Пыль, запах, колдовство

Горячий порыв ветра обрушился на город Ахетатон — «Горизонт Атона». Он принес ко Дворцу царевен кисловатые запахи пивоварен и почти осязаемые ароматы пекарен. Жизнь продолжалась, а это значит, что будут еще нужны людям и хлеб, и пиво.

Зашелестели пальмы, и Великая Река покрылась рябью. На улицах новой столицы, которая осмеливалась соперничать со старой — Фивами, клубы пыли водили хороводы, дразня котов. На одной из террас Дворца царевен, находящегося недалеко от Царского, возле парапета стояла хрупкая фигурка — это была одиннадцатилетняя принцесса Анхесенпаатон. Ее изящный силуэт склонился над миром камней, людей и животных, над миром, который был закрыт для нее и который она видела только с высоты. Лишь с этой террасы она могла смотреть на владения своего отца.

Она рассматривала большую улицу, разделяющую дворцы, Великую Реку, которую много позже будут называть Нилом, еще один дворец напротив, Царский дом и немного севернее — ансамбль административных зданий. Ее губы, напоминающие фрукт кораллового цвета, разделенный на две половинки, приоткрылись от удивления. Такое скопление людей на набережной она впервые видела три дня назад, когда умер ее отец, фараон Эхнатон — «Действенный дух Атона». Но люди все прибывали: смерть фараона — большое потрясение для всех, особенно такого фараона, как Эхнатон. Это событие никого не оставило равнодушным: ни наместников в провинциях — номах — и их заместителей, ни чиновников, ни писарей всех рангов, ни землевладельцев, прибывших на кораблях, ни командиров гарнизонов, скакавших сюда во весь опор. Люди прибывали сюда со всех концов долины Великой Реки для воздания почестей останкам фараона. Ни в одной харчевне города не осталось свободного ложа; горожане сдавали даже крыши своих домов, а пивовары — зернохранилища.

Но были и такие, кто приехал с коварными планами. И, вне всякого сомнения, воры. Они спали под открытым небом, подстерегая подвыпивших завсегдатаев кабаков.

В срочном порядке предусмотрительными владельцами кабаков были приглашены танцовщицы из Хебену, Оксиринка и Гераклеополя. О том, что востребованы не только их артистические таланты, Анхесенпаатон не знала.

В толпе даже были замечены жрецы из Фив и Мемфиса, несмотря на то что между ними и фараоном в последнее время возник конфликт, ведь Эхнатон отказался от их богов, провозгласив единым богом лучезарного Атона, олицетворением которого был солнечный диск. Он и город назвал в его честь.

На самом деле всю знать интересовало лишь одно: кто будет преемником фараона. По всей видимости, им должен был стать регент Сменхкара.

Анхесенпаатон хотела спуститься, чтобы посмотреть на прибывших вблизи и поиграть с мальчишками ее возраста, которые со смехом гонялись друг за другом. Но принцессе крови, Третьей жене фараона не пристало было просто так выходить на улицу. «Как ты можешь водиться с простолюдинами!» — возмущалась ее старшая сестра Макетатон. Анхесенпаатон считала это притворством, она подозревала, что ее сестру и одну из молодых рабынь из Куша связывает крепкая дружба. Это было очаровательное создание, но такие игры Анхесенпаатон были неинтересны.

— Я умру от тоски! — воскликнула она.

От Царского дворца время от времени доносились крики плакальщиц. Анхесенпаатон, и сама готовая заплакать в любую минуту, тревожно прислушивалась.

Она все старалась отогнать всплывающую перед глазами ужасную картину: как их с сестрами привели к телу фараона. Труп был просто отвратителен!

Она еще больше расстроилась, когда вспомнила о шушуканьях, которые расползались по Дворцу царевен со скоростью сколопендр. Каждый раз при ее появлении кормилицы и служанки мгновенно замолкали.

— Что за разговоры вы ведете?

— Что вы! Мы оплакиваем фараона, — лицемерно вздыхая, отвечали те.

Но все-таки, почему эти нахалки замолкали?

Новый порыв ветра обрушился на город. На этот раз он принес горную пыль и бросил ее на ряды носилок и животных, сея разброд и смятение среди ослов и лошадей, которые успокаивались только ночью. Лошадь одного из военных с белыми страусиными перьями на шлеме поднялась на дыбы и стала лягаться, заревели ослы, раздались ругательства, и на дорогу упали горячие лошадиные лепешки. По словам кормилицы, такие ветры всегда бывают в день весеннего равноденствия, когда небесные духи начинают сражение в горах. Учитель же объяснял, что это божественный сокол Хорус взмахом крыла дает толчок возрождению природы, оттого и возникают песчаные бури. В действительности это было очень смелое заявление, потому что Хорус не считался божеством в Ахетатоне.

В любом случае результатом всех этих высших волнений была покрывающая все вокруг пыль.

Анхесенпаатон сморщилась, выплюнула скопившуюся во рту пыль и побежала во внутренние покои дворца. Пол скрипел под ее ногами. Пальцы на ногах, своей формой напоминающие лепестки миндального дерева, были серыми от пыли.

— Проклятая пыль! Полный рот этой мерзости! Это хуже, чем дыхание, вырывающееся из ноздрей Апопа!

Сейчас она была похожа на свою сестру Меритатон, когда та гневалась при появлении Главного дворцового смотрителя. Это был страдающий ожирением служитель, употребляющий к тому же каждый день чеснок и запивающий его огромным количеством вина.

— Я же просила тебя не выходить, — проворчала кормилица, ловя брошенный на ходу парик молодой госпожи.

Сначала она встряхнула его, затем расчесала плоской щеткой из конского волоса. А принцесса в это время была занята вытряхиванием пыли из складок своего платья.

Анхесенпаатон схватила маленький глиняный горшок с водой, залпом осушила его, прополоскала рот, после чего отдернула тяжелый ковер, скрывающий дверь и якобы защищающий от проникновения пыли. За дверью обнаружилась еще одна терраса, с которой открывался вид на Великую Реку. Отсюда юная принцесса выплюнула воду в сад. Вернувшись, она, приподнимая на ходу платье, направилась в ванную комнату, села на инкрустированный кедровым деревом горшок и стала слушать, как моча ударяет в его дно. После этого она, крайне раздраженная, вернулась в большой зал на первом этаже Дворца царевен. Там она присоединилась к своим пяти сестрам, которым было от четырех до семнадцати лет. Вокруг них суетились шесть кормилиц и сорок восемь рабынь.

— Сильный ветер разбудил демонов, они покинули свои логова и явились, чтобы мучить людей, — говорила одна из кормилиц.

Рабыни мыли каменные плиты, ароматизировали горшки парами ладана, собирали белье, чтобы отнести его в стирку, бросали благовония на жаровни.

Все рабыни, девушки нежного возраста — от пятнадцати до шестнадцати лет, — были полностью обнажены. И только те, у кого были регулярные женские очищения, носили на бедрах полотняные подвязки треугольной формы, в них заворачивали тряпичные прокладки, которые по требованию Меритатон девушки должны были менять три раза в день.

Снова оживились мухи.

Анхесенпаатон надела приготовленный кормилицей парик. Он был прямой и короткий — по нубийской моде. Ей не нравились эти новомодные пышные прически с локонами, такие носили жены высокопоставленных чиновников, стремящиеся казаться утонченными. Посмотревшись в зеркало из полированного серебра, царевна убедилась, что парик сидит хорошо и что контур, наведенный вокруг глаз, не смазан, несмотря на то что кожа была влажной. Затем она принялась обмахиваться веером с ручкой из слоновой кости.

— Плакальщицам не надо будет специально посыпать себя пылью, — заметила Меритатон и прихлопнула своей золоченой сандалией жирную муху, ползущую к ее ногам.

Брови сестры Макетатон, которая была младше Меритатон, от удивления поползли вверх. А четвертая и пятая принцессы — Нефернеферуатон и Нефернеферур — захихикали. Сетепенра же была еще слишком юной, чтобы заметить эту дерзость, а третья принцесса царской династии, Анхесенпаатон, едва удержалась от смеха. Старшая кормилица бросила укоризненный взгляд на свою подопечную — Первую царевну, но ничего не сказала, и вот почему: четыре года назад состоялась церемония бракосочетания царевны Меритатон с ее собственным отцом без одобрения матери. С тех самых пор она являлась Первой царской женой, а значит, именно она выйдет замуж за преемника Эхнатона. Нужно быть сумасшедшим, чтобы сознательно навлечь на себя немилость будущей царицы.

Также не следовало вызывать гнев Второй и Третьей царевен, ведь они тоже являлись царскими женами и законными продолжательницами династии. Это значит, что их мужья могли полноправно называться Царями Двух Земель. А настроение у Анхесенпаатон сегодня было как у кошки, запертой в клетке.

Две младшие сестры — Нефернеферур и Сетепенра — играли в куклы. Кормилицы делали вид, что не замечают этого: во время траура игры были неуместны. Но вот уже три дня девочки не покидали дворец, так что им позволили немного позабавиться. Утренние уроки, конечно же, были отменены.

Деревянная собака с двигающимися лапами, коза на колесиках и миниатюрная тележка, в которой сидела кукла — все это валялось тут же, на полу.

— Моя голова сейчас расколется! — простонала одна из кормилиц, усаживаясь возле стены.

— Это демон Шехакек, — с уверенностью заявила кормилица царевны Макетатон. — Он скитается вместе с песчаными бурями и насылает головные боли. Ветер гонит его с той кучи навоза, на которой он царствует.

При имени Шехакек у царевны Нефернеферуатон от ужаса округлились глаза. Этот злой дух питался экскрементами и жил в навозных кучах. Кроме головных болей он насылал такие неприятности, как желчную рвоту, прыщи и невыносимый зуд. Все это она знала не понаслышке.

— Нужно прочитать заклинание! — воскликнула Нефернеферуатон. — Иначе с нами тоже что-нибудь случится!

— Ну, так прочитайте его быстрее, и покончим с этим! — недовольно сказала Меритатон. — У меня уже болит голова от вас…

— Но я его не знаю, — простонала кормилица.

— Я знаю, — сказала кормилица Макетатон.

Она с трудом поднялась, ее грузное тело заколыхалось. Наконец она стала перед несчастной жертвой демона Шехакека.

— Посмотри на меня, — приказала она. — Хорошо. Теперь повторяй за мной: Шехакек, творение Неба и Земли, уходи! Недракксхе имя матери твоей, Чубесет имя отца твоего. Ты напал на кормилицу Паратон. Я призываю Тота, пусть он прогонит тебя. Он пронзит тебя и разбросает твои внутренности по пустыне! Прочь! Прочь! Прочь!

Несчастная повторила заклинание и уселась на место, сильно встревоженная совершенным действом.

— А у Пентью, лекаря моего отца, заклинание было длинней, — заявила Макетатон со знанием дела.

— Самое главное — назвать имена отца и матери демона, — резко возразила изгонявшая демона кормилица.

В отличие от своих младших сестер, которые не отрывали взгляда от Паратон, словно ожидали увидеть, как этот самый демон Шехакек вырвется из ее рта под действием заклятия, Меритатон наблюдала за всем этим, не скрывая насмешки.

На самом же деле кормилицу стошнило. Правда, звук при этом был такой, что наводил на мысли о сточной канаве. Макетатон вскрикнула и убежала в другой конец зала.

Паратон тяжко вздохнула.

— Как ты себя чувствуешь, Паратон? — поинтересовалась ее спасительница.

— Уже лучше, кажется, — ответила избавленная от демона женщина.

В этот момент на лестнице послышались шаги и шум голосов, и в дверях появились две нубийские рабыни. В руках у них были огромные опахала из страусовых перьев, закрепленные на разукрашенных рукоятках. У них за спиной стояли еще две рабыни.

Кормилицы поспешно спрятали всех кукол.

Вошла Нефертити.

Царица неторопливо прошла через зал. Осунувшееся, покрытое морщинами лицо. Здоровый глаз был темным, второй — таким же ужасным, как и всегда. Горькая складка у рта. Ее гордая красота увяла из-за сильных потрясений, выпавших на ее долю.

От ее свободного льняного платья, схваченного поясом с огромным узлом, исходили ароматы кедрового масла и росного ладана. Старшие царевны, как всегда, восхищались золотым лаком, которым были покрыты ногти на ногах Нефертити.

Все устремились к ней. Она обняла младшую царевну Сетепенру, затем взяла ее на руки, поцеловала и поставила на пол. Небрежно поприветствовала остальных. Самые юные пальчики схватились за ее платье, за ее руки. Лицо царицы снова приняло гордое выражение.

Служанки и рабыни оставались коленопреклоненными, при этом они практически доставали носом до самого пола, на котором ветер продолжал играть красной пылью.

— Дочери мои, царевны, слушайте меня! — произнесла Нефертити. — Завтра, в девятом часу четвертого дня будьте готовы попрощаться с земным прахом вашего отца. А вы, кормилицы, должны позаботиться о том, чтобы они явились вовремя.

Младшие сестры залились слезами, за ними разрыдались кормилицы и рабыни. Глаза Меритатон остались сухими. Беря пример с сестры, Анхесенпаатон нечеловеческим усилием воли сдержала слезы. Она уже видела тело отца, а теперь оно, должно быть, выглядело еще ужасней. Его уже давно пора было похоронить.

— Дочери мои, царевны, скоро сын Атона присоединится к своему отцу у Дальнего Горизонта, — продолжила Нефертити. — Семьдесят дней он будет готовиться к светлому путешествию на Запад.

Анхесенпаатон содрогнулась. Она вспомнила о том, что ей рассказала по секрету Меритатон. Бальзамировщики сначала разрежут живот и череп, затем достанут все, что может гнить. После этого тело будет погружено в соду, а затем натерто благовониями. Царевна снова не смогла сдержать дрожь, представив себе это.

— После прощания мы отправимся в храм на богослужение жрецов Атона, — сказала напоследок царица и удалилась в облаке благовоний, словно в доспехах.

В скором времени был подан ужин: салат из лука-порея и огурцов, жареные голуби с чесноком, утиное филе в вине с кориандром, маленькие круглые хлебцы, дыни. Это была первая горячая трапеза после смерти царя, потому что по обычаю запрещалось готовить в горшках любую еду в течение первых двух дней траура. Два дня питались тем, что было: черствым хлебом, финиками, дынями и латуком. Царевны расселись на циновке вокруг низкого круглого стола, уставленного блюдами и кубками. Там же стояли кувшины — один со свежей водой, а другой с пивом. Кувшин с пивом предназначался только для трех старших царевен.

Проголодавшаяся Анхесенпаатон приготовилась было схватить часть голубиной тушки, как вдруг взгляд ее упал на разрезанную грудь птицы. Царевна отдернула руку. Меритатон заметила этот жест и посмотрела на сестру. Анхесенпаатон отвела взгляд.

Она подумала об отце.

Он был загадочной личностью, ее отец. Внешне он был женоподобен. Он требовал, чтобы каждое утро дочери являлись к нему воздать почести, целовал их и отправлял во дворец к главному писарю, который учил их письму и вел с ними беседы на религиозные темы.

Отец… Если его можно считать таковым…

Постель вытряхнули во внутреннем дворе и очистили от возможных паразитов. Комнаты благоухали ладаном. Ароматы благовоний смешивались с пылью, висевшей в воздухе, словно символизируя два слившихся воедино события — смерть и весну. Царевны разошлись по своим комнатам, каждая в сопровождении кормилицы. Рабыни удалились в свои комнаты на первом этаже. Их юные горячие обнаженные тела были окружены ароматами сандала, а упругие ягодицы и маленькие груди покачивались в такт шагам. В опустевшем зале теперь горели шесть светильников.

Как это происходило каждый вечер, закрылись шесть цветков лотоса, плавающих в большой каменной чаше.

— Почему? — спросили однажды юные царевны.

— Потому что они тоже спят, — отвечала кормилица.

— Они закрываются, чтобы не видеть бога Анубиса, Большого Пса Смерти, который бродит по ночам, — уточнила Меритатон. — Только ты не произноси вслух его имени, — по секрету сказала она Анхесенпаатон. Из всех сестер у нее с Анхесенпаатон были самые доверительные отношения.

Имени Анубиса в царском городе Ахетатоне не упоминали. Так приказал фараон. Только один бог должен править в царстве — Атон, Солнечный Диск. Как и все остальные боги — Тот, Хорус, Хапи, Хатхор, Сехмет и другие, — Анубис был богом прошлого, богом для народа, как говорила Нефертити с презрением. Поклоняться этим богам в Ахетатоне было запрещено. Но никто не спрашивал у Меритатон, откуда она это знает.

Анхесенпаатон проснулась так же быстро, как и заснула. В ночи слышалось тяжелое ровное дыхание кормилицы, спящей в ногах, возле ложа. Царевна сначала уселась на постели, потом встала и босиком направилась в большой зал. Дверь на террасу оказалась, против обыкновения, открытой. Анхесенпаатон выглянула наружу. Над перилами склонился чей-то силуэт. Это была Меритатон, обнаженная, как и Анхесенпаатон. Вечером парики снимали, их хранили на специальных подставках. Анхесенпаатон подошла к сестре.

— Шла бы ты спать. Завтра будет тяжелый день.

— Вот поэтому я и не могу заснуть, — ответила девушка, окинув взглядом чистое звездное небо и реку, в которой отражались мириады звезд и фонари на лодках у берега.

— Ну что ты переживаешь? Ведь новой царицей придется стать мне!

— Это тебе не из-за чего переживать! — заявила Анхесенпаатон.

Тяжелый горький аромат лимона, смешанный с запахом речной воды, достиг террасы. Лягушки, как и всегда, устроили беспрерывный веселый концерт.

Меритатон ответила не сразу.

— Ты все еще не понимаешь! — прошептала она. — Теперь, когда наш отец умер, служители Амона приложат все силы, чтобы уничтожить культ Атона, основанный Эхнатоном. А так как это и наш бог, нам всем грозит опасность.

— Опасность?

— Смертельная опасность, сестра.

Анхесенпаатон вздрогнула.

— Жрецы! — воскликнула она. — Они могут нас убить?

— Тише. Здесь, в городе нашего отца, мы в безопасности. Но мы не свободны. Мы пленники. Возможно, новый царь должен будет обосноваться в Фивах. А нам там совсем не рады. Это по меньшей мере.

— А как же армия? Главнокомандующий Хоремхеб?

Это был единственный человек не из придворных, имя которого она знала. Хоремхеб был ее дядей, мужем сестры Нефертити. А еще Анхесенпаатон слышала, как кормилица рассказывала о его подвигах.

Меритатон пожала плечами.

— Этот старый хрыч? Жрецам Амона достаточно будет убедить его в том, что он станет фараоном, и армия тут же перейдет на их сторону.

После этих тревожных слов наступила тишина. Анхесенпаатон задумалась о грозящей им опасности, а затем спросила:

— Кто будет царем после отца?

— Не знаю. По праву наследования это должен быть его брат и наш дядя Сменхкара.

В памяти Анхесенпаатон возник образ молодого улыбающегося человека со слегка раскосыми глазами, с которым любил уединяться в своей царской резиденции, расположенной на другом берегу Великой Реки, умерший фараон. Сменхкара был одновременно и братом царя, и соправителем. Одно было известно точно: Нефертити его не любила. Она никогда не позволяла себе злословить в его адрес, но истинные чувства были написаны у нее на лице.

— Он очень мил, этот юноша, — мечтательно проговорила царевна.

— Так же думал твой отец, — загадочно произнесла Меритатон.

— А почему кормилицы шепчутся по углам?

— Это все равно что комары зудят. Пусть себе шепчутся. А теперь иди спать. Ты же знаешь — будет тяжелый день.

— А что говорит наша мать? — уходя с террасы, спросила Анхесенпаатон.

Меритатон снова пожала плечами.

— Мужчины. Женщины. Не знаю. Он жил со Сменхкарой.

Сплошные загадки. Анхесенпаатон замерла на мгновение — маленькая хрупкая фигурка, словно стебелек травы под ночным ветерком. А потом ушла в свою спальню.

Звезды мерцали, словно тысячи глаз. Но еще никому не удалось понять эти взгляды.

 

Напуганный шпион

В это же самое время в Зале для приемов, который находился на другой стороне улицы, совсем рядом с Царским домом (даже жирный гусь мог преодолеть влет такое расстояние), шесть представителей делегации жрецов из Фив беседовали за кружкой пива. От десяти лампад исходил золотистый свет. Шесть человек сидели на коленях вокруг стола, накрытого к ужину, а шестеро слуг выстроились вдоль стены.

Тихо, капля за каплей, сочилась вода из бронзовой клепсидры, отмеряя уходящее время. Среди собравшихся были Хумос, верховный жрец культа Амон-Ра в Фивах, Карнаке, Луксоре и других провинциях, самый влиятельный жрец в долине Нила, и Нефертеп — верховный жрец культа Пта в Мемфисе. Они были представителями двух некогда самых влиятельных культов в царстве, утративших свою значимость в угоду единому богу Атону. Остальные четверо были их доверенными лицами.

Еще человек десять жрецов явились в Ахетатон якобы для того, чтобы выразить соболезнование семье умершего царя. В действительности они хотели разузнать, что творится в царстве после смерти их врага. Все эти люди остановились в Павильоне для посетителей и сейчас спали.

Чтобы дворцовые слуги не шпионили за ними, Хумос и Нефертеп взяли с собой своих слуг. Уверенные в том, что они одни и могут спокойно поговорить, жрецы оставили входную дверь приоткрытой, чтобы прохладный ночной воздух проникал в зал.

Они даже и не подозревали, что рядом, в маленькой каморке кто-то может прислушиваться к их разговору. Комната, имевшая четыре локтя в длину и столько же в ширину, служила для хранения белья и скатертей. Пасар, десятилетний сын смотрителя резиденции, превратил комнату в свое тайное убежище и частенько прятался от жары в пропахшей ладаном, прохладной комнатке. Это был тоненький, как тростник, и незаметный, словно ночная бабочка, мальчик. Никто не слышал, как он вошел через ведущую в сады дверь.

— Итак, отступник наконец покинул этот мир, — произнес Хумос, крупный коренастый мужчина с плоским грубым лицом. Время от времени он бросал сумрачный взгляд из-под черных как смоль бровей. — Дело за нами.

— Тридцать семь лет… Он был еще очень молод, — заметил жрец из свиты Нефертепа.

— Говорят, сердце остановилось, — добавил его соратник, главный писарь храма Амона в Фивах.

— Это Амон оставил его без своей защиты, — съязвил Хумос.

— Боги отвернулись от всего этого рода, — в свою очередь заявил один из жрецов.

— Как бы там ни было, сейчас самое время изменить ситуацию в лучшую для нас сторону, — сказал Хумос, облизывая губы после очередного глотка пива.

— Да, тут есть над чем поразмыслить, — заметил Нефертеп и поставил свой обтянутый тисненой кожей кубок на стол.

До этого момента он не принимал участия в разговоре. Нефертеп был полной противоположностью своему собеседнику: тучный, с по-детски улыбчивым лицом, совсем не соответствующим его статусу. Пальцы на его ногах напоминали финики. Могущественный жрец пил дворцовое пиво, смешно причмокивая губами.

Остальные четверо жрецов хранили молчание.

— Возможный преемник — это Сменхкара, — сказал Нефертеп.

— Жалкий воробей, — откликнулся Хумос.

— Этот жалкий воробей возьмет в жены старшую царскую дочь — Меритатон.

— Только если мы этого захотим.

После такого угрожающего заявления наступила тишина. Все жрецы обменялись быстрыми взглядами.

— А мы разве этого не хотим? — спросил Нефертеп.

— Это зависит от того, как будет настроен регент по отношению к нам. Он и умерший фараон были близки, я бы даже сказал, слишком близки. Ему будет тяжело во всеуслышание отказаться от идеалов Эхнатона. Сначала здесь, в Ахетатоне, а потом перед всем царством, начиная с Фив.

— Если Сменхкара пожелает жениться на Меритатон, Панезию. Первому служителю Атона, останется только покориться его воле. Он послушно проведет церемонию бракосочетания и коронацию в этом городе. Я не понимаю, что мы можем тут поделать, а тем более чем мы можем объяснить причины своего несогласия.

— Прежде чем Эхнатон сделал Панезия Первым служителем Атона, — произнес Хумос, — тот был жрецом культа Амона в Гелиополе. Он умен и понимает, что теперь все изменится. Я знаю, что ему очень хотелось бы возродить наши культы. Его можно убедить отложить церемонию до тех пор, пока мы не договоримся с преемником. Нужно, чтобы Сменхкара воцарился в Фивах и чтобы он взял на себя обязательство (пусть формальное) прекратить преследования служителей культов!

Два огромных ночных мотылька кружили над этим маленьким собранием.

— Да, а он нас удивил! — заметил Нефертеп, протягивая кубок слуге, чтобы тот наполнил его.

— Еще как!

— Лучше получить половину подарка, чем не получить ничего.

— Речь не о подарке, великий и могущественный Нефертеп, а о возрождении веры. Проклятый осквернитель, чьи поступки сейчас взвешивает на своих весах Маат! Самый беспощадный враг нашего царства не причинил бы столько зла! Этот ненавистный сын Аписа приказал уничтожить все изображения священного гуся Амона во всех погребальных храмах! Он осмелился кастрировать статую бога Мина в храме города Керма. И если бы не возмущение народа, он бы разрушил и храм Анубиса! Половина второстепенных храмов закрыты! У нас забрали две трети наших земель! Пожертвования отменены! Вы не в лучшем положении, и вы это знаете.

Четверо жрецов непроизвольно отодвинулись от Хумоса. Нефертеп решил переждать, пока пройдет гроза.

— Этот женоподобный хотел нас уничтожить! — воскликнул Хумос, воздев руки к небу. — Негодяй! Какое счастье, что мы наконец избавились от злосчастного царя!

Взгляд, брошенный Нефертепом, предупредил его, что дальше говорить в том же духе опасно. Он и так сказал много лишнего. Хумос замолчал и провел рукой по своей лысой, блестящей от пота голове.

В ответ на его громко высказанное презрение к фараону, олицетворявшему бога независимо от того, жив он или мертв, присутствующие только пожали плечами — они презирали покойного долгие годы. Юный Пасар, притаившийся в своем убежище, судорожно сглотнул. Если он расскажет об этом своему отцу, то получит такую взбучку, какую не получал еще в своей жизни.

— Хочу напомнить вам, что не он один виноват в наших бедах. Эта блажь о едином боге Атоне пришла в голову еще его отцу, Аменхотепу Третьему, — заметил один из жрецов Амона, которого звали Паасу.

— Это так. Но все-таки больше всего мы пострадали именно за время царствования Эхнатона, — не согласился с ним Нефертеп. — Одиннадцать лет унижений и тяжких преследований! Ужасная бедность! И никто не вернет нам наших привилегий после его смерти. Но в конце концов, есть способы переубедить Сменхкару, этого юношу, который станет преемником Эхнатона, — надо заинтересовать его в отмене культа единого бога — Атона. Народ недоволен. На востоке царство потеряло сирийские провинции. Царь страны Куш, расположенной на юге, больше нас не уважает. В некоторых частях Верхнего и Нижнего Египта не платятся налоги. Хоремхеб не может мириться с такой ситуацией.

— Уважаемый Нефертеп, ты предлагаешь пригрозить будущему царю вторжением армии?

Пасар, который лежал в это время, скрючившись в три погибели, на ворохе надушенного белья, вытаращил от ужаса глаза. Такие имена! Регент Сменхкара! Грозный военачальник Хоремхеб! Даже его отец произносил эти имена с дрожью в голосе! А то, что они говорили об умершем фараоне… Осквернитель! Пасар подумал о царевнах, особенно о третьей, Анхесенпаатон, которой он восхищался много раз во время царских процессий. Она была прекрасней цветка лилии.

— Пригрозить — это слишком громко сказано. — Нефертеп слегка улыбнулся. — Я всего лишь поясню ему, выказывая глубочайшее уважение, естественно, что, правя царством, лучше опираться на поддержку армии, народа и священнослужителей.

Слуги снова наполнили кубки.

— Я буду удивлен, если Хоремхеб согласится на это, — заметил Хумос, посерьезнев. — Он вознесся благодаря Эхнатону. И предан культу Атона. Он не сможет так легко отречься от этого.

— Мы забыли про Нефертити, — произнес Паасу.

— Она уже давно не принимает участия в жизни царства, — отозвался Нефертеп, пожимая плечами. — Сомневаюсь, что у нее сохранилась какая-то власть. Если бы это было так, она уже избавилась бы от Сменхкары.

— Все-таки она дочь Ая.

— Да, но трон занят регентом, которого назначил Эхнатон. Вряд ли она сможет препятствовать исполнению воли своего супруга.

— А еще мы забыли про носильщика веера! И личного писаря фараона! Про отца вдовствующей царицы Ая! Так получается? — в голосе Паасу прозвучала насмешка.

— Да нет, как раз про этого старого филина мы и не забыли, — сказал Хумос.

После упоминания этого имени наступила тишина.

— Лучше иметь дело с его братом Аном. Этот остался нам верен, — снова заговорил Хумос.

— Да, но все-таки он не Ай, — заметил Нефертеп.

— Ай слишком силен, — сказал Паасу. — Он практически является царем в Ахмине. А еще он член Царского совета, и армия подчиняется ему.

— Но он тоже нечист на руку, — ввернул Хумос.

Он опустошил свой кубок, и слуга тут же снова наполнил его.

— Послушайте меня, — произнес Хумос, — мой дорогой соратник Нефертеп говорит, что на дереве еще много птиц. Это действительно так, но ни одна из них не съедобна. Все эти люди нечисты. Мы совершим страшную ошибку, если поверим, что они согласятся восстановить наши культы. Они все заодно: Царский совет, Первый придворный Тхуту, его единомышленник Первый слуга Атона Панезий, регент Сменхкара, вдовствующая царица Нефертити, а также Ай и Хоремхеб.

— Каково будет решение? — спросил Нефертеп.

— Взять инициативу в свои руки и поднять народное восстание, если они будут пытаться сохранить культ Атона. Нечто подобное уже было в Фивах во время нападения грабителей. Эхнатон пришел в бешенство. К счастью для него, Маху, начальник охраны, был его сторонником, он и спас ситуацию.

После такого предложения повисла тяжелая тишина. Ироническая усмешка тронула губы Нефертепа.

— Совсем недавно вы были удивлены, когда я предложил поговорить с преемником Сменхкарой о восстановлении могущества царства. Меня обвинили в том, что я угрожаю регенту. И что я слышу! Мой уважаемый соратник Хумос сам предлагает организовать вооруженное восстание.

Нефертеп издал звук, похожий на кудахтанье, сделал большой глоток пива и облизал губы.

— И кому же мы намекнем о восстании? — спросил он.

— Предлагаю донести это известие до ушей Ая, — ответил Хумос. — Это лучше всего. А уж он поспешит сообщить об этом Сменхкаре, Хоремхебу и другим.

— Не будем торопиться, посмотрим, что нам принесет завтрашний день, — предложил Нефертеп. — В случае чего мы предупредим Ая о надвигающейся грозе. А пока я советую всем отдохнуть, потому что завтрашний день будет тяжелым.

По уровню воды в клепсидре можно было предположить, что полночь уже миновала. Жрецы поднялись и, сопровождаемые своими слугами, направились в отведенные им покои. Три лампады остались гореть. В Зале для приемов воцарилась тишина.

Какое-то время Пасар лежал неподвижно в своем убежище. Затем он вышел в сад по малой нужде, а вернувшись, еще долго не мог заснуть.

В это же время в нескольких десятках локтей от места тайного совещания, в темном дворцовом саду сквозь пение лягушек слышались чьи-то страстные вздохи. В зарослях туи виднелись блестевшие от пота и благовонных масел два человеческих тела. Аромат нарда, которым умащивали живот и подмышки, причудливо смешивался с запахом сандала, исходившего от рук и волос. Танец страсти, сопровождаемый сотрясением кустарника, продолжался еще какое-то время.

Среди веток туи, словно ее неожиданный плод, в неверном свете звезд показалась обнаженная золотистая грудь. Затем ножка.

После пережитого экстаза два тела слились в нежных объятиях.

Теперь в саду было слышно только уханье сов, шелест крыльев летучих мышей и шорохи, издаваемые мангустами.

— Ты воплощение бога Мина!

— Всякий мужчина, которому выпала честь увидеть тебя, становится богом.

Раздался приглушенный женский смех.

— У тебя такие прекрасные жемчужные зубки!

Снова смех.

— Ты позволишь в следующий раз моему семени проникнуть в тебя?

— А что, если родится ребенок?

— Но ты ведь пользуешься мазью?

— Да, но кто знает…

— Ты скажешь, что провела ночь с богом.

В темноте снова послышался смех — как будто рассыпалось жемчужное ожерелье.

— И это называется траур!

— Что в этом плохого?

Тени разъединились. Одна медленно направилась ко Дворцу царевен. Другая вошла в реку и поплыла в сторону административных построек. Когда фигура, направляясь к реке, появилась на открытом пространстве между рекой и зарослями папируса и тростника, при свете звезд стало видно, что на стройном, словно вырезанном из металла теле блестят капли пота.

Вернувшись в свою темную спальню, влюбленная девушка сняла парик, разделась, бросила платье на кресло и вытянулась на постели. Она стала ласкать свое утомленное любовью тело, словно желая заново пережить ласки возлюбленного.

Ей вспомнилась их первая встреча.

Он был в группе писарей, прибывших через несколько часов после смерти царя по приказу Первого придворного Тхуту. Они должны были взять царские бумаги и отнести их в Архив. Она встретила его на лестнице, когда спускалась из покоев матери, которая только что прибыла из Северного дворца. Девушке сразу понравилось его уверенное нервное лицо, крепкие челюсти, красивая линия подбородка, выпуклый лоб, полные губы и округлые плечи.

Ей следовало бы отвести взгляд. Но она этого не сделала. Безумство!

А он украдкой следил за каждым ее движением. Она посмотрела на свои руки, потом показала пальцами — десять. Нет, одиннадцать. В одиннадцать часов. Безумство вдвойне! Она же царевна!

Она снова поймала взгляд юноши и указала ему на сад. Безумство втройне! Она же девственница!

Внезапная смерть фараона словно вывела ее из мрачного оцепенения, по крайней мере, на нее это так подействовало. До этого она была всего лишь куклой, игрушкой в руках отца и матери. Потрясение словно расколдовало ее — сняло заклятие.

Она была измучена вынужденным целомудрием, надоедливым вниманием кормилиц. Дворцовая атмосфера угнетала ее. Ей было семнадцать лет. Она хотела сама выбрать мужчину.

Девушка не знала, что опьянение жизнью очень похоже на смерть.

Она предусмотрительно отпустила кормилицу, ссылаясь на то, что ее храп мешает ей заснуть. Затем в назначенное время вышла на террасу. Полная луна великолепно освещала сад.

Он пришел. Жестом царевна указала на заросли кустарника — там было меньше света. Вскоре она присоединилась к нему. Это было хуже безумства!

Царевна вспомнила страх молодого человека. Ведь если бы его поймали, он бы получил сто палок. Или еще хуже. Он упал на колени перед ней. Девушка сняла платье. Это был умный и послушный юноша, к тому же очень пылкий. Он знал свое дело. Сначала действовал неуверенно, затем страстно.

Слегка хриплым голосом царевна приказала ему встать. Ее рука скользнула под набедренную повязку юноши. Безумству нет предела!

Юная царевна с удовольствием вспомнила удивленный возглас и страстное рычание молодого человека, когда она впервые в своей жизни дотронулась до мужской плоти. Она принялась ласкать его, затем целовать, а затем…

Прислонившись спиной к туе, она позволила овладеть собой. Боль. Кровь. Затем непередаваемая полнота ощущений. Объятия. Поцелуй, длящийся бесконечно.

Если бы он не ушел, она бы снова позвала его.

В это самое время в четырех-пяти часах ходу от Дворца царевен трое молодых людей, слушая хоровое пение лягушек, обдуваемые ночным ветерком, легким шагом двигались через маленький городок Хебену. Они направлялись к одноэтажному домику, расположенному на берегу Великой Реки, в стороне от других строений. Дом был заметен издали благодаря трем факелам, бросающим медные отсветы на поверхность воды, на заросли тростника и папируса у берега. При звуке цистр и кемкем, обещающих радость и блаженство, молодые люди ускорили шаг.

На пороге их встретил карлик. При взгляде на него казалось, что все его тело — это щеки и ягодицы. Он был известной личностью. Все звали его Малыш-Бес. Он и еще один такой же карлик принадлежали жене военачальника Хоремхеба Мутнезмут, которая была родной сестрой царицы. Видимо, дерзости Малыша надоели ей, и она даровала ему свободу. Через какое-то время Малыш-Бес открыл кабак недалеко от Ахетатона.

— А, наконец-то труженики Тота удостоили нас своим визитом! — воскликнул хозяин заведения. — Вы вовремя, представление начинается.

Один щелчок пальцами — и тут же появилась служанка, готовая обслужить пришедших. Девушка повела молодых людей через зал шестидесяти локтей в длину и столько же в ширину. В зале за низкими столами сидели человек двадцать-тридцать мужчин самого разного возраста. Небольшой оркестр из трех музыкантов расположился на кое-как сделанной из камней и досок сцене в центре зала. Присутствующие тем временем пили кто пиво, а кто вино или мед. Кто-то ужинал бобами или жареной рыбой, но в основном ели хлеб. Кроме того, на всех столах виднелись маленькие пучки ката. Раздались крики и смех.

— Суджо! Ренефер! Акхеру! Вот вы и попались!

Три писаря — а прибывшие были представителями именно этой профессии — выбрали наименее загроможденный столик. Их окружали друзья: торговцы, земледельцы, чиновники. Все это были люди среднего сословия. Высшая знать не посещала подобные заведения: они могли себе позволить устроить такие представления и дома.

— Что же вас так задержало?

— Составляли новые кадастры, — ответил Ренефер, у него за ухом все еще торчало перо.

Один из завсегдатаев за соседним столом закричал, перекрывая шум тамбуринов:

— Негодяи! Это надо же! Вот я расскажу вашим женам, где вы шляетесь по ночам!

— Ты мне сначала найди жену!

— Да у тебя скорее шерсть на ногах вырастет, сопляк!

Снова хохот.

Толстощекая служанка спросила, что будут заказывать новоприбывшие. Молодые люди выбрали маринованную рыбу, салат из лука, хлеб с сезамом и пиво.

— Мы вот тут думаем, что это заведение прикроют, — сказал Суджо своему соседу, писарю храма Беса, который жевал листики ката, смачивая время от времени горло глотком вина.

— Почему это его должны закрыть?

— А ты что, не знаешь? Царь умер.

— Ну и что? Я-то жив! В любом случае, он умер в Ахетатоне, а мы здесь, в Хебену. К тому времени, пока во всем царстве узнают об этом, пройдет дней тридцать. Не думаешь ли ты, что мы будем соблюдать траур тридцать дней?

— А уже известно, кто будет преемником? — спросил один из торговцев.

— Без сомнения, это будет регент Сменхкара, — ответил Акхеру.

— Ах, юная невеста! Ну-ну.

Обмен репликами был прерван грохотом дощечек и звуком тамбуринов. Карлик поднялся на сцену и жестом попросил тишины.

— Уважаемые! Сейчас вы увидите зрелище, достойное богов!

Это заявление было встречено громкими криками и шутками.

— Вот они: три танцовщицы Хатхор! — объявил карлик.

Послышался звук цистр и треск жемчужин минот, похожий на сердитое потрескивание гремучей змеи. Затем зрителей заставил вздрогнуть грохот тамбурина.

Карлик ловко спрыгнул со сцены, на которую тут же взобрались три танцовщицы. Девушки были полностью обнажены, если не считать бус, звенящих между их маленькими грудями. Танцовщицам было лет по пятнадцать. В зале воцарилась абсолютная тишина. Три девушки повернулись спинами к зрителям, они держались прямо, величественно. От вида их юных тел у всех мужчин зажигались взгляды и учащалось дыхание. И тут снова раздалось потрескивание минот. Тела танцовщиц затрепетали. Раздался грохот барабанов. Заколыхались груди. Еще барабаны. Пришли в движение ноги. Темп все ускорялся. Девушки отдалились друг от друга и стали пятками отбивать ритм. По обычаю зрители в такт щелкали пальцами. Танцовщицы начали выполнять вращательные движения. В игру вступили, заставляя дрожать деревянный помост, кемкем.

Дрожь пробрала присутствующих. Опустели кубки, а затем и кувшины. Служанки бросились наполнять их. Количество ката на столах уменьшилось.

Теперь танцовщицы казались одержимыми. Они-то причудливо изгибались, то кружились, словно весенние водовороты.

Мужчины стонали. Они все быстрее и быстрее отбивали пальцами ритм. Как ночные бабочки летят на огонь, так с каждым кругом, покачиваясь, танцовщицы приближались к столам, к горящим взглядам, к полуоткрытым ртам, к жадным, хищным рукам, хватавшим девушек за лодыжки, ягодицы и груди.

Так же, как все вокруг было заполнено звучанием кемкем и минот, так и в мужских сердцах не осталось места ни для кого, кроме прекрасных танцовщиц.

— Клянусь богом Мином! Если я заполучу одну, уж я спляшу у нее между ножек!

Оглушительный похотливый хохот сотряс воздух.

Снова заговорили тамбурины. Танцовщицы замерли. Затем, вытянув руки и хлопая в ладоши, прямые, как натянутые струны, девушки отступили в центр сцены. Жемчужины минот оглушительно затрещали в последний раз, и танцовщицы застыли, словно изваяния.

Последний удар тамбуринов. Тишина. Затем зал взорвался аплодисментами, восторженными криками, непристойностями и смехом. Танцовщицы скрылись за дверью в глубине зала. По дороге им пришлось с трудом вырываться из мужских рук, так как зрители норовили приласкать девушек.

Снова служанки наполнили кувшины и заодно угостили музыкантов.

Теперь было слышно кваканье лягушек, еще более громкое, так как шум напугал их.

Все знали, что в соседней комнате, не такой большой и не такой светлой, как общий зал, всегда ждали развеселившихся посетителей несколько продажных девиц. Но на жалованье писаря нельзя было позволить себе подобной роскоши. Они и так заплатили за этот вечер больше, чем он того стоил. К тому же один из них помнил предостережение старших: именно в таких местах быстро привыкаешь к удовольствиям.

Два зажиточных торговца удалились удовлетворить свою страсть. Остальные вернулись к прерванным разговорам.

— Возможно, управляющий объявит траур уже завтра и заведение закроют, — предположил один из писарей.

— Да ты что! Малыш-Бес дает ему на лапу предостаточно!

— И не он один!

— На самом деле, — сообщил торговец Суджо, — взяток не дают только вам, чиновникам казначейства!

— Точно! А какой в этом смысл? Все равно все идет в казну!

В зале одобрительно захихикали.

— Лично мне все равно, жив Эхнатон или мертв, потому что налоги останутся прежними.

— Не бывает царя без налогов, — поучительно заметил Акхеру. — Даже боги нуждаются в налогах, только их сборщиками являются жрецы.

Присутствующие, согласные с этим утверждением, ухмылялись.

— А ты славный малый, угощу-ка я тебя пивком! — Торговец улыбнулся.

У лягушек наверняка был какой-то праздник, потому что их пение не утихало ни на минуту. Они же не платили налогов. Недопустимое упущение казначейства! Ведь они тоже подданные живого бога, чем они лучше других? Значит, пусть платят, как все! «То ли еще будет!» — подумал Акхеру, и на губах у него заиграла мрачная усмешка.

На следующий день посланник царского казначея прибыл в Мемфис. Он направился прямиком к городскому голове, чтобы передать ему сообщение своего господина: погребение фараона будет стоить очень дорого, а казна государства опустела, поэтому самые богатые жители города должны будут заплатить особый налог. Голова собрал после обеда самых состоятельных торговцев и землевладельцев, после чего посланник казначея изложил его требование. Лица слушающих были мрачными. Когда посланник закончил свою речь, один из торговцев заявил:

— Мы не дадим ни копейки!

От такой наглости посланник растерялся и сразу не нашелся что ответить.

— Он не был нашим царем. Его воины разрушили статуи бога Пта, покровителя и защитника нашего города, они уничтожили его изображения в наших храмах и на могилах наших родственников и друзей. Нам все равно. Пусть хоть шакалы его разорвут!

Посланник побагровел.

— Это кощунство! Речь идет о теле живого бога!

— Он не был живым богом, потому что ни один бог не позволяет себе уничтожать другого. Ты глуп, если считаешь, что мы будем платить за ленты и благовония для этой сдохнувшей гиены.

— Вы будете арестованы за святотатство!

— И кем же?

— Охраной регента.

— Нам плевать на него.

Посланник повернулся к голове.

— Приказываю тебе арестовать нечестивцев! — потребовал он.

— Ты не можешь приказывать мне. Ты приехал один, без свиты. В царстве безвластие. Царь умер, и некому занять его место. Ты просил меня созвать этих людей. Ты слышал, что они ответили.

Такое откровенное неповиновение царской власти ввергло посланника в отчаяние. Что он скажет в Ахетатоне?

— Вы еще ответите за свои слова! — гневно пригрозил он.

Присутствующие были не менее сердиты.

— А пока что получи милостыню! — сказал один из них, наклоняясь и давая ему пощечину.

Посланник в долгу не остался и влепил обидчику затрещину. Началась драка. Городской голова безуспешно пытался вмешаться, и хоть у дверей стояли человек десять охранников, ни один из них даже не пошевелился. Писарь посланника бросился на помощь своему господину, но один удар кулака распластал его на полу.

Посланник казначея был быстро побежден. Весь в крови, он сначала кричал, потом потерял сознание. Его вынесли на улицу и бросили на землю.

Три дня понадобилось несчастному, чтобы восстановить силы на обратную дорогу. Вернувшись в Ахетатон, он рассказал Тхуту об устроенной ему встрече.

В царстве хватало забот и помимо распоясавшейся знати в провинциях, но тем не менее рассказ посланника разгневал Тхуту. Торговец был прав: безвластие царило в Двух Землях.

Нельзя управлять царством, опираясь лишь на слабый чиновничий аппарат.

 

Дерзость мух

Мертвец — это не живой человек, лишенный жизни, это нечто совсем другое. Смерть думает, что хватает живое. Ха! Как только она заполучает его, у нее в руках оказывается не то, на что она рассчитывала.

Это осознавали шесть принцесс, пришедшие вместе с матерью, величественной как никогда, оказать почести отцу, перед тем как его тело будет перенесено в Царский дом. Там в течение семидесяти дней бальзамировщики будут работать в поте лица над его сохранением.

Тело покоилось на торжественно украшенном ложе, обтянутом вышитой тканью и снабженном позолоченной талью для переноски. Ноги отца казались крупнее и более плоскими, чем при жизни, а живот вздулся из-за начавшегося брожения. Заостренное лисье лицо. Челюсти сжаты ремнем, к которому крепилась заплетенная фальшивая борода. Мертвенно-бледная кожа.

Эта жуткая оболочка была тем не менее вместилищем власти — тиранической власти, навязавшей всей стране культ Солнечного Диска.

Царевны оцепенели, слезы навернулись на их глаза. Это был их отец. Царь. И вот что осталось от него!

Служитель Ка стоял в ногах ложа, его голый череп блестел от пота.

Пришедшие женщины расположились по правую сторону, около сводного брата покойника и соправителя царства, Сменхкары, за которым стоял его слуга с веером. Сменхкара, двадцатилетний юноша с таким же лисьим лицом и четко очерченным ртом, как и у его сводного брата, был гурманом и любителем наслаждений. У него был такой же узкий торс, как у умершего фараона, но менее растянутый живот. Сейчас Сменхкара был печален и серьезен. Он взглянул на только что вошедшую Нефертити, но тут же отвел взгляд.

Отстраненная от жизни царской семьи, затем на протяжении трех лет лишенная власти в пользу Сменхкары, Нефертити теперь являла собой лишь свою тень. Ее присутствие было необходимо только для соблюдения формальностей. Нефертити одолевали горестные воспоминания.

Прямая как струна, с мальчишеской фигурой, она была одета в просторное тонкое льняное платье, на ногах у нее были позолоченные сандалии, ногти накрашены золотым лаком. Одноглазая — так называли ее враги: жрецы и их окружение. Войдя, она окинула своим страшным взглядом собравшихся, сразу определив, кто из них враг, а кто друг.

С этим взглядом была связана одна легенда. Во время какого-то праздника во дворце один из придворных протянул Нефертити чашу с вином и допустил при этом непростительную оплошность — подошел к ней слева. Царица только взглянула на чашу, и она разлетелась вдребезги. Стали поговаривать, что ее левый глаз опасен. Нефертити знала это, и с тех пор, если она подозревала кого-либо в нечестности, закрывала правый глаз, чтобы нагнать на нечестивца страху.

Около Сменхкары стоял мальчик с нежным личиком, с ласковым взглядом и со столь тонкими руками и ногами, что они казались сделанными искусным ювелиром. На нем были позолоченные сандалии из кожи теленка, которые не позволяли этому нежному созданию прикасаться к грешной земле. Это был Тутанхатон, последний сын Аменхотепа Третьего. Он приходился двоюродным братом и усопшему, и его преемнику.

Напротив, слева, стоял Первый придворный Тхуту, человек львиного телосложения. Казалось, на его лице прибавилось морщин.

У Первого слуги Атона, Панезия, лицо и тело были как у совы.

Рядом с ним стоял Царский писарь, хозяин Царского дома, аристократ первого ранга, Главный целитель царской семьи, Приближенный к телу фараона — Пентью. Он был чересчур худым для своих пятидесяти лет, а его прищуренные ястребиные глаза так и сверлили присутствующих на церемонии.

У Майи, сорокалетнего военачальника, властителя Двух Земель, интенданта Царского дома, Усмирителя Атона, Царского писаря, Смотрителя Всех Царских Дел было бесстрастное лицо и нос с горбинкой. Он был членом Царского совета.

Нахтмин, наследный принц, двоюродный брат Ая, отца царицы, Носитель королевской печати Нижних Земель, был членом Царского совета при отце умершего царя. Теперь он возглавлял фиванские гарнизоны и отряды наемников, которые следили за порядком и в Ахетатоне.

Хоремхеб стоял насупившись. Это был краснолицый мужчина, шея и тело которого были как у быка Аписа, руки походили на колотушки для стирки, а огромные ноги имели цвет сырого мяса, пролежавшего целый день на солнце. Ему подчинялись гарнизоны Мемфиса, но больше он был известен как победитель мятежников страны Куш. Время от времени он бросал взгляды на свою жену Мутнезмут, младшую сестру Нефертити, которая держалась от царицы на почтительном расстоянии, так как не считалась членом царской семьи. Ходили слухи, что младшая и старшая сестры недолюбливают друг друга — Мутнезмут не выносила высокомерного тона своей сестры.

Еще здесь были Уерсеф, Глава гарнизона Ахетатона, сухощавый тип с постоянно меняющимся выражением лица, и Маху, Начальник царской охраны, маленький человечек с крохотным лицом, которое казалось высеченным из ядрового дерева.

И Ай. Ему было уже пятьдесят пять лет. Квадратное лицо, изборожденное тонкими морщинами. Его прозвали «принц Ахмина» ввиду его полного господства в этой провинции, расположенной к югу от Ахетатона, а также из-за огромных богатств, которыми он там владел. Командующий царской конницей.

Носитель царского веера, Царский писарь, двоюродный брат Нахтмина, зять Аменофиса Третьего, так как его сестра вышла за него замуж, тесть Хоремхеба, мужа Мутнезмут. И конечно же, член Царского совета. У него был и более важный титул: зять умершего царя, так как Ай был отцом Нефертити. Сейчас он смотрел на нее, и его взгляд был загадочным. У его дочери было не менее загадочное выражение лица. Все это заметила Меритатон.

Кроме того, здесь присутствовало большое количество высокопоставленных лиц, писарей и жрецов из сорока двух номов царства.

И разумеется, не обошлось без Хумоса и Нефертепа, чье присутствие было в некотором роде оскорблением по отношению к умершему, потому что они были представителями двух культов, наиболее преследуемых слугой Атона. Но всегда стремившийся примирить их и регента Сменхкару Первый придворный и Главный распорядитель церемоний Тхуту рассудил, что им нельзя запретить принимать участие в церемонии прощания. Все-таки Эхнатон был повелителем Двух Земель, следовательно, и всех культов. Великий жрец Панезий был такого же мнения. Но каждый знал, что все жрецы договаривались, как воры на ярмарке. Представители гонимых культов никогда не выступали против Панезия: они ненавидели только фанатика, который навязал им этот абсурдный культ Атона.

У входа выстроилась сотня вооруженных до зубов воинов, а снаружи все пространство запрудила толпа: дворцовые служащие и жители Ахетатона.

Повсюду мелькали мухи, легкомысленные, бестактные и дерзкие до невозможности. Эти младшие сестры кузнечиков пользовались тем, что непосредственно не участвовали в ритуале, и лезли везде, норовя попасть кому-нибудь в рот.

Тишина, наполненная дымом фимиама, была оглушающей. Было слышно даже урчание в чьих-то желудках. Внезапно младшая из царевен, Сетепенра, разрыдалась. Никто не двигался.

Анхесенпаатон взяла ее за руку, погладила по щеке и прижала к себе.

Служитель Ка взмахнул рукой. Писарь принес ему папирус, который извлек из футляра, торжественно развернул и протянул ему. Нефертеп отметил, что у документа был такой вид, будто его только что изготовили.

— Слава Атону, верховному властителю неба, который решил сегодня вернуться в свою небесную обитель, — начал служитель Ка.

Хумос вытаращил глаза. Это был какой-то новый текст. Нефертеп и другие жрецы внешне выглядели бесстрастными.

— В первый день первого месяца возрождения, на семнадцатом году твоего правления в Двух Землях ты решил снова завладеть своей земной душой и отправить ее в большое путешествие по твоим владениям.

Нефертеп чуть заметно скривился: ни малейшего намека на Амон-Ра, Хоруса, Анубиса, Тота, Мут. Ничего нового, все тот же фанатизм. Высокие стены зала аудиенций дрожали от зычного голоса Ка.

— Мир тебе, мир тебе, божественная живая душа, поражающая своих врагов! Твоя божественная душа и твое божественное тело с тобой в высшем царстве Атона!

Сменхкара пристально всматривался в лица служителей многочисленных культов, вне всякого сомнения, возмущенных тем, что не упоминались имена богов, которым они верно служили. Этот новый текст Эхнатон составил лично.

Нефертити оставалась бесстрастной, она держалась гордо, словно статуя. Казалось, она игнорировала взгляды, которые ее отец Ай бросал время от времени на свою дочь и внучек.

Муха села на нос царя. Слуга Ка продолжил свою речь:

— Ты не вкусишь земли, ты не растворишься в почве…

Анхесенпаатон увидела муху. Первым делом ей захотелось прогнать ее. Меритатон незаметно, но решительно остановила ее.

Хоремхеб ударил себя по щеке — муха упала на пол.

— Твоя душа в тебе, в твоей груди, твое тело принадлежит тебе…

Анхесенпаатон замерла. Ее учитель конечно же рассказывал ей, что цари не умирают, а всего лишь покидают свою телесную оболочку, чтобы достигнуть небес. И все же слова, которые произносил Ка, ничего для нее не значили.

И вдруг в этот момент ее сестра Нефернеферуатон чихнула. Чихнула! Хуже приметы просто не бывает! Тяжелый взгляд Нефертити скользнул по юной царевне. Анхесенпаатон с силой сжала руку маленькой нахалки. Девочка всхлипнула.

Еще одна муха села на левую бровь мертвеца. Дерзость этих летающих созданий была недопустимой. Неужели они не понимают, что бросают вызов царю мира?

К счастью, Ка закончил читать папирус. Панезий направился к останкам царя. Шестеро жрецов внесли на золотом подносе двойную корону, символ священной божественной власти. Но они не надели ее на Эхнатона, а продолжали держать поднос на уровне его головы. Затем подошли четверо жрецов с похоронным паланкином и, повинуясь приказу хозяина храма Атона, подняли его и медленно направились к высоким дверям. Следом за ними двинулись жрецы с двойной короной, соправитель Сменхкара, царица и ее дочери, а затем другие высокопоставленные лица. В таком же порядке они прошли мимо окаменевшей стражи и так же медленно пересекли двор.

Оказаться под серебряным небом для Анхесенпаатон было настоящим избавлением. Запах фимиама наконец улетучился, она могла дышать глубже. Царевна не знала, дышат ли мертвые, но у нее создалось впечатление, что в ее груди осталось дыхание умершего отца.

Процессия дошла до дворцовых ворот, вклинилась в толпу, которая ожидала снаружи, пересекла улицу и подошла к Царскому дому, затем пересекла еще один двор и оказалась во дворце. Войдя в большой зал, Ка сделал знак носильщикам поставить носилки на возвышение. Паланкин установили на столе с ножками в виде львиных лап. Двенадцать бальзамировщиков уже находились здесь. Ка торжественно поднял руку — золотые двери закрылись. Царской семье, высокопоставленным лицам и жрецам теперь можно было удалиться.

Бальзамировщики вооружились ножами из обсидиана и бронзы и готовы были приступить к своей зловещей и одновременно священной работе: они должны были обтереть труп кедровым маслом, очистить кишечник, затем удалить мягкие части и червей, потом погрузить его в содовую ванну, а после поместить в чашу с алебастром. Началась мумификация. Через семьдесят дней царская мумия должна будет совершить свое последнее земное путешествие к месту захоронения, куда будет доставлено движимое имущество, дары и приношения, всевозможные предметы роскоши, необходимые для того, чтобы вечная жизнь того, кого больше нет, была комфортной.

Царица и ее дочери ушли, сопровождаемые служанками, носильщиками вееров и рабами.

Какой-то мальчишка из толпы смотрел на них округлившимися от ужаса глазами.

Анхесенпаатон, довольная тем, что оказалась наконец на улице, куда она страстно желала попасть, шла позади процессии и разглядывала подданных своего отца. Они улыбались ей, умиленные ее нежной красотой. Юная царевна, в свою очередь, искренне улыбалась им в ответ.

Внезапно к ней подбежал запыхавшийся парнишка, он был такого же роста, как и царевна. Оказавшись в самом центре процессии, он приблизился к Анхесенпаатон, быстро сунул ей в руку плоский камень и исчез в толпе, поражаясь смелости своего поступка.

Удивленная Анхесенпаатон принялась рассматривать камень. Может, это какая-то игра? Беспокойное выражение лица мальчишки заставляло думать иначе. Она почувствовала, что сейчас не время рассматривать камень. Возможно, это было какое-то послание. В этот момент подошла кормилица и передала ей требование царицы присоединиться к процессии.

Часом позже, когда лучезарный Атон раскалил добела долину Великой Реки, так что исчезли все тени, царица удалилась в свои покои. Юные царевны последовали ее примеру. Меритатон пожелала слегка перекусить и потребовала, чтобы ей принесли хлебцев, инжира и миндального молока с медом. Никто не издавал ни звука. Мрачная церемония обессилила всех: царевен, кормилиц, служанок и рабынь. Казалось, что все чувства: зрение, вкус, обоняние, слух и осязание — были усыплены присутствием смерти. Вскоре Меритатон уединилась в своей комнате, чувствуя, что ей необходимо отдохнуть.

Анхесенпаатон тоже пошла к себе. Она раскрыла ладонь и стала изучать камень. На нем она обнаружила пять строчек, это было иератическое письмо.

 

Месть женщины

Сменхкара и те, кто отныне являлись его подданными — ведь обладая титулом регента, он по закону наследовал трон умершего фараона, — решили отправиться в Царский дом. Они обошли высокий фасад здания, вздымающийся над всей улицей, чтобы пройти через сады. В последующие семьдесят дней, пока не завершится бальзамирование, вход в большой зал частных аудиенций будет запрещен. Помимо личного писаря регента сопровождали Первый придворный Тхуту, Панезий, Первый слуга Атона, их собственные писари и носильщики вееров — всего около тридцати человек.

— Где Пентью? — спросил Сменхкара.

Никто его не видел.

— А Майя?

Этот тоже исчез.

Подходя к ведущим в сад дверям, они были удивлены, увидев там с полсотни вооруженных до зубов стражников.

— Ты вызвал стражу, господин? — спросил Тхуту.

— Нет, — ответил Сменхкара, нахмурившись.

Они еще больше удивились, когда оказалось, что страже отдан приказ не пускать их.

— Приказано не пускать регента Сменхкару в Царский дом! — заявил стражник.

Сменхкара и его спутники на какое-то время потеряли дар речи.

— Кто отдал приказ?

— Уерсеф, начальник гарнизона Ахетатона.

Сменхкаре понадобилось некоторое время, чтобы осознать услышанное. Он повернулся к Тхуту и приказал:

— Приведи моих лошадей из конюшен.

Не успел Тхуту броситься выполнять приказ регента, как командующий заявил:

— Регенту Сменхкаре запрещается использовать царских лошадей. Конюшни охраняются.

Сменхкара побледнел. Он и его свита обменялись недоуменными взглядами. Так как власть ему досталась по велению умершего царя и он все еще не был коронован, Сменхкара не имел права отдавать приказы; он зависел от Царского совета, который еще даже не собирался для подтверждения его полномочий.

— Идемте, — сказал он.

И они покинули сад. Оказавшись на улице, Сменхкара заявил:

— Мы идем к начальнику гарнизона. Я хорошо его знаю.

Будучи регентом, Сменхкара поддерживал доброжелательные отношения с Уерсефом, и теперь ему стало ясно, почему тот чувствовал себя неловко во время прощальной церемонии.

Казарма находилась в получасе ходьбы от Царского дома, в северной части города. Уличная толпа с удивлением смотрела на движущийся пешком царский кортеж.

Когда они дошли до казарм, оказалось, что у начальника гарнизона как раз время послеобеденного отдыха. Сознающий зыбкость положения регента, но знавший о его хороших отношениях с Уерсефом охранник согласился сообщить начальнику гарнизона о приходе гостей. Через несколько минут Уерсеф вышел поприветствовать Сменхкару и его свиту, на ходу поправляя парик, надетый в знак уважения к высокому гостю. Он преклонил колено перед юношей, и это был еще один знак уважения.

— Кто приказал тебе не пускать меня в Царский дом? — спросил Сменхкара.

— Царица, почетная регентша.

— Но ведь регент я!

— Я всего лишь выполняю приказы, почтенный регент. Вчера вечером неполный Царский совет назначил Нефертити преемницей Эхнатона. Там присутствовали Майя, Пентью и мой господин Нахтмин. И Ай, конечно.

— Нахтмин тоже был там?

— Да, господин.

— Но ведь он не является членом Царского совета!

— Ему вернули все его полномочия. Он ничего не мог сделать, ему оставалось лишь согласиться с решением трех остальных членов совета. Его убедили, что Хоремхеб согласен с этим.

Сменхкара опустил взгляд и задумался. Это был захват власти, устроенный в страшной спешке, несомненно, Нефертити и ее отцом. Это была месть женщины, властной женщины. Нефертити хорошо знала вкус власти. Она не могла простить Сменхкаре того, что последние три года была отстранена от управления страной, не говоря уже о том, что он отнял у нее любовь мужа. Но власть она могла себе вернуть!

Сменхкара прекрасно понимал ее. Но он не был готов к столь внезапному повороту событий.

— Почтенный регент, не испытываешь ли ты жажды? — спросил Уерсеф. — Я был бы счастлив предложить тебе и твоим спутникам холодного пива.

Сменхкара кивнул. Жара становилась невыносимой. Уерсеф отдал приказ, и тут же были принесены три глиняных кувшина и кубки.

Утолив жажду, гости поняли, что им больше нечего делать в казармах.

— Господин, — произнес Тхуту, — время не стоит на месте. То, что происходит, недопустимо. Позволь предложить тебе воспользоваться гостеприимством моего дома. У нас будет достаточно времени для раздумий.

— А не навестить ли нам прежде Нефертити?

Панезий сложил губы в лукавую усмешку.

— Господин, — отвечал он, сознательно называя Сменхкару его старым титулом, — чего ожидает женщина, которая только что нанесла поражение противнику? Протестов. Ты достаточно проницателен, и тебе известно, что это было бы еще одним признанием твоего поражения. Она считает, что у тебя много возможностей. Твое молчание будет признаком презрения, что еще больше обеспокоит ее. Верь мне, если до ночи ты не явишься к ней выразить свое возмущение, она не сможет спокойно заснуть.

— Но что мы сделаем после? — спросил Сменхкара, признавая его правоту.

— Сегодня вечером мы соберемся в доме Тхуту. — И, обращаясь к последнему, Панезий добавил: — Позволь мне привести кое-кого к тебе на ужин.

— Твои люди будут желанными гостями в моем доме, — ответил Тхуту.

«Любопытный тип этот Панезий! — подумал Сменхкара. — На чьей же он стороне? Он должен был принять сторону Нефертити, истовой защитницы культа Атона, однако примкнул к побежденным…»

Божественная царевна, верховные жрецы Хумос и Нефертеп собираются поднять восстание с помощью Хоремхеба. Вы в опасности.

Анхесенпаатон села на свою постель. Какое странное послание! И получила она его необычным способом. Она не знала, что и думать. Царевне ничего не было известно о политических интригах, она не знала, кто такие Хумос и Нефертеп, ей было известно только имя ее дяди Хоремхеба. Но девушка чувствовала, что послание очень важное.

С камнем в руке она вышла из своей комнаты на террасу и отправилась к Меритатон, чьи покои были рядом. Старшая сестра спала, лежа на спине, практически обнаженная. Ее дыхание было тяжелым. Какое-то мгновение Анхесенпаатон любовалась грудью своей сестры, кожа которой блестела от пота, а потом села на постель и положила руку на ногу сестры. Дыхание Меритатон прервалось, два или три раза она даже слегка всхрапнула. Потом открыла затуманенные сном глаза.

— Что случилось? — встревоженно спросила она.

Анхесенпаатон протянула ей камень.

— Откуда это у тебя?

— Да вот, когда мы возвращались, какой-то мальчик сунул мне это прямо в руку.

— Мальчик?

— Да, мой ровесник.

Меритатон рассматривала плоский камень. Почерк детский.

— А кто такие Хумос и Нефертеп? — спросила Анхесенпаатон.

— Верховные жрецы культов Амона-Ра в Фивах и Пта в Мемфисе.

— Амона-Ра?

Анхесенпаатон даже не знала имени верховного бога, которого ее отец изгнал из царства.

— А кто такой Пта?

— Я все тебе объясню. А ты раньше видела этого мальчишку?

