Даже не два, а три человека в мгновение ока приняли решение идти за Иисусом. Вскоре и другие, несомненно, последуют их примеру. Когда Иисус начинал говорить, все замолкали. Более того, люди внимательно вслушивались в каждое слово, произнесенное им. Иисус обладал властью, а значит, был обязан говорить. Говорить, не имея возможности иначе разбудить этот народ, давно погрузившийся в сон. Не читать молитвы, нет. Говорить! Молитвы читали раввины, и все заранее знали, что они произнесут. Иоканаан привлекал к себе внимание, поскольку его слова были иными. Иисус не пророчествовал, он говорил.

«Если бы я был раввином, – думал Иисус, – мне тоже пришлось бы читать молитвы. Или молоть всякий вздор».

Откуда начать? Только не с Иудеи. Слишком сильное влияние на нее оказывал Иерусалим, и там Иисусу не дали бы ни малейшей возможности говорить откровенно. Следовало начать с севера, с Галилеи, поскольку Иисус знал ее лучше всех остальных провинций и еще потому, что влияние саддукеев, фарисеев из Храма и двора Ирода не распространялось столь далеко. Затем Иисус отправится в Иерусалим. А дальше? Он не знал. Слишком узкой была тропинка, разделявшая вооруженное сопротивление зелотов и полное подчинение Иерусалиму. Так или иначе, духовенство сразу поймет, что теряет власть. Когда произойдет первое столкновение, можно будет выработать последующую тактику. Иисус не сомневался, что дело дойдет до насилия.

Филипп принял решение присоединиться к Симону и Андрею. Но разве кто-нибудь достоверно знал, что им двигало – многолетняя усталость, горячая кровь, внезапное озарение?

Через два дня они отправились в путь. Братья Иисуса дали им осла, еды, денег. Мария же преподнесла сыну уже давно приготовленный подарок: платье, сотканное без единого шва. Лидия обула Иисуса в новые сандалии. Она едва знала брата, но любила его в память об отце. С какой нежностью она склонилась к его ногам! А Лизия? Краснея, она сказала, что подарила ему левую сандалию, а Лидия – правую. Иисус улыбнулся. Сестры еще сильнее покраснели и нервно засмеялись. Им хотелось плакать. Не сдержавшись, сами не зная почему, они вдруг разрыдались.

Мария простилась с сыном последней.

– Я горжусь тобой, – сказала она.

Путешественники прибыли в Иерусалим вскоре после полудня и заночевали там. Затем они намеревались посетить Бетель, Сихем, Самарию, Наин, Тарихею, Тивериаду, Магдалу, Капернаум… Они поужинали в трактире и там же сняли две комнаты. Во время ужина в трактир вошел какой-то человек. Он попросил немного уксуса, чтобы смазать рану, зиявшую на ноге. Удивленный Иисус узнал в мужчине ученика Иоканаана и окликнул его. Он пригласил мужчину разделить с ними трапезу и спросил, почему тот приехал в Иерусалим. Мужчина ответил, что не мог последовать за своим учителем из-за гноящейся раны. Он то и дело с беспокойством смотрел на рану, глубокую и воспаленную так сильно, что почти вся щиколотка была багрового цвета.

– Следовать за ним? – переспросил Иисус.

– Разве ты не знаешь? Вскоре после твоего отъезда Иоканаан решил отправиться в Самарию, чтобы возвестить о приходе Мессии.

Неужели ученик Иоканаана притворялся, будто не знал, что этим самым Мессией был не кто иной, как тот человек, с которым он так непринужденно разговаривал? И какими же должны быть ученики, которые столь легкомысленно относятся к убеждениям своего учителя? Иисус даже перестал обращать внимание на еду и принялся пристально вглядываться в ученика Иоканаана. Мужчине стало не по себе от изучающего взгляда, и он повернул голову, словно бросая вызов.

– Мессия – это ты, не правда ли? – спросил он, дернув подбородком.

– Я в это не верю.

– Мы думали, что Мессия – сам Иоканаан.

Трактирщик принес уксус. Иисус осмотрел рану, затем попросил трактирщика приготовить смесь из льняного масла и муки. Когда смесь была готова, Иисус добавил в нее немного меда, нанес ее на кусок полотна и приложил его к ране, закрепив на ноге мужчины. Он посоветовал ученику Иоканаана лежать до тех пор, пока краснота не исчезнет, а потом еще три дня прикладывать к ране листья подорожника. Растерявшиеся Андрей, Симон и Филипп заканчивали ужин, храня угрюмое молчание.

– Где ты этому научился? – спросил Филипп.

– Когда путешествовал… Весьма полезно знать, что излечивает тело, а что – душу. Человек, у которого ранена нога, не в состоянии слышать слово Господа. Равно как и пьяный человек.

Ученик Иоканаана остался к словам Иисуса совершенно равнодушен.

– Разве наше тело не принадлежит Демону? – спросил он. – Разве мы, попадая в ловушку похоти, не попадем в ловушку гнили, источника всех нечистот? Разве мы не должны покарать свое тело, чтобы свершился процесс очищения?

– Разве ты вел счет святым людям, отличающимся благочестивым поведением, и больным людям, которых относишь к нечестивцам? – возразил Иисус. – Да или нет? Веришь ли ты, что тебя спасет гниющая нога? Веришь ли ты, что обряд крещения, совершенный Иоканааном, позволил телу избавиться от всех недугов? Веришь ли ты, что больное тело укрепляет могущество духа?

– А если тело одержимо страстью? – спросил ученик Иоканаана, заметно нервничая.

– Святой человек, который испытывает страсть к своей супруге, невиновен, иначе Моисей и Давид стали бы образцом греховности. А ты впал бы в грех, верша суд над своими предками и считая их виновными, – ответил Иисус. – Бойся хитроумных проделок Демона, который хочет внушить нам, будто мы ангелы!

– А если мужчина не женат? – не успокаивался ученик Иоканаана.

– Если мужчина не в состоянии обуздать страсть, он не должен оставаться холостяком.

Ученик Иоканаана низко опустил голову, взял хвост жареной рыбы, оставшийся на тарелке, не торопясь съел его и встал.

– Возможно, ты вылечил мою ногу, но замедлил мой шаг – сказал он, недобро улыбаясь и опираясь на здоровую ногу. – Кто убедит меня, что ты сам – не проделка Демона?

Иисус пожал плечами и налил вина в свой кубок. Но ученик Иоканаана не торопился уходить.

– Ты сказал моему учителю, что ты не Мессия. Но кто ты?

– Человек на службе Господа.

– Значит, – продолжал ученик, – ты человек, стоящий ниже моего учителя, человек, равный мне, поскольку мы оба служим Господу. Но что способны совершить люди, такие как мы, не ведомые Мессией, без такого человека, как Иоканаан? Ничего! Ничего, сын человеческий, ничего!

– Да что позволяет себе этот наглец! – вскричал возмущенный Филипп.

Ученик Иоканаана бросил на Филиппа насмешливый взгляд.

– Послушай, – сказал Иисус, – существует разница между взрослым и ребенком. Взрослый знает о законах природы, установленных Господом, в то время как ребенок удивляется, почему виноградная лоза не плодоносит зимой, а овцы не несут яиц. Ребенок живет в постоянном ожидании чуда.

– Что ты хочешь этим сказать? – садясь, спросил ученик Иоканаана.

– Послушай, – продолжил Иисус. – У нас были лицемерные священники, которые полагали, будто сумеют обойти Закон Моисея, играя словами, лишенными всякого смысла. Это вызывало горечь и разочарование. И тогда нашлись отчаянные люди, которые считали, что вина за лицемерие целиком и полностью лежит на римлянах и что, проломив несколько римских черепов, они успешно решат проблему. Иными словами, они были похожи на детей, начинающих пинать ногами стол, на который наткнулись. Римляне не несут ответственности за лицемерие нашего духовенства. Кроме того, существовали набожные люди, полагавшие, что недовольный Господь уничтожит Палестину и весь остальной мир, словно Он в своей бесконечной мудрости похож на базарного торговца, который, рассердившись, что ничего не сумел продать за целый день, собирает свой товар и отправляется на боковую. И твой учитель Иоканаан, и я сам, мы жили среди этих людей, ожидавших конца света с минуты на минуту. Все это детские игры. Пора бы уже повзрослеть.

– Что ты хочешь еще мне сказать?

– Что приход Мессии – это одно из тех чудес, каких ждут дети.

– Не хочешь ли ты сказать, что Господь не будет вершить чудеса? Что Он не пошлет нам Мессию?

– Никто не может знать, как поступит Господь. Я хочу сказать только, что, если все мужчины и все женщины ожидают чуда, чтобы восславить Господа в своих сердцах, это не значит, что чудеса должны совершаться каждый день, а Мессия – представать перед очами каждого поколения. Чудеса вершатся только по непредсказуемой воле Господа. Вера – вот единственное повседневное чудо.

Иисус налил вина ученику Иоканаана.

– А ты, – немного подумав, сказал ученик, – что ты намереваешься делать? Проповедовать, как раввин, не имеющий синагоги? Разве люди поверят тебе, если ты не покажешь им знак Божественного могущества, наподобие Иоканаана, который вздымается ввысь, когда молится?

– Именно это я и собираюсь проверить, – ответил Иисус. – Восток наводнили кудесники. Не знаю, привели ли они к Богу хотя бы одну заблудшую душу.

– А что должен, по-твоему, делать я?

– Когда твоя нога заживет, возвращайся к своему учителю.

Мужчина встал, недоуменно покачал головой и вышел.

Симон, Андрей и Филипп пребывали в задумчивости.

– Ты идешь вперед, не раскрывая секретов, – сказал Филипп, сидя с закрытыми глазами. – Ты говорил нам, что от тебя не стоит ожидать ничего важного, но тем не менее…

Филипп открыл глаза. Возле них стоял молодой человек. Худой, насупившийся, с горящими глазами.

– Прости меня, – заговорил он, – но я слышал твой разговор с тем человеком. И я понял, что ты тот, о ком я слышу вот уже на протяжении нескольких недель. Можно мне присоединиться к вам? Меня зовут Нафанаил.

– Чем ты занимаешься, Нафанаил?

– Если это можно назвать занятием, – сказал, улыбаясь, Нафанаил. – Я сын раввина. Однако мне пришлось заняться торговлей. У меня есть брат, который уже стал раввином.

– Почему ты хочешь следовать за нами?

– Я хочу следовать за тобой, – уточнил Нафанаил.

Он обвел невидящим взглядом стол. Иисус налил ему вина.

– Я слышал, как ты говорил, – повторил Нафанаил. – Ты есть сама свобода. Прежде я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь говорил так же, как ты. В своей жизни я еще ни разу не поступил так как мне хотелось. Я давно не испытывал таких потрясений, как сейчас, когда услышал тебя.

– А еще? – продолжал настаивать Иисус.

– Пора бы уже повзрослеть.

Тлеющая головешка, которую, чтобы она вспыхнула, надо просто поднести к огню.

– Я не вправе запретить тебе следовать за нами. Возможно, тебя постигнет разочарование. Но как бы то ни было, добро пожаловать! Это Андрей, Симон и Филипп.

Четверо. Несомненно, появятся и другие. А он сам, что он собирается делать? Очевидно, говорить. Вибрации его голоса разбудили тех, кто видел дурной сон. Затем он, вероятно, предпримет решительные меры.

На следующий день пятеро мужчин пересекли границу Самарии. Ночью они вошли в Сихем, город, который в ту пору называли также Сихаром.

– Сихар! – пробормотал Симон, вспомнив избитую шутку, согласно которой название самаритянского города происходило от арамейского слова, означающего «пьянство».

– Сихар, город пьяниц!

– Перестань, – сказал Иисус. – Они молятся тому же Богу, что и мы, хотя и считают священными другие места.

– Самаритяне! – презрительно бросил Симон. – Разве ты не знаешь, что кусок хлеба, поданный самаритянином, еще более нечистый, чем свинина?

– Я ел свинину и самаритянский хлеб, – возразил Иисус, возмущенный таким проявлением нетерпимости. – Не будь более фанатичным, чем священники Храма!

– Учитель! Ты ел свинину и самаритянский хлеб и осмеливаешься говорить об этом вслух?! – воскликнул удивленный Андрей.

Нафанаил и Филипп никак не отреагировали, услышав признание в грехе, упомянутом во Второзаконии: употребление в пишу мяса нечистого животного.

– Раньше свинину запрещали есть, потому что выращивание свиней обходилось слишком дорого. Свиньи не пасутся на полях, как разрешенные Законом животные. Их надо кормить зерном. Именно по этой причине египтяне не стремились разводить свиней.

– И самаритянский хлеб! – прошептал Андрей, в то время как Филипп спрашивал у встречного прохожего, нет ли поблизости трактира, который содержит грек или сириец.

– Хватит! – крикнул возмущенный Иисус – Вы остановитесь на ночлег скорее в доме язычника, чем в доме иудея-самаритянина, поскольку ваши отцы и отцы ваших отцов из-за пустяков поссорились с самаритянами!

Иисус обратился к прохожему и объяснил, что произошло недоразумение и что они ищут трактир, которым владеет самаритянин.

– Такой трактир есть на соседней улице, – ответил прохожий.

Иисус, не дожидаясь своих спутников, решительно пошел в нужном направлении. Если они сейчас не пойдут за ним, значит, они вскоре оставят его. Но они, пусть и нехотя, пошли за своим учителем.

Трактирщик вытер стол. Андрей и Симон продолжали ворчать, утверждая, что не проглотят и кусочка самаритянской пищи.

– В год, когда я родился, – заговорил Андрей, угрюмо насупив брови, – они осквернили Храм, забросав костями Святую Святых накануне Пасхи. В тот год Пасху не праздновали.

– Так или иначе, Храм – это средоточие беззакония, – откликнулся Иисус, первым делая глоток самаритянского вина.

– Неужели ты рассчитываешь проповедовать слово Божье, говоря людям, что ты ел свинину и что самаритяне – добрые иудеи? – допытывался Симон. – Да тебя побьют камнями, и нас заодно.

– Мул всегда остается мулом, – холодно произнес Иисус.

Однако ел он один. Его спутники довольствовались финиками и вином.

Когда Иисус поел, трактирщик подсел к нему за стол, наклонился и спросил, пристально глядя Иисусу в глаза:

– Почему ты, иудей, ешь мой хлеб и при этом не плюешься? Я слышал, о чем говорили твои спутники, но и твои слова я тоже слышал. Чем же ты отличаешься от них?

– Возможно, я помню пословицу, которая гласит, что Господь ненавидит того, кто разжигает вражду между братьями.

– Значит, теперь мы братья?

– Разве мы не молимся одному Богу?

Трактирщик задумчиво вытирал стол.

– А из-за чего мы поссорились тогда? – прошептал он.

– Из-за слов, – ответил Иисус. – И потому что и те и другие считали, что могут присвоить себе божество. Иначе говоря, мы все были высокомерными и преисполненными гордыни.

– Но разве сейчас мы не такие?

– Возможно, наступило время осознать, что мы не являемся собственниками ни божества, ни его слов.

Андрею, Симону, Филиппу и Нафанаилу было неприятно слушать этот разговор.

– Ты ел свинину, – продолжал трактирщик.

– Да, я ел свинину.

– Ты пьянствовал.

– Нет. Но разве не Бог создал свиней? Или он создал их только для римлян?

– Почему же и вам, и нам, самаритянам, запрещено есть свинину?

– Ты уже слышал почему. Неразумно выращивать свиней, поскольку они дорого обходятся.

Трактирщик скрестил руки на груди и на этот раз обратился сразу к пятерым мужчинам:

– Что творится в Палестине? Отшельник по имени Иоканаан заявляет, что Мессия уже пришел и что его зовут Иисусом. Иудей, здравомыслящий человек, признается мне, что он ел свинину, и это меня нисколько не возмущает. Что же происходит?

Трактирщик воздел руки к небу, а затем медленно опустил их.

Иисус размышлял. Иудеями овладело беспокойство, вот и все. Вернувшись из комнаты для омовений, где он довольно долго приводил себя в порядок, поскольку в дороге они очень запылились, Иисус увидел, что Нафанаил, опустив голову, прислонился к стене.

– Комната для омовений находится в глубине двора, – сказал ему Иисус.

Нафанаил поднял голову. Вид у него был мрачный.

– Я лучше пойду обратно, – сказал он.

– Почему? – спросил Иисус, приглаживая волосы.

– Ты перевернул мне душу. Ты отрицаешь все, во что я верил. Я сойду с ума.

– Ты совсем недавно сказал мне, что для тебя я есть свобода, следовательно, я не имею права тебя лишать ее. Я хочу добавить, что за свободу надо платить. Тебя пугает не безумие, а сама свобода.

– Я предчувствую, что ты на этом не остановишься. Везде, где ты будешь появляться, произойдут перемены. Ведь ты наделен таким светлым умом!

Нафанаил лихорадочно взмахнул руками, словно желая особо подчеркнуть последние слова.

– Ты вызовешь смятение в этой стране – точно так же, как вызвал его во мне.

– Итак, ясный ум вызывает смятение, – заметил Иисус, связывая ленточкой волосы на затылке. – Такое мне никогда не приходило в голову.

– Вот видишь! – воскликнул Нафанаил. – Ты сразу обнаруживаешь противоречия.

Нафанаил отступил от стены и покачал головой.

– Но если я уйду, возможно, буду жалеть об этом всю жизнь!

Сколько страсти и неуверенности!

– Ты сердишься на меня, – сказал Нафанаил.

– Нет.

Нафанаил сел у ног Иисуса.

– Даже если бы я этого очень захотел, я не смог бы уйти, – сказал Нафанаил. – Но правда и то, что я боюсь все подвергать сомнению.

– Не стоит ложиться спать грязным, – мягко сказал Иисус. Немного помолчав, он продолжил: – Что касается твоего страха, сей зерно утром, когда время для этого самое подходящее, и не думай о своем страхе до вечера, чтобы не получилось так, что прорастет не зерно, а страх, а может быть, они взойдут одновременно.

Нафанаил вышел. Когда он вернулся, Иисус спал. На следующий день Иисус и его спутники добрались до Севастии, древней столицы, которую Ирод Великий переименовал в Августу, хотя многие продолжали употреблять первое, греческое название города. Севастия была построена по римскому образцу и походила на множество других городов Декаполиса.

– Это храм? – спросил Нафанаил, никогда не бывавший в городах севера.

– Нет, ипподром.

– Что такое ипподром?

– Круглая площадка, на которой римляне устраивают бега. Они ставят на лошадей, и победитель получает неплохой приз.

– А могу ли я тоже поставить на лошадь? – спросил Филипп.

– Что?! – вскричал возмущенный Симон.

– А вон там, разве это не храм?

– Нет» это стадион, еще одна площадка, на ней атлеты показывают свою силу и доблесть.

– А есть ли атлеты среди иудеев? – спросил Нафанаил.

– Вот где наша погибель! – горестно воскликнул Симон.

– Почему погибель? – спросил Иисус.

– Тело… тело… – запинаясь, сказал Симон.

– Да, тело. Ну и что? – возразил Иисус. – При помощи чего мы возделываем землю и ловим в море рыбу? Каким образом продолжается наш род?

Спутники Иисуса остановились. На Симона и Андрея было жалко смотреть.

– Разве мы были бы более счастливы, если бы у нас было рубище вместо тела? Разве мы были бы более счастливы, если бы превратились в скелеты?

– Но… тело… язычники… статуи… – запротестовал совершенно растерявшийся Симон.

– Разве не Господь одарил нас телом? Разве Он когда-нибудь требовал презирать его? Да, язычники обожествляют тело, но что мы знаем о нем? И разве это причина, чтобы делать вид, будто тела не существует? – сказал Иисус.

Они вновь пустились в путь, погрузившись в мрачную задумчивость.

– Но почему Иоканаан истязает свое тело? – нарушил молчание Андрей.

– Иоканаан больше не владеет собой, – ответил Иисус.

Однако Андрей задал весьма разумный вопрос.

– А вот это здание наверняка должно быть храмом, – сказал Филипп, указывая на возвышавшееся на холме, в западной части города, строение, увенчанное башенкой.

– Нет. – Иисус улыбнулся и объяснил: – Это древний дворец царя Амврия.

– Неужели в этом городе неверующих нет храма? – удивился Симон.

– Вот он, – заговорил Иисус, – но это синагога.

И он указал на здание, построенное в римском стиле.

– И перед ним статуя обнаженного мужчины! – возмутился Симон.

– Кто такой царь Амврий? – спросил Нафанаил.

– Великий царь, победивший филистимлян. В его честь Израиль на протяжении многих поколений называли Домом Амврия. Это было еще до того, как мы поссорились с самаритянами. Кстати, вы собираетесь и впредь поститься или питаться черствым хлебом? – спросил Иисус. – Или вы все же согласитесь, что всякий хлеб есть дар Господа? Хочу вам напомнить, что именно в этот край пришел Иоканаан, чтобы проповедовать и крестить.

Спутники Иисуса скорчили недовольные физиономии.

– Я могу есть их хлеб, однако я никогда, разумеется, не стану есть свинину! – заявил Симон.

– Можно есть их хлеб, но не говорить с ними, – подхватил Андрей.

– Да, конечно, потому что мы выше их! – недовольно проворчал Иисус.

Иисус и его спутники брели по улице в поисках какого-нибудь трактира. Вдруг они наткнулись на толпу, состоящую из двух-трех десятков людей, которые окружали человека, лежавшего на земле с закрытыми глазами. Его лицо было мертвенно-бледным.

– Он умер, – сказал какой-то мужчина. – Надо позвать раввина.

– Он грек, и поэтому надо сообщить в городскую управу, – возразил другой.

– Да нет же, – запротестовал третий, – вам и ребенок сразу скажет, что это финикиец. Разве вы не видите, как у него подстрижена борода?

– Грек или финикиец – не важно, – заметила одна из женщин. – Но не оставите же вы его здесь, на растерзание стервятникам?

Иисус наклонился над мужчиной, заметил на шее золотую цепочку, потянул за нее и увидел талисман. Приложив ухо к груди несчастного, Иисус услышал слабое биение сердца.

– А этот-то явно не иудей! – саркастически заметил один из зевак. – Посмотрите, он дотронулся до трупа! Только бы затем он не дотронулся до меня! Отойдите от него подальше!

Иисус ущипнул мужчину за последнюю фалангу мизинца, затем с силой нажал пальцами на глазницы. Мужчина повернул голову и поднял руку. По толпе, теперь уже значительно разросшейся, пронесся восхищенный ропот.

– Чудо! – крикнула какая-то женщина.

– Чудо! Чудо! – вторили ей другие.

– Не поможет ли мне кто-нибудь из вас перенести этого человека в тень? – спросил Иисус.

Симон, Андрей, Филипп, Нафанаил и еще несколько человек, прежде из осторожности отошедшие подальше от мнимого трупа, бросились к Иисусу. Они посадили мужчину на скамью, стоявшую перед лавкой. Иисус попросил людей расступиться, чтобы «воскресший» смог дышать полной грудью.

– С ним случился солнечный удар, – объяснил Иисус.

Он попросил принести ему кусок ткани, смоченный в воде с уксусом, и кувшин воды. Мужчина открыл глаза, но по всему было ясно, что ему нехорошо. Иисус заставил мужчину выпить как можно больше воды и положил ткань ему на голову.

– Ты здесь живешь? – спросил Иисус мужчину.

Тот отрицательно покачал головой.

– Пусть кто-нибудь проводит тебя, а когда придешь домой, сразу же ложись и не вставай до завтра. Прикладывай к голове ткань, смоченную в воде с уксусом, до тех пор пока не почувствуешь облегчение, и пей побольше воды.

Двое прохожих помогли мужчине подняться и медленно повели его по улице. В это время собравшиеся принялись судачить, пытаясь понять, кто же такой Иисус. Кудесник? Нет. Знаменитый финикийский доктор? Нет. Пророк? Очевидцы объясняли подошедшим позднее, что на их глазах человек воскрес из мертвых. Они клялись, что Иисус вырвал из небытия покойника, лежавшего на общественной дороге. Волнение достигло высшего предела, а когда прибыли охранники, человек двадцать поспешили засвидетельствовать свои показания. Именно тогда женщина, несомненно, та самая, что первой принялась кричать о чуде, завопила во весь голос:

– Это Мессия! Мессия среди нас! Воздайте хвалу Господу!

Надо было спасаться бегством. Иисус вошел в ближайшую лавку.

Она принадлежала сапожнику, присутствовавшему при сцене мнимого воскрешения. От удивления у сапожника отвисла челюсть.

– Закрой дверь! – попросил Иисус, преследуемый толпой.

– Ты действительно Мессия? – спросил сапожник, настолько потрясенный встречей с легендарным существом, пусть и предвестником скончания веков, что даже не подумал помочь чужеземцу выйти из затруднения.

– Я не Мессия, – нетерпеливо пояснил Иисус. – Закрой дверь и скажи: нет ли в твоей лавке запасного выхода?

Толпа, собравшаяся перед лавкой, готова была вломиться внутрь.

– В задней части лавки есть дверь, – ответил сапожник. – Но почему они все утверждают, что ты Мессия?

– Пусть Господь ответит за меня, – бросил на ходу Иисус.

– Во имя Господа, благослови меня! – вскричал сапожник. – Благословения! Только его одного!

– Благословляю тебя! – крикнул Иисус и стремглав выскочил на улицу, в то время как сапожник, стоявший на коленях, подвергался серьезной опасности быть растоптанным толпой, заполонившей его лавку.

Однако сапожник словно ослеп. Он неистово бил себя в грудь и кричал:

– Мессия благословил меня!

Запасной выход вывел в маленький переулочек. Иисус толкнул дверь первого же дома и плотно закрыл ее за собой. Он слышал крики толпы, устремившейся за ним:

– Мессия! Мессия! Где ты?

Некоторые жалобно молили:

– Подай нам знак во имя Господа!

Обезумевшие люди стучали в двери всех домов, расположенных в переулочке. Иисус забеспокоился. Он понимал, что рано или поздно они найдут его.

– Он вознесся на небеса! – кричали одни.

– Час пробил! Смерть повержена! Грешники, раскайтесь, ибо час пробил! Мессия среди нас! – вторили им другие.

Иисус скрылся в темной прихожей, которая могла служить ему только временным пристанищем. Надо было найти более надежное укрытие. У подножия лестницы появилась фигура, закутанная в шаль. Стоявшая против света, она выглядела угрожающей.

– Добро пожаловать в мой дом! – наконец произнесла она.

Голос принадлежал пожилой женщине, говорившей на ломаном арамейском языке.

– Негоже, чтобы мои гости долго топтались на пороге. Если ты согласен поговорить с незнакомой женщиной, входи и отдохни в моем доме.

Иисус подошел к женщине. Она повернулась и стала подниматься по лестнице. Когда они поднялись на площадку, женщина обернулась. Ее красота уже превратилась в очень далекое воспоминание.

Ее лицо покрывали глубокие морщины, а кожа пальцев, украшенных многочисленными кольцами, иссохла. Однако осанка этой миниатюрной, изъеденной старостью женщины свидетельствовала о власти, которой она некогда была наделена.

– Ты Иисус, не так ли? – спросила женщина, не ожидая ответа.

Она ввела своего гостя в просторную залу, уставленную диванами и завешанную вышитыми занавесями и леопардовыми шкурами. Однако убранство являлось лишь фоном для статуи женщины с высокомерным выражением лица, обнаженной, вернее, одетой, если можно так выразиться, в несколько рядов грудей. Две чернокожие рабыни, казалось, состояли на службе скорее у статуи, чем у хозяйки дома. У подножия пьедестала в курильницах тлели ладан и сандаловое дерево, а вокруг в беспорядке лежали цветы и плоды.

– Меня зовут Кадафа, – садясь, сказала женщина. – А статуя, которую ты видишь, – это статуя великой богини Астарты.

Женщина позвонила в колокольчик, и в залу сразу же вошла третья рабыня, девочка, едва достигшая половой зрелости, обнаженная по пояс.

Кадафа приказала принести медовуху и засахаренные фрукты.

– Садись, – сказала Кадафа Иисусу.

Сама она прилегла на один из диванов, аккуратно разложив вокруг себя складки платья с очень темными узорами. Платье было сшито из ткани, которую Иисус хорошо запомнил, хотя видел всего один раз, – это был шелк-сырец. Такую материю изготавливали из нитей, которые выдергивали из плотной ткани, ввозимой из Китая, а затем вновь пряли вместе со льном. Волнующий, восхитительный вкус роскоши. Однако Кадафа, безусловно, прекрасно понимала, что теперь она в состоянии соблазнить лишь смерть. Все, что осталось от ее тела, было спрятано под тщательно собранными складками платья. Иисус сидел прямо, не обращая внимания на подушки, такие же, как и те, на которых возлегала Кадафа. Разбогатевшая проститутка, как и Сепфора, удалившаяся от дел? Сводница? Казалось, Кадафа прочитала мысли Иисуса, поскольку сказала тоном, в котором явно слышалась ирония:

– Я была жрицей Астарты. Великой жрицей. Однако культ Астарты умер, хотя Астарта древнее твоего Бога.

– Благодарю тебя за гостеприимство, женщина, однако я пришел сюда не для того, чтобы слушать богохульство и оскорбления.

– Я вовсе не собираюсь ни богохульствовать, ни оскорблять тебя, – сказала Кадафа. – Боги рождаются, живут и умирают, как простые смертные, только живут они гораздо дольше.

Египтянин тоже говорил нечто подобное. Носилась ли сама идея в воздухе или это было проявлением мудрости жрецов?

– Послушай меня, – продолжила Кадафа, – ибо вопреки очевидности я не твой враг, а ты не мой враг. На протяжении столетий великим божеством, которому поклонялись люди, была женщина, богиня плодородия и урожая. Разные народы называли ее по-своему, но она оставалась самой собой, всегда той же самой.

Кадафа указала рукой на статую.

– Астарта у финикийцев, Иштар у вавилонян и ассирийцев, Ашдар у аккадийцев, повелительница небес, которую связывали со звездой Венерой, Церера, Всемирная Мать, вечно беременная и вечно девственная. На смену ей пришел мужчина, пожилой хмурый мужчина, поскольку боги всегда служат лишь нашим отражением, и мужчины начали воевать, поскольку меч стал главнее серпа, поскольку молодые люди всегда глупы, поскольку народы хотят иметь дело с мужчинами, которые будут хранить их знания, называемые ими мудростью, и поскольку считается, что мудростью наделены только старики!

Сколько горечи было в словах Кадафы! Прожила ли она одну жизнь? Или десять, переходивших одна в другую?

– Ты молод, – сказала Кадафа, и Иисус заметил, что ее взгляд остекленел, – но, хотя на нее спустились сумерки, ты мог бы, вероятно, ее оживить.

Рабыня неловко принесла поднос, уставленный напитками и засахаренными фруктами. Сначала она обслужила свою хозяйку, а затем ее гостя. Иисус осторожно попробовал медовуху, но не почувствовал привкуса одурманивающего зелья.

– Откуда ты знаешь, как меня зовут? – спросил Иисус.

– Я наблюдала за происходившим из окна. Я видела человека, потерявшего сознание, и я видела, как ты подошел к нему. Я видела, как ты излечил его, и оценила твою власть и знания. И я подумала, что ты принадлежишь к сообществу терапевтов с берегов Мертвого моря, но потом вспомнила, что другой терапевт, Иоканаан, предвещал приход посланца Бога, человека по имени Иисус. Я решила, что это ты, поскольку им мог быть только ты.

Кадафа улыбнулась, словно ее рассуждения были чем-то вполне естественным.

– Ты красивый, – продолжила она. – Говорят, что все терапевты красивые. Впрочем, брожение было вызвано женщиной. Подавляемые желания! Но ты не просто красивый. Ты принадлежишь к числу тех, кто остается вечно молодым, поскольку они вечные сыновья, в то время как другие становятся отцами, едва достигнув половой зрелости. Ты этого не знал, правда? Мужчина – это сын или отец, и никто другой! Братьев не существует! Я поняла своим сердцем женщины, когда увидела тебя сверху: ты сын! Ты можешь безбоязненно пить мою медовуху, она не отравлена.

– Сын, отец? – Иисус удивленно поднял брови.

– Разве ты не знаешь, кто такие отцы? Мужчины, наделенные властью, хранители достояния племени, его веры. Охотники, воины, священники, но, главное, существа с плоской грудью, для которых женщина – обещание удовольствия или потомства, а зачастую и того и другого одновременно. А сыновья, разве ты не знаешь, кто они такие? Нежные и бородатые, как незрелая пшеница, презирающие обладание, влюбленные в любовь, гладкие, как их матери, пылкие, как некогда их отцы, любимые как мужчинами, так и женщинами. Разве ты не заметил, как на тебя смотрели твои преследователи? Словно женихи! Отцы хотят, чтобы их сыновья тоже стали отцами, но сыновья отказываются носить оружие, владеть имуществом и собирать урожай, поскольку боятся стареть! Ты сын. На твоем лице запечатлена любовь, у твоих глаз цвет меда, твои губы имеют цвет вина, а твои ноги мягко ступают по земле. Ты останешься сыном до конца своих дней.

А вот этого египтянин не говорил. Только женщина, причем старая, могла сказать такое. Выражение лица Иисуса стало более ласковым.

– Был ли ты единственным сыном? Возможно, твой отец был слишком старым? Ты похож на тех молодых людей, которых я встречала, – они были единственными сыновьями.

Кадафа медленно обвела взглядом залу, где они находились.

– Моя жизнь подходит к концу, – сказала она. – Храм превратился в руины. Верующие умерли от старости. Я перенесла сюда статую той, которой служила всю свою жизнь. И тогда я поняла, что у меня есть только то, что я отдавала. Мое единственное богатство! Теперь я умею только давать, при условии что почва окажется хорошей, а ты хорошая почва. Вот что я тебе скажу: ты соблазнишь, и тебя возненавидят. Власть находится в руках отцов, и те, кто не полюбит в тебе сына, станут также ненавидеть в тебе мятежника. А ведь ты действительно мятежник! И какой мятежник, Иисус! Ты ударишь ножом в грудь недостойных отцов! Проницательный ум и горячая кровь соединились в тебе, словно мука и тщательно разведенные дрожжи. Ты открыл потайные двери. Об этом свидетельствуют твои исхудавшие щеки, глубоко запавшие глаза, твоя напряженность. Ты уже не раз медитировал.

Знать, знать бы столько, сколько эта женщина!

– Разве я не права? – спросила Кадафа.

Иисус ничего не ответил.

– Ты пробовал священные грибы?

– Это было другое путешествие, – ответил Иисус. – Грибы помогают познать только демонов, которые живут в нас, но не замкнуться в себе. Не сравнивай медитацию при молитве с другими экстазами.

Время неумолимо бежало вперед.

– Какую связь ты проводишь между своей богиней и мной?

– Когда я увидела, как ты спасаешься бегством от толпы, я поняла, что ты не Мессия, а главное, что ты сам в это не веришь. Но я также поняла, что воздействие на людей обаяния, которым ты обладаешь, будет усиливаться. Тебе будет трудно убедить самаритян, как, впрочем, и других иудеев, что ты не Мессия. За тобой последуют в основном молодые люди и женщины. – Кадафа говорила так, словно описывала видение. – Все женщины – матери, дочери, возлюбленные! Правители Израиля испугаются! Лицемерные и развращенные, они возненавидят тебя так же сильно, как мангусты ненавидят змей!

Кадафа жадно припала к кубку, а затем хлопнула в ладоши.

– Не обижайся, что я сравниваю тебя со змеей. Для нас, почитателей Астарты, змея – священное животное. Змея воплощает дух земли. По моему убеждению, ты наделен умом великой священной змеи…

Словно отозвавшись на призыв, в залу незаметно вполз питон, попавшийся на уловку своей хозяйки. Одна из рабынь встала и принесла питону молока. Иисус наблюдал, как животное опустило голову в чашу и принялось втягивать молоко невиданным способом.

– Питон тоже имеет отношение к плодородию, – сказала Кадафа. – Сам по себе он воплощает смерть, соединившись же с женским духом, он символизирует жизнь.

Рептилия сделала полукруг, словно собираясь вернуться в свое логовище, но вдруг заметила гостя и поползла к нему. Питон бросил свое тело навстречу Иисусу, который склонился над ним. Человек и змея пристально смотрели друг на друга.

– Возьми его, – сказала Кадафа.

Иисус приподнял животное. Питон затрепыхался, затем обвился кольцами вокруг руки незнакомца, положил голову ему на кисть и закрыл глаза. Кадафа покачала головой. Иисус внимательно смотрел на змею, спокойно лежавшую на его руке.

– Все, что должно быть понято, проявится. Астарта и ты, – сказала Кадафа, запрокинув голову. – Это так просто! Так просто! Ты положишь конец царству отцов!

– Мой отец – Иегова! – воскликнул Иисус.

Кадафа отрицательно покачала головой.

– Как же так?!

Кадафа вновь покачала головой.

– Предательство! – произнесла она хриплым голосом. – То, что составляет сущность отца, предаст тебя, и ты будешь обречен на муки! Ты слышишь меня? – крикнула Кадафа. – Они будут следовать за тобой до тех пор, пока будут думать, что ты пляшешь под их дудку, но когда поймут, что ты не Мессия, они предадут тебя! И ты издашь душераздирающий вопль, более пронзительный, чем вопль Лилит!

– Лилит?

– Бесплодная женщина, первая жена Адама. Она хочет, чтобы сын был ее любовником. Но что за жуткий брак между молодым человеком и бесплодной женщиной! Иногда по вечерам мы можем слышать, как от горя вопит Лилит, круша ложа молодых людей, уничтожая поля с вызревшей пшеницей, убивая новорожденных и разбивая кубки новобрачных! И тем не менее, Иисус, Лилит будет любить тебя до безумия, всем сердцем, губами, покрытыми кровью… Она даже спасет тебя от смерти, эта молодая женщина, танцующая в пустыне… Я вижу Лилит, – все кричала Кадафа, – она, обнаженная, танцует в пустыне…

Кадафа походила на дикого зверя. Рабыни бросились к ней. Она позволила уложить себя на диван.

– Обнаженная в пустыне, – шептала Кадафа. – Я видела ее.

Кадафа выглядела теперь еще печальнее и более уставшей.

– Я выдохлась, – призналась она. – Это ты…

Иисус поднялся. Питон раскрутился и сполз на пол, словно медленно текущий поток воды.

– Одна из моих дочерей покажет тебе дорогу, чтобы ты смог избежать встречи с толпой.

Кадафа запрокинула голову и закрыла глаза. Ее острый нос смотрел в потолок, а рука, в изобилии украшенная кольцами, спокойно лежала на груди.

Переулочек под углом выходил на широкую улицу, сверкавшую под ярким солнцем. Рим сумел навязать Востоку с его лабиринтами лишь фасады. Иисус услышал, как за ним кто-то бежит. Это был Нафанаил. В глазах у него стояли слезы. Нафанаилу не терпелось задать сотни вопросов, но он все-таки сдержался.

– Вся Севастия только о тебе и говорит, – сказал он.

Остальные ждали Иисуса в трактире. Они бросились навстречу своему учителю. В их глазах застыл немой вопрос.

– Весенний ураган уничтожает посевы, – произнес Иисус.

Они отыскали укромный трактир, где за ужином четверо последователей съели бы даже свинину, если бы Иисус их об этом попросил.

Когда наступила ночь, Иисус вышел на улицу. Ему захотелось пройтись. В голове продолжали звучать обрывки фраз Кадафы. Предательство! Это мог предвидеть любой. Да, предательство неизбежно. Но Лилит, танцующая в пустыне! Кто она? И вдруг на ум Иисусу пришел вопрос: кто его ведет? Существует ли путеводная нить? Признаки эллинистической, культуры, выхватываемые из темноты светом факелов, не давали Иисусу ни малейшей подсказки. Они просто свидетельствовали о том, что Израиль перестал быть Израилем. Самария, Севастия, Августа, и эти чужеземные маски, которые ночью стали заметнее. Рим надел свою маску на весь мир. Но теперь возникла потребность надеть маску на Рим.

Когда Иисус вернулся, его уже ждали ученики, охваченные беспокойством. Ему хотелось объяснить, уточнить, предупредить, но он просто стоял перед ними и загадочно молчал.

«Сложности смущают слабых и нерешительных», – подумал Иисус.

Иисус простился со своими спутниками и отправился спать.