Разве мы не можем предпринять решительных мер и покончить с проститутками?

Вопрос пролетел, словно камень, через всю Грановитую палату, залитую солнцем, и, казалось, больно ударил по лицу начальника охраны Храма. Начальник обернулся. За все годы службы в охране первосвященник впервые упомянул о проституции. Правда, этот первосвященник, Каиафа, был еще слишком молод. Его тесть, Анна, никогда бы не позволил себе задать подобный вопрос.

– В донесении, переданном тебе, – продолжил Каиафа деланно равнодушным тоном, – как, впрочем, и мне, говорится, что в прошлом году насчитывалось примерно три тысячи проституток, не считая мальчиков и юношей, которые составляют одну пятую всех тех, кто торгует своим телом. В этом году их насчитывается уже четыре тысячи. И если все останется по-прежнему, через несколько лет на Пасху в Иерусалиме будет столько же проституток и проститутов, сколько и иерусалимлян в течение года. Я спрашиваю тебя: что мы в состоянии сделать?

Лицо начальника охраны исказилось недовольной гримасой.

– Это очень деликатная проблема, – сказал он.

– Действительно, – с едва заметной иронией в голосе согласился Каиафа.

– Во-первых, – продолжил главный охранник, – как установить, что та или иная женщина либо тот или иной мужчина занимается проституцией? Для этого необходимо застать их на месте преступления и засвидетельствовать, что они торгуют своим телом за деньги.

– Ну так застань! – сказал Каиафа.

– Ваше святейшество, в моем распоряжении находится менее пятисот охранников. Во время Пасхи мне потребуется в десять раз больше, чтобы каждую ночь обходить Иерусалим и все окрестные луга и холмы.

– Ты можешь начать с тех, кто красит глаза и носит одежду из прозрачных тканей.

– Могу ли я? – переспросил главный охранник с притворной улыбкой. – Дети нескольких уважаемых членов Синедриона переняли эту моду и оправдывают это тем, что будто бы сурьма, которой они подводят глаза, хорошо защищает их от миазмов. Полагаю, тебе не хотелось бы, чтобы я арестовал сына уважаемого члена Синедриона на Пасху или в любое другое время, не правда ли?

Каиафа вспомнил о собственных шурьях и племянниках и недовольно скривил губы. И все же надо было положить этому конец. Первосвященник приказал начальнику охраны сообщить ему, по крайней мере, имена тех, кто вел себя вызывающе.

– Кроме того, – продолжил главный охранник, – необходимо учитывать, что на Пасху приезжает много язычников, которые способствуют процветанию города. Если они не получат… услуг, к которым привыкли в других городах, они начнут досаждать нашим дочерям, женам и, раз уж ты упомянул их, мальчикам и юношам. Конечно, они окажут этим язычникам сопротивление, но рано или поздно деньги сыграют свою роль. Единственным последствием необдуманной охоты на проституток станет еще большая развращенность наших граждан и удорожание плотских услуг. А пока все остается по-прежнему, мы страдаем от меньшего зла. Возмутительный разгул продлится всего лишь три недели, а затем, когда гости разъедутся, все стихнет, не нанеся городу никакого ущерба.

– Понимаю, – хмуро сказал Каиафа. – Можешь быть свободен.

Однако начальник охраны не спешил уходить, дерзко глядя на Каиафу.

– Ты хочешь что-нибудь добавить? – спросил разгневанный первосвященник.

В этот момент вошел Годолия. Главный охранник бросил на него взгляд, и его лицо довольно просияло.

– Да, ваше святейшество, я хочу кое-что добавить. Я не только воздержусь от большой охоты на проституцию, но и не буду проявлять чрезмерного усердия в поисках тех, кто ведет себя неподобающим образом.

Годолия закрыл глаза, стараясь скрыть раздражение.

– Моим людям весьма затруднительно арестовывать известных граждан, предающихся плотским утехам, скажем, на кровле дома а потом выслушивать, будто бы они стали жертвами видения. А теперь я удаляюсь, ваше святейшество!

И начальник охраны вышел.

– Что он этим хотел сказать? – спросил Каиафа.