— Никогда. Я не сразу поняла, что произошло, когда он положил камень в мою руку.

Меритатон казалась озадаченной.

— Самое худшее, что все это правда.

— Давай спросим у кормилицы…

— Да ты что!

— Тогда давай спросим у матери!

— Нас отлупят, как убогих немытых крестьян. Принимать какие-то послания из рук неизвестного мальчишки! Ты не в своем уме!

Меритатон встала, босиком направилась к кувшину и напилась пахнущей розовым маслом воды. Затем она взяла из вазочки абрикос и съела его с задумчивым видом.

— Мне почему-то кажется, что ты знаешь, как понимать это послание. Так объясни мне! — воскликнула Анхесенпаатон, теряя терпение.

— Тише! — приказала Меритатон. — Ты разбудишь кормилиц.

И снова села на постель.

— Раньше в царстве почитали многих богов. Амона-Ра, Пта, Хоруса, Осириса, Исиду и многих других. В их храмах служили многочисленные жрецы и их помощники. Наш отец решил уничтожить эти культы, и доходы жрецов иссякли. Поэтому они его ненавидят. Теперь, когда он умер, они плетут интриги, чтобы возвратить свои привилегии. Понимаешь теперь?

Анхесенпаатон пристально смотрела на сестру, ее глаза округлились.

— Почему нам никогда не рассказывали об этом?

— Потому что это было запрещено! — Меритатон тяжело вздохнула.

— Так вот о чем шепчутся по углам кормилицы!

— О чем только не сплетничают эти кумушки! — проворчала Меритатон.

— Почему ты разволновалась?

— Потому что это послание очень похоже на правду. Только я не знаю, что мы можем сделать, не знаю, как его понять. Это же ясно: трон пустует, и многие страстно желают его занять.

— Кто?

— В первую очередь наша мать. Затем Сменхкара. Наш дед Ай. И многие другие, я в этом не сомневаюсь.

Анхесенпаатон смотрела в небо через открытое окно. Окружающий мир был непонятным. Хуже того, он был угрожающим.

— А как же мы? — еле слышно спросила она.

— Видно будет, — философски заметила Меритатон. — Мы всегда сможем найти себе мужей, разве нет?

Анхесенпаатон хотела было возразить, но охватившее ее беспокойство помешало ей это сделать. Послание, переданное мальчишкой, ничем не могло помочь. И вообще, откуда он получил такие сведения?

Бывший Хранитель царского гардероба обливался потом не только от жары, но и от охватившего его волнения. Пот тонкими ручейками струился по его атлетическому гладкому телу с матовой кожей, по лбу, по ожерелью — символу царской милости, и стекал к пупку.

Нефертити сидела в кресле из эбенового дерева с блестящими золотыми подлокотниками и смотрела на подданного, вперив в него тяжелый взгляд.

— Значит, теперь ты без работы, — сказала она.

— Да, божественная госпожа.

Кому теперь нужны две сотни льняных одеяний умершего царя, набедренные повязки из того же материала с вырезами и без? Роскошные плащи? Дюжины сандалий из кожи и золота, инкрустированные драгоценными камнями? Золотые пояса, украшенные драгоценностями? Золотые нагрудники с редчайшими звездообразными сапфирами из Тапробана?

— С имуществом все в порядке?

— Да, божественная госпожа. Сундуки опечатаны.

— Мне нужны будут драгоценности.

— Да, божественная госпожа. Есть еще сундуки регента.

Нефертити ничего не сказала. Она должна посоветоваться с отцом насчет этих драгоценностей. Следовало уточнить, принадлежат ли они лично Сменхкаре или Царской казне.

— Они спали в одной постели? — спросила она.

Пот все сильнее струился по телу прислужника.

— Да, божественная госпожа. Царь приказал изготовить двойную постель.

— Как ты думаешь, кто из них был женщиной?

Непристойный вопрос поразил Хранителя гардероба, он как будто получил пощечину. Несчастный судорожно сглотнул. Неправильный ответ мог стоить ему не только места, но и жизни.

— Я не знаю, божественная госпожа, — ответил он сдавленно.

— Говори. Здесь только я.

— Я не прислуживал по ночам, божественная госпожа.

— Зато ты проводил с ними целые дни. Говори же!

— Божественная госпожа…

— Говори! Я точно знаю, что ты воровал у царя.

У несчастного хранителя закатились глаза.

— Наш господин… — наконец смог он выдавить из себя.

Царица помолчала, прежде чем спросила:

— А ты?

Казалось, он вот-вот потеряет сознание.

— Что я?.. — пролепетал он, вытаращив глаза.

— С кем ты спал?

Ее взгляд пронизывал насквозь.

— С ними обоими?

Он кивнул.

— Был еще кто-то?

— Иногда… Во время прогулок на «Славе Атона», — пробормотал он.

Царская лодка теперь стояла на якоре перед Дворцом царевен. Нефертити вспомнила семейные прогулки, для которых эта лодка вначале предназначалась. Радостные крики ее дочерей. Дынную кожуру, которую они бросали в воду, чтобы посмотреть, как крупные рыбы гоняются за ней…

— Кто знал об этом?

— Никто, божественная госпожа. Это было тайной.

— Иди, — сказала она, — можешь оставить у себя то, что украл. Ты остаешься на службе в Царском доме до моего решения. Если ты кому-либо передашь хоть одно слово из этого разговора, я прикажу забить тебя палками до смерти. Почему ты плачешь? — спросила царица, когда он уже уходил.

Несчастный обернулся.

— Мой господин… был добр ко мне. Я думаю о потерянном счастье…

— Я тоже.

Наконец он покинул комнату, низко опустив голову. Нефертити вышла на террасу. Ее взгляд скользнул по Великой Реке и остановился на «Славе Атона», которая вызывающе покачивалась перед Дворцом царевен. Нефертити было невыносимо смотреть на нее, поэтому царица вернулась в полумрак своей комнаты.

Она уже давно догадывалась о том, о чем только что услышала. Эхнатон был человеком с двойственной натурой. Завоеватель, высшее счастье которого быть завоеванным. Носитель двойной короны, мужчина и женщина. Бесплотный возлюбленный Диска Атона и существо из плоти и крови, любовник своего любовника. Но все-таки она познала счастье — до появления Сменхкары, сына миттанки. Словно змей Апоп, соблазнил он своего брата свежестью пятнадцатилетнего тела. Сначала он убедил Эхнатона жить с ним в Царском доме. Затем он перебрался в новый дворец, построенный для них в Меруатоне. Потом получил титул регента. Сменхкара вытеснил ее. Сначала как жену, а затем как советницу царя и хранительницу престола.

Все эти великолепные барельефы и фрески, которые изображали царскую чету в окружении детей, купающимися в лучезарном свете Атона и семейной любви, изображения царя, целующего свою самую младшую дочь… Вдруг и придворные, и народ поняли, что все это было ложью. Потом ей доложили, что появился барельеф с изображением обнимающихся Эхнатона и Сменхкары. Тогда она влепила пощечину посланнику, сообщившему об этом.

Она не впала в немилость, нет. О ней просто забыли. И причина ей была известна: своему мужу она рожала только дочерей. В подобных случаях говорили, что семя слабое. Доказательством этому был и ребенок, которого родила Эхнатону сожительница. Это тоже была девочка, и она умерла во младенчестве. Но Эхнатон отказывался признавать слабость своего божественного семени. Раздосадованный, он покинул царское ложе.

Нефертити попросила помощи у своего отца Ая, но тот ничем не смог помочь. Она обращалась к своей сестре Мутнезмут, жене Хоремхеба, и та посоветовала ей завести любовника и родить наконец мужу сына, пусть и незаконного. Но возраст, благоприятный для зачатия, уже прошел. Ее чрево отныне было так же бесплодно, как и у проклятого демона Сменхкары.

Нефертити страдала долго и молча. Слезы жемчужинами блестели в глазах царицы. А теперь жена живого бога должна была изображать траур.

Но она все еще была жива. Она заставит своих врагов испить горькое вино ее слез, унижения и гнева!

Кто-то вошел. Мужчина. Орлиный нос, военная выправка. Он сразу заметил угнетенное состояние Нефертити и бросился к ней.

— Госпожа моя! — воскликнул он. — Что происходит?

Нефертити больше не сдерживала слез. Тогда он обнял женщину и утешил ее.

Незадолго до захода солнца гонец принес в дом Тхуту царский рескрипт, в котором сообщалось, что Тхуту больше не являлся Первым придворным Царского дома. Тхуту принял посланника с насмешкой, которая удивила почетного гостя — регента Сменхкару.

— Как твое имя, гонец?

— А-Узаит.

— Поверь, пройдет несколько дней, и я вспомню, что именно ты явился ко мне с этим.

Обеспокоенный гонец ушел, а Тхуту вернулся к гостям. Словно в насмешку, он на всеобщее обозрение прикрепил сверток к бронзовой лампе, которая висела под потолком большого зала. Грозный документ болтался и крутился в воздухе, как некое бестелесное существо. Вот с каким уважением бывший Первый придворный отнесся к решению царицы! Первый раз за последнее время Сменхкара рассмеялся.

А равнодушные ко всем этим перипетиям босоногие рабы были заняты своими делами: подметали циновки, подливали масло в светильники, расставляли кувшины с пивом и вином на большом низком столе в центре зала, разжигали жаровни, выгоняли насекомых, которые бегали на каменном полу. Дым от горящих кедровых стружек держал на почтительном расстоянии от двери в сад рой мошек, привлеченных влажностью, увеличивающейся каждый раз с наступлением сумерек. Настоящий пир для птиц, которые, насытившись, прятались в зарослях смоковниц.

Опекаемый четырьмя оставшимися слугами, Сменхкара умылся, а затем обосновался в самой красивой комнате дома Тхуту. Когда он, посвежевший после расслабляющего массажа, побритый, надушенный, умащенный маслами сандала и жасмина, возвратился в большой зал, там уже были Хумос, Нефертеп и Панезий, Первый слуга Атона и их соратник. Смущенная почтительность собравшихся, полностью соответствующая придворному протоколу, наглядно демонстрировала их отношение к регенту. Известно ли им было, что он больше не регент? Сменхкара все же заметил, что они не смогли скрыть своего удивления, и даже знал, чем они были так удивлены: никогда особа царской крови, будущий живой бог, не являлась на ужин к своим подданным, какого бы высокого ранга они ни были. Естественно, они спрашивали себя, что же произошло.

Сменхкара, в свою очередь, был удивлен не меньше: как Панезий, слуга враждебного и ненавидимого всеми присутствующими здесь культа, так быстро примкнул к верховным жрецам Амона-Ра и Пта, которые испытывали к нему нескрываемую неприязнь? Затем он улыбнулся в бороду: в сущности, все эти высокопоставленные служители сговаривались, как воры на ярмарке. В создавшейся ситуации, когда приходилось срочно что-то решать, они забыли обо всех своих выдуманных или настоящих распрях.

Последний раз он видел Хумоса и Нефертепа во время ритуала прощания с умершим царем. Но он хорошо знал их, поскольку отвечал на их жалобы по поводу урезания подношений и землевладений. В его официальных ответах было ровно столько благосклонности, сколько позволял проявлять Эхнатон, но он прилагал к официальным письмам личные послания, в которых уверял верховных жрецов в том, что не безучастен к их трудностям. Это все, что он мог себе позволить, учитывая ненависть Эхнатона к недобросовестным служителям культов и свое недоверие к ним.

Хотя Эхнатон ввиду ухудшающегося здоровья доверил ненаглядному братцу существенную часть дел царства, он постоянно наблюдал за ним, поводя своими лисьими глазами. Что же касается их трудностей — помет обезьяны и сопли мангуста на них! — их надуманные претензии возникали оттого, что им больше не доставалось дани, поступавшей от завоеванных народов, по той простой причине, что не было больше никаких завоеваний.

Все уселись полукругом перед бывшим регентом. Сменхкара смотрел на них. Он больше не сомневался в их подлинных намерениях. Эти двое, Хумос и Нефертеп, являлись одними из настоящих хозяев долины, некоронованными правителями царства, а Ахетатон был всего лишь оазисом, созданным Эхнатоном. В этой ситуации они представляли и все остальные культы.

Эхнатон еще при жизни отца, Аменхотепа Третьего, будучи в Гермополе, открыто возмутился наглостью стремящихся к обогащению жрецов и размерами получаемой ими доли военных трофеев. Вершиной бесстыдства было то, что они затем одалживали эти деньги Царской казне для финансирования очередных военных кампаний, к тому же они поддерживали только те кампании, которые должны были обогатить их. Великие жрецы? Ха! Скорее дельцы, среди которых встречались и отъявленные негодяи.

Неоспоримым был тот факт, что их поддерживала знать и крупные землевладельцы, чьи связи были прочнее укрепительных сооружений. Эхнатон сначала не обращал на них внимания, затем лишил их всех полномочий, а в итоге начал уничтожать их богов. Так возник культ единственного божественного Атона, Солнечного Диска. Доходы от культа четко контролировались Эхнатоном с помощью Первого слуги Атона, Панезия. Царь воздвиг храмы, посвященные Атону, и построил неподалеку от них город Ахетатон.

Несмотря на это, Эхнатон и Сменхкара отлично знали, что почитатели других богов не приняли культ Атона, оставаясь верными Амону, Апису, Хорусу — тем богам, благодаря служению которым обогащались великие жрецы. Эти культы сохранились.

Лучшим доказательством тому было то, что их служители ужинали сейчас с наследником своего злейшего врага.

За какое-то мгновение, пока они смотрели друг другу в глаза, Сменхкара вспомнил ярость своего брата, когда тот понял, что проиграл и реформа системы не удалась. Позднее он благодарил себя за проявленную мудрость. Будучи по натуре более миролюбивым, он научился договариваться с противниками новой веры, ведь их средства были необходимы для финансирования военных кампаний. Сменхкара пытался смягчить жестокую политику брата. Но из-за ненависти жрецов, вызванной отсутствием подношений, армия оказалась неспособной сохранять господство на юго-востоке. Заявления жрецов были резкими: «Ты хочешь уничтожить культы наших богов в угоду Атону? Очень хорошо! Тогда мы подорвем твое могущество!» Месть жрецов привела к упадку военной мощи царства.

Сменхкара вздохнул, сделал собравшимся знак рукой и сел первым, как если бы он все еще был регентом. Остальные присели на корточки вокруг стола. Тхуту организовал настоящий пир.

Взгляды гостей блуждали какое-то время по потолку зала. Хумос заметил документ, который болтался в воздухе над обеденным столом. Жрец удивился и даже возмутился, так как узнал царскую печать. Тхуту весело сообщил ему, что этот только что доставленный папирус освобождает его от обязанностей придворного. Хумос и Нефертеп оцепенели. Присутствие Сменхкары окончательно запутывало ситуацию. Единственным, кто мог отстранить придворного, был взошедший на трон царь. Но этот человек сейчас спокойно сидел рядом и улыбался.

— Неполный Царский совет вчера вечером провозгласил Нефертити преемницей трона ее супруга, — объяснил Сменхкара, — и первое, что она сделала, — это устранила нашего уважаемого Тхуту.

Хумос едва не поперхнулся. Нефертеп вытянул шею, чтобы лучше видеть Тхуту. Сейчас он был похож на жабу, готовящуюся проглотить огромную муху.

— По приказу Нахтмина военный отряд не допустил меня в царские покои и конюшни. Очевидно, этого потребовала Нефертити. По крайней мере, так объяснил ситуацию Уерсеф. И Тхуту любезно предложил мне расположиться в его гостеприимном доме.

— А она действует быстро, — заметил Панезий. — Царица срочно послала за мной. Когда я пришел, она была в обществе своего отца Ая, Майи, Царского писаря, Нахтмина и Пентью. В руках у Майи было перо, которым он записывал решения Царского совета. Чернила даже еще не высохли. Нефертити сообщила мне, что Царский совет провозгласил ее регентшей до тех пор, пока принц Тутанхатон не достигнет совершеннолетия. И она потребовала, чтобы я подписал решение. Мне оставалось только подчиниться.

«Зная о действиях Нефертити, Панезий тем не менее ничего не сообщил своим друзьям, — сделал вывод Сменхкара. — И меня тоже не предупредил. Без сомнения, он любитель сюрпризов».

У Хумоса было искаженное гневом красное лицо. Тхуту испугался, что у жреца может случиться припадок.

— Я заметил, что на документе отсутствует подпись регента, — продолжал тем временем Панезий, повернувшись к Сменхкаре. — Ай сказал мне, что это не имеет никакого значения, так как он был главой Царского совета при предыдущем правителе.

Это было что-то новое. Перевернув все с ног на голову, Ай сделал свою дочь законной регентшей.

Еще раз Сменхкара спросил себя, что же за игру ведет Панезий? С одной стороны, он признал регентство Нефертити, а с другой — присоединился к лагерю ее врагов. Теоретически он должен быть на стороне регентши, ведь она была гарантом его привилегий. Прекрасно сознавая всю опасность своего положения из-за двойной игры, он все же надеялся удержаться на плаву.

Хумос в гневе ударил себя рукой по бедру — совершенно не по протоколу.

— А что там делал Пентью? — выкрикнул он. — Ведь он всего лишь Царский целитель и не является членом Царского совета!

— Нефертити в срочном порядке ввела его в состав Совета. Точно так же она восстановила Нахтмина в должности Царского советника, — пояснил Панезий.

— Я думаю, что она на этом не остановится, — спокойно произнес Сменхкара. — Ну что ж, посмотрим! Я не удивлюсь, если она будет коронована до истечения семидесяти дней.

— Но это неслыханно! — воскликнул Нефертеп.

— А то, что Царский совет в неполном составе принимает такое поспешное решение, это разве допустимо? Эта женщина способна на все.

Слуги подали вино. Из-за бурлящих эмоций кубки оказались пустыми в одно мгновенье.

— Это все козни Ая! — сказал Нефертеп. — Он посадил свою дочь на трон.

— Но она не царской крови! — воскликнул Тхуту.

— Для народа, готового впоследствии принять Тутанхатона в качестве царя, ее регентство вполне приемлемо.

— Но господин, ведь есть же ты! — возразил Хумос.

— Верно. Но Нефертити действует так, как будто меня вовсе нет. Со временем, возможно, мне это будет на руку.

Слуги принесли большую чашу и кувшин с ароматизированной водой, чтобы господа могли омыть руки, затем подали блюда. Голуби, начиненные зерном и маленькими луковицами, жареные гуси, салаты из лука-порея с маслом, латука и огурцов с кислым молоком… Все, кроме рыбы, потому что будущему живому богу, так же как и жрецам, было запрещено употреблять ее в пищу. И то, что Тхуту это предусмотрел, доказывало, что он считает Сменхкару своим господином и законным наследником трона.

— У нее такой же характер, как и у сестры ее отца, — задумчиво сказал Нефертеп.

Сменхкара кивнул. Тиу, сестра Ая, жена Аменхотепа Третьего и мать Эхнатона, была сильной женщиной. Она крепко держала своего мужа в руках. Замечание Нефертепа было наглым, даже оскорбительным, так как хоть Сменхкара и не был сыном Тиу, его матерью тоже была царица и жена Аменхотепа — царевна из Миттании. Значит, в нем тоже текла царская кровь. В любом случае, нельзя распускать язык, говоря о царской семье, тем более в присутствии наследника. Последний сделал вид, что не заметил насмешки, — все-таки он еще не занял трон, а этих двоих жрецов можно было считать возможными союзниками в борьбе за корону. К тому же таких союзников было очень и очень мало.

— Господин, это недопустимо! — с силой произнес Хумос.

— Недопустимо! — повторил Нефертеп.

— Недопустимо! — подтвердил Тхуту.

— Недопустимо! — подытожил Панезий.

— Значит, Нахтмин присоединился к лагерю Нефертити? — уточнил Хумос у Тхуту.

Тот кивнул.

— Так же как Пентью и Майя, — добавил Сменхкара, проглатывая последний кусочек гусятины. — Они же участвовали в собрании неполного Царского совета.

Наступила тишина. Прямоугольный кусочек неба, видневшийся в приоткрытую дверь, приобрел насыщенный цвет индиго. Птицы принялись громко ссориться, выбирая места для ночлега в зарослях смоковниц и фикусов. Где-то далеко залаяла собака. Уже пришло время весеннего сбора урожая. Запах сырой черной земли и горелой соломы смешивался с ароматом кедрового масла, исходящим от жаровен.

— Мы не можем допустить, чтобы это произошло, — снова начал Хумос, не сводя пристального напряженного взгляда с Нефертепа.

Нефертеп посмотрел на него, но ничего не сказал, а лишь моргнул.

— Что вы можете сделать? — спросил Сменхкара.

— Захват трона возможен только с помощью одного человека — Хоремхеба, начальника гарнизона Мемфиса.

— И Нахтмина, начальника фиванского гарнизона, который к тому же еще и двоюродный брат Ая, — уточнил Сменхкара.

— Гарнизон Мемфиса намного превосходит численностью фиванский, — сказал Нефертеп.

— Я не понимаю, к чему вы клоните, — вмешался Сменхкара.

Нефертеп помедлил с ответом.

— Господин, как верховный жрец культа Пта в Мемфисе, уверяю тебя, что народ недоволен тем, как теперешний бог-покровитель заботится о нем. Об этом я неоднократно писал тебе, и ты обещал обратить на это свое высокое внимание.

Сменхкара покачал головой. Жрецы Амона-Ра и Пта собирались использовать против Нефертити то же оружие, каким воспользовались бы против него самого, если бы, заняв трон, он отказался возродить культы древних богов.

Нефертеп и Сменхкара обменялись пристальными взглядами.

— Восстания могут вспыхнуть и во многих других номах, — коварно заметил Хумос.

Каждый ном имел свое войско. Очевидно, случись шесть или семь волнений в провинциях, Хоремхеб и даже Нахтмин забеспокоятся. Это заставит их раскаяться. Так или иначе, они перестанут служить Нефертити как наследнице трона. Опасная авантюра!

— Это бунт против Нефертити? — спросил Сменхкара.

— Против порядка, установленного Эхнатоном, — ответил Хумос. Казалось, он забыл, что перед ним сидит двоюродный брат и соправитель этого самого Эхнатона.

Сменхкара понял сразу: он был лишь орудием. Если они возвратят ему трон и все его права, они будут диктовать ему свою волю. Первое условие даже не подлежит обсуждению: возрождение культов богов. Сменхкара не относился к ним так враждебно, как Эхнатон, к тому же он поддерживал ровные отношения с главами уничтоженных культов. Но ему казалось, что, если слишком понадеяться на успех этой интриги, можно потерять значительную часть царской власти.

Его слуга встал на колени, чтобы ополоснуть ему пальцы. Тхуту тут же решил подчеркнуть, что он союзник регента.

— Это недопустимо, — произнес он. — Недопустимо, чтобы священнослужители были настроены против власти. Фараон — это живой бог, и если его власть ослабевает, теряют силу и те, на кого эта власть опирается.

Нефертеп и Панезий согласились с ним. Хумос понял, что погорячился и совершил оплошность.

— Власть жрецов уже ослаблена, — сказал он, пытаясь оправдаться.

— Потому что ослаблена власть фараона, — стоял на своем Тхуту.

Панезий несколько раз моргнул: велась уже не двойная, а тройная игра. Чего только не сделаешь для спасения своей шкуры!

— Так что мы будем делать? — нетерпеливо спросил Хумос.

— Я полагаю, мы должны положиться на божественную мудрость нашего регента, который вдохновил уважаемого Тхуту на эти осторожные слова, — заявил Нефертеп, поглаживая свою макушку пухлой рукой.

— То есть?

Сменхкара наблюдал за жрецами, которые намеревались защищать его интересы. Он считал, что этот тайный Царский совет, собравшийся здесь, не мог сделать ничего существенного. Не имея надежной поддержки армии, можно было лишь анализировать ситуацию, а не принимать какие бы то ни было решения. Особенно такие необдуманные, как предложил Хумос. Сменхкара был доволен таким поворотом дел.

— Сомневаюсь, что царица вступит в права регента, пока не истекут семьдесят ритуальных дней, — сказал Нефертеп. — Это было бы серьезной ошибкой. Даже хуже: оскорблением. Ай не позволит своей дочери сделать это. У нас есть несколько дней, чтобы наш уважаемый господин регент принял мудрое решение.

И Нефертеп взглянул на Сменхкару, который загадочно улыбался. Он подозревал, что хитрец Нефертеп, ведя подобные речи, наверняка имеет тайные намерения.

— Почему бы не поделиться с нами мыслями, порожденными мудростью? — произнес верховный жрец Пта.

Тхуту не сдержал улыбки. Что же задумал Нефертеп?

— Я бы предложил нашему уважаемому Панезию сообщить Хоремхебу о своем беспокойстве по поводу создавшегося положения. Если бы об этом заговорили мы, он мог бы это неправильно понять.

Панезий рассмеялся, чем несколько разрядил обстановку. Кубки снова опустели.

— Этого недостаточно, чтобы отстранить Нефертити от власти, — заметил Сменхкара.

— Конечно, конечно, божественный господин! — воскликнул Нефертеп. — Но если действительно начнется восстание, Хоремхеб ее не поддержит и позиция Ая значительно ослабнет.

— Если я тебя правильно понял, волнения начнутся в Мемфисе, — сказал Сменхкара.

Нефертеп невинно захлопал ресницами и удивленно спросил:

— Разве я это сказал?

Сменхкара про себя засмеялся. Не было смысла продолжать беседу. Пусть все пока остается как есть. Нефертити пусть считает себя регентшей до поры до времени, не зная, какие настроения вызвал ее самовольный захват власти. Бывший регент не может опуститься до участия в заговоре, он будет лишь внимательно прислушиваться. А затри года совместного правления Сменхкара этому научился.

Он встал из-за стола, чувствуя, как устал за сегодняшний день, полный неожиданностей. Гости последовали его примеру, некоторые из них не смогли подняться без помощи слуг. Затем все пожелали Сменхкаре хорошего отдыха. Покидая зал, он обогнул бассейн с водой, в котором плавали шесть закрывшихся лотосов. Рабы сопроводили его в покои и помогли раздеться, после чего двое из них остались стоять на страже у дверей.

 

«Kherouy Apopisso!»

День был ясным, как распустившийся лотос. Позавтракав, как и другие боги, соком звезд и булочками из луны, лучезарный Атон, казалось, и не ведал о том, что оспаривалась его абсолютная власть. Поэтому он предался своему излюбленному времяпрепровождению — стал наблюдать за людьми.

Учителя пришли давать уроки царевнам. Их было двое: один для трех старших сестер, а другой — для трех младших. Но вместо того чтобы обучать языку, письму и чтению, они принялись восхвалять достоинства двух богов: Анубиса, главы божественного пантеона, проводника мертвых в другой мир, и Маат, дочери бога Ра, богини Справедливости, которая взвешивает поступки мертвых, когда они попадают в загробный мир. Учителя описали чудесную встречу, которая произошла четыре земных дня назад, когда божественный царь отправился в Царство мертвых, в обитель этих грозных богов. Их речи были настолько захватывающими, что слушательницам самим захотелось туда попасть.

И тут Маат отложила весы и улыбнулась, раздался ее нежный голосок. Она сказала, что чаша для плохих поступков пуста и весы не нужны.

Учителя также попытались сымитировать глухой голос Анубиса.

— Живой бог, живи отныне вечно среди других богов!

Они даже принесли две статуэтки, изображающие этих богов. Это были черный бог с головой шакала и заостренными ушами и грациозная маленькая богиня со страусовым пером на голове, которое и обозначало ее имя.

Царевны передавали статуэтки из рук в руки под мрачными взглядами кормилиц. Что это за истории про богов? Бог только один — Атон. И когда учителя ушли, кормилицы принялись спорить друг с другом, кто доложит царице об этих бунтарских уроках. Но, так и не придя к согласию в этом вопросе, женщины решили собраться позже и пошептаться. Одна из них между тем доложила о происшедшем старшей царевне.

Меритатон не уделила должного внимания религиозным урокам и слушала рассеянно. Да и вообще она дремала — эта ночь показалась ей более короткой, чем обычно. При жизни Эхнатона эти учителя ни за что бы не осмелились упоминать имена богов Анубиса, Тота или Маат, тем более рассказывать о них царевнам. Их бы прогнали взашей. Без сомнения, эти наглецы полагали, что единый культ Атона рухнул со смертью царя. Но Меритатон знала, что даже жители Ахетатона втайне продолжали поклоняться прежним богам. Достаточно было взглянуть на медные амулеты на груди у некоторых лицемерных кормилиц: они изображали богиню Таурет с головой гиппопотама, покровительницу плодородия и родов. Да и сестры Меритатон, особенно Вторая и Третья царские жены — Макетатон и Анхесенпаатон — знали, кому поклоняются во внешнем мире.

Она приготовилась удалиться в свою комнату, чтобы отдохнуть, растянувшись на постели, и погрузиться в мечты, вспоминая о своих недавних любовных похождениях. Но в этот момент появились цирюльник и мастер по изготовлению париков, которые приходили каждую неделю для того, чтобы побрить наголо юных царевен и позаботиться об их париках. Действительно, невозможно было носить парик, если на голове росли волосы: сначала вся голова чесалась, затем парик норовил сползти набок.

Цирюльник церемонно поклонился, выражая царевнам глубочайшее почтение. Затем его помощник поставил на пол сундучок с рабочими инструментами и открыл его. Первой на стул уселась стричься Меритатон. Ученик протянул своему хозяину чашу с водой. Цирюльник бросил туда мыльные стружки и взбил их с помощью губки до появления пены. Когда густота показалась ему достаточной, он нанес пену на голову царевны. Ученик тем временем заточил лезвие бритвы на камне и подал инструмент учителю. Цирюльник принялся брить царскую шевелюру, которая уже заметно отросла. После того как голова царевны была выбрита, он смочил губку в ароматной воде и ополоснул гладкую голову Меритатон. Остриженные волосы ученик цирюльника сжег, произнося специальное заклинание. Затем цирюльник подал царевне зеркало и поклонился.

В это время мастер по изготовлению париков приводил в порядок царские парики, придавая им блеск с помощью ароматных масел. Все парики были короткими, по нубийской моде, как того требовала царица. После окончания всех процедур каждый парик был помещен на специальную подставку.

Где-то часа через два все шесть царевен были побриты. Теперь возле париков поблескивали шесть гладко выбритых головок.

Наконец освободившись от этой неприятной процедуры, Меритатон пошла отдохнуть, Макетатон погрузилась в чтение гимнов Атону, составленных покойным отцом, Анхесенпаатон вышла на террасу понаблюдать за миром, то есть за тем, что происходило на улице. Три младшие царевны вернулись к своим играм и куклам.

Вдруг Анхесенпаатон увидела мальчика, который вручил ей загадочное послание. Он взглянул вверх, увидел ее и застыл на месте. Она помахала ему рукой. Он все еще смотрел на нее, от испуга выпучив глаза. Да что с ним такое? Не мог же он ее забыть! Она помахала рукой еще раз. Тогда мальчик быстро посмотрел по сторонам и махнул рукой в ответ. Анхесенпаатон дала ему знать, что спускается.

Она побежала через большой зал, где сплетничали кормилицы, схватила из вазы три медовых хлебца и вышла, ступая тихо, как мышь. Девушка направилась в коридор, ведущий к садовой лестнице, потому что лестница, выходившая на улицу, охранялась, стража ни за что не позволила бы юной царевне выйти одной за пределы дворца.

С хлебцами в руках она бежала по саду, и тут заметила стражников. Тогда Анхесенпаатон спряталась в зарослях туи, подождала, пока стражники пройдут, и побежала дальше. Она хорошо знала царский сад: в дальнем конце можно было пролезть сквозь заросли тамариндовых деревьев. И уже оттуда, идя вдоль административного здания, выйти на улицу.

Наконец Анхесенпаатон выбралась на улицу, поражаясь своей отваге. Теперь надо было идти в противоположном направлении, чтобы встретиться с мальчишкой. По дороге она столкнулась с женщиной, которая несла на голове корзину, полную хлеба. Женщина не обратила на царевну никакого внимания. Затем ей встретились два писаря с дощечками под мышками, поглощенные оживленной беседой. Они даже не удостоили ее взглядом. Какой-то старик верхом на осле, положив ноги на корзины с салатом и дынями, пристально на нее посмотрел. Крупная женщина говорила сама с собой, видимо чем-то очень недовольная… Происходившее на улице действительно было похоже на занимательный спектакль.

Мальчик ждал ее, и вид у него был ошеломленный. Анхесенпаатон бегом преодолела несколько локтей, которые разделяли их. Она запыхалась, но была в восторге оттого, что впервые могла с кем-то пообщаться в настоящем мире, за стенами дворца. Царевна протянула мальчику хлебцы. Он их взял, глядя на нее испуганно, растерянно, взволнованно. Глаза у него были такими же круглыми, как и несколько минут назад.

— Что с тобой? — спросила она.

— Ты здесь, на улице… А если тебя увидят? — пробормотал он, запинаясь от волнения.

Они стояли недалеко от главного входа во Дворец царевен и находились практически напротив входа в Царский дом. Оба входа охраняли вооруженные копьями воины.

— Идем! — выдохнул он.

И увлек ее за собой. Мальчик тоже хорошо знал окрестности. Они нырнули в узкий переулок, разделяющий административные здания. Дети побежали к берегу реки, где их могли увидеть разве что гребцы на неповоротливых лодках, да и то если бы у них вдруг проснулось любопытство.

Взволнованная таким приключением, Анхесенпаатон только сейчас рассмотрела мальчика и нашла его красивым.

— Как тебя зовут?

— Пасар.

— А меня Анхесенпаатон…

— Я знаю, — прервал он ее. — Если нас увидят вместе, мой отец изобьет меня до крови.

— Почему?

— Я не имею права говорить с тобой.

— Почему?

— Ты — дочь царя.

— Но он же умер!

Мальчик был обезоружен столь легкомысленным заявлением.

— Ты прочитала мое послание?

— Да. Но откуда ты все это знаешь?

— Я это слышал. И что ты сделала?

— Я показала твое послание своей старшей сестре. Она сказала, что это похоже на правду, но мы не можем ничего сделать.

— Почему?

— Мы не можем никому об этом рассказать. Кто нам поверит? И кто поверит тебе?

Он положил свою руку на руку Анхесенпаатон с такой осторожностью, как будто боялся обжечься от прикосновения к царской коже.

— Если что-то случится, если ты испугаешься, беги ко мне.

— Но куда?

— Я — сын смотрителя Зала для приемов. Я обещаю взять тебя в жены. Я смогу защитить тебя! — с жаром воскликнул он.

Анхесенпаатон недоверчиво улыбнулась. Какой пылкий мальчишка! Но ей понравилось его желание жениться на ней.

— Слушай, ты должна возвращаться во дворец. Все будут обеспокоены твоим отсутствием.

Это был мудрый совет.

— Давай встретимся здесь завтра, — предложила она, очаровательно улыбнувшись.

Пасар взял ее руку и поцеловал.

— Хорошо? — спросила она.

Мальчик утвердительно кивнул и убежал. Анхесенпаатон вернулась в сад и оттуда медленно пошла к дворцу. И получила выговор от кормилицы, которая везде ее разыскивала.

— Где ты была?

— В саду, — спокойно ответила царевна.

— Я была там и не нашла тебя.

— Прекрати повышать голос на мою сестру! — вмешалась Макетатон. — Она не твоя служанка. Не забывай, что и я, и Меритатон можем тебя выгнать!

Кормилица, пораженная внезапным проявлением властности, замолчала. Другие кормилицы бросали на нее выразительные взгляды, но она лишь молча сжалась в комок в темном углу зала.

В четвертом часу после полудня к Тхуту пожаловали гонцы из дворца. Это были двое молодых военных.

— Здесь находится брат покойного Великого Фараона? — спросили они у прислуги.

— Да, здесь. Он сейчас отдыхает.

— Необходимо прервать его отдых, чтобы вручить ему царское послание.

Хорошо понимая сложившуюся ситуацию, гонцы вели себя грубо. Распри властителей неизбежно влияли на их подданных. Слуга Тхуту был счастлив дать понять царским посланникам, что они рано празднуют победу.

— Сейчас мой господин посмотрит, можно ли прервать отдых регента, — высокомерно ответил он, как будто речь шла о прошении какого-то крестьянина. — Вы будете ждать ответа регента?

— Нет, — пробубнил один из военных, удивленный такой наглостью.

— Тогда я закрываю дверь.

После этого слуга побежал к Тхуту, который как раз шел будить своего гостя, чтобы вручить ему царское послание. Сменхкара, сидя на постели, прочел свиток.

— Это приглашение, — сказал он. — Нефертити желает видеть меня немедленно.

— Какая дерзость! — воскликнул Тхуту. — Господин, позволь мне выделить тебе для сопровождения двоих слуг.

Сменхкара принял предложение, поправил парик и надел сандалии.

— Если я не вернусь к заходу солнца, поставь в известность Хумоса и Нефертепа.

Через полчаса он уже входил во дворец. Новый распорядитель, которого он никогда раньше не видел, проводил его к советнику, которого он также не знал. Нефертити уже успела заменить придворных. Советник провел его в большой зал для аудиенций. Сменхкару подвели к трону. Здесь его ждала Нефертити.

Рядом с ней стояли ее отец Ай и Царский писарь Майя. Трон возвышался на помосте высотой в три локтя. Нефертити протянула свою золотую сандалию. Каждый подданный должен был поцеловать ее. Сменхкара сделал вид, что не заметил этого.

— Целуй! — яростно приказала она.

— Целуют только сандалию царя, Нефертити. Насколько мне известно, ты не являешься царицей, — спокойно возразил он.

— Я ею являюсь со вчерашнего дня, и ты это знаешь!

— Я ничего такого не знаю.

— Стража! — позвала она.

Два стражника отделились от стены, подошли к Сменхкаре и силой наклонили его голову к ноге Нефертити. Майя ужаснулся. Ай тут же начал торопливо нашептывать что-то на ухо своей дочери. Она убрала ногу и отпустила стражу.

— Что ты хочешь от меня? — высокомерно спросил Сменхкара, оставаясь спокойным.

— Где ты теперь живешь?

— Ты прекрасно это знаешь, поскольку посланцы доставили мне твой приказ. Ты же запретила мне появляться в моих покоях.

— В покоях царя!

— Мои покои находятся рядом, — уточнил Сменхкара.

— Как член Царского совета ты был обязан предупредить о том, что сменил жилище. А так мы были вынуждены собраться без тебя.

— Я очень рад, — ответил Сменхкара. — По крайней мере, я не участвовал в преступлении.

— Что ты сказал? — спросила Нефертити сквозь зубы.

— Только то, что ты слышала.

— Меня назначил регентшей Царский совет.

Ай и Майя, который переминался с ноги на ногу, все больше и больше чувствовали себя не в своей тарелке. Сменхкара подозревал, что это не Ай посадил свою дочь на трон, а она сама вынудила его сделать это.

— Решения этого совета недействительны и неосуществимы.

— Их одобрил Первый слуга Атона Панезий.

— У него не было выбора. Как глава Царского совета я не одобряю это решение, которое к тому же было принято вопреки традициям — через три дня после смерти фараона, хотя в этом не было срочной необходимости. Поэтому я остаюсь регентом, которого назначил Эхнатон. А твои происки противоречат царской воле и закону.

— Ты бросаешь мне вызов, Сменхкара?

— Я тебе описываю ситуацию. Ты не относишься к нашей семье. Ты простолюдинка. Все, что ты сделала, вызвано чувством мести, а не заботой о царстве.

Нефертити выпрямилась на троне под ударами этих обвинений.

— У меня прекрасные советники, — ответила она глухо. — Я не хуже тебя буду править царством. Что же касается мести…

Она судорожно вцепилась в подлокотники трона. Ее голос теперь напоминал шипение разъяренной кобры.

— Ты лишил моего супруга светской власти. Тебе этого показалось мало. Тогда ты украл у него любовь. В течение пяти лет ты делил с ним царское ложе, Сменхкара. А три года ты владел скипетром.

Сменхкара оставался бесстрастным.

— Ты — узурпатор!

Он смотрел на нее, ощущая превосходство своих двадцати лет. Она возвышалась над ним, стоя на помосте, а он превосходил ее изяществом. Он был красив, она же сильно постарела. Чему же она удивлялась? Эхнатон приблизил Сменхкару к себе, потому что его юный брат в какой-то мере заменил ему сына, которого у царя никогда не было. Он был способен понять одержимость фараона одним верховным богом, накапливающим духовные силы поклоняющихся ему людей. Вместо всех этих бесчисленных божеств, являющихся в образе шакала, ястреба, крокодила, бегемота, львицы… В конце концов родство душ переросло в физическую близость. Ничто не имело значения, раз это была любовь. В глубине души он торжествовал, потому что Нефертити только что публично назвала причину своего гнева.

Сменхкара ответил ей насмешливым взглядом.

— Ты хитростью намеревался стать царем! — снова воскликнула она. — Но мне ясны твои игры.

Он невозмутимо слушал.

— Ты как бальзамировщик, явившийся из хаоса! Ты взял сердце моего живого мужа и утопил его в чаше своего вожделения!

Происходящее становилось все более интересным.

— Так чего ты от меня хочешь?

Она склонилась к нему, сверля его ядовитым взглядом:

— Я хочу, чтобы ты подписал решение Царского совета.

— Я его не подпишу.

— Ты его подпишешь!

— Я не только не подпишу его, но и не буду целовать твою сандалию, Нефертити!

Он повернулся к ней спиной, собираясь направиться к двери.

— Сменхкара!

— Нефертити, если с моей головы упадет хоть один волос, — сказал он, обернувшись, — ты ответишь за это, ты даже не представляешь, что тебя ждет.

— Что? Ты мне угрожаешь? Ты, kherouy Apopisso! — она как будто выплюнула эти слова. — Яйцо Апопа!

Сменхкара засмеялся. Даже его брат не выразился бы так!

— Нефертити, я тебя благодарю. Ты мне доставила редкое удовольствие видеть, как ты публично унижаешься перед своим отцом и этим вероломным писарем. Ты лишний раз доказала, что ты простолюдинка.

— Ched ab! — крикнула она. — Хвастливое ничтожество!

Сменхкара пожал плечами и беспрепятственно дошел до двери. Выходя, он увидел, что вид царицы, стоявшей на помосте, напоминал позу кобры. Ай в это время что-то торопливо и горячо ей говорил. Майя же застыл, потрясенный происшедшим.

Значит, пока она регентша. Но как надолго?

По дороге к дому Тхуту, несмотря на моральную победу над своей противницей, Сменхкара был охвачен неясными и противоречивыми предчувствиями. Он разберется с этим позже. А сейчас он, несомненно, был неприятно поражен тем, что Нефертити обратила на него свой левый глаз.

Над окрестностями Мемфиса в ночи раздался вой шакала. В ответ ему послышался собачий лай. Собаки были примерно в тысяче шагов. Зоркие глаза могли бы различить в нескольких местах красноватые отблески: это в низких постройках горели масляные лампы, предназначенные для того, чтобы всю ночь поддерживался огонь и утром можно было быстро разжечь его для домашних нужд. Для выпечки хлеба, например. Этот небольшой поселок назывался Три Ястреба.

Около двадцати человек шли по полю мимо соломенных куч, которые вскоре должны были сжечь, вдоль узкого оросительного канала, заставляя мышей разбегаться в разные стороны, и своим быстрым дыханием распугивая их летучих родственниц. Никто не говорил ни слова. Наблюдая за их тенями, отбрасываемыми в свете первой четверти луны, можно было сделать вывод, что у каждого из них в руках толстая палка.

Они перешли дорогу, отделяющую поля от поселка и ведущую в Мемфис, миновали несколько домов и направились к высокой стене, которая окружала одну из немногих многоэтажных построек. Там они остановились. Один из них подставил спину другому, который быстро взобрался на стену и спрыгнул по ту сторону. Залаяла собака. Послышался сильный шум, крик, предсмертный хрип ночного сторожа и скрип отодвигаемой задвижки. Люди живо просочились в открывшуюся дверь. Они пересекли двор, несколькими ударами плеч вышибли дверь и бросились по лестнице наверх. Затем они разбежались по комнатам, плохо ориентируясь в темноте. Раздались крики. Кто-то схватил лампу и заревел:

— Он здесь!

Перед ним на постели сидел голый глава поселка Три Ястреба Незер-Пта. Стоя над ним с ножом в руке, мужчина кричал не своим голосом:

— Золото! Где ты прячешь золото?

У Незер-Пта от ужаса глаза лезли из орбит. Он развел руками. Ему приставили нож к горлу.

— В комнате у писарей! Внизу!

— Ключ!

— Его здесь нет… Позволь, я найду…

— Скажи мне, где он!

Снова раздались крики и стенания женщин, детей и прислуги. Послышались ругательства.

— Ты не сможешь найти… Это внизу… Позволь мне самому пойти туда…

Мужчина, по всей видимости главарь этой банды грабителей, убрал кинжал.

— Смотри мне, я иду за тобой! — угрожающе произнес он.

Незер-Пта, все еще голый, дошел до лестницы, спустился и вышел во двор. Воры шли за ним по пятам. Взяв в кухне лампу, Незер-Пта направился к первой комнате в той части здания, где жили писари, толкнул дверь и вошел. Потом при свете своей лампы он нашел ключ, точнее, длинную резную металлическую пластину, и протянул главарю банды.

— Дверь хранилища во дворе.

Главарь вырвал у него лампу и вышел в сопровождении своих людей. Он вставил ключ в указанную дверь, поднял две задвижки и вошел.

Тут же лампа была вырвана из его рук. Он закричал. Последний раз в своей жизни, потому что в тот же миг был убит, так же как и двое его сообщников. Те, кто еще не вошел в комнату, ничего не поняли.

— Почему лампа потухла?

Вошли. Их постигла та же участь. Раздались панические вопли. Пять охранников, вооруженные изогнутыми мечами, выскочили из комнаты и безжалостно порубили на куски ошеломленных, перепуганных злодеев, которых догнали во дворе.

Незер-Пта взял из рук умирающего палку и несколькими яростными ударами добил грабителя, переломав ему кости.

Три человека из банды наверху сторожили женщин, детей и слуг. Встревоженные шумом, они выбежали во двор. Незер-Пта расправился с ними по одному. Прикончив негодяев, он тут же разбил им головы и переломал кости.

Трем удалось уйти. Охранники хотели догнать их.

— Не надо, оставьте их. Пусть они сообщат о своем приключении другим, — тяжело дыша, приказал Незер-Пта.

Две жены, шестеро детей и слуги главы поселка спустились по лестнице и увидели, что хозяин дома пересчитывает жертв при неверном свете луны. Шестнадцать.

Снова раздался плач. Подобное происходило все чаще и чаще в деревнях Двух Земель с приходом Эхнатона к власти. Главам селений приходилось самостоятельно принимать меры предосторожности.

 

Стеклянный взгляд

Через три дня, поздним утром, когда мухи становятся особенно нахальными, во втором, большом зале Царского дома бальзамировщики оценивали первые результаты своей работы. Это благодаря им — и они прекрасно знали это — умерший царь вступал во вторую часть своей жизни с подобающим достоинством и в состоянии, соответствующем его статусу живого бога. Теперь он мог возродиться для вечной жизни.

Два дня назад труп был вскрыт парасхистом — вспарывателем — с помощью ритуального лезвия из кремня. Это необходимо было сделать. Согласно обряду, остальные бальзамировщики должны были при этом осыпать бранью парасхиста. Ведь он совершал оскорбительные действия, посягнув на целостность человеческого тела. После завершения процедуры парасхиста палками выгнали из зала, где происходило бальзамирование. Это был прекрасный юноша, который уже несколько лет занимался вскрытием трупов и присутствовал при многих бальзамированиях. У него была твердая рука — необходимое качество для вскрытия человеческого тела. Ничто не могло противиться его кремниевому лезвию.

Также согласно обычаю бальзамировщики собрали у входа в Царский дом небольшую толпу. Люди должны были кричать, освистывать «преступника» и делать вид, что бьют его палками, правда, удары они все-таки наносили. Во время обычных мумификаций зевак зазывали специально, чтобы увеличить толпу. Они были счастливы, что получают возможность поколотить кого-нибудь, даже для виду. На этот раз зевак было не очень много, поэтому парасхист мог вернуться домой невредимым.

Глава бальзамировщиков задумчиво рассматривал лежащую на полу циновку, сложенную в три слоя, и размышлял о том, что традиции постепенно забываются. Это был сорокалетний флегматичный мужчина с вечно полузакрытыми глазами.

Поднимая кожу вдоль большого бокового надреза от левой подмышки до паха, он проверял, хорошо ли почистили изнутри царское тело. От него осталась только оболочка из кожи и костей. Омовение кедровым маслом и смолой дало хороший результат: кишки растворились, а остатки прозрачных тканей были тщательно удалены шпателем и помещены в алебастровую чашу.

Анальное отверстие оставалось заткнутым тампоном, скрученным из льняной материи. Зачем оно умершему царю? Так поступали со всеми мертвыми. Отсюда же пошло и оскорбление: «Чтоб тебе анус навсегда заткнули!» Правда, такое можно было услышать только в кварталах бедняков.

Главный бальзамировщик склонился, чтобы проверить нижнюю часть туловища. Брюшная полость была тщательно очищена. Сердце тоже изъяли и поместили в сосуд с содовым раствором, который стоял на столе рядом с мозгом. Мозг вынули еще в первый день. Этот орган наиболее подвержен порче. В любом случае, чтобы дойти до Дальнего Горизонта, мозг не нужен никому. Всем руководит божественное сознание. Поэтому черепная коробка Эхнатона, чье настоящее имя было Уаэнра Неферхеперура, была пустой. Через сорок дней ее заполнят благовониями.

Были извлечены желудок, почки, мочевой пузырь, легкие и много всяких других маленьких органов, назначение которых для бальзамировщика оставалось загадкой. Жировая прослойка тоже была надлежащим образом вычищена, особенно в брюшной полости, где она была особенно толстой. Сейчас ею была заполнена большая алебастровая чаша.

Потом все пустоты промыли пальмовым вином, наполовину разбавленным водой.

В результате всех процедур живот царя опал, да и пустая грудная клетка стала меньше. Короче говоря, большое тело, лишенное своей плоти, напоминало теперь плоских рыб из Большого Зеленого моря.

Вот только состояние сердца беспокоило главного бальзамировщика. Оно не было похоже на все остальные сердца, которые ему приходилось видеть. После смерти эти органы обычно были похожи на вялую губку. А это сердце было черным и твердым. Почему? Может, следовало сообщить об этом Пентью, царскому лекарю? Все-таки бальзамировщик решил этого не делать. Он боялся, что Пентью обвинит его в неловкости, в том, что он повредил внутренности одним из ароматических веществ.

Он позвал своего помощника и приказал приступить к обработке тела сухой содой. Нужно было удалить влагу из тканей. При контакте с содой она чудесным образом исчезала. Все-таки это была очень деликатная процедура, она требовала точной дозировки — стоило переусердствовать, и останки могли превратиться в пыль. А после того как сода впитает всю влагу, ее необходимо было извлечь. Затем согласно обычаю этот огромный бурдюк, на который теперь походило человеческое тело, необходимо было заполнить благовониями: миррой, кассией, можжевельником, табаком и другими веществами.

Три бальзамировщика принялись доставать соду из стоявших у стены сумок и готовить лопаточки для ее нанесения. Стало невозможно дышать, тела бальзамировщиков заблестели от пота. Мухи, не желавшие ничего пропустить, проявляли небывалую назойливость. Насекомые вообще были неравнодушны к этому спектаклю. По ночам тараканы просто атаковали оставленные без присмотра мумии.

Обезвоживание длилось примерно сорок дней. За это время кожа, мышцы, хрящи, сухожилия становились похожими на сухие стебельки конопли и приобретали коричневатый, ближе к черному, цвет. В таком виде они могли бесконечно долго сопротивляться мерзкому процессу гниения.

Главный бальзамировщик недовольно поморщился: кожа на животе трупа опасно растянулась и сморщилась, придется ее натягивать, когда будут зашивать покойника.

После заполнения ароматическими веществами полостей тела начиналась третья стадия бальзамирования. Мумифицированная оболочка обматывалась тонкими льняными лентами, пропитанными камедью, а затем более широкими лентами, покрытыми священными письменами.

Этот зал был настоящей кухней смерти. Царя словно разделывали для трапезы, которая никогда не состоится.

После всех приготовлений мумию клали в три саркофага, вложенных один в другой.

Семьдесят дней — это не такой уж большой срок для подобных хлопот. За эти десять недель бальзамировщики зарабатывали столько, что могли жить безбедно два года и к тому же имели возможность покупать земли — но это в случае, когда объектом их стараний были царские останки.

В это время в мастерских, находящихся в нескольких сотнях локтей от места бальзамирования, лихорадочно трудились золотых и серебряных дел мастера. Они расплавляли золото, заливали его в деревянные формы, затем полученные листы золота шлифовали с помощью полировального инструмента из кости, придавали им нужную форму, подбирали поделочные камни, и все вместе приобретало форму золотой маски. Затем так же изготавливали вторую и третью маски, все они изображали лицо фараона. Третья маска предназначалась для третьего, наружного саркофага. Один из помощников занимался лицом, другой прической, третий напальчниками для рук и ног, четвертый, пятый и шестой — крышками саркофагов, седьмой изготавливал два царских символа, которые будут помещены надо лбом. Символами Двух Земель, в которых царствовал при жизни живой бог, были кобра и гриф. Руки скрестят на груди, в правой будет скипетр, в левой — цеп. Фараон будет смотреть прямо перед собой, в вечность.

Всем известно, что боги тоже смертны. Даже преданному забвению великому Амону-Ра угрожала бы смерть, если бы его перестали почитать. Без сомнения, именно по этой причине Эхнатон заменил всех богов Атоном, который независимо от того, почитают его или нет, давал о себе знать каждый день.

На похороны фараона теперь работал каждый ремесленник, а в его распоряжении было пять или шесть подмастерьев.

Резкий запах доводил мух до бешенства. Держа в руке лопаточку с содой и не прерывая своих тайных размышлений, главный бальзамировщик тщательно пропитывал содой туловище, помещенное в ванну с солью. Он думал о сердце молодого царя. Тридцать семь лет. Так от чего же он умер? По словам Пентью, у него остановилось сердце. Это самое, очень необычное сердце.

Склонившись над своим творением, глава бальзамировщиков накладывал щедрый слой соды на гениталии трупа, в то время как двое его помощников наблюдали за тем, как ловко он это делает.

Одна из створок тяжелой двери открылась, впуская человека солидного возраста и молодого служащего. Помощник держал в руках маленький сундучок из кедрового дерева.

— Уважаемый господин Асехем, да пребудет с тобой благословение Атона! — воскликнул новоприбывший.

— Господин Судхеб, твой визит подобен восходу Атона! — поприветствовал его в ответ бальзамировщик.

Эти двое явно были рады встрече, но не стали прикасаться друг к другу — все-таки работа с трупами не считалась чистой.

— Работа сделана, — сказал Судхеб, подавая знак служащему открыть сундучок.

Асехем склонился над сундучком.

— Вы поспешили, — заметил он.

— Мы испортили одну пару, она была изготовлена неточно, но эта, на мой взгляд, просто идеальна.

Два стеклянных глаза лежали на дне сундучка. Асехем бережно взял их, рассмотрел и осторожно покатал на ладони. Потом поднес к глазам и восхищенно сказал:

— Идеально! Даже кажется, что они видят.

Господин Судхеб от радости выпятил грудь.

— Я счастлив, что они тебе нравятся.

Стеклянные глаза были идеей, нет, даже требованием Нефертити. Обычно в глазницы не вставляли ничего. Ну разве что иногда маленькие луковицы. Асехем и Судхеб согласовали этот момент с Панезием, великим мастером по ритуалам, посвященным Атону. Кстати, большая часть этих ритуалов была придумана Эхнатоном. Он рассудил так: раз уж вводятся новые ритуалы, какая разница, сколько их будет?

В этот момент раздался грохот. Двое писарей торжественно открыли двери, и в большой зал величественно вошел новый распорядитель церемоний, назначенный Нефертити. За ним шли шесть рабов и носильщик веера. Около дюжины мух тут же воспользовались возможностью вылететь на свежий воздух.

Это был всего лишь Царский распорядитель церемоний, но его переполняло осознание собственной важности, о чем свидетельствовало чрезвычайно серьезное выражение лица.

У него было замечательное имя, тут же названное писарями-глашатаями, — Уадх Менех — «крепкий папирус». В действительности же это был старый дед, которого в срочном порядке нашел Ай, торопясь подыскать замену Тхуту.

Главный бальзамировщик посмотрел на него, оценивая как профессионал. Уадх Менех пережил немало опасностей. Ему было шестьдесят пять лет. За это время в царстве прошло восемнадцать эпидемий.

Стариков было легче препарировать, чем молодых, полных жизненных соков, с прочными апоневрозами и крепкой брюшиной. А этот уже был высушен снаружи — видимо, он долгие годы работал на солнце, а теперь, благодаря новой должности, стремительно вознесся.

Взгляд Уадха Менеха упал на предметы, которые Асехем держал в руке.

— Что это такое? — спросил он.

— Глаза фараона, — ответил главный бальзамировщик.

В этот момент два стеклянных шарика столкнулись друг с другом еле слышно, но все-таки этот звук был различим. Старик содрогнулся, как будто искусственные глаза могли недобро взглянуть на него.

— Да, действительно, — произнес он, делая шаг назад.

Затем он взглянул на остальных бальзамировщиков, которые прервали свою работу при появлении придворного.

— Я пришел, чтобы сообщить вам великую новость, — начал он, торжественно взирая на присутствующих, потом остановил свой взгляд на сосуде с содой. — Наша божественная царица стала регентшей царства.

— Бесконечна мудрость Атона! — воскликнул бальзамировщик.

Ремесленники подняли головы и хором повторили:

— Бесконечна мудрость Атона!

— Наша божественная госпожа, — продолжал Уадх Менех, — послала меня, своего покорного слугу, к вам узнать, как продвигается работа.

Писари записывали все сказанное на папирус.

— Мы уложимся в отведенное время, — ответил бальзамировщик.

Уадх Менех склонил голову с жалкими остатками волос.

«Избыток жира, — подумал про себя мастер бальзамирования. — Когда он попадет в мои руки, я его хорошенько почищу».

— Значит, через девять недель.

— Через девять недель.

На этом они распрощались.

Один из бальзамировщиков начал говорить о том, что власть в царстве окончательно перешла к женщинам. Сначала женоподобный царь, а теперь еще и регентша появилась!

Асехем сделал вид, что ничего не слышит. Подойдя к телу Эхнатона, он попробовал вставить глаз в одну из пустых глазниц. Потом отошел, чтобы полюбоваться эффектом. Вид был устрашающим. Один из бальзамировщиков так и застыл с открытым ртом.

— Кажется, что он смотрит на нас! — взволнованно воскликнул он.

— Да еще и видит! — прошептал Асехем.

На втором этаже Царского дворца друг напротив друга на вышитой циновке в центре огромного зала сидели мужчина и женщина. Они завтракали. Слуги, поставив блюда на стол, тут же удалялись за пределы слышимости голосов своих господ.

— Скоро нужно будет представить священнослужителям и народу Тутанхатона, — сказал Ай, обгладывая ножку жареного голубя.

Нефертити никак не отреагировала на это замечание, даже бровью не повела. Она медленно жевала голубиную грудку. Завтрак в основном состоял из жареной птицы и салатов. Прожевав, Нефертити сделала глоток вина.

— Это единственное оправдание твоего регентства, — снова заговорил Ай, грызя маленький соленый огурец.

В ответ — тишина.

— Ты навсегда избавишься от Сменхкары.

Нефертити посмотрела в окно. В ее памяти снова возникли события давно минувшего дня. Печальный день, в который разразилась гроза. Тогда Сменхкара царским указом был объявлен регентом. Это было немыслимо! Семнадцатилетний мальчишка — регент!

Тут она заметила наконец, что отец смотрит на нее.

— Я была бы счастлива, если бы он покинул Ахетатон, — сказала царица.

— Представление Тутанхатона в качестве фараона должно поспособствовать отъезду Сменхкары.

— Подождем конца мумификации и захоронения, — ответила Нефертити. — А мы можем отправить его в изгнание?

— Кого?

— Сменхкару?

Ай скептически воспринял эту идею.

— Тогда ему будут нужны земли и дворец…

Нефертити резко опустила кубок.

— Найди ему что-нибудь в Мемфисе.

— Это же город Хоремхеба, а у него с ним сердечные отношения.

— И что же? — Нефертити нахмурилась.

— А то, что они могут договориться. От такого союза только и жди неприятностей.

— Но тем не менее Хоремхеб согласился отстранить его от трона.

— Да! Благодаря мне! — Ай вдруг рассердился.

— Тогда выгони его! В Фивы.

— Я подумаю об этом.

Нефертити смотрела на открывавшийся за большой дверью пейзаж, на террасу царского дворца. А отец смотрел на дочь. Какая жестокость! Возможно ли, чтобы ненависть к Сменхкаре так сильно влияла на ее мысли?

— А пока я отправил ему его вещи, которые оставались в царских покоях. И его лошадей тоже.

Великодушие отца по отношению к бывшему регенту заставило Нефертити удивленно поднять брови. Она усмехнулась.

— Ну не можем же мы с ним обращаться, как с последним деревенщиной! — сказал Ай. — Священнослужители будут возмущены.

Нефертити отставила блюдо с голубиными косточками. Слуга подал ей чашу и кувшин с водой, чтобы она омыла руки, а другой слуга унес остатки кушаний и хлеба. Царица взяла красный финик из агатовой чаши с фруктами и впилась зубами в блестящий плод.

— Ты и так уже переступила допустимую черту в своих обвинениях, — добавил Ай, наклонившись к ней и хмуря свои густые брови. — Майя был потрясен.

— Я всегда подозревала, что у него душа как у старухи, — высокомерно заметила Нефертити.

Над блюдом с фигами жужжала пчела. Слуга торопливо подбежал, чтобы прогнать ее, и снова вернулся на свое место возле стены. Ай просто сверлил дочь взглядом. Он знал о ее отношениях с Майей. Если она думала, что введет отца в заблуждение такого рода заявлениями, то она глубоко ошибалась. Правда, она могла пресытиться Майей и найти другого любовника. Но кого?

— Нефертити! — воскликнул Ай укоризненно. — Достаточно того, что Царский совет назначил тебя регентшей. Ты не должна ругаться, как какая-то посудомойка! Сменхкара был регентом три года. Он сохранил связи со знатью и священнослужителями, в провинциях в том числе. Ты не должна сбрасывать его со счетов. Это было бы ошибкой.

— Я не просто не считаюсь с ним, я его ненавижу! — заявила Нефертити. — И если он в сговоре с этими проклятыми деревенскими жрецами, это лишний раз доказывает, что он изменник!

Она выплюнула финиковую косточку, и та пролетела через весь зал. Все тот же слуга побежал ее подбирать.

— Я его не люблю не меньше, чем ты, — попытался успокоить ее Ай, — но я жду от тебя, что ты сохранишь честь трона.

Нефертити повернулась к нему своим левым глазом, но эта военная хитрость не произвела никакого впечатления.

— Мы все еще не выбрали место для захоронения, — сказал Ай, меняя тему разговора.

Царица вскинула брови.

— Меня удивляет твой вопрос. Ничего решать не нужно. Это известно.

Ай прищурился.

— Стела! — надменно сказала Нефертити. — Ты что, забыл про стелу? «Пусть моя гробница будет высечена в скалах на востоке от Ахетатона. И пусть меня похоронят там, когда придет час, назначенный Атоном. Там же должна быть и царица Нефертити через годы, отпущенные ей Атоном», — процитировала она.

Ай лишь кивнул. Перевозка царского саркофага в фиванский некрополь к могилам отца и матери Эхнатона символизировала бы возвращение к традициям и могла бы смягчить суровость и непреклонность культа Атона в представлении народа. Тогда жрецы, которые не нравились Аю, уже не подвергались бы столь суровым преследованиям.

— Стела на входе в некрополь… — задумчиво произнес он. — Не многие видели ее. И еще меньше тех, кто увидит.

— Все будет так, как повелел мой муж. В любом случае было бы неосторожностью ехать до самих Фив. По дороге всякое может случиться.

— Никто не осмелится напасть на царское погребальное шествие, — заявил Ай.

— Не знаю, на что они могут осмелиться, но шествие будет пролегать по землям, где властвуют жрецы и прочая знать. А уж они с нетерпением ждут возрождения старых культов, не говоря уже о простонародье, — резко возразила Нефертити.

Ай подумал о недовольстве со стороны священнослужителей, знати и этого самого «простонародья», о чем ему неоднократно сообщали в его владениях в Ахмине. А все из-за растущих налогов и опасности нападения увеличивающегося количества разбойничьих банд. От своих шпионов он знал о налете на посланника казначейства в Мемфисе. На следующий день крестьяне небольшой деревеньки, расположенной недалеко от Фив, жестоко избили сборщиков налогов, чьи требования были для них непомерными. Городской гарнизон отказался вмешиваться, признав правоту крестьян. Короче говоря, царскую власть в Двух Землях грубо попирали.

Ай встал и принялся мерить шагами зал. Он был очень обеспокоен тем, что его дочь плохо разбирается в сложившейся ситуации. Разве она не понимает, что царь умер уж слишком вовремя?..

— О положении в провинциях я знаю лучше тебя, — авторитетно заявил он, останавливаясь перед дочерью. — У нас есть более неотложные проблемы. Разбойники опустошили наши гарнизоны на границе пустыни, в Палестине. К Уадху Менеху многие обратились за помощью.

— Разве этим не должен заниматься Нахтмин? — спросила Нефертити, рассматривая свои поблескивающие золочеными ногтями пальцы ног.

— Да, это так. Но отныне принимать решения должна ты. Нужно встретиться с Нахтмином и Хоремхебом.

— Почему с Хоремхебом?

— Не думаешь ли ты, что он смирился с потерей Сирии? Он недоволен ситуацией, сложившейся на границах. Он считает, что разбойники пользуются тайной поддержкой хеттов. Твой муж не придавал этому значения. Армия ждет, когда сможет начать действовать. Речь идет о будущем трона! — гневно воскликнул Ай.

— Я в этих вопросах ничего не понимаю.

— Я помогу тебе. Договорились?

— Это действительно так важно?

— Очень важно.

— Почему Эхнатон никогда не говорил мне об этом?

— Это его упущение. Наши союзники больше не доверяют нам.

Нефертити вздохнула.

В первый раз Аю пришло в голову, что дочь наконец становится похожа на царицу. Но царствовать она еще не готова. Да, она управляла Царским домом, принимала участие в празднествах, воспитывала дочерей и сплела много интриг, но она ничего не понимала в управлении страной.

— Из-за него армия потеряла свою мощь. Наша конница уже не та, какой была раньше. Я знаю, что говорю!

Нефертити с угрюмым видом жевала финик. Потом сказала:

— Хорошо. Я встречусь с ними сегодня вечером. Ты будешь присутствовать при этом.

Это была не просьба. Это был приказ. Ай никак не отреагировал, но задумался.

— В любом случае, — снова заговорила Нефертити, — я не собираюсь безоглядно довериться Хоремхебу. Не сразу и только после того, как пойму, что он выполнит свои обязательства. Армия достаточно могущественна. Во времена правления моего мужа она имела сильное влияние на решения Царского совета.

Она так посмотрела на отца, будто ждала от него какого-то замечания. Но Ай оставался безучастным. Он неподвижно смотрел прямо перед собой и только ворочал языком во рту, выискивая остатки пищи. Он был не против поводить за нос этого солдафона Хоремхеба, хоть и был его тестем.

Через какое-то время он встал, сказав, что ему необходимо отдохнуть, и удалился в свои покои, располагавшиеся в этом же дворце. Немного передохнув, он направился в ванную комнату. Там, сидя на корточках, он был неприятно поражен, увидев глаз ухдат над бассейном для омовения. Этот глаз, казалось, смотрел на него. И не просто смотрел, а смотрел насмешливо.

А что, если боги существуют?

 

Прерванное наслаждение

Месяц был так тонок, что, казалось, вполне мог косить звездные поля.

— Через пять дней нам придется прекратить наши встречи или найти другое место, — раздался недовольный женский голос. — Я даже из дворца не смогу выйти. Меня может увидеть стража. К тому же я себе всю спину изодрала этими кустами.

— Это легко, — ответил мужской голос. — В северных административных постройках ночью никого нет. Там много комнат пустует до рассвета.

— Туда еще надо добраться.

— Подземный ход.

— Какой подземный ход?

— Ты не знаешь о туннеле? Он ведет из кухни Дворца царевен прямо к Залу для посетителей, затем к зданиям Первого управления и дальше. Тебе даже из дворца выходить не придется.

Собеседница — это была Меритатон — все еще сомневалась.

— Я никогда не слышала об этом подземном ходе. Откуда ты о нем знаешь?

— А разве я не писарь Первого управления? Я знаю обо всех зданиях в Ахетатоне. Этот туннель ведет даже в Царский дворец и Царский дом. Мне нужно было сказать тебе об этом раньше. Но я думал, что ты предпочитаешь сады…

— Пойдем, давай сразу же посмотрим, — сказала она. — В этот час кухни закрыты.

Они осторожно двинулись вдоль стены дворца и, дойдя до дверей кухни, проскользнули вовнутрь. И тут же услышали легкий топоток по полу. Приглушенный крик вырвался у царевны при виде разбегающихся мышей и крыс размером с поросенка. Колеблющийся огонь двух факелов освещал просторный зал, где готовилась еда для царевен. Молодому человеку по имени Неферхеру, что означает «прекрасный день», понадобилось всего лишь мгновение, чтобы сориентироваться. Он очень осторожно открыл какую-то дверь — это было зернохранилище. За второй дверью был склад горшков для варки, глиняных кувшинов и блюд. За третьей хранились туники и полотенца. А вот с четвертой им повезло: она выходила на лестницу, ведущую вниз. Неферхеру снял со стены потухшую лампу, зажег ее от одного из горящих факелов и спустился на несколько ступеней, держа Меритатон за руку.

— Закрой за собой дверь, — прошептал он.

Она послушно прикрыла дверь. Спустившись по лестнице, они попали в широкий коридор, тщательно укрепленный подпорками, выложенный плитами, со стенами из необработанных кирпичей. Воздух был тяжелым, влажным. Они долго шли, но так и не встретили ни одной живой души. Время от времени то справа, то слева им попадались лестницы. Крысы и мыши бежали вдоль стен, напуганные вторжением людей. Затем в конце длинного прямоугольного коридора появилось разветвление.

— Этот коридор ведет в Царский дом, — прошептал Неферхеру. — Скорее всего, он закрыт.

Они преодолели еще около сотни локтей, затем молодой человек свернул на лестницу, показавшуюся по правую сторону. Дверь наверху заскрипела. Они оказались в просторном темном зале. Юноша толкнул одну из шести дверей. Пыльный и сладкий запах папируса наполнял пространство. Сотни документов лежали на полках либо плашмя, либо свернутыми в рулоны: отчеты, счета, переписка с управляющими номов, жалобы, завещания, но в основном здесь были документы казначейства и обвинения. Неферхеру втащил царевну за руку в комнату и закрыл дверь.

— Мы в Архиве, — сказал он, ставя лампу на сундук.

— Но для чего служит этот туннель?

— Твой отец приказал вырыть его для того, чтобы он мог тайно попасть в любую часть царских построек и даже посетить некоторые кварталы города.

— Но зачем?

Неферхеру пожал плечами. Не будет же он сейчас рассказывать этому очаровательному цветку о завистливом царе, следившем за своими служащими, о его подозрительной и фанатичной натуре. Он улыбнулся и обнял Меритатон, нежно погладил ее грудь и поцеловал в губы. Затем его рука скользнула к низу живота и беспрепятственно оказалась между ногами. Возбуждение охватило их, чувства обострились. Неферхеру думал о том, чтобы продолжить начатое, но более тщательно и не торопясь.

— Завтра я принесу сюда циновку, — сказал он.

Вдруг они оба застыли. В большом зале раздались голоса. Мужские голоса. Приглушенные. По плиточному полу зашлепали чьи-то сандалии. Кто-то открыл и затем закрыл дверь соседней комнаты. По полу протащили стул. Только один. Очевидно, второй человек остался стоять.

От соседней комнаты любовников отделяла только перегородка с дверью. В течение дня, без сомнения, писари ходили из комнаты в комнату постоянно.

Неферхеру потушил лампу. Погрузившись в темноту, они четко слышали каждое слово, произнесенное за перегородкой.

— Хорошо, дай мне этот флакон.

Секундой позже:

— Господин, ты знаешь, сколько ты мне должен.

— Пятьдесят медных дебенов.

— Но мы же договаривались о сотне дебенов!

— Пятьдесят, и даже этого много.

— Но, господин, ты же обещал!

— Что я обещал? Ты глух, ты плохо слышишь.

Молчание.

— Господин, я тебе продаю совершенный яд, который убивает за четыре или пять часов. Его невозможно выявить. Многие заинтересовались бы тем, как ты его используешь.

Молчание.

Затем тот же голос, голос продавца яда:

— Тем, как ты его использовал.

— И как же я его использовал?

— Господин, ты сам это прекрасно знаешь. Это благодаря мне регентом стала женщина…

— Ты говоришь вздор. Вздор! И ты смеешь мне угрожать, мужлан?

— Господин, даже такое ничтожество, как я, никогда так не поступит с человеком, который держит свое слово.

— Очень хорошо! Пятьдесят дебенов.

— Господин, этот яд очень трудно получить, мне его тайно привезли из страны Куш…

— Я могу привезти пять флаконов дурмана из Ливана по той же цене. Ты меня утомляешь.

Раздался звук отодвигаемого стула.

Затем глухой удар. Хрип. Упало что-то тяжелое. Меритатон сжала руку Неферхеру.

— Мокрица! — гневно воскликнул голос.

По звукам стало понятно, что по полу тащат тяжелое тело. Скрип. Пение лягушек стало громче. Без сомнения, открыли дверь, выходящую на берег реки. Запыхавшийся человек вытащил что-то наружу, и это что-то было, очевидно, трупом продавца яда.

Неферхеру приоткрыл дверь, которая также выходила на берег. Они увидели, как какой-то человек, согнувшись, тащил тело по саду. Потом он бросил его и перевел дыхание. Затем покатил тело среди камней и столкнул в реку. Крокодилы и грызуны быстро разберутся с останками.

Шумно дыша, человек вернулся назад, вошел в соседнюю комнату, а затем покинул зал. Неферхеру приоткрыл вторую дверь. У мужчины в руках была лампа.

Меритатон зажала рот рукой. Она узнала в этом человеке Пентью. Два дня назад она его видела на погребальной церемонии. Это был лекарь ее отца.

У нее задрожали ноги. Неферхеру стоило больших усилий удержать ее от крика. Так как они оставили лампу, им нелегко было добраться до подземного хода. В темноте им пришлось пробираться сквозь полчища крыс, а детали только что происшедшего ужасного события прочно врезались в память.

Весь следующий день Меритатон не вставала с постели. Она не поднялась даже тогда, когда ее мать, сопровождаемая полагающейся ей отныне свитой, пришла во Дворец царевен объявить, что теперь она является регентшей с согласия принца Тутанхатона. Она пришла в сопровождении придворного, носильщика опахала, шести писарей и десяти слуг.

Нефертити зашла в комнату Меритатон. На несколько минут они остались наедине.

— Что с тобой?

— Болит живот. Мне нельзя пить пиво после фиников.

— У тебя были очищения?

Странный вопрос. Может, мать знает о ее любовных похождениях?

— Да, как обычно, на двадцать седьмой день, а что?

— Тебя тошнило?

— Нет.

Женщины какое-то время смотрели друг на друга. Меритатон заставила себя улыбнуться. Знала ли Нефертити о том, что ее супруг был отравлен дурманом или каким-нибудь другим ядом?

Тут Меритатон пришла мысль, которая заставила ее сердце биться учащенно: а вдруг ее мать имела отношение к отравлению? Могла бы она отравить своего мужа, царя? И кто еще участвовал в этом заговоре? Пентью не мог совершить это преступление, руководствуясь лишь своей выгодой.

И вдруг мелькнула еще одна мысль: кого еще собрался отравить Пентью с помощью дурмана? Ведь он явно замышлял еще одно убийство! Кого же? Сменхкару? Нефертити ненавидела его, и это ни для кого не было тайной. Но кормилицы рассказали старшим царевнам о случае, происшедшем у входа в Царский дом. Сменхкары больше не было ни в этом доме, ни во дворце. Таким образом, Пентью не может к нему приблизиться, если только ему не удастся подкупить повара, который готовит пищу для бывшего регента.

По чьему же приказу Пентью готовит это преступление? Ей не с кем было об этом поговорить! Если бы она сообщила о своем мрачном открытии матери, та захотела бы узнать, при каких обстоятельствах это стало известно Меритатон, и ей пришлось бы все рассказать о своих ночных шалостях, о своем любовнике, а значит, подвергнуть Неферхеру опасности и отказаться от встреч с ним. Об этом не могло быть и речи!

Возможно, ее мать приказала Пентью стать отравителем. Эта мысль была невыносима. Сердце Меритатон забилось еще сильнее, она очень разволновалась и закрыла глаза, чтобы не видеть этой женщины — своей матери, — и застонала.

Нефертити позвала кормилицу и приказала ей посадить Меритатон на два дня на диету — поить бобовой водой.

— Я намерена поженить Анхесенпаатон и Тутанхатона, — заявила Нефертити.

Меритатон кивнула. Мальчику едва исполнилось семь лет. Его сводная сестра долгие годы сможет быть регентшей, ведь Тутанхатон был сводным братом умершего царя, младшим сыном Аменхотепа Третьего.

— А как же Сменхкара? — рискнула спросить Меритатон.

Нефертити с раздражением пожала плечами.

— Царский совет не избрал его. Теперь ему придется оставаться в тени.

Вот так! Но Эхнатон, очевидно, очень хорошо относился к Сменхкаре, раз сделал его регентом. Конечно, она не осмелилась спросить об этом мать.

Она даже не решилась спросить, кто женится теперь на ней, поскольку брак со Сменхкарой стал невозможен.

— Я оставляю тебя, — сказала Нефертити, погладив дочь по голове. — Кормилица будет докладывать мне о твоем состоянии. Хочешь, я пришлю тебе Пентью?

Ужас сверкнул в глазах Меритатон.

— Нет! — вскрикнула она. — Не надо, завтра у меня все пройдет, — уже более спокойно произнесла царевна.

Нефертити слегка подняла брови, затем направилась к двери. Только она вышла, как в комнату вошла любимая младшая прачка Меритатон забрать белье в стирку.

— Возьми то, что лежит в углу, — сказала царевна, охваченная сомнениями и тревогой.

Служанка присела на корточки, чтобы разобрать белье — набедренную повязку, в которой Меритатон спала, и льняное платье — в нем она была во время ужасного ночного приключения. На платье оставались следы путешествия по саду и подземному коридору — оно испачкалось в земле, особенно внизу, где была золотая вышивка. А на бедре оказалось какое-то подозрительное пятно, но прачка притворилась, что не заметила его. Она сложила платье и повесила на руку. Прачка замочит платье в соленой воде из шахт, грязные пятна намылит и потрет. После полоскания одежду царевны передадут гладильщицам, которые тщательно восстановят с помощью крахмала все складки.

— Желаю моей госпоже великолепия и цветения сердца, — сказала прачка и вышла.

В этот момент вошли Макетатон и Анхесенпаатон.

— Что с тобой? — спросила первая.

— В животе бурлит, — ответила Меритатон, понимая вдруг, что и она, и ее младшая сестра теперь не вправе наследовать трон. — Ты будешь царицей, — сказала она Анхесенпаатон.

— Я знаю, мать только что мне это сказала, — ответила девочка с недовольным выражением лица. — Значит… Я должна буду жить во дворце с мальчиком. Это неинтересно.

Весь день под наблюдением матери и дворцовых чиновников! И она не увидит больше Пасара.

— Ты же знаешь, когда мать что-нибудь задумает… — произнесла Меритатон.

— Хорошо, теперь только мне осталось найти мужа, — бойко сказала Макетатон.

Потом она засмеялась и добавила:

— А мама, она что, одна останется?

Этот вопрос не вызвал интереса Меритатон. Макетатон вышла из комнаты, но Анхесенпаатон осталась.

— А что с тобой случилось на самом деле? — спросила она. Для девушки ее возраста у нее был необычно низкий голос.

Меритатон медленно повернулась к ней.

— Ничего, а что?

— Я хорошо знаю тебя. Ты что-то скрываешь.

Меритатон какое-то время смотрела на младшую сестру, затем легла на спину и закрыла глаза. Надо ли посвящать в свою ужасную тайну это невинное создание? Сказать ей, что отец был отравлен? Рассказать о разговоре, который поразил ее и Неферхеру в Архиве? Об убийстве поставщика яда? Зачем? Сестра не сможет удержать свой язык. Хуже того, она будет страдать. Или сойдет с ума. Станет подозрительной. Раздраженной.

— Ты все придумываешь, — устало возразила Меритатон.

— Где ты была вчера вечером? — не отставала Анхесенпаатон, и, так как удивленная сестра не отвечала, она продолжила: — Ты вышла, когда еще не было полуночи, а вернулась незадолго до рассвета.

Меритатон удивленно смотрела на нее.

— Ты, оказывается, шпионишь за мной! — воскликнула она.

— И твое платье было грязное, — хитро улыбаясь, добавила Анхесенпаатон.

— Я тебе запрещаю следить за мной! — заявила Меритатон. — А сейчас позволь мне отдохнуть.

— Очень хорошо, — жалобно сказала Анхесенпаатон. — А я выйду замуж за Пасара. Я не хочу быть царицей, не хочу выходить замуж за Тутанхатона. Пасар мне сказал, что возьмет меня в жены.

И пошла к двери.

— Кто такой Пасар? — спросила Меритатон.

— У каждого свои секреты, — ответила Анхесенпаатон.

— Иди сюда!

Но Анхесенпаатон уже закрыла за собой дверь. Меритатон осталась одна, терзаясь муками, которые были сравнимы с коликами в животе. Теперь у нее бурлило не в животе, а в голове. Вертелся назойливый вопрос, причиняя ей острую боль: кого же готовился отравить Пентью?

На какое-то время она вспомнила о Сменхкаре. Где же он? Как переживает свою опалу? И что он думает обо всем этом? Во время их редких встреч до смерти Эхнатона он всегда демонстрировал свое хорошее отношение к ней. Она вспомнила его томный взгляд, глаза, обведенные сурьмой, сдержанные деликатные жесты, задумчивость. Все это контрастировало с авторитарным и даже грубоватым поведением его сводного брата, царя. Что их связывало? Правда ли то, что эти двое мужчин делили одно ложе? Она однажды слышала это от служанки своей матери. Что бы это значило? Ей хотелось поговорить с ним, рассказать о своих сомнениях, тайнах и страданиях. У нее было чувство, что этот обещанный и вдруг отнятый муж был единственным, кому она может излить душу. Но его не было рядом.

Она была пленницей во дворце, где никто не говорил друг с другом искренно, где правдивые слова были неслышны, потому что произносились шепотом.

 

Пустая статуя

Большой зал для аудиенций Царского дворца наполнился шепотом и скрипом сандалий. Двустворчатая дверь, инкрустированная золотыми пластинами, открылась.

Уадх Менех встал с золотого кресла и спустился с постамента, чтобы поприветствовать посетителей. Он не мог поступить иначе: эти люди были великими жрецами самых богатых и древних культов. Помимо жрецов Амона и Пта, Хумоса и Нефертепа, здесь были жрецы не менее важных культов: Аписа, Хоруса и Хатхор. Даже если их боги не почитались в Ахетатоне, Распорядитель церемоний не мог не оказать им должного почтения.

Он попросил Панезия, Первого слугу Атона, помочь ему в приеме гостей.

В Двух Землях почитались и религия, и власть.

Уадх Менех, сын крестьянина, с юности обученный держаться с достоинством писаря, благодаря особому расположению хозяина поместья знал, насколько переменчива власть. Еще один династический переворот, и он рискует остаться без своих титулов и привилегий. Если он не понравится новым властителям, то падет так же быстро, как и вознесся. Поэтому он относился к визитерам, как хитрый землевладелец относится к потенциальным покупателям его земель.

Каждому из жрецов полагалось по два писаря и носильщик опахала. Кроме того, каждого из них сопровождали шесть писарей второго ранга. В целом явилось около пятидесяти человек. Возглавлял эту процессию Хумос.

Бритые головы сановников блестели от жары. Возможно, их потому и брили, что с возрастом только на висках оставалось немного волос.

Менех и прибывшие стали приветствовать друг друга и выказывать знаки уважения. После этого посетители заняли пять роскошных кресел из кедрового дерева, инкрустированных слоновой костью. Уадх Менех и Панезий устроились напротив на не менее роскошных сиденьях. Слуги принесли подносы, уставленные кувшинами с вином, пивом, маленькими хлебцами в меду и медными кубками, и принялись обслуживать гостей. Другие слуги взяли на себя заботу об их спутниках.

— Мы пришли спросить тебя, почтенный, соизволит ли госпожа регентша принять нас по нашей просьбе? — обратился Хумос к Уадху Менеху.

Тот придал своему лицу приветливое выражение.

Лицо Панезия осталось непроницаемым, он стоял неподвижно, будто его мумифицировали раньше времени.

— Регентша занята решением вопросов, связанных с наследованием. Она не может принять вас, несмотря на вашу просьбу. Возможно, мои высокочтимые гости согласятся сообщить мне, недостойному, причину своего визита. Тогда ваш покорный слуга, возможно, осмелится донести ваши слова до божественно мудрой регентши.

«Божественно мудрой» прозвучало слишком напыщенно — божественность была присуща только царю, живому богу, и его деяниям. Однако всем было известно, что происхождение регентши не было божественным. Но никто из высокопоставленных лиц не обратил внимания на это несоответствие.

— Мы пришли смиренно спросить, предполагает ли регентша своей властью восстановить культы наших богов в царстве и снова взять под свое покровительство все культы.

Иначе говоря, собирается ли она пустить их в Ахетатон. Уадх Менех был поражен. Возродить, вернее, основать в Ахетатоне культ Аписа или Амона! Он знал о недовольстве жрецов, но храм Амона или Хоруса в Ахетатоне! Менех слегка повернулся ко все еще невозмутимому Панезию и, немного поразмыслив, ответил:

— Мне неведомы высшие намерения божественной регентши.

Хумос бросил на своих соратников вопросительный взгляд. Аписхем — «Апис царствует» — очевидно, верховный жрец этого бога, сдержанно улыбался. Нефертеп устремил мрачный взгляд на Панезия — жрецы мгновенно поняли друг друга. Только верховный жрец культа Хатхор слегка шевельнул ногой. Короче говоря, внешне реакция жрецов никак не проявилась.

— Ни аудиенции, ни перспектив, — подвел итог Хумос.

Это было дерзостью, но Уадх Менех воздержался от выражения недовольства. Два писаря записывали этот обмен репликами — несомненно, Нефертити потребует представить ей краткое содержание беседы.

— Ну что ж, будем считать, что отсутствие ответа и есть ответ, — заметил Нефертеп.

Уадх Менех поднял обе руки.

— Мне остается только сказать, что к сделанному вами выводу следует проявить уважение, — произнес он.

Затем снова повернулся к Панезию, но тот словно в статую превратился.

— Мы намерены возродить наши храмы, — сообщил Хумос напоследок.

На этом аудиенция была окончена. Снова произошел обмен любезностями. Визитеры встали, Уадх Менех и Панезий тоже, слуги унесли блюда.

Часом позже один из писарей Хумоса отправился к Тхуту. Бывший распорядитель и Сменхкара ознакомились с описанием переговоров.

В царстве ничего не изменилось и ничего не изменится. Солнечный Диск Атон останется единственным богом, признаваемым властью в Ахетатоне, в этом искусственном анклаве, созданном умершим фараоном. Верования остального царства настойчиво и глубоко презирались.

Во время ужина Тхуту заявил своему высокому гостю:

— Господин, отныне ты единственная надежда всех униженных священнослужителей.

Сменхкара улыбнулся и вопросительно посмотрел на него.

— Надежда подобна цветку, который должен стать фруктом. Но появится ли фрукт? Нефертити — регентша. Кто сможет сместить ее?

— Господин, наилучший пловец мира может плыть против течения какое-то время, но это не может длиться долго, — в свою очередь заметил Тхуту.

Сменхкара задумался над этим изречением и выпил глоток вина.

— Что еще?

— Господин, брат живого бога, полагаешь ли ты, что можно вечно бросать вызов богам?

Фраза была парадоксальной: ведь именно Эхнатон бросил вызов богам, а Сменхкара, его брат, был лишь регентом. Тхуту таким образом давал понять, что Эхнатон ошибся в выборе единственного бога царства и этим бросил вызов богам. Это могло показаться непростительной дерзостью со стороны бывшего Распорядителя церемоний, если бы не было продиктовано его преданностью Сменхкаре. Будучи в опале, тот не мог не прислушаться к совету союзника.

— Я намеревался вернуться в мои владения, в Мемфис. Ты думаешь, мне следует задержаться в Ахетатоне?

— Господин, принимая гостеприимство моего дома, ты оказываешь мне высшую честь, и это переполняет мое сердце и сердца членов моей семьи радостью, — с жаром ответил Тхуту. — Если твое величество согласится продлить свое пребывание здесь, я преисполнюсь высшим, божественным счастьем.

— Как ты думаешь, что может случиться?

— Господин, ты знаешь изречение Пта-Хотепа: всегда осуществляются намерения богов, и никогда — намерения людей.

Сменхкара воздержался от того, чтобы спросить Тхуту, какой смысл он вкладывал в эти витиеватые рассуждения. Было ли ему известно о заговоре? И если да, посвящен ли он во все детали? Может быть, он связан клятвой? Да и вообще, существует ли заговор? Все вопросы были излишни. Неоспоримым был только тот факт, что Тхуту ждал кардинального изменения ситуации.

— Господин, разве я не посвятил тебе свою жизнь? — спросил Тхуту.

Сменхкара был удивлен этим внезапным проявлением преданности, но это было действительно так: Тхуту демонстрировал нерушимую верность, в отличие от Пентью, Майи и многих других.

Бывший регент внимательно посмотрел на бывшего распорядителя. Коричневые глаза с белками цвета желтой слоновой кости, рот приоткрыт, будто не все сказано. Взгляд скользнул по морщинистому лбу. На лице Тхуту застыло выражение благоговения. Тхуту излучал неземную любовь к представителю царской семьи, он купался в сиянии господина. Его следующие слова это подтвердили:

— Ты красив, как сияющий день, умен, как ястреб в небе, и терпелив, как кобра, подстерегающая своего врага, — проговорил Тхуту. — Как можно не посвятить тебе жизнь, тебе, воплощению небесных добродетелей?

Неожиданные и тем более трогательные слова. Сменхкара положил руку на предплечье Тхуту.

— Я верю тебе, — сказал он, — и я не забуду твоих слов.

Он взял огурец, обмакнул в масло и соль и съел его, думая о своем. Тхуту сделал то же самое. Затем он начал есть утиную ножку, Тхуту не отставал от него.

— Как ты думаешь, сколько человек ожидают описанного тобой непредсказуемого события?

— Все священнослужители.

— Вот уже семнадцать лет они ждут. Что же изменилось?

Тхуту улыбнулся.

— Как деревья в земных садах теряют созревшие плоды, так и небесные деревья тоже. Только тем плодам нужно больше времени для созревания.

Хапи, зеленый и голубой бог, отец всех богов, был доволен: он снова стал молодым, как и каждый год. Он был душой Великой Реки, которая вздулась, как беременная женщина.

Воды, пришедшие из страны Куш, где живут люди с кожей цвета эбенового дерева и с перламутровыми зубами, были полны грязи, травы, вырванной из берегов, и гнили. Река радостно преодолела шесть водопадов. Подобно огромной руке, Великая Река распростерла свою дельту, словно растопыренные пять пальцев, до Большого Зеленого моря. Папирус и камыши на ее берегах танцевали в водоворотах паводка. Сорванные гнезда птиц теперь плыли по реке, вводя в заблуждение крокодилов, которые заглатывали их: птенцов там не было вот уже несколько недель. Коричневые воды кишели рыбой. Сети рыболовов наполнялись угрями, усатыми сомами, барабулями, карпами, вырванными из зимней спячки, оксиринками с мордой землеройки, паграми с зубами, как у собаки.

Начался сезон паводков.

Наблюдая за миром в течение многих и многих веков, просвещенные египтяне точно рассчитали время, которое проходит тень от обелиска вокруг своей оси и возвращается в точку отсчета: триста шестьдесят дней по двадцать четыре часа в каждом, плюс еще пять дополнительных дней. То есть двенадцать месяцев по тридцать дней, разделенные на три сезона, четыре месяца в каждом: весна, лето, зима. Паводок, сев, жатва.

Живительная вода начала насыщать земли. Оросительные каналы принимали ее в себя и несли это богатство дальше. Мыши спасались бегством, и крестьяне сражались с ними за свои колосья, не давая грызунам сожрать их.

Поток поднялся до корней смоковниц, которые украшали берега перед Дворцом царевен.

Страсть охватила сердце и чресла Неферхеру, возлюбленного Меритатон. Как он и обещал в ту ночь, когда она пережила ужас в зале Архива, он принес туда свернутую циновку. Они встречались там каждую ночь. Своими губами он заставлял расцветать ее грудь и щекотал пупок; он целовал пальцы ее ног и превратившиеся в сочные плоды губы. В отличие от лотосов ее лоно раскрывалось только ночью.

— Ты моя Великая Река, — шептала она ему.

— А ты мое царство, и я его наводняю.

Имея божественную сущность, она отдала ему тело. Она вверила ему свои плечи, свои руки, похожие на кобр, свой живот с единственным глазом пупка, треугольник своего лона, свои ноги, словно выточенные из орикса, и каждый пальчик своих рук.

В большом зале, где совершалась мумификация, сода делала свое дело, иссушая останки одного из властителей мира. Каждое утро мастер-бальзамировщик Асехем проверял некогда плотскую оболочку Эхнатона. Жидкость покидала это тело, по мере того как в долине Великой Реки поднималась вода. «Вода — это жизнь, — размышлял Асехем. — Грязная или хрустально чистая, сине-зеленая, голубая или коричневая — но это всегда жизнь».

Он думал о моче, которая вот уже более сорока пяти дней не выходила из этого отныне ненастоящего тела. О слюне, которая больше не увлажняла этот рот. О слезах, если только у него был дар плакать; они больше не облегчали движений его глаз. Казалось, что Атон, Солнечный Диск, высушил слезы царя еще при жизни.

«Да, приготовление мертвых к вечной жизни поневоле делает тебя философом», — думал главный бальзамировщик. Он опять вернулся к своим мыслям: через месяц царь сможет уйти. Через три или четыре дня вечная оболочка станет твердой, как статуя, и легкой, как яичная скорлупа, чего и добивались бальзамировщики.

— Начинаем заполнение, — сказал Асехем своим помощникам.

Смесь мирры, кассии, корицы, гвоздики и других благовоний из Куша была уже готова и находилась в большой льняной сумке. Все было настолько измельчено, что эта масса напоминала паштет.

Еще один раз Асехем проверил, все ли чисто внутри оболочки и не заскочила ли ночью в такое привлекательное место какая-нибудь мышь. Такое иногда случалось.

Двое молодых помощников принялись начинять брюшную полость и грудную клетку. От покойника исходил опьяняющий запах.

— Ну вот, хорошо, — сказал Асехем, прежде чем приступить к начальному моделированию форм.

Пока оболочка сохраняла эластичность, он формировал мощные мышцы на груди покойника. Затем из вздувшегося живота он сделал плоский. Постепенно тело принимало действительно красивые формы.

Примерно через час после полудня главный бальзамировщик позволил себе отдохнуть и распорядился раздать всем участвующим в процессе прохладное пиво и хлеб с сезамом. В два часа он дал знак, и наступила очередь парасхиста: пришло время сшивать оболочку. Все было готово уже много дней назад, в иглу даже была вдета нить. Асехем следил за его работой: отверстия, оставляемые толстой льняной нитью, не должны были располагаться слишком близко друг к другу, чтобы не повредить кожу.

— Уже твердеет, — сказал швец.

Действительно, каждый раз, когда бронзовое шило пронзало высушенную кожу, слышался легкий щелчок.

— На животе стягивай как можно сильнее, — советовал Асехем.

— Тогда останется много лишней кожи.

— А ты ее заверни вовнутрь.

В четыре часа, хорошо сформированный и прошитый, Эхнатон приобрел великолепный вид. Команда бальзамировщиков собралась, чтобы полюбоваться результатами своей работы.

Асехем решил, что через четыре или пять дней можно будет начинать обертывание. Необходимо было предупредить распорядителя, чтобы тот, в свою очередь, передал жрецам, что необходимо поторопить писарей с написанием священных заклинаний на лентах.

Распорядитель Уадх Менех не был подобен ни ястребу, ни соколу, ни коршуну — у него была крысиная душонка. А крысы — создания восприимчивые и сразу чуют, что где творится. Узнав о том, что бальзамирование подходит к концу, он обрадовался, что все в царстве происходит, как должно быть. Обряды, созданные выдающимися умами благодаря божественному вдохновению, были все-таки очень красивы.

Потом, как жуки-долгоносики заводятся в муке, в голове Уадха Менеха зародились сомнения. Он вспомнил о визите великих жрецов и удивился отсутствию реакции с их стороны. Он знал, что это были могущественные люди. Разве они могли так просто смириться с поражением? Да и бывший регент тоже как-то легко уступил позиции. Все шло слишком уж хорошо.

 

Обращение к Сехмет

Нефертеп был сама любезность. Мухи так и липли к нему в удушающих сумерках Мемфиса, поэтому носильщики веера старались изо всех сил, чтобы они не слишком докучали господину.

Напротив него разместил свое необъятное седалище Хоремхеб, за глаза его называли Бычий Зад. Удостоенный чести быть приглашенным персоной, чья духовная власть равнялась его военной власти и к тому же длилась довольно долго, Хоремхеб провел рукой по жирной шее. Цирюльник хорошо знал свою работу: его медное лезвие было, как всегда, до такой степени остро заточено, что могло одним движением рассечь муху пополам. А бальзам, который он наносил на кожу, был одновременно жирным и воздушным и не обжигал ее. Да, все-таки самый великий полководец царства заслуживал соответствующего своей славе бритья.

Военачальник подозрительно уставился на Нефертепа. Чего ему будет стоить приглашение отужинать у великого жреца, тем более один на один? Неужели Нефертеп собирается попросить большую часть добычи, полученной в последней кампании? Что, его жрецы настолько ненасытны? Разве он не получил три огромных медных блюда тонкой работы, кресло из эбенового дерева и слоновой кости и золотые нагрудные латы из сокровищ, взятых в стране Куш? Итак, он ждал претензий со стороны Нефертепа, а не мешало бы исхлестать этому лысому физиономию.

Однако ничто не говорило о том, что великий жрец собирался требовать что-либо.

— От наших вестников я узнал, — начал он таким тоном, словно речь шла о назначении нового руководителя налогового ведомства, — что бальзамирование умершего царя почти завершено.

Слуги принесли большое блюдо с жареной птицей и еще одно — с говяжьим филе с луком-шалотом и сметаной, выложенное на тонких хлебцах и посыпанное золотистыми крошками кориандра.

Хоремхеб уже осушил четыре кубка вина. Когда он увидел поданные блюда, у него загорелись глаза. Несомненно, великие жрецы питались так же хорошо, как и цари.

— Да, — подтвердил он, беря сразу два хлебца. — Регентша готовится к большой церемонии.

— А ты собираешься присутствовать на ней? — спросил Нефертеп.

Священнослужители старались не принимать участия в обрядах, да они и не испытывали особого желания присутствовать при этом.

— Ими будет руководить ваш глубокоуважаемый друг Панезий, — сообщил Хоремхеб, жадно проглатывая хлебцы.

— Погребение состоится в Ахетатоне?

Хоремхеб кивнул. Он взял большую луковицу и впился в нее зубами, как шакал, разрывающий утку. Нефертеп с восхищением рассматривал два золотых зуба военачальника — один резец и один коренной, красиво расположенные и соединенные с соседними зубами золотой нитью. Он узнал творение рук царского дантиста. Хоремхеб наполовину опорожнил кубок с вином и прищелкнул языком, явно удовлетворенный. Затем он спросил:

— Что это за вино? Я никогда не пил ничего подобного!

— Это вино из Нижнего Египта. Двойной выдержки. Его евреи делают.

— Двойной выдержки! Да это вино способно воскресить Осириса!

— Я дам тебе целый кувшин такого вина, — пообещал Нефертеп.

У Хоремхеба снова загорелись глаза, и он допил вино. В конце концов, этот жрец оказался не таким уж мерзким типом, как он предполагал. У него был по-царски щедрый стол, и он даже делал подарки. Нефертеп захрустел маленькой луковицей и приказал виночерпию снова наполнить кубки.

— Не находишь ли ты странным, что сын не будет покоиться рядом с отцом?

— Такова была воля регентши, — ответил Хоремхеб, пожимая плечами.

— Значит, гробница Дома Маат останется пустой?

Кубок Хоремхеба, однако же, пустым не оставался, за этим следил виночерпий. Хоремхеб сжевал три редиски одну за другой и громко рыгнул.

— Насколько я понял, — сказал он, — Ай намерен пустить погребальную процессию по Великой Реке.

— А чего он боится? Враждебных выступлений?

— Может быть, — ответил Хоремхеб. — Или, наоборот, нескрываемого равнодушия. У этих хлебцев изысканный вкус, — добавил он, беря еще один.

— Достойно ли это божественного царя, если он после смерти не осмелится пересечь свое царство?

— Конечно же нет, — заявил военачальник. — Мои воины огорчены этим.

— Спуск по реке должен вызвать благоговение народа перед воплощением божества. Если бы воцарился любимый преемник фараона, народ можно было бы успокоить.

— Это было бы замечательно, — заметил Хоремхеб. — Так было, когда отец Эхнатона отправился на покой, к своим родителям. Церемония продолжалась три недели!

Нефертеп кивнул.

— Что и говорить, — задумчиво произнес он, — эта страна напоминает расчлененное тело. Туловище и ноги здесь, а голова непонятно где.

Хоремхеб, в свою очередь, закивал головой.

— Это правда. К тому же ослабленное тело, я бы сказал.

— И нет Исиды, которая могла бы соединить его части.

— У нее нет тринадцатой части! — воскликнул Хоремхеб, вспомнив о фаллосе Осириса.

Он вдруг громко расхохотался. Его необъятное брюхо заколыхалось, потом на высокой пронзительной ноте смех резко оборвался.

Нефертепу ничего не оставалось, кроме как разделить веселье своего собеседника. Он сделал вид, что его тоже рассмешила эта грубая солдафонская шутка.

Хоремхеб схватил птичью тушку, оторвал ей голову и решительно впился в нее зубами. Послышался хруст костей и довольное мычание военачальника.

— А это что такое?

— Перепела, фаршированные бобами с чесноком.

Снова довольное мычание. Такие звуки издает гиппопотам в своем болоте.

Слуги сновали туда-сюда, удовлетворяя все прихоти военачальника и слушая его восторженные высказывания во время трапезы. При этом они оставались совершенно безучастными, лишь иногда насмешливые огоньки появлялись в их глазах. Нефертеп лично с самого утра следил за приготовлениями, хотя обычно этим не занимался. Его жена была весьма удивлена. Нефертеп знал, что Хоремхеб был гурманом и что его жена Мутнезмут, дочь Ая и сестра Нефертити, кормила его не лучше, чем в казармах, восполняя качество количеством.

— Недавно я был в Ахетатоне, — наконец снова заговорил военачальник, — чтобы доложить регентше о нуждах армии, в частности по поводу нехватки колесниц. Она слушала меня, ничего не понимая, и нашла мои требования чрезмерными. К счастью, там присутствовали ее отец Ай и двоюродный брат Нахтмин.

Он с жадностью схватил вторую половину птичьей тушки, и косточки захрустели под его железными челюстями. В то время как Хоремхеб уплетал другие блюда из птицы, Нефертеп хранил молчание и, в свою очередь, разделался с двумя тушками. Он не хотел быть заподозренным в приготовлении каких-нибудь подозрительных кушаний. Наконец Хоремхеб сделал паузу, обсосал несколько ножек и положил на стол маленькие косточки.

— Так ведь это ты назначил ее регентшей, — сказал Нефертеп.

Такое замечание могло быть воспринято как невероятная дерзость, поскольку Хоремхеб был зятем Нефертити. Это мог себе позволить только такой высокопоставленный жрец, как Нефертеп. Военачальник был достаточно предусмотрительным и осторожным, чтобы не искать повода для ссоры с человеком, который управлял Мемфисом так же верно, как сам Хоремхеб командовал тамошним гарнизоном.

Хоремхеб вздохнул, от чего его брюхо сразу увеличилось в размерах, опустошил свой кубок с вином и посмотрел на говяжье филе в сметане.

— Спешу сообщить, что моя жена была совершенно ни при чем, — заявил Хоремхеб.

— Я никогда и не думал о том, что знаменитый военачальник позволит женщинам командовать собой, — дружелюбно заметил Нефертеп.

— Послушай, — начал объяснять Хоремхеб, — прежде всего, Нефертити не просто жена царя. Ты же знаешь, Эхнатон дал ей столько власти, сколько имел и он сам, и больше, чем было у регента. Это единственная женщина на моей памяти, которую изобразили на барельефах, как и ее мужа, поражающей врагов копьем. Признай, что именно он присвоил ей такой высокий ранг.

— Это было до того, как в его жизни появился Сменхкара, — произнес Нефертеп.

— Да, но он никогда не отменял свои рескрипты, — возразил военачальник. — Кроме того, меня убедили аргументы Ая. Хотя, возможно, он в этом и переусердствовал.

Нефертеп ждал, что Хоремхеб скажет дальше.

— Ай убедил меня в том, что регентство Сменхкары будет лишь продолжением прежнего правления, что Сменхкара ничего из себя не представляет, что он возвысился только благодаря чрезмерному покровительству Эхнатона и лишь приблизит упадок царства. Ай также убедил меня в том, что, если регентшей станет Нефертити, она поведет страну по пути, оставленному Эхнатоном после прихода к власти. Короче говоря, я понял, что Ай собирался использовать Нефертити. Я же, в свою очередь, гарантировал, что гарнизоны в провинциях не будут восставать в случае, если Царский совет отстранит Сменхкару от власти.

— А ваши требования, твои и Нахтмина, были удовлетворены?

Хоремхеб с наслаждением сделал глоток вина и протянул руку к говядине в сметане.

— Нет, — ответил он со смешком. — Нам достались какие-то крохи. Это значит, что ситуация такая же, как и при Эхнатоне. Приграничные гарнизоны слабы, потому что им плохо платят, снаряжения и колесниц недостаточно. Договоры о союзничестве не соблюдаются. Хетты уже отобрали наши провинции на востоке, потому что военачальники, которым плохо платили, нас предали. Теперь я боюсь, что принцы страны Куш прознают о плохой защите наших южных границ.

— Но разве Ай не командует конницей? По крайней мере, он мог бы отнестись с большим вниманием к этим проблемам.

— Только на словах! У него теперь нет времени этим заниматься. Он сейчас ушел с головой в дела и интриги, связанные с передачей власти.

Теперь военачальник говорил с большим пылом.

— Я узнал, что все больше и больше номархов нанимают за свой счет стражу, потому что соседние гарнизоны не в состоянии защитить их от банд грабителей! В стране начинается анархия! — взревел он.

Он приблизил свою массивную голову к Нефертепу:

— Мы лишимся власти и роскоши, которой мы сейчас наслаждаемся, уже завтра, если жителям страны Куш взбредет в голову нас завоевать! — Его голос стал таким низким, что скорее напоминал рев носорога.

Великий жрец остался бесстрастным — это было именно то, что он желал услышать.

— Значит, Ай не выполнил своего обещания? — спросил Нефертеп, накладывая и себе говядины.

Хоремхеб засунул в рот чуть ли не половину лепешки, и сок от лука-шалота потек по его румяному подбородку и по пальцам.

Он повернулся к слуге, который подбежал к нему с чашей для омовения рук, а еще один слуга спешил к гостю с кувшином и куском тонкого полотна. Военачальник протянул руки над чашей, и второй слуга стал поливать их ароматизированной водой с небольшим количеством сока агавы. Хоремхеб провел пальцами по губам и, умывшись таким образом, вытер лицо и руки полотном и продолжил обжираться.

— Хотя Ай прекрасно знает свою дочь, он ошибся. Я считаю, что Нефертити намерена продолжить политику своего супруга. Она хочет убедить всех в том, что он воплотился в ней. Нефертити думает только о сохранении культа Атона. Настоящая жрица!

— Культ Атона… — повторил Нефертеп. — Но откуда ты знаешь?

Хоремхеб улыбнулся:

— От своей жены. Еще я узнал, что сразу после погребения своего мужа Нефертити собирается воздвигнуть под защитой армии храм Атона в Гелиополе.

— Храм Атона в Гелиополе! — завопил Нефертеп. — Нет, эта женщина сошла с ума! Да она же может спровоцировать бунт!

— Моя жена — возблагодарим Амона! — убедила ее не делать этого, — заявил Хоремхеб, проглатывая кусок говяжьего филе. — Мутнезмут не интересуется политикой, но кое-что ей известно, и она обладает здравым смыслом.

Его губы блестели от жирного соуса. Сейчас они были цвета розового коралла и контрастировали с бронзовой кожей.

— Твой повар настоящий искусник! — воскликнул Хоремхеб. — Я бы хотел, чтобы он давал уроки моему.

В данный момент меньше всего волновали Нефертепа мысли о еде. Ошеломленный чудовищным намерением Нефертити построить храм Атона в Гелиополе, он все еще качал головой.

— Нефертити всецело поглощена тремя идеями, — снова заговорил Хоремхеб. — Она стремится сесть на трон, править так, как правил ее супруг, и отомстить Сменхкаре. Она ненавидит регента, он вызывает у нее безграничное омерзение. Не только потому, что он отнял у нее привязанность мужа, но и потому, что подозревает его в благожелательном отношении к традиционным культам. И к твоему тоже.

— Да, это вряд ли поможет управлять царством, — заметил Нефертеп. — Но как объяснить то, что Ай забыл о своих обещаниях укрепить армию? Ведь Нахтмин — его двоюродный брат. Он мог хотя бы проявить родственные чувства.

Взгляд Хоремхеба, похожий на взгляд саламандры, остановился на великом жреце.

— Мне кажется, я знаю причину его забывчивости, — сказал военачальник, пережевывая очередной кусок. — Он боится, что армия станет слишком могущественной. Он скорее пожертвует провинцией, чем поставит под угрозу власть монарха.

— Значит, все как прежде, — сделал вывод Нефертеп.

— Если я не ошибаюсь, вы все — я имею в виду жрецов — это уже поняли после беседы с Уадхом Менехом.

Нефертеп догадался, что у Хоремхеба были свои шпионы во дворце, так как он знал об этой встрече.

— Мы поняли то, что касается культов. Насчет всего остального мы остаемся в неведении.

Хоремхеб заканчивал прожевывать последний кусок говядины.

— Чего ты ждешь от меня? — спросил он так неожиданно, что этим вопросом застал врасплох великого жреца.

Нефертеп понял, что ошибался. Ни вино, ни изысканные блюда не притупили бдительности военачальника. Несколько птичек и немного вина не могут заполнить внутреннее пространство гиппопотама.

— Мне достаточно того, что ты оказываешь мне честь, приняв мое приглашение, и позволишь насладиться живостью и остротой твоего ума, — ответил с улыбкой Нефертеп. — Я понял, что армия так же ущемлена, как и священнослужители. Меня интересовало, как такой герой, как ты, оценивает ситуацию.

— Все отвратительно.

Слуги ждали от своего хозяина знака убирать со стола, а получив его, одни из них быстро убрали посуду, другие вытерли стол влажными тряпками и подали сотрапезникам мяту, чтобы они могли ее пожевать. После этого слуги принесли большое блюдо с разрезанным арбузом, красными финиками и первыми фигами.

— Если мы снова будем терпеть неудачи, — сказал Хоремхеб, — виноват в этом, естественно, буду я.

— Нам остается надеяться на дар Сехмет, — произнес великий жрец.

При упоминании жестокой богини-львицы, орудия божественной мести, улыбка сошла с лица Хоремхеба. У всех жителей Долины имя этой богини вызывало дрожь.

— Но… разве она не уничтожает врагов Солнца? — заметил военачальник.

— Она Око Ра! — ответил Нефертеп. — Она следит за Великим Равновесием.

Хоремхеб вздрогнул, подумав о схожести Ока Ра и Нефертити. Несмотря на эти мысли, он положил себе четверть арбуза и осторожно откусил кусочек.

— Сейчас мы приносим ей особые жертвы, — сказал Нефертеп, заметив беспокойство военачальника.

Его воины уже докладывали ему об активной деятельности вокруг храма в Мемфисе, где богиня Сехмет была покровительницей.

— А как ты думаешь, что произойдет? — обеспокоенно спросил Хоремхеб, беря сразу две фиги.

— Я не знаю, — ответил Нефертеп тоном человека, которому известно все.

— Царский совет передал ей все полномочия, — сказал военачальник. — Он никогда ее не отстранит.

Нефертеп обратил к собеседнику свое спокойное и загадочное лицо.

— Боги не любят, когда ими пренебрегают слишком долго.

Хоремхебу понадобилось какое-то время, чтобы осмыслить услышанное.

— Воины тоже, — наконец сказал он.

В зарослях смоковниц замолкли птицы. В небе цвета индиго, словно молнии, мелькали первые летучие мыши, проглатывая запоздавших насекомых и первых ночных бабочек.

Хоремхеб поблагодарил хозяина дома и сказал, что ему пора отдыхать. Как и все военные, он рано ложился спать. Члены его эскорта, досыта накормленные слугами, уже ждали у дверей, куда Нефертеп проводил своего гостя. Приблизился носильщик факела. Хоремхеб задержал красноречивый взгляд на жреце, как бы говоря о том, что он понял, почему упоминали Сехмет. Нефертеп ответил ему тенью улыбки, и мужчины расстались, пожелав друг другу спокойной ночи.

На рассвете слуга из дома Нефертепа оседлал мула и отправился в путь с тремя лаконичными посланиями. Сначала он направился в Ахетатон, самый ближний город, где навестил Пентью. В переданном ему послании говорилось:

Пустыня свободна, и львица может атаковать.

Следующий адресат — Хамер из Гелиополя — получил такое послание.

Скоро взойдет звезда львицы.

После этого посланник отправился к Хумосу в Фивы. В предназначенном для него послании значилось:

Львица больше не боится копьеносца.

Лишь два великих жреца удостоились загадочного послания Нефертепа. Этого было достаточно. Долгий опыт научил Нефертепа тому, что язык не является верным слугой. Он больше напоминает пьяного или сумасшедшего. И только такие высокие умы, как Хумос и Хамер, могут держать его за зубами.

Что же касается третьего адресата…

 

Полет божественной птицы

Кормилицы пришли будить царевен со стенаниями и заплаканными лицами, как того требовали обстоятельства. Девушкам предстояло пережить очень тяжелый день.

Умытые, накрашенные, причесанные, они спустились все вместе по лестнице, чтобы присоединиться к своей матери во дворе дворца. Рядом с Нефертити стоял маленький мальчик, а позади них, удерживая мух на почтительном расстоянии, находились носильщики опахал.

Царевны принялись рассматривать мальчишку. Это был их дядя Тутанхатон. Семилетний дядя. Он украдкой посмотрел на них и застенчиво улыбнулся.

По знаку Уадха Менеха церемонимейстер попросил царевен стать по обе стороны от матери. Тут возникла небольшая заминка, так как Тутанхатон уже стоял справа от царицы. Нефертити, раздраженная всеобщей растерянностью и шушуканьем, приказала Анхесенпаатон, будущей супруге царя, Макетатон и Меритатон стать возле Тутанхатона. Кормилицы заняли место позади носильщиков опахал.

Раздались жуткие завывания плакальщиц.

Нефертити оставалась беспристрастной. Она знала, что в этот момент все смотрят на нее, а особенно внимательно за ней следит ее личный враг Сменхкара, который один стоял позади нее. Она хотела не допустить его участия в обряде, но Ай решительно этому воспротивился.

Меритатон бросила на мать встревоженный взгляд. Регентша была мертвенно бледной. Меритатон и ее младшая сестра Анхесенпаатон посмотрели друг на друга. Глаза девушек округлились, что на их немом языке означало: «Предстоит тяжелое испытание. Терпение!»

Позади царской родни расположились члены Царского совета: Ай, Майя, Пентью, Уадх Менех и Пта-Сеедх, начальник гарнизона города. Панезий, естественно, руководил обрядом. Его окружала группа из десяти жрецов, которых, в свою очередь, сопровождали двадцать два писаря. Его было видно через дверь, ведущую во двор. Панезий ждал, пока начнется шествие.

Уадх Менех отправил к нему писаря с сообщением, что все готово. Верховный жрец, Первый слуга Атона, поднял руку, и участники процессии задвигались. Им не нужно было далеко идти — всего лишь на другую сторону улицы, к Царскому дому. Но колонна была настолько длинной, что, когда появился Панезий, хвост процессии еще даже не вышел со двора.

Анхесенпаатон надеялась увидеть Пасара, но тщетно. Плотная толпа заполонила улицу. Отряд из двух сотен солдат и десяти конных командиров поддерживал порядок.

Погребальный катафалк, расположенный в паланкине, который несли восемь человек, первым покинул Царский дом. Крики стали в два раза громче. Трубы стражников издали резкий, почти отчаянный звук, как будто кричало раненое животное. Анхесенпаатон чуть не упала в обморок. У Тутанхатона глаза округлились от ужаса.

Те, кто стоял недалеко, еще могли услышать обрывки фраз Панезия: «…в твоем земном царстве… слава Атона…» Другие же не слышали абсолютно ничего.

Паланкин двинулся по улице на восток, вскоре его окружил вооруженный отряд из пятидесяти человек с десятью всадниками во главе. За ними следовал еще один отряд военных, которые несли сосуды с царскими внутренностями. Затем шли те, кто нес предназначенное для погребения имущество, включая и статую царской спутницы в натуральную величину. Это была молоденькая обнаженная девушка с деревянными прелестями из крашеного кедрового дерева. Никто не собирался лишать умерших плотских утех. Всего было двенадцать паланкинов с загробным имуществом.

Когда процессия продвинулась немного вперед по улице, Панезий забрался на носилки и присоединился к ней. Жрецы и писари шли пешком. Распорядитель церемоний пришел просить Нефертити занять место в его паланкине. Она направилась за ним, ноги у нее заплетались. С ней шла одна из служанок. Нефертити прилегла в роскошном желтом паланкине с красными занавесками, которые были тут же опущены. Стража организовала проход в толпе, и носилки тронулись с места. Тутанхатон устроился один в почти таком же паланкине. Царевны сидели по двое в следующих трех, Сменхкара и Царский совет заняли шесть паланкинов, кормилицы шли пешком. Еще один военный отряд замыкал процессию. Следом шли плакальщицы и все жители Ахетатона.

Двенадцать паланкинов с загробным имуществом и двенадцать с родственниками царя и приближенными вельможами скоро оказались в конце улицы и свернули на восток по направлению к гробницам в горах. На место они прибыли через три часа, примерно в час пополудни. Несколько коршунов с обманчивым безразличием парили в раскаленном небе.

Сотня воинов и двадцать всадников ждали у входа в новую гробницу. Панезий встал со своих носилок. Жрецы и писари присоединились к нему, чтобы встретить царскую мумию у входа в ее жилище. Шестеро жрецов уже окуривали катафалк. Чтобы начать ритуал, надо было подождать, пока все покинут носилки и сойдут на землю. Панезий вспомнил первые слова обращения к умершему: «Входи, сын Атона, властелин Двух Земель, защитник справедливости…»

Носилки Нефертити только что поставили на землю. Носильщики торопливо отдернули занавески. Служанка бросилась к своей госпоже помочь ей спуститься. Регентша успела поставить на землю только одну ногу и сразу же упала. Служанка вскрикнула и хотела поднять ее. Тутанхатон, который только что покинул носилки, стал по мере своих слабых сил помогать поднимать Нефертити. Подоспели носильщики и положили тело регентши в паланкин.

Началось настоящее столпотворение. Подбежали царевны, кормилицы, члены Царского совета, другие носильщики, писари. Пентью проложил себе дорогу. У него в руках было зеркало из полированной бронзы, которое он поднес ко рту Нефертити. Оно не запотело. Тогда он положил руку к телу регентши над сердцем. Ничего.

Он повернулся к плачущим царевнам:

— Божественная птица улетела. Атон воссоединил божественную пару! — заявил он.

Пентью повернулся к мертвенно-бледному Аю. Их взгляды, острее кинжалов, встретились, но губы сковывала тайна их злодеяний. Казалось, что старик пережевывает остатки пищи, но это не было проявлением ненависти. Вдруг они заметили, что на них кто-то смотрит: это была Меритатон, единственная из царевен, кто не поддался общей истерии. У нее дрожал подбородок, но она смотрела на двух мужчин пронзительно, ее взгляд был неподвижен, как у посмертной маски.

Ее сестры, кормилицы, служанки Нефертити рыдали навзрыд. Плакальщицы же с новой силой возобновили стенания. Подножие горы сотрясалось от невообразимого шума.

Ай и Пентью смотрели на Меритатон, очень удивленные ее поведением. Она резко повернулась и пошла к носилкам, чтобы склониться над трупом своей матери.

Посланник побежал с новостью к Панезию, который находился в трехстах шагах от места происшествия и уже заметил царящее там смятение, но не мог ничем его объяснить.

А Сменхкара стоял в пяти шагах и не пропустил ни одной детали из двойной дуэли взглядами между Аем и Пентью с одной стороны и между ними двумя и Меритатон с другой. Сначала он удивился, а потом забеспокоился. Правильно ли он понял эти немые обвинения?

Не в силах больше вынести крики, раздававшиеся вокруг, бледный Тутанхатон подошел к своему двоюродному брату и взял его за руку. Сменхкара обнял его за хрупкие плечи. Мальчик заплакал. Умершая не была его матерью, но столько эмоций за такое короткое время для него было слишком. Сменхкара обнял его еще крепче.

— Я с тобой, — сказал он. — Не плачь.

Но разве могли утешить слова? Он понял это, как только произнес их. Уже давно Сменхкара подозревал, что смерть брата наступила не сама по себе, а сейчас его подозрения переросли в уверенность. Эхнатона отравили. Те же преступники только что убили Нефертити.

Он был всего лишь игрушкой в их руках. Вдруг он понял, почему Эхнатон ненавидел служителей культов. Поэтому он и лишился жизни. Как и его вдова.

Тутанхатон прижался к своему старшему брату. Впервые за долгое время они почувствовали друг в друге близких людей. До этого они были разделены условностями и традициями дворцовой жизни.

Поднялся легкий ветерок. Вихри пыли кружились, словно злые гении среди сказочных персонажей, и только усугубляли хаос.

Ситуация становилась критической: было совершенно невозможно совершать погребение в присутствии трупа жены фараона. Не было никаких правил для такой ситуации. Но необходимо было быстро принять решение, потому что в шесть часов наступала ночь, и обратный путь мог занять в два раза больше времени. Было, конечно, сложно разместить в гробнице царское имущество за оставшееся время. С этим и так уже припозднились. Одни только молитвы, которыми сопровождается вручение чаши с землей и посеянными в ней зернами пшеницы, что символизирует возрождение фараона в другом мире, длятся полчаса.

Члены Царского совета, включая Панезия, Уадха Менеха и Распорядителя церемоний, тут же принялись совещаться. Было решено, что тело Нефертити и ее дочерей в сопровождении служанок доставят на носилках в город, а Сменхкара и Тутанхатон как братья фараона должны присутствовать хотя бы при ритуале Открытия рта. Ай решил вернуться в город и заодно сопроводить Мутнезмут, сестру Нефертити и жену Хоремхеба, которая решила последовать за носилками своей сестры.

Таким образом, семь носилок отправились в город, сопровождаемые писарями, чиновниками Царского дома, кормилицами, служанками и специальным военным отрядом. Хоремхеб в сопровождении двух военачальников бесстрастно смотрел на эту суматоху. Он помнил каждое слово из разговора с Нефертепом. Регентша теперь была мертва. И умерла она очень кстати.

Незадолго до трех часов Панезий занял свое место у входа в гробницу. По нему было видно, что он растерян. Он открывал рот и не находил слов. Писарь принялся подсказывать ему:

— Входи, сын Атона, властелин Двух Земель, защитник справедливости…

В действительности уже никто из присутствующих не следовал ритуалу, который, между прочим, со всеми мельчайшими деталями был придуман умершим фараоном. В течение всего ритуала не упоминались опозоренные боги. Каждый из присутствующих был поглощен своими мыслями. Потрясение было слишком велико. Как только завершился ритуал Открытия рта, в присутствии двух братьев Эхнатона тройной саркофаг с фараоном был помещен в каменный саркофаг, представлявший собой четыре вложенных один в другой саркофага разной величины. Сменхкара покинул гробницу измученным. Он решил, что брата необходимо отправить в город. Он уже достаточно насмотрелся.

 

Пленница

Голоса и огни в саду вывели Меритатон из оцепенения, в котором она находилась после возвращения из зловещей гробницы. Она встала с ложа и вышла на террасу. Два факела освещали четыре силуэта. Она узнала помощника смотрителя Царского дома, его писаря, хранительницу гардероба и хранительницу париков. По всей видимости, они только что вернулись в город и валились с ног от усталости. Когда они входили во дворец, Меритатон удалось услышать несколько брошенных кем-то слов:

— А завтра все начнется сначала…

«Действительно, — подумала девушка. — Труп матери лежит в ее комнате. Как бы ни был страшен этот день, завтрашний будет еще ужаснее». Она слушала пение лягушек и сверчков.

В последних отсветах факелов она заметила в глубине сада среди деревьев туи какую-то шевелящуюся тень. Сердце царевны застучало. Тень приветственно подняла руку. Неферхеру! Но что он здесь делает? И как долго он ждал? Меритатон надела сандалии и спустилась в сад.

— Я не могу заснуть, не увидев тебя, — сказал Неферхеру. — Я беспокоился.

Она обняла его и расплакалась. Юноша погладил ее по голове.

— Они убили ее… — еле выговорила Меритатон сквозь рыдания. — Теперь я уверена, что моего отца тоже убили!

— Тише… Тебя могут услышать.

— Убийцы, отравители! Этот Пентью…

— Я догадался, о чем ты думаешь. И беспокоился.

— Ты там был?

— Да. Я все видел.

— Они закончили обряд?

— Нет. Разместить загробное имущество можно будет завтра. А церемония в храме Атона состоится послезавтра.

— Ворам будет чем поживиться!

— Нет. Уадх Менех оставил отряд из пятидесяти человек охранять гробницу.

Царевна была подавлена. Вокруг витали приторные ароматы жасмина и резеды.

— Этот Пентью… — снова начала она с жаром.

— Тише, прошу тебя! Подумай обо мне.

Он усадил ее и сел рядом. Меритатон вытирала слезы подолом платья.

— Будь осторожна, — сказал Неферхеру. — Никто не должен догадываться о твоих мыслях. Совершенно очевидно, что Пентью действовал не один. Он наверняка выполнял чью-то волю.

— Чью?

— Жрецов.

— Как был прав мой отец, презирая их! Ты думаешь, это они приказали отравить мою мать? Но почему?

— Я слышал, что Нефертити отказалась восстановить их полномочия. В частности их право на часть военной добычи.

Меритатон задумалась, потом произнесла:

— А Сменхкара? Как ты думаешь, может, это его рук дело? Я почти уверена, что Царский совет назначит его преемником моего отца. Именно ему выгодна смерть моих родителей…

— Послушай, я же не читаю мысли людей. Но я не думаю, что он смог бы убить своего брата. Нам приходилось часто иметь с ним дело в течение последних нескольких лет. У нас сложилось о нем впечатление как о справедливом и мягком человеке, глубоко преданном своему брату… Нет, я совершенно уверен, что к смерти твоего отца он не имеет никакого отношения. — Помолчав, он добавил: — Но ведь несколько дней назад ты считала его милым и говорила мне, что быть его супругой — не такая уж плохая участь…

— Смерть матери все изменила. У меня открылись глаза. Это же очевидно — ее отравили. Я думаю, что он так отомстил ей. Она же отстранила его от власти и унизила…

Неферхеру отрицательно покачал головой.

— Подумай, — сказал он. — Единственный, кто не оставил Сменхкару, когда он попал в опалу, это Тхуту, у которого он сейчас живет. Пентью предал его сразу же. Как он может быть замешан в сговоре, результатом которого стала смерть твоей матери?

— Но тогда кто? — спросила царевна. — Кто?

— Не знаю. Возможно, жрецы.

— А что говорят об отношениях Сменхкары и моего отца?

Неферхеру задумался.

— Что касается твоего отца, то Сменхкара был для него сыном, которого он так хотел. И он сделал своего сводного брата преемником.

— И это все?

— А что тебе еще нужно?

— Они спали вместе!

— Не понимаю, что бы это могло означать.

— Они были любовниками.

Молодой человек ответил не сразу.

— Мой отец учил меня не судить о том, чего я не знаю, и не лезть ни к кому в душу, вообще не судить никого.

Они надолго замолчали. Заухала сова.

— Значит, это жрецы? И все? — прошептала Меритатон.

— Возможно, их поддержали военные. Мерит, не мучай себя бесконечными вопросами. Иди спать. Завтрашний день и последующие будут ужасными. Ты должна поддержать младших сестер. Помни: перед всеми будь невозмутимой. Ты страдаешь из-за смерти матери — и это все.

— Я рада, что ты дождался меня, — сказала она, погладив Неферхеру по щеке. — Ты придешь завтра?

— И завтра, и каждую ночь.

Он положил руки на плечи Меритатон. Она потянулась к нему, и он поцеловал ее в губы.

Нехотя она поднялась в свою комнату. Может быть, где-то существовал мир, в котором влюбленные думали только о наслаждении. Но это был не ее мир. Она была царевной. А значит, пленницей.

Несмотря на тряску носилок, Тутанхатон заснул, прильнув к своему брату. Переживания истощили его. Сменхкара подумал, что мальчик чувствовал себя сейчас, пожалуй, почти как умерший царь.

Потом его взволновали другие мысли. Первая возникла с ужасающей быстротой: его подозрения насчет внезапной смерти Эхнатона подтвердились. Он и до сего дня считал странным то, что его брат скончался в тридцать семь лет от остановки сердца. Пентью ссылался на то, что его пульс уже давно был слабым и неровным. Сменхкара не смог скрыть своих подозрений. Он столько ночей провел в постели своего брата и ни разу не заметил, чтобы у того сбилось дыхание из-за слабого сердцебиения. И вот Нефертити умирает от такой же болезни, и всего лишь три месяца спустя. Даже ребенок удивился бы! Одинаковая болезнь у двоих супругов. Это дело рук Пентью! Преступное орудие в руках жрецов. Возможно, это произошло с одобрения военных.

В этих носилках можно было задохнуться! Он приоткрыл занавески и увидел, что все вокруг окутано облаком пыли. Носильщики тяжело дышали, они были мокрыми от пота и сплевывали время от времени пыль.

Вот о чем он еще размышлял: о взглядах, которые удивили его после падения Нефертити. То, как Ай смотрел на Пентью возле царского паланкина, подтверждало худшие предположения: старый патриарх обвинял лекаря в смерти своей дочери.

Сменхкара печально склонил голову. Он вспомнил, как на двоих мужчин смотрела Меритатон. Что же было известно ей? Как она смогла прийти к тем же выводам, что и он?

Он пообещал себе непременно поговорить с ней, тем более что теперь он уже может вернуться во дворец. Он вспомнил ее хрупкую фигуру, ее пылкий взгляд и величественную осанку, которую она унаследовала от матери.

Третьей темой для размышления было поведение Тхуту. Сменхкара вспомнил их последний разговор. «Всегда осуществляются намерения богов, и никогда — намерения людей», — сказал бывший Первый придворный, цитируя Пта-Хотепа. Но так ли это? Тон его речей, его дерзкое презрение к тем, кто отправил его в отставку, — все это выдавало его с головой. Он был предупрежден о том, что Нефертити отравят. Он знал, что в скором времени его восстановят в должности, а может, даже и повысят. Значит, он был заодно с заговорщиками. С кем? Конечно же, со жрецами.

Сменхкара вспомнил об ужине у Тхуту с тремя великими жрецами: Хумосом, Нефертепом и Панезием. Тогда он вел себя сдержанно, не собираясь быть их орудием. Тщетная предосторожность! Он уже был им.

Мог ли он теперь вернуться к Тхуту? Это было равнозначно тому, чтобы признаться перед всеми, что он с ними заодно. Потом он подумал о том, что уже жил у Тхуту после того, как Нефертити его отстранила. Два месяца! Теперь ему не оправдаться!

Чего же стоили эти ложные проявления благоговения и верности Тхуту? Разве можно теперь ему доверять? Он вынужден будет дрожать каждый раз, поднося пищу ко рту. Сменхкара содрогнулся. Посмотрел на спящего рядом с ним мальчика и погладил его по голове, потому что парик у того сполз. Сменхкара осторожно положил его у ног Тутанхатона и задернул занавески.

И снова подумал о бывшем Первом придворном. Нет, Тхуту его не отравит. По крайней мере, не сразу. Он ведь рассчитывает на то, что его господин снова обретет власть и поможет ему вернуть свое положение.

Этот вывод заставил Сменхкару задуматься о насущном: что же будет с ним? Станет ли он преемником Нефертити и возьмет ли на себя груз ответственности за царство до совершеннолетия Тутанхатона? Но того еще не короновали, и его брак с Анхесенпаатон как гарантия законности его царствования еще не состоялся. Возможно, он сам будет фараоном?

А кто его назначит? Тот же Царский совет? Вряд ли можно предположить такое. Может быть, Тхуту, как хорошо проинформированный человек, просветит его по этому поводу?

И наконец, что же делать с Тутанхатоном? У Сменхкары сердце сжалось при мысли о том, что ему придется отдать мальчика в опустевший дворец, на попечение слуг и писарей, раболепных и лживых. Однако мальчик сам уладил этот вопрос. После особенно сильного толчка носилок он проснулся, посмотрел вокруг с потерянным видом, поискал глазами парик, надел его и заявил:

— Я хочу остаться с тобой. Можно?

— Думаю, да, — ответил Сменхкара. — Но нужно сообщить об этом во дворец.

— Я не хочу туда возвращаться.

Сменхкара погладил его по щеке и устало улыбнулся.

После двухчасового путешествия по пыли и жаре носильщики поставили паланкин перед домом Тхуту. Бывший распорядитель ждал у дверей, явно обеспокоенный.

— Господин! — воскликнул он, когда Сменхкара ступил на землю.

— Брат будет со мной, если это не причинит тебе неудобств.

— Буду только рад, господин!

Он поклонился, давая им пройти, и поспешил следом за Сменхкарой.

— Господин, я знаю, что произошло, — начал он со скорбным видом.

«Не узнал ли ты об этом гораздо раньше?» — подумал Сменхкара, беря из рук слуги кубок со свежим миндальным молоком. Сначала он дал напиться Тутанхатону.

— Еще один траур в царстве, — сказал он. — Иногда божественный солнечный небосклон среди бела дня окутывает полночная тьма.

После этого ни к чему конкретно не относящегося заявления наступила долгая ядовитая тишина. Все, включая слуг, замерли, не зная, как вести себя дальше.

— Мы сейчас освежимся, — нарушил молчание Сменхкара. — Это необходимо после столь утомительного путешествия. Затем нужно будет решить срочный вопрос: Царский совет остается в том же составе? Что он решит? Предвидел ли это кто-нибудь?

Тхуту был поражен спокойствием своего господина и тем, как пристально посмотрел на него Сменхкара. Последний вопрос еще звучал у него в голове: «Предвидел ли это кто-нибудь?» Это означало: если вы так точно нанесли удар, подумали ли вы о последствиях? Тхуту оцепенел. Бывший регент — а с этих пор будущий — был не просто мечтательным молодым человеком. Такой проницательности никто за ним раньше не замечал.

— Не знаю, господин. Но, по всей видимости, Совет должен срочно собраться.

Сменхкара попросил отправить одного из слуг во дворец предупредить, что юный принц до новых распоряжений останется с братом, и повел Тутанхатона мыться.

 

Подслушивающий мальчик

Ночью дворец стал напоминать корабль, терпящий бедствие. Его главный кормчий — Нефертити — вела его железной рукой, а теперь она лежала на своей постели в окружении дочерей, сестры, служанок, кормилиц, рабов, бесцельно снующих туда-сюда и беспрерывно плачущих. Царевны тяжело переживали смерть матери, несмотря на то что они не были с ней очень близки. Эти же чувства испытывала и Мутнезмут, а остальные скорбели о потере хозяйки их жизней. Кто теперь будет определять расходы на питание? Кто будет платить за работу? Кто побеспокоится о будущем детей, позаботится о стариках, накажет непослушных?

Человеческой душе необходимы порядок и безопасность. Если супруг Нефертити был Защитником Справедливости, то умершая царица была Защитницей Повседневной Жизни, второстепенным божеством Нут, которая на своих хрупких плечах держала небесный свод.

На первом этаже при слабом свете масляных ламп сидели двенадцать сонных писарей. Сегодняшний день оказался одним из самых мучительных в их жизни. Время от времени кто-нибудь из них поднимался и подходил к подносам с хлебом и фруктами. Там же стояли кувшины с вином и пивом. Все это принесли слуги.

В восьмом часу после полудня Уадх Менех появился в дверях, ведущих в покои царицы, и сообщил, что хочет видеть Меритатон. Она спустилась в большой зал и посмотрела на Уадха Менеха, освещенного факелами. Она не ожидала увидеть его настолько изможденным: у него тряслись руки, голос дрожал и срывался несколько раз за время их короткого разговора. Из этого она сделала вывод, что он не был ни в чем замешан.

— Печаль человеческая подобна реке, вышедшей из берегов.

Фраза, несомненно, была подготовлена заранее.

— Будет несправедливо, если люди отнесутся неуважительно к решению Матери всех добродетелей воссоединиться со своим супругом на Атоне.

Она молча смотрела на него. Неужели он явился, чтобы произносить напыщенные речи?

— Царевна, я пришел смиренно сообщить, что теперь тебе как старшей сестре предстоит заботиться о младших сестрах и Дворце царевен.

Меритатон еле заметно кивнула головой.

— И об этом дворце тоже? — спросила она.

Он поднял на нее глаза, полные слез.

— Царский совет соберется незамедлительно, чтобы принять решение по поводу наследования трона, — сказал он.

— Иди, — велела ему Меритатон. — Может быть, рассвет снимет тяжесть с наших сердец.

Уадх Менех поцеловал ей руки, и она почувствовала горячие слезы на своих пальцах.

Царевна вернулась к сестрам и кормилицам, чтобы отправить всех отдыхать во Дворец царевен. Небольшая процессия пересекла двор, разделяющий два здания.

Когда они поднялись к себе, Анхесенпаатон зашла в комнату старшей сестры. Меритатон сняла парик и расправила его на подставке. Анхесенпаатон сказала ей почти с вызовом:

— Теперь я знаю, что Пасар был прав!

Меритатон резко повернулась к ней и застыла. Она совсем забыла о загадочном послании, в котором мальчишка предупреждал Анхесенпаатон о готовящемся восстании при пособничестве верховных жрецов Хумоса и Нефертепа, а также Хоремхеба. Восстания не произошло, но мальчишка явно знал, что кому-то угрожает опасность. Кому? И какова была цель заговорщиков?

— Где он?

— Кто?

— Этот Пасар. Я должна его увидеть.

— Попробую завтра его найти, — сказала Анхесенпаатон. — А ты не запретишь мне с ним видеться?

Меритатон подумала о странной схожести того, что случилось с ними: она тайно встречалась с Неферхеру, а ее сестра — с этим загадочным мальчишкой, пусть и для более невинных игр.

— Нет.

— Ты обещаешь?

— Обещаю. А сейчас иди спать.

Совершенно изнеможенная, Меритатон легла. Потная кожа и разбитые запыленные ноги вызывали неприятные ощущения. Ни у кого не было времени помыться. Ей стало очень горько: вся мудрость мира ничего не могла изменить. Даже если бы они знали день и час, когда предатели собирались отравить Нефертити, все равно ничего бы не остановило зловещий механизм, запущенный жрецами и военными.

Это была последняя осознанная мысль — усталость одолела ее.

Рассвет застал Ая у дверей в Зал для посетителей. Его сопровождали шестеро слуг, секретарь и писарь. Ай хотел увидеть Хоремхеба, который еще не отправился в Мемфис. Военачальник уже умылся и был выбрит, на голове у него красовался свежий парик. У Ая был вчерашний парик, его помятое лицо блестело от пота. Они встретились в большом зале с клепсидрой.

— Отец! — воскликнул Хоремхеб. — Только богам известно, как мы скорбим!

Пасар спал в своем убежище. Его разбудили голоса, отражающиеся от выложенного плитами пола и звучащие высоко среди колонн. Он обещал, что придет сегодня в сад увидеться с Анхесенпаатон, а теперь был вынужден изменить свои планы.

После обмена любезностями Ай заявил Хоремхебу:

— Я желаю побеседовать с тобой наедине.

Военачальник кивнул и попросил своих военачальников оставить их.

— Ты знал?

— О чем?

«Разговор начался неудачно», — подумал Ай. Хоремхеб делал вид, что ничего не знает.

— Об этом ужасном событии… моя дочь…

— О чем знал?

Ай моргнул.

— Ее отравили! — в гневе закричал он. — Моя дочь была отравлена!

— Правда? — спросил Хоремхеб, удивленно подняв брови. — Какая гнусная интрига! Ты в этом уверен? Сразу после супруга? Какое зловещее совпадение! Моя жена была бы возмущена, услышав такое обвинение. Я бы не стал ей этого говорить. И тебя попрошу не сообщать ей о твоих подозрениях. Мутнезмут будет очень расстроена.

Ай слушал весь этот поток восклицаний разинув рот, пораженный бесстыдством и лицемерием Хоремхеба.

— Но скажи мне, — продолжал тот, — у тебя есть доказательства? Ты надеешься найти виновного? Он достоин самого ужасного наказания!

Ай был ошеломлен услышанным и ничего не сказал. Он мог бы сослаться на Пентью, но решил этого не делать. Вдруг он принимал участие в заговоре, целью которого было отравление Эхнатона, вместе с Хоремхебом, но в решающие моменты действовал сам? Ай понял, что теперь не имеет смысла негодовать и обвинять кого бы то ни было. Решив отомстить, он оказался в своей же ловушке.

— Прошу тебя, прими мои искренние соболезнования, — сказал Хоремхеб.

Ай смотрел на своего зятя. Какую игру затеял этот бык с лисьей душой?

— Положение ужасающее, — наконец произнес он, меняя тему.

— Почему?

— Царский совет в нерешительности. Они собираются сделать Сменхкару регентом, а то и царем!

— И что же?

— Но тогда у меня не будет никакой власти и я не смогу ничего сделать для тебя…

Хоремхеб слегка пригубил из кубка с миндальным молоком и поставил его на стол.

— Ты хочешь сказать, что мог бы сделать кое-что для меня, вернее, для армии? Что-то с трудом верится. Мои просьбы о денежной помощи, особенно о средствах на военное снаряжение и для формирования новых частей, остались без ответа.

Ошеломленный Ай открыл было рот, чтобы возразить, но не нашел слов. Итак, Хоремхеб переметнулся в другой лагерь! Он присоединился к преступникам, кем бы они ни были!

— Средства уже почти были выделены тебе… — пролепетал он.

— Но я почему-то об этом не знал.

Ай замолчал. Никакого решения принято не было, он это знал лучше других: его дочь беспокоило растущее могущество военных. Он понимал, хотя было уже слишком поздно, что откладывание выплаты средств Хоремхебу, и даже хуже — урезание этих выплат до такой степени, что получалась уже милостыня, было фатальной ошибкой.

— Но Сменхкара… — снова начал Ай.

— Да, я знаю, это всего лишь молодой человек, который в прошлом подвергся плохому влиянию. Тем не менее он был регентом и в курсе всех проблем армии. Регент или царь, с хорошим советником при выполнении возложенных на него задач он покажет себя с лучшей стороны.

Ай не отрываясь смотрел на Хоремхеба: наверняка ситуация, которая сложится после смерти Нефертити, обсуждалась не один раз, оценивались качества ее преемника, короче говоря, все было продумано заранее.

— Священнослужители такого же мнения? — мрачно поинтересовался он.

— Об этом нужно спросить у них.

После отбытия Уадха Менеха никто из верховных жрецов не посчитал нужным присутствовать при помещении Эхнатона в гробницу. Все жрецы вернулись в свои провинции. Чтобы узнать их мнение, нужно было ехать в Мемфис, в Фивы, а на это ушло бы два дня. Он пожалел, что его брат Анен, жрец культа Амона высокого ранга, был далеко отсюда. Он дал бы хороший совет.

— Значит, нужно будет вернуть Сменхкаре регентство, — сказал Ай, покоряясь обстоятельствам.

— Регентство — это один из вариантов, ты же сам его и предложил. Мне он кажется не самым подходящим. На востоке и юге идет война. Враги больше уважают царя, чем регента. Неужели мы оставим страну без монарха до тех пор, пока Тутанхатон не достигнет совершеннолетия? Мне это не кажется мудрым решением.

— Так значит, ты не против восхождения Сменхкары на трон? — возмущенно спросил Ай.

Хоремхеб еле заметно улыбнулся и прищурил свои желтые глаза.

— Но кем я буду, если воспротивлюсь этому? Несомненно, я поддержу любое принятое решение.

Ай выдержал удар со стойкостью борца: этот ответ зятя подтверждал его участие в заговоре. Ай услышал уже достаточно. Теперь он решил отдохнуть и подумать в одиночестве насчет Хоремхеба. Провожая его до двери, военачальник добавил:

— Отец, я считаю, что ввиду всех этих трагических событий Царский совет должен собраться немедленно и принять нужное решение.

Это был практически приказ. Ай лишь слегка прикрыл веки, попрощался с военачальником и удалился, сопровождаемый свитой. Сразу после того, как он ушел и закрыл за собой дверь, вошла Мутнезмут с осунувшимся лицом.

— Чего хотел мой отец? — спросила она.

— Он пришел узнать, согласен ли я на то, чтобы Сменхкара был всего лишь регентом.

— А кто будет фараоном? Тутанхатон?

Хоремхеб покачал головой.

— И о чем думает мой отец? Двадцатилетний юноша и семилетний мальчишка во главе царства! Даже моя сестра с ее опытом… — Тут она резко оборвала себя и внезапно спросила: — Я слышала, он говорил об отравлении. Что он имел в виду?

Хоремхеб знал, что его супруга не брезгует подслушивать у дверей. Он раздумывал, как поступить: рассказать Мутнезмут о подозрениях ее отца и высмеять их или сделать вид, что это недоразумение. Но Мутнезмут могла слышать больше, чем показывала.

— Он думает, что твою сестру отравили, — сказал военачальник.

Мутнезмут была поражена.

— Кто?

— Не знаю.

— У него есть доказательства?

— Нет.

— Кого он подозревает?

Хоремхеб пожал плечами.

— Этого он мне не сказал.

Мутнезмут села.

— А кому выгодна ее смерть? Сменхкаре? Но как ему это удалось? Он живет далеко от дворца у бывшего Распорядителя церемоний. Это могут быть люди, которым выгодно, чтобы Сменхкара вернулся к власти. А ты что думаешь?

— Я думаю, что от горя у Ая помутился разум. У Сменхкары не так много приверженцев, которые горели бы желанием видеть его на троне такой ценой. Посягнуть на жизнь царской персоны — на такое не каждый решится. Я его просил не втягивать тебя в эту гнусную историю. Когда ты с ним встретишься, сделай вид, что ничего не знаешь. Надеюсь, он достаточно мудр, чтобы не заявлять громогласно о своих подозрениях. Это только посеет панику во дворце, а проблемы не решит.

Мутнезмут глубоко вздохнула.

— Думаю, ты прав, — сказала она. — Что же касается Сменхкары, необходимо положить конец двусмысленности его положения.

— Я согласен с тобой.

— Нужно, чтобы он наследовал трон. Ему найдут хорошего советника. Такого, как ты, например.

Хоремхеб оставался бесстрастным.

Она тяжело поднялась, открыла дверь и приказала надсмотрщику прислуги подмести зал и комнаты, потом попрощалась со своим супругом и заявила, что пойдет к племянницам.

Когда она вышла, Хоремхеб с облегчением вздохнул. Ему удалось избежать грозы.

Пасар приоткрыл дверь своего убежища: никого. Слуги, вооруженные вениками и половыми тряпками, были заняты своими делами во внутреннем дворике. Пасар незаметно проскользнул в сад и побежал на набережную, к садам, примыкавшим к Дворцу царевен.

Закончив умываться, одетая в свежее платье, в красиво причесанном парике, Анхесенпаатон вышла на террасу встречать Пасара. Она заметила его фигуру за живой изгородью, которая отделяла сады от набережной. Он только что пришел и никак не мог отдышаться. Царевна помахала ему рукой и побежала в комнату Меритатон.

— Он здесь!

Меритатон встала и пошла за сестрой в сад. Она чувствовала себя изможденной, словно была старухой. Увидев, что Анхесенпаатон не одна, Пасар быстро спрятался. Придя на место встречи и не найдя мальчика, юная царевна удивленно вскинула брови.

— Да где же он? — спросила Меритатон.

— Он только что был здесь… Пасар!

Она посмотрела по сторонам.

— Пасар! — нетерпеливо крикнула она.

Шум веток привлек ее внимание. Она направилась к изгороди, где, как ей показалось, она заметила какое-то движение. Там она и нашла притаившегося мальчишку.

— Пасар! Ты почему прячешься? — воскликнула она.

— Кто эта женщина? — шепотом спросил мальчик.

— Это моя сестра. Она хочет с тобой познакомиться.

— А зачем?

— Она сама тебе скажет.

Он нехотя вылез из своего укрытия и пошел за Анхесенпаатон. Меритатон весело смотрела на него. У мальчика было узкое лицо и живой взгляд. Он был похож на мышонка и воробья одновременно.

— Это ты Пасар? — ласково спросила Меритатон.

Он кивнул.

— Я Меритатон, сестра Анхесенпаатон. Рада с тобой познакомиться.

Она смотрела на него доброжелательно, и он осмелел. Она поняла, что такой дружбы, какая связывала мальчика с ее сестрой, у нее ни с кем не будет.

— Чего ты хочешь? — спросил он.

Несмотря на сжимавшую сердце печаль, Меритатон позволила себе тихонько рассмеяться.

— Я хочу, чтобы ты сказал мне, как ты узнал то, что сообщил моей сестре.

Пасар повернулся к Анхесенпаатон, словно спрашивая ее согласия.

— Я часто прячусь в комнате для хранения белья в Зале для посетителей, чтобы поспать. Я слышу все, что они говорят.

— И тебя никто не заметил?

Он покачал головой.

— И сегодня ночью тоже.

— Сегодня ночью?

— Там сейчас живет Хоремхеб. Сегодня утром к нему приходил какой-то старик. Это отец его жены.

Меритатон вздрогнула. Ай, ее дед! Она наклонилась к мальчику.

— О чем они говорили?

— Старик сказал, что его дочь была отравлена.

Анхесенпаатон застыла от удивления.

— Моя мать?! — воскликнула она.

Пасар удивленно посмотрел на нее.

— Твоя мать? Царица — дочь этого старика? — спросил он.

Анхесенпаатон вскрикнула и схватила сестру за руку.

— А что ответил Хоремхеб? — в свою очередь спросила Меритатон.

— Что он в это не верит. И что у старика нет доказательств. И еще он не хочет, чтобы старик рассказывал об этом его жене. Но когда старик ушел, военачальник все же рассказал жене, что дочь старика… что царицу отравили. Но он в это не верит.

Меритатон была поражена. Мальчик не мог все это придумать.

Мимо «Славы Атона», которая скучала у берега, проплыла лодка. Два обнаженных человека тянули из воды сети, полные рыбы.

— О чем они еще говорили? — спросила Меритатон.

— Старик спросил, согласен ли Хоремхеб с тем, что Сменхкара станет регентом. Я не очень хорошо понял.

— И что?

— Хоремхеб ответил, что согласен. Но когда он повторил это своей жене, она возмутилась и сказала: «О чем думает мой отец? Двадцатилетний юноша и семилетний мальчишка во главе царства!»

Меритатон сдержала смешок. Она узнала манеру речи своей тети.

— Это все?

— Жена Хоремхеба спросила, мог ли Сменхкара отравить царицу. Ее муж ответил, что нет. Тогда она сказала, что пора положить конец «двусмысленному положению» и сделать Сменхкару Царем. Это были ее слова.

Меритатон задумалась. Затем она положила руку на плечо мальчика.

— Ты хорошо сделал, что рассказал нам все, что услышал. Твои уши так же благословенны, как и уши Хоруса.

Пасар гордо выпрямился и бросил взгляд на Анхесенпаатон. Дети посмотрели друг на друга, и царевна взяла его за руку.

— Если Анхесенпаатон будут угрожать, пусть она идет ко мне. Я защищу ее, — заявил Пасар.

В глазах Меритатон заблестели слезы.

— Я хочу, чтобы она стала моей женой.

На этот раз Меритатон не сдержалась и рассмеялась.

— Ты еще очень юн!

Но все говорило о том, что мальчик не отступится.

— Ты будешь великим военачальником. Как Хоремхеб. Как Нахтмин.

Он кивнул, потом побежал к изгороди, нырнул в кусты и появился с клеткой, которую отдал Анхесенпаатон. В клетке была птица. Она встрепенулась и запела. Дрозд. Лицо царевны засияло.

— Это для меня?

— Я сам его поймал. Увидишь, он певчий.

Анхесенпаатон засмеялась от удовольствия. Она поцеловала мальчика в щеку. Он удержал ее и горячо поцеловал в ответ.

Вдруг Меритатон стала серьезной. Ее взгляд уплыл к серебрящейся на утреннем солнце реке. Два коршуна парили высоко в небе.

Она спросила себя, сможет ли она когда-нибудь встретиться со своим отцом, сможет ли воспарить к этим птицам. Она вспомнила изображение золотой статуи между двумя символами Хоруса.

 

Клятва и обман

Устав сверх всякой меры, Главный распорядитель церемоний Уадх Менех попросил своего секретаря разложить для него складной стул — секретарь носил его с собой под мышкой — и сел. Вот прошло уже два часа, как заседал Царский совет, все это время Менех без устали мерил шагами выложенный плитами пол Большого зала дворца. Сев, он положил ногу на ногу и помассировал пальцы верхней ноги, а затем попросил кубок пива.

Писарь спустился по лестнице и подошел к распорядителю.

— Ну что? — спросил тот. — На чем они остановились?

— Ай предложил сделать Тутанхатона наследником трона и доверить регентство Сменхкаре. Хоремхеб, Нахтмин и Пентью были против. Тогда он предложил назначить его регентом. Хоремхеб, Майя, Нахтмин и Панезий снова высказались против — регентом должен быть член царской семьи. Ай потерял терпение и заявил, что отказывается участвовать в обсуждении. Панезий предложил немедленно сделать Сменхкару преемником его брата. Они сейчас обсуждают это. Мне кажется, именно таким и будет решение.

Уадх Менех схватил большой кубок с пивом, который ему поднес слуга, и жадно выпил половину. Потом поменял местами ноги и помассировал пальцы другой ноги.

— Отправляйся обратно. Доложишь мне, чем закончится совет, — сказал он писарю.

Если Сменхкара сядет на трон, тогда Уадх Менех доживает свои последние часы в роли Главного распорядителя. А Тхуту вернется на свое место. Что же будет с ним? Будет ли его преследовать новый фараон? Уадх Менех пожал плечами. Он обойдется без должностей и почестей! Он вернется на свои земли уважаемым человеком, как и всякий побывавший в высших сферах.

Он осушил свой кубок. Едва он успел отдать его слуге, как на лестнице возникло большое оживление. Уадх Менех торопливо встал и увидел, что по ступеням спускается хмурый Ай со своими писарями. Уадх Менех даже не успел переброситься с ним несколькими словами и узнать хоть что-нибудь. Ай едва поздоровался с ним и исчез за дверью со своей свитой. Потом появился Панезий. В отличие от Ая этот спускался по лестнице размеренным шагом, на ходу беседуя с Майей. Потом он направился к Уадху Менеху. Хоремхеб, Нахтмин и Пентью тоже спокойно спустились и присоединились к Панезию и Уадху Менеху. Небольшая армия писарей с табличками для письма под мышками, чернильницами на поясах, перьями за ушами и чистыми кусками папируса в руках, возглавляемая Главным царским писарем, замыкала процессию. Самый главный в Совете после Ая — Панезий — протянул распорядителю папирус, скрепленный шестью печатями.

Сменхкара был объявлен полноправным наследником трона божественного царя Двух Земель, и Уадху Менеху поручалось возглавить делегацию, которая должна сообщить Сменхкаре решение Царского совета.

Распорядитель почтительно поклонился. Остальные тоже склонили головы.

Золотая стрелка на солнечных часах во дворе дворца показывала два часа после полудня. Уадх Менех повернулся к Главному писарю, который должен был сопровождать его и нести царский рескрипт. С ним пойдут еще три писаря и двадцать пять копьеносцев. Члены Царского совета стали расходиться. Уадх Менех и Главный писарь сели в уже приготовленные для них паланкины.

Сидя перед бочкой с водой в саду Тхуту в тени огромных фиговых деревьев, Сменхкара и Тутанхатон играли в шашки, потягивая миндальное молоко, разбавленное гранатовым соком.

— Я убил твою царицу! — воскликнул мальчик, хватая белую шашку на черном квадрате.

— Где ты научился так хорошо играть? — Сменхкара засмеялся.

Хотя, по правде говоря, он играл плохо потому, что был рассеянным.

— А я только этим целыми днями и занимаюсь, — ответил Тутанхатон.

Переполненный эмоциями, Тхуту явился сообщить о приходе посетителей. Оба принца встали. Уадх Менех уже входил в двери.

— Божественный господин! — начал распорядитель. — Царский совет доверил мне сообщить тебе, что, вдохновленные мудростью бога Атона, они почтительно склоняются перед тобой, новым властелином Двух Земель и владельцем цепа и скипетра.

Он взял свиток из рук Главного писаря и протянул его Сменхкаре, а потом опустился перед ним на колени. Писари, а затем и Тхуту последовали его примеру.

Тутанхатон схватил брата за руку.

— Все встаньте! — взволнованно сказал Сменхкара. — Мое сердце переполнено радостью при мысли о том, что царский корабль обрел кормчего!

Он попросил Тхуту принести гостям стулья и чего-нибудь выпить. Уадх Менех был поражен простотой нового царя. Даже правитель провинции держался бы более торжественно. А сам фараон пригласил гостей присесть рядом с ним в саду!

Никто не мог произнести ни слова. Рассматривая шесть печатей на рескрипте, который он держал в руках, Сменхкара спросил:

— Кто был против меня?

Уадх Менех поколебался, прежде чем ответить:

— Только один член Совета.

— Кто?

— Ай.

— А чего хотел он?

— Регентства.

— Для себя?

— Он сделал два предложения. Одно — это регентство для тебя, второе — для него. И оба предложения были отклонены.

— Значит, Хоремхеб не согласился со своим тестем?

— Да. Ведь Ай не сдержал обещаний.

— Это что касается средств для армии?

— Да.

— А Пентью?

— Он был согласен на твое царствование.

— Панезий?

— Совершенно согласен.

— Майя?

— Тоже.

Сменхкара кивнул. Нефертити потеряла и трон, и жизнь, потому что не слушала советов жрецов. Ай потерял лишь часть, потому что не считался с военными. Значит, жрецы и армия были главными звеньями в этой цепи.

Он подумал о шахматной доске. Единственным, кто воспротивился ему, был Ай. Но он стоил многих. Он был не только отцом Нефертити и дядей царя — он был еще тестем Хоремхеба и двоюродным братом Нахтмина. И дедушкой всех царевен. Конечно, чувства в этом мире значили не много, но кровные узы и союзы не стоило сбрасывать со счетов. Кроме того, Ай правил самой грозной и к тому же богатой провинцией — Ахмином. Он влиял на все центры власти. Спрут, а не человек! Эхнатон тоже не любил его.

Почему же Ай против него? Это было слишком очевидно: он сам хотел власти. Он пытался влиять на Эхнатона, используя кровные связи. Также он надеялся воспользоваться регентством своей дочери. Наверняка он считал Сменхкару причастным к отравлению Нефертити. Разве не тот виновен, кто получает выгоду от преступления? Потеря власти наполняла Ая ненавистью по отношению к бывшему регенту. К тому же он с презрением относился ко всякой неестественной любовной связи, а регента считал сожителем царя. Когда Сменхкара обосновался в Царском доме, между Аем и Эхнатоном произошла бурная сцена.

Первый раз в жизни Ай не имел доступа к власти, потому что матерью Сменхкары была не Тиу, а любовница его отца. Как только бывший регент станет царем, Ай исчезнет с политической арены. Невыносимо! Но он не остановится, пока вновь не получит власть. «Он будет моим самым грозным противником», — подумал Сменхкара.

— Где сейчас Ай? — спросил он у распорядителя.

— Я узнал от его секретаря, что сразу после окончания совета он срочно уехал в Ахмин.

— Пусть там и остается!

Уадх Менех спросил:

— Где твое величество желает спать этой ночью? Я должен соответствующим образом распорядиться.

— Уже поздно что-то предпринимать. Приготовь завтра покои Царского дома, где никто нежил вот уже девять недель. А в моих бывших апартаментах будет жить принц, — добавил Сменхкара, указав жестом на Тутанхатона. — Иди.

От радости личико Тутанхатона засияло. Уадх Менех испуганно посмотрел на своего нового господина.

— Царский дом, господин?

Сменхкара понял вопрос. Этот дворец стал символом внебрачной связи умершего царя с его фаворитом. Так ли было необходимо ворошить былое? Тем более что новый фараон тоже собирается там жить со своим младшим братом!

— Да, Царский дом.

Уадх Менех встал и приготовился снова опуститься на колени, но Сменхкара остановил его. Распорядитель повернулся к Тхуту, который, улыбаясь, кивнул ему, как будто отвечая на незаданный вопрос. Сменхкара тоже все понял.

— Тхуту сообщил мне, что не собирается возвращаться к своим обязанностям, — сказал он. — Ступай с миром. Мы завтра поговорим.

Взволнованный распорядитель ушел.

Тутанхатон поцеловал своего брата в щеку.

— Господин! — обрадовано воскликнул Тхуту. — Гроза миновала!

Сменхкара задумчиво посмотрел на него и улыбнулся. Он не мог забыть, что бывший Первый придворный знал об отравлении Нефертити.

— Да, — согласился он, — одна гроза миновала.

Казалось, угрожающая полная луна заполонила собой весь мир, разделившись на тысячи маленьких лун. Невозможно было никому довериться. Было страшно остаться одной в мире, потеряв отца и мать за несколько дней. Обстановка во дворце была более угнетающей, чем в гробнице. Помещения по человеческим меркам были огромны. Как всегда, стоило лишь сестрам и их кормилицам разойтись по своим комнатам после омовения и ужина, Меритатон побежала в сад на встречу с Неферхеру. Он обещал прийти. Она надеялась, что он придет раньше назначенного часа. В ожидании она спряталась в зарослях туи, подальше от лунного света, который этой ночью казался ей невыносимым.

Он появился. Он шел медленно, понурившись, а когда бросил взгляд на террасу, царевна вполголоса позвала его. Неферхеру оглянулся, и она увидела его опечаленное лицо.

— Что с тобой? — спросила Меритатон, когда он подошел к ней.

Не ответив, он стал целовать ей руки. Девушка повторила вопрос.

— А ты не знаешь? — Юноша был удивлен. — Царский совет объявил Сменхкару наследником фараона.

Сады были покрыты лунным серебром, имевшим мертвенный оттенок. Пение жаб казалось исступленнее, чем обычно, как будто жрецы Апопа праздновали разрушение мира. Прошло какое-то время.

Она поняла печаль Неферхеру. Сменхкара не мог взойти на трон, не женившись на женщине из царского рода. На ней.

— Когда ты узнал?

— В пять часов. Мы уже хотели идти домой, и тут писарь из окружения Уадха Менеха сказал нам, что только что сообщил Сменхкаре о решении Царского совета.

После этих слов повисла тяжелая тишина.

— Ничто не разлучит нас, — произнесла она чужим голосом. — Ничто! — повторила царевна.

— Ты говоришь невозможные вещи.

Меритатон покачала головой.

— Ничто!

— Ты будешь царицей, каждый твой шаг будут контролировать…

— Ничто!

Он ужаснулся.

— Ты хочешь бросить вызов всему царству?

Девушка взвесила его слова.

— Царству? Сборищу интриганов и отравителей, которым наплевать на царство! Да их можно уничтожить в мгновение ока.

— Меритатон! Ты старшая дочь царя, ты…

— А разве я перестала быть женщиной? У меня на самом деле не было ни отца, ни матери. Я кукла, созданная парой живых божеств. Меня водили на церемонии, как будто я бесчувственная. Я смотрю на барельефы с моим изображением, на которых я кажусь окруженной сестринской и родительской любовью. Но это не я. Все это ложь! Ты думаешь, я не вижу детей на улице, детей на руках у их матерей, не вижу, как ласкают их отцы? Эти дети никогда не будут изображены на барельефах. Ты думаешь, я слепая? А может, я и для тебя только кукла?

От изумления Неферхеру не нашелся, что сказать. Потом он взял ее руки в свои и поднес к губам.

— Нет, ты не кукла.

— А теперь я должна выйти замуж за любовника своего отца.

— Меритатон, твои слова как нож в сердце…

— Я выйду за него замуж, потому что так надо. Я притворюсь. Как это делается во всем царстве. Но нас с тобой ничто не разлучит.

Молчание.

— Только если ты согласишься на это.

— Меритатон! — возмущенно воскликнул Неферхеру.

— Боги, которые повелевают тобой и мной, Неферхеру, так же сильны, как и люди, притворяющиеся перед ними.

Он дотронулся до ее щеки.

— Тогда пойдем в подземелье.

Она почти обрадовалась толпе крыс. Они были похожи на них: так же бросали вызов лицемерным, надменным людям.

Прочь! Прочь!

В жуткой темноте административных построек она словно дарила себя самому богу подземелий. Неферхеру больше не был милым и нежным любовником, а был яростной, неистовой силой, которая совершенно опустошила ее. Этой ночью между ними все происходило не так, как раньше. Пораженная разрушительным огнем страсти, Меритатон поняла: он хотел, чтобы она зачала от него. Он буквально насиловал ее. Но она была согласна! Она желала, чтобы под их телами разверзлась земля. Меритатон никогда не думала, что можно так отдавать себя. Вместе они дошли до конца.

Они с сожалением оторвались друг от друга.

— Ты права, — сказал ей Неферхеру, когда буря улеглась. — Ничто не разлучит нас.

Он поднял знамя, зовущее восстать против мира.

 

Провокационное знамя

Утром, в восьмом часу, когда солнце начало свой путь к зениту, чтобы ненадолго там задержаться, Сменхкара и Тутанхатон, забравшись в один паланкин, покинули жилище Тхуту и вместе со своей свитой отправились в Царский дом.

Там их встретил Уадх Менех, выглядевший более торжественно, чем накануне. В большом зале на первом этаже, где в течение семидесяти дней бальзамировали тело предшественника Сменхкары, трое жрецов в синеватом облаке курящихся благовоний читали очищающие молитвы. Целая армия слуг и рабов мыла плиты пола.

— Господин, твои покои и весь этаж уже готовы, — сообщил Уадх Менех.

В зале, куда выходили двери комнат, распорядитель поставил каменную чашу, в ней шесть цветков лотоса уже раскрывались навстречу дню. Статуя умершего монарха в натуральную величину была обращена лицом на восток. Но уже никогда не раздастся низкий, ласкающий слух голос Эхнатона!

— Знамя?

— Его заканчивают, господин. Оно будет готово к назначенному тобой сроку.

Ровно в полдень, как и было сказано, впервые через семьдесят Дней на шест, возвышающийся над зданием, было поднято царское знамя.

Разносчики воды, торговцы птицей, кузнецы, трактирщики, танцовщицы, обжигатели, погонщики мулов, кормилицы, писари, знать, жрецы — короче говоря, жители Ахетатона удивленно смотрели на большой желтый треугольник, развевающийся на западном ветру. На нем был изображен уже не красный диск, а символ нового фараона. И никто не смог его правильно истолковать.

Кормилицы увидели его из Дворца царевен и побежали к девушкам с этой новостью.

— Царь! У нас новый царь! — взволнованно кричали они.

Ни они, ни их слуги, ни даже обитатели Царского дворца ничего не знали о тайных событиях вчерашнего дня. И только кое-кому из писарей стало известно уже перед сном, что появился новый царь на Двух Землях, и его символ — это двойной священный венец: красный символизировал Верхний Египет, а белый — Нижний Египет.

Меритатон, Макетатон, Анхесенпаатон и их младшие сестры побежали на террасу, чтобы посмотреть на знамя.

— А что это на нем изображено? — спросила Меритатон.

Так как этого никто не знал, она велела Главному писарю дворца поскорее разузнать об этом. Сменхкара? Или же Тутанхатон? Что же решил Царский совет? Этого тоже не знал никто. Членов совета никто не мог найти, даже Уадх Менех исчез. Да куда же запропастился писарь?

Он вернулся через час и был горд тем, что получил ответ только благодаря своему брату, который в спешном порядке начертал слова: «Эхнеферура, возлюбленный Неферхеперура».

Все застыли с открытыми ртами, не понимая, что это за имя. Поняла одна Меритатон: с именем Неферхеперура короновался ее отец. Позднее оно было изменено на Неферхеруатон, а возлюбленным, конечно же, был Сменхкара. Она удивилась не меньше других. И когда царевна объяснила людям, собравшимся вокруг нее, значение имени, женщины, царевны и даже Главный писарь вытаращили от изумления глаза.

Одна образованная кормилица заметила, что ни то, ни другое имя не имели ничего общего с Атоном: первое — Эхнеферура было связано с именем высшего божества Ра, также обстояло и со вторым именем — Неферхеперура.

Культу Атона пришел конец.

А на другой стороне улицы, в Царском доме, царило невероятное оживление. Сановники и рабы, писари и смотрители, стражники, конюхи, повара, булочники, пивовары, землекопы, цирюльники, прачки, горшечники — все были рады заняться делом после нескольких месяцев вынужденного бездействия.

Для Сменхкары опыт регентства оказался бесценным. Он знал, как нужно действовать. Первым, кого он к себе вызвал, был Тхуту. Они смотрели друг на друга, улыбаясь.

Первый писарь и три его помощника стояли рядом со Сменхкарой перед двумя носильщиками опахал. Тхуту заметил, что юный Тутанхатон сидел справа от Сменхкары, его носильщик держал в руках опахало с семью перьями царского страуса. Значит, новый фараон считал Тутанхатона своим преемником.

— Назначаю тебя советником, — провозгласил Сменхкара, глядя на Тхуту. — Немедленно приступай к исполнению своих обязанностей.

Бывший Главный распорядитель засиял. Тем не менее на его лице читалось и удивление. Сменхкара знал почему: этот пост занимал Майя.

— Я отстранил его, — сказал он и добавил: — Он встал на мою сторону только потому, что боится гнева Ая, и у него нет защитников, кроме меня. Я назначу его Хранителем казны. Он будет подчиняться и моим, и твоим приказам.

Сменхкара задумался: почему Тхуту стал на его сторону? Чем он вызвал гнев Нефертити и почему так дерзко смеялся над рескриптом о своей отставке? Одним словом, как он узнал, что на трон сядет Сменхкара? Это было одной из тех загадок, которые он собирался разрешить в скором времени.

Он дал знак главному писарю, а тот, в свою очередь, указал пальцем на одного из своих помощников, который тут же присел на корточки, развернул на планшетке чистый лист папируса и принялся писать указ о назначении.

— Первым делом ты должен отправить конных вестников к жрецам всех культов, в двадцать семь номов. Скоро номов снова будет сорок два.

Это было одной из особенностей Двух Земель и открытой демонстрацией силы священнослужителей: они всегда насмехались над новым административным делением и пытались придерживаться древней традиции, согласно которой в каждом из сорока двух номов главой был жрец.

— Да, мой повелитель, — ответил явно довольный Тхуту.

Сменхкара снова сделал знак Главному писарю, и второй его помощник взял перо, торчащее у него за ухом, окунул его в чернильницу и быстро написал первые строчки указа.

— Затем после десятидневного всеобщего траура ты начнешь подготовку к свадьбе. Но об этом более подробно мы поговорим позже.

— Да, божественный повелитель.

Сменхкара заметил оттенок неуверенности в последнем ответе. И понял причину этого.

— Последнее регентство не было учреждено официально, не так ли?

— Да, господин.

— Значит, десяти дней траура будет достаточно.

— Да. А бальзамирование, божественный царь? Решать нужно незамедлительно.

При такой жаре даже и решать было нечего.

— В Северном дворце.

Это был самый отдаленный от города дворец, в котором Нефертити прожила в качестве белой вдовы три года.

— Кто будет отвечать за перенос тела и за все остальные обряды?

— Пентью.

Новый советник, услышав этот провокационный приказ, вопросительно посмотрел на своего господина. Отравитель должен будет подготовить свою жертву к вечной жизни. Значит, Сменхкара подозревал его в совершении преступления.

— Принцессы будут предупреждены об этом?

— Да.

— Письменно?

— Нет, — ответил Сменхкара, поворачиваясь к Уадху Менеху. — Ты пойдешь к ним и сообщишь обо всем как можно деликатнее.

— А саркофаг?

Сменхкара колебался. Потом он вспомнил стелу, где на камне был высечен наказ Эхнатона о том, что его жена должна быть рядом с ним.

— Будет сооружен рядом с саркофагом моего брата царя.

— Да, божественный повелитель.

Новый жест, предназначенный главному писарю, — и вот уже третий его помощник принимается за работу.

— Затем ты вызовешь военачальников.

— Да, божественный повелитель.

— Это все должно быть сделано в течение часа.

Тхуту хотел что-то сказать, но лишь открыл и закрыл рот.

— Что? — спросил Сменхкара.

— А дата твоей свадьбы, господин?

Сменхкара задумался.

— Как только мы договоримся об этом со жрецами.

Затем он повернулся к Главному писарю:

— Запиши такое послание: «Я, Эхнеферура, возлюбленный Неферхерура, волей богов-покровителей и с помощью Царского совета наследующий своего брата на троне Двух Земель, прошу Меритатон, дочь моего брата, о встрече для осуществления божественных замыслов».

Потом спросил Уадха Менеха:

— Готова моя печать?

— Господин, — сказал распорядитель, протягивая требуемую печать и при этом удовлетворенно улыбаясь, — ее только что изготовили.

Писарь поспешил взять кожаный валик с выгравированной царской символикой, чтобы пропитать его чернилами. Потом он вручил будущему царю чистый лист папируса, чтобы он сделал пробный отпечаток. Сменхкара приложил валик к папирусу цвета слоновой кости, посмотрел на оттиск и остался доволен.

На другую сторону улицы был отправлен гонец с посланием. После этого Сменхкара отпустил всех и остался один на один с Тутанхатоном. Они вышли на террасу полюбоваться пейзажем, который открывался за всеми постройками. У горизонта на востоке сверкали под лучами восходящего солнца красные горы, а на западе — золотые равнины, поля и спокойная Великая Река…

Перед Пограничной заставой на восточном берегу происходила оживленная сцена, которой не видели ни будущий царь, ни принц.

Два писаря наблюдали, как из какой-то лодки, только что приставшей к берегу, три человека тащили на берег огромную сеть с рыбой. Улов был хороший, рыба прыгала в сети, как яйцо, из которого должен вылупиться птенец. Писари направились к рыбакам. Они назвались сборщиками податей и потребовали развязать сети, чтобы отобрать у рыбаков часть их добычи. Рыбаки — толстощекий здоровяк и его сыновья — возмутились.

— Да ведь мы поймали эту рыбу в реке!

— Великая Река и все ее обитатели принадлежат царю!

— У нас больше нет царя! Вы же вчера его похоронили!

— Царь есть всегда, и вы должны ему заплатить его долю. Мы пришли за ней.

— Но царь не ест рыбы, ее только жрецы едят!

— От этого подать меньше не становится.

Один из писарей уже развязал сеть и тащил оттуда здоровенную барабулю.

— Это вы, значит, хотите съесть мою рыбу? — разгневался глава семейства.

— По поводу использования дани вопросы не задаются! — с раздражением ответил один из писарей.

— Ах так! Сейчас ты увидишь, как не задаются вопросы! — закричал здоровяк.

Он двумя руками схватил барабулю и ударил ею одного из писарей по голове. Наполовину сомлев от такого удара — рыба весила не менее двенадцати фунтов — тот возмущенно закричал. Но рыбак влепил ему две порядочных пощечины все той же барабулей. Видя такое дело, сыновья рыбака принялись лупить другого писаря, но уже используя сома. Перья для письма рассыпались, парики слетели с голов писарей, а сами они, липкие, мокрые, пропахшие рыбой, все в рыбной чешуе и усах от сома, с криками убегали от преследовавших их рыбаков. Когда они скрылись из виду, рыбаки сложили рыбу в сеть, бросили ее в лодку и торопливо отчалили от берега.

Ох уж эти царские подати!

— А мою маму тоже будут бальзамировать? — спросила Макетатон.

Анхесенпаатон слушала разговор, одевая для своей младшей сестры Сетепенры куклу, одну из «этих жутких игрушек», как говорила покойница.

— А кукол тоже бальзамируют?

Меритатон мрачно кивнула, и тут же последовал новый вопрос:

— Разве ты не хочешь, чтобы она была вечной?

В этот момент Первая служанка пришла сообщить, что Главный распорядитель вместе с Главным писарем явились, чтобы увидеться с царевной Меритатон. Обычай требовал, чтобы она приняла их.

— Пусть поднимаются, — сказала Меритатон.

Тридцать женщин разволновались, узнав о прибытии двух посланников. Коленопреклоненный писарь вручил Меритатон свиток папируса в футляре и удалился. Затем Главный распорядитель в сопровождении двух слуг, в руках у которых были две чаши с фигами и финиками, побеседовал с царевной наедине. После этого Меритатон развернула папирус, прочитала его, послушала, что ей сказал распорядитель, и кивнула. Потом позвала служанку и стала спускаться по лестнице. За ней двинулись носильщики опахал, Уадх Менех со своими писарями и две служанки.

Вскоре она уже стояла перед Сменхкарой, которого предупредили о ее приходе, и он ждал ее у дверей, как того требовал обычай.

— Добро пожаловать, царевна, моя царица! — сказал он.

Она смотрела на него очень серьезно, в ее взгляде были и тревога, и любопытство.

— Мое сердце расцветает при виде тебя, о божественный! — прозвучал надлежащий ответ.

Он пригласил ее последовать за ним в зал, через который можно было пройти в сады, и предложил ей кресло напротив своего. Они выглядели спокойными, только легкий ветерок, пахнущий жасмином, шевелил платье Меритатон и набедренную повязку Сменхкары. На высоком столе, разделявшем их, стоял кувшин с гранатовым соком и чаша с китайскими финиками.

Меритатон огляделась. Рядом с ними находилось как минимум двадцать человек.

— Может, нам лучше поговорить наедине? — прошептала она.

Сменхкара дал знак Уадху Менеху, и все исчезли. Сменхкара поднялся, наполнил один кубок и протянул его молодой женщине, затем наполнил другой, сел и осушил его.

— Ты восходишь на трон, потому что умерла моя мать, — сказала она.

— Хоть она и не любила меня, я сожалею о том, что она ушла.

— Сожалеешь? Ты?

Он посмотрел на нее.

— Я был в тот момент рядом с ее паланкином, помнишь? От меня не укрылся взгляд, который ты бросила на Пентью.

Упоминание о Пентью наводило на некоторые размышления. Из этого следовало, что Сменхкара знал виновного. Меритатон пригубила гранатового сока.

— Чем это он пахнет?

— Не ядом. В него добавлен настой цветков апельсинового дерева. Мне он очень нравится.

Она кивнула.

— По чьему приказу действовал Пентью?

— Не по моему.

— Сознался бы ты, если бы это было так?

— Если бы я был человеком, который выпил яд, то уже никогда ни в чем не сознался бы, — ответил он с улыбкой. — Но тогда меня нужно подозревать и в том, что я отравил любимого брата.

Меритатон растерялась, и у нее возникли новые подозрения: а не мог ли этот очаровательный юноша, расслабленно сидящий в кресле, отравить своего брата и его жену ради власти? Не было ли комедией невероятное страдание, испытываемое им после смерти Эхнатона? Или он просто чувствовал себя виноватым?

— Скажи мне, — снова заговорил он, — почему ты так уверена в том, что твоя мать была отравлена? И почему ты сразу же бросила на Пентью обвиняющий взгляд?

Меритатон молчала. Потом посмотрела на Сменхкару и, волнуясь, произнесла:

— Я видела, как он покупал этот яд. Дурман.

— Что? — воскликнул Сменхкара так громко, что стражники, находившиеся в пятидесяти шагах от них, повернули головы.

Меритатон продолжила:

— Тот, кто продавал яд, требовал слишком высокую цену. Сто дебенов. Пентью торговался. Тогда продавец пригрозил рассказать о том, что он уже продавал ему этот яд. — Сменхкара наклонился к Меритатон, его глаза округлились от удивления. — Потом Пентью убил его и бросил труп в Великую Реку.

— Где это происходило?

— В зале Архива, около полуночи.

— Но что ты там делала?

— Этого я тебе пока не скажу. Сейчас важно то, что я не знаю, чью волю выполнял Пентью.

Она внезапно замолчала, глядя на своего суженого. Ее глаза пылали огнем.

— Послушай меня, Сменхкара! — воскликнула она. — Скорее я отравлюсь, чем выйду замуж за убийцу своих родителей, как того требуют интересы династии. И пусть демоны потустороннего мира не оставят меня в покое миллион лет! Или ты докажешь мне, что не виновен в этих двух убийствах, или ты не взойдешь на трон. По крайней мере, царицей буду не я.

Он склонил голову без каких-либо видимых эмоций.

— Меритатон, — сказал он, — я счастлив слышать от тебя такие слова.

Царевна была поражена.

— Ты счастлив?!

— Дай мне закончить. Я могу доказать свою невиновность только одним способом. Я вызову к себе Пентью для беседы один на один, а ты спрячешься за занавесом в моем кабинете, чтобы слышать наш разговор.

На какое-то мгновение она застыла от такого неожиданного предложения.

— Ты думаешь, он признается?

— Не знаю. Но надеюсь, что разговор развеет все твои сомнения.

Девушка опустила голову, ее сердце отчаянно билось.

— Я прошу тебя: сделай вид, что ты направляешься во Дворец царевен, и сразу же возвращайся, только без свиты, через сад. Страже прикажут пропустить тебя ко мне. Дверь, в которую ты войдешь из сада, ведет в маленькую комнатку, скрытую занавесом. Там ты будешь прятаться до ухода Пентью.

У Меритатон задрожала нижняя губа.

— Хорошо, — сказала она, поднимаясь.

Он проводил ее до дверей.

 

Настой цветков апельсинового дерева

Одетый в свежую набедренную повязку, со знаком царской благосклонности на груди, с искусно подведенными глазами, Пентью, улыбаясь, вошел в царский кабинет.

— Господин, я невыразимо счастлив в этот день, — заявил он после того, как Сменхкара пригласил его сесть напротив себя.

Сменхкара считал преждевременным и неуместным принимать людей, сидя на троне и протягивая для поцелуя ногу в сандалии, не будучи провозглашенным царем.

Сменхкара предложил Пентью тот же напиток, что и Меритатон.

— Настой цветков апельсинового дерева — несказанное удовольствие для Приближенного к телу царя. Божественный напиток!

— Но все-таки слишком деликатный, чтобы скрыть вкус дурмана, — произнес Сменхкара, пристально глядя на своего гостя.

Улыбка мгновенно исчезла с лица Пентью. Он поставил кубок на стол рядом с собой.

— Откуда здесь дурман? — встревоженно спросил он.

— А разве не с помощью этого яда ты прервал земную жизнь царицы? — не теряя спокойствия, произнес Сменхкара.

— Мой повелитель! — воскликнул Пентью, его лицо исказил страх. — Такое подозрение!..

Сменхкара спокойно осушил свой кубок.

— Пентью, я хочу избавить тебя от унизительной лжи. У меня есть свидетель, который видел, как ты покупал склянку с дурманом в зале Архива за пятьдесят дебенов. Цена показалась тебе слишком высокой. Тот же торговец уже продавал тебе этот яд, он стал угрожать разоблачением. Ты убил его и бросил труп в Великую Реку. Десять стражников стоят за дверью, в которую ты только что вошел, готовые схватить тебя по моему приказу, если ты захочешь, чтобы меня постигла участь торговца.

Приближенный к телу царя побледнел, обмяк и облокотился на спинку кресла.

— Значит, ты все знаешь, — прошептал он хрипло.

— Нет, не все. Я хочу знать, по чьему приказу ты действовал. Я хочу знать, как ты, чья профессия обязывает защищать жизнь, превратился в убийцу царя и его жены.

— Тогда мне конец!

— Нет. Ты еще не все мне сказал. Твои преступления слишком тяжелы, чтобы сразу вынести приговор. Ты будешь удален из дворца, но никто не сможет добраться до тебя.

Сменхкара налил себе еще один кубок гранатового сока. Пентью все еще пребывал в прострации, его взгляд остановился.

— Меня заставили…

— Я в этом не сомневаюсь. Позднее мы узнаем, какие доводы были у тех, кто тебя принуждал. Кто они?

— Несомненно, их было больше, но мне пришлось иметь дело только с двумя.

— С кем же?

Пентью поднял глаза на Сменхкару. Ему с большим трудом удалось сглотнуть.

— Выпей, — приказал Сменхкара. — Кто это был?

— Хумос. Нефертеп.

— Это они попросили тебя отравить моего брата?

Пентью кивнул.

— Почему?

— Они считали, что положение священнослужителей становится невыносимым и что твой брат предал страну и ее богов-покровителей. Они намеревались разжечь восстание, собрать войска и напасть на дворец, в котором жил ты и твой брат, убить вас и поджечь здания.

— Они не смогли бы этого сделать, не имея поддержки военных.

— Именно это я им и говорил. Мне ответили, что армия не будет вмешиваться. Тогда я предпочел спасти человеческие жизни, а свою подвергнуть опасности.

После этих слов наступила свинцовая тишина.

Стало тяжело дышать. Как будто перевернули чан со зловонной жижей или разрыли яму с разлагающимся трупом. Сменхкара встал, открыл все огромные, ведущие на террасу двери и вернулся на место.

Перед его взором снова промелькнула картина, когда Ай смотрел на Пентью у трупа Нефертити. Это отравление было организовано без ведома повелителя Ахмина. А что касается отравления Эхнатона… Сменхкара вспомнил, как видел Ая и Пентью беседующими сразу после церемонии прощания с телом царя. При его приближении они прекратили разговор. Незначительный случай, но тем не менее он отложился в памяти. Почему?

— Значит, ты имел дело только с Хумосом и Нефертепом? — спросил он, предпочитая пока не задавать вопрос, который звучал у него в голове.

Лицо Пентью настолько исказили испытываемые им ужас и стыд, что было практически невозможно прочесть на нем что-либо еще. Лекарь провел тыльной стороной ладони по блестящему от пота лбу. Он не ответил.

— Я тебе задал вопрос! — настаивал Сменхкара.

— Только они отдавали мне приказ подмешать яд в пищу царя, — ответил наконец Пентью. — Но…

Сменхкара ждал продолжения. Ждать пришлось долго.

— …но, как я понял, о преступлении знали и другие.

— Кто же?

— Ай. — Пентью так тихо произнес это имя, что его едва можно было расслышать.

— Ай? — переспросил Сменхкара.

Пентью кивнул.

— И как ты это понял?

— Мне было нелегко получить дурман. Это средство очень сложно приготовить. Если оно слабое, то вызывает лишь ужасные видения, а если сильное, убивает мгновенно. Однажды ко мне пришел какой-то торговец и стал предлагать разные снадобья, в том числе и дурман. Такое совпадение показалось мне странным. Я спросил его, откуда он пришел. «Из Косеира», — ответил мне торговец. А ведь у Ая там есть лавка со специями и снадобьями. Таким образом я и купил этот яд. На следующий день Ай настойчиво спрашивал меня, видел ли я Хумоса и Нефертепа. Так я и понял, что все трое заодно.

— А Нефертити?

— Когда она стала наследницей твоего брата, было очевидно, что, поверив обещаниям Ая, жрецы надеялись на преобразования. Они хотели поговорить об этом с ней, но Нефертити отказалась принять их. Военные тоже были разочарованы.

— Хоремхеб?

— Да.

В комнате снова воцарилась тишина. Пентью смотрел в пол, а Сменхкара не отрывал от него взгляда.

— Они намеревались и тебя убить тоже, — произнес Пентью. Его голос все больше и больше становился похожим на кваканье. — Они говорили, что в твоих жилах течет желчь и что это неизлечимо. Я напоминал им, что только ты, продолжив династию, можешь оказаться им полезен и что за время своего регентства ты уже продемонстрировал свою терпимость к ним…

— А как тебе удалось отравить только моего брата? Ведь мы ели одну и ту же пищу?

— Помнишь, иногда по вечерам он принимал снадобье, чтобы заснуть?

Сменхкара согласно кивнул.

— Так вот, оно было горьким, — продолжил Пентью. — И чтобы смягчить горечь, я добавлял мед. Этим занимался я сам.

— У тебя были сообщники среди поваров?

Пентью отрицательно замотал головой.

— Почему ты предал меня, когда Нефертити взяла власть в свои руки?

— Потому что в противном случае я не мог попасть во дворец.

Сменхкара боялся, что Меритатон может упасть в обморок в потайной комнатке и наделать шуму.

— А Майя?

— Он всегда был предан Аю душой и телом, — ответил Пентью хрипло, прерывающимся голосом. — К тому же…

Он не закончил фразу.

— Что к тому же? — настаивал Сменхкара.

— Он был очень привязан к Нефертити…

Сменхкаре не надо было пояснять, что значит «очень привязан». Он не стал ничего уточнять, щадя Меритатон и желая избежать резкой реакции царевны, которая, несомненно, была уже вне себя от гнева.

— Но Майя понял, — продолжал Пентью, — что если он воспротивится жрецам, то и он, и его семья будут вышвырнуты и никто не сможет их спасти. Поэтому он замолчал и предал Ая, который отныне смертельно ненавидит его.

«Настоящее гадючье гнездо», — подумал Сменхкара. Всем заправляют жрецы. Решив убить царицу, свою любовницу, Майя принял сторону Сменхкары на Царском совете, потому что у него не было другого покровителя. И он надеялся, что новый властитель царства простит ему измену.

— Чем же тебе угрожали Хумос и Нефертеп? — спросил Сменхкара.

— Одно старое дело. Один из моих помощников восстал против меня. Вспыхнула ссора. Я не смог сдержать себя. Я его убил. Это был брат одного из жрецов Пта. Я представил все так, как будто это был несчастный случай. Брат убитого пришел ко мне и сказал, что знает все.

— Последний вопрос: почему дурман?

Пентью поднял свои красно-желтые глаза.

— Потому что его действие похоже на естественную болезнь. Он убивает только через несколько часов. Нефертити выпила его с миндальным молоком за три часа до смерти.

Наступила долгая пауза. Сменхкара снова забеспокоился о Меритатон.

— Сейчас можешь идти, — сказал он. — Ты спас свою жизнь. Но теперь ты займешься другим делом. Я не хочу, чтобы твоя опала была слишком явной. Это вызовет скандал. Будешь начальником Царского архива. Ты уже знаешь, где это.

Пошатываясь, Пентью встал. Ноги у него подкашивались, и он без конца сглатывал слюну.

— О повелитель! — бормотал он. — Для меня это самый счастливый день…

Он медленно вышел и закрыл за собой дверь. Сменхкара встал и отдернул занавес. Меритатон была там, бледная, в слезах.

— Ты довольна? — спросил он, ласково беря ее за руку и усаживая в кресло, еще хранящее тепло Пентью.

Все ее тело сотрясали рыдания. Он протянул ей свой кубок с гранатовым соком. Она еще пила сок, когда раздался торопливый стук в дверь. Сменхкара пошел открывать. Начальник стражи стоял перед ним с потрясенным видом.

— Твое величество! Приближенный к телу царя, господин Пентью… Он упал во дворе! И умер!

— Это доказывает, что у него есть сердце, — сказал Сменхкара. — Отнесите тело в комнату стражи, и пусть Уадх Менех сообщит его семье.

Он закрыл дверь и посмотрел на Меритатон: у нее был жалкий вид. «Такие испытания способны уничтожить мужчину, не то что женщину», — подумал Сменхкара.

Сестры Меритатон увидели ее, когда она возвращалась из Царского дома и, еле держась на ногах, опиралась на руку служанки. Царевны встревожились и бросились за ней в комнату.

— Это от жары, — предупредила она все расспросы. — Дайте мне отдохнуть. Я присоединюсь к вам за ужином.

Кормилицам не без труда удалось сдержать чересчур энергично проявляющуюся заботливость царевен. Анхесенпаатон спустилась в сад и поискала глазами Пасара. Его там не было. Царевна не могла понять почему. Солнце грозило испепелить горизонт, а горы на западе казались раскаленными. Царевне мерещилось, что ее поглощает отчаянное одиночество. У нее больше никого не осталось! Впервые она поняла, что матери больше нет.

— Мама! — вскрикнула девочка и заплакала.

Но в ответ только тростник и пальмы зашелестели на берегу под усиливающимся ветром. Бегом она вернулась и застыла как вкопанная в большом зале на первом этаже.

Она увидела мать!

Носильщики под наблюдением Уадха Менеха установили во Дворце царевен статую умершей царицы. Сделана она была в натуральную величину из серого камня. Нефертити изобразили такой, какой она была в свои последние дни. Обнаженная, с осунувшимся лицом, с потерявшими упругость щеками, с обвисшей, слишком маленькой и никого не вскормившей грудью. Статуя была незаконченной. До сегодняшнего дня она находилась в Зале приемов царицы в Царском дворце, и Анхесенпаатон никогда ее не видела. По приказу Тхуту ее перенесли во Дворец царевен, чтобы новый царь не испытывал недовольства при взгляде на нее.

Анхесенпаатон смотрела на статую. Вдруг она бросилась к ней и обвила руками холодный камень.

 

Сорок три кобры и злая корова

Итак, понадобилось в тот же вечер найти замену Пентью, так как необходимо было провести церемонию перенесения тела Нефертити. Уадх Менех обратился к Панезию, который с должной быстротой отправил ему писаря и лекаря высшего ранга Аа-Седхема. Уадх Менех вскоре представил его Сменхкаре, который был удивлен величественной осанкой и сдержанностью преемника Пентью: это был мужчина лет тридцати; казалось, черты его лица и даже фигура несли на себе печать благородства — это был ученый человек.

— Ты будешь моим личным лекарем, — обратился к нему Сменхкара.

— Бесконечное счастье служить совершенной красоте, твое величество.

— Мы побеседуем дольше, как только ты организуешь перенесение тела усопшей царицы в выбранное мною место для бальзамирования, — добавил Сменхкара, — а пока ты устроишься на этаже, где жил Пентью, на случай, если ты мне понадобишься.

После этого он продиктовал Главному писарю приказ о присвоении Аа-Седхему титула Приближенного к телу царя и приказал Уадху Менеху сообщить ему об этом и обеспечить нового лекаря всем необходимым для выполнения его обязанностей. На следующий день, выполняя указания царя, бальзамировщики должны будут приступить к работе.

Сменхкара окинул взглядом людей, собравшихся в его кабинете: это были его слуги Тхуту, Уадх Менех, а теперь еще и Аа-Седхем. Он посмотрел в окно: на его царство лился сверху поток раскаленного серебра, то сверкающего, то припорошенного пылью. Атон был величественным богом. В отличие от Ра, он никогда не старился, а лишь укрывался от взглядов. Насколько же был прав его брат, вознеся его на абсолютную вершину мироздания!

Теперь повелевал только он один. Впервые за последние три месяца чувства переполняли его. Ему удалось избежать яда и преследований Нефертити. Сразу послебрачной церемонии он станет абсолютным царем Двух Земель. Победила любовь, которую он питал к своему брату; он станет наследником усопшего царя, душа которого вселится в него. И не важно, что Эхнатон ждал своего возрождения в горной гробнице.

Оставалось самое сложное: сменить культ Атона, которому поклоняются только в царском городе, восстановить культы, забытые за время семнадцатилетнего правления Эхнатона.

Он отпустил нового Первого придворного и лекаря, но задержал Тхуту, чтобы посоветоваться с ним.

— Священнослужители, — начал он, поглаживая рукой подлокотник кресла, который был сделан в виде головы львицы, — только и ждут случая быть обиженными. Для них это всегда повод для бунта и использования яда.

При слове «яд» сидевший перед ним в кресле из черного дерева, инкрустированном слоновой костью, Тхуту внезапно заморгал. Сменхкара это заметил. Но он и хотел предупредить своего министра о том, что знал больше, чем показывал. Тхуту также обратил внимание на то, что кресла монарха раньше не было среди мебели в царском кабинете; значит, Сменхкара приказал взять его из резервов. Была ли голова Львицы Сехмет, богини мести, предупреждением?

— Ты должен подумать, как побудить их к тому, чтобы они приехали для подготовки коронации и были доброжелательно настроены.

— Повелитель, ты поручаешь мне исполнить роль заклинателя кобр? — спросил Тхуту.

Сменхкара улыбнулся.

— Кобра — хранительница короны, — ответил он, имея в виду рептилию, голова которой была изображена на двойной царской короне. — Я хочу, чтобы ты заставил танцевать сразу сорок две кобры. Точнее, сорок три, так как мы должны учитывать и Панезия.

— Твоя божественная мудрость, твое величество, уже, наверное, подсказала тебе, что они попросят построить храм Амона в Ахетатоне и провести коронацию в Фивах.

— Я не против коронации в Фивах. Но я хочу, чтобы они, в свою очередь, сохранили Ахетатон таким, каким его задумал и возвел мой брат.

— Необходимо будет повысить дань.

— Пусть. Но я не хочу, чтобы народ Ахетатона видел, что память моего брата не чтут.

— Это одно из проявлений твоего благородства, повелитель. Но где могут собраться сорок две кобры?

— В большом храме Атона?

— Они примут это как оскорбление, господин. Позволь мне дать тебе совет: пусть это произойдет здесь, во дворце.

— Хорошо. Распорядись отправить послания.

Как и каждый вечер, Ра пересел в другую лодку, чтобы двенадцать часов плыть в мире низших духов. И каждый вечер он становился стариком, Атумом. Сидя в Ночной лодке, он предавался ностальгии. Он вспоминал безмятежность детства и музыку юности.

Его дочь Хатхор наблюдала за людьми, которых она окутывала прохладным прозрачным светом.

Она увидела, что в калитку сада у Дворца царевен вошла девушка и проскользнула в тень смоковниц, чтобы незамеченной добраться до рощи. Юноша встретил там девушку и молча обнял ее.

— Ты знаешь?

— О смерти Пентью? Да, конечно. Только об этом все и говорят. Его отравили?

— Нет. На самом деле у него остановилось сердце или же разорвался мозг. Сменхкара заставил его во всем сознаться. Он не смог вынести унижения. Не могу описать, каким испытанием это было для меня…

— Ты присутствовала при разговоре? — удивленно спросил Неферхеру.

Он положил руку Меритатон себе на грудь.

— Нет, я спряталась за занавесом.

— Как ему удалось вырвать у него признание?

— Я ему рассказала о том, что мы видели в зале Архива.

Неферхеру покачал головой.

— Какое впечатление на тебя произвел Сменхкара?

— Ты был прав: он не участвовал в отравлениях. Он прекрасно осознает, в какие тиски попал. Пентью признался ему, что жрецы хотели отравить и его. Он назвал ему имена зачинщиков. Это великие жрецы Хумос и Нефертеп. Сменхкара — умный и осторожный человек. Но я не знаю, удастся ли ему выбраться из ловушки.

— Когда состоится ваша свадьба?

— Он не сказал. Но не раньше, чем дней через десять, может, и позднее.

— Мы больше не сможем видеться.

— Я же тебе говорила: ничто нас не разлучит.

— Но ты будешь жить с ним… Царский дворец охраняется намного лучше, чем Дворец царевен.

— Неферхеру, я найду способ. Мы найдем.

Он поцеловал ей руку.

— Я заменила мать своим сестрам, — продолжила она. — Как же я их оставлю одних? Кормилицы не в счет. Недавно слуги нашли Анхесенпаатон плачущей у подножья статуи матери… Может быть, я и не покину Дворец царевен… Я не знаю. Еще рано об этом говорить.

— А если ты влюбишься в Сменхкару? — спросил он через некоторое время. — Ты же должна будешь с ним спать. Он кажется милым…

— У меня не два сердца, — ответила она. — И я не хочу даже думать об этом.

Она чувствовала себя разбитой. Было уже поздно, и она не могла попросить у Приближенного к телу царя один из тех черненьких шариков, которые принимала ее мать, чтобы уснуть и успокоить душу. Затем она вспомнила, что припрятала несколько шариков в одной коробочке.

— До завтра, — сказала она вставая.

Он ее обнял. Она положила голову ему на плечо, думая лишь об одном: для нее существовал только один бог в мире, и это был Неферхеру. Все остальные боги были эгоистичны. Атон не защитил никого из ее семьи. Хуже того, он позволил служителям культа взять верх над ними.

Кстати, эти боги дрались между собой, словно пьяные крестьяне. Стоило лишь посмотреть на Осириса и Сета…

Она подняла взгляд на убывающий в небе диск Хатхор и подумала о том, что когда-то поведал ей отец в одной из их редких бесед. Он объяснил ей, что раньше религия напоминала разъяренную корову, которую пытались представить богиней радости и танца. Она хотела уничтожить человеческий род во времена Сотворения мира, а ее отца Ра заставили ее усмирить.

«Злая корова!» — подумала она и, освободившись от объятий Неферхеру, вернулась в свою комнату.

Ей не понадобилось принимать снотворное — она уснула как мертвая.

Сменхкара решил, что Аа-Седхем будет присутствовать при омовениях, чтобы руководить массажистами, работающими с царским телом. Этим же вечером новый лекарь принес бальзам для мышц и мазь после бритья из росного ладана, которая снимала усталость и расслабляла лицо.

Обнаженный Сменхкара лежал на столе посередине ванной комнаты. Ему массировали бедра и икры, в то время как цирюльник его брил, а маникюрщик подпиливал и полировал ногти. Аа-Седхем протянул два горшочка, один — Первому массажисту, второй — цирюльнику и бросил на Сменхкару загадочный, почти веселый взгляд.

— Что с тобой?

— Мой царь, мой повелитель, господин Пентью жив!

Сменхкара отстранил перепуганного цирюльника и вскочил.

— Что?

— Когда слуги несли его домой на носилках, — рассказывал Аа-Седхем, еле сдерживая смех, — он попросил воды. Носильщики бросили носилки и убежали с криками. Только его старый слуга не поддался страху и поднял занавеску носилок. Он увидел, что Пентью действительно жив и приказал побыстрее принести ему воды. К счастью, процессия находилась недалеко от дворцовой кухни. Пентью понял, что его оставили умирать, и приказал избить убежавших.

Сменхкара захохотал. Массажисты, цирюльник и остальные слуги тут же поддержали его, согласно традиции. Он снова лег, позволяя совершать предписанные действия над своей божественной персоной.

— Как объяснить его ложную смерть? — спросил он.

— Он, должно быть, потерял сознание из-за досады…

Аа-Седхем ничего не знал о признании Пентью. Почему же он решил, что его предшественник был раздосадован?

Сменхкара задумался. Он поднял руки, чтобы цирюльник побрил его подмышки. Затем, когда массажист закончил работу, маникюрщик склонился над пальцами царских ног. Он подпилил ногти на ногах, затем на руках и, сдвинув кутикулу, смазал пальцы утиным жиром с запахом жасмина.

— А какова причина досады? — спросил Сменхкара у Аа-Седхема.

— Мне это неизвестно, мой царь, но, если его разговор с вами был благоприятным, я сомневаюсь, что с ним могло случиться такое недомогание.

Определенно, этот лекарь был так же проницателен, как и красив. Сменхкара сказал себе, что он от этой замены оказался в выигрыше.

Он поднялся и спустился к бассейну. Первый купальщик полил ему теплой воды на плечи, грудь и ноги и принялся растирать его намыленной тыквенной щеткой. Второй слуга растирал его член, ягодицы, ноги и ступни. Третий щедро ополаскивал будущую божественную особу прохладной ароматизированной водой.

Аа-Седхем бесстрастно наблюдал за этой сценой.

Первый слуга вытер будущего живого бога и натер его тело сандаловым маслом. Цирюльник нанес на лицо росное масло, после чего маникюрщик открыл царскую шкатулку из черного дерева и слоновой кости, достал горшочек и кисточку и подвел сурьмой глаза божественного величества.

Сменхкара почувствовал себя умиротворенным.

Хранитель гардероба принес одеяние из тонкого льна и помог своему господину одеться. Затем он взял из рук помощника подставку с царским париком и повернулся к своему господину, который сам надел и оправил парик. Только лекарю позволялось дотрагиваться до царской головы.

После этого Хранитель гардероба подал будущей божественной особе зеркало, чтобы тот мог оценить результат, и вскользь взглянул на Приближенного к телу царя. Наконец он подал своему господину поднос из черного дерева, на котором лежали царские серьги: две жемчужины, закрепленные в золотых дисках. Сменхкара прикрепил их к мочкам. Первый слуга помог повелителю мира обуться.

Теперь Сменхкара был полностью одет. Слуга принес ему большую чашу прохладного вина с запахом розового масла. Отпив из чаши, Сменхкара с расслабленным видом, поблескивая ногтями, повязал пояс вокруг талии и вышел из ванной комнаты. За ним последовал Аа-Седхем, сопровождаемый задумчивым взглядом гардеробщика.

На следующий день Сменхкара ужинал с Тутанхатоном, Тхуту и Аа-Седхемом. Они обсуждали предстоящие дела: собрание жрецов, похороны Нефертити, приглашение Майи и нового состава Царского совета.

Тутанхатон слушал с серьезным видом прилежного ученика, находящегося в обществе своих учителей. Сменхкара рано удалился и попросил Аа-Седхема следовать за ним в спальню. Он страдал от болей в спине, а пережитое за день возобновило эти боли, об этом он сообщил Аа-Седхему. Тот попросил разрешения исчезнуть на минутку и вернулся с кедровым ларцом. Оттуда он достал горшочек с мазью, открыл его и попросил Сменхкару лечь на живот. Острый возбуждающий запах мази заполнил комнату. Сменхкара узнал камфору, к ней примешивался незнакомый горьковатый аромат. Аа-Седхем намазал Сменхкаре спину и стал ее массировать. Он принялся разминать затылок, плечи и лопатки, опускаясь к пояснице. Сменхкара снял набедренную повязку. Аа-Седхем помассировал ягодицы, после чего занялся бедрами и лодыжками. Он снова вернулся к затылку и, надавливая ладонью на позвонки и заставляя их хрустеть, прошелся по всей спине. Сменхкара расслабленно и облегченно вздохнул. Он представил себя глиной в руках скульптора. Он перевернулся. Аа-Седхем ненадолго прервался. Затем помассировал руки и внутреннюю часть бедер, помял ступни, потянул пальцы ног, сгибая их назад и вперед, чтобы придать гибкость. Сменхкара улыбался.

— Я завершил свое дело, господин, — сказал наконец Аа-Седхем.

— Не совсем, — прошептал Сменхкара. — Приляг рядом со мной.

Вот уже несколько месяцев к нему никто не прикасался, как и он не прикасался ни к кому. Даже если Аа-Седхем и был удивлен приглашением, он этого не показал. Зато Сменхкара был приятно удивлен тем, что за этим последовало.

Богоподобный царь — хозяин и сердец, и тел. Как возможно не любить его всем своим существом? Ему оставалось лишь выбрать бога, воплощением которого он теперь станет.

Ему снилось, что царская кобра обвила его голову. Она победила.

Проснувшись, он увидел, что рука спящего Аа-Седхема лежит на его плече. Он решил назначить его членом Царского совета.

 

Слуга по приказу

Тхуту, Первый писарь и их соратники ждали своего хозяина, стоя у двери его кабинета. К ним присоединился Тутанхатон. Он ласково поприветствовал своего брата и протянул ему цветок лотоса, затем занял место в кресле рядом с ним. Слуга принес вазу из синего стекла, в которую поставил цветок. Сменхкара вызвал Аа-Седхема и сообщил, что назначил его членом Царского совета. Никого не удивило это назначение, поскольку воскресший Пентью был теперь Хранителем архива.

Невозмутимый, постоянно улыбающийся Аа-Седхем рассыпался в благодарностях; он выразил надежду, что его скромные знания удовлетворят царя, Читающего в Сердцах, Защитника Справедливости. Этот человек несколько часов назад спал, положив руку на плечо своего господина.

Затем Сменхкара вызвал Майю. Главнокомандующий армии повелителя Двух Земель уже подзабыл боевые навыки, так как не вел кампаний уже два года, что не мешало ему получать свое жалование. Его теперешней обязанностью было управление Царским домом. Нефертити повысила его в должности, но советником он пробыл лишь один день. В своих признаниях Пентью пояснил причины его возвращения к Сменхкаре: это было продиктовано инстинктом самосохранения.

Он должен был догадаться, что Сменхкара не строил себе иллюзий относительно его честности: его видели проникающим в царский кабинет.

Узнав благодаря быстро распространявшимся дворцовым слухам о том, что Тхуту назначен советником, он смотрел по сторонам, размышляя, очевидно, о своей участи, о том, что ждало его уже через несколько минут.

Вместе с будущим царем Тхуту Тутанхатон и писари являли собой суд в узком составе. К тому же происшествие с Пентью тоже беспокоило Майю. По слухам, лекарь бывшего царя был отравлен во время разговора с глазу на глаз с бывшим регентом, но выжил.

Кроме того, Майя оказался в явно невыгодном положении по сравнению с Тхуту, который, после того как был свергнут Нефертити, живо переметнулся к Сменхкаре, и тот его принял. Теперь он высоко нес знамя Нерушимой верности.

Основываясь на своем трехлетнем опыте регентства, Сменхкара хорошо видел ситуацию и понимал, чем вызвано беспокойство посетителя. Он принял суровый вид — он не забыл, что был предан двумя людьми, которым доверял.

Он помнил также одну существенную деталь, о которой упомянул Пентью, а его шпионы подтвердили эту информацию. Даже впав в немилость, бывший Первый распорядитель церемоний сохранил своих тайных агентов во дворце. Всем известно, что тот, кто однажды обладал властью, может снова вернуть ее.

Итак, Майя был любовником Нефертити.

— Майя, — обратился к нему Сменхкара, — я хочу, чтобы ты здесь и сейчас беспристрастно поведал нам, что заставило тебя считать меня непригодным быть регентом, а покойную супругу нашего царя признать достойной.

— Повелитель, — ответил Майя, — подданный должен следить за порядком в царстве и пресекать любые попытки нарушить крепость трона. Господин Ай сообщил мне, что служители культа настойчиво стремятся вернуть власть супруге нашего великого царя. Он также рассказал о мятежах, которые могли бы вспыхнуть в провинциях, а именно в Мемфисе и Фивах. Я же всего лишь согласился с его мнением.

— Значит, ты покинул регента, назначенного царем, из-за верности трону?

Парадоксальный вопрос заставил Тхуту удивленно поднять бровь. И он, и Тутанхатон старались не пропустить ни одного слова, произнесенного здесь, так же как и Первый писарь и все остальные. Сменхкара подумал о том, что Майя был искренен и что ему не было известно об отравлении Нефертити, иначе он последовал бы примеру Тхуту.

— Господин, ты мой судья. Если бы я поддержал тебя, меня бы исключили из Совета или со мной случилось бы что-нибудь похуже. Поскольку я не обладаю никакой властью, мой поступок был бы бесполезным для всех, да и для меня самого. Я воздержался от того, чтобы последовать призыву своих чувств. Я остался в Совете. Наверное, бог руководил моим решением, поскольку это мне помогло впоследствии подтвердить твое законное право на трон. В результате я оказался полезен твоей божественной персоне.

Выступление было ловким и все объясняло. Майя был превосходным чиновником: он беспрекословно подчинялся начальству, каким бы оно ни было. Может, это качество и заставило его стать любовником Нефертити. Он был из тех, кто предательство понимает по-своему: они предают только по долгу службы. Но задумываются ли они, кого предают, выполняя долг?

— И как ты оцениваешь нынешнюю ситуацию? — спросил Сменхкара.

— Господин, кроме божественного духа ты обладаешь опытом трехлетнего правления. Тебе известны ожидания подчиненных, служителей культов и военных. Я желаю, чтобы мир наполнил сердца священнослужителей.

— Что ты имеешь в виду?

— Твоя власть будет крепче, если ты восстановишь культ Амона.

— В Ахетатоне? — удивленно спросил Сменхкара.

— Решение зависит только от твоей божественной мудрости. Но позволь мне выразить пожелание: лучше было бы, если бы ты короновался в Фивах и там поселился.

Какое-то время царила тишина. Сменхкара вызвал Майю, чтобы публично его обвинить, но бывший советник оказался чрезвычайно осмотрительным.

— Ты хочешь сказать, что я должен оставить плод трудов моего любимого брата? — спросил Сменхкара.

— Господин, твой справедливый рассудок считает необходимым испытать меня, и я по своему разумению отвечу на все вопросы. Плод трудов твоего любимого брата был предназначен для поддержания величия царства, а не для того, чтобы создавать трудности наследникам.

Сменхкара счел необходимым на этом закончить допрос. Он также не позволил себе даже намекнуть на то, что ему было известно о связи Майи с усопшей царицей.

— Хорошо, — сказал он, — ты ответил на мои вопросы, я удовлетворен. Назначаю тебя Хранителем казны. Будешь докладывать о состоянии дел мне и моему советнику.

Майя посветлел лицом. Он пришел, рассчитывая на самое худшее, а в результате получил повышение. На самом деле должность Хранителя казны считалась самой важной после должности советника. Сменхкара подал знак Первому писарю составить указ о назначении. Новый казначей пылко поцеловал руку Сменхкары и ушел.

Когда Тутанхатон остался наедине со своим братом, он сказал:

— Значит, в наших краях не почитают культ Атона.

Сменхкара удивился зрелым суждениям мальчика, хотя понял, что он пытался хитрить.

— Это действительно так, — подтвердил он. — Наш брат хотел вытеснить всех остальных богов.

Тутанхатон понимающе кивнул.

— Умерло много людей, не так ли?

— Да, — согласился Сменхкара, удивляясь все больше и больше.

— Мой брат. Затем его жена. А затем и другие.

Он повернул к Сменхкаре свое ясное нежное лицо. Этот ребенок казался созданным для игр, а не для дворцовых интриг.

— Я не хочу, чтобы ты умирал. Думаю, что ты должен короноваться в Фивах.

Это окончательно сразило Сменхкару. Его юный брат был настоящим стратегом.

Приглашенная на ужин будущим супругом, Меритатон поспешила отправиться к нему: любой случай был хорош для продвижения своих пешек.

Она задала вопрос о дате их свадьбы. Он ответил, что считает более мудрым организовать церемонию в Фивах, но, поскольку этот город был чужим для него, он не смог еще определиться с датой. Она недоумевала. Фивы! Она выросла в Ахетатоне. Ее одиночество и здесь было велико, что же с ней будет в городе, в котором она никогда раньше не бывала? К тому же она рисковала потерять Неферхеру.

— И мы все поедем в Фивы? — вскрикнула она. — Мои сестры тоже?

Он заметил слезы в ее глазах.

— Многие фивяне счастливы жить в этом городе, — ответил он улыбаясь.

— Но… плод трудов моего отца… столица царства… Это совсем противоречит его политике. Он ненавидел Фивы!

— Мне хорошо были известны желания твоего отца, — ответил он. — Действительно, он особенно любил Ахетатон, поскольку это было его творение. Но царь не может ненавидеть свои земли и города, Меритатон. Он также был царем Фив, Мемфиса и всех городов долины.

Она все больше злилась.

— Ты уступишь жрецам, убившим мою мать и отца, твоего брата, и намеревавшимся тебя короновать? Тебе недостаточно имени, которое ты избрал для коронации? Ты представляешь моего отца избранником Ра… Что бы он об этом сказал? На тебя, должно быть, оказали давление…

Она заметалась. Его это удивило.

— Я думаю, — ответил он нарочито спокойно, — что власть будет сильней, если не использовать ее для борьбы с собственными подданными.

Затем, пристально глядя на нее, твердо добавил:

— Если мы будем упрямо сохранять Ахетатон как изолированный островок царской власти, твоя жизнь тоже будет в опасности.

Аргумент был веским. Меритатон замолчала и принялась жевать куриную ножку. Она намеревалась продвинуть свои пешки, но противник оказался слишком силен.

— Считаю, что будет полезнее, сохраняя память о твоем брате, не уронить достоинство, — сказала она.

— Такой подход более разумен, — согласился Сменхкара, зачерпывая резной деревянной ложкой из блюда бобы с луком.

— Можно провести все церемонии в Фивах и затем вернуться сюда.

— Я подумаю над этим, — произнес он. — Я жду, когда соберутся верховные жрецы и выскажут свое мнение.

— Где они соберутся?

— Здесь, в Ахетатоне.

Он приветливо посмотрел на нее и задержал взгляд на округлостях ее тела. Любила ли она раньше и любит ли сейчас?

В конце ужина подали финики. Меритатон, в свою очередь, оценивала будущего супруга, отказываясь ненавидеть человека, с которым должна будет жить. Он был соблазнителен и уж точно умен, он продемонстрировал ей это совсем недавно. Она считала его бесхарактерным, но он оказался осмотрительным, а может быть, и хитрым. Но желать его физически она была не способна. «Мое сердце принадлежит другому», — подумала она.

— Что ты решил по поводу погребения моей матери? — спросила Меритатон.

— А что же я должен был решить? — Он удивился. — Ее бальзамируют, а затем перевезут, согласно воле моего брата, в горы, ожидать возрождения рядом с ним.

— Ты будешь при этом присутствовать?

— Это же очевидно, — ответил он. — Она была супругой моего брата.

— Ты был очень привязан к моему отцу?

— Он был воплощением бога, — ответил он, как будто разговаривая сам с собой.

Она задумалась над тем, как почитание Эхнатона совмещалось у Сменхкары с тем, что она считала настоящим предательством, не говоря уже о выбранном имени. Ну надо же, придумал себе имя: Эхнеферура!

Вернувшись, она еще на лестнице услышала резкие возгласы кормилицы, обращенные к Анхесенпаатон. Та готова была расплакаться.

— Что происходит? — спросила Меритатон.

— Я застала ее в саду играющей с простолюдином!

— А ты сама не простолюдинка?

Кормилица недоуменно посмотрела на нее.

— Но, госпожа… Царица никогда бы не позволила этого!

— Отныне здесь командую я, — твердо заявила Меритатон. — Я знаю этого мальчика, моя сестра может с ним играть.

— Она позвала стражу, чтобы прогнать его! — вскричала Анхесенпаатон.

— Кормилица! Пусть стражники вернут мальчика, — приказала Меритатон. — Его зовут Пасар.

Все остальные кормилицы изумленно слушали. Через четверть часа начальник охраны пришел сказать Меритатон, что нашел Пасара. Анхесенпаатон устремилась в сад. Кормилица недовольно смотрела на Меритатон.

— Пойми, — сказала ей Меритатон, — мы живем во дворце, а не в тюрьме.

Но говорила она это скорее для того, чтобы убедить саму себя.

Она вернулась в свою комнату, окно в которой было широко открыто. Царевна еле сдержала крик. Быстрое хлопанье крыльев взбивало воздух перед окном и сопровождалось пронзительным криком. На полу билась голубка, раненая, но еще живая. Она вырвалась из когтей коршуна.

Меритатон взяла голубку в руки. Птица продолжала биться. В глазах ее отражался страх. Царевна закричала. Ее платье и руки были в крови. Прибежала кормилица.

— Воды! Мне нужно помыться! Посмотрите, может, эта птица выживет…

Она верила в предзнаменования. Кормилица взяла из ее рук птицу, осмотрела ее и повернулась к Меритатон.

— Да, — сказала она.

— Я хочу, чтобы эту голубку вылечили, как если бы она была моей.

— Да, госпожа.

Прибежали царевны. Анхесенпаатон и ее старшая сестра молча посмотрели друг на друга.

— Когда она поправится, мы поселим ее с дроздом, — через некоторое время сказала Анхесенпаатон.

Как только о нем вспомнили, дрозд принялся петь в своей клетке на террасе.

Две птицы в неволе.

Главная служанка Меритатон помогла ей снять платье и принесла другое.

Сменхкара ждал Аа-Седхема, как обычно, к началу купания. Гардеробщик Аутиб сообщил, что Приближенный к телу царя занят с поставщиками трав и редких средств, доставляемых из далеких стран, и поэтому опоздает.

Поскольку привилегия растирать божественное тело принадлежала Аа-Седхему и банным слугам, Аутиб предложил заменить его. Сменхкара согласился.

Несколько месяцев назад, можно сказать, в прошлой эре, он наградил бы этой милостью Хранителя гардероба. Смерть Эхнатона и последовавшие события помешали развитию их отношений. К тому же, как часто бывает, когда что-то привычное заканчивается, мы задаемся вопросом о причине его возникновения. Сменхкара еще раз убедился в том, что удобство не может заменить влечение. Быть может, Аутиб был слишком покорным и услужливым, чтобы держать в напряжении охотника по имени Желание. Как бы там ни было, появление Аа-Седхема заставило царя отказаться от любви со слугами.

Когда Аутиб растирал плечи своего господина, Сменхкара заметил слезы в его глазах.

— Что с тобой? — спросил он.

Слезы только и ждали этого вопроса, чтобы начать литься.

— Да что же с тобой?

Слуга-купальщик ждал с кувшином ароматизированной воды, специально приготовленной для живого бога. Аутиб не хотел говорить в присутствии подчиненного.

Когда Сменхкару должным образом вытерли и одели, он попросил Хранителя гардероба следовать за ним в опочивальню. Аутиб снова расплакался.

— Чем же я провинился, почему попал в немилость к земному божеству? — воскликнул он.

— Ты не попал в немилость, поскольку я оставил тебя на службе, — уклончиво ответил Сменхкара.

— Я был любим… — произнес Аутиб сквозь слезы.

Сменхкара не хотел рисковать и подавил в себе чувство сострадания.

— Сезон половодья длится лишь треть года, — сказал он. — Но я подумаю о твоих словах.

В этот момент появился Аа-Седхем. Мельком взглянув на него, Аутиб удалился.

Секретарь долго шептал на ухо Тхуту что-то важное. Советник нахмурил брови.

— Приведи мне его! — крикнул он.

Писари заинтригованно смотрели на него. Он их отпустил. Через несколько минут секретарь вернулся. За ним шел мужчина со связанными за спиной руками. Конец веревки держал охранник. Секретарь попросил охранника выйти за дверь и закрыть ее. Пленный дрожал всем телом.

— Опять ты! — крикнул Тхуту. — И что же это ты рассказываешь?

Мужчина ничего не отвечал, парализованный страхом.

— Ты утверждаешь, что я прорицатель?

— Говори! — приказал секретарь.

Но ни одно слово так и не вырвалось из уст несчастного.

— У тебя постоянная работа при дворе, а ты мало того что приносишь мне плохие известия, еще и позволяешь себе говорить обо мне всякий вздор! Ты явно хочешь потерять свое место! — зарычал Тхуту.

Мужчина готов был рухнуть наземь. Он едва держался на ногах.

— Удары палками будут для тебя очень легким наказанием, презренный! Ты, может быть, хочешь, чтобы я приказал отрезать тебе язык?

Мужчина застонал от страха.

— Я дам тебе совет… Ты меня слышишь?

Мужчина судорожно закивал.

— А-Узаит, ты скажешь, что потерял рассудок из-за вина. В противном случае лишишься языка. Ты понял?

— Мой господин очень добр, — сказал секретарь.

— Десять ударов палкой по ступням, и в этом месяце вычесть четвертую часть жалованья, — закончил Тхуту.

Секретарь открыл дверь и резко потянул за веревку, вытягивая мужчину наружу. Тот чуть было не потерял равновесие. Секретарь передал приговор стражнику.

— Исполнить немедленно! — уточнил он.

Мужчина издал душераздирающий стон. Стражник потянул пленного к лестнице. Секретарь, улыбаясь, закрыл дверь. Несколько минут спустя из окон стали слышны крики А-Узаита. Он крикнул десять раз.

На следующий день тело Нефертити должны были перенести в Северный дворец. На церемонию прощания с усопшей собрались те же, кто присутствовал при прощании с царем около пятнадцати недель тому назад. Все были здесь, за исключением Ая и Хоремхеба, которые отбыли в свои провинции. Даже воскресший Пентью был здесь. Сменхкара стоял в первом ряду с непроницаемым лицом.

Меритатон тихо плакала. Мать — первоначальное тело своих детей. Ее смерть для них — своего рода ампутация. Мысли о будущем возрождении матери не могли их утешить, хотя абсолютная безмятежность потустороннего мира усмиряет все чувства.

Макетатон и Анхесенпаатон тоже плакали.

Младшие сестры плакали потому, что так делали старшие.

Вместе с Нефертити исчезли интриги, а значит, никто уже не ждал вознаграждения за них.

Мать была мертва.

 

Волы, овцы, гуси, сернобыки, гиены и весть

«Семнадцать коров земледельца Мекетона из предместья Доброта Амона», — громко объявил писарь. Его коллега сделал запись на пергаменте, лежащем на дощечке на его коленях.

Он сидел на раскладном стуле в тени белого навеса, захватывающего пять ступенек. У его ног лежало множество длинных пергаментов с перечнями пересчитанных стад и другого имущества. Два писаря, сидевшие рядом, вели подсчеты. Сам же главный писарь не делал ничего, он обмахивался большим высушенным пальмовым листом, которому искусно была придана форма круга. Лист с помощью крахмала сделали более плотным и украсили рисунком Магического узла.

Пришли сюда и сборщики налогов, а двое из них явились из Великого храма Амона-Ра в Фивах.

Стояла удушливая жара, а поднимаемая скотом пыль делала ее невыносимой. Главный писарь, запрокинув голову, сделал долгий глоток из сосуда, стоявшего рядом с ним. Капельки пота скатывались с его блестящей лысины прямо в глаза; вытирая их тыльной стороной ладони, он уже давно стер сурьму, которой все писари для красоты подводили глаза.

Время от времени то один, то другой писарь отщипывали из пучка ката два-три листика, обмакивали их в воду и жевали, чтобы облегчить свои мучения.

Они с утра учитывали поголовье скота в западной части Фив, причем работали уже целую неделю от рассвета до захода солнца. Одни из них состояли на постоянной службе, а другие были наняты лишь временно, после выполнения работы они вернутся на фермы. Последним нельзя было полностью доверять, поскольку они нередко договаривались с земледельцами, своими работодателями, и часто нарочно занижали количество животных.

Для такой работы верховные жрецы одалживали своих писарей налогового учета. И делали это еще охотнее, когда пересчитывался скот на принадлежавших им землях.

Раз в год все скотоводы должны были предоставить свои стада комиссии налогосборщиков. Те, кто пытался уклониться, платили штраф пропорционально своему богатству.

Перепись скота проводилась с начала сезона паводков, учет урожая — в конце сезона жатвы.

Обнаженный мальчик с палкой в руках, покрытый пылью с ног до головы, вел стадо рогатого скота на перепись.

— Тридцать четыре особи. Из них десять быков, — проговорил писарь.

Другой писарь записал.

Их молодой коллега, прибывший из предместья, тяжело дыша, снял висевшие на веревках через плечо четыре сосуда с водой и мешок с десятью круглыми караваями медового хлеба.

Подогнали овец. Воздух наполнился их блеянием.

— Четыре сернобыка, — сказал главный писарь, чтобы показать, что и от него есть польза.

Величественно продефилировали рогатые животные, высоко неся свои длинные изящные рога.

В эту минуту под навесом возникла суматоха.

— Посмотри, кто идет! — крикнул один из писарей.

Счетовод быстрым взглядом окинул стадо гусей, которые, переваливаясь, шли за сернобыками, а затем, как и все, повернул голову. В это невозможно было поверить! Хумос! Сам великий жрец! И с ним глава налоговой службы! Сопровождаемые носильщиками опахал и кресел, четыре блестящих головы приближались под палящим солнцем. От храма сюда было полчаса ходу.

— Тридцать два гуся! — крикнул счетовод, разволновавшись.

Знатные посетители вскоре приблизились. Писари поспешили навстречу своим высоким повелителям и стали целовать им руки. Хумос и глава налоговой службы живо поднялись на ступеньки и укрылись под навесом. Для них поставили раскладные стулья.

— Не прерывайте своего занятия, — заявил глава налоговой службы, кладя руку на плечо счетоводу. — Я пришел посмотреть, как продвигается ваша работа. Высокочтимый Хумос пожелал лично проверить богатство края в этом году и составил мне компанию.

Он наклонился, поднял один из исписанных листов и стал изучать его.

— Кто-то уже сделал подсчеты, я полагаю.

— Да, господин, — поспешил ответить один из писарей. — На сегодняшний день и на этот час сто двадцать одна тысяча семьсот десять дебенов медью, из которых шестьдесят тысяч четыреста шестьдесят дебенов с земель, принадлежащих храму Амона.

Хумос и глава налоговой службы удовлетворенно закивали головами. Налоги, которые составляли тридцать процентов от налогооблагаемых богатств, будут уплачены зерном и льном. Доля налогосборщиков предназначалась для местных нужд — на ремонт дорог и каналов, на выплаты чиновникам, содержание зернохранилищ и другие нужды. Доля священнослужителей, теоретически освобожденная от налогов, шла на содержание храмов и прихрамовых сооружений и на выплаты жрецам. Поступлений могло быть и больше, если бы не скупость чиновников Ахетатона, которые дополнительно взимали пять процентов на военные нужды, и, кроме того, отказывались повысить подати.

— Без надувательства? — поинтересовался глава налоговой службы.

— Два земледельца представили меньше скота, чем то количество, о котором нам было известно. Мы пошли к ним и отыскали скот на полях.

— Побить палками, — велел Хумос.

— Да, высокочтимый господин, и еще будет взыскан штраф.

— Хорошо.

— Но с рыбаками у нас такие же проблемы, как и в прошлом году. Очень сложно пересчитать их улов.

— Да, я знаю, — согласился глава налоговой службы, — речные сборщики налогов не могут разорваться. У нас только двадцать кораблей.

Он опустил руки на колени и попросил пива. Для двух высоких гостей поспешили наполнить пенной жидкостью большие чаши. Хумос сделал хороший глоток и провел рукой по губам.

— Нужно будет узнать у пивоваров из Ахетатона рецепт пива, — сказал он Главному жрецу Амона. — Оно больше пенится, чем это.

Головы вновь повернулись к дороге на Фивы. Быстрым шагом, несмотря на жару, приближались двое молодых жрецов. Подходя к навесу, они наткнулись на стадо свиней, а затем козы чуть не сбили их с ног. Наконец они добрались до пункта назначения. У одного из них был сверток в чехле.

— Господин, — сказал посланец, обращаясь к Главному жрецу, — это известие пришло с царской почтой вскоре после твоего ухода.

Хумос взял чехол, достал сверток и сразу же посмотрел на печать.

— Эхнеферура, возлюбленный Неферхерура, — прочитал он с некоторым удивлением. — Над Ахетатоном и впрямь поменялся ветер.

— Я правильно понял: Эхнеферура? — уточнил глава налоговой службы.

— Возлюбленный Неферхерура, — дополнил Хумос.

Он прочитал известие и в задумчивости устремил взгляд в пространство, будто не замечая проходящих перед ним животных.

— Двадцать три свиньи! — провозгласил писарь.

Хумос отдал папирус главному жрецу Амона, который все еще пил пиво.

— Замечательно! — прочитав сообщение, сказал он и улыбнулся. — Твои старания наконец вознаграждены, господин. Одно лишь имя нового царя это подтверждает.

— Сложное имя, — буркнул Хумос. — Хватило бы и первой его части. Ну что ж, молодой Сменхкара все же дерзнул изменить имя своего предшественника.

Он на какое-то время задумался и, поднимаясь, попрощался с главой налоговой службы, воздавая ему должные почести.

— Однако же, — произнес он, — речь идет о вопросах, которые должны обсуждаться на Совете. Возвращаемся!

Он ушел со своим сопровождением и двумя вестниками.

— Шесть гиен! — объявил счетовод.

Полосатых животных держали на поводу. Они вели себя более или менее спокойно, но скалили зубы и мрачно зыркали по сторонам, погоняемые своим хозяином, полноватым молодым мужчиной. Гиены были хороши для ловли крыс, но их нужно было держать в клетках, пока весь скот не заперт подальше от них.

Пасар удрученно смотрел на Анхесенпаатон. Он держал в руке моточек веревки, на конце которой висел стальной крючок.

— Фивы? — переспросил он.

Она даже не кивнула головой. Раз он повторил вопрос, значит услышал.

— Твоя сестра хочет туда ехать?

Она отрицательно покачала головой.

— Если я поеду в Фивы, ты поедешь со мной?

Он задумался. Вопрос мирового масштаба! Как может его отец, Смотритель зала для приемов, отпустить его в Фивы? И где он будет жить? И на какие деньги?

— Нужно, чтобы моего отца перевели в Фивы.

— Я попрошу Меритатон.

Мальчик улыбнулся. Анхесенпаатон тоже.

— Фивы огромны. Мой отец говорит, что это самый большой город в мире!

Мгновение назад удрученные, дети теперь радостно смотрели друг на друга.

— Поскольку твоя сестра будет царицей, быть может, мы сможем пожениться в Фивах!

Она снова помрачнела.

— Сестра говорит, что я выйду замуж за Тутанхатона.

— За кого? Кто это?

— Брат царя.

— Ты его видела?

— Да, он моего возраста.

Пасар тоже помрачнел.

— А как же я?

— Я не знаю… Решает Меритатон.

— Ты больше не хочешь выйти за меня? Я же тебе подарил дрозда…

Она положила руку мальчику на плечо.

— Я люблю тебя.

Пасар смотрел на нее, как будто пытался прочесть зашифрованные тексты.

— Пойдем, — сказал он, указывая на моточек веревки, — будем ловить рыбу.

Они убежали к реке.

Меритатон наблюдала за ними с террасы, завидуя тому, что они могли видеться днем.

А в Северном дворце Асехем, мастер-бальзамировщик, снова принялся за дело.

Он осмотрел обнаженное, уже без внутренностей, тело Нефертити и подумал о том, что за бальзамирование царя получил лишь задаток, составляющий третью часть оплаты. «У царских особ, очевидно, было слабое здоровье», — решил он.

Сердце усопшей имело такой же фиолетовый оттенок, как и сердце ее супруга.

Асехем задумался: чем заполнить глазницы царицы? Он решил посоветоваться с Главным распорядителем Уадхом Менехом, когда увидится с ним.

Ему рассказывали много историй о левом глазе усопшей. Он вздрогнул, вспомнив о том, какие свойства ему приписывались.

Работа его была и без того деликатной, а тут еще приходилось решать, что делать со злым глазом!

Отдать себя во власть полуденного солнца в Эдфу в восьмом месяце было таким же геройством, как отправиться на войну. Миллион золотых стрел ежесекундно обрушивались на голову, поэтому парик был не столько украшением, сколько щитом.

Священные ловцы гиппопотамов, так же как и все остальные, отсиживались в прохладных тоннелях в северной части квартала писарей. Тень располагала к дремоте. Поскольку в эти дни не умер ни один богач, толстомордые левиафаны могли умиротворенно плескаться в теплой грязи болот западнее города: они не рисковали потерять одного из своих собратьев во время ритуальной охоты, которую организовывали в честь усопшего. Тем лучше. Потому что преследовать это опасное животное, стоя в шатком челноке, бросать ему рыбу, заставляя открыть пасть, хорошенько прицеливаться, запускать в нее три гарпуна и затем вытаскивать этого окровавленного монстра из воды, чтобы передать его потрошителям, было убийственным занятием в такую жару. К тому же при удобном случае одно из этих животных могло напасть на ловцов.

Иногда кое-кто все же задавался вопросом, почему это животное считали олицетворением ужасной богини Туерис и все же убивали его по случаю пышных похорон?

Как всегда в это время в период между пятым и девятым месяцами года, по примеру жрецов и писарей разного ранга Танут-Амархис, верховный жрец храма Хоруса, бога-покровителя Эдфу, оставался дома. Он выходил только около пяти часов, когда стрелы Ра летели косо и становились слабыми. К тому же в полуденный зной верующие, бедняки и дарители тоже не показывались на улице: в Эдфу дела решались в первые четыре утренних часа и в два последних часа вечера.

Танут-Амархис только что завершил скромный легкий обед: салат из огурцов с кислым молоком, маленький круглый хлебец с луком и несколько свежих плодов инжира. Устроившись на ложе на втором этаже своего владения, расположенного напротив храма, он проверял копию описания ритуала очищения жрецов:

Поклон тебе, о жертвенный сосуд! Я очистился оком Хоруса, чтобы совершать с твоей помощью ритуалы. Я очистился для Амона и окружающих его богов…

За окном он услышал голос, а затем различил свое имя. Он встал и пошел посмотреть, кто его звал. Это были двое мужчин с бритыми головами, очевидно, писари. На их лицах было написано легкое удивление.

— В чем дело?

— Царские вестники к Танут-Амархису!

— Поднимайтесь!

Царские вестники? А кто царь? С какой вестью они явились?

Он открыл дверь. В комнату вошли посланники.

— Мы прибыли из Ахетатона.

Танут-Амархис нахмурил брови. Ах да, новый город на севере, где поклонялись культу Атона!

Один из вестников церемонно протянул ему футляр.

— Какой же царь вас послал?

Вопрос, достойный провинциального тупицы. Но назначение преемника несостоявшейся царицы Нефертити произошло, правда, лишь пять дней назад, и в отдаленных уголках царства о нем узнают только через две недели.

— Брат усопшего Эхнатона. Наш новый царь — Эхнеферура, возлюбленный Неферхеперура.

Танут-Амархис открыл рот. Одно имя чего стоило!

— Как вы добрались сюда?

Услышав шум в такое необычное время, появилась жена верховного жреца.

— Прикажи подать питье царским вестникам, — сказал ей Танут-Амархис.

— На царской галере, — ответил один из них. — Две галеры отправились из Ахетатона, одна поплыла вниз по реке, а другая, наша, — вверх. Таким образом царское известие будет передано в сорок два нома.

Появились обнаженные дети верховного жреца. Они принялись разглядывать посетителей. Слуга принес поднос с кувшином и двумя чашами и наполнил их для благородных путешественников. Танут-Амархис хлопал ресницами. Наверху действительно что-то происходило. На протяжении долгих лет, так же как и его соратники из Фив, Абидоса, Коптоса, он не обращал внимания на сумасшедшего царя Атона, который делал вид, что не знает об их существовании. В конце концов, провинция спокойно жила без царского благоволения, а культы Хоруса и Туерис при этом не стали менее популярными. И вот новый царь вспомнил наконец об их существовании и послал к ним вестников!

Вестники жадно пили пиво. Слуга налил им снова. Танут-Амархис достал папирус из футляра и развернул его. Так же как и его соратники, он сначала склонился над печатью. Там было именно то имя, которое назвали. Он прочитал послание: его просили приехать в Ахетатон по случаю восхождения на трон Эхнеферура! Никогда такого не было!

Вестники попрощались: их ждали на корабле.

— Что происходит? — спросила жена Танут-Амархиса, глядя на папирус в его руках.

— Новый царь просит меня приехать в Ахетатон по случаю его коронации.

— У нас новый царь?

Жрец задумчиво кивнул. Он понимал, что только один человек из тех, кого он знает, может пролить свет на эти события: Хумос из Фив.

— Но сначала я поеду в Фивы, — объявил Танут-Амархис. Гиппопотамы умиротворенно мычали в своих болотах, а на раскаленных крышах Великого храма Хоруса грелись ящерицы, лакомясь сочными летними мухами.

 

Приготовления и горечь, или сова и попугай

Плоское округлое лицо с выпученными глазами, маленький горбатый нос и миниатюрный рот, узкие плечи и слегка выпуклая грудь Панезия, Главного служителя Атона, то есть высшего жреца Великого храма Атона в Ахетатоне, создавали порой впечатление, что он вот-вот взлетит и усядется на дереве или на крыше. Настоящая сова. Осторожный, наблюдательный, мудрый. Никто не помнил, чтобы он когда-либо повышал голос или не ответил обратившемуся к нему.

— Высшая честь, мой царь, — сказал он, присаживаясь за стол по правую руку от Сменхкары после его приглашения.

Тхуту подождал, пока устроится Тутанхатон, и последовал его примеру.

Десять слуп по два для каждого ужинавшего и еще два виночерпия находились в пределах слышимости в большом зале Царского дворца. Перед каждым слуги поставили алебастровые тарелки, а посередине — большое блюдо с вареными утиными яйцами, присыпанными зернами горчицы и шафраном. Большие кубки из переливающегося стекла были наполнены вином.

При первом же глотке глаза Панезия округлились. Даже его повар не умел готовить такие неожиданно изысканные блюда.

— Почтенный Панезий, — начал Сменхкара, — мы готовим церемонию коронации и хотели бы выслушать твои советы.

— Возрождение царского дерева радует сердца богов, — нравоучительно произнес Панезий.

Это был способ напомнить о существовании других богов, существующих помимо Атона. Великий жрец, у которого были свои уши во дворцах, был в курсе того, что в номы отправлены известия. Почти все провинциальные писари выполняли поручения различных чиновников, а рты у них не были на замках.

— Чтобы восстановить гармонию между земными служителями и божествами, — продолжил Сменхкара, — мы попросили высших жрецов из сорока двух номов собраться в Ахетатоне.

— Гармония — небесное благословение, мой царь, — заметил Панезий. — Ее создают сердца богов, бьющиеся в унисон.

Сменхкара жестом разрешил Тхуту говорить.

— Ты знаешь своих соратников, — сказал советник. — Правда, вы видитесь не часто. Какой, по твоему мнению, будет их реакция?

— Как они могут не откликнуться на почтенное приглашение царя? Им недоставало заботы царя Двух Земель.

Тутанхатон внимательно слушал эту витиеватую речь. Он отметил, что Панезий сказал «царя Двух Земель», а не «их царя».

— Какова твоя реакция как Главного служителя Атона, культ которого навязал Ахетатону усопший царь?

— Разве Атон не был изначально воплощением Непознаваемого Существа? — улыбаясь, вопросом на вопрос ответил Панезий. — Мудрость нашего божественного царя Эхнеферура, — он абсолютно точно выговорил имя, и это означало, что он правильно понял его значение, — состоит в том, что он понимает необходимость поливать корни нашего поклонения этому богу.

Другими словами, он не видел препятствий к тому, чтобы приравнять Атона к другим божествам.

— Что ты ответишь тем, кто не согласится с царской волей избрать этого бога высшим божеством?

Панезий проглотил последний кусок яйца с горчицей. Его лицо выражало крайнее сожаление. Затем он сделал несколько маленьких глотков вина, чтобы дать себе время подумать.

— Могущество божеств непреодолимо. Атон, слугой которого я являюсь, избрал для его проявления упокоившегося монарха. Он наполнил его своим сиянием так, что этот блеск затмил Других богов, как случается с теми, кто смотрит на солнце и не может различить ничего другого в мире. Наш покойный царь был возлюбленным Атона, — завершил он свою речь, отводя взгляд в сторону, чтобы никто не усмотрел в его словах намека на другую связь.

— Думаешь ли ты, почитаемый слуга Атона, что они выдвинут свои условия? — спросил Сменхкара.

Слуга поставил на стол блюдо с кусочками курицы — редкой птицы с белым мясом, которую подавали только по особому случаю. Панезий обратил на него взгляд гурмана и ответил:

— Я не могу знать, мой царь, что решат головы сорока двух моих соратников. Я могу только предполагать, что они будут надеяться получить знак, подтверждающий решение воплощения божества, которым ты являешься.

— Какой именно?

Поскольку Сменхкара уже положил себе мясо, Панезий взял тонкими пальцами белую грудку птицы и, улыбаясь, повернулся к хозяину.

— Разве имя, выбранное моим царем, не знак?

— Коронация в Фивах! — выкрикнул Тутанхатон.

Это были его первые слова с начала ужина. Три головы повернулись в его сторону, и Сменхкара искренне рассмеялся. Панезий наклонил голову и устремил взгляд ночного хищника на мальчика.

— Это сказал ребенок Хорус.

Он закончил жевать нежную грудку, обглодал косточки крылышка и добавил:

— Это не все, мой царь. Не находится ли сердце посредине груди?

Сменхкара удивился очевидному утверждению, а великий жрец продолжил:

— А не является ли царь сердцем царства?

Последовала короткая пауза, прерванная Тхуту:

— Значит, царь должен перенести столицу в Фивы?

Панезий утвердительно прикрыл глаза.

— А что же будет с Ахетатоном?

— Он останется подарком Атона людям.

— Ты так легко это принимаешь, почтенный слуга Атона!

— Как, господин, я могу противиться тому, что умножает славу моего царя и обеспечивает безмятежность его правления?

«Похвальная преданность, — подумал Тхуту. — Правда, есть одно уточнение: Ахетатон станет сорок третьим номом. А помимо сохранения уважения своих коллег и своего поста Панезий будет пользоваться привилегиями глав остальных номов: он уже не будет так зависеть от царя, завладеет землями и, наконец, разбогатеет».

Пока же согласно установившимся в Ахетатоне правилам ему разрешалось владеть лишь небольшими участками земли и жить практически только благодаря царской щедрости. Усопший царь держал своих служителей культа в строгости, стремясь подавить в них желание наживы, присущее всем священнослужителям.

— Готов ли ты, почтенный служитель Атона, отстаивать эту точку зрения перед твоими соратниками, когда они соберутся в Ахетатоне? — спросил Сменхкара.

— Мой царь, разве суть мудрых слов не состоит в том, чтобы отражать очевидное? Если бы я не был уверен в правдивости твоих слов еще до того, как ты их произнес, разве я принял бы твое предвидение?

Это означало, что Панезий понял, чего от него ожидали, и выразил свое согласие.

Но Тхуту казался озабоченным. Сменхкара спросил о причине его беспокойства.

— Мой царь, я считаю, что мы слишком уступаем священнослужителям. Они вообразят себе, что ты готов броситься к ним в объятья и что коронация в Фивах — твое самое сокровенное желание. Они станут требовать больше. Коронация в Фивах Должна быть представлена как большая уступка с твоей стороны, на которую ты согласишься только в случае, если твои требования будут выполнены. Это обеспечит сильную позицию почтенному Панезию на переговорах.

— Но как же нам добиться желаемого?

— Это просто, мой царь: начни приготовления к коронации в Ахетатоне.

Сменхкара был удивлен, его охватили сомнения. Это предложение казалось заманчивым, но возникал вопрос: не было ли оно свидетельством предательства Тхуту? Панезий также казался удивленным.

— Я считаю, мой царь, что это замечательная мысль. Самое сокровенное желание Хумоса — короновать тебя в Фивах. Для него стало бы большой удачей исполнить его, всего лишь отказавшись от явного противостояния культу Атона, — заявил советник.

— И каким образом я объявлю о намерении короноваться в Ахетатоне?

— В этом дворце нет коронационного зала. Прикажи мне построить такой зал. Писари почтенного Панезия возьмут на себя обязанность распространить новость о начале строительства.

— Нужно, чтобы это выглядело правдоподобно. Сколько времени займет строительство?

— Месяц, мой царь, — ответил Тхуту.

Тутанхатон пришел в замешательство от таких разговоров.

— Осмелюсь внести одно предложение, — Панезий решил рискнуть. — Для твоего царствования будет неблагоприятным, если, начиная переговоры с моими почтенными соратниками, ты проявишь слабость. Твой брат, богоподобный царь, установил культ Атона только в Ахетатоне. Посей тревогу в сердцах моих соратников, предложив построить храм Атона в одной из наиболее враждебных его культу провинций. Это будет наглядным свидетельством твоей силы. К тому же это укрепит мои позиции среди священнослужителей.

— Где ты хочешь возвести храм Атона? — спросил Сменхкара, которому стала ясна хитрость его союзников.

— В Мемфисе, мой царь.

— В Мемфисе! Но жрецы сочтут это оскорблением!

— Они должны заплатить за возможность короновать тебя в Фивах, мой царь, не правда ли? — настаивал Панезий, слащаво улыбаясь.

— Да будет так! — согласился Сменхкара. Для Тхуту он добавил: — Распорядись немедленно начать строительство — и здесь, и в Мемфисе.

Все склонили головы.

Подали десерт: финики в медово-винном соусе. Но настоящим десертом для Сменхкары было душевное спокойствие.

Ай, находившийся в своем хорошо защищенном жилище в Ахмине, пребывал в гневе.

Он был богом этих мест, владельцем огромных ячменных и пшеничных полей, больших участков земли, засаженных овощами, фруктовых садов, пальмовых рощ и бесчисленных стад. Он был также владельцем расположенных в Косейре, на берегу Тростникового моря, лавок, торгующих пряностями, благовониями, фимиамом, терпентинным и черным деревом, слоновой костью, перламутром, жемчугом, кораллами, буйволами, бабуинами и другими экзотическими животными, привезенными из Куша и Пунта. Кроме того он был братом усопшей царицы Тиу, отцом усопшей царицы Нефертити, а значит, шурином, дядей и тестем царей, а также тестем Хоремхеба, одного из самых могущественных военачальников Долины. К нему относились как к царю во всей провинции, в том числе и священнослужители. Ничего не происходило без его ведома. Ничего не решалось без его на то согласия.

Дом Ая своим величием не уступал царским дворцам. Его власть затмевала власть любого знатного вельможи от берегов Большого Зеленого моря до истоков Великой Реки. Отсюда и происходило его прозвище — «принц Ахмина».

Верховный жрец храма в Мине сообщил ему о царском послании и о его содержании. Этот презренный хлыщ Сменхкара, фаворит и любовник Эхнатона, созывал служителей культа из сорока двух номов Двух Земель, чтобы они присутствовали при его восхождении на трон.

Но он, Ай, член Царского совета, приглашен не был. Немыслимо!

Скорее всего, приказ о его смещении с поста советника просто не успели ему доставить.

Сидя в саду в кресле из слоновой кости, инкрустированном золотом, среди благоухающих роз и лилий, перед бассейном, украшенным цветущими кувшинками и лотосом, он потягивал абрикосовое вино с кокосовым ликером, пережевывая свою обиду. Он вспомнил позорное поражение на последнем заседании Царского совета.

Он надеялся, что его поспешный отъезд, его злость и мрачные угрозы, на которые он был щедр, заставят остальных членов Совета отменить решение о назначении Сменхкары царем Двух Земель.

Но этого не произошло.

Как эти царские прислужники, Пентью, Майя, Панезий, Нахтмин, сам Хоремхеб, его зять, осмелились бросить ему вызов?! Майя, обязанный ему своей карьерой? Майя, который был любовником усопшей царицы и наверняка участвовал в заговоре? Отказать ему в регентстве, ему! Этот осел Хоремхеб и самодовольный червяк Сменхкара уже забыли, что обязаны ему и только ему одному тем, что в пятнадцатый год правления Эхнатона удалось избежать восстания в Фивах после нападения грабителей? Не он ли повысил жалование военачальникам? Не он ли шестью месяцами позже погасил восстание земледельцев из Абидоса, убедив главу налоговой службы снизить налоги ввиду неурожайного года?

Разве эти безмозглые выродки, эти болотные отбросы не поняли, что именно Сменхкара организовал отравление своей невестки, царицы? Царица Нефертити! Она, дочь Ая, самая красивая, самая благородная из земных творений, умерла! И в этом заговоре участвовал Пентью, который, кстати, поплатился за это, потому как сам вскоре был отравлен этим ползучим насекомым Сменхкарой и едва остался жив.

А в это время бальзамировщики хлопотали над прекрасным телом его дочери, и происходило это в Северном Дворце, потому что Сменхкара решил отправить останки царицы как можно дальше.

Ай вытер слезу.

Он вспомнил о том, что должен, собравшись с силами, вернуться в Ахетатон, чтобы переговорить с бальзамировщиками и затем с Первым распорядителем об организации погребения.

Два бедуина вскарабкались на верхние ветки кленов, раскинувшихся над садом. С их приближением попугай стал кричать:

— Bin tchaou! Bin tchaou!

Ай снова налил себе абрикосового вина и постарался собраться с мыслями. Чтобы понять, что именно следовало предпринять, нужно было прояснить ситуацию.

Без малейшего сомнения, именно Сменхкара отравил Нефертити — здравый смысл говорил об этом: виновен всегда тот, кто получает выгоду от преступления. К тому же они с Нефертити ненавидели друг друга. И теперь, осознав враждебное отношение Ая, он исключил его из круга приближенных.

Сменхкару поддержали священнослужители и военные. Почему? Потому что он продолжатель династии на законных основаниях и потому что он, скорее всего, пообещал увеличить расходы на содержание армии.

Трудно не согласиться с тем, что у этой тряпки была голова на плечах и должная сноровка.

Значит, Сменхкара наденет корону. Затем он сам или с чьей-то помощью поспешит обрюхатить Меритатон, чтобы обеспечить продолжение своего рода. А он, Ай, навсегда будет отстранен от трона.

Но трон должен перейти к нему! Кто осмелится перечить этому? Он был самым сильным мужчиной царства, самым опытным, самым могущественным. У него было больше власти, чем у Хоремхеба и Нахтмина, вместе взятых.

Значит, он, Ай, должен убить Сменхкару еще до того, как тот упрочится на троне. В любом случае он должен его убить, чтобы отомстить за дочь.

Для начала он должен помириться с Хоремхебом и Нахтмином.

Он осушил кубок вина и пожевал губами.

В золотом ошейнике с кольцом, в которое иногда вдевали поводок, изящно переставляя лапы, в сад пробрался гепард. Он огляделся и поднял темные глаза на хозяина дома. Его морда выражала разочарование. Гепард приблизился к Аю и остановился, раздувая ноздри.

Ай бросил ему пирожок с курицей и погладил зверя по загривку.

«Все продажны, — думал он. — Даже гепарды».

Попугай снова прокричал:

— Bin tchaou!

Это означало «вонючка».

 

Где заканчивается Великая Река?

Отремонтированный, законопаченный и перекрашенный корабль «Слава Атона» величественно скользил по речной глади на двух больших треугольных красных парусах. По форме корабль был чем-то средним между дроу, которые были в ходу на Тростниковом море, и гаиссами моряков и торговцев, курсирующими по Великой Реке, небольших размеров. У царского корабля задний мостик был ниже, чем у дроу, но его борта были выше, чем у гаиссы. Особенностью его были высокие реи, чтобы царские особы могли избежать ударов по голове при порывах ветра.

На заднем мостике были установлены десять кресел. В них устроились Сменхкара, Тутанхатон и шесть царевен. Сзади на досках сидели три кормилицы трех младших царевен. Одно из кресел занимал не член королевской семьи — на нем сидел Пасар, и это было невероятной привилегией. Правда, на самом деле это был всего лишь раскладной стул. Анхесенпаатон вымолила у своей старшей сестры эту милость. Сменхкару это позабавило, и он согласился без пререканий. Уадх Менех, узнав о нарушении протокола, посоветовал мальчику хотя бы не ловить рыбу с борта. Анхесенпаатон всех всполошила во дворце, когда принесла большого сома, подаренного Пасаром во время их последней совместной рыбной ловли.

Утром, в девятом часу, жара была еще терпимой.

Царевны, кормилицы и, конечно же, Пасар удивленно поглядывали на оба берега. Ребятишки, купающие буйволов. Деревни, пальмовые рощи, храмы, дикие утки, бросающиеся в воду так, будто собирались утопиться.

Неожиданно показался барельеф из бронзы и серебра.

Тутанхатон наблюдал за проворным мальчуганом, он видел, как они смеялись с Анхесенпаатон, перегнувшись через борт. Меритатон же наблюдала за своей младшей сестрой и завидовала ей: она была такой радостной в компании Пасара, что позабыла о своих переживаниях из-за дерзких замечаний мальчика несколько недель назад.

Меритатон исполняла обязанности матери семейства. Сменхкара решил немного отвлечься от дел и порадовать будущую супругу — он распорядился возобновить речные прогулки, что было одной из семейных традиций. Коронация должна была состояться, но еще не были определены ни место, ни время проведения торжественной церемонии обручения, потому что они не знали, какой будет реакция священнослужителей на то, что предложил Панезий.

Сменхкара планировал спуститься по реке до города Двух Собак, сойти там ненадолго, пообедать и отправиться назад с северным ветром, чтобы вернуться в Ахетатон еще до сумерек. Без сомнения, это мероприятие не соответствовало протоколу, поскольку все во дворце должны были соблюдать траур по царице. Но прогулка позволила сменить обстановку, которая становилась невыносимой для Меритатон и ее сестер. Три младшие сестры, в частности, сохранили о речных прогулках лишь смутные воспоминания, потому для них это был настоящий праздник.

Они горевали не так сильно, как старшие сестры, потому что лишились скорее образа матери, а не ее самой. Вскормленные и воспитанные кормилицами, они видели царицу, только когда она того желала, а это случалось нечасто. По сути, они были сиротами с рождения.

Никакие условности не могли испортить удовольствия от прогулки.

— А у тебя, Макетатон, есть друг для игр? — спросил Сменхкара у второй по старшинству сестры.

Та покачала головой и презрительно скривила губы. Она не считала возможным компрометировать себя, гуляя в саду с посторонними.

Сменхкара повернулся к Меритатон, по лицу которой бродила ничего не выражающая улыбка. Не нужно быть мудрецом, чтобы понять: вопрос предназначался и для нее тоже. «Правда ли, что у нее нет друга для игр?» — снова подумал он, скользя взглядом по небольшой груди и упругим бедрам Меритатон. Да, протокол исключал возможность пребывания во дворце всякого мужчины, кроме чиновников. Единственное исключение делалось во время праздников, когда сыновьям высокопоставленных чиновников позволялось обменяться с молоденькими царевнами соответствующими случаю фразами, но происходило это под бдительными взглядами кормилиц и писарей. Однако Анхесенпаатон удалось обойти запреты!

А может, Меритатон предавалась некоторым незначительным удовольствиям со слугами…

— Ты, кажется, очень привязана к этому мальчику, — заметил он.

— Это потому, что он предан нам, — ответила она вполголоса.

Сменхкара удивленно поднял брови. Она рассказала ему о том, что узнала от Пасара: о визите Ая к Хоремхебу, обвинениях в отравлении Нефертити и о притворном скептицизме Хоремхеба. Сменхкара, казалось, был удивлен. Макетатон подслушивала их разговор. Меритатон подмигнула Сменхкаре и предложила размять ноги. Он пошел за ней к борту, противоположному тому, у которого Анхесенпаатон и мальчик наблюдали за волнами.

— Откуда все это известно мальчику? — спросил он.

— Он сын смотрителя Зала для приемов. Он иногда там спит в комнатке для хранения белья, которая примыкает к главному залу. Именно оттуда он и слышал все разговоры.

Сменхкара скрестил руки и задумался. Значит, Хумос, Нефертеп и Хоремхеб сговорились устроить регентство Нефертити. Заговором, из-за которого могли возникнуть мощные восстания, безусловно, руководил Ай. Зная его упрямство, можно было предположить, что он снова попытается повернуть все по-своему.

Потому что теперь Ай стал его заклятым врагом. Сменхкара знал этого человека: гордый, амбициозный и решительный.

Пасар, повернувшись, смеялся, так что были видны его зубы. Сменхкара взглянул на него. Такой хрупкий мальчик играл столь важную роль в интригах власть имущих, значения которых он наверняка не был способен понять!

— Теперь ясно, почему ты так привязана к нему. Я найду официальный способ приблизить его к нам…

— Нет, — возразила Меритатон, — это вызовет подозрения. Пусть лучше его считают просто другом для игр Анхесенпаатон. Но послушай, где ты поселишь высших жрецов?

Сменхкара понял, что имела в виду Меритатон.

— В Зале для приемов можно разместить только пятнадцать человек. Я прослежу за тем, чтобы там поселили самых влиятельных. Мы подумаем, где поселить остальных.

— Надеюсь, Пасар сможет их подслушать.

Оказывается, этот мальчик был на вес золота.

«Какая же все-таки странная ситуация: с помощью ребенка бороться со старым тираном!» — подумал Сменхкара.

Они вернулись к креслам. У Тутанхатона был задумчивый вид. Анхесенпаатон лишь рассеянно улыбалась. Она знала, что была предназначена Тутанхатону. Меритатон, должно быть, догадалась о причине грусти мальчика, поэтому она позвала Анхесенпаатон, ссылаясь на то, что та мешала матросам. Девочка все поняла, села рядом с маленьким принцем и улыбнулась ему.

— Куда мы приплывем, если спустимся по реке до конца? — спросил Тутанхатон своего брата.

— К Большому Зеленому морю.

— Река впадает в Большое Зеленое море?

— Да, — ответил Сменхкара.

— Значит, оно большое?

— Очень большое.

— Больше всего царства?

Сменхкара не имел об этом ни малейшего представления, никогда не задавался этим вопросом и не знал никого, кто бы дал на него ответ.

— Я не знаю, — ответил он.

Это были недопустимые слова в устах будущего богоподобного царя.

— А почему мы туда не плывем?

— Это займет много времени. Я хочу, чтобы мы вернулись к вечеру. К тому же этот корабль не подходит для путешествия по Большому Зеленому морю. Мне говорили, что оно бурное и опасное.

— Я никогда не видел Большого Зеленого моря.

— Я тоже, — сказал Сменхкара, раньше об этом никогда не задумывавшийся.

— Мы не могли бы как-нибудь туда отправиться?

— Конечно.

— Где заканчивается Большое Зеленое море?

— Я не знаю.

— А кто-нибудь знает?

— Я спрошу об этом.

Еще не доплыв до города Двух Собак, все проголодались, и Сменхкара решил причалить в пустынном месте. Пассажиры разбежались, чтобы справить за деревьями естественную нужду. Затем все вернулись на корабль. Открыли корзины с едой. В них были мясо белой птицы, вареные яйца, хлеб, свежий сыр, дыни, финики и фиги, а также кувшины с пивом и вином.

На обратном пути Пасар стал бросать хлебные крошки в воду — на радость Анхесенпаатон, потому что рыбы высовывали головы из воды, хватая их. Вскоре все знатные пассажиры принялись кормить рыб, что развлекало матросов.

Макетатон предложила снова сойти на берег, но Меритатон воспротивилась этому. Тогда считалось бы, что царская семья покинула территорию дворца, а это во время траура было запрещено по протоколу.

Теплый бриз и вино убаюкали пассажиров на обратном пути. Тутанхатон заразил Анхесенпаатон и Пасара идеей увидеть Большое Зеленое море.

Сменхкара предался ностальгическим воспоминаниям о былых ночных прогулках с царем.

Какое беззаботное было время!

Меритатон думала о Неферхеру, обещая себе увидеться с ним вечером, чтобы умерить его волнения, связанные с переездом в Фивы. Они все отправятся в Фивы — она это понимала. Тактика Сменхкары состояла в том, чтобы использовать этот переезд для сближения со священнослужителями, в результате Ай окажется в проигрыше.

Она вздохнула.

Когда корабль причалил в Ахетатоне, Меритатон почувствовала облегчение. Эта прогулка вызвала у нее лишь грусть.

Она с нетерпением ждала, когда все уснут во Дворце царевен, чтобы встретиться со своим возлюбленным.

— Мой царь, мой повелитель! — шептал Аа-Седхем в сумерках при золотом мерцании лампы, — молю тебя…

Удивленный Сменхкара повернул к нему голову.

— Мой царь, мой повелитель! Эта страна опасна.

— Опасна?

— Мой царь, мой повелитель, целую ноги твои! Во многих провинциях не признают царскую власть. Разбойники нападают на гарнизоны и казначейства. Никто тебе об этом не говорит, как никто не осмеливался делать это во времена правления твоего брата, великого усопшего царя, из-за боязни разгневать его. Убей меня, но вначале выслушай.

— Убивать я тебя не собираюсь, даже напротив, — возразил Сменхкара, садясь и кладя руку своему лекарю на грудь. Но откуда тебе известны вещи, о которых мне никто не говорит?

— У писарей есть родственники и друзья в провинциях. И даже находясь в Ахетатоне, мы поддерживаем связь с писарями из министерств и других номов. Неделю назад Главный писарь храма Пта в Мемфисе написал моему брату, Главному писарю храма Атона, чтобы сообщить, что начальник казначейства из провинции Красного Ибиса сбежал вместе с деньгами.

— Что? — вскричал возмущенный Сменхкара. — Но почему же мне об этом не сообщили? Почему ты сам мне ничего об этом не сказал?

— Мой царь, мой повелитель, я знаю, что твоего советника Тхуту уведомил об этом городской голова Мемфиса. Он вызвал Маху, начальника охраны, который сообщил ему, что проворовавшийся начальник казначейства находится сейчас в гостях у сына Нефертепа. Ничего не было предпринято, так как общеизвестно, что ты пытаешься помириться с верховными жрецами.

Сменхкара был взбешен — он оказался заложником своей тактики примирения со священнослужителями.

Он встал и принялся мерить шагами комнату.

— Мой царь, мой повелитель, мой возлюбленный! — продолжил Аа-Седхем. — Неделю назад ты меня еще не удостоил своей милости. Мое имя не было тебе известно. Как бы я мог все это тебе рассказать? По какому праву? Если бы узнали о моих признаниях, меня посчитали бы сумасшедшим или просто убили бы.

— Мой брат был прав, ненавидя этих священнослужителей! — снова вскричал Сменхкара. — Они все одинаковые!

— Не все, нет!

— Значит, десятки писарей и чиновников в курсе преступлений, о которых трону ничего не известно? — Сменхкара был крайне возмущен.

— Ты об этом не знал, когда был регентом?

— Нет, мне было известно только о преследованиях священнослужителей моим братом.

— Не многие осмелились бы доложить ему о состоянии дел в царстве. Помнишь ли ты, как после смерти твоего брата Тхуту, который тогда был лишь распорядителем, приказал перевезти в Архив множество документов из Царского дворца?

Сменхкара собрался с мыслями. Он вспомнил, что целые пачки Документов тогда были вывезены, а он не обратил на это внимания, так как считал, что это были никому не нужные документы.

— Кроме всего прочего там были рапорты номархов о нападениях вооруженных банд за два последних года и отчеты о несоответствиях в налоговых счетах, — продолжил лекарь. — Тхуту было поручено их изъять.

— Кем поручено?

— Это мне неизвестно. Но подозреваемых хватает. Многие заинтересованы в распаде царства. Недовольство переходит во враждебность к трону, и найдутся желающие использовать это, чтобы показать свою силу и навести порядок.

Удрученный Сменхкара сел на ложе.

— Ты хочешь сказать, — прошептал он, — что, едва я надел корону, как она уже может достаться другому.

— Нет, мой царь, мой повелитель, мой возлюбленный! Я не хочу приносить плохие новости. Я хочу быть лишь кошкой, охраняющей твой чердак.

Сменхкара улыбнулся и погладил Аа-Седхема по щеке.

— Каких крыс ты сможешь поймать?

Приближенный к телу царя помедлил с ответом.

— Два могущественных человека нацелились на трон, мой царь, мой повелитель. А ты разве не знаешь, кто они?

— Кто?

— Ай и Хоремхеб.

Сменхкара кивнул. Он так и предполагал.

— Эта проблема не решится сегодня вечером. Отдохни, мой царь, мой возлюбленный. Грядущие дни будут долгими.

 

Возвращение шакала

После десятого траурного дня прошло уже две недели, но настроение у всех в двух дворцах оставалось все таким же мрачным, атмосфера была напряженной.

Пребывая в Царском доме, Сменхкара никак не мог избавиться от подозрения, что строительство Зала коронации и храма Атона в Мемфисе были ловушками, подстроенными Тхуту, чтобы возбудить гнев священнослужителей и привести к свержению Сменхкары или к его убийству. Аа-Седхем мог успокоить его только в ночное время. Кроме того он опасался, что Панезий потерпит поражение в переговорах со священнослужителями, когда те прибудут в Ахетатон. В таком случае он будет вынужден короноваться во дворце, и тогда он окажется в изоляции, как и его умерший брат в свое время. А ведь он стремился положить конец распрям, чтобы упрочить трон, обезопасить его от бунтов священнослужителей и военных.

Во Дворце царевен Меритатон, уверенная в том, что ей придется отправиться в Фивы, и холодеющая при мысли, что больше не увидит Неферхеру, пребывала в мерзком расположении духа, и это отражалось на ее сестрах. Даже Анхесенпаатон стала неуживчивой: она устроила небольшой скандал, требуя приготовить рыбу, так как Пасар ее ел. Меритатон удалось убедить сестру в том, что от употребления рыбы руки и ноги становятся толстыми, что совершенно недопустимо для царевны.

В провинциях тоже было неспокойно. А чего еще можно было ожидать? Одни из священнослужителей опасались ловушки, других раздирало желание увидеть Ахетатон, столицу царя-еретика. Они верили, что этот город был создан самим Апопом до того, как его пронзило копье Сета, и что в нем царят порок и сумасшествие. Но они боялись нарушить обязательства перед народом. То ли набравшись смелости, то ли не в силах превозмочь любопытство, жрецы наконец стали собираться в путь с торжественной медлительностью, как и требовали обстоятельства. Почти все священнослужители отправились на кораблях с писарями. И пока они собирались, прошел целый месяц.

Уадх Менех, тайно надлежащим образом проинструктированный Сменхкарой, выбрал из священнослужителей тех, кто будет поселен в Зале для посетителей, всего их было двенадцать человек. Остальные тридцать были размещены с согласия Панезия в комнатах писарей при храмовом комплексе Атона. Панезий сиял от удовольствия, так как он выступал в роли великого устроителя национального примирения.

По совету Аа-Седхема Сменхкара отправился на собрание всех этих коротко остриженных голов и даже предоставил им большой зал дворца. Начались крики: прибывшие хотели посовещаться подальше от нескромных ушей и предпочли бы собраться в одном из помещений для писарей в храме.

Все эти перемещения проходили без особых столкновений. Распорядитель тем временем оказался в затруднительном положении из-за Нефертепа, который вышел из себя, узнав о начавшихся работах по постройке храма Атона в Мемфисе.

— Это провокация? — спросил он Панезия, как только оказался с ним наедине.

— Брат, мы хотим гармонично настроить небесные арфы.

Чтобы защитить свои тылы, Сменхкара решил поговорить с Хоремхебом, Нахтмином и Анюмесом, главой восточных гарнизонов. В присутствии Тхуту и Майи он торжественно объявил о предоставлении средств для армии и, в частности, для усиления конницы.

— Господин Ай знает об этом? — спросил Нахтмин, намекая на тот факт, что Ай был официально назначен командиром конницы.

— Нет. Я собираюсь реорганизовать конные войска, — лаконично ответил Сменхкара.

В это же время рабочие и скульпторы выбивались из сил, сооружая огромный зал для гипотетической коронации в Ахетатоне. Сменхкара посетил строительство накануне. Разве мог кто-нибудь представить, что это было всего лишь средство давления на священнослужителей?

Тем не менее он решил послать Майю и главного дворцового интенданта в Фивы осмотреть постройки, в которых будут принимать царя, царевен и их большую свиту в случае, если бы Панезий побудил жрецов покаяться. Сообщили, что Хумос, верховный жрец храма Амона в Фивах, только что сошел на берег в Ахетатоне.

Один день понадобился посланникам, чтобы убедиться в том, что бывшая царская резиденция Аменхотепа Третьего достойна нового царя и не слишком пострадала за пятнадцать лет забвения. Конечно, бывшие царские слуги, да и просто воры, завладели значительной частью имущества, которое не было перевезено в Ахетатон, но это не имело большого значения. Следуя инструкциям Сменхкары, Майя решал, какие из зданий могут стать Царским дворцом, Царским домом и Дворцом царевен. Будущий царь намеревался разделить свою резиденцию и дворец, как было при его брате и к чему он привык. Было бы верхом неприличия, если бы Аа-Седхем по утрам сталкивался с царицей в коридорах. Главному интенданту было дано задание подготовиться к возможному переезду.

Сменхкара слушал отчет Майи как военачальник, принимающий доклад разведчиков об укреплениях города, который он собирался осаждать.

Временами ему удавалось совладать с подозрениями и страхами, и тогда он ощущал уверенность, начинал надеяться на лучшее. Коронация ознаменовала бы наконец возрождение царской власти, опирающейся на два столпа: священнослужителей и армию. Да, он стал бы достойным преемником своего брата.

Меритатон встревоженно следила за всеми перипетиями не только потому, что приближалась дата вероятного разрыва с Неферхеру, — кроме того ей казалось, что будущий царь плавает в водах, кишащих крокодилами и бегемотами.

«Возможно ли, — думала она, — чтобы отравители вдруг все исчезли?» Пентью был в конечном счете только орудием злых сил, которые, конечно, не испарятся сразу же, словно под воздействием заклинания.

Некоторые сплетни кормилиц, которые передавал слуга из Царского дома, заставили ее задуматься. Приближенный к телу царя действительно очень хорошо заботился о своем господине — он даже спал с ним.

В это время вновь объявился ее дед Ай.

Сменхкара узнал о прибытии Ая в Ахетатон от Аа-Седхема как раз когда главный повар принес ему на завтрак стакан миндального молока, булочку с медом и свежие абрикосы. Это было утро того дня, когда жрецы повторно собрались в зале для писарей, расположенном рядом с храмом.

Аа-Седхем считал, что ему удается обманывать окружающих, так как он никогда не демонстрировал свою интимную близость с будущим монархом. Поэтому его присутствие утром в апартаментах царя было исключено. При Хранителе гардероба и слугах он выказывал все требуемые обычаем знаки уважения.

— Божественный повелитель! — воскликнул он. — Я счел нужным сообщить тебе, что в царском дворце присутствует высокий гость.

Лишь один человек, не принадлежащий к правящей династии, имел покои во дворце. Сменхкара нахмурил брови и вопросительно посмотрел на Аа-Седхема, который беспристрастно добавил:

— Речь идет о господине Ае.

Старый шакал не смог оставаться в стороне от дел царства, особенно в такой ответственный момент, как назначение нового царя и выбор места его коронации. Оставалось узнать, каковы были его намерения теперь, когда в Царском совете он остался в меньшинстве.

— Я хочу, чтобы мне сообщали о каждом его шаге, — заявил встревоженный Сменхкара.

— Он сейчас во Дворце царевен, — поспешил сообщить Аа-Седхем, предугадав решение своего повелителя.

Сменхкара кивнул, встал и начал совершать омовение, чтобы как можно раньше попасть в свой кабинет. Тхуту в спешке прибежал туда — ему уже сообщили о прибытии Ая.

— Мы его заставим отказаться от царских апартаментов, божественный повелитель?

— Конечно нет. Он — отец умершей царицы и дед будущей царицы, — ответил Сменхкара. — Собери Царский совет, Ая следует исключить из него. Пусть это будет сделано до конца дня.

Открытый конфликт ничего хорошего не мог принести. Следовало вырвать когти у старого шакала.

Перед тем как встретиться с дедом, Меритатон придала своему лицу одно из любимых выражений матери — одновременно приветливое, высокомерное и огорченное. Она приказала поставить на террасе одно напротив другого два кресла, подальше от нескромных ушей.

Ее встречи с Аем были эпизодическими, а взаимоотношения поверхностными, так же как и у ее сестер. Все сводилось к банальным визитам вежливости во время праздников и траура. При этом трем возможным царицам вручались подходящие случаю подарки, например, одинаковые серьги, горшочки с нардом, зеркала. Но никогда не было личных встреч и ни малейшего намека на отеческую нежность.

А после ужасного признания Пентью она одна знала, что сделал Ай, — это он организовал отравление Эхнатона. А такие поступки отнюдь не способствуют возникновению и укреплению привязанности.

Он прибыл в сопровождении двух носильщиков опахал. Это была царская привилегия, но пока никто не осмелился ее оспорить. Ай остановился у дверей вместе со своим секретарем и двумя вооруженными охранниками.

— Девочка моя! — произнес он, обняв будущую царицу за плечи, когда они уже вышли на террасу. — Моя печаль безгранична. К моим страданиям добавляется еще и осознание того, что тебе приходится переживать в эти ужасные дни.

«Семнадцать дней испытывать удвоенную печаль! Это, пожалуй, многовато», — подумала Меритатон, которой была понятна цель визита ее деда. Она пригласила его сесть.

— Мой любимый дедушка, твое сострадание — как чудодейственный бальзам!

— Это забота о нашем будущем заставила меня покинуть свое убежище в Ахмине, — продолжил Ай, беря руки Меритатон в свои. — О, как же страдает душа твоей матери-царицы оттого, что ты выходишь замуж за такого недостойного человека!

Она чуть заметно вскинула брови. Он что, пришел, чтобы помешать их браку? Что же он может предложить взамен? Целая гамма противоречивых чувств и мыслей нахлынула на нее и стала кружиться, как скопления травы и корней на Великой Реке во время паводка. Но даже сила потока не способна разорвать эти ничтожные переплетения трав, и после беспорядочных кружений их прибивает к прибрежным зарослям.

— И чем же он недостоин? — спокойно спросила она.

— Мерит! — воскликнул он взволнованно. — Этот человек — опасный интриган! Убийца! Он отравил твою мать, я знаю это! Вдобавок ко всем своим преступлениям он собирается беспрекословно подчиниться требованиям жрецов, которых отвергал твой отец. Он намеревается сделать центром царства Фивы! Ахетатон опустеет из-за него! Он хочет отказаться от культа Атона! Неужели тебе не ясны его намерения?

Меритатон смотрела на него, не говоря ни слова, как если бы она размышляла о том, что он сказал. На самом деле она пыталась разгадать планы своего деда. Верил ли он, что ему удастся обмануть ее, обвиняя Сменхкару? Она не спешила открывать ему то, что услышала от Пентью; это лишь подвергло бы ее собственную жизнь опасности. У нее закружилась голова: в каком же змеином гнезде ей приходилось сражаться! Опасаться быть отравленной или убитой своим собственным дедом!

— Я знаю, у тебя благородная душа, девочка моя, ты достойная дочь своей матери. Ты не можешь представить черноту души Сменхкары. Но я пришел открыть тебе глаза. На тебе лежит огромная ответственность за царство, ты наследница своего отца, и власть принадлежит тебе в силу твоей благородной крови.

— Ты действительно думаешь, что он отравил мою мать?

— Я знаю это! — резко ответил Ай.

Меритатон еле сдерживалась. Вот уже много дней она испытывала страшную усталость от людей. Но это не относилось к Неферхеру.

— И что ты предлагаешь? — спросила она, внешне все еще оставаясь спокойной.

— Откажись выходить за него замуж! По тем причинам, о которых я сказал. Я смогу убедить Царский совет лишить его права наследования трона.

Он принимает ее за дурочку? Уже ничего нельзя было повернуть назад. Меритатон знала, каков состав Совета, и удивлялась, почему Сменхкара до сих пор не выгнал интригана.

— Но кто тогда будет преемником моего отца?

Ай пристально смотрел на нее. Его глаза пылали огнем.

— Разве ты не понимаешь, девочка моя? Нужен опытный человек, человек, действительно обладающий властью.

Так вот оно что — он сам хотел заполучить трон.

— Кого ты предлагаешь? — спросила она.

— А ты как думаешь?

— Себя?

Ай согласно кивнул.

— Себя.

Он снова взял ее за руки.

— Это единственный способ сохранить наследство твоего отца!

— Царство, которое он нам оставил, находится в довольно плачевном состоянии.

— Вот именно! Последние несколько лет власть была в грязных руках этого негодяя, который заявляет, что он наследник Эхнатона. Сменхкара только ускорит крах царства! Ты не можешь позволить ему сделать это!

Значит, она должна выйти замуж за своего деда для того, чтобы он мог законно наследовать трон. Ай ждал ответа; она не торопилась, выжидала.

— Но все равно необходимо найти общий язык со жрецами…

— Да, но не идти у них на поводу. Только сильный человек сможет добиться примирения и сделать это так, чтобы это не казалось трусливой уступкой.

Она с огромным трудом продолжала играть свою роль. Меритатон снова вспомнила признания Пентью в царском кабинете: Сменхкара был невиновен в преступлениях, в которых его обвинял Ай. Неужели она позволит, чтобы этот беззлобный молодой человек пал жертвой махинаций старика, сходящего с ума по власти? И для чего? Священнослужители и армия в любом случае окажутся в выигрыше. Ай был бы вынужден, так же как и Сменхкара, отказаться от культа Атона и оставить Ахетатон.

Но, в отличие от Ая, Сменхкара был невиновен.

На террасе появилась Макетатон, узнавшая о беседе своей сестры с дедом. Меритатон быстро сказала ей, что они увидятся позже.

— Надо действовать быстро! — повелительным тоном заявил Ай. — Ты должна сегодня же принять решение. А после этого Царский совет будет у меня в руках.

— Мне надо подумать, — уклончиво ответила Меритатон.

— Нет! — воскликнул Ай. — Я хочу, чтобы ты решила немедленно!

Выходит, что только она была в состоянии остановить ужасное колесо войны, которое запустил Ай.

— Отец, я считаю, что ты ошибаешься, считая Сменхкару преступником, — сказала Меритатон, глядя прямо в глаза своему деду.

— Что? — он был ошеломлен. — Ты сомневаешься в моих словах?

— Я собственными ушами слышала рассказ Пентью о заговорах, которые привели к отравлению моих отца и матери! — громко заявила она. — Это ты отравил моего отца!

— Что ты такое говоришь?

Он смотрел на нее с открывшимся от удивления и испуга ртом. Как шакал, готовящийся проглотить кролика и обнаруживший вдруг за спиной своей добычи кобру.

— Именно то, что ты только что услышал, — твердо сказала Меритатон. Ее лицо было искажено гневом.

— Ложь! — крикнул он. — Ты все придумала! Ты одержима Апопом! Ты не можешь это доказать! Пентью умер!

Значит, он не знал о воскрешении бывшего лекаря.

— Нет! — резко выдохнула она. — Пентью не умер.

Он недоверчиво смотрел на нее. Самый опасный свидетель его преступлений жив? Стена молчания выросла между старым честолюбивым вельможей и его внучкой.

— Но ведь Сменхкара отравил его! — воскликнул Ай.

— Нет, — возразила Меритатон. Теперь у нее был взгляд, как у Нехбут, богини-ястреба, чья голова возвышалась на всех коронах всех египетских фараонов. — Они пили один и тот же напиток. Хочешь, я попрошу его прийти, чтобы ты увидел его своими глазами?

Ай резко встал и покинул террасу. Носильщики опахал, ожидавшие его у дверей, поспешили за ним.

Меритатон осталась одна. Она сидела на террасе и смотрела на Великую Реку и рыбацкую лодку, которая неторопливо скользила по ней. В небе кружили коршуны.

Теперь Ай знал, что внучка была в курсе его преступных деяний. Он навсегда стал ее врагом.

Немного позже Уадх Менех попросил Меритатон о встрече. Он был растерян.

— Что же произошло, госпожа? Твой дед ушел в неописуемом гневе. Я хотел ему вручить вот этот рескрипт, но он прогнал меня, словно слугу, — обиженно произнес он.

— Где он?

— Он сел на носилки и отправился к своему кораблю.

Она кивнула и взяла рескрипт из рук Уадха Менеха, достала его из футляра и прочитала. Только сейчас она все поняла.

— Отнеси это на корабль, — приказала она. — Нет, пусть это сделает простой писарь.

Уадх Менех вытаращил глаза при мысли о таком оскорблении.

— Мой дед больше не является членом Царского совета, — объяснила она.

Уадх Менех стоял, выпятив нижнюю губу, и, казалось, не понимал, что она ему говорила.

Утомленная царевна медленно встала и в сопровождении своей главной служанки отправилась в Царский дом, чтобы рассказать Сменхкаре о, без сомнения, последнем разговоре со своим дедом.

 

Архивные документы

Совещание жрецов закончилось раньше, чем ожидалось: на четвертый день, ближе к вечеру они назначили трех делегатов для представления своих решений августейшему принцу Сменхкаре: это были Хумос, Нефертеп и Панезий. Их решения были сформулированы в трех пунктах петиции, которые были торжественно озвучены Панезием в царском кабинете в присутствии Тхуту, Майи, Нахтмина, Аа-Седхема и Уадха Менеха. Хоремхеба найти не смогли.

Из первого пункта следовало, что великие жрецы искренне рады восшествию принца на трон его брата, молились и совершали жертвенные возлияния богам за процветание царствования Эхнеферура, возлюбленного Неферхеперура, выбор божественного имени которого являлся счастливым предзнаменованием.

Во втором пункте выражались их пожелания, чтобы церемонии царского бракосочетания и коронации состоялись в столице царства — Фивах, согласно древней традиции.

Третий пункт касался доли жрецов от военной добычи. Почтенные священнослужители хотели, чтобы их часть составляла Десятую долю от общей добычи.

Кроме того, не могло быть и речи о строительстве храма Атона в Мемфисе и храма Амона в Ахетатоне.

Панезий отвесил глубокий поклон Сменхкаре и вручил свиток Тхуту, который, в свою очередь, передал его Сменхкаре. Будущий царь пробежал глазами написанное и отдал свиток Первому писарю.

Молчаливый и нахмуренный Тутанхатон ловил каждое слово.

Первый слуга Атона, таким образом, выполнил свою миссию: в обмен на коронацию в Фивах Ахетатон оставался неприкосновенным, ни о какой постройке храма Амона в этом городе не могло быть и речи. Здесь властвовал Атон: можно было стереть его изображение с царского знамени, но он все равно оставался единственным богом.

Лица всех присутствующих выражали удовлетворение.

Но ни у какой мумии в мире не было таких остекленевших, ничего не выражающих глаз, какие в этот момент были у Сменхкары, несмотря на его улыбку. Он усиленно избегал смотреть в глаза Хумосу и Нефертепу, двум отравителям Эхнатона. И Нефертити.

Раздался его замогильный голос. Сменхкара заявил, что его сердце также радуется решениям верховных жрецов царства, но что третий пункт должны обсудить делегаты от священнослужителей с Казначеем и Царским советником Майей.

Три верховных жреца снова поклонились. Тхуту объявил, что согласно воле принца церемонии состоятся в Фивах через восемь дней; главным будет Хумос. Это был для него настоящий реванш, он просто сиял. Верховные жрецы удалились, чтобы присоединиться к своим соратникам.

В этот же вечер Панезий организовал банкет в честь сорока двух верховных жрецов. Он обходился без писаря, который должен был доложить Сменхкаре об окончательном решении: оно было нелегким. Нефертеп просил разрушить храм Атона в своем городе и построить храм Пта в Ахетатоне. Панезий считал, что эти два требования не так уж важны ввиду большой победы, которую они одержали, обязав принца короноваться в Фивах. В конце концов Хумос согласился с этим доводом: главным было то, что трон возвращался под покровительство Амона.

Сменхкара продиктовал для Меритатон краткое содержание этих договоренностей, а затем пригласил Тхуту, Майю, Аа-Седхема и Уадха Менеха на ужин. Главный распорядитель казался таким же растерянным, как и его господин, но ему не удавалось это скрывать.

Во время десерта Тутанхатон, который сидел по правую руку от своего брата, наклонился к нему и спросил вполголоса:

— Кто выиграл? Они или мы?

— Наверняка они. Но в конечном счете и мы тоже.

— Значит, наш брат ошибался?

— Нет. Это я ошибался, поддерживая его.

— Почему?

— Потому что главное — это сохранить трон.

Юный принц задумался над этими противоречивыми словами, потом обнял своего брата и дал знак Первому слуге, что хочет уйти. День был изматывающим.

Сменхкара также ушел рано. Аа-Седхем присоединился к нему.

— Я устал.

— Но ведь все повернулось к лучшему, мой царь, — заметил Аа-Седхем. — Панезию удались переговоры. Ай потерпел поражение благодаря Меритатон, которая отныне принадлежит тебе. Твоя корона засияет на Двух Землях. После этих бурь солнце будет освещать твое царствование тысячи тысяч лет.

— Аа-Седхем, о каком триумфе может идти речь, если выигравшего возводит на престол убийца его брата?

Лекарь молчал.

— Видел ли ты то, что видел я? — снова начал Сменхкара. — Видел ли ты банду убийц, собравшихся у меня в кабинете? Помимо Хумоса и Нефертепа, отравивших царя и собиравшихся то же самое сделать со мной, там были их сообщники Майя и Тхуту, которые отправили на тот свет Нефертити, а теперь только и ждут возможности добраться до меня! В этом сборище убийц не хватало только Пентью!

— Пентью? — удивился Аа-Седхем, так как его господин ничего не рассказал об откровениях бывшего царского лекаря.

— Он был с ними заодно, — уклончиво сказал Сменхкара. — И он снова станет их сообщником, как только представится такая возможность.

— О мой царь и повелитель, мой возлюбленный, огонь победы очистит тебя от этого бесчестья.

Но Сменхкара оставался все таким же хмурым. Он был полон подозрений насчет Тхуту. Править царством с двуличным советником ему казалось хуже самоубийства. Он не прекращал говорить себе: поразительная преданность Тхуту, которую он проявлял во время его короткой опалы, объяснялась тем, что он знал о преступном заговоре. Тут же он принялся вслух возражать сам себе:

— Если бы он сообщал моему брату о докладах, которые получал! Если бы только он предупреждал об этом меня, когда я был регентом, ничего бы не случилось! Мой брат был бы жив! И нам не нужно было бы покидать Ахетатон. И я не должен был бы договариваться с отравителями и подлыми жрецами.

Аа-Седхем пораженно наблюдал за этим неистовым приступом подозрительности.

— Мой царь, мой господин, спокойная вода является более правдивым зеркалом, чем вода, потревоженная ветрами страсти.

— Почему возвратился Ай? — резко воскликнул Сменхкара, как будто не слышал увещеваний Аа-Седхема. — Вот уже три недели, как он ходит каждый день в Северный дворец, чтобы якобы наблюдать за подготовкой к погребению дочери. Там он принимает каких-то людей. Он готовит удар! Я тебе точно говорю! Наверняка Ай попытается сделать Тхуту своим союзником теперь, когда он стал моим советником. Я должен избавиться от Тхуту! Я должен представить ему доказательство нарушения его служебного долга.

Лекарь сделал очевидный вывод: яд гнева и подозрения отравлял будущего царя. Унижения тоже могут застать врасплох.

— Мой господин! — вскричал Аа-Седхем. — Тхуту будет необходим тебе, когда ты станешь царствовать! Не создавай себе еще одного врага, только если ты не намерен убить его!

Сменхкара молчал.

— Ни в коем случае, мой повелитель, — продолжал Аа-Седхем, — ты не должен обнаруживать свои подозрения. Не надо ничего ему доказывать. Прикажи убить его, пока он не переметнулся на сторону врагов и не ужалил тебя подобно скорпиону. Но время еще не пришло.

Взгляд Сменхкары был почти безумным.

— Сначала мне нужны доказательства, — настаивал он. — Я хочу его запутать. Отведи меня в Архив. Знаешь ли ты, где находятся доклады, которые он перехватил?

— Знаю. Но не можем же мы пойти туда ночью…

— Можем, — возразил Сменхкара. — Я знаю, как незамеченными добраться до зала Архивов.

— И как же? — спросил ошеломленный Аа-Седхем.

— Следуй за мной.

Сменхкара открыл сундучок из эбенового дерева, который стоял на низком столике, выбрал из большого количества ключей один, схватил лампу и, мягко шагая, подошел к двери. На лестнице храпели стражники. Волчьей поступью они вдвоем спустились по лестнице.

Аа-Седхем пытался скрывать свое удивление. Они шли по темным и пустынным помещениям Царского дома по пути, известному только проводнику. Им в ноздри ударил запах соусов и холодного мяса — они оказались в кухне, пустынной в этот час. Сменхкара пересек два зала, обогнул в третьем говяжью тушу, которая свисала с крюка, и направился к нише в стене. Ниша была высотой меньше человеческого роста. При свете лампы, которую держал Аа-Седхем, Сменхкара отодвинул кучу горшков, стоявших в глубине ниши, и вставил ключ в замок. Он несколько раз повернул ключ в замочной скважине, и с ужасным скрипом дверь поддалась. Они открыли ее. Она вела на лестницу, куда без колебаний направился Сменхкара. Очевидно, эти места ему были хорошо знакомы. Лекарь шел за ним.

Сандалии скользили по пыльным ступеням. Двое мужчин дошли До подземного коридора, который уходил в темноту и вправо, и влево. Крысы разбегались, испуганные светом и присутствием людей. Сменхкара поднял лампу, чтобы осветить гипсовую стену, которую не заметил Аа-Седхем. Теперь стали видны письмена. Это был план с указаниями, написанными торопливым почерком. Сменхкара ткнул пальцем в какую-то точку, наклонился, что-то разглядывая, затем пошел направо. Глотая слюну, Аа-Седхем поглаживал кинжал, который носил на поясе. Но если перед ними окажется черная заостренная морда Анубиса, что сможет сделать кинжал?

Они медленно продвигались по коридору. Как казалось лекарю, они шли бесконечно долго. Время от времени они проходили мимо дверей в стенах туннеля. Аа-Седхем заметил пометки над дверями, сделанные все тем же торопливым почерком. Он даже прочитал одну: «Дворец Атона». Вскоре Сменхкара остановился перед дверью и открыл ее.

— Вот мы и пришли.

Они взобрались по лестнице и проникли в просторный зал. Несмотря на кромешную тьму, царящую вокруг, Аа-Седхем узнал зал Архивов.

— Знаешь ли ты, в какой комнате хранятся доклады?

— Я полагаю, что в четвертой, в которой находятся документы времен царствования, если только их не переложили в другое место.

Они миновали три двери и открыли четвертую.

Вдруг Сменхкара повернулся к Аа-Седхему и ошеломленно посмотрел на него. Он услышал стоны. Сменхкара приложил палец к губам.

Звуки доносились из соседней комнаты. Сменхкара приблизился к двери, нащупал ручку и резко потянул ее на себя.

На циновке на полу обнаженный мужчина занимался любовью с обнаженной женщиной. Ни Сменхкара, ни Аа-Седхем не знали этого мужчину, который с ужасом смотрел на них.

Женщина вскрикнула и выскользнула из его объятий. Теперь она смотрела на чужаков.

Это была Меритатон.

Казалось, прошла целая вечность.

Меритатон встала, надела платье и сандалии, сохраняя бесстрастное выражение лица. Неферхеру надел свою набедренную повязку.

Неферхеру и Аа-Седхем посмотрели друг на друга: оба были писарями, об этом свидетельствовали их бритые головы.

— Вот другие документы архивов, — произнес Сменхкара.

— Иди за мной, — сказала Меритатон Неферхеру.

Она уже была у двери, когда Сменхкара спросил у нее:

— Кто же он, божественная царевна?

Она взглянула на него, но ничего не ответила и вышла, сопровождаемая своим любовником, который держал лампу.

Сменхкара и Аа-Седхем остались одни.

— Давай все-таки разыщем эти документы, — сказал Сменхкара, как будто ничего не произошло.

 

Погребальный скандал

Пасар заснул поздно, после того как верховные жрецы отправились спать и слуги убрали столы и подмели зал. Он мало что слышал — много людей говорили одновременно. Уже в конце ужина он кое-что разобрал. Чей-то голос в Зале для посетителей произнес:

— В любом случае, он не доживет до старости, и у него нет сил противостоять ни этому крокодилу Аю, ни бегемоту Хоремхебу.

Послышался шум.

— Ай мне поклялся, что сдерет с него кожу…

Комнатка для белья была потаенным местом. Пасар жестоко страдал, не имея возможности увидеться с Анхесенпаатон. Он был занят тем, что шпионил за могущественными людьми, представлявшими злые силы, которые угрожали его хрупкому счастью. Пасар вспомнил, как Анхесенпаатон говорила, что уедет в Фивы, чтобы «понравиться верховным жрецам». Не будет больше прогулок на лодке. Вечное одиночество!

На рассвете он проснулся, вышел в сад, весь наполненный ароматами резеды, и отправился спать, расстроенный тем, что не услышал ничего интересного для царевен. Но все-таки он был обязан рассказать то, что услышал. В полдень, когда солнце пылало на золотом шпиле во дворе Царского дворца и как только закончились уроки письменности, он отправился к хорошо ему знакомым садам.

Там его ждала Анхесенпаатон, держа в руках корзину винограда и лепешки.

Сняв кожуру с золотистого плода манго, подарка высокопоставленного чиновника из Буэна, который передал кораблем целую корзину этих фруктов, Меритатон откусила от ароматной и сочной мякоти.

«Грудь кормилицы», — подумал Сменхкара, глядя на плод в руках своей будущей супруги.

Сок стекал по пальцам и подбородку Меритатон, она улыбаясь смотрела на Сменхкару, затем предложила ему угоститься фруктами, лежащими в алебастровой чаше на столе.

Сменхкара был озадачен. Когда он попросил свидания с царевной, он ожидал увидеть ее огорченной, даже раскаивающейся, а на самом деле не только лицо Меритатон выражало полнейшее удовлетворение, но и ее поведение было самым обычным.

— Ты нашел документы, которые искал? — спросила она, после того как вымыла пальцы и лицо в чаше, которую ей протянула служанка, и вытерлась куском тонкого полотна.

— Кто был этот человек?

— Почему я должна называть тебе его имя?

Он осознавал свое бессилие: по какому праву он требует признания?

— Каждый ест плоды, которые он хочет, — добавила она, снова улыбнувшись.

Он тут же предположил, что паутина сплетен, которая плотно опутывала весь дворец, выявила наличие нового фаворита в лице Аа-Седхема.

— Возможно, нужно будет присвоить ему более высокий ранг, — предположил Сменхкара.

Меритатон не так легко было обмануть — Сменхкара хотел знать имя ее любовника.

— Это произойдет, если он будет официально направлен в Фи вы следом за нами.

Он задумался над этим предложением.

— Это писарь.

— Это же очевидно!

— Мы можем его назначить Хранителем духов царицы.

— Над этим стоит подумать. Не всем же быть членами Царского совета.

Такое коварство вызвало у него еле уловимую улыбку.

— Значит, ты бы хотела сделать его членом Царского совета?

— Я не думаю, что у него достаточно знаний для этого.

Второе коварное замечание имело более глубокий смысл. Сменхкара невольно задумался: а был ли Аа-Седхем достаточно образован для того, чтобы принимать участие в решениях Царского совета? Не ослепило ли его желание ощущать рядом присутствие кого-то близкого, заседая в Царском совете?

Сменхкара вдруг осознал, что Меритатон рассуждает здраво. Продвижение Аа-Седхема было связано лишь с их тайными отношениями, но теперь этот человек имел чрезмерную власть. К счастью, до сих пор он давал только хорошие советы, по крайней мере, Сменхкаре так казалось.

— Скажи мне, когда захочешь присвоить ему титул Хранителя духов царицы.

Она согласно кивнула и посмотрела Сменхкаре в глаза.

— Нам нет смысла противоборствовать. Это сделает нас более слабыми, а мы и так недостаточно защищены, намного хуже, чем мои родители. Мою мать поддерживал дед Ай, и она использовала его поддержку, чтобы усилить позиции отца. По крайней мере, так было в первые годы их брака.

— Вот почему я хотел снова помириться со жрецами.

— Но жрецы не поддержат тебя, если возникнет конфликт. Пасар мало что слышал этой ночью, потому что все говорили в один голос. Но кое-что по поводу тебя он все-таки разобрал: «В любом случае он не доживет до старости, и у него нет сил противостоять ни этому крокодилу Аю, ни бегемоту Хоремхебу».

Сердце Сменхкары учащенно забилось. Вот, значит, как о нем говорили!

— Действительно, ведь Ай теперь настроен против тебя. И против меня.

Сменхкара сглотнул.

— Ты все-таки его внучка.

— Я открылась ему, сообщила все, что знаю про него. Теперь он, не колеблясь, уберет меня со своего пути ради достижения собственных целей.

— Ради трона?

Меритатон кивнула.

Он взял ее за руки.

— Нет, я ничему и никому не позволю встать между нами. Пусть твой Хранитель духов остается с тобой.

— У нас должны родиться дети, — сказала она. — И как можно скорее.

Сменхкара часто заморгал.

— По линии моего отца рождаются только девочки, — продолжала развивать свою мысль Меритатон.

У Сменхкары участилось сердцебиение. Они замолчали. До террасы донеслось рычание львов из зверинца.

— Ты беременна?

— Я должна буду забеременеть. Это нужно нам обоим.

Сменхкара резко выдохнул. Провел рукой по подбородку.

— Твой разум постоянно настороже, — наконец сказал он.

А он считал себя бдительным и осторожным! По сравнению с Меритатон он словно спал. Она даже свои удовольствия и материнские чувства подчиняла интересам династии.

— Как горько вино этих дней! — произнесла она.

«И ядовито», — подумал Сменхкара.

— Завтра мою мать доставят в горы, к ее супругу, — сказала Меритатон, положив свою руку на руку Сменхкары. — Постарайся облегчить мне это испытание.

Сменхкара согласно кивнул.

Внизу, в саду, Пасар запустил бумажного змея, напоминающего формой ястреба. Он доверил веревочку Анхесенпаатон. Двое детей смотрели на этого Хоруса из тростника и папируса, развевающегося под легким ветром, дующим с Великой Реки. Сменхкара и Меритатон тоже смотрели на него — сверху, как боги.

Процессия и охрана покинули Северный дворец утром, в восьмом часу, для того чтобы избежать задержек, как было на последнем погребении. Впереди, сразу за паланкином с саркофагом, шли Панезий и сопровождающие его жрецы. Семь всадников следовали друг за другом: Сменхкара, Ай, Тутанхатон, Хоремхеб, Тхуту, Майя и Аа-Седхем, распорядитель погребальной церемонии. Они двигались в сопровождении отряда царской стражи, который возглавляли Нахтмин и начальник отряда. Носильщики опахал и стражники шли за ними. Примерно сто плакальщиц находились между головой процессии и носилками царевен и Мутнезмут. Затем шли высокопоставленные чиновники. Они выстроились согласно занимаемому положению. В первом ряду шел Пентью. Загробное имущество везли на двенадцати тележках. Еще один отряд царской охраны замыкал процессию длиной в несколько сотен локтей. Две или три сотни людей, главным образом мужчины, составляли вторую процессию; среди них находились Неферхеру и Пасар, но они не были знакомы друг с другом. Неферхеру удивился, увидев в толпе единственного маленького мальчика, не считая нескольких юных писарей.

К месту назначения, к подножию красных гор, прибыли чуть раньше полудня. Как только миновали ограду царских гробниц, которую охраняла небольшая группа воинов, Сменхкара, царевны и Мутнезмут покинули носилки. По приказу распорядителя церемонии плакальщицы на время прекратили рыдать, чтобы можно было услышать очищающие молитвы Панезия.

Перед храмом Атона ждали жрецы, которые там жили. Они поднялись на рассвете.

Погребальный паланкин направился к ним. Его пронесли в храм между двумя статуями Атона, которые венчали портик.

По знаку Аа-Седхема десять носильщиков взяли саркофаг и поднялись с ним по ступеням, которые вели в большой зал храма, и опустили его на пьедестал. Двадцать четыре жреца расположились друг возле друга: они символизировали двенадцать дневных часов и столько же часов ночных. Служитель Ка находился среди них, у подножия саркофага.

Должны были вот-вот приступить к обрядам очищения.

Панезий повернулся лицом сначала к присутствующим, потом к саркофагу.

— Радуйся, властелин Двух Земель! Атон явился в этот мир, начинается рассвет твоей вечной жизни…

Сменхкара вскинул брови. Так обращались к царю, а Нефертити была только регентшей. Что это за уловки придумал Панезий? Почему он обращается к ней, как если бы она была мужчиной? Он окинул взглядом присутствующих и не смог понять выражений лиц ни Меритатон, ни Тхуту, ни других. Впрочем, все пребывали в замешательстве из-за того, что Меритатон и Сменхкара стояли рядом со своим злейшим врагом Аем. Тот бросал убийственные взгляды на Пентью, который имел наглость выжить. Ай также старался не смотреть на своего ближайшего соседа, еще одного предателя — Хоремхеба, его собственного зятя. Меритатон еле сдерживала себя, чтобы не плюнуть в лицо Пентью, убийце ее матери, а Пентью бросал враждебные взгляды на стоящего рядом с будущим царем своего преемника Аа-Седхема.

Писарь принес вазу, заполненную содой, часть которой он переложил в алебастровый кубок, чтобы поджечь ее. Раздался голос Панезия:

— Твоя сода — сода Атона, и наоборот, — говорил он в едком дыму, который раздувал ветер восточной пустыни. — Ты вознесешься к нему, твоему брату Атону. Ты чиста, ты чиста…

Это были молитвы погребального ритуала, обычные в Двух Землях, с той лишь разницей, что все имена богов были заменены на имя единственного бога Атона. Двое жрецов принесли вазы с камедью и фимиамом и сделали с ними то же самое, что и с содой. Благоухающие дымы стали стелиться над пустыней.

— Твои очищения — очищения Атона, и наоборот. Твой рот — рот молочного теленка в день, когда мать производит его на свет. Чист, чист Атон, властелин Ахетатона…

Тутанхатон догадывался, что он в последний раз присутствует на похоронах, проводимых согласно ритуалу культа Атона.

— Аромат, аромат благовоний заполняет твой рот, ты пробуешь его на вкус, глава божественного зала, о Атон…

Наконец Панезий погрузил кропило в чашу с ароматизированной водой и обрызгал ею саркофаг. Чтение молитв завершилось.

Аа-Седхем снова подал знак, и носильщики приблизились к саркофагу и окружили его, собираясь поднять, вынести из храма и отнести к гробнице. Когда они вышли наружу, толпа колыхнулась, все двинулись за саркофагом и писарями.

Когда Сменхкара и распорядители погребального ритуала подошли к гробнице, саркофаг уже был поставлен на низкий стол перед входом.

Строительный мусор устилал пол; было видно, что под самой кровлей внешняя стена повреждена. Внутренняя стена наверняка тоже была повреждена. Сменхкара был удивлен этим. Он спросил у Аа-Седхема, почему Нефертити не могут положить в другом склепе, ведь их было еще семь.

— Ее отец попросил Панезия, чтобы Нефертити покоилась возле своего супруга.

Это было благим намерением, но создавало трудности при погребении.

— А там достаточно места?

— Ай заставил увеличить гробницу, — прошептал Аа-Седхем.

— За чей счет?

— За свой.

Сменхкара не мог протестовать. Он совершенно не интересовался приготовлениями к похоронам: ни мумификацией, ни местом погребения Нефертити, — так как в храме Атона главным был Панезий. Но было недопустимо то, что Ай сам занялся подготовкой к погребению персоны царского рода, не спросив разрешения у представителей этого самого рода.

Наверху жрецы, которые образовывали до этих пор плотный полукруг, разошлись, и саркофаг предстал перед собравшимися во всей красе.

Меритатон оцепенела. У нее создалось впечатление, что ее саму мумифицировали. Она не могла отвести взгляда от роскошного, покрытого позолотой саркофага, который скрывал останки ее матери.

Все были поражены этим зрелищем, за исключением Ая, потому что все, кроме него, видели саркофаг в первый раз. Уадх Менех схватился за сердце.

На лбу маски Нефертити красовались изображения голов грифа и кобры, символов царской власти в Двух Землях, а также были изображены скрещенные руки, держащие скипетр и цеп. Подбородок был украшен заплетенной в косу бородой — еще одним символом царской власти.

Это был саркофаг царя, хотя Нефертити была только регентшей.

Скандал был невообразимым.

Тутанхатон поднял глаза на своего брата. Сменхкара бросил возмущенный взгляд на Аа-Седхема, который стоял с раскрытым ртом. Очевидно, он также не видел саркофага до этого момента. Он приказал жрецам остановиться. Возмущенный Ай резко повернулся к нему. Подскочил Панезий. Ход ритуала был нарушен. Взбешенный Сменхкара смотрел на Ая, который, в свою очередь, сверлил его горящим от ненависти взглядом шакала.

Мутнезмут еле слышно вскрикнула, этот крик был больше похож на икоту.

— Что происходит? — тихо спросила Анхесенпаатон у Меритатон.

Меритатон сжала ее руку, заставляя замолчать.

Растерявшийся Аа-Седхем вопросительно смотрел на Сменхкару. Каждое мгновение было тяжелее свинца. Невозможно было наложить запрет на погребение саркофага в гробнице. Это считалось кощунством из кощунств. И ничего не решало.

Меритатон подошла к Сменхкаре.

— Позволь поместить саркофаг в склеп, — выдохнула она ему в ухо.

После их последнего разговора он был уверен, что она его союзник. Возможно, единственный в мире. Сменхкара повернулся к Аа-Седхему и коротко приказал продолжить церемонию. Носильщики подняли саркофаг и, сдерживаясь, чтобы не вскрикивать от невыносимой тяжести, направились ко входу в гробницу. Панезий и шестеро жрецов шли за ними, их было плохо видно в клубах благовонного дыма.

Проход, по которому несли саркофаг в погребальную камеру, казался нескончаемым. Но вот наконец Нефертити присоединилась к своему супругу в глубинах горы. Носильщики загробного имущества принялись размещать ложа, кресла, сундуки, деревянные статуи служанок и слуг, вазы, приношения, пищу — на тот случай, если умершая захочет утолить голод. Аа-Седхем вошел в комнату, чтобы проследить за размещением загробного имущества, и понял, что, несмотря на расширение гробницы Аем, места было явно недостаточно: загробным имуществом Эхнатона и его супруги можно было обставить небольшой дворец. Огромный саркофаг из розового гранита, точно такой, как у Эхнатона, только с другими письменами, стоял рядом с саркофагом усопшего царя. Он был открыт в ожидании, когда в него положат мумию царицы и закроют каменной крышкой. Носильщики и жрецы теснились на остававшемся свободном пространстве, чуть ли не наступая друг на друга.

Аа-Седхем, рассматривая новую гробницу, радовался тому, что Сменхкара не вошел внутрь: на стене, возле которой стоял саркофаг, была фреска, изображающая Анубиса, который передавал ключ жизни умершей, одетой в белое платье, увенчанной триадой и с бородой. Ай потратил целое состояние на эту мистификацию.

Меритатон взяла из рук служанки горшок с землей с берегов Великой Реки и вклинилась в толпу. Она ощущала удары ног плотно стоявших людей, ее окутал резкий запах пота, смешавшийся с ароматом благовоний. Она проскользнула к саркофагу и поставила свое приношение на ближайший стол. Зерна пшеницы, находящиеся в горшке, прорастут в следующем сезоне. Это было символом возрождения умершей для вечной жизни. Сестры последовали примеру Меритатон. Анхесенпаатон положила на маску венок из роз и жасмина, он зацепился за голову кобры. Царевны должны были покинуть гробницу, чтобы позволить носильщикам поставить огромный деревянный саркофаг в гранитный.

Ай прощался последним. Он положил букет лотосов рядом с той, которую он уже после смерти сделал царицей.

Выйдя наружу, Меритатон увидела, что Сменхкара разговаривает с Аа-Седхемом. О чем они говорили, она узнала позднее. На обратном пути царские охранники оттеснили Ая от членов царской семьи.

Он ехал верхом совсем один, позади плакальщиц, что не соответствовало его рангу.

 

Пощечина

Как только Сменхкара возвратился во дворец, разразилась гроза.

Он созвал всех: Тхуту, Аа-Седхема, Майю, Уадха Менеха, Пентью. Хоремхеб и его жена вернулись в свой дом в Ахетатоне.

Тутанхатон, Меритатон и Макетатон тоже явились на собрание. Другие царевны, в том числе и крайне расстроенная Анхесенпаатон, отправились во дворец, потому что было уже поздно. Собравшимся пришлось ощутить на себе вспышку царского гнева.

— Возможно ли, — воскликнул Сменхкара, — чтобы никто из вас ничего не знал об этом безумном и бессмысленном заговоре? Возможно ли, что мастера совершали эту мистификацию в течение многих недель, и никто из вас не замечал этого?

— Это возможно, мой царь, — ответил советник Тхуту, — и твои слова справедливы. Речь действительно идет о заговоре. Позавчера вместе с Аа-Седхемом я ходил в Северный дворец, чтобы узнать о ходе работ, но мог видеть только два первых саркофага. На них не было изображений ни грифа, ни кобры. В руках не было ни цепа, ни скипетра. На их месте были изображения лотоса и ростков пшеницы. И не было бороды. Что касается третьего саркофага, служитель Ка сказал мне, что мастера задержались с выполнением работ и что он будет готов вечером. Знаки царской власти, таким образом, были нанесены после нашего ухода, а может, в последнюю минуту. Мы даже представить не могли, какой перед нами разыграется спектакль. Мы потрясены этим.

Он говорил искренне, а выражение недоумения на лице оцепеневшего при виде саркофага Аа-Седхема не могло быть притворством.

Очевидность была жестокой: Ай тщательно подготовил план мести и поставил всех перед фактом.

Сменхкара сел.

— И у тебя не возникло ни малейшего подозрения, Тхуту?

— Нет, мой царь. Никто из слуг, находившихся в Северном дворце, мне ничего не сообщил. Возможно, они тоже не подозревали, что готовит Ай, потому что вход в зал, где происходило бальзамирование, был для них закрыт. Но я еще проверю это завтра.

— Майя?

— Мой царь, я тщательно проверил все расходы, сведения о которых мне предоставили служитель Ка и глава бальзамировщиков. Там не было никаких упоминаний о символах царской власти. За них заплатил кто-то другой.

Он явно не осмеливался произнести имя Ая.

— Пентью?

Сменхкара обратился к нему впервые после их нелицеприятного разговора.

— Я признаю, что должен был обратить внимание на одно упущение.

— Какое?

— Мне, как хранителю Архива, должны были предоставить тексты фресок из комнаты, которую вскрыл Ай. Я не сомневаюсь, что это были бы тексты, предназначенные для царского саркофага, и я обязательно обратил бы на это внимание. Но я решил, что задержка вызвана спешкой.

Сменхкара кивнул. Оплошность Пентью была простительной. Никто не ожидал такого удара. Но не слишком ли часто этот человек совершал оплошности?

— И все это время Панезий помогал скрывать совершаемое преступление.

— Ему хорошо заплатили за его неоценимые услуги, — четко произнес Тутанхатон.

Все взгляды обратились на маленького принца. Это было замечание зрелого человека. Сменхкара сдержал улыбку. Его брат был прав: Первый слуга Атона таким образом отыгрался на Сменхкаре. Он считал себя отвергнутым, ведь восстанавливались старые культы. Кроме того, для него было унизительным вести переговоры со жрецами. Поэтому он был доволен возможностью, предоставленной Аем, нанести оскорбление тем, кто одновременно лишил его могущества и использовал для своих целей.

— Желаю, чтобы все, причастные к этому заговору, были сурово наказаны.

— Они будут наказаны, мой царь, — ответил Аа-Седхем. — Кроме одного. Самого главного.

— Так как ремесленникам, которые сделали саркофаги, уже заплатили, — сказал Сменхкара, обращаясь к Майе, — я хочу, чтобы они были изгнаны из Ахетатона.

— Неужели это такое страшное преступление — представить мою мать царицей? — внезапно спросила Макетатон.

Вопрос и высокомерный тон, каким он был задан, произвели эффект, который вызывает падение крупного камня в гущу лягушек, квакающих в пруду. Проницательный разум мог ощутить бурные водовороты в молчании, которое последовало за этим. Сменхкара повернулся к царевне и спокойным тоном произнес:

— Если бы она была царицей, преступно было бы представить ее просто супругой царя. Но обратное тоже преступно.

— Если бы моя мать не умерла, — упорствовала Макетатон, — разве не стала бы она царицей? И разве не отцовская любовь вдохновила моего деда на этот поступок?

Меритатон понимала, что ее сестра повела себя дерзко, но ведь она не знала, что за всем этим крылось. Сменхкара взял себя в руки и ответил все так же спокойно:

— Отцовская любовь — одно из наиболее благородных чувств. Но почитание правды — это высшее чувство. Божественная справедливость стоит выше всего.

У Макетатон задрожали губы. Он уже приготовилась резко ответить Сменхкаре, но, окинув взглядом собравшихся, царевна не ощутила поддержки. Ни одного союзника! Она проглотила свое поражение, попрощалась со Сменхкарой и покинула царский кабинет. Из последних сил держась на ногах, Меритатон попросила Сменхкару отпустить и ее. Он встал и поцеловал ее в щеку.

— Ты хороший советчик, — сказал он и проводил ее до дверей, думая о том, что, несмотря на доброе отношение к нему, она бесстрастно предложила забеременеть от другого.

Было действительно поздно. Сменхкара дал знак Уадху Менеху, и тот распорядился быстро накрыть ужин для всех присутствующих.

Лотосы в бассейне, устроенном в саду, уже давно закрылись, соответственно пути Анубиса.

На следующий день после погребения своей сестры, в четыре часа пополудни Мутнезмут, жена Хоремхеба, пришла с визитом к своей племяннице и будущей царице Меритатон. Две женщины обнялись, поцеловались, а затем поплакали, как того требовали обстоятельства. Потом Меритатон увела тетю в сад. Они сели друг напротив друга в беседке на берегу Великой Реки, где было не так жарко. Две рабыни принесли блюдо с фигами и разрезанный арбуз, а также кувшин с яблочным соком.

— Скажи мне правду, — потребовала Мутнезмут, схватив свою племянницу за правую руку и с силой сжимая ее. — Мою сестру отравили?

— Отравили? Какое ужасное подозрение! Кто тебе сказал такое? И как я могу знать?

Меритатон мгновенно осознала опасность ситуации: если бы она рассказала Мутнезмут о признаниях Пентью, она нарушила бы хрупкое перемирие, которое позволяло осуществить коронацию без новых, возможно катастрофических, потрясений. Ведь Мутнезмут неизбежно расскажет об этом и мужу, и отцу. А уж они, в свою очередь, тут же обвинят Сменхкару в участии в отравлении царицы, или еще хуже: заявят, что он сам отравил Нефертити, чтобы захватить власть. Последствия этого были непредсказуемы.

Мутнезмут не сводила с Меритатон пристального взгляда. Царевна выдержала его и протянула гостье кубок с яблочным соком.

— Мой отец приходил ко мне, — сказала Мутнезмут. — Он потрясен. Он уверен, что это Сменхкара отравил мою сестру. И что тебе известно об этом.

В этот момент к ним подошла Макетатон. Она их увидела, стоя на террасе и, одолеваемая любопытством, решила присоединиться к ним. Девушка услышала последние слова своей тети. Она поцеловала ее и спросила:

— Что знает моя сестра?

Отчаяние завладело Меритатон.

— Ничего я не знаю! — заявила она.

— А что ты должна знать?

— Моя тетя сообщила мне о немыслимых подозрениях! Что Сменхкара отравил мою мать и я знаю об этом! Почему меня не обвинить еще и в том, что я сама отравила собственную мать! — воскликнула она, воздев руки к небу.

Выражение лица Макетатон сделалось ядовитым.

— А меня бы это не удивило, — желчно произнесла она. — Если бы она не умерла, он не стал бы царем.

Мутнезмут огорченно вскинула брови.

— Я сожалею, Макетатон, что ты услышала наш разговор.

— А я не сожалею! Мне никогда ничего не говорят в этом дворце! Я не люблю Сменхкару и никогда его не любила. Это только внешне он ласковый, а на самом деле он вероломное создание. Вчера он продемонстрировал, как ненавидит мою мать. Он взбешен оттого, что ей соорудили царский саркофаг и устроили царское погребение! Мой дед все сделал правильно! Она настоящая царица! А этот предатель — жалкий мангуст!

Слова протеста застряли в горле Меритатон. Она ничего не могла рассказать из того, что ей было известно.

Увидев трех женщин и решив, что там происходит что-то интересное, Анхесенпаатон оставила игры с Пасаром и тоже пришла в беседку.

— Сменхкара не убивал мою мать! — в этот момент горячо заявила Меритатон.

Анхесенпаатон вытаращила глаза.

— Естественно, ты не можешь сказать ничего другого, ведь он женится на тебе, и ты станешь царицей! — кричала Макетатон.

— Я знаю, кто на самом деле виновен, — глухо произнесла Меритатон.

— Ты с ним заодно! Ты сообщница этого убийцы! — продолжала кричать Макетатон.

Вне себя от гнева, Меритатон влепила ей сильную пощечину. Макетатон вскрикнула, гневно посмотрела на сестру, резко встала и, рыдая, покинула беседку. Мутнезмут хотела было броситься за ней.

— Мутнезмут! Останься здесь! — приказала Меритатон.

Мутнезмут, пораженная столь резким проявлением властности, повернулась к ней.

— Слушай меня внимательно, Мутнезмут, — грозно начала Меритатон. Ее голос звучал глухо. — Если моя мать и была отравлена, то не Сменхкарой. Спроси у своего мужа, кто виновен, потому что как раз он это знает. И не приходи больше ко мне с мешком отбросов.

Она встала и вышла из беседки, совершенно опустошенная этой бурей бешенства. Неслыханный поворот событий: теперь она и Сменхкара подозреваются в отравлении Нефертити. Таков был результат грязных махинаций шакала Ая, глупости гусыни Макетатон и наивности ослицы Мутнезмут. Опасность была очевидной: тем, кто стремился отнять трон у Сменхкары, было только на руку представить царя и царицу преступниками.

Теперь они были так же уязвимы, как горлицы на ветке под взглядами парящих в небесах ястребов.

Анхесенпаатон взяла ее за руку.

— Мерит, Мерит! Я с тобой…

Рыдания сотрясли Меритатон. Сестра обняла ее за талию.

А внизу Пасар продолжал запускать в небо летающего змея-Хоруса.

 

Позор

— Мне не терпится уехать в Фивы, — заявила Меритатон в кабинете Сменхкары через несколько минут после того, как объявили о ее приходе.

Как только вошла будущая супруга, Сменхкара отпустил Майю, Аа-Седхема и писарей, так как, лишь увидев выражение лица Меритатон, он интуитивно понял, какие бурные чувства ее одолевают.

— Мне не терпится, чтобы тебя поскорее короновали, — тут же добавила она.

Он был ошеломлен происходящим.

— Сядь. Что случилось?

Она рассказала ему о вспышке ненависти со стороны ее сестры. Сменхкара вытаращил глаза. Первая царская супруга влепила пощечину Второй! Чрезвычайный инцидент.

— Нас окружают шакалы, — подытожила Меритатон. — Ты сделал ошибку, оставив Пентью у себя на службе. Те, кто не знает правды, думают, что вы заодно. А те, кто знает, что произошло на самом деле, притворяются, что верят в эти домыслы.

Сменхкара кивнул и сказал:

— В изгнании Пентью был бы опаснее. А в случае новой атаки Ая придется заставить его публично признаться во всем.

Меритатон задумалась над этим аргументом, а затем произнесла:

— Ты должен знать: я буду счастлива отправиться в Фивы с тобой. Мои сестры, за исключением Анхесенпаатон, останутся здесь, в Ахетатоне. Я не хочу, чтобы на Анхесенпаатон продолжала оказывать влияние эта безумная Макетатон.

Сменхкара снова кивнул.

— Сделай Пасара учеником в школе писарей в Фивах.

Он улыбнулся, наклонился и взял руку Меритатон.

— Успокойся. Мы победим.

Меритатон расплакалась.

Необходимость противостоять махинаторам сблизила их. Они оказались связанными обстоятельствами. Он сжал ее руку. Меритатон немного успокоилась.

— А Хранитель духов царицы? — шутливо спросил он. — Скажи мне, когда ты хочешь объявить об этом назначении. Я жду твоего слова.

— Не сейчас. В Фивах, когда все уляжется.

Он погладил ее по голове. А ей показалось странным, что ее утешает мужчина, с которым у нее не было физической близости.

— Так когда же мы отправимся в Фивы? Мы не можем уехать туда раньше?

Сменхкара понял, что она не выдерживает больше царящей здесь атмосферы.

— Можем, если тебе этого так хочется.

— Завтра?

— Хорошо, — сказал он, вставая. — Я прикажу Тхуту подготовиться к путешествию.

Охваченная энтузиазмом, она обняла его.

День начался под знаком дисгармонии.

Примерно в трех днях пути от Ахетатона, в номе Оксиринк шесть человек торопились в городскую управу, в комнату, где вели учет налогов. Это были: главный приемщик, писарь, составлявший кадастр, еще один писарь, землевладелец, занимающийся разведением сернобыков, его писарь и интендант. Из-за жары все были обнажены по пояс.

В воздухе уже висела пыль, жужжали мухи, ощущался стойкий запах коровьего навоза. Кроме того, чувствовался и горький запах пота.

Землевладелец был недоволен. Приемщик его покорно слушал. Так как жалобщик был человеком знатного происхождения, ему следовало выказывать почтение.

— Подсчет площади моих земель неправильный, — заявил он категорично, глядя на писаря, сидящего перед ним.

Последний изучал папирус, лежавший у него на коленях.

— Площадь твоих полей составляет семь тысяч четыреста двадцать четыре квадратных локтя. Я вместе с моим помощником измерял и длину, и ширину. Девяносто пять локтей в длину, семьдесят семь в ширину. Ты должен бы знать размеры своих полей. Плюс еще треугольный участок земли в сто девять локтей.

— Интересно, какой локоть ты используешь?

— Как какой локоть? Обычный локоть, какой в номе Оксиринк все используют! Что за вопрос такой?

— Ты явился из Мемфиса в прошлом месяце, не правда ли? — ядовито спросил землевладелец.

Приемщик повернулся к своему писарю, догадываясь, что произошла путаница. Писарь, составлявший кадастр, вскинул брови:

— А при чем здесь это?

— А я тебе докажу, — ответил землевладелец. — Ты использовал локоть, обычный для Мемфиса, не правда ли?

— Конечно.

— А ты разве не знаешь, что его длина на одну двенадцатую меньше, чем длина, принятая в Ахетатоне? А ведь ном Оксиринк подчиняется Ахетатону.

Писарь был озадачен.

— Ты использовал длину локтя, принятую в Мемфисе? — растерянно спросил приемщик.

— Да… Я не знал.

— Согласно твоим расчетам, которые неверны… — снова начал землевладелец, но тут писарь гневно перебил его:

— Как это — неверны?

— Абсолютно неверны! — авторитетно заявил землевладелец. — Согласно моим подсчетам площадь моих земель составляет шесть тысяч восемьсот шесть квадратных локтей, а не семь тысяч триста пятнадцать, но это еще не все…

— Мы тебе уменьшим налог на одну двенадцатую, — сказал приемщик, чтобы избежать конфликта, эхо которого разнесется по всем окрестностям.

Несколько писарей, заинтересованных происходящим, показались в дверях.

— Это еще не все, — повторил землевладелец, поворачиваясь к своему писарю. — Вы неправильно подсчитали и площадь треугольного участка земли.

Писарь землевладельца приветливо улыбнулся.

— Длина каждой стороны этого треугольного участка земли, о котором идет речь, составляет девять локтей. Значит, площадь будет двадцать четыре с половиной локтя квадратных, а не сто девять.

— Что это за расчеты? — возмутился писарь кадастра.

— Как ты определяешь площадь треугольника? — спросил другой писарь.

— Я свожу ее приблизительно к площади описанного квадрата…

— Приблизительно?

— Этот писарь — ученик мастера геометрии Сетмоса из Мемфиса! — сказал землевладелец.

— Площадь треугольника равна половине площади фигуры с прямыми углами, чья ширина равна гипотенузе треугольника, — заявил писарь землевладельца. — Гипотенуза этого треугольника составляет семь локтей, следовательно, треугольник вписывается в квадрат площадью сорок девять квадратных локтей. А его половина и есть та площадь, которую я вам назвал: двадцать четыре с половиной квадратных локтя.

Приемщик совсем запутался.

— Идите работать! — крикнул он толпившимся у дверей писарям.

— Нам полезно это знать, — заявил один из них.

У писаря, составлявшего кадастр, вытянулось лицо.

— Значит, разница в мою пользу составляет восемьдесят четыре с половиной квадратных локтя.

— Какая головоломка! — проворчал приемщик. — Ладно, я уменьшаю налог на одну одиннадцатую часть.

— А обман? — возмущенно завопил землевладелец. — А расходы? Я был вынужден пригласить писаря из Мемфиса за свой счет.

— Чума на твою геометрию! — закричал приемщик, который понял, что придется заново все рассчитывать. — Одна десятая часть! Это мое последнее слово. Ты соглашаешься?

— Очень хорошо. Если это твое последнее слово, я поставлю в известность о ваших махинациях всех землевладельцев нома.

Жестокая месть! С этим надо было что-то делать.

— Чего ты хочешь? — спросил приемщик хрипло.

— Восьмая часть.

— Не может быть и речи. Это уж слишком! Могу допустить еще девятую. Девятая часть вместо двенадцатой — это и так много.

Землевладелец задумался или только сделал вид, что задумался.

— Хорошо, я не хочу твоей смерти. Значит, девятая часть.

Второй писарь принялся составлять акт о снижении налога.

Слышно было, как остальные писари издевательски посмеивались в соседних комнатах.

— Хранитель духов… — произнес он задумчиво, с легкой иронией.

А затем:

— Как ты думаешь, в Фивах есть подземелья?

— У меня будут собственные покои.

Она ни слова не сказала ему о намерениях иметь от него ребенка. Отношение женщины к своему любовнику меняется, как только оказывается, что цветок удовольствия способен породить плод. Меритатон теперь смотрела на Неферхеру как бы со стороны.

Она думала о наивных планах Пасара, о которых ей рассказывала Анхесенпаатон. Он намеревался увезти ее далеко-далеко и защищать ее, если она окажется в опасности. Меритатон повторила эти слова Неферхеру. Он на какое-то время задумался.

— У меня не хватит наглости похитить царицу, — наконец сказал он.

— А если бы я не была царицей?

— Тогда я бы тебя уже похитил.

Это, без сомнения, прозвучало глупо, но эти слова согрели ее душу.

— И куда бы ты меня увез?

— Ты что, думаешь, жить можно только в Ахетатоне или в Фивах?

— А куда бы мы отправились?

— В Лашиш. В Азор. В Библос. В Угарит…

— На восток? К хеттам? И что бы мы там делали?

— Разве я не писарь? Я бы переводил тексты для торговцев. В Большом Зеленом море есть острова.

Острова. Она слышала при дворе ее отца, как один путешественник рассказывал об этих таинственных землях, где у людей были желтые волосы. Желтые, как золото…

Меритатон вздохнула. Неферхеру обнял ее. Она испугалась самой себя, своих желаний. Не сегодня вечером. Она могла зачать. Неферхеру проявил настойчивость.

— Не в этот вечер, — сказала она, ласково гладя его по щеке.

Когда Меритатон вернулась во дворец, она увидела, что Макетатон шагает туда-сюда по залу, в который выходили двери покоев царевен. Сестры замерли, глядя друг на друга. Затем, пылая гневом, Макетатон вернулась в свою комнату.

Вот гадюка! Она, наверное, что-то заподозрила.

Ваза из чистого золота была украшена ляпис-лазурью и белыми переливающимися камнями. Царский подарок. Маху, начальник охраны Ахетатона и всего царства, поставил ее на стол перед собой. Он оставался бесстрастным.

— Скромное свидетельство уважения моего господина Ая, — сказал слащавый посланник, который и доставил эту вазу.

— Уважение твоего господина делает мне честь. Но на данный момент у меня нет тех сведений, которые он просит.

Посланец посмотрел на него, прищурив глаза.

— Но ты можешь их получить.

— Не думаю, что об этом кому-либо известно, но для того, чтобы угодить твоему господину, я поинтересуюсь.

— Было бы желательно, чтобы ты узнал об этом в ближайшие недели.

— Понадобится много недель. Царский двор начинает перебираться в Фивы.

Посланец покачал головой.

— Нужно будет подождать, пока жизнь снова войдет в свое русло, — сказал Маху.

Посланец взвесил мысленно все за и против, оценил возможности Маху.

— Было бы удивительно, если бы женская страсть слишком долго оставалась неутоленной, — с ядовитой улыбкой произнес посланник.

Маху взглянул на вазу и спросил:

— Надежны ли ваши источники?

— Более чем.

Маху согласно кивнул и встал, давая понять посетителю, что беседа закончена. Тот последовал его примеру, хитро улыбаясь. Маху смотрел на него снизу вверх, так как был маленького роста, а его поза говорила о том, что он уже готов подталкивать гостя к двери.

— Да будет насыщенным твой день, — сказал посетитель, — и Хорус пусть следит за тобой своим оком.

— Здоровья и процветания, — пожелал ему Маху в ответ, открывая дверь.

Не успел еще посланец дойти до лестницы, как Маху позвал охранника, который стоял перед дверью.

— Ты и Мутемнес, следуйте за этим человеком, куда бы он ни пошел. Я должен знать обо всех его встречах. Пусть еще двое следят за ним ночью. Смотрите мне, не соблазнитесь подкупом, — посоветовал он угрожающе. — И никому ни слова, никому! Вы меня слышите? За это вы отвечаете головой. За хорошую работу будете вознаграждены. Идите, следите за ним!

Он окинул комнату взглядом, взял полотенце, чтобы вытереть пот с лица, затем завернул вазу в полотенце и спустился по лестнице в сопровождении своего обычного эскорта.

Он шел в Царский дом.

 

Мерзавец

Скрип дерева по каменным плитам; грохот палет, на которые переезжающие погрузили наиболее тяжелые вещи из царского имущества: трон, кресла, столы, сундуки; прерывистое дыхание и крики старших мастеров звучали под высокими потолками Царского дома. Пыль и резкий запах пота и джута, которым были обернуты все вещи, висели в просторных комнатах. Тараканы, мыши, скорпионы и сколопендры, которым удалось ускользнуть от бдительных слуг, носились везде, заканчивая свое земное существование под старыми сандалиями интендантов. Главный дворцовый интендант, Смотритель мебели и их помощники, ответственные за транспортировку, беспокойно следили за этой суетой. Им помогала целая армия писарей. Двое из них стояли у дверей и отмечали на папирусе каждую вещицу, каждый сундук и каждый тюк, которые покидали дворец. Вооруженный пером и чернильницей, еще один писарь вносил в список номер каждого свертка. На выходе из дворца все свертки и тюки грузились на тележки, которые везли к кораблям. Все имущество должны были отправить на лодках вверх по Великой Реке до самых Фив под присмотром все тех же писарей и охраны. Все прекрасно знали, что на реке разбойничали пираты и что драгоценное царское имущество неизбежно вызвало бы у них приступ жадности. Кроме того, на каждой лодке было по пять вооруженных стражников, а на двух больших кораблях были размещены по сорок вооруженных до зубов воинов, готовых отразить возможную атаку пиратов.

— А статуи? — спросил главный интендант.

— Согласно воле принца статуи умерших царя и царицы останутся здесь.

Интендант кивнул головой.

— Архивы дворца?

— Их присоединят к общим архивам, пока царь не примет другого решения.

Спустился Маху, начальник охраны. Он направился к Уадху Менеху, который следил за ходом работ, и заявил:

— Я должен немедленно видеть царя.

Первый распорядитель моргнул.

— Это будет трудно сделать, он сейчас составляет список своих вещей, которые хочет взять в Фивы.

Четыре человека, тяжело дыша от усталости, тащили вниз по лестнице со второго этажа огромный ящик.

— Это очень важно, — сказал Маху.

Уадх Менех направился к лестнице. Спустя несколько мгновений он вернулся и пригласил Маху подняться. Сменхкара вместе со своим Хранителем гардероба рассматривал одежду и другие предметы туалета, разбросанные везде — на постели, на полу, на сундуках. Как только вошел посетитель, удивленный Сменхкара прервал свое занятие. Маху поклонился и попросил позволить ему побеседовать с будущим царем наедине. Сменхкара предложил ему выйти на террасу.

Не говоря ни слова, Маху вытащил завернутую в тряпицу вазу и поставил ее на край ограждения. Сменхкара взял ее в руки, внимательно изучил, а потом посмотрел на Маху.

— Красиво. Что это?

— Плата за выполнение тайного задания, которое я считаю бесчестным, мой царь.

— Кто ее предложил?

— Некий посланник, мой царь.

— Кто его к тебе направил?

— Я еще не знаю точно.

— Что за тайное задание?

— Следить за будущей царицей, мой царь.

Сменхкара удивленно вскинул брови.

— С какой целью?

— Я не осмеливаюсь сказать, мой царь.

— Я слушаю! — нетерпеливо произнес Сменхкара.

— Прости меня, мой царь, но задание состоит в том, чтобы узнать, есть ли у нее любовник, и если да, то выведать, кто он.

Лицо Сменхкары покраснело от гнева. Значит, уже его личная жизнь поставлена на карту. Его разыгрывают, как кусок свинины.

— И что ты сделал? — спросил он, когда к нему вернулось самообладание.

— Я притворился, что принимаю его предложение, мой царь, чтобы он не обратился к кому-либо другому, кого легче будет уговорить.

— Ты правильно сделал.

— Мой царь, еще я приказал своим людям следить за этим человеком днем и ночью и докладывать мне обо всех его действиях и о тех людях, которых он посетит в Ахетатоне.

— Очень хорошо.

— Итак, как только он ушел от меня, он отправился во Дворец царевен и попросил о встрече с царевной Макетатон от имени господина Ая.

Сменхкара сделал глубокий вдох.

Значит, вот оно что! Раз у него ничего не вышло с Меритатон, Ай пытается повлиять на Вторую царскую супругу. У него появилась еще одна цель: теперь он намеревался отомстить и Меритатон. Нет никакого сомнения в том, что в лице Макетатон он нашел преданного союзника.

Впервые Сменхкара задумался, не отдать ли распоряжение убить Ая. Этот старый шакал вел против него настоящую войну. Но почему он стремится узнать, есть ли у Меритатон любовник? Как он хочет использовать эти сведения? Какую роль в его планах по завоеванию трона могла играть супружеская измена царицы? Сменхкара смог предположить лишь одно: ребенка мужского пола, рожденного Меритатон, хотят признать незаконнорожденным. Но кто может это сделать? Ай больше не является членом Царского совета.

Сменхкара не находил удовлетворявшего его объяснения.

— Меня поразила одна деталь, мой царь, — снова заговорил Маху. — Я спросил у этого посланника, надежен ли источник информации. Он ответил мне, что эти сведения являются более чем точными, поэтому я сделал вывод, что некто очень близкий царице подло клевещет на нее.

Некто… Сменхкара даже знал кто: Макетатон.

Возможно, верность памяти матери так внезапно озлобила Вторую царскую супругу, настроив ее против Меритатон? Или же это была ревность, которая зрела в ее душе? Но как бы там ни было, только она могла рассказать Аю о любовной связи своей сестры.

Надо было бы следить за этой ядовитой маленькой мегерой, потому что она становилась опасной. Но были и другие срочные дела.

— Ты хорошо сделал, что вызвал доверие у этой крысы, — сказал Сменхкара. — Вскоре он появится вновь.

Маху был заинтригован и внимательно слушал.

— Ты ему скажешь тогда, что знаешь, кто любовник царевны.

У Маху округлились глаза.

— Но кто это, мой царь?

— Ты.

Маху открыл рот, но не смог издать ни звука.

— Я? — произнес он наконец.

— Ты, ты! Ты придумаешь какую-нибудь историю о том, как вошел в доверие к одинокой царевне и добился ее привязанности.

Маху захлопал ресницами.

— Таким образом, — подытожил Сменхкара, — мы будем знать, для чего это ему нужно.

Маху ненадолго задумался.

— Мой царь хитрее самого Тота! — наконец воскликнул он и засмеялся.

— Признайся в этом как можно быстрее. И я хочу, чтобы ты следовал вместе с двором в Фивы, — приказал Сменхкара.

— Да, мой царь.

Сменхкара посмотрел на вазу, которая сверкала на солнце.

— Возьми ее, она твоя, — сказал он, протягивая ее Маху.

— Но, мой царь…

— Возьми ее. Это награда за твою верность.

Маху поцеловал руки Сменхкары и ушел, сопровождаемый взглядом заинтригованного Хранителя гардероба.

Это была последняя ночь Меритатон во Дворце царевен в Ахетатоне. Она горела желанием видеть Неферхеру, но знала, что за ней следит Макетатон. Сменхкара рассказал ей о разговоре с Маху.

Значит, Макетатон была заодно с Аем.

Меритатон раздирали противоречивые чувства: она была вне себя от гнева и в то же время страстно желала увидеть своего любовника. Не в силах больше терпеть муки, она решила спуститься в сад.

Когда она попала в восточную часть сада, за деревьями мелькнула тень. Видела ли ее Меритатон? Как только появилась царевна, тень направилась ей навстречу, к густым зарослям туи. Меритатон и тень встретились там. Ночные хищные птицы несколько раз испуганно вскрикнули.

Третья тень отделилась от стены дворца и тоже направилась к зарослям туи. Этот человек держал в руках лампу и старался I рукой прикрыть ее свет. Но слабый свет позволял все же различить черты лица. Это была Макетатон.

Она добралась до деревьев и там перестала загораживать свет лампы.

Обнаженная Меритатон вскрикнула.

Можно было хорошо рассмотреть голого мужчину, который, казалось, задыхался от стыда. Он быстро спрятался в тень.

Выражение лица Макетатон было злым и торжествующим.

— Ха! — воскликнула Вторая царская супруга. — Я хотела знать, с кем ты путаешься, грязная шлюха! Я задержу этого мерзавца!

Она подняла лампу, чтобы рассмотреть лицо любовника Меритатон.

Два стражника появились из глубины сада.

В то же мгновение знакомый голос произнес:

— Этот мерзавец — я, Макетатон.

Она пронзительно вскрикнула.

Это был Сменхкара. Он со злостью вырвал лампу из рук Макетатон.

— Ты хотела задержать меня, змея? — спросил он со смехом и влепил хорошую пощечину незваной гостье. Уже вторую за этот день.

Она закричала и, ошалев от страха, задрожала всем телом. С вытаращенными от ужаса глазами она судорожно глотала слюну.

— Ты собираешься оклеветать перед Аем собственную сестру? — продолжал Сменхкара, приближаясь к шпионке. — С какой целью, ты, горшок с ядом?

Она снова вскрикнула, ожидая новой пощечины. Макетатон заикалась, ее лицо было перекошено от ужаса и унижения.

— Может быть, ты завидуешь ей из-за того, что она должна сесть на трон?

Теперь Макетатон задыхалась от бешенства, словно гиена, застигнутая на месте преступления.

— Возвращайся в свое логово, кладбищенская тварь! — бросил он ей.

Макетатон убежала, размахивая руками, как будто за ней гнались ночные демоны.

Сменхкара, смеясь, стал одеваться.

— Теперь нас оставят в покое. По крайней мере, на какое-то время. Я запрещу ей покидать дворец.

Стражники удивленно смотрели, как Макетатон бежала к дворцу.

— А сейчас я оставляю вас вдвоем, — сказал Сменхкара.

Он поднял лампу и осветил лицо другого мужчины, который до этого времени держался в тени. Это был остолбеневший Неферхеру.

— Мой царь… — пролепетал он.

— Как тебя зовут?

— Неферхеру, мой царь…

— Неферхеру, завтра ты последуешь за нами в Фивы. Я разберусь со стражей, — пообещал Сменхкара, покидая их и унося с собой лампу.

Увидев человека, которого они собрались арестовать, стражники ускорили шаги.

Сменхкара поднял лампу.

Узнав будущего царя, оба вскрикнули от ужаса и собрались было бежать.

— Идите сюда! — крикнул Сменхкара.

Дрожа от страха, стражники остановились.

— Приказываю вам не выпускать царевну Макетатон из дворца.

Меритатон и Неферхеру слышали этот приказ.

— Я не понимаю… — пролепетал Неферхеру.

— Трон, — кратко пояснила Меритатон. — Власть. Понимаешь?

Она была восхищена хитростью Сменхкары. Он догадался, что, прежде чем отправиться в подземелье через кухню, она встретится с любовником в саду. Сменхкара подстерег ее и предложил разыграть комедию.

Теперь, как он и сказал, Макетатон вышла из игры.

План Ая провалился с треском.

Но какова же была настоящая цель этого плана?

— Ну и жизнь! — воскликнул Сменхкара, обращаясь к Аа-Седхему после того, как вернулся в свои покои.

Он рассказал ему о происшедшем. Лекарь стал целовать ему руки.

— Теперь нужно найти способ сообщить Аю о его поражении.

— Ты прав. Мы это сделаем, как только приедем в Фивы.

Позднее, уже перед тем, как заснуть, Сменхкара думал о том, что Эхнатон каким-то образом сдерживал весь этот ад. А после его смерти вокруг так и кишели подонки.

 

Вино власти

Во всем Ахетатоне царило небывалое волнение. Официально объявили о перемещении трона в Фивы всего неделю назад: Тхуту приказал вывесить соответствующий указ у входа в городскую управу на столбе, предназначенном для царских уведомлений. Новость привела в замешательство тысячи придворных и служащих и еще несколько тысяч их близких. Только появление кометы могло бы наделать столько же шуму.

Никто не помнил ничего подобного. Они истощили свои мозги, но им не хватало воображения понять причину и следствие происходящего.

Прибывшие из провинции лет пятнадцать тому назад, эти люди считали, что на века обосновались под защитой власти Атона. Они создавали здесь собственные царства подобно второстепенным божествам, каковым бы ни было их состояние. Себя же они считали представителями высшего общества: они были близки к власти, и к какой власти! Той, что является воплощением Атона! Иными словами, они мнили себя частью божества, которое их озаряло.

А разве могло быть иначе? Им посчастливилось родиться в долине. Им достаточно было лишь вскинуть руку в повелевающем жесте, и их управляющие, слуги и рабы добывали из этой земли целые состояния, израсходовав на это всего лишь пару мешков семян. Их рабы спаривали животных и обеспечивали своих господ мясом, увеличивали их табуны. А их талантливые полководцы завоевывали чужие земли, откуда привозили небывалые трофеи.

Их жизнь была в высшей степени безмятежной. Конечно же, последние годы правления Эхнатона были отмечены военными поражениями на Востоке и Юге. Хетты и кушиты отняли у царства целые провинции. Но это были мелкие потери, поскольку каждому известно, что война — как шахматная партия: один раз выиграешь, потом проиграешь. Они также знали о том, что происходило на территориях обеих Земель. Говорили, что появились вооруженные банды, которые наводили ужас на целые провинции. Бунтовали гарнизоны. Чиновники убегали с выручкой. Но все это были мелочи заурядной жизни. Все знали, что, к сожалению, человек несовершенен, особенно если он выходец из низов.

Таким образом, невозмутимый цинизм заменял им реализм.

Впрочем, испокон веков мир состоял лишь из страхов и желаний, и в этом отношении жители Ахетатона ничем не отличались ни от своих предшественников, ни от своих последователей.

Они предпочитали наслаждаться сплетнями о супружеской жизни царской четы, о чем, кстати, шептались с большой осторожностью, опасаясь своей дерзости. В последнее время Эхнатон мало виделся с супругой и проводил время в чрезмерной близости со своим сводным братом Сменхкарой; он даже назначил его регентом. Царица жила одна в Северном дворце. Особой милостью она одарила Майю, Главного смотрителя дворца. Царь с регентом часто совершали ночные прогулки по реке на «Славе Атона» без женщин. И даже сам Панезий… Слова приобретают значение только благодаря взглядам и интонациям, с которыми они произносятся, так же как и согласные формируют слово только вместе с гласными.

Перенести столицу? Ну кто бы мог такое предположить? И зачем? Разве жители Ахетатона не процветали в этой империи хороших манер? Под сенью царской власти они возделывали новые земли и выращивали неведомые ранее сады: так, они ели яблоки, привезенные Хиксосами, еще не ставшие общедоступными; розовую гуаяву, завезенную из Куша; абрикосы неприлично изысканной формы, произраставшие на землях хеттов, и щелкали фисташки, привезенные оттуда же. Они строили изысканные дворцы — большие, двух- или даже трехэтажные сооружения, окруженные благоухающими в любое время года садами. Кстати, жители Фив и Мемфиса научились у них позволять себе роскошь содержать садовников. Ахетатонцы измеряли свои земли божественными локтями. Они вводили моду, которую спешили перенять жители провинций: окрашивали золотой пудрой ногти, носили короткие парики и тонкие льняные туники в складку. И кто же, как не они, научили жителей Фив использовать стульчики с дырами посредине, вместо того чтобы приседать на корточки над дыркой или горшком?

И конечно же, они пользовались неслыханной привилегией лицезреть царя, царицу и царевен на празднествах храма Атона, что было недоступно другим жителям страны, которым приходилось довольствоваться лишь ликами божеств с головами зверей.

По крайней мере, так было до смерти Эхнатона и его супруги. Но, ничего не зная о теперешних конфликтах в верхах, которые подтачивали авторитет власти, они надеялись, вернее, даже искренне верили, что с приходом нового царя жизнь наладится.

И вдруг такое огорчение! Кто бы мог подумать, что придется переезжать в Фивы, город торговцев, мужланов и разбогатевших крестьян, которые выпячивали брюхо и жрали чеснок и чьи жены носили длинные парики?

— Что же с нами будет? — вопрошал лучший мастер париков в Ахетатоне.

— И правда, что же с нами будет? — вторили ему маги и заклинатели, жившие за счет состоятельных людей Ахетатона.

Все знали, что богачи обожали парики и к тому же были излюбленной мишенью злых духов, потому что вызывали у других зависть.

Огорчались представители не только этих профессий: астрологи, торговцы цветами и специями, портные, водопроводчики, маникюрщики и педикюрщики, пивовары, бальзамировщики, краснодеревщики, продавцы кошенили для декоративной косметики и противозачаточной пасты, наемные музыканты, лекари, купальщики, ювелиры, поэты, писавшие на заказ, изготовители ароматических масел, владельцы кабаков волновались: последуют ли их клиенты за двором в Фивы? В таком случае необходимо было ехать вслед за ними. С меньшим волнением приняли новость женщины для развлечений: им нужно было захватить лишь ларец с косметикой и духами и несколько легких платьев.

Больше всех огорчались чиновники: в официальном сообщении Тхуту уточнял, что чиновники остаются в Ахетатоне. Не могло быть и речи об их переезде в Фивы.

Вопрос, который больше всего обсуждался в бесконечных дискуссиях состоятельными жителями Ахетатона на званых обедах: переезжать или не переезжать?

Дворцовая знать не сомневалась: немыслимо было оставаться здесь, жить в опустевшей столице. Они уже подготовились к переезду. Они поедут в Фивы хотя бы для того, чтобы присутствовать на церемонии коронации. Обустраиваться они начнут позже.

Кстати, на Великой Реке больше не было ни одного свободного корабля: все суда, достойные этого звания, были наняты придворными. Узнав о дате коронации, они отправили секретарей и писарей в Фивы, чтобы снять там лучшие дома, и приказали придать даже рыбацким лодкам надлежащий вид. Они надеялись ослепить провинциалов своей изысканностью.

Постепенно переезд превращался в настоящий праздник. Не распустил ли царский астролог слухи о том, что расположение Пяти Вращающихся Планет и сближение Сириуса с Юпитером предвещают безмятежное царствование?

Так же как и в городе, во всех трех дворцах царило волнение. Только самые старые слуги помнили нечто подобное. Тогда царь покинул Фивы, столицу царства своего отца, чтобы основать Ахетатон.

Анхесенпаатон была счастлива, потому что могла играть с Пасаром в комнатах, в которых никогда не бывала раньше. Предвидя сложности, связанные с переездом, Уадх Менех и Главный управляющий дворцом решили, что царевны возьмут с собой только личные вещи, а мебель они оставят — ее перевезут позже.

Во дворцах в Фивах было достаточно спальных мест и шкафов, чтобы обеспечить подобающий комфорт новым хозяевам.

Перед отъездом первый этаж Дворца царевен был почти пуст. Кормилицы трех младших царевен в расстроенных чувствах вместе со своими подопечными покинули дворец, чтобы временно устроиться на пришвартованном в тени судне. Все эти носильщики, сновавшие туда-сюда как у себя дома, действовали им на нервы. Конечно же, царские кормилицы уже забыли, что сами они из простонародья и, лишь освоившись в царских хоромах, развили в себе аристократическую чувствительность. Что же касается служанок Анхесенпаатон, то они ждали ее в саду, вдыхая ароматы роз и поедая арбузы.

Не в силах ни секунды видеть Макетатон, особенно при свете дня, Меритатон удалилась со своими служанками в Царский дом.

Единственная комната на этаже оставалась закрытой, это была комната Макетатон. Как объяснила ее кормилица Анхесенпаатон, царевна не может отправиться в путь, потому что плохо себя чувствует.

Ничего не зная о недоразумении, происшедшем накануне, но будучи свидетельницей первой пощечины, Анхесенпаатон догадалась, что недомогание сестры было лишь предлогом. Из-за беззаботности, присущей ее возрасту, она не обратила на это особого внимания. Уже давно она приняла сторону старшей сестры, и ее преданность была безграничной, поскольку Меритатон все же нашла повод официально отправить Пасара в Фивы. Отныне мальчик был неразрывно связан с царской семьей. А значит, его будущее было обеспечено.

— Ты будешь жить со мной, — сказала Меритатон своей младшей сестре.

Анхесенпаатон и Пасар исследовали этаж. Они попадали в таинственные помещения, обнаруживая там всякие сокровища. Они побывали в том числе и в комнатах, в которых какое-то время жила усопшая царица. Флаконы духов и забытые горшочки с мазями, статуэтки, спрятанные в углах шкафов, старые письма на помятых папирусах, а кроме того несколько мертвых высохших мышей…

Пасар нашел сундучок в комнате царицы и открыл его. Анхесенпаатон заметила его замешательство и увидела, что он держал в руке вещицу из слоновой кости.

— Что это?

Он смутился и покраснел.

Это был фаллос.

— Член, — прошептал он.

— Это никогда не бывает такого большого размера, — нравоучительно заметила Анхесенпаатон.

Он лукаво посмотрел на нее.

— Иногда бывает, — заметил он.

— Я видела твой, — ответила она.

Этот интересный разговор был прерван внезапно возникшим шумом.

Дети находились за высоким комодом, когда дверь открыла Макетатон. Не понимая сами почему, они присели за комодом.

Макетатон оглянулась по сторонам и никого не обнаружила. Царевна вышла в коридор. Анхесенпаатон и Пасар видели, что она вошла, осторожно шагая, в комнату Меритатон. Они прислушались: почти ничего не было слышно. Через некоторое время Макетатон вышла со шкатулкой в руках и отнесла ее в свою комнату. Затем снова вышла и направилась в покои своей матери, но остановилась на пороге, прислонилась к косяку и стала рассматривать просторные комнаты. Какое-то время она предавалась воспоминаниям, которые были пищей ее одиночества, затем вернулась к себе, хлопнув дверью.

И Анхесенпаатон, и Пасар облегченно вздохнули и вышли из своего укрытия.

Наконец в полдень царское семейство, кормилицы и слуги во главе с Уадхом Менехом прошествовали через сад и направились к пристани. Сменкхара, Меритатон и Тутанхатон, а также следовавшие за ними носильщики опахал уже готовы были подняться на борт. Кормилицы поспешно выплевывали арбузные косточки, брали за руки царевен и присоединялись к остальным. Пасар проводил Анхесенпаатон до пристани; он должен был отправиться на другом корабле под присмотром Аа-Седхема.

Восточный ветер позволил бы гребцам прикладывать меньше усилий, чтобы плыть вверх по Великой Реке. Но кто мог предвидеть, каким будет ветер?

Как только «Слава Атона» причалила к пристани в Фивах, заревели медные трубы, сопровождаемые барабанной дробью и грохотом тарелок. На пристани выстроился гарнизон бывшей столицы. Городской голова, начальник гарнизона, великий жрец Хумос, знатные вельможи, высокопоставленные чиновники встретили Сменхкару, Меритатон и их свиту изобилием приветственных речей. Уадх Менех решил, что согласно протоколу Сменхкара и Меритатон отправятся во дворец в одном паланкине.

Командующий гарнизоном и городской голова восседали на белых лошадях с золотыми попонами. Головы лошадей украшали страусовые перья. Каждые пять минут трубы начинали выводить одну и ту же мелодию: падам-дам-дам, заканчивающуюся оглушительным грохотом. Занавески носилок были раздвинуты, и оба пассажира могли наблюдать за плодами трудов Тхуту и Уадха Менеха. Из огромной толпы, теснившейся по обе стороны главной улицы, выкрикивали благословения. На этой улице впервые были высажены деревья из Куша, а к случаю она была еще и украшена цветами. Треугольные желтые знамена с именем нового царя развевались на ветру на столбах, обвитых лентами.

Въезд царя в город был действительно триумфальным.

В конце улицы кортеж, состоящий из более чем трехсот персон, включая почетных гостей, повернул налево и, миновав алтарь Первородного бога, оказался перед дворцом.

Вид зданий, которые были знакомы ему с детства, удивил Сменхкару. Он едва их узнавал. Память сохранила воспоминания о нескольких зданиях, о дворе, лестницах, а он увидел большую крепость с высокими стенами. Не так ли бывает со всеми воспоминаниями о давно прошедших днях? Затем Сменхкара вспомнил о худощавом задумчивом юноше, чьим прирожденным величием любовался, будучи ребенком. Тогда его еще звали не Эхнатоном, а Аменофисом, как и его отца. Его молчаливость интриговала уже тогда, а загадочная улыбка заставляла верить, что боги нашептывают ему что-то на ухо.

Эти воспоминания были прерваны толчком носилок, которые опустили на гранитные плиты.

Сменхкара выглянул из-за занавески. Носильщики остановились перед большим портиком с двумя огромными колоннами: это были два изображения Аменофиса Третьего, великолепного в своей вечной молодости. Он выставил вперед левую ногу, словно намеревался идти на запад. Это был вход во дворец.

После двух дней пути дух Ахетатона испарился. У Сменхкары закружилась голова. Он был в чужой стране. Да и сам он был другим — он уже ощущал себя царем. Прошло семнадцать лет царствования Эхнатона. Было много всего, были конфликты и любовные интриги. После всего этого остались только воспоминания о словах и объятиях, и эти воспоминания постепенно растворялись и уносились ветром с вековой пылью пустынь. Забывались дерзкие признания, предательства, интриги и удушливое зловоние историй об отравлениях.

Очевидным было лишь одно: он отмечен божественной милостью. Через пять дней он станет Властителем Двух Земель, живым богом, высшим воплощением божественной власти над жителями долины.

Осознание своей власти опьяняло и успокаивало.

Почетные придворные вышли встречать будущих супругов. Меритатон, Тутанхатон, остальные царевны и Сменхкара прошли через большой двор и вошли в зал с колоннами. Там их встретили торжественной музыкой. Звуки арф и лир раздались у подножья колонн, похожих на огромные папирусы, завитки которых касались разукрашенного потолка на расстоянии тридцати локтей от пола.

Он слушал. Меритатон слушала. Анхесенпаатон тоже. И Тутанхатон.

Но Сменхкара очень устал после двухдневного путешествия. В три часа после полудня он захотел остаться один. Уадх Менех догадался об этом, глядя на него. Музыкальные инструменты смолкли. Главный управляющий пришел засвидетельствовать новому царю свою нижайшую покорность и предложил проводить его в отведенные покои. Сменхкара повернулся к официальным лицам — это были Тхуту, Майя, Хумос, Хоремхеб, Нахтмин, Пентью, городской голова, командующий гарнизоном, высокопоставленные чиновники — и медленно и степенно произнес текст, написанный Тхуту и тайком проверенный Аа-Седхемом. Сменхкара выразил удовлетворение тем, что здесь собрались вместе первые люди царства, благодаря доброжелательному покровительству Амона-Ра и ради долгого царствования, затем он сказал, что будет рад всех снова увидеть на званом ужине в честь своего прибытия. Все поклонились, опахала из страусовых перьев зашелестели, словно от легкого ветерка, руки поднялись в восхваляющих жестах. Будущий царь повернулся и пошел вглубь дворца.

 

Пот живого бога

Золотая диадема с изображением головы покровительствующей богини Нехбет украшала ее парик. На затылке вздрагивали два священных пера.

Хумос стоял справа от жертвенного стола в большом зале храма Амона-Ра в Карнаке. Все остальные жрецы сидели у ее ног. Присутствующие, в том числе Тутанхатон и царевны, сидели чуть дальше, напротив нее. Осознавая торжественность момента, они застыли, словно изваяния.

Со своего кресла она могла видеть сквозь дым благовоний толпу, собравшуюся перед входом в храм Амона. Если бы Великая Река не разделяла Карнак и Фивы, здесь собрался бы весь город.

Верховный жрец заканчивал читать воззвание к Осирису.

Она спустилась с трона и подошла к жертвенному столу, налила из золотого кувшина молока в золотую чашу и левой рукой взяла маленький круглый хлебец с золотого подноса. Потом подошла к будущему супругу, который сидел рядом с ее троном, и протянула ему сначала хлеб, а затем молоко.

Он съел хлеб и выпил молоко.

Она села возле того, кто теперь был ее супругом и кого она посвятила в цари прежде, чем он надел корону.

— Возрадуйся в своем божественном доме, Амон, — прогремел голос Хумоса, — поскольку ты родил земного наследника для твоего царствования в Двух Землях.

В сопровождении двух жрецов Хумос, тяжело и медленно шагая, направился в закрытый придел в большом зале храма: это был наос, святая святых, центр вселенной; в нем находилась статуя бога.

Хумос поднялся по трем ступенькам и взломал печать, соединявшую две створки дверей.

— Скользит палец Сита, — вновь раздался зычный голос Хумоса, когда он открыл первый замок. — Скользит палец Сита, — повторил он, открывая второй замок. — Оковы сняты, печать взломана. Обе двери на землю открыты. Божественный пантеон сияет. Амон, повелитель Карнака, проснулся на своем великом троне.

При дневном свете позолоченная статуя бога сверкала, переливались драгоценные камни, которыми была украшена статуя. Отблески священного огня у ног как бы оживляли ее.

Но великий жрец должен был успокоить потревоженного бога.

— Я тот, кто поднимается к богам. Я пришел не уничтожить бога, а исполнить его волю, — произнес он перед распахнутой дверью.

Служители культа придерживали створки дверей, а Хумос вошел в наос.

— Земная печать сорвана, небесная вода укрощена, взойди на свой великий трон, Амон-Ра, повелитель Карнака! Твоя корона сияет величием твоего могущества. Ты прекрасен, повелитель Карнака и вселенной!

После этих слов он надел маску Амона.

Второй жрец надел маску Хоруса с горбатым клювом.

Третий — маску Сета с вытянутой мордой.

Хорус, наклонившись к подножию божества, взял корону Верхней Земли, а Сет — Нижней Земли. Держа короны в вытянутых руках, они торжественно спустились по ступенькам. Сзади шел Амон-Ра. Они взошли на пьедестал. Сменхкара встал.

— Прими наследство твоего отца Осириса, Эхнеферура, — прогремел голос Хоруса.

— Я принимаю душу моего отца Амона-Ра. Крыло Нехбет охраняет меня, кольца Уаджет охраняют меня. Душа моего отца Амона-Ра вселяется в меня.

Хорус возложил корону Верхней Земли на голову Сменхкары, а Сет возложил сверху корону Нижней Земли. Хорус протянул ему скипетр, а Сет — цеп. Амон ему сказал:

— Я повелеваю тебе, Эхнеферура, стать царем Юга и Севера и взойти на трон Амона, как вечное солнце. Властелин корон дает тебе жизнь, постоянство, силу, вечную, как солнце.

— Дух Амона во мне, — произнес Сменхкара, — сердце Амона во мне, его рука поддерживает мою, его нога управляет моей.

Он направился к наосу. Теперь все могли видеть ритуальный хвост пантеры, прикрепленный к его поясу. Сменхкара стал на колени и поднял руки.

Заиграли лютни и лиры.

— Фараон Эхнеферура пришел к тебе, — начал жрец. — О бог всех богов пантеона Двух Земель, бог, правящий рукой своей, Амон-Ра, повелитель Двух Перьев, возвеличенный коронами на твоей голове, царь среди богов внутри Апиту, статуя Амона возвышает твое имя, Амон, господствующий более, чем над богами…

Сменхкара встал. Меритатон подошла, протягивая ему кадило. Жрецы положили жертвоприношения на стол, а один из них зажег огонь. Сменхкара бросил в него жертвоприношения.

Ему подали чашу с вином. Он выпил.

— Радуйтесь, жители страны! — провозгласил Амон. — Настали счастливые времена. Появился хозяин всех земель. Река поднимется высоко, дни будут долгими, ночь будет наступать в свое время, луна будет регулярно возвращаться…

Существование царя было залогом гармонии в мире.

Амон сошел с пьедестала и прошел через зал. Все расступались, давая ему дорогу.

За ним последовали Сет и Хорус.

Вслед за ними шел фараон.

Он делал символический круг по храму Амона, как бы обходя свои владения.

За жрецами и фараоном следовали поэты, распевающие гимны под аккомпанемент музыкантов.

Фараон вернулся на свое место в сопровождении тех же богов и сел на трон.

Он больше не был Сменхкарой — он был Эхнеферурой. Он был солнцеподобным. Он был божеством.

По его обнаженному торсу струился пот.

На золотом обелиске, возведенном его отцом, было пять часов после полудня. Церемония длилась пять часов.

Склонившись до самого пола, Тхуту пришел спросить, не хочет ли царь отдохнуть.

Сменхкара согласился. Царь и царица встали. Перед ними шли советник и Первый распорядитель. Конюх подвел царя к белой лошади с золотой попоной и помог ему сесть.

Царица села в свои носилки. Придворные последовали ее примеру.

Анхесенпаатон онемела от восхищения и изумления. Глазами она искала Пасара. Он стоял в толпе и не решался подойти из-за избытка эмоций.

Так же как и Неферхеру, испытывавший что-то похожее на страх.

Ужин, организованный Уадхом Менехом по приказу царя, не принес ни малейшего удовлетворения ни Сменхкаре, ни Меритатон. Лица их, согласно протоколу, представляли собой застывшие маски, на которые все восхищенно смотрели, ничуть не смущаясь.

Ночь, сошедшая на землю, не принесла спокойствия.

Придворные чувствовали себя не лучше. Они приехали в Фивы лишь пять дней назад, размещение во дворце еще не было завершено. Царил полный хаос. Поговаривали, что, уезжая из Ахетатона, переселенцы оставили там свои души. Все здесь было непривычным, например, терраса или купальная комната располагались совсем не там, где их ожидали найти. Выражения многих лиц изменились. Даже запахи в обновленных помещениях были чужими.

Несомненно, у каждого места есть своя душа, и она властно управляет владельцем этого места.

Сразу после приезда всем стало не хватать больших садов Ахетатона, раскинувшихся на берегах реки, и нежного вечернего бриза. Дворец в Фивах был построен вдали от воды, днем на него обрушивались испепеляющие солнечные лучи, а за целый день камни вбирали жару, отдавая ее ночью. Короче говоря, это было настоящее пекло. В стенах имелись маленькие окошки, причем на самом верху. Они служили только для освещения помещений и не давали жаре проникать внутрь. Безусловно, это было мудрое решение, но вечерняя прохлада тоже через них не проникала. Перед сном нужно было устраивать сквозняки, чтобы освежить воздух в комнатах. Спать приходилось с распахнутыми дверями.

На следующий день после коронации вспотевшие монархи поспешили в купальни, чтобы освежиться. Сменхкару беспокоило состояние Тутанхатона, который буквально варился первую половину ночи в своей комнате, прежде чем Первый слуга посоветовал перенести его ложе в Зал для приемов на первом этаже, где было прохладнее. Сменхкара решил отдать Тутанхатону временно две комнаты писарей, примыкающие к этому залу.

Он спрашивал себя, как могли его отец Аменофис Третий и его жена Тиу выносить эту парилку. Правда, Аменофис болел в последние годы своего правления. Что же касается Тиу, она хорошо переносила жару и даже чувствовала в самое пекло прилив жизненной энергии, которая в ней уже угасала.

Сменхкара понял, как мудро поступил Эхнатон при строительстве Ахетатона: все дворцы там были возведены на берегу реки, все здания имели большие террасы, их окружали сады.

Несмотря на свою божественную сущность, Эхнеферура страдал от жары так же, как и последний из рабов.

Теснота была еще одним неудобством, усугублявшим зной Верхней Земли. Основная часть этого дворца была построена усопшей царицей Тиу, женой Аменофиса Третьего, и служила домом для царской семьи. В каждое помещение можно было попасть в любой момент. Так, в комнатах Меритатон было слышно, как суетятся кормилицы, поскольку они расположились в комнатах, смежных с покоями царевен. По этой же причине кормилицы были лишены возможности поболтать и посплетничать, чем занимались почти все время. Что же касается покоев Сменхкары, расположенных в восточной части здания, с самого утра они наполнялись шумом, доносящимся из кабинетов чиновников, стуком колес тележек поставщиков, ревом ослов и криками стражников.

Здесь было совсем не так спокойно и уютно, как в трех дворцах Ахетатона: в Царском дворце, Дворце царевен и Царском доме, построенных отдельно.

Особенно ужасным было то, что личной жизни как таковой у новых жильцов не было.

Кроме как в Ахетатоне, нигде больше не было садов, в которых устраивались ночные свидания, не было подземных ходов, позволяющих незаметно проникать в разные комнаты; а здания, в которых трудились чиновники, прилегали к дворцовым постройкам.

Меритатон виделась с Неферхеру всего лишь несколько минут в присутствии нового управляющего, когда тот пришел узнать, где будет находиться комната с ароматическими средствами. Но это пока не было определено, еще даже не закончили распаковывать все вещи, привезенные из Ахетатона. А должны были привезти еще. Она знала только, что новый Хранитель духов жил в общих комнатах над пивоварней, пекарней и кухнями, так же как и все придворные служащие. Ночью она бы туда точно не пошла. Она вызвала его на следующий день, когда установка гардероба, потребовавшая немало усилий, была завершена.

Пасара разыскали только через два дня после многочисленных просьб Анхесенпаатон. Он присутствовал на церемонии коронации и дрожал от страха, опасаясь, что его изобьют до смерти за то, что он осмелился играть с Третьей женой царя, сестрой царицы. Но не было больше садов, где они могли бы бегать, и берегов, с которых могли бы ловить рыбу.

А о том, чтобы порезвиться на гальке в тени чудом выживших под палящим солнцем нескольких смоковниц, не могло быть и речи: всем было известно, что там водились черные скорпионы и змеи.

Когда они снова увиделись, то, стоя друг напротив друга, не знали, что говорить и что делать. Она взяла с блюда горсть винограда и протянула ему, как могла бы протянуть тиару; он взял ее, как нечто священное.

— Пойдем посмотрим дворец, — сказала она ему, чтобы привести его в чувство. — Почему ты так держишь виноград? Я дала тебе его, чтобы ты ел.

Непосредственность и открытость Анхесенпаатон исчезли.

Сменхкаре удалось сделать так, чтобы Аа-Седхем оказался поблизости. Ему отвели две комнаты, прилегающие к царским покоям, ведь он был лекарем царя. Но, несмотря на крепкое здоровье, несчастный Аа-Седхем проснулся в первое утро, испытывая такие же муки, как и все остальные.

— Повелитель, мы здесь расплавимся, — прошептал он.

Сменхкара кивнул, это было и так понятно. На первом заседании Совета он приказал, чтобы позвали царских архитекторов. Он хотел поручить им сделать проект нового дворца. Сменхкара предполагал построить его на одном из островов, расположенных напротив Фив, но ему сказали, что они затоплены четыре месяца в году. Что ж, оставалось строить на берегу.

Вскоре должны были приступить к строительству.

Пора было заняться государственными делами.

На это утро было запланировано принять восемнадцать посетителей, а после обеда — одиннадцать, причем Тхуту многим пришлось отказать.

 

Призрачный демон

На нижних этажах божественного пантеона, намного ниже того уровня, где обитают величественные божества с головами свирепых или бесстрастных животных, народ Двух Земель оставил место для презираемых и опасных демонов. Это были чудовища, гнусные и порочные, с бесформенными телами. Они не обрели воплощений при сотворении мира.

Эти сверхъестественные чудовища не только грозились отобрать вечность у умерших, но еще и вмешивались в дела живых, пытаясь заставить сомневаться в тех вещах, которые до этого казались понятными и чистыми. Они постепенно вселяли неудовлетворенность в сердца, мучили амбициями и желаниями, устраивали выкидыши у коров и заставляли молоко прокисать, портили снесенные на рассвете яйца, изменяли цвет кожи молоденьких девушек, ожидавших своих возлюбленных, и внезапно делали беспомощным член любовника в самый неподходящий момент. Только опытный маг мог противостоять этим демонам.

Некоторые из этих демонов свирепствовали после коронации. Наверное, они были оскорблены красотой, молодостью и божественностью, царившими в храме Амона в Карнаке.

Один из них отправился в Ахмин наводить страх во дворце, сравнимом с царским, который принадлежал господину Аю.

— Это было величественно. Это было действительно божественно. Они оба купались в небесной красоте.

Так завершил свое описание Аю церемонии восхождения на трон главный жрец храма Мина. Как и все главные жрецы царства, он присутствовал на этой церемонии, потому что она свидетельствовала о возрождении забытых культов.

Ай слушал его с угрюмым видом, полулежа на диванчике, заваленном подушками, в тени деревьев, и поглаживал пальцы ног. Гепард спал, сытый и утомленный от жары. Даже попугай молчал.

Сидя на низком стуле, Шабака, доверенное лицо Ая, также слушал рассказ, вычисляя в уме предположения и реакцию своего господина. Время от времени его лицо морщилось, а тело содрогалось. Всем в Ахмине было известно, что отношения господина Ая с новым монархом были далеко не идиллическими; кое-кто даже догадывался, что они были взрывоопасными. Наверняка было известно только то, что после того как он имел значительное влияние при дворе Аменофиса Третьего, а затем и его сына, Эхнатона, Ая не интересовали дела Сменхкары, ставшего Эхнеферурой, даже несмотря на то что царица была его внучкой. Самые осведомленные шептались о том, что возник спор по поводу погребения Нефертити, но кроме этого ничего не было известно. Возможно, это были обычные семейные неурядицы.

— Присутствовали все царевны? — спросил Ай.

— Нет, не было Второй царской супруги, — ответил верховный жрец, удивившись вопросу.

— Известна ли причина?

— Царевна была больна.

Ай скривился. Накануне он получил от Макетатон письмо.

…Когда я сказала сестре, что она знает имя того, кто отравил нашу мать, и что это Сменхкара, ты не поверишь, но она дала мне пощечину на глазах у нашей тетки Мутнезмут. После этого ужасного оскорбления я ушла. В ту же ночь я попыталась отомстить ей и, согласно твоим инструкциям, хотела застать ее в саду с любовником. Я увидела ее обнаженной с мужчиной. Это был Сменхкара. Он дал мне пощечину, обвинил во лжи и обозвал бочкой яда. Теперь я понимаю, насколько ужасен поступок моей сестры. На нее, безусловно, навели порчу, и она попала под действие чар этого злодея и подлеца…

Он едва не подпрыгнул от ярости, вспомнив об этом письме. Бочка яда? Скорее бочка глупости! Эта юная дурочка все испортила. Целью было не застать Меритатон на горячем, а узнать, кто ее любовник. Конечно же, Макетатон не смогла присутствовать на церемонии коронации в Фивах.

Ай задумался о последних строках письма Меритатон. Он находил странным, что будущая царская чета предавалась любовным наслаждениям ночью в саду, подобно простолюдинам. Разве у них не было постелей, в которых им было бы намного удобнее? Все это выглядело странно и даже подозрительно.

Находя, что господин стал уж слишком мрачен, великий жрец сказал, что оставляет его отдыхать, распрощался и ушел вместе со своим секретарем.

Ай остался наедине с Шабакой.

— Этот червяк способен задержаться на троне на долгие годы. Он переманил на свою сторону служителей культа, затем военных.

— Господин, противники, которые кажутся непобедимыми, часто предают сами себя.

— Что это означает?

— Что необходимо, господин, подождать, пока этот червяк совершит ошибку.

Ай подумал над советом и сказал:

— Есть ли у нас новости от посланника?

— Нет, после его встречи с начальником охраны, который с удовольствием принял твой подарок, но не догадывается о его происхождении, он отправился с двором в Фивы.

Ай надкусил яблоко и принялся жевать с угрюмым видом. Гепард потянулся, перевернулся на другой бок и снова заснул.

Стоило только вспомнить о посланнике, как слуга сообщил о посетителе. Шабака встал, чтобы его встретить и представить хозяину: это был посланник.

Он низко поклонился своему господину.

— Какие новости ты мне принес? — спросил Ай.

— Неожиданные, мой господин. При нашей первой встрече в Ахетатоне Маху ответил мне, что о том, о чем его спрашивали, пока ничего не известно и не будет известно еще несколько недель, до тех пор, пока двор окончательно не устроится в Фивах и пока каждый не вернется к своим привычным делам. Во время второй встречи он, улыбаясь, сказал, что любовник царицы он сам.

Ай нахмурил брови.

— Маху — любовник Меритатон? — Он был поражен.

— Он так говорит.

Утверждение это было сомнительным, если только Маху не стремился к трону, что делало его еще одним противником Ая. Если бы он на самом деле был любовником Меритатон, он никогда бы в этом не признался. Ай принялся интенсивно чесать большой палец ноги.

— Ты ему сказал, чего мы от него ждем?

— Нет, господин.

Ай откинулся на подушки.

— Я решил подождать, так как посчитал его ответ неправдивым. И я подумал, что мы всегда успеем сделать ему предложение.

— Ты поступил правильно.

— Он спросил у меня, почему для нас эта информация так важна.

— И что ты ответил?

— Что мне это неизвестно, но что, по моему мнению, это связано с интересами династии.

Ай кивнул, но успехи посланника его не радовали, даже наоборот. Маху наверняка доложил обо всем Сменхкаре.

Он, Ай, все еще не знал, кто был любовником Меритатон.

А ему это было крайне необходимо'. Значит, ему нужен был шпион во дворце.

Не мог же он вечно ждать корону. С каждым днем увеличивался риск того, что эта бесстыдница Меритатон забеременеет от незнакомца, родит наследника этого обескровленного род и тем самым лишит Ая возможности взойти на трон, которого он заслуживал больше кого бы то ни было. Да, больше, чем кто-либо другой!

Именно в этот момент попугай встрепенулся и прокричал:

— Bin tchaou!

Он, несомненно, почувствовал близость духа неопределенности.

— Но что же с тобой такое? — спросила Меритатон, удивляясь робкой почтительности Неферхеру.

Она вызвала его среди бела дня. Он, застыв, стоял в стороне.

За дверью раздавался гул голосов и топот сандалий: по коридорам сновали стражники, писари, слуги.

— Божественная, — наконец начал он, — я в твоем распоряжении.

— Это же я, Меритатон! Ты меня не узнаешь? Ты больше не испытываешь ко мне никаких чувств, потому что я стала царицей?

— Божественная…

— Достаточно! Еще две недели назад ты загорался от одного моего взгляда, а теперь похож на провинившегося писаря. Что с тобой случилось?

Глаза Неферхеру наполнились слезами.

— Однажды вечером нас застал твой муж… Затем он сам… толкнул нас в объятия друг к другу. Пойми, для меня это потрясение. За две недели, проведенные здесь, нам ни секунды не удалось побыть наедине… А теперь ты царица, пойми…

Она смягчилась. Конечно же, быть любовником царицы совсем не просто. Два ночных происшествия, о которых он упомянул, а затем вынужденная разлука были для него испытанием.

— В Ахетатоне было лучше, — сказал он. — Не говоря уже о моем жилище. Я здесь задыхаюсь.

— Думай обо мне, — предложила она. — Я тоже лишена тебя. И мои комнаты тоже настоящее пекло.

Он поднял на нее глаза и улыбнулся.

— Нам нужно найти способ видеться в более подходящем месте, — продолжила она. — Я могла бы переселить тебя на первый этаж. Там прохладнее.

— Но лестница охраняется и днем, и ночью.

— Я прикажу построить другую лестницу. Потерпи. Ради нас.

Глаза Неферхеру опять наполнились слезами. Он подошел и обнял ее. Она погладила его по голове.

На нее явно напал Призрачный демон. Она подумала, что, хотя она и была царицей, все же теряла силы в этой древней крепости и даже не могла тайком видеться с единственным человеком, доставлявшим ей истинное наслаждение. В голову ей пришла безумная мысль: а что, если сбежать с ним?

Постучали в дверь. Они отодвинулись друг от друга. Она пошла открывать: явилась кормилица младшей царевны, Сетепенры, вся в слезах. У девочки было ужасное расстройство желудка.

— Распорядись позвать царского лекаря, Аа-Седхема, — сказала Меритатон, торопливо шагая вслед за кормилицей, чтобы взглянуть на младшую сестру. — Подожди меня здесь, — бросила она Неферхеру.

Сетепенра лежала бледная и дрожала, несмотря на жару. Меритатон присела к ней на ложе. Аа-Седхем не заставил себя ждать. Он вбежал в комнату, а за ним слуга внес его ларец. Лекарь попросил, чтобы ему показали горшок царевны, затем открыл свой ларец и достал оттуда мешочек с очищенной белой глиной, а слугу послал в свою комнату за сосудом с очищенной водой. Когда слуга вернулся, Аа-Седхем насыпал немного глины в чашу, добавил воды, размешал и дал все это выпить царевне.

— Я вернусь через два часа, — сказал он. — До завтра не давайте ей ни есть, ни пить — ничего, кроме очищенной воды с настоем полыни. Всего несколько капель. Завтра она поправится благодаря бдительности Тота.

— В чем причина ее болезни? — спросила Меритатон.

— Твое величество, я боюсь, что местная жара усугубила недуг, который в других условиях мог пройти сам по себе.

Меритатон задумчиво посмотрела на Аа-Седхема. Иметь такого лекаря под рукой было удачей.

Затем она вспомнила, что забыла в Ахетатоне свой ларец с драгоценными шариками снотворного, которые взяла у своей матери Нефертити.

Три архитектора, почтительно замершие перед монархом, внимали его желаниям.

— Я хочу построить дворец на берегу Великой Реки, который будет окружен садами.

— Твое божественное величество! — начал Главный архитектор. — Все земли на берегу реки очень низкие. Каждый год их затопляет до самого фиванского холма. Из этого следует, что необходимо будет поднять дворец и прилегающие сады по всей площади как минимум на два локтя выше уровня самого высокого половодья. А из-за того, что размывается нижний слой почвы, она становится опасно подвижной. Из этого также следует, что необходимо будет сделать насыпи по берегам и построить каменный фундамент под здания.

Фараон догадывался, что предстояло проделать колоссальную работу.

— Это возможно?

— Твое божественное величество, любое твое желание может быть исполнено. Вопрос только во времени. В любом случае мы сможем начать работы только через три месяца, когда земля высохнет как следует, поскольку половодье закончится через пять недель!

— Сколько же нужно времени для строительства?

Главный архитектор повернулся к коллегам и после короткого совещания с ними сообщил:

— Твое божественное величество, все это может быть построено только через два года.

Два года! На протяжении двух лет изнывать от жары в этом жутком дворце!

— Хорошо. Я подумаю.

Затем фараон принял высокопоставленного чиновника, который просил для своего сына место при дворце. Сам проситель служил счетоводом и был убежден, что сыну навыки счета передались по наследству.

После этого настала очередь защитника, который просил царского помилования для своего клиента, схваченного за кражу.

Затем был принят фиванский мастер-бальзамировщик, сетовавший на то, что его жалование не соответствует расходам на соду и ароматические вещества; его выпроводил Майя.

После этого пришла очередь главы сообщества рыбаков, который просил понизить налоги на уловы, поскольку с рыбаков взимали дань даже за те дни, когда улов был ничтожным.

И это участь живого бога?

 

Обращение к перевернутой голове

Вдалеке завыла собака, протестуя против прихода ночи, и этот вой вызвал беспокойство у одиноких людей.

Первый вечерний ветер коснулся веток деревьев и кустов роз в царских садах Ахетатона и надул паруса рыбацкой лодки. Заходящее солнце позолотило Великую Реку, гладь которой из-за паводка напоминала морские просторы. Природа взывала к откровению сердец и чувств.

Но для Макетатон это было невозможно. Она смотрела на пейзаж, пленницей которого была. У дверей стояла стража. Она подумала, что могла бы сбежать на лодке. Вот только куда бежать?

Она имела право принимать посетителей, но что это значит, если ты лишен свободы? Ей были неинтересны разговоры, которые она вела с двумя-тремя дочерьми знатных чиновников. Девушки приходили к ней, чтобы затем хвастаться знакомством со Второй царской супругой, и говорили только о нарядах и любовных похождениях. Также ей было абсолютно неинтересно беседовать с женами высокопоставленных чиновников, которые остались в Ахетатоне или уже успели вернуться. Они горели желанием знать, почему Вторая царская супруга не последовала за двором в Фивы. Но Макетатон держала язык за зубами, помня заповеди своей матери: царевна не должна посвящать посторонних в дела семьи. Поэтому она говорила этим сплетницам, что чрезвычайно утомлена и поэтому не смогла участвовать в празднествах, посвященных коронации.

Но ведь их нельзя было обмануть, поэтому все то и дело сплетничали о царевне, заключенной в Ахетатоне.

Макетатон написала деду, жалуясь на свое заточение. Получил ли он ее письмо? Или его перехватил интендант? Все еще не было никакого ответа. Несомненно, Ай смог бы противостоять царскому гневу и силой освободить свою внучку.

Как долго она еще будет оставаться пленницей по приказу царя? Ее гнусная сестрица и ее ненавистный супруг, без сомнения, ждали, когда она попросит прощения. Пусть себе ждут. Она к ним испытывает лишь чувство глубокого отвращения. Она не хотела участвовать в жизни двора: они все отравители, предатели и интриганы!

Знатные вельможи, возвратившиеся из Фив, чтобы подождать, когда там все устроится, рассказывали своим домочадцам о грандиозной церемонии коронации. А слуги Дворца царевен, собрав то тут то там разные новости, в свою очередь, рассказывали все Макетатон.

Пришли слуги. Одни из них зажигали лампы в почти безлюдном дворце. Другие подавали ужин. Только кухарки, прачки да дворцовые служители еще что-то делали. Пивовары и пекари последовали за царской четой в Фивы. Пиво и вино, которое подавали последней обитательнице дворца, были куплены в городе.

Макетатон рассеянно поужинала салатом из огурцов с маслом и жареной свининой. Она с нетерпением ждала, когда уйдут слуги.

Когда убрали со стола, кормилица тихо сказала ей:

— Она пришла.

Макетатон быстро встала и приказала впустить посетительницу. Через несколько мгновений робко вошла женщина. Она была закутана в темный плащ, который скрывал ее фигуру и почти полностью — лицо. Луч света скользнул по ее лицу, похожему на адскую маску. Женщина пала ниц перед Макетатон, коснувшись лбом пола.

— Встань.

Женщина повиновалась.

— Я хочу увидеть твое лицо.

Тощая рука откинула капюшон: женщине было лет пятьдесят, у нее было морщинистое лицо и большие глаза, обведенные сурьмой, стекающей по морщинкам. Никакого парика, темные волосы, сильно поседевшие.

— Как тебя зовут?

— Судха Хекет, божественная царевна.

Славящая Хекет, богиню с головой лягушки.

— Садись напротив меня, — приказала Макетатон, усаживаясь на низкий табурет. — Дай ей вина, — велела она кормилице. — Наша встреча должна остаться тайной, ты слышишь меня, Судха Хекет?

— Божественная царевна, я умру в то же самое мгновение, как мой язык предаст меня. Мне уже больше полсотни лет. Подумай, достойна ли я твоего доверия.

Макетатон кивнула.

— Я хочу проклясть тех, кто предал моих отца и мать, — сказала она.

— Божественная царевна, разве кровь Осириса не течет в твоих жилах? Боги на твоей стороне.

— Нет. Оставим в покое богов. Мне нужно заклятие против предателей.

— Это другое дело.

— Они могущественны.

— Кто может быть могущественнее вечных, божественная царевна? Нам нужно будет использовать зло против зла.

Макетатон хлопала глазами. Она ничего не понимала.

— Нам нужно будет вызвать Апопа, — сказала чародейка, — царя демонов.

Апоп, великий змей! Повелитель Зла!

Макетатон глубоко вздохнула. Отступать было некуда.

— Пусть он покарает предателей, — пробормотала Макетатон, — пусть он заставит их жрать пыль!

Чародейка достала из складок своего плаща небольшой кусочек воска.

— Сколько их? — спросила она.

— Двое.

— Кто они — мужчины, женщины, божественная царевна?

— Мужчина и женщина.

Чародейка достала из своего плаща нож и разделила кусочек воска на две части. Потом стала мять одну из половинок. Макетатон смотрела на костлявые длинные пальцы, которые мяли и сворачивали черноватый воск и придавали ему форму, напоминающую человеческую фигуру, фигуру мужчины с огромным фаллосом.

Макетатон вздрогнула и вспомнила ту ночь, когда она застала Меритатон и Сменхкару в саду. У нее запылали щеки. Потом она вспомнила другую ужасную ночь, когда отец сделал ее Второй царской женой, соединясь с ней в ее покоях.

Он лишил ее девственности! Ее собственный отец! Она вспомнила его извращенные ласки. Как после такого Меритатон может переносить прикосновения мужского члена? А эта липкая и отвратительная жидкость, которая вытекала из него после этих ужасных движений! Действительно, ее сестра была развратной особой.

Макетатон спросила себя: а Анхесенпаатон? Ее тоже лишил девственности отец? Она задала этот вопрос матери, но та на него не ответила. Анхесенпаатон решительно отказалась отвечать на вопросы, которые задавала ей старшая сестра.

— Здесь есть жаровня? — спросила колдунья у кормилицы. — Принеси ее. А еще мне нужно немного дров и жар.

Кормилица отправилась в кухню на поиски требуемых предметов, которыми пользовались только зимой. Прошло много времени. Ночь нашептывала что-то, используя негромкое кваканье лягушек, которые праздновали окончание паводка. Колдунья и ее клиентка смотрели друг на друга через пустыню холодной ненависти. Сколько жизней извела эта женщина? К тем, против кого были направлены ее заклинания, она не испытывала никаких чувств. Она была лишь инструментом страстей человеческих и обращалась как к добрым, так и к злым силам. А они действовали по собственной воле, слишком занятые собой, чтобы показываться и вмешиваться в дела людей.

Так же как и боги, силы Зла умирали, если люди не оказывали им почестей.

Наконец вернулась кормилица. Судха Хекет закончила делать вторую фигурку. Она поставила жаровню между собой и Макетатон.

— У тебя есть какие-нибудь предметы, которые принадлежат предателям? — спросила она, когда первая статуэтка была слеплена и она принялась за вторую.

Макетатон задумалась. В пустой комнате ее сестры не осталось практически ничего, а в покои Сменхкары у нее никогда не было доступа. Но все-таки она встала, собираясь порыться в комнате своей сестры в присутствии испуганной кормилицы. По дороге она взяла лампу. Что она может найти в комнатах, которые были чисто выметены? На ложе, естественно, ничего не было. Сундуки увезли. Она открыла шкаф и посветила там тусклой лампой. Что-то блестящее привлекло ее внимание. Это была золотая булавка, затерявшаяся на полке. Она достала ее и принялась рассматривать. Да, булавка для фиксации короны на парике. Вполне возможно, что она принадлежала ее сестре.

Но у нее не было ничего, что принадлежало бы Сменхкаре.

Она вернулась и протянула булавку Судхе Хекет.

— Я нашла только это. Это принадлежит одному из предателей. Никакой вещи другого у меня нет.

— Тогда напиши его имя на обрывке папируса, божественная царевна. На маленьком клочке.

Папирус? Что это выдумала ведьма? Он был предназначен только для царских и других официальных документов. Ей с трудом удалось выпросить у писарей лист папируса, на котором она написала письмо деду. А теперь, когда писари уехали, во всем дворце не сыскать и следа папируса.

— Если у тебя нет папируса, напиши на кусочке дерева, — сказала Судха Хекет, протягивая Макетатон щепку, которую она достала из жаровни.

Но у царевны не было ни пера, ни чернильницы. Она должна была спуститься в зал писарей на первом этаже, чтобы поискать их.

— Тогда нацарапай его булавкой, так даже лучше, — сказала Судха Хекет.

Макетатон принялась за дело. Когда имя было написано, колдунья осушила кубок с вином, зажгла веточку от пламени лампы и подожгла дрова. Потом она достала пакетик из своей котомки и высыпала его содержимое в огонь. Дым стал плотным и приобрел синеватый цвет. Макетатон узнала запах камеди.

— Аура, — воскликнула колдунья хриплым голосом, — я знаю твое имя, я призываю тебя!

Слово «аура» означало «перевернутая голова».

— Хемхемти, я знаю твое имя, я призываю тебя.

Ворчун.

— Кету, я знаю твое имя, я призываю тебя.

Причиняющий Зло.

Чуть живая от страха, кормилица вытянула шею, чтобы лучше слышать.

— Амам, я знаю твое имя, я призываю тебя.

Пожирающий.

— Саатет-та, я знаю твое имя, я призываю тебя.

Погружающий Землю во Тьму.

Кормилица икнула. На террасе захлопала крыльями какая-то птица.

— Иубани, Кермути, Унти, Каруемемти, Кесеф-хра, Сехем-хра, Най, Уай, Бетешу, Каребуту, я знаю ваши имена, я вас призываю.

Над жаровней затрепетало пламя.

— Апоп, ты видишь, я знаю все твои имена, приди к твоей слуге Макетатон, которая умоляет тебя помочь ей. Два человека должны быть наказаны.

Крупный ночной мотылек летал возле огня. Может, он отравился дымом. Он упал в огонь, как жертвенная птица. Макетатон наблюдала за этой сценой не мигая. Колдунья взяла у нее из рук щепку с нацарапанным именем и проткнула ею голову фигурки с фаллосом. Во вторую фигурку она вонзила золотую булавку.

— Апоп, хранитель Великого Равновесия, уничтожь могущественных, причинивших вред твоей рабе Макетатон, которая признает тебя и просит твоей силы для их уничтожения.

Откуда она знала, что они могущественные?

Макетатон внезапно подпрыгнула. Она могла поклясться, что видела тень, мелькнувшую в глубине зала. Небольшая тень, горбатая и безобразная.

— Я чувствую, — сказала колдунья. — Апоп пришел.

Кормилица, онемевшая от ужаса, вытаращила глаза. Колдунья бросила первую статуэтку в огонь. Воск таял быстро, пропитывая дрова, из углей вырвался длинный язык пламени. Вечерний ветер закружил его, и над ним поднялся черный дым.

Вторая фигурка, в которой была золотая булавка, отправилась за первой. Она таяла, огонь метался. Короткие языки пламени дергались в жаровне. Колдунья вскинула брови.

— Один из этих людей защищен, божественная царевна, — Апоп не может до него добраться…

Сердце Макетатон отчаянно забилось. Она проглотила слюну.

— Никто не может приказывать Апопу. Его можно только просить…

Прошло неизвестно сколько времени. Пламя утихло.

— Вот и все, божественная царевна. Я сделала все, что было в моих силах.

Макетатон кивнула. Она разжала кулак, который все это время был сжат. В ее руке оказалась золотая пряжка, украшенная большим красным камнем. Она протянула ее колдунье.

— Иди, — сказала ей Макетатон.

Колдунья посмотрела на пряжку, и ее глаза округлились. Это была царская награда. Она встала, пала ниц перед царевной и поцеловала ей руки. Потом она завернулась в свой плащ и ушла, обойдя большой бассейн, в котором плавали давно закрывшиеся лотосы, потому что здесь уже прошел Анубис.

В глубине жаровни все еще краснела головка булавки, как глаз какого-то жука.

 

Проснувшийся кошмар

Меритатон, ее супруг, Тутанхатон и Анхесенпаатон почти каждый день ужинали вместе. Для них это был способ почувствовать себя естественно в чуждом мире, а особенно в этом неуютном дворце.

— Снадобья Аа-Седхема творят с Сетепенрой чудеса, — сказала Меритатон. — Ей стало лучше уже на следующий день, к ней даже вернулся аппетит.

— Аа-Седхем великолепный целитель, — произнес Сменхкара.

Меритатон не стала называть другие причины, по которым Аа-Седхем получил благосклонность царя.

— А теперь заболела Нефернеферур, — сообщила Анхесенпаатон.

— Все больны, — философски заметил Тутанхатон.

— Аа-Седхем обратил мое внимание на то, что мы питаемся только дынями, огурцами и хлебом, — добавила Меритатон. — Он говорит, что слабость желудка из-за этого.

Сменхкара подумал о том, что с момента его приезда в Фивы он ни разу еще не спал спокойно. Мало того, что он просыпался от обильного потоотделения, так на рассвете его будили крики сменяющейся стражи и грохот прибывающих тележек с провизией. Все искусство Аа-Седхема было бессильно, и все его очарование не могло привести в чувство возлюбленного.

А Меритатон не могла выделить и пару часов для свидания с Неферхеру. Она изнемогала от усталости, потому что ее забрасывали просьбами об аудиенции бывшие придворные дамы. Они надеялись восстановить давно прерванные отношения с царской семьей. Приходили жены жрецов и представителей городской знати.

Жена Хумоса навязала ей свою Хранительницу гардероба, хотя это место уже было занято. Шпионка, без тени сомнения. Что касается косметических принадлежностей, которые хранились в небольшом помещении рядом с гардеробом, то они казались бесполезными: краски держались на лице не больше часа.

По-прежнему скрытный Тутанхатон ни на что не жаловался, но был бледнее обычного и выглядел не таким бодрым, как в Ахетатоне.

Анхесенпаатон была мрачной: она виделась с Пасаром, который полностью занимал ее мысли, только по окончании уроков, в пять часов. Единственным местом для игр, какое им удалось найти, была крыша дворца. Но там было невыносимо жарко, блестевшая на солнце крыша просто ослепляла. Кроме того, там постоянно находились сонные стражники.

Интуиция помогла ей установить связь между мучительной сценой в саду в Ахетатоне и переездом в Фивы. Объяснения Меритатон по поводу пощечины, которую она влепила сестре, удовлетворяли Анхесенпаатон лишь частично: «Макетатон потеряла рассудок. Она считает, что я и Сменхкара отравили мою мать».

Все это было непонятно.

После смерти отца, а особенно после смерти матери, мир вокруг становился все более мрачным. Три недели пребывания в Фивах превратили ее жизнь в скучное утомительное существование.

В итоге она пришла к такому выводу:

— Нам было лучше в Ахетатоне.

После этих слов наступила долгая тишина.

— Действительно, нам было лучше в Ахетатоне, — подтвердил Сменхкара.

Все присутствующие обменялись вопросительными взглядами. Все об этом думали вот уже много дней, но еще никто не осмеливался произнести это вслух.

— Мы могли бы время от времени бывать там, — произнесла Меритатон. — Так было бы лучше для моих сестер.

— Но не для Макетатон, — сказала вдруг Анхесенпаатон.

Тутанхатон рассмеялся.

— Ну что ж, я понял, — заявил Сменхкара. — Завтра и отправимся.

Все изумленно посмотрели на него.

— Навсегда? — ошеломленно спросила Меритатон.

— Нет, на две или три недели, а там посмотрим, — неопределенно ответил Сменхкара.

Это решение вызвало неудовольствие царских приближенных.

— Ты же только три недели назад прибыл сюда, мой царь, — заметил Тхуту. — И еще не все чиновники переехали в Фивы. Зачем же отправляться в Ахетатон?

— Но в Ахетатоне я пробуду недолго, — неуверенно ответил Сменхкара.

Этот ответ озадачил Тхуту.

— А царские приближенные, мой царь? Они тоже должны последовать за тобой в Ахетатон?

— Нет. Если будет необходимо принять важные решения, отправьте гонца.

«Если нужно будет принять решение после полудня, — думал Тхуту, — гонец доберется до Ахетатона лишь на следующий день к вечеру. Столько же понадобится времени, чтобы доставить ответ. Всего четыре дня для получения царского одобрения!»

Вмешался Майя:

— А дворцовые служащие, мой царь? Интендант, Первый распорядитель, прислуга? В Ахетатоне остался только один повар для обслуживания Второй царской супруги…

Сменхкара ненадолго задумался и сказал:

— Часть прислуги последует за мной.

«Значит, придется увеличить вдвое количество слуг во дворце», — подумал Майя.

— Что я должен сказать Хумосу, мой царь? — спросил Тхуту.

— Правду. Что в Фивах очень жарко даже во время Паводка, а ведь во время сезона Сева будет еще жарче. Поэтому по совету своего лекаря я должен на какое-то время переехать в прохладное место — в Ахетатон.

— От твоей великой мудрости, мой царь, не ускользнет то, что достигнутое перемирие со жрецами стало возможно не только благодаря твоей коронации в храме Амона, но и из-за переезда всего двора в Фивы. Твое возвращение в Ахетатон может быть расценено как шаг назад.

— Было бы полным абсурдом, — резко возразил Сменхкара, — если бы мир в царстве зависел от каждого моего передвижения. Твоей задачей будет убедить моих советников и фиванскую знать, что я еду в Ахетатон на время и связано это исключительно с состоянием моего здоровья. К тому же дворец в Фивах слишком тесен, а строительство нового займет не менее двух лет. А пока можно использовать более удобные здания, которые уже построены в Ахетатоне. Я буду иногда отдыхать там вместе со своей семьей.

— Мы можем использовать административные здания, мой царь, — предложил Тхуту. — Это все же лучше, чем позволить знати думать, что ты не можешь устроиться во дворце, который подходил твоему божественному отцу.

Сменхкара потерял терпение.

— Чтобы мне было достаточно комфортно, нужно будет занять все административные здания и перестроить их. Это непосильная задача, и я не думаю, что это лучший вариант. В Фивах недостаточно места для двора. Население здесь удвоилось за двадцать лет. Ты это знаешь так же хорошо, как и я. Здания нужно полностью перестроить. Фивам также не хватает садов. Я уже приказал, кстати, разбить один сад в южной части территории дворца. Но это лишь малая толика того, что необходимо сделать. В любом случае, я прошу тебя не думать, будто я сбегаю в Ахетатон. Этот город тоже часть царства, насколько мне известно. Поэтому я не вижу причин беспокоиться только потому, что я время от времени буду проводить там две или три недели.

Это было сказано тоном, не терпящим возражений. Тхуту предпочел больше не настаивать. Очевидно фараон не до конца представлял себе символическое значение Ахетатона для придворных, священнослужителей и знати, особенно для тех, кто проживал в Фивах. Фивы чувствовали себя брошенными, даже забытыми во времена правления Эхнатона.

Тхуту поклонился.

— Когда мой царь желает отбыть?

Вопрос удивил Сменхкару: он же отдал приказ Уадху Менеху еще утром приготовить «Славу Атона» к отплытию после полудня.

— Сегодня после полудня, — ответил он.

— Могу я высказать одно пожелание по этому поводу, мой царь?

— Я тебя слушаю.

— Не стоит ли подумать над тем, мой царь, чтобы дать твоему кораблю другое имя?

Сменхкара решил, что к мнению своего советника стоит прислушаться. Теперь судно следовало назвать «Слава Амона».

— Для смены имени понадобится один день, мой царь. Столько же времени мне нужно, чтобы подготовить жрецов.

Советник мрачно посмотрел на Сменхкару, ожидая, какой будет его реакция.

— Говори же, — приказал Сменхкара.

— Прости меня, мой царь, но как долго Вторая царская супруга будет пребывать в Ахетатоне?

— Я этого не знаю, — ответил Сменхкара. — Почему ты спрашиваешь?

— Царские придворные и городская знать интересуются причиной ее долгого отсутствия, мой царь. Никто во дворце не в силах объяснить этого. И эти загадки могут только повредить твоей славе.

Сменхкара внимательно посмотрел на Тхуту. Знал ли тот о перехваченном писарями Маху письме, которое Макетатон написала Аю? Эта глупая болтунья решила, что может доверить капитану баржи послание на папирусе, что он отправит его в Ахмин и что об этом никто не узнает.

— Я подумаю, что можно предпринять, — ответил Сменхкара.

На самом деле ему не приходило в голову, как поступить в этом случае. К тому же ему не давали покоя нерешенные вопросы. У него хранились документы, изъятые из зала Архива Ахетатона той ночью, когда он застал Меритатон с Неферхеру. Аа-Седхем сказал правду: Тхуту скрывал от Эхнатона донесения о проблемах царства. Почему? Какова была его цель? Неужели он пытался таким образом ослабить царскую власть? Если он планировал изолировать фараона, то почему он изменил тактику? Почему сейчас он прикладывает все усилия для укрепления царского авторитета? Какие игры он ведет?

Сменхкара долгое время откладывал беседу с ним по этому поводу. Просто он не хотел отталкивать от себя человека, который оставался верен ему во времена опалы. Но теперь необходимо было получить ответы на все вопросы.

Он вздохнул.

Оставалось сообщить Меритатон и остальным участникам путешествия о досадной задержке. Потом составить список тех, кто поедет с ним. Уадх Менех? Нет, ведь речь идет не о переезде Двора, поэтому в присутствии Первого распорядителя не было необходимости. Главный интендант? Да, потому что придется обживаться во дворце. Хранитель гардероба? Нет, потому что царь берет только самые необходимые вещи на время своего пребывания в Ахетатоне, ему не будут нужны церемониальные одеяния. Кроме того, Сменхкара был доволен тем, что пресек нескромные посягательства Аутиба. Второго хранителя гардероба будет достаточно. Повара? Конечно — трое.

Он подумает и об остальных.

Меритатон наверняка тоже составляла список, и, несомненно, Хранитель духов уже был включен в него.

Глядя, как коричневые потоки скользят вдоль бортов «Славы Амона», Меритатон думала об ожидающей ее в Ахетатоне проблеме — о том, как ей поступить с сестрой. Она не сомневалась, что найдет там разъяренную львицу. Но не могли же они выделить для содержания этой мегеры целый дворец!

На носу корабля стояли Анхесенпаатон и Пасар, отпущенный из школы по личной просьбе Главного царского писаря, и смотрели на Великую Реку, более спокойную, чем во время пути в Фивы.

«Как все меняется! — думала Меритатон. — И как быстро!» С течением времени менялись даже ритмы движения солнца и луны. Ей казалось, что за несколько месяцев она прожила несколько лет.

Аа-Седхем, сидящий на корме вместе с кормилицами, казался бесстрастным.

Ситуация повторялась, отметила Меритатон. С той лишь разницей, что она больше не злилась на Приближенного к телу царя. На самом деле она даже была ему благодарна за то, что он гасил царский пыл. Она не испытывала никакого физического влечения к этому человеку с хрупким нежным телом. Особенно царь был ей неприятен, когда она думала о Неферхеру и представляла его крепкую фигуру. Она боялась, что в Фивах Сменхкара захочет разделить с ней ложе, но опасения были напрасны.

Она посмотрела назад: лодка, на которой плыли Неферхеру, несколько писарей, чиновники и дворцовые служащие, в том числе и повара, была недалеко. Меритатон была рада, что оставила в Фивах Хранительницу гардероба, навязанную ей женой Хумоса.

— Что же делать с Макетатон? — прошептала она на ухо своему супругу.

— Я думал об этом. Отправим ее в Северный дворец.

— Она наверняка написала Аю.

Сменхкара был удивлен: она сама догадалась или ей кто-то сообщил?

— Он ничего не может сделать для нее, — заявил он. — Разве что начнет военные действия, а это только хуже для него. И он это хорошо знает. Гарнизон остался в Ахетатоне, охрана тоже сможет дать отпор. Итак, Дворец царевен будет снова в распоряжении твоих сестер.

— А как же она?

Сменхкара вопросительно посмотрел на нее.

— Что будет с ней?

Он пожал плечами.

— Не знаю. Лучшее, что она может сделать, это попросить у нас прощения.

Смелое предположение.

— У меня есть доказательства того, что она с Аем заодно.

— Но что они могут предпринять против нас? — воскликнула Меритатон.

Он снова пожал плечами.

— Самое большее — будут нашими врагами, находясь каждый в своих стенах. Макетатон подрывает авторитет царской семьи, и это плохо.

— Ее настроил против нас Ай. Мы должны следить за ним, — предположила Меритатон.

— Хорошая идея, — поддержал ее Сменхкара. — Я поговорю об этом с Маху.

Но Маху остался в Фивах. Ну что ж! Он вызовет его в Ахетатон.

Сменхкара был счастлив покинуть столицу хотя бы на несколько дней.

Несколько дней.

Вдруг, ни с того ни с сего, ему показалось, что он блуждает в одиночестве, борясь с враждебными потоками, и что «Слава Амона» — погребальный корабль, который несет его в иной мир.

Царство ему представилось чудовищным животным, которое совершает опасные прыжки. Возможно даже, что царство было самим Апоном…

Демон добрался до него…

 

Пленница, дерево, сумасшедшая змея

Забыв о приличиях, Анхесенпаатон первая спрыгнула с борта «Славы Амона» на деревянную пристань. Пасар прыгнул следом за ней. Жизнь в Фивах была такой же мучительной, как и траур по матери. Здесь царевна чуть ли не танцевала от радости. Она бегала по саду, уже не такому ухоженному, как раньше, среди кустов роз из Куша, по саду, стены которого поросли резедой и жасмином.

Сменхкара и Меритатон смотрели на знакомый пейзаж и позолоченные стены Царского дворца и Дворца царевен. Они пребывали в умиротворении. Нет, Фивы не разрушат Ахетатон! Потом их внимание привлекло какое-то движение на террасе Дворца царевен. Макетатон. Она увидела, что они вернулись.

Вскоре на берег сошли пассажиры второй лодки: интендант, три повара, Второй хранитель гардероба и, конечно же, Неферхеру. Главный интендант бросился к своему господину, чтобы встретить его. Решение о поездке в Ахетатон было принято так быстро, что ни Уадх Менех, ни интендант не успели отправить гонцов, чтобы организовать встречу царской семьи. Интендант молил Сменхкару простить его за это.

— Так даже лучше, — ответил Сменхкара.

Целое утро понадобилось для того, чтобы навести порядок в царских покоях. К счастью, в Фивы увезли не все имущество. Многое даже пришлось вернуть, потому что там не нашлось места для всего.

После того как все быстро перекусили, Меритатон сказала своему супругу:

— Необходимо решить судьбу Макетатон.

Сменхкара согласился с этим и приказал интенданту позвать взбунтовавшуюся царевну в сад.

Та посмотрела на посланника, как на попрошайку.

— Иди, — сказала она наконец, — я спущусь за тобой.

Она неторопливо прошла в сад и уселась перед Сменхкарой и Меритатон. Потом заявила царской чете:

— Вы хотели меня видеть. Зачем я вам нужна?

Ничуть не растерявшись, Сменхкара ответил:

— Твое отношение к нам обоим было недопустимым. Я бы хотел услышать, что ты сожалеешь об этом.

— Я ничуть не сожалею об этом. Я не отказываюсь ни от одного своего слова.

И она смерила презрительным взглядом и царя, и его супругу.

— Ты распространяешь клевету и оскорбления, ты в заговоре с господином Аем против короны, — продолжал Сменхкара. — Письмо, которое ты ему отправила, было перехвачено и скопировано для меня.

Она содрогнулась, услышав, что ее разоблачили.

— Из этого следует, что я был слишком добр, разрешив тебе общаться с внешним миром. Возвращайся к себе и жди, тебя отвезут на носилках в сопровождении охраны в Северный дворец.

Побледнев, Макетатон встала, с ненавистью глядя на свою сестру и Сменхкару.

Сменхкара позвал интенданта и приказал ему передать в гарнизон Ахетатона, чтобы направили отряд охраны во дворец.

— Она там не выживет, — сказала Меритатон, потрясенная разговором с сестрой. — Или попытается сбежать оттуда.

— Я не допущу, чтобы она присоединилась к Аю.

После этого все отправились в свои покои.

Анхесенпаатон с сестрами и их кормилицы направились во Дворец царевен. Нужно было найти рабов, которые будут прислуживать им.

Пасар, конечно же, пошел к родителям, которые очень гордились тем, что их сын теперь входит в царскую свиту.

Сменхкара был счастлив попасть в свои покои в Царском доме, а Меритатон обосновалась в покоях матери в Царском дворце. Теперь ей не нужно было спускаться в подземелья, чтобы увидеть своего возлюбленного.

Вскоре она отправилась во Дворец царевен, чтобы проследить за тем, как устроились ее сестры. В большом коридоре на первом этаже она заметила недалеко от террасы жаровню, пепел из которой ветер разметал по полу.

— Что здесь делает эта жаровня? — спросила она.

Служанка поспешила убрать ее. Меритатон удивилась, что по такой жаре разводили огонь. Она заметила, что пепел был совсем свежим и с любопытством склонилась над жаровней. Она разглядела блеснувший кусочек золота. Меритатон достала его из пепла и увидела, что это была оплавленная огнем золотая булавка.

Царица удивленно вскинула брови. Для чего был нужен этот огонь? Заподозрив неладное, она подошла к закрытой двери, ведущей в комнату Макетатон. Это был знак: ее сестра, снедаемая ненавистью, стала походить на закрытую комнату. Значит, она занималась колдовством.

Меритатон пообещала себе расспросить обо всем кормилицу.

«Словно спелый сочный фрукт», — подумала она. Вот уже несколько месяцев она не притрагивалась к возлюбленному. Он прерывисто дышал. Ему не нужны были ласки. Она положила руку ему на плечо.

Она изнемогала от его страсти.

Ее дыхание тоже стало прерывистым.

— Сейчас, — сказала она.

Два времени слились в их телах — время Паводка и время Сева.

Когда все закончилось, он не выпустил ее из своих объятий. Они сцепились, словно когти гигантской птицы. Их губы слились, он полностью растворился в ней.

Снова они отделились от мира, утонув друг в друге. Солнце растворилось в Луне, они вдвоем создали новое светило — Луну-Солнце.

Все начиналось снова.

К нему постепенно вернулось дыхание.

Ночной ветер освежил их тела, возродил их души.

Она нежно отстранилась.

— Я чуть не умер, — прошептал он, пододвигаясь к ней и снова сжимая ее в своих объятиях. — В этот раз ты отдала мне все. Она долго ласкала его, гладила пальцами ухо, бровь, нос, рот. Она точно высчитала свой день.

Пел комар, наверное, в ознаменование этой ночи — ночи зачатия.

Прошло несколько дней. Однажды после полудня Сменхкара присоединился к своей супруге в ее спальне. Она отдыхала, как обычно после обеда. Он сел рядом с ней и стал гладить ее ноги. Они обменялись взглядами. Просьба и удивление.

Свершилось! Она так боялась этого визита! Но этот молодой мужчина был и царем, и ее мужем. И он был красив. К тому же они были союзниками в борьбе против могущественных недоброжелателей.

Он снял с нее платье и стал ласкать бедра. Потом поднялся выше. Он был ловок. Сменхкара избавился от своей набедренной повязки и лег рядом с ней.

Она запретила себе делать любые сравнения.

Ему даже удалось вырвать у нее несколько стонов.

Потом она забылась ненадолго, а он лежал рядом с ней. Она смутилась, подумав, что Неферхеру был похож на дерево, а Сменхкара — на тростник. Тростник вызывал у нее беспокойство и нежность.

Он пришел к ней в поисках того, чего ему не мог дать Аа-Седхем: ему нужен наследник, который был бы гарантией выживания.

Ребенок был более ценен, чем искусство лучшего бальзамировщика царства.

Она снова открыла глаза. Он тоже заснул. Меритатон смотрела на его хрупкие плечи, такие же, как и у его брата, тонкую нежную кожу, ноги почти как у женщины. Она погладила его по щеке и спросила себя, гладил ли его по щеке Аа-Седхем.

Позже, когда он встал, собираясь вернуться в Царский дом, чтобы помыться перед ужином, она чуть не сказала ему, что гнездо уже занято, но не стала этого делать. Зачем причинять ему боль?

Сейчас, как никогда, она осознавала ранимость царя.

Дни складывались в недели. В дневное время дул ласковый ветер, который становился прохладным по вечерам, между мужественными объятиями Амона-Ра и материнскими объятиями Нут, поддерживающей ночное небо и звезды.

Был месяц Койяк, четвертый и последний в сезоне Паводка.

Из Фив прибыли два гонца с посланием от Тхуту: в большой провинции Абду вспыхнуло восстание крестьян, которые считали условия своего труда невыносимыми. А охранники центра провинции отказывались вмешиваться, считая восстание оправданным. Вскоре начинались дни странствования Осириса, это был самый большой праздник в царстве. Тхуту спрашивал, согласен ли царь отправить в Абду гарнизон или фиванских охранников?

Сменхкара продиктовал одному из писарей следующий ответ:

Отправьте охранников. Армия не должна сражаться с подданными царя. Прикажите землевладельцу от имени номарха облегчить условия труда крестьян. Такое восстание не должно повториться.

Тогда один из гонцов задал царю вопрос от имени Тхуту: сообщит ли божественный царь своему слуге дату его возвращения в Фивы?

— Я вернусь очень скоро, — ответил он.

Через три дня гонцы прибыли снова. В Абду все закончилось очень плохо. Крестьяне убили землевладельца и его семью. Так как это было преступлением, начальник фиванских охранников спешно направился в Абду, чтобы восстановить порядок, и посадил зачинщиков в тюрьму. Хуже того, номарх провинции, в которой вспыхнуло восстание, не стал слушать советов начальника охраны, а начал вести подстрекательские речи и тоже был заключен под стражу. Верховный жрец храма Осириса весьма обеспокоен ситуацией. Советник предлагал отправить в Абду часть фиванского гарнизона, чтобы обеспечить мир во время праздника Осириса.

Сменхкара понял: надо действовать быстро. Это царство охватили конвульсии, подобные движениям гигантской змеи. Он решил ехать на следующий же день и приказал подготовить «Славу Амона» к отплытию.

 

Враги Осириса

По округе разносились рыдания.

«Они кричат! Они сеют раздор! Они совершили убийство! Они бросают в тюрьмы!»

Это священнослужители читали ритуальный текст, следуя за процессией.

Перед ними восемь жрецов несли на плечах платформу, обитую красной тканью, на которой возвышалась позолоченная, похожая на мумию статуя Осириса. Она вся была обвешана украшениями.

Во главе процессии торжественно шествовал царский посланник, мало изменившийся за прошедшие годы, и верховный жрец храма Осириса.

Тысячи людей — чиновники, землевладельцы, торговцы, ремесленники, крестьяне, рыбаки, мужчины и женщины, дети и старики, богатые и бедные — повторяли текст, который они знали наизусть с тех самых пор, когда стали устраивать этот праздник.

«Несчастье, несчастье! Они многочисленны, враги гармонии! Они многочисленны, враги бога богов!»

Звучание цистр и тамбуринов завораживало.

На празднике присутствовало не только почти все население нома Абду, но и большое количество жителей соседних номов. Были даже люди из оазисов и из поселений, расположенных возле Тростникового моря. Никто не собирался пропускать праздник Осириса. Представляя страсть первичного бога, это богослужение, самое распространенное в Двух Землях, символизировало трагедию людей и самых почитаемых простых духов.

Осириса, доброго и красивого бога, сына богов Нут и Геба, его брат Сет возненавидел за то, что он был любим всеми. Тайно он измерил Осириса и сделал очень красивый сундук. Потом на одном из празднеств, которые он устраивал, Сет заявил, что подарит сундук тому, кому он подойдет по размеру. После того как все гости попробовали полежать в сундуке, туда лег Осирис. В этот момент сообщники Сета захлопнули крышку сундука и, залив замок расплавленным свинцом, бросили сундук в море.

Это была аллегория предательства, жертвами которого становятся все люди на земле.

Исида, сестра и возлюбленная Осириса, начала поиски его тела. Она нашла сундук в Библосе и велела доставить его в Две Земли, чтобы похоронить.

Это была аллегория совершенной любви, которая побеждает смерть.

А Сет, отыскав место погребения Осириса, достал его тело и разделил на тринадцать частей. Потом Сет спрятал их в разных местах царства. Бедная Исида снова начала поиски. Она нашла все части, кроме одной, без которой Осирис не мог воскреснуть: это был фаллос. Наконец с помощью сочувствующего ей бога Ра, который направил ей в помощь Тота и Анубиса, она нашла недостающий фрагмент.

Вместе с Нефтидой они вернули его телу Осириса, и тот вознесся на небо к вечной жизни; которой он достиг благодаря любви и могуществу богов.

История Осириса примиряла людей с их земной судьбой, показывая, что даже боги испытывают такие же страдания. Конец истории символизировал исполнение извечной мечты смертных людей о вечной жизни.

По обе стороны процессии двигалась плотная толпа. Все хотели увидеть происходящее во главе процессии. Люди шли за ней до самого Священного холма.

Уже был третий день богослужений: В первый день тысячи людей наблюдали за прибытием бога на золотой лодке вместе со своей собакой Уапуута. Он охотился за злыми силами. Все восхищались человеком в собачьей маске, который с лаем гонялся за людьми с выкрашенными в черный цвет лицами. Потом состоялось погребение земных останков Осириса.

Под предводительством Уапуута двадцать человек, ритмично взмахивая палками, «избивали» чернолицых, которые пятились от них на четвереньках. И те и другие издавали возгласы:

— Ха! Хо! Ха! Хо!

Эти «побои» продолжались около часа, после чего на помощь небесным воинам пришли, согласно ритуалу, праведники. Потом появились персонажи в белых гипсовых масках. Это были души мертвых.

Праведники тоже принялись бить палками людей в черных масках. Изначально двойной ритм стал тройным: удары воинов, затем удары праведников, третий двойной удар наносили своим противникам злые силы: тук-тук, тук-тук, тук-тутук…

Души мертвых хлопали в ладоши, соблюдая ритм.

«Они сеют раздор! Они совершают злые деяния! Они сеют несправедливость! Гибельный день, когда потухло Солнце! Гибельный день, когда упала Луна!»

И вдруг все услышали незнакомый текст, который произносили люди с выкрашенными охрой лицами.

«Они среди нас! Они преследуют справедливых! Они преследуют слабых! Горе врагам Солнца! Горе врагам Луны! Справедливые восстают и бьют их!»

Краснолицые были вооружены палками.

Несколько жрецов и священнослужителей повернули головы в их сторону. Краснолицые вырвались вперед и начали с криками избивать воинов. Другие, оказавшиеся в голове процессии, взялись за царского посланника. Они пытались сорвать с него золотые нагрудные латы. У посланника слетел парик. Раздались крики, завязалась драка. Носильщики опахал принялись защищать своего господина, нанося удары рукоятками опахал.

Тут же откуда-то сбоку из толпы выскочили охранники и попытались отогнать краснолицых от процессии. Их было много, около двухсот человек. Толкотня превратилась в потасовку. Статуя Осириса угрожающе раскачивалась на платформе. Раздавались крики паники и боли. Прошло не меньше двадцати минут, прежде чем стража скрутила порядочно избитых краснолицых и отправила их в управу.

Раскрасневшийся после потасовки царский посланник подобрал свой парик, отряхнул его, как мог, от пыли и надел на голову. Не менее красный верховный жрец беспрерывно изрыгал ругательства. К счастью, охранники быстро справились с ситуацией. Церемония продолжилась. До Священного холма оставалось несколько минут ходу. Пока толпа распевала гимны, верховный жрец, царский посланник и священнослужители приступили к погребению бога — это был ритуал только для посвященных.

«Появились Четыре Стражника! Четыре Стражника восстановили порядок!» — пели священнослужители. Толпа пела вместе с ними.

Четверо мужчин в масках с головами ястреба, льва, змеи и быка отделились от толпы и стали заковывать в цепи злых людей с черными лицами. Ястреб символически пронзил их заостренной палкой.

«Хорус поразил их! Хорус вернул Солнце на место! Хорус вернул Луну на место!»

Львиную долю доходов Ай получал от торговли фимиамом, миррой, специями, жемчугом, кораллами и другими экзотическими товарами. У него была лавка в порту Косеира, на берегу Тростникового моря. Поставщики приплывали из таких далеких стран, что никто даже не знал их названий, но было точно известно, что их жители не умели получать бронзу. Десять наконечников стрел, выкованных в Мемфисе, стоили сто жемчужин или десять мешков гвоздики.

Один раз в месяц торговые представители господина Ая уезжали продавать свои товары в Фивы. Горожане были помешаны на предметах роскоши. Большим спросом пользовались масла цивета и мускуса для женских духов, перец и шафран, необходимые для приготовления жареной утки и для сохранения мужской силы, розовый жемчуг для нежных ушек и другие разорительные безделушки.

Торговые представители чаще всего останавливались в Ахмине, чтобы отчитаться, что они продали и что купили. Иногда Ай оказывал им честь и приглашал к себе на ужин. А если дела шли великолепно, то он устраивал для них представление с обнаженными танцовщицами.

Однажды, вернувшись из Фив, один торговый представитель доложил своему господину, что, вопреки бытующему мнению, царь находится не в древней столице.

Ай удивленно поднял брови и спросил:

— Кто-нибудь знает, где он?

— Я слышал, что он вернулся в Ахетатон.

Властелин Ахмина, отец жены военачальника Хоремхеба и умершей царицы теперь конфликтовал и с членами Царского совета, и со священнослужителями. У него были все причины подозревать Хумоса и других верховных жрецов как соучастников убийства своей дочери, поэтому он был очень осторожен и спал на своем корабле.

На следующее утро Ай отправился в трактир, где его никто не знал, и спросил у хозяина, не слышал ли тот о том, что правители перебрались в Ахетатон. Трактирщики и цирюльники лучше всех были осведомлены о делах в царстве.

— Нет, они все еще в городе, — ответил трактирщик.

Ай задумался. Ему были нужны более подробные сведения. Единственным человеком, с которым он смог бы об этом поговорить, был Пентью. Но бывший лекарь не знал, что Меритатон известно, что он отравил Нефертити. С Аем его связывало лишь то, что они оба участвовали в отравлении Эхнатона. Собственно говоря, у Пентью не было причин отказаться от разговора с Аем.

Ай отправился в зал Архива и попросил судебного исполнителя предупредить Пентью, что его у входа ждет «друг из Ахмина».

Через какое-то время пришел Пентью. Когда он увидел Ая, его лицо вытянулось.

— Господин Ай! — воскликнул он. — Какое счастье!

Ай ничего не ответил и лишь иронично смотрел на него.

— Пойдем в трактир, выпьем пива, — предложил он.

Пентью не мог ему отказать. Он знал, где находится ближайший трактир, в котором за большой кубок пива, вина или меда можно было заплатить маленьким медным колечком. Около дюжины торговцев утоляли жажду, сидя за столами, по которым ползали мухи — те тоже утоляли жажду, жадно набрасываясь на пролитые капли напитков. По вечерам здесь молоденькие девушки с разукрашенными грудями зажигали взгляды мужчин. Ай и Пентью выбрали столик в дальнем углу. Когда они уселись, Ай все так же иронично произнес:

— Я думал, что ты умер после разговора со Сменхкарой.

— Как видишь, нет, — сказал Пентью, пытаясь сохранить жизнерадостный тон. — Мне тогда стало плохо от жары.

— От твоих жарких признаний?

— Каких признаний?

— Меритатон спряталась за занавесом в кабинете Сменхкары. Она мне все рассказала.

Пентью побледнел. От страха пот выступил у него на лбу и над верхней губой. Онемев, он растерянно склонился над столом, вытянув шею.

— Ты рассказал Сменхкаре все, и он отдалил тебя, чтобы избежать скандала. Это ты дал яд моей дочери, — заявил Ай. Его голос дрожал от холодной ненависти.

Пентью оцепенел. Ай сделал большой глоток пива.

— Пей, тебе полегчает, — сказал он.

Ай спрашивал себя, может ли в этот раз Пентью не выдержать и умереть. В любом случае, бывший лекарь больше не разыгрывал комедию, пытаясь казаться жизнерадостным. Он взял кубок и долго пил из него.

— Как и все подлецы, Пентью, ты толстокожий, — равнодушно произнес Ай. — Ты столько людей втянул в свои махинации, что даже преступники не могут сдать тебя из боязни попасться.

— Царь простил меня, — хрипло сказал Пентью.

— Царь! — презрительно повторил Ай. — Этот земляной червь! Он простил убийцу своего брата. Какое великодушие! Он пощадил тебя, потому что ты помог ему избавиться от моей дочери!

Пентью сжал челюсти. Он не мог открыто объявить войну господину Аю, одному из самых могущественных людей страны. Ай был решительным человеком. Его агенты могли и не использовать яд, а просто пырнуть жертву кинжалом.

— Чего ты от меня хочешь?

— Я ничего не хочу. Я хочу знать, где Сменхкара?

— Он отправился отдохнуть в Ахетатон.

— Я знаю. Но что из этого следует?

— Дворец в Фивах очень мал для него и его семьи.

— Его семьи! Кто уехал с ним?

— Меритатон, ее сестры, Тутанхатон и кое-кто из приближенных, чиновники, слуги.

— Кто именно?

— У меня нет списка.

— Но ты можешь его получить.

— Что ты хочешь узнать?

— Кто любовник Меритатон?

Пентью удивился. Почему Ай интересуется такой ничтожной деталью?

— Не знаю.

— У тебя есть предположения?

— Есть один писарь, которого недавно сделали Хранителем духов, но я не уверен, что он ее любовник.

— Как его зовут?

— Неферхеру.

Ай кивнул.

— А Сменхкара?

— Насчет его похождений я вообще ничего не могу сказать. Но мой преемник, кажется, довольно близок к нему.

— Как его зовут?

— Аа-Седхем.

— Он занимает эту должность уже шесть месяцев?

Пентью удивлялся все больше и больше.

— Да, с того самого времени, как я был переведен в Архив.

— А до этого? Кто был его любовником?

— В конце концов, Ай, ты что, думаешь, я сплю под кроватью царя? Я не знаю!

— Но у тебя есть предположения, Пентью. Я же тебя знаю. Ты привык следить за всем. У тебя наверняка есть предположения.

Измученный Пентью осушил свой кубок.

— Есть у меня одна мысль, но это всего лишь мысль. Хранитель гардероба.

— Его имя?

— Аутиб.

Ай моргнул. Это имя ему называла Нефертити.

— Он еще занимает эту должность?

— По крайней мере, его имя присутствует в списке приближенных царя.

Пентью смотрел на своего собеседника и недоумевал: неужели господин Ай рассчитывает захватить трон, используя такие сведения? Но у него не было никаких сомнений: шакал Ахмина страстно желал сесть на трон.

— Я возвращаюсь к своей работе, — сказал Пентью, вставая из-за стола.

Он стал рыться в кошельке в поисках медной монеты.

— Оставь, — сказал Ай, — я тебя угощаю.

Пентью вышел, надеясь, что больше никогда в жизни не увидит Ая.

Ай тер подбородок. Хранитель духов. Приближенный к телу царя. Аутиб. Три мишени.

 

Тысяча золотых колец

Человеку свойственно считать, что, подобно богам, стоит ему только захотеть, и его желания исполнятся. Каждый человек живет в мираже своих иллюзий. Через десять веков на другом берегу моря, которое стали называть Средиземным, один греческий философ по имени Аристотель меланхолически укажет на склонность себе подобных к самообольщению, заявляя, что люди не хотят знать, они хотят верить.

Если бы Пентью подавил свое желание не видеть больше Ая, тот расспрашивал бы его дольше. Ведь Пентью был так же хитер, как и его собеседник, интересовавшийся внебрачными связями царя и царицы Двух Земель. Если бы он был хоть чуточку мудрее, он ничего бы не рассказал Аю. Но в истории царства Пентью был лишь второстепенным персонажем. У него недоставало сил сопротивляться потрясениям, которые устраивает злополучный змей Апоп, пытаясь перевернуть царскую ладью. Еще один мечтатель!

Расставшись с бывшим царским лекарем, Ай направился к северному входу в административные здания, находящиеся рядом с дворцом. Там он одному из стражников оставил сообщение: такой-то ожидает на судне из Ахмина. Потом он вернулся на «Счастье Атона». Через час на пристани показался гость; он узнал корабль и, поднявшись на него, церемонно поклонился Аю. Тот пригласил его присесть на одну из скамей на мостике и предложил ему пива.

— Ну как все прошло? — спросил Ай.

— Чудесно. Жуткий скандал. Впервые праздник Осириса был омрачен. Номарх сходит с ума от ярости. Он прибыл в Фивы требовать от Тхуту, чтобы он удвоил количество охранников в Абду. Последние события вынудили царя вернуться из Ахетатона. Но в Фивах он пробудет лишь пять дней. Ознакомившись с результатами расследования, он приказал усилить охрану в Абду.

Ай довольно улыбнулся.

— Было даже расследование?

— Охранники задержали семьдесят три человека, которые учинили беспорядки во время шествия. Их допрашивали, но они отвечали, что сами являются жертвами Сета и воинами Хоруса. Тогда охранники спросили, кто главарь, но ответа не получили.

— А землевладелец?

— Это знатный человек. Его, конечно же, отпустили после того, как он подписал показания, опровергающие тот факт, что он оскорблял номарха, начальника охраны и царя.

Ай кивнул.

— Хорошо. Теперь ты должен следить за тремя людьми. Запомни хорошо их имена. Одного зовут Неферхеру, он Хранитель духов и, без сомнения, любовник царицы. Второго зовут Аутиб, он Хранитель гардероба и, возможно, бывший любовник царя. Третьего зовут Аа-Седхем…

— Это царский лекарь. — Гость вздохнул. — Он не отходит от фараона ни на шаг.

— Да. Ты понимаешь, что я имею в виду.

— Понимаю. Нужно заслужить их доверие.

— И сделать так, чтобы они были готовы немедленно выполнить требуемое. Обещай не только золото, но и земли.

— У меня есть человек, который может нам пригодиться.

Он допил свое пиво, поблагодарил хозяина, поклонился, поцеловал ему руку и ушел.

По знаку своего господина капитан «Счастья Атона» отвязал веревки, с помощью которых судно удерживалось у пристани. На борту прозвучало несколько приказов, и корабль поплыл по мерцающим водам. Паруса надулись, и моряки забегали по палубе.

Прошло сорок дней. Шел первый месяц сезона Сева. Меритатон посмотрела в зеркало из полированной бронзы, и ей показалось, что ее лицо стало немного бледнее.

В положенное время очистительного кровотечения не было.

Она рассказала об этом Неферхеру. Тот просто засветился от счастья. Он целовал ей руки и ноги. Если когда-либо смертный и занимался любовью с богиней, то все равно он не был ей так предан, как Хранитель духов — Меритатон.

— Ты моя Нут, только моя! — сказал он ей. — Твой живот — это небо, земля и море. Твои груди — это солнца днем и луны ночью. Твои глаза — звезды. Твой рот — это лира Хатхор.

— Мин, — поправила она его, улыбаясь. — Ты каждую ночь возвращаешь меня к жизни. Когда ты дотрагиваешься до меня, мне кажется, что я умираю и потом снова рождаюсь.

Сменхкара не сразу понял причину радости своей супруги. Он сказал ей, что воздух Ахетатона более бодрящий, чем в Фивах. Она чуть было не ответила, что бодрит ее не воздух, а дыхание Неферхеру.

Впервые за свои восемнадцать лет жизни она почувствовала, что действительно живет.

— Что это значит? — взревел Хумос, шагая по залу своего дома в Карнаке. Там же находились еще один жрец, главный интендант земель Амона, секретарь начальника всей охраны Маху и старший сын Хумоса. — Он уже три месяца в Ахетатоне! В этом еретическом городе! Такие ужасные беспорядки произошли во время праздника Осириса, а он приехал только на пять дней! Он должен был присутствовать на празднике сам, по крайней мере в первый год своего правления.

Присутствующие были приглашены на неофициальное собрание, организованное верховным жрецом для подготовки необходимых царю сведений. Он лично пригласил Маху, но тот, как всегда осторожный, отправил вместо себя секретаря, чтобы сначала узнать, чего от него хочет верховный жрец.

— Он знает ситуацию, почтенный господин, — сказал секретарь. — Никакое решение не было принято без царского разрешения. Когда в Абду начались беспорядки, он приехал на следующий же день.

— Храм Амона является средоточием власти самого великого из богов, а царская власть происходит от божественной власти, — торжественно заявил Хумос. — Храм в Карнаке бросает свою тень и на Фивы, вот почему на протяжении веков этот город является столицей царства.

Второй жрец утвердительно кивал головой. Другие слушатели были удивлены такой принципиальностью Хумоса. Очевидно, в глазах верховного жреца ситуация выглядела весьма сложной.

— Разве не в Фивах короновался царь? — продолжал Хумос. — Разве не просил он о примирении всех жрецов царства? Разве мы не заключили договор с посланниками царя? Разве мы не отказались от постройки храма Амона в Ахетатоне, получив его согласие короноваться в Фивах? Что значит это возвращение в город Атона? Разве Фивы не достойны его царского присутствия? Наш божественный царь не может привыкнуть к городу, который вполне подходил его отцу?

После такой резкой критики повисло молчание. Всех охватило беспокойство: неужели снова начнется противостояние трона и жрецов, так вредившее Эхнатону в последние годы его правления?

— Фиванский дворец, почтенный господин, — наконец заговорил секретарь Маху, — мал для правителя, который привык к просторным дворцам Ахетатона. Ведь он попросил архитекторов изучить возможность постройки нового дворца на Великой Реке.

— Нам не нужен новый дворец, — возразил Хумос. — Нам нужен порядок в стране. Народ должен ощущать присутствие Царя, как ощущается присутствие бога в храме.

Последнее замечание задело секретаря Маху.

— Население Фив увеличилось за последние двадцать лет, почтенный господин, — настаивал он. — Мой господин Маху принимает меры по увеличению отрядов охраны с одобрения царя и советника Тхуту. Но этого не сделаешь за одну или две недели.

Хумос не стал продолжать свою резкую критику. Он не собирался спорить с Маху через его подчиненного. Было ясно: Хумос очень недоволен таким поворотом событий.

Несомненно, недовольны были и другие жрецы, начиная с его коллеги Нефертепа.

Слуги начали расставлять блюда на большом столе в центре зала. Собравшиеся устроились за столом, и разговор пошел на другие темы.

— Нард из Пунта, о высокочтимый господин! Понюхай, и ты никогда его не забудешь! Он предназначен только для божественных людей.

Неферхеру забавляло хвастовство маленького человечка, открывшего перед ним горшок с нардом. Оттуда вырвался сильный аромат, метнувшийся в ноздри, как спасавшаяся от врага птица. Торговец сказал правду: запах, мягкий и острый одновременно, был несравненным. В отличие от нарда, к которому Неферхеру привык, этот не был маслом. Он был похож на мазь почти белого цвета. Неферхеру догадался, каким образом она была приготовлена: цветы экзотического растения сдавливали между досками, смазанными говяжьим жиром. И так продолжалось до тех пор, пока жир не пропитывался ароматами цветов. Эту процедуру повторяли, видимо, несколько раз, потому что запах был очень сильным.

— Сколько?

— Восьмая часть от его цены. Один дебен, господин.

— За что я плачу? За вес горшка тоже?

— Что тебя беспокоит, господин? Ведь не ты платишь.

— Я счетовод моей госпожи царицы.

— Земные блага — дым на ветру. Сегодня корона, завтра крышка.

И снова крысиный взгляд.

— Что за речи такие?

— Птица чувствует грозу, змею торопит дрожь земли. Ты предпочитаешь быть птицей или змеей, господин?

Неферхеру посмотрел на торговца.

— Что ты пытаешься мне сказать?

— А ты, господин, что пытаешься не услышать? Твоим преемником станет тот, у кого слух будет тонок.

Может, это был сумасшедший? Неферхеру пошел во дворец, чтобы достать из сундука в комнатке для хранения косметики золотое кольцо — эквивалент одного дебена. Он был обеспокоен. Хоть Неферхеру и состоял на службе у царицы, он не принадлежал к чиновникам третьего класса, а значит, не мог арестовать этого хулигана и силой заставить его сказать то, на что он намекал. Правда, он мог сообщить какому-нибудь дворцовому чиновнику, но его реакция могла быть слишком жесткой. Лучше всего было узнать, что за сообщение ему пытался передать этот торговец благовониями, и понять, правдиво оно или нет.

Торговец взял кольцо, иронически осмотрел его, сделал вид, что изучает, а затем спрятал в складках пояса.

— Тысячу золотых колец получишь ты, господин, если у тебя тонкий слух.

Предложение было очевидным.

— Что я должен сделать?

— А! Звон золота радует сердце и смягчает чувства! Тысяча золотых колец, господин, за то, чтобы взять лодку Сета, когда он будет пронзать копьем змея Апопа, вместо того чтобы сесть в лодку мертвых, сопровождающуюся плакальщицами.

Неясная и в то же время тревожная речь.

— Что я должен сделать, я тебя спрашиваю?

— Быть постоянно на службе Великой Всевидящей Нехбет, от ока которой не ускользнет и мошка.

Неферхеру вздрогнул. Нехбет была еще и богиней-защитницей родов. Было ли это намеком на беременность Меритатон? Но как этот уродец узнал бы об этом? Только он и она были хранителями этой тайны.

— Говори! — приказал он. — Или я заставлю тебя сказать.

— Господин, разве бьют собаку, чтобы заставить ее петь? Я взываю к твоей мудрости, чтобы ты понял, что жизненные циклы людей и богов совсем разные. Твои ноздри чисты, и ты учуял запах золота. Успокой свою душу. Я чувствую, что она взволнована. Очисть свой разум, и ты оценишь возможность, предоставленную тебе богами посредством моей несчастной персоны: прежде чем выжить в схватках небесных, выжить в земных.

Неферхеру еле сдерживал бешенство, опасаясь, что последствия могут быть очень серьезными. Он еще раз сказал себе, что лучше выслушать предложение этого посланника. А в том, что это был именно посланник, он не сомневался.

— Что я должен сделать?

— Узнаешь в свое время, господин.

— Но все-таки?

— Если бы я знал, господин! Скажу тебе только, что время придет.

Неферхеру не смог удержаться от вопроса, хотя знал, что на него не получит ответа:

— Кто тебя послал?

Обезьянья ухмылка расколола лицо продавца нарда на две части.

— Возможно, это был Хапи, господин? Или Хатхор? Анубис? Шу? Как я могу знать имена всех божественных сил? Разве я колдун?

— А как я могу знать, что время наступило?

— Птица спустится с неба, кот с чердака, оксиринк высунет голову из воды. Ты это узнаешь, господин, будь уверен. Когда увидишь тысячу золотых колец, надетых на обруч.

— Дай мне подумать.

— Кто я такой, чтобы мешать тебе думать, господин? Я вернусь, чтобы предложить тебе мускус, которым натирается лишь одна Исида.

Торговец закрыл свой сундук, церемонно поклонился и вышел за дверь.

 

Возбуждение Пасара, возбуждение Анубиса

Подобно свежему потоку крови, которая при пробуждении орошает тело, грязная вода паводка вдали от плодородных земель и каналов пробудила спавшие ростки, семена сорняков и зернышки, брошенные птицами. Она заставила расцвести даже дикие земли на севере от Ахетатона. Теперь там все зеленело. Тамариндовое дерево и олеандр господствовали там над плевелами и над экзотическими овсом, шафраном и тимьяном. Густые заросли укрывали гнезда куропаток и прятали норы кроликов, зайцев, кротов, мангустов и других скрытных животных.

Однажды в послеобеденное время Анхесенпаатон и Пасар, снедаемые жаждой приключений и скучающие в близких к дворцу садах, отправились открывать незнакомые земли. По правде говоря, они сбежали, воспользовавшись тем, что дворцовых служащих было меньше, чем прежде. Прогулка оказалась более впечатляющей, чем они представляли. Анхесенпаатон села, чтобы перевести дыхание. Они взяли с собой две дыни и лепешки, которые были моментально уничтожены, как только им захотелось пить и есть. Царевна прилегла в высокой траве в тени дикого фигового дерева, чьи ветки почти доставали до земли, и вскоре уснула.

Проснулась она оттого, что ей было очень хорошо. Она была в объятиях Пасара. Они еще никогда за все то время, что она его знала, не были физически так близки друг к другу. Более того, он отважился забраться рукой ей под платье и стал ласкать ее там.

Впервые в жизни она испытывала такие ласки. Рука мальчика путешествовала от лобка вверх, по животу, затем к грудям и снова вниз. Иногда она оказывалась между слегка раздвинутыми бедрами, проникая в самую интимную часть ее тела, в нее саму. Ее соски набухли. Невыносимые и в то же время головокружительные ощущения! Она повернулась к нему, их ноги переплелись. Анхесенпаатон открыла глаза, потом снова закрыла их и обняла Пасара.

Их лица были на расстоянии дыхания. Ей хватило одного небольшого усилия, чтобы добраться до губ Пасара. Как только их губы соприкоснулись, она больше не хотела отстраняться от них. У них было одно дыхание на двоих. Он застонал. Она ласкала его, удивленная, у нее закружилась голова оттого, что она повелевала телом Пасара. Он перевернул ее на спину, продолжая самые нескромные ласки. Анхесенпаатон вскрикнула, ее тело выгнулось дугой, и она затрепетала в руках мальчика, как пойманная птица, которая хочет улететь. Он сделал движение, которое ему показалось очевидным и неизбежным. Пасар был лишь на пороге своего желания, когда жидкость полилась из него. Он еще не умел сдерживать горячность своего тела. Хриплый стон вырвался из его рта. Он упал на Анхесенпаатон, тяжело дыша. Она обняла его. Он сжал ее тело с такой силой, которой даже не подозревал в себе.

Они расцепили руки. Пасар упал на спину, и они так лежали какое-то время, безразличные друг к другу. Она открыла глаза. Раскаленное небо сверкало. Анхесенпаатон положила руку на член Пасара. Он застонал. Царевна засмеялась. Потом погладила мальчика по голове.

— Ты моя, — прошептал он.

— Нет, это ты мой.

— Да.

Он поцеловал ее.

Мальчик протянул руку, сорвал несколько фиговых листьев, затем осторожно и нежно вытер живот Анхесенпаатон, потом вытерся сам.

Пасар сел, сжал ноги и обхватил их руками.

— Мы должны пожениться, — сказал он.

Анхесенпаатон ничего не ответила. Меритатон никогда не согласится на это. Она должна будет выйти замуж за Тутанхатона, и она знала, что это неизбежно. Анхесенпаатон сомневалась, что будет когда-либо бегать по полям с юным принцем.

— У тебя муравьи на плече.

Она согнала их несколькими щелчками, выбралась из-под дерева и распрямилась. Ее слегка шатало.

— Надо возвращаться, — сказала она.

— Торговец снадобьями хочет тебя видеть, твое превосходительство, — сообщил слуга Аа-Седхему. — Он говорит, что у него есть эликсиры и мази, подобных которым не сыскать во всем царстве.

— Где он?

— Он ушел. Сказал, что ты найдешь его на рынке в двенадцать часов возле стены с царскими указами. На груди он носит Гнездо Исиды.

Аа-Седхем удивился.

— Почему он не остался?

— Я предложил ему подождать, твое превосходительство. А он сказал, что такой исключительный товар, как у него, он может предложить только тайно.

— На кого он похож?

— На обезьяну, твое превосходительство, — ответил слуга с легкой улыбкой.

— Сумасшедший?

— Тебе виднее, мой господин. Но его товар был с ним. В черном сундуке.

Аа-Седхем пожал плечами и больше об этом не думал. Тайная встреча на рынке… Нет, это не для него! Царский лекарь не опустится до таких встреч.

К одиннадцати часам любопытство его все-таки одолело. Что это за таинственный товар, о котором говорил незнакомец? Аа-Седхем знал, что некоторые торговцы привозили с юга и востока редкие товары, даже неизвестные. Так он однажды купил мазь в виде белых шариков, которые чудесным образом убирали опухоли на коже, а еще был ликер, восстанавливающий кровотечения у женщин.

Вот только почему этот торговец так подозрительно себя ведет?

Чтобы получить ответ на этот вопрос, а еще в надежде найти новое снадобье, Аа-Седхем решил пойти на рынок в сопровождении одного из слуг.

Он дошел до квартала, куда слуги из богатых домов и женщины низшего сословия приходили по утрам купить необходимые продукты. Рынок располагался на нескольких улочках по обе стороны от большой улицы, на которой возле прилавков стояли сонные ослы и мулы. Здесь на крючках висели вязанки лука и чеснока и кольца колбасы. Дальше стояли в ряд кувшины с маслом, сезамом и сафлором. Еще дальше мухи оживленно кружились над кусками говядины, баранины, мяса сернобыков, которые были подвешены под потолком самой большой мясной лавки Ахетатона. Над корзинами с красными финиками, привезенными с юга, и коричневыми из оазисов летали пчелы, они тоже явились на рынок чем-нибудь разжиться. Здесь же продавался мед в глиняных горшках. Сидевший на корточках ребенок предложил Аа-Седхему певчую птицу и большую красную ящерицу. И та и другая были заперты в клетки.

Он сразу нашел торговца снадобьями. Человекообразная обезьяна сидела на циновке в стороне от людей, золотое, или очень похожее на золотое Гнездо Исиды болталось у нее на груди. Сундук стоял рядом с торговцем.

— Посланник Тота пришел обогатить меня своими знаниями, — сказал торговец, широко улыбаясь.

Аа-Седхем сел рядом с ним.

— Почему ты не остался во дворце, если хотел меня видеть?

— Господин, твоя доброта безгранична, но я боялся, что меня, недостойного, прогонят из величественных покоев.

— Что ты продаешь?

— Посмотри, господин, — предложил торговец, открывая сундук.

Он достал оттуда небольшой флакон продолговатой формы, запечатанный воском и заполненный мутной жидкостью. Цвет стекла не позволял разобрать, какого цвета было содержимое флакона — желтого или серого.

— Знаешь ли ты, господин, о веществе, которое способно за несколько дней остановить скрытую медленную боль, которая незаметно растет внутри человеческого тела и приводит к смерти через несколько недель? Вот оно, господин.

— Из чего оно?

— Из целебной земли, господин. Из некоторых видов земли, обладающих целебным свойством.

Аа-Седхем кивнул, он уже слышал, что сероватый порошок, который добывают из земли, лечит истощение и болезни легких, но впервые ему предлагали его в жидкой форме.

— Сколько стоит это лекарство?

— Для такого знающего человека, как ты, нисколько, господин. Но никакие, даже самые чудодейственные снадобья не в силах противостоять воле богов.

Аа-Седхем вопросительно посмотрел на торговца. Что означали эти слова? Торговец еле заметно улыбнулся.

— Из-за своей безграничной доброты, господин, боги иногда останавливают человека, который препятствует их намерениям. Хотя кажется, что он совершенно здоров, собирается долго жить и произвести многочисленное потомство.

Аа-Седхем не понял этих слов, таких же странных, как и предыдущие. Но он не отрывал взгляда от торговца.

— А еще, господин, боги вознаграждают того, кто угадывает их волю. Ему достаются богатство и почести, он долго живет и восхваляет Амона, Тота, Хоруса и Анубиса.

Взгляды обоих стали тверже железа, но ни один не отводил глаз. Так они и сидели друг напротив друга, как две статуи.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил наконец Аа-Седхем.

— Когда дерево падает под ударами топора, господин, лучше не становиться на ту сторону, куда оно упадет.

— Какое дерево?

Он хотел услышать подтверждение своим опасениям.

— Большое дерево с трухлым стволом, которое вот-вот упадет от бурь. Брось его на землю.

Аа-Седхем сглотнул, внутри у него все сжалось. Его просят уничтожить Сменхкару?

— Кто тебя послал?

— Кто еще может послать одного человека к другому, как не бог? Ты меня больше никогда не увидишь, господин. Бог не повторяется. Слушай его весть из моих уст.

— Но что ты хочешь, чтобы я сделал?

— В назначенный час, господин, отправь его последнее сновидение к указанному человеку.

— Его последнее сновидение?

Торговец достал флакон из сундука и положил его в руку Аа-Седхема. Совсем маленький, флакон помещался в ладони.

— Этот сок растений, господин, вызывает сладострастные мечты, мечты об объятиях Анубиса.

Объятия Анубиса! Упоминание имени бога мертвых, обнимающего умершего, не могло быть случайным. Хозяева этого торговца, явившиеся из ада, знали больше, чем казалось на первый взгляд.

— Но как я узнаю время?

— Мир полон знаков и предзнаменований, господин. Ты не пропустишь его. Но будь бдительным! — повысив голос, произнес торговец. — Если ты не услышишь божественного предупреждения, окажешься под падающим деревом!

Сердце Аа-Седхема чуть не выскакивало из груди. Он неподвижно сидел перед торговцем.

— Подожди немного, — сказал тот, — я принесу тебе еще одно снадобье.

Он поднялся и пошел на соседнюю улочку. Вскоре Аа-Седхем спохватился, встал и приказал слуге позвать охранников. Через несколько минут они пришли на место, но торговец не вернулся.

— Вор скрылся в этом переулке, — сказал им Аа-Седхем. — Найдите его. Вы его узнаете — он похож на обезьяну.

Стражники отправились на поиски, Аа-Седхем пошел за ними. В переулок выходила только одна дверь. Стражники толкнули ее и обнаружили за ней лишь удивленную женщину, которая кормила грудью своего ребенка. Она никого не видела. Они пошли дальше по улочке, которая выходила на пустынный берег Великой Реки.

Пораженный Аа-Седхем вернулся. У него в руках все еще были два флакона. Сундук все еще стоял на циновке на том же месте. Лекарь открыл его: там было пусто. Он нашел только маленький бронзовый амулет. Он был сильно поврежден, как будто даже расплавлен, но Аа-Седхем без труда различил голову Сехмет.

Богиня мести. Кто собирался мстить? Кому? Сменхкаре?

Он вернулся во дворец, снедаемый мрачными предчувствиями.

«Если ты не услышишь божественного предупреждения, ты окажешься под падающим деревом!» — звучало у него в голове.

Одного взгляда Сменхкары на силуэт его супруги было достаточно, чтобы ему стало ясно: Меритатон беременна.

Он улыбнулся и нежно обнял ее за талию, потом поцеловал в щеку. Меритатон погладила его по щеке, обняла за шею и вернула ему поцелуй.

— Я рад, — сказал он.

Она поцеловала его еще раз. У него хватало деликатности не задавать вопросов. Он приходил к ней в спальню только три раза в первый месяц их пребывания в Ахетатоне. Считал ли он себя отцом? Она сомневалась в этом — он был слишком хрупок для этого, и к тому же слишком осторожен.

Но он был рад, и Меритатон ни капельки не сомневалась в этом. Наследование трона было обеспечено, не важно, каким образом. По крайней мере, для него. Ощущение полноты жизни, которое она испытывала, было вызвано не только уверенностью царицы в сохранении династии, но и уверенностью женщины. А этим она была обязана Неферхеру.

 

«Красивый мальчик, покоряющий сердца»

Много раз в детстве от женщин своей семьи Неферхеру слышал, что беременной женщине нельзя сообщать плохие новости, потому что тогда она могла родить безобразного ребенка. Через месяц после того, как Меритатон призналась ему, что носит его ребенка, наблюдательный взгляд мог определить, что третий месяц беременности проходит нормально.

Поэтому Неферхеру решил ничего не говорить Меритатон о встрече с продавцом благовоний.

Но более чем когда-либо он был настороже. Неферхеру понял мрачные намеки посланника: готовилось какое-то ужасное событие, и его просили принять в этом участие, то есть совершить преступление. Какое же? Убить Меритатон? Или Сменхкару? И как?

Его преследовала одна фраза: «Тысяча золотых колец, господин, чтобы взять лодку Сета, когда он будет пронзать копьем змея Апопа, вместо того чтобы сесть в лодку мертвых, сопровождаемую плакальщицами».

Но не воспоминания о тысяче колец, предложенных за неизвестный поступок, сверлили его мозг, а слова «лодка Сета». Да, лодка, на которой можно убежать. Он обманывал Меритатон, утверждая, что прогулки по Великой Реке действовали на него успокаивающе. Они были чересчур торжественными, а «Слава Амона» была слишком заметным кораблем из-за своего красного паруса. Они рисковали привлечь внимание дурных людей. Почему бы Меритатон не приобрести маленькую скромную лодку для них двоих? Они могли бы совершать на ней интимные прогулки.

Предложение понравилось Меритатон. Тайно Неферхеру договорился о покупке и подготовке к плаванию одной лодки, которая стояла у причала с южной стороны Царского дворца. Меритатон решила назвать ее «Улыбкой Хатхор».

Они совершали на ней прогулки, беря иногда с собой Анхесенпаатон и Пасара. Сначала Меритатон забавляли эти тайные побеги двух пар. Она не сомневалась, что привязанность, которая существовала между двумя детьми, перерастала в нечто большее. Потом она забеспокоилась: их взаимные чувства были окрашены страстью. Было достаточно посмотреть на Пасара, на то, как он пожирал глазами свою подругу. А ведь Третья царская супруга никогда не сможет выйти замуж за этого юного писаря; она предназначалась Тутанхатону. Анхесенпаатон испытывала к юному принцу дружеские чувства с налетом снисходительности, которые вряд ли могли перерасти в нечто большее.

Во время одной из таких прогулок — Меритатон была уже на четвертом месяце беременности — она заметила, что Неферхеру стал хорошим моряком. Он научился управлять не только штурвалом, но и парусом. Он долгое время изучал речные течения и овладевал искусством их использования. Вдруг у нее возникло подозрение.

— Каково в действительности предназначение этой лодки? — спросила она у него, когда он сел рядом с ней, тяжело дыша.

— Разве это неясно? Для прогулок.

— Нет, ты учишься управлять ею сам.

Неферхеру, слегка смутившись, улыбнулся.

— Ты фантазируешь.

Наступила тишина.

— Ты готовишь побег? — продолжала Меритатон.

— В случае необходимости я готов бежать вместе с тобой, — ответил он.

Меритатон была поражена. Они когда-то говорили о бегстве, но это были всего лишь разговоры двух влюбленных.

— Что происходит?

— Если бы я знал, я бы тебе сказал, но я не знаю. Все, что мне известно, — что-то готовится.

— Но что? Ты от меня скрываешь это, потому что я беременна?

Над ними пролетели утки.

Неферхеру вздохнул. Он решил поделиться тайной, которую не мог дольше держать в себе. Он рассказал о визите торговца благовониями и о его просьбе быть готовым исполнить загадочные приказы, которые будут отданы в назначенный час.

Выражение лица Меритатон менялось так быстро, что Неферхеру пожалел о том, что рассказал ей это.

— Ты согласился на тысячу золотых колец?

— Конечно нет, мне их даже не показали. Но я не отказывался. Я решил, что следует проявить заинтересованность, чтобы узнать, что готовят наши враги.

— Необходимо предупредить царя! — воскликнула Меритатон.

— И что я ему скажу?

Меритатон задумалась над его словами. Визит торговца благовониями настолько встревожил Неферхеру, что он стал готовить лодку. Но все-таки угроза была неясной. Что на это может сказать Сменхкара? Что незнакомец пытался подкупить Неферхеру?

— Возвращаемся, — сказала она. — Все-таки его нужно предупредить.

В ночи раздался ясный переливчатый голос:

Странное пение. Это был голос мужчины; чистый и звонкий, но все-таки мужской. Значит, певец обращался к любовнику.

На террасе в интендантской части дворца появилась тень, она склонилась над ограждением. Темнота была кромешная, и только два факела, горящие неподалеку, позволяли различить человеческую фигуру.

— Для кого ты поешь в такой час?

— Для тебя, мой возлюбленный.

Все это было странно, и, без сомнения, тень на балконе тоже так считала.

— Кто ты? — спросила она у певца.

— Голос твоего сердца.

— Замолчи. Подожди! Я спускаюсь.

Через несколько минут из маленькой двери вышел мужчина с лампой в руках. Он направился к певцу и поднял лампу, чтобы осветить его лицо. Внезапно тот сделал то же самое. Как это часто бывает, можно больше узнать о человеке по вопросам, какие он задает, чем по ответам: это был Аутиб. Трепыхающееся на ночном ветру пламя осветило приветливое, улыбающееся лицо молодого человека.

— Что ты говорил? Ты для меня пел?

— Разве это было непонятно, господин?

Аутиб замолчал.

— Кто ты?

— Я певец, господин. Меня зовут Анакиб.

«Красивый мальчик, покоряющий сердца». Наверняка это прозвище, потому что уж очень удачно подобрано.

Аутиб улыбнулся.

— Так о чем же ты пел?

— Я был твоим голосом. Я пел об отсутствии твоего солнца.

— А откуда ты знаешь, что мое солнце не со мной?

— А разве это не так?

Аутиб не знал, что ему делать. Он забеспокоился: что же у него была за репутация, если даже какой-то юнец осмелился петь ему среди ночи серенады под балконом?

— Я надеялся, что в награду за мою песню ты мне предложишь стакан вина.

— Кабаки закрыты.

— А у тебя в доме вина не найдется?

Аутиб растерялся. Но этого загадочного певца нужно было вывести на чистую воду. Правда, время было позднее.

— Иди за мной, — сказал он.

Когда Аутиб проснулся, он был один.

Ему что, все приснилось?

Голубой флакон, стоящий на сундуке, свидетельствовал о том, что это не сон.

Он сел и задумался о сделанном ему предложении отомстить. А еще он задумался о тысяче золотых колец.

Второй распорядитель объявил о приходе Меритатон. Она пришла в сопровождении Неферхеру и носильщика опахала. Сменхкара встал, чтобы поприветствовать ее. Писарь поторопился предложить кресло сначала царице, а потом и Хранителю духов.

Аа-Седхем и Сменхкара видели, что Меритатон была мрачнее тучи. В свою очередь, Меритатон и Неферхеру заметили скверное настроение Сменхкары.

— Твой визит — настоящая честь для меня, моя царица.

— Боюсь, что, узнав о цели моего визита, ты не станешь радостнее, мой царь, — сказала она.

Потом повернулась к Неферхеру.

— Хранитель духов рассказал мне о странном человеке, с которым он встретился несколько недель назад. Он не говорил мне о нем до сегодняшнего дня, боясь расстроить.

Неферхеру рассказал о посещении торговца благовониями и его предложении.

— Похож на обезьяну? — уточнил Сменхкара.

— Да, божественный царь, — ответил Неферхеру, широко раскрыв глаза от волнения. — Именно на обезьяну.

Сменхкара повернулся к Аа-Седхему.

— У него было на груди Гнездо Исиды? — спросил лекарь.

— Да, господин, — почти крикнул Неферхеру, все больше и больше тревожась.

— И черный сундук в руках?

— Господин, но откуда ты знаешь?

— Ко мне он тоже приходил. И я тоже не сообщал об этом божественному царю, чтобы раньше времени не волновать его.

Меритатон встрепенулась.

— Значит, этот человек приходил к вам обоим? Что же ему нужно?

— Понятнее всего он говорил с Аа-Седхемом, — сказал Сменхкара. — Он дал ему задание отравить меня по сигналу, которого еще не было.

Он раскрыл ладонь и показал маленький флакончик. Неферхеру глубоко вздохнул. Меритатон вскрикнула.

— Пусть боги защитят нас! — воскликнула она. Ее голос дрожал. — Если я правильно поняла, Неферхеру должен отравить меