – продолжал Симон-Петр, положив руку на колено. – Потому что попран дух Закона, потому что мы живем под чужеземным игом и потому что Земля обетованная осквернена памятниками и статуями чужеземных культов. Неужели ты не понимаешь этого? Возможно, ты и много путешествуешь, но плохо знаешь свою страну.

– Вот ты упомянул имя Иоканаана, – подхватил Матфей. – Ты сказал, что думал, будто он Мессия. Но ведь Иоканаан сам объявил, что Мессия – это Иисус.

Хозяин дома покачал головой. Женщины вздохнули с облегчением, причем вздохи эти были хорошо слышны всем присутствовавшим. Матфею наконец удалось глотнуть вина. В кухне воцарилась тишина. Хозяин дома зашаркал ногами, и над полом взвилось т большое облачко пыли.

– Принесите еще вина моим гостям, – сказал он слугам, которые тут же бросились выполнять распоряжение. – Учиться можно всю жизнь.

– Да, учиться хорошо, – согласился Симон-Петр. – Ведь это означает, что ты всегда молод. Тебе, должно быть, известны слова из Мидраша: «Если нет детей, нет и последователей. А там, где нет последователей, нет и мудрецов. Без мудрецов нет учителей. Без учителей нет пророков, а там, где нет пророков, Бог не разрешает шехине спускаться». Да опустится шехина Господня на сей дом!

Хозяин дома встал.

– Кушайте и благодарите Господа, что он привел вас в этот дом, – сказал он. – Это ваш дом до тех пор, пока вам будет угодно.

Женщины радостно захлопали в ладоши, но хозяин дома сделал вид, будто ничего не слышит.

– Я стану первым, кого вы окрестите, – сказал он.

В доме было девять человек. На следующий день они все окрестились. А поскольку пример подал богатый торговец, через день почти все соседи изъявили желание совершить обряд. Раввин, тот же самый, который несколько месяцев назад хотел воспрепятствовать Иисусу, попытался сдержать их порыв, но напрасно. Он с пеной у рта доказывал, что ни в одной Книге не говорится, что грехи можно смыть водой. Он рьяно убеждал, что этот обычай явно взят из языческого культа. На собрании старейшин Каны его голос сорвался, когда он предостерегал от новшеств, которые подрывают традиции.

Старейшины вежливо кивали, но при этом заметили, что обряды очищения существовали задолго до крещения, что нет ничего плохого, если их применять для смывания других грехов, например прикосновения к женщине, очищающейся от нечистот, или к трупу. Они также напомнили, что соблюдение традиций не спасло Иерусалим. Некоторые из старейшин нашли способ заставить раввина з молчать – они начали громко распевать стихи из Книги Исайи:

«Умножению владычества Его и мира нет предела на престоле Давида и в царстве его, чтобы Ему утвердить его и укрепить его судом и правдою отныне и до века».

…Престол Давида! Раввин понял намек: даже старейшины верили, что Иисус был Мессией. Раввин хорошо знал, какие стихи предшествовали тем, что читали старейшины: в них говорилось о приходе наследника, который займет трон Давида. Но для раввина испытания на том не закончились. На следующий день на празднике (праздники явно не были раввину показаны), который устроил приятель торговца, приютившего обоих учеников, раввин заметил Симона-Петра и Матфея и сразу же направился к двери. Матфей загородил ему дорогу. Раввин побледнел. Он не хотел ввязываться в драку. Все внимательно наблюдали за происходящим. И тут раздался голос Симона-Петра, повеселевшего от вина славного города Кана.

– «Святынь Моих ты не уважаешь и субботы Мои нарушаешь, – говорил Иезекииль голосом бывшего рыболова. – Клеветники находятся в тебе, чтобы проливать кровь, и на горах у тебя едят идоложертвенное, среди тебя производят гнусность».

Раввин яростно оттолкнул Матфея и вышел.

– «Наготу отца открывают у тебя, жену во время очищения нечистот ее насилуют у тебя», – гремел голос Симона-Петра.

Не один из присутствующих подумал, что услышит проклятия и на улице. Однако вино сморило победителей. Тот, кто смотрел на небо, видел на фоне луны облака, бежавшие, словно трусы.

Фома и Нафанаил отправились в Гиппос. Так предложил Фома, поскольку в Гиппосе говорили на греческом языке, а бывший ученик Аполлония испытывал ностальгию по умным, содержательным беседам на этом языке. Он вовсе не надеялся, что им удастся окрестить многих в этом языческом городе Декаполиса, однако сумел убедить Нафанаила, что один окрещенный язычник стоит двух иудеев.

– Ты презираешь иудеев? – спросил Нафанаил.

– Они стали такими провинциальными! – пробормотал Фома. – Подожди, вот увидишь Гиппос и все сам поймешь. Улицы чистые и освещаются по ночам, а жители города не считают невежество добродетелью.

Видя, что Нафанаил растерялся, Фома добавил:

– Да, брат, Иисус – просвещенный человек, но раввины не в состоянии провести разницу между Сократом и горшком.

– Кто такой Сократ? – спросил Нафанаил.

– Теперь ты понимаешь, о чем я говорил, жалкий иудей? – с нежностью в голосе проговорил Фома. – Это очень известный греческий учитель, который утверждал, что дух должен освобождаться сам.

– А твой, Фома, дух свободен? Не слишком ли давят на него твои обширные познания?

Фома резко остановился.

– Послушай, – пылко сказал он, – чем больше ты знаешь, тем живее твой разум, чем живее твой разум, тем справедливее суждения.

Нафанаил обдумывал ответ Фомы до самого Гиппоса. До города они добрались уже в сумерках. Розовым было не только небо, но и каменные монументы, и статуи. В лучах заходящего солнца ярко блестело золото, покрывавшее их. Широкую улицу, по которой шли Фома и Нафанаил, освещали сотни факелов, отсветы пламени которых смешивались со слабым светом опускающегося за горизонт светила.

– Такое впечатление, будто купаешься в самосском вине, – сказал восхищенный Нафанаил.

Гиппос был первым римским городом, который он видел.

– От нас пахнет потом, пойдем в бани, – предложил Фома.

Они пересекли просторную площадь Ипподрома, над которой возвышалась цитадель, окрасившаяся в этот час в пурпурный цвет. Статуи обнаженных Аполлона и Геркулеса казались сделанными из плоти. Нафанаил покраснел. Когда они подошли к баням, Фома первым прошел под портиком и окунулся в ароматные испарения, спокойно взирая на еще более непристойные статуи. Нафанаил заставлял себя сдерживаться. Он спрашивал себя, действительно ли это бани, а может быть, дворец или языческий храм. Фома позвал одного из служителей, сирийца с мускулатурой борца, и обратился к нему властно и в то же время насмешливо, чем окончательно привел в растерянность своего спутника.

– Я хочу, чтобы ты поискал клиента, которому хотелось бы развлечься в обществе двоих образованных мужчин, пока он будет избавляться от последствий своего чревоугодия, – сказал Фома. – Если найдешь такового, в чем я не сомневаюсь, ибо он вознаградит тебя должным образом, скажи ему, что я много путешествовал, говорю на нескольких языках и знаю, как лечить подагру, ослабевшие члены и выпадающие волосы, а также могу вести спор о философии и даже преподавать ее, будь то стоицизм, эпикурейство, гностицизм или буддизм. И добавь, что я порвал с митраизмом и религией Исиды и понимаю в астрологии. Сможешь все это запомнить, сын человеческий? – спросил Фома, повторив свой вопрос на сирийском, а затем на греческом языке. – Когда найдешь такого клиента, заверь его, что воздашь ему должное за оказанную услугу.

Словно старая обезьяна, весь свой век лазавшая по деревьям, сириец сначала нахмурил брови, затем улыбнулся – и был таков. Нафанаил едва не терял сознание от увиденного и услышанного.

– Немного же надо, чтобы тебя смутить, – заметил Фома. – Я и медного асса не поставлю, чтобы узнать, как закончится твоя встреча с Демоном!

– Да ведь мы и так в аду! – выдохнул Нафанаил.

– Моли Бога, чтобы в аду было точно так же, – возразил Фома. – Это всего лишь общественные бани, где люди очищают свои тела и пытаются развлечься. А ты протри глаза, и, вне всякого сомнения, увидишь людей, нуждающихся в нас.

– Да ноги Иисуса никогда не будет в подобном месте! – заметил Нафанаил.

– В подобном месте были обе его ноги, – возразил Фома. – И не один раз.

Нафанаил с трудом подавил возглас удивления. Вернулся сириец в сопровождении человека, у которого кожа висела на костях, словно тряпка на жерди.

– Вот этот человек, – сказал сириец, указывая пальцем и вилообразной бородой на Фому.

Незнакомец неподвижно стоял в трех шагах, расставив ноги, то ли в ожидании вызова, то ли пытаясь обрести более устойчивое равновесие.

– Что заставляет камни катиться вниз с горы? – вдруг спросил он.

– Ветер или копыта козы, скажет тебе крестьянин. Зов нашей матери Земли, скажет тебе мудрец.

– А что заставляет камни останавливаться? – так же недружелюбно спросил незнакомец.

– Столкновение с более крупным камнем или их форма, скажет тебе человек, наделенный поверхностным умом. Замедление их бега, скажет тебе мудрец.

Незнакомец покачал головой.

– Если я брошу камень, когда сам буду вращаться вокруг собственной оси, по какой траектории полетит он, по круглой или по прямой? – снова спросил незнакомец.

– По прямой, если только ты не Титан, бросающий луну вокруг солнца, – ответил Фома.

– Прекрасно! – воскликнул незнакомец, вдруг улыбнувшись во весь почти беззубый рот и потирая руки. – Полагаю, ты не приписываешь движение камней сверхъестественным силам, например богам?

– Я незнаком с привычками богов, – ответил Фома, – но позволю себе заметить, что они очень капризные, и я знаю, что только безумцы могут делать ставки на их капризы. Кто осмелится сказать, что бог, бросив кости, не изменит их траекторию?

Старик рассмеялся, и кожа заходила на нем ходуном.

– Принеси нам медовухи и вина, – велел он сирийцу. И, обращаясь к Фоме и Нафанаилу, добавил: – А вы ступайте за мной!

Другой служитель помог Фоме раздеться. Нафанаил смотрел на жилистое тело своего спутника, беззастенчиво разглядывал волосы на ногах и животе. Его поразил контраст между загорелой шеей и бледной грудью и удручающее состояние гениталий, свисавших между белыми ляжками. Потом Нафанаил вздохнул и, ужасаясь, что почти добровольно нарушает собственные принципы, тоже разделся и сел рядом с Фомой на скамью.

– Меня зовут Ипполит, – представился гостям мужчина. – Я был торговцем до тех пор, пока не разбогател.

– Меня зовут Фома, я из Дидима, а моего спутника зовут Нафанаил, и он из Галилеи. Ты грек?

– Моя мать была гречанкой. Отец был сирийцем, а его мать – идумейкой с небольшой примесью набатейской крови. Почему ты об этом спросил?

– Ты говорил о богах, и я подумал, что ты не иудей, – с улыбкой ответил Фома.

– А ты иудей? Никогда не мог понять, почему иудеи так уверены, что Бог один, – сказал Ипполит. – В конце концов, если приходится верить в Божественные силы, то очень трудно запретить себе думать, что плодовитость женщины зависит не от тех же самых сил, что и дуновение ветра например. Мне кажется, что представления об одном Боге, ответственном за все, могут привести к опасной иллюзии, будто ты сам бог.

Мальчик, прислуживавший в бане, принес два кувшина – один с медовухой, второй с вином – и кубки из сирийского стекла.

– Выпейте немного медовухи, прежде чем пойдете париться, – предложил Ипполит. – Это помогает. Пей, юноша, – обратился он к Нафанаилу, – медовуха будит земные духи в человеке, а кто может похвастаться, что он человек, если боится встретиться с земными духами?

Фома до дна выпил свой кубок, Нафанаил, которому было не по себе, едва смочил губы в хмельном напитке.

– Боюсь, что не уловил сути твоих рассуждений, – продолжил разговор Фома. – Почему поклонение одному Богу влечет за собой иллюзию Божественной сути самого себя?

– Это легко понять, – заговорил Ипполит, вытягивая ноги, отчего кожа на животе у него чуть натянулась. – При существовании нескольких богов, мужского и женского пола, меньше опасности отождествления себя с ними, ибо всегда есть стремление наделить богов собственными чертами. Я, например, отдаю предпочтение Дионису, но не потому что он заядлый пьяница, который ведет разгульную жизнь, как вы могли бы подумать, а потому что он позволяет безумству, которое скрыто в глубине каждого из нас, вырываться время от времени на свободу. Я считаю весьма полезным давать волю своим глубинным порывам. Когда при случае мы даем волю демонам, мы побуждаем их расходовать энергию, а потом им требуется отдых, и они оставляют нас в покое. Другие питают склонность к Аполлону, Диане или Венере и также пытаются отождествить себя с ними. Но если существует только один Бог, с которым мы каким-то образом взаимосвязаны с первого и до последнего дня нашей жизни, в том числе и на рассвете сумерек, мы отождествляем себя не только с ним, но и со всем Божественным. Подобное отождествление тем более непреодолимо у иудеев, поскольку если они не поклоняются ему по всем правилам, то становятся добычей его антагониста, Демона. Иудеи, разумеется, боятся Демона и постоянно молят своего Бога оградить их от его проделок. Совершенно очевидно, что, по их разумению, этот Бог становится все более требовательным… Выпейте еще медовухи… Похоже, иудеи никогда не задавались вопросом, стал бы этот ненавидимый ими Демон менее агрессивным, если бы они воздали ему определенные почести, поскольку в конце концов он мог бы стать частичкой их самих, как и его враг.

По телу Нафанаила катились крупные капли пота, застревая между едва пробивающимися на груди волосками. Он так сильно сжал руками колени, что суставы фаланг побледнели.

– Похоже, твой спутник испытывает муки, – сказал Ипполит Фоме. – Он до сих пор рта не раскрыл, и, кажется, ему вот-вот станет плохо. Следует ли нам переменить тему беседы?

– Напротив! – воскликнул Фома. – Наша беседа словно гимнасий для его ума! Нафанаил должен дослушать нас до конца! Еще немного, и холодный бассейн разгонит его кровь!

– Возможно, если он немного поест, это пойдет ему на пользу, – предположил Ипполит, который искренне расстроился, видя недовольство и страдания Нафанаила.

Ипполит позвал сирийца и велел принести сушеной рыбы, сыр и маслины.

– Почему ты столь предупредителен со мной? – спросил Нафанаил с плохо скрываемым раздражением, но испытывая признательность за легкие закуски.

– Мальчик мой, – ответил Ипполит, смеясь, – хотя бы для того, чтобы доказать тебе, что скептицизм порождает больше дружелюбия, чем непреклонная набожность, и что несколько богов больше поощряют веротерпимость, чем один Бог.

Нафанаил покачал головой.

– Идите, пусть вам сделают массаж, – сменил тему разговора Ипполит, – и возвращайтесь сюда через час. Я угощу вас настоящим обедом. Ваше общество действительно доставляет мне удовольствие.

Войдя в нижнее помещение судария, Нафанаил стал так обильно потеть, что несколько человек сразу же обратили на него внимание.

– У этого юноши лихорадка? – спросил один из клиентов.

– Нет, он просто гневлив, – ответил Фома.

– Юность всегда гневается, – заметил мужчина.

– Он твой любовник? – спросил другой мужчина.

– Нет, – ответил Фома, улыбаясь.

Едва прозвучал последний вопрос, как Нафанаил выскочил из судария. Когда Фома нашел его в холодном бассейне, Нафанаил плавал с удвоенной энергией. Заметив Фому, он сел на бортик бассейна.

– Это место хуже ада, – угрюмо сказал Нафанаил.

– Ну что же, теперь ты знаешь, что такое ад, – спокойно заметил Фома, – ибо это тоже часть человечества, которое ты намереваешься завоевать.

В конце концов энергичный массаж, сделанный эфиопом с железными пальцами, улучшил настроение Нафанаила. Увидев ароматные бальзамы, Нафанаил было возмутился, но эфиоп даже слушать не хотел о массаже без применения бальзамов. Когда спутники вернулись к Ипполиту, Нафанаил вел себя почти любезно.

– Вижу, языческий обычай посещать римские бани избавил нашего юного друга от колючек и заноз, – сказал Ипполит. – Могу ли я спросить, что привело вас в Гиппос?

– Мы несем учение Иисуса, – ответил Фома.

– Кто такой Иисус?

Ученики изумленно посмотрели друг на друга.

– Неужели я сказал что-то из ряда вон выходящее? Я никогда не слышал об Иисусе, проповедующем свое учение, хотя знаю многих Иисусов Палестины.

– Этот Иисус – Мессия, – сказал Нафанаил, употребив арамейское слово, поскольку не знал греческого языка.

– Христос, тот, кто получил помазание, – пробормотал Ипполит. – Это ваш новый первосвященник?

– Нет.

– Значит, Рим назначил нового царя в одной из своих провинций? – спросил Ипполит несколько обеспокоенно.

– Нет.

– Тогда что вы подразумеваете под словом Христос? – удивился Ипполит. – Ведь помазание получают только первосвященники и цари!

– Он получит его, – ответил Фома.

– Следовательно, вы пророки, – заметил Ипполит. – Весьма любопытно, что только у иудеев есть пророки. Пророков нет ни у греков, ни у римлян, ни у парфян, ни у египтян. Иудеи всегда обращены в будущее, и теперь они ожидают нового царя.

Ипполит встал, и к нему тут же подбежал сириец, чтобы помочь одеться.

– Полагаю, наш обед не заставит себя ждать, – обронил Ипполит.

– Ты должен бояться Бога, – повысив голос, сказал Нафанаил.

– А ты, почему ты не боишься Зевса?

– Это не мой бог.

– А Иегова тем более не мой бог, – заявил Ипполит, – но я не угрожаю тебе молниями Зевса. Вера не исключает учтивости.

Ипполит протянул монету сирийцу, и тот принялся отбивать поклоны. Втроем они вышли на улицу. Вечер был прохладным и ясным. Они направились к дому Ипполита. Это был просторный и богато обставленный дом с множеством слуг. Обед уже был подан. Вино оказалось ароматным, рыба мясистой, птица нежной, хлеб вкусным. Нафанаил вновь помрачнел. Фома рассуждал о магии, духе и материи, благотворном влиянии глины на внутренности и различных музыкальных ритмов – на настроение. Искрометное остроумие, небрежность, с какой Фома ухватывался за какую-нибудь мысль и добавлял деталей, чтобы высветить ее целиком, прежде чем перечислить недостатки и окончательно отвергнуть, приводили Нафанаила в отчаяние – в отличие от Ипполита, который все больше восхищался свои новым знакомым. Юноша никак не мог понять, какую пользу могут принести все эти россказни о так называемой греческой культуре. Разве этот изящный скептицизм мог сочетаться с решительным победоносным неистовством посланника Господа, Мессии? Почему с тех пор, как они сели за стол, Фома только один раз упомянул об Иисусе?

Возлегая на покрытом ковром ложе триклиния, который, по римской моде, имелся в большинстве богатых домов, Фома, опиравшийся на локоть левой руки, догадался о мыслях своего спутника. Притворившись, будто любуется головой барана, вырезанной на алебастровом ритоне, он равнодушно сказал, что его юный друг, очевидно, ждет, что они обсудят причину их появления в Декаполисе.

– Вы уже говорили об этом в банях, – заметил Ипполит, – но неубедительно.

– Возможно. Мне сначала казалось, – продолжал Фома, – что это интересует только иудеев, вернее, некоторых из них. Мне также казалось, что это не будет интересовать богатых людей, таких как ты, Ипполит. Однако после долгих размышлений я изменил свою точку зрения. Религия не только служит опорой городов и империй, как в случае Рима. Она также является личным делом каждого, соприкосновением с бессмертным могуществом. Я бы сказал, что это вопрос совести, мой дорогой Ипполит. К тому же очень трудно успешно вести торговлю с более могущественными державами, если постоянно менять клиентов и метаться от одного воображаемого лика к другому» от Афины к Гере, от Аполлона к Дионису. В конце концов ты становишься несостоятельным. Божество – это не монета с двумя сторонами и не, как ты, похоже, думаешь, зеркало, висящее на небе.

Ипполит улыбнулся.

– Мой дорогой Фома, – заговорил он, – но вы, иудеи, именно вы сделали то, в чем ты упрекаешь нас, а мы к этому не имеем ни малейшего отношения! Вы превратили нашего Зевса в другого бога, наделенного в еще большей степени отцовскими чувствами, с той еще разницей, что ваш Зевс постоянно гневается. А отражение ваших страхов в небесном зеркале настолько поразило вас, что в результате ваши жизни превратились в нескончаемый трепет!

– Это правда, – выдохнул возмущенный Нафанаил.

– Возможно, мы и несуразные, – пошел на уступки Фома, – но мы к благу гораздо ближе, чем вы – к нематериальной сущности божества.

– По моему мнению, эти слова свидетельствуют либо о недостаточном уважении к другим религиям, таким как митраизм или религия египтян, либо об отсутствии знаний о них. Если ты считаешь наших богов слишком человечными, то Митру и Осириса можно назвать сверхчеловечными. Порой я боюсь, как бы человечные боги не стали более доступными и более снисходительными к простым смертным, чем грозные боги, такие как ваш. Доказательством верности моих наблюдений служит тот факт, что Декаполис наводнен иудеями, которые, устав от собственного страха, приехали сюда, чтобы вкусно поесть, насладиться радостями плоти и вином. Всем известно, что золотых дел мастера Декаполиса процветают исключительно благодаря продаже языческих амулетов иудеям, – сказал Ипполит, наливая себе вина. Повернувшись к Нафанаилу, он добавил: – Если ты разденешь иудейку и заглянешь под ее матрас, увидишь, сколько фигурок Ваала вместе с другими амулетами висит у нее на груди и сколько безымянных богов с возбужденным членом спят у нее под матрасом! Спроси у содержателей наших публичных домов, кто больше всего любит рабынь, едва достигших половой зрелости, особенно нубиек! Что это за вера, если…

– Нет! – крикнул Нафанаил.

– Да! – твердо сказал Ипполит. – Я знаю, о чем говорю. Что это за вера, которая заставляет человека враждовать с самим собой? Так или иначе, друзья мои, вы гонитесь за дурным зайцем. Те, в чьих руках сосредоточена власть, кто овеян славой, как ты и говорил, Фома, не станут слушать вас.

Ипполит выпил до дна свой ритон и вытер рот тыльной стороной кисти.

– Вам следует проповедовать среди нищих, больных, изгоев, преступников, рабов, проституток – среди всех тех, кому боги показывают большой палец опущенным вниз. Эти-то и надеются на приход освободителя. А мы, язычники, мы уже давно свободны.

В комнате воцарилось гробовое молчание. Казалось, оно опустилось даже на гирлянды, нарисованные на стенах, и на вышитую скатерть, покрывавшую стол. В ловушку молчания попали даже косточки куропаток и кувшины из сирийского матового стекла. Нафанаил сел, надел сандалии, поклонился и, ни слова не сказав хозяину дома, вышел. Фома тоже сел.

– Это был царский обед, – сказал он.

– Ничтожная честь твоему уму и простодушию твоего друга, – ответил Ипполит, глядя уже куда-то вдаль.

Нафанаил ждал Фому на улице, прислонившись спиной к стене дома. Фома остановился перед ним.

– Я в отчаянии, – сказал Нафанаил. – Я чувствую себя изможденным и грязным.

– Твоя вера весьма поверхностна, – сказал Фома. – Я же чувствую себя совершенно по-иному. Так или иначе, ноги становятся крепкими от хождения по каменистой земле. В противном случае человек при ходьбе начинает задыхаться, как ты.

– Я погиб! – закричал Нафанаил в ночную тьму. – Чем ты или кто-либо другой может утешить меня? Я сейчас спрашиваю себя, не безумец ли я и не развратник ли ты. А может, это Иисус безумец? А может, и то, и другое, и третье?

– Пойдем, – сказал Фома. – Что заставило тебя думать, будто Иисус безумец?

– Как?! – вскричал Нафанаил. – Ты разве забыл, что он сказал в доме Симона-Петра? Ты что, забыл? Что он пришел, чтобы натравить сына на отца! И при этом утверждал, что он – грядущее совершенство!

Нафанаил вздохнул.

– И зачем я только испортил себе жизнь?!

Они вышли на одну из широких, хорошо освещенных улиц Гиппоса. Мимо проходил юноша, который вел за собой осла, нагруженного охапками цветов, предназначенных, несомненно, для изготовления душистых эссенций. Юноша погладил осла и дал ему морковку. Нафанаил горько заплакал.

– Почему я решил следовать за человеком, который хочет настроить меня против моего отца и из-за которого я могу закончить свои дни в тюрьме?! Моя жизнь текла так мирно…

– Никто не заставляет тебя следовать за ним, – заметил Фома.

– Я любил его.

– Возможно, твоя любовь была несерьезной. Это случается.

– А ты, почему ты следуешь за ним?

– Это длинная история, – сказал Фома, покачав головой. – У него есть ключ…

– Какой ключ?

– Поймешь ли ты? Божество действительно должно родиться в нас.

– Ценой жизни?

– Для чего нужна жизнь, если на нее нельзя ничего купить?

– Почему он так изменился после того, как вернулся с гор?

– Иоканаан был арестован и, скорее всего, будет казнен.

– И что?

– Иоканаан мог бы быть Мессией. Теперь остался один Иисус. Он понимает, что не время колебаться или сомневаться. Надо играть свою роль. И Иисус прав, утверждая, что пришел восстановить сына против отца. Все отцы будут верны старой религии.

– Старой религии?

– Иудейская вера бьется в агонии.

– Но разве мы больше не иудеи?.

– Полагаю, что иудеи должны измениться, – произнес Фома. – Нас ждут трудные времена.

Они добрались до Ипподрома. В воздухе пахло лошадиным навозом.

– А мы так никого и не окрестили, – сказал Нафанаил.

– Зато нам преподали хороший урок. Богатые не станут слушать нас, в этом Ипполит прав. Завтра мы отправимся в бедные кварталы.

– Я хочу спать, – сказал Нафанаил. – Я бы уснул и спал до самой смерти.