– Прискорбный случай, – пробормотал Годолия. – Один из наших уважаемых собратьев. Ты меня очень обяжешь, если не станешь спрашивать, как его зовут. Я пришел, чтобы поведать тебе о других проблемах. Иисус покинул Капернаум после того, как устроил там скандал, подробности которого мне сообщат позднее. Большинство учеников ушли от Иисуса. Среди них есть двое весьма подходящих для осуществления разрабатываемого нами плана. Это Фома Дидим и Иуда Искариот. Первый, кажется, уроженец Милета, что во Фракии, а второй родился в Иудее. Мне донесли, что несколько дней назад, после того как Иисус совершил сомнительное чудо, иными словами ходил по водам Галилейского моря во время бури, он обратился к жителям Капернаума с кафедры синагоги. То, что он говорил, было совершенно непонятно и походило на богохульство. Я не слишком доверяю слухам, однако ни малейших сомнений не вызывает то, что Иисус несколько раз повторил, будто он – хлеб вечности и что все жители Израиля и мира должны есть его плоть и пить его кровь, чтобы обрести вечную жизнь. Его мать, сводные братья и, как я уже говорил, большинство учеников, а также основная часть слушателей покинули, возмущенные, святое место…

– Хлеб вечности! – воскликнул ошеломленный Каиафа. – Хлеб вечности/ Но это же речи язычника! – через мгновение добавил первосвященник, хлопая себя ладонью по бедру.

– Так или иначе, но это не речи иудея, и из-за своих людоедских призывов Иисус остался в одиночестве. Эти сведения передал нам специальный посланник раввина синагоги Капернаума, добавив от себя несколько подробностей о поведении учеников, – сказал Годолия. – Искариот – зелот, который уже имел два года назад дело с нашей охраной из-за кражи, жертвой которой стали два римских легионера. Так этот Иуда утверждает, будто убил легионеров, однако нам известно, что это всего-навсего бахвальство. Мы предполагаем, что Иуда присоединился к Иисусу только потому, что разочаровался в движении зелотов, которое, разумеется, теперь обречено, а также потому, что он не сумел возглавить шайку зелотов, промышляющую где-то в Иудее. Надеюсь, я убедил тебя, – продолжал Годолия, внимательно всматриваясь в лицо своего нового патрона, – что это сорвиголова и неудачник. А вот Фома – прямая ему противоположность. Он образованный человек, который много путешествовал и говорит на нескольких языках. Раввин Капернаума относится к нему с опаской, поскольку Фома может намного лучше, чем он, цитировать Книги, причем цитировать точно и к месту. Этот Фома, принявший иудейскую веру, – нам сообщили, что его мать была иудейкой, – следует за Иисусом после случайной встречи в Антиохии несколько лет назад. А поскольку Фома искал себе учителя, он стал зависимым от Иисуса до этого скандала в синагоге. Вот два человека, из которых нам необходимо выбрать одного, – подытожил Годолия, наливая себе воды.

– Известно ли нам, почему эти люди расстались с Иисусом? – спросил Каиафа, в очередной раз убедившись, что его тесть был прав, настояв на том, чтобы он оставил при себе Годолию: Годолия был наделен проницательностью и ясным умом.

– Да, мы располагаем некоторыми сведениями. Иуда во всеуслышание заявил, что Иисус лишился рассудка и что он не только никогда не сможет освободить Израиль от господства римлян, но будет еще больше способствовать его закабалению, если к нему примкнет еще хотя бы один такой же, как он. Что касается Фомы, то у него с Иисусом возникли разногласия по поводу философских высказываний о плоти и хлебе, о крови и вине.

– А остальные?

– Я проанализировал их поведение, исходя из имеющихся у нас сведений, и отбросил всех по двум основным причинам. Во-первых, они галилеяне и остались в Галилее. И, хотя они не согласны с Иисусом, они ни за какие деньги не станут брать на себя грех и помогать своим врагам арестовывать того, кто был их учителем. Во-вторых, они слишком молоды и лишены честолюбия, чего нельзя сказать об Искариоте и Фоме Дидиме. Иуда никак не связан с Галилеей; и мысль предать своего учителя не покажется ему такой уж дикой. Фома – это прирожденный бродяга, и никто не упрекнет его в неверности.

– Но ты, конечно, предпочтешь кого-то одного, – сказал Каиафа который еще не вник во все тонкости взаимоотношений с подчиненными и осторожно проверял лояльность и компетентность Годолии.

– Сейчас мы подойдем к этому вопросу, – проговорил Годолия шагая из угла в угол. – Что для нас главное? Мы, конечно, не предложим тому или другому просто взять и предать своего учителя. Все они нас ненавидят. К тому же у этих жуликов есть собственные понятия о чести. Они усмехнутся и пошлют нас куда подальше. Значит мы должны им сказать, что нам необходим сильный человек, который возглавит распавшуюся группировку вместо Иисуса, не способного на это.

– Мы им скажем это? – спросил ошеломленный Каиафа.

– Да, именно так, – подтвердил Годолия. – Нам жизненно необходима хорошо организованная группировка мятежников, действующая исключительно по религиозным мотивам. Это позволит нам восстановить контроль над Иудеей, потому что мы тоже считаем неприемлемым, что провинцией, где находится Храм, управляет язычник. Мы дадим понять, что несколько приговоров, вынесенных во время Пасхи за нравственное разложение, несколько скандалов, арест нескольких известных проституток сотворят чудо, то есть приведут к восстанию. И это будет веским аргументом при переговорах с Римом. Мы представим дело так, будто администрация прокуратора представляет собой угрозу, поскольку она бездействует. В любом случае, немыслимо, чтобы Святой Город находился под властью язычника, в то время как северными провинциями управляют иудеи, Ирод Антипа и Ирод Филипп. Мы также намекнем, что, когда Иерусалим был под властью Ирода Великого, отца обоих тетрархов, спокойствию в городе никогда ничто не угрожало.

Каиафа заерзал на кресле. Он все больше изумлялся. Но и восхищался тоже. Годолия был бесподобным советником. Анна был прав, настояв на том, чтобы оставить его!

– Но неужели ты думаешь, что они проглотят наживку? – спросил первосвященник.

– Проглотят ли они наживку? – переспросил Годолия оскорбленным тоном. – Да все это вполне правдоподобно! Если во время Пасхи вспыхнет восстание и Синедрион своей властью восстановит порядок, более или менее красноречивый посредник без труда убедит Рим, что возвращение к прежнему положению вещей отвечает интересам империи, то есть римляне должны отозвать прокуратора и передать светскую власть первосвященнику, который одновременно станет князем Иудеи.

Годолия пристально вглядывался в лицо Каиафы, а Каиафа, в свою очередь, внимательно следил за выражением лица Годолии. Первый хотел убедиться, что его правильно поняли, а второй пытался определить границу между ложью, при помощи которой они должны будут убедить отщепенца, и настоящим политическим планом.

– И все это действительно правдоподобно? – спросил Каиафа. – Но почему один из учеников Иисуса согласится играть в игру, в результате которой преимущества получим исключительно мы?

– Если эти люди смелые и патриотично настроенные, – заговорил Годолия, – чего нельзя полностью исключать, они не смогут остаться равнодушными к плану, успех которого приведет к освобождению страны из-под ига Рима и возвращению иудеям власти над Иерусалимом и Иудеей. Если окажется, что они всего лишь честолюбцы, мы предложим им какую-нибудь почетную должность, хотя бы в Синедрионе. Необходимо помнить, что это разочарованные бродяги, люди, стоящие вне закона, угнетенные из-за пораженческих настроений, и поэтому они с неподдельным интересом выслушают любое предложение, которое поможет им восстановить свое достоинство.

– Но они заявят, что мы всегда были их врагами! – сказал Каиафа.

– Ерунда! – откликнулся Годолия, – Мы напомним им, что не стали вмешиваться, когда они избивали торговцев в Храме, хотя могли их сразу же арестовать.

Годолия улыбнулся.

– А ведь это благодаря мне мы проявили себя столь терпеливыми! Надо всегда иметь запасной выход!

– Но это, однако, похоже на побасенку, – сказал Каиафа.

– Вовсе нет.

– Ты издеваешься надо мной?

– Вовсе нет, ваше святейшество.

– Неужели ты действительно думаешь, что я, первосвященник, смогу стать князем Иудеи?

– А разве это не случилось лет двадцать назад? – ответил вопросом на вопрос Годолия. – Как я уже сказал, достаточно предоставить Риму доказательства верности и убедить Тиверия, что он лично заинтересован в поддержании мира и спокойствия в Иудее и Иерусалиме.

– Ты был и, полагаю, остаешься верен моему тестю. Почему же ты не рассказал ему о такой возможности?

– Новая, ситуация порождает новые возможности. Ситуации которая сложилась сейчас, прежде не существовало. Иисус, его ученики и их последователи представляли собой сплоченную силу. Теперь обстоятельства изменились, и мы должны этим воспользоваться. Возможно, я таким образом попытаюсь отомстить Пилату за оскорбление, нанесенное Анне. Возможно, результатами моей мести воспользуешься ты. Ты ведь член дома Анны.

– А ты?

– Я? – Годолия помолчал. – Ты хочешь узнать, какую награду получу я? Но разве за тридцать лет моего служения Синедриону и Храму хотя бы один человек заметил за мной честолюбивые устремления?

– Значит, ты предложишь Искариоту или этому фракийцу собрать шайку Иисуса в Иерусалиме и вызвать там во время Пасхи волнения, которые мы сумеем усмирить. Но не слишком ли велик риск? Ведь мы можем оказаться во власти Пилата и даже Ирода, который только и мечтает занять трон своего отца в Иудее.

– Так бы оно и случилось, если бы восстание поднял Иисус, поскольку он непредсказуемый и неконтролируемый человек. Но восстание, которое возглавит наш человек, – это совершенно другое дело. Наш человек, которым мы, разумеется, будем тайно руководить. Пилат не осмелится вмешаться в сугубо религиозное дело. Впрочем, чтобы сбить прокуратора с толку, мы сначала организуем беспорядки в Храме, такие, что будет ясно: они перекинутся на город. Это испугает Пилата. Мы можем, например, повторить инцидент, происшедший на базаре. Власть Пилата не распространяется на Храм. Именно по этой причине нам разрешено иметь собственную охрану.

– Мне не хотелось бы, чтобы мы позволили нашему воображению увлечь нас слишком далеко, – сказал Каиафа, уже не вникавший в суть теоретических рассуждений Годолии. – Предположим для начала, что тот или иной из учеников Иисуса попадется на крючок. Как нам это поможет арестовать Иисуса?

– Все очень просто. Тот, на кого падет наш выбор, должен будет присоединиться к Иисусу после его появления в Иерусалиме и сообщить нам о времени и месте, где мы могли бы застать его врасплох.

– Но это так сложно, – заметил Каиафа. – Я спрашиваю себя, не будет ли проще воспользоваться услугами наших соглядатаев. Учитывая, что ученики бросили его, Иисус перестал быть опасным. Мы могли бы без труда его арестовать, ни у кого не вызвав беспокойства.

Годолия удивился. Потом его охватило разочарование. Да, Каиафа не был искушенным политиком!

– Почему ты молчишь? – спросил первосвященник.

– Ваше святейшество, если Иисус больше не опасен, тогда я не понимаю, почему мы так заинтересованы в его аресте. Если же он опасен, тогда мне представляется слишком рискованным полагаться на наших соглядатаев. Найти Иисуса среди двухсот пятидесяти тысяч человек, приехавших в Иерусалим на Пасху, – все равно что искать иголку в стогу сена! Предположим, что нам не удастся вовремя схватить его и у него будет возможность поднять настоящий, серьезный мятеж, с которым мы не сможем справиться» И тогда мы окажемся в тупике! Заслуга в восстановлении порядка целиком и полностью будет принадлежать Пилату.

– Похоже, ты думаешь, что Иисус по-прежнему опасен.

– Да, он опасен. Не стоит думать, что у него больше нет власти, если его покинули ученики. Его имя по-прежнему тысячи людей в Иудее и даже в Иерусалиме считают символом объединения.

– Хорошо, хорошо, – пошел на уступки раздосадованный Каиафа. – Воспользуемся услугами одного из этих учеников. Мы предложим ему занять место Иисуса. А потом?

– Напряжение ослабнет, – ответил Годолия.

– Ослабнет? Ослабнут мои глаза! – вскричал Каиафа, сбегая с помоста с таким проворностью, что Годолия искренне удивился этому. – Ты прекрасно знаешь, что Иисусу покровительствует Пилат! Ты ставишь под угрозу мое положение! Анна уже потерял должность по этой же самой причине.

Каиафа пришел в неописуемую ярость.

– Несколько минут назад ты сам сказал, что Иисус по-прежнему опасен и что он способен собрать вокруг себя тысячи людей, – продолжал первосвященник. – Если мы арестуем его, то нам придется иметь дело не только с Пилатом, но и с тысячами людей, которые будут осаждать ворота Храма! – Каиафа погладил себя по бороде и немного успокоился. – Мы можем арестовать Иисуса только тогда, когда дискредитируем его. Теоретически ты прав, предлагая поставить во главе его движения вместо Иисуса другого. Но, судя по твоему описанию его учеников, такая возможность исключена! Иуда Искариот – настоящий разбойник, а Фома – пустой мечтатель. Ни один из них не обладает необходимыми качествами, чтобы стать преемником Иисуса. Так или иначе, празднование Пасхи начинается через шесть дней, и у нас нет времени для осуществления плана который требует долгой и тщательной подготовки.

«Иногда власть придает мудрости, – подумал Годолия. – Я не продумал данный аспект проблемы».

Однако в душе Годолия чувствовал, что прав, добиваясь ареста Иисуса.

– Ваше святейшество правы, – согласился Годолия. – Факт остается фактом; если на Пасху вспыхнет восстание, ситуация станет неконтролируемой и особенно опасной для первосвященника. Необходимо обезвредить Иисуса, а сделать это можно, только если мы арестуем его. Значит, нужно встретиться с Пилатом.

– Встретиться с Пилатом, – повторил Каиафа, зашагав из угла в угол.

– Ему будет непросто отправить в отставку одного за другим двух первосвященников. И можно представить дело так, что он понесет перед Римом ответственность за следующую альтернативу: либо арест Иисуса, либо возникновение беспорядков.

Годолия пригладил бороду.

– Пилат прекрасно знает, что за ним следят соглядатаи Ирода Агриппы, который плетет интриги и в Иерусалиме, и в Риме. Пилат обязательно проявит осмотрительность.

– А нельзя ли… тайно убить этого Иисуса? – предложил Каиафа.

– Слишком рискованно. Это означало бы восстановить против себя Пилата. И потом, как его найти? Нам нужен доносчик!

– Предположим, мы его арестуем. Что мы будем с ним делать потом?

– Мы будем судить его по нашим законам, – ответил Годолия. – Именно в этом состоял план Анны, который нашел поддержку большинства в Синедрионе.

– Я знаю, – сказал Каиафа. – Мы приговорим его к смертной казни. – Первосвященник вздохнул. – Слишком рискованная затея.

– Либо это, либо хаос, – возразил Годолия.

– Знаю, – отозвался Каиафа.

– Как только все закончится, мы сможем отправить наших представителей в Рим.

– Зачем? – спросил Каиафа.

– Чтобы убедить Рим, что только первосвященник, став князем Иудеи, способен обеспечить порядок, – ответил Годолия.

– Ах да, князь Иудеи, – проговорил Каиафа, не слишком веря в подобную возможность. – Начнем с начала. Кого мы выберем из учеников-отщепенцев?

– Искариота.

– Именно так я и думал, – сказал Каиафа. – Приведите его сюда.

– Это нетрудно сделать. Он скрывается в Вифании. Я посулю ему прощение.

Каиафа, у которого вдруг начался приступ мигрени, осторожно покачал головой.

На следующий день Иуду доставили в Храм. Выглядел он неважно и то и дело озирался по сторонам. Его арестовали, когда он уже спал. Ему не дали времени даже связать волосы на затылке, и теперь они торчали во все стороны.

– Оставьте нас, но далеко не уходите, – приказал Годолия охранникам, доставившим Искариота.

Повернувшись к Искариоту, который искоса смотрел на первосвященника, Годолия сказал:

– Если бы три года назад ты совершил кражу не в Храме, а в другом месте, ты бы попал в руки римского правосудия. Впрочем, мы в любой момент можем передать тебя римскому правосудию, поскольку ты обворовал римлян, которым продал медные амулеты, выдав их за золотые и облегчив тем самым кошельки своих покупателей. Более того, ты утверждал, будто убил этих римлян.

Иуда исподлобья смотрел на Годолию, понимая, что сейчас ему предложат сделку.

– Было бы искренне жаль, – продолжал Годолия, – если бы человек, который верил, что боролся за освобождение своей страны от римского ига, окончил бы свою жизнь на римском кресте за пустяковый проступок. Вот уж, действительно, Божественная ирония, когда великие устремления терпят крах из-за тривиальных поступков! Лев, пронзенный стрелой охотника, потому что шип, застрявший в лапе, не позволил ему спастись бегством; коршун, кувыркающийся в небе, стремительно падая, потому что съел отравленную крысу! – Годолия хмыкнул. – Скажи нам, Искариот, ведь Иисус выгнал тебя, потому что уличил еще в одной краже? И что же ты украл?

– Почему тогда вы не судите меня? – спросил Иуда с вызовом. – Даже преступник имеет право на справедливый суд! Я не вступаю в сделки с такими людьми, как вы! Вы и римляне действуете заодно!

– Прекрасно, – сказал Каиафа. – Годолия, зови охрану.

Годолия направился к двери.

– Подождите! – крикнул Иуда.

Годолия остановился.

– Нет, зови охрану! – повторил Каиафа.

Годолия взялся за ручку двери.

– Подождите! – снова крикнул Иуда.

– Чего ждать? – спросил Годолия.

– Вы чего-то хотите? Что вам нужно?

– Мы чего-то хотим! – насмешливо воскликнул Годолия. – Какая дерзость! Я действительно сейчас позову охрану. Этого человека, ваше святейшество, ждала смерть на кресте, а он осмеливается утверждать, будто мы от него чего-то хотим!

– Сжальтесь! – взмолился Иуда, падая на колени. – Сжальтесь! Скажите, что я должен сделать.

Годолия подошел к Иуде.

– Для начала, Иуда Искариот, оставь этот высокомерный тон. Вероятно, ты очень умен. Твое презрительное отношение и надменность не приведут ни к чему хорошему.

Иуда опустил голову.

– Почему ты ушел от Иисуса?

Иуда, по-прежнему стоя на коленях, закрыл глаза и запрокинул голову, словно почувствовал резкую боль.

– Я… разочаровался, – прошептал он. – Жестоко разочаровался. Я был возмущен.

– После истории с плотью и хлебом, не так ли?

– Вам многое известно, – сказал Иуда. – Да, из-за нее. Но не только.

– Что же еще? – спросил Каиафа.

– Поскольку вам многое известно, вы должны знать и об этом, – ответил Иуда, и в его голосе вновь звучала запальчивость.

– Мы хотим услышать от тебя.

Искариот сел на пол.

– Поражение, – сказал он. – Все, за что бы я ни взялся, терпело поражение. Зелоты обречены на поражение. Они даже не сумели создать единую организацию. Удар кинжалом здесь, удар кинжалом там… Это ни к чему не приведет. Я надеялся, что Иисус объединит в провинции достаточно сил, чтобы уничтожить всю систему, таких важных шишек, как вы, и римлян. А он начал говорить, будто его съедят…

Иуда вздохнул и стал заламывать руки, словно не знал, что с ними делать.

– Столько многолетних усилий и надежд развеялось как дым! Последний возможный предводитель, который добровольно подставляет шею палачу… Вы не можете этого понять. Никто не может.

Иуда, сидя перед двумя обвинителями, имел жалкий вид.

– Почему я помешал вам позвать охрану? На что я могу надеяться кроме смерти? Позовите охрану!

Каиафа словно завороженный смотрел на Иуду. «Душу легко можно понять издали, – думал он. – Ее можно описать несколькими фразами, и все кажется ясным. Это и хорошо, и плохо. Этот человек – порядочный, а вот этот – нет. Но если рассмотреть человека вблизи…» Каиафа представлял Иуду грубым разбойником, но он ошибся. Иуда вызывал к себе интерес.

– Ты хочешь освободить Израиль, – не то утвердительно, не то вопросительно сказал первосвященник. – Но ты плохо информирован.

Иуда никак не отреагировал на слова Каиафы.

– Я говорю с тобой, – сказал Каиафа.

– Я слышал. Я плохо информирован.

– Не отступайся. Помоги нам.

– Помочь вам?!

– Нам, важным шишкам.

Иуда скорчил презрительную гримасу.

– Иисус идет в Иерусалим, не так ли?

– Полагаю, что так.

– А теперь напряги воображение. Менее чем через неделю Иисус придет в город. Как раз начнется празднование Пасхи. Он начнет говорить, и к нему сбегутся любопытные. Люди утверждают, что он Мессия и каждое его слово есть откровение. Он будет призывать устраивать беспорядки. Вы сожжете Храм, прогоните священников и тому подобное, ты понимаешь? И что потом произойдет, я тебя спрашиваю?

– Восстание.

– Совершенно верно, – сказал Каиафа примирительным тоном. – Мятеж. Убийства. Улицы, залитые кровью. Пожары. И что тогда сделают римляне? Они, разумеется, вмешаются и станут душить и кромсать все, что шевелится. Порядок будет восстановлен. Кто же окажется в выигрыше? Римляне! Разве тогда может идти речь об освобождении Израиля? Иерусалим и Иудея еще больше будут изнемогать под тяжким римским игом. Однако это можно предотвратить.

– Как?

– Помоги нам арестовать Иисуса. Ведь ты уже отрекся от него Иуда встал. На его лице появилось брезгливое выражение. Охваченные беспокойством, Каиафа и Годолия наблюдали за ним.

– Знаешь что, Годолия? – неожиданно произнес Каиафа. – Мне это больше не интересно. Этот человек хочет повысить ставки. Что у него зажато в руке, спрашиваю я тебя? Ничего! Конопляная веревка или гвозди. Но у него есть принципы. Иуда Искариот – это почтенный человек. Разве ты так не считаешь? Он вполне сможет защитить себя, когда попадет в руки римлян. Мы недостойны вести с ним переговоры, не правда ли, Годолия? Значит, нам следует исполнить его пожелание. Зови охрану!

Иуда побледнел и сжал зубы.

Взгляд Каиафы стал предельно жестким.

– Даю тебе последний шанс, – сказал первосвященник. – Наше время стоит дорого, Иуда. Твое время тоже ценится высоко, поскольку ты можешь спасти свою жизнь за несколько минут. Подумай хорошенько на этот раз. Знаешь, Иуда, в чем заключается твоя проблема? Ты похож на наполовину спелые, наполовину гнилые гранаты. С одной стороны, ты заурядный воришка, с другой – тот, кто хочет видеть Израиль свободным от цепей рабства. С одной стороны, ты честолюбивый и беспринципный главарь шайки, с другой – ты веришь, что, если сумеешь свергнуть нынешнюю власть, это станет благом для Израиля. Загвоздка, Иуда, в том, что ты мелкий тиран. Ты не наделен способностями, необходимыми, чтобы стать вожаком, ты не можешь очаровывать. Ты слишком грубый человек. Твои речи примитивны, нос похож на луковицу, руки и ноги говорят о твоем крестьянском происхождении, а походка у тебя – как у неуверенного в себе человека. У тебя нет будущего, Иуда, – завершил свою обличительную речь Каиафа, сочувственно качая головой. – Если ты не используешь свой шанс и не поможешь нам, ты пропал.

Каиафа посмотрел на Годолию. Первый помощник был несказанно удивлен, он явно недооценивал первосвященника.

– Мы твой шанс, Иуда Искариот, – продолжил Каиафа. – Если ты поможешь нам арестовать Иисуса, сможешь попытаться занять его место. Я не хочу сказать, что ты возглавишь маленькую группу, шедшую за ним последние несколько дней. Я говорю обо всех его последователях, обо всех тех, кто составляет толпу, которую он привел в возмущение в Капернауме. Это удовлетворит твое честолюбие, не так ли?

Иуда слушал его, сохраняя невозмутимость.

– Однако необходимо, чтобы это принесло пользу и нам, Иуда. Ты спрашиваешь себя, как ты сможешь оказать нам помощь, заняв место нашего врага. Тем не менее это очень просто: ты будешь обличать не лицемерие, а страх. Напрасно ты полагаешь, что мы сообщники римлян. В подобную басню верят лишь слабоумные и невежды. Пилат ненавидит нас, Ирод тоже. Если бы мы действовали с римлянами заодно, мы не нуждались бы в твоих услугах, а слова и поступки Иисуса не вызывали бы у нас беспокойства. Когда ты займешь его место, тебе надо будет просто оплакивать несоблюдение Закона, которое вызвано присутствием чужеземцев на нашей земле.

– Но ведь зелоты делают то же самое! – сказал Иуда. – А Иисус собрал вокруг себя столько людей не потому, что он только что-либо оплакивает, но и потому, что творит чудеса.

– Зелоты похожи на мух, нападающих на шакалов, – ответил Каиафа. – Но мухи еще никогда шакалов не убивали. Вот почему они терпят поражение. Что касается чудес, то кудесники и самозванцы тоже творят их, однако их не принимают за мессий. Мы вполне могли бы попросить Симона Волхва занять место, которое предлагаем тебе. Симону очень хочется, чтобы его считали Мессией.

– Симон отрекся от своего еврейства, – заметил Иуда. – Он ничем не может быть вам полезен.

– Именно поэтому мы и обращаемся к тебе, – вмешался в разговор Годолия. – Ты должен сделать то, чего не сделал Иисус Четко и ясно говорить, что восстановишь традиции, объединяющие венец Израиля и первосвященство.

– Но это в определенном смысле делает и Иисус, – сказал Иуда.

– Возможно, но его устремления обречены на провал, если он намеревается стать царем и первосвященником. Для этого необходимо, чтобы он уже был либо царем, либо первосвященником Но он ни тот ни другой. Следовательно, он узурпатор.

Иуда задумался над словами Годолии. В конце концов, первосвященник и его приспешник не приглашали Иуду, чтобы обсудить с ним правовые вопросы.

– Что я должен делать? – спросил Иуда.

– Надо лишить его власти, которую он установил над толпой то есть отстранить от публичной жизни. И поэтому ты вернешься к Иисусу и будешь рассказывать нам всю подноготную. Обо всем остальном мы позаботимся сами. А затем ты продемонстрируешь свои таланты. Ты волен выбрать любой способ действий. Главное чтобы ты не нападал на Храм и священников и не допустил кровопролития, – ответил Годолия.

Немного помолчав, он добавил:

– Как бы то ни было, у тебя нет выбора.

– И вы не выдадите меня римлянам?

– Поскольку ты нам помогаешь, мы пренебрежем собственными интересами. Не бойся, мы не ведем двойную игру.

Иуда напряженно думал.

– Ты ошибаешься, – заговорил Каиафа, – если полагаешь, что речь идет о сделке: твоя свобода против предательства. Речь идет о спасении Израиля.

Иуда, казалось, удивился.

– Мы хотим, чтобы ты все правильно понял, – сказал Годолия. – Человек, от которого необходимо избавиться, – вовсе не глашатай Израиля. Если на него и была возложена особая миссия, он не выполнил ее. У него были ученики, но он их растерял. Если он придет сюда на Пасху и начнет произносить речи, которые ты уже слышал, речи о необходимости быть съеденным, он опорочит не только себя, но саму идею Мессии. Мы не можем с этим смириться. Да ты и сам не смирился с этим.

Если бы мы были такими коварными, как ты думал еще несколько минут назад, – продолжал Годолия, придав своему лицу искреннее выражение и встав против Иуды, – мы не стали бы предпринимать никаких мер. Пусть приходит, обращается к толпе, пусть говорит, что его плоть есть хлеб вечной жизни. И тогда он за несколько часов лишится всей той власти, на завоевание которой потратил три года. Правда, его могут побить камнями!

Иуда кивнул, и стало очевидно, что он колеблется.

– Предположим, Иисус прибегнет к хитрости и воздержится от подобных речей. Однако он все равно взбудоражит толпу и вызовет беспорядки. Иными словами, ничего не изменится. Ведь тебе, Иуда, хорошо известно, он теперь считает себя погибшим, вернее, жертвой. Иначе зачем он сравнивает себя с ягненком, которого приносят в жертву на алтаре? Повторяю: мы не можем допустить, чтобы столь героическая личность, как Мессия, подверглась осмеянию. Ни один иудей этого не допустит. Сейчас, когда ты обрел ясность мысли, ты сам понимаешь, насколько пагубна деятельность этого человека.

Иуда вновь кивнул. Но уже более убежденно.

– Очень хорошо понимаю, – хрипло сказал он.

– Ты свободен, – сказал Каиафа.

Иуда направился к двери.

– Иуда! – окликнул его Годолия.

Иуда обернулся. Годолия держал в руках кошелек.

– Чтобы собрать людей, тебе понадобятся деньги. Возьми. Тридцать серебряных динариев. Этого должно хватить.

– Это слишком много, – сказал Иуда.

– Они тебе понадобятся.

Годолия дошел вместе с Иудой до двери, сказал охранникам, что тот свободен, и плотно закрыл дверь.

– Ну, что ты думаешь? – спросил Каиафа, теребя бороду.

– Дело сделано.

– Я все спрашиваю себя, не был бы тот, другой, Фома, более искусным вербовщиком? – задумчиво произнес Каиафа.

– Неужели мы хотим погрязнуть в философских спорах относительно определения Мессии? – удивился Годолия.

– Теперь надо приготовиться к встрече с Пилатом, – сказал Каиафа.

Первосвященник встал и направился к двери, которую Годолия распахнул перед ним. Там Каиафу поджидали два левита и доктор Закона – необходимо было рассмотреть сложный случаи: вольноотпущенник, ставший богаче своего прежнего хозяина, предлагал крупную сумму, чтобы тот разрешил ему жениться на своей дочери.

– Завтра, – отрывисто бросил Каиафа, торопившийся скрыться в своих покоях.

Он так резко перебросил накидку через плечо, что золотые кисточки, украшавшие кайму, заколыхались, словно молчаливые колокола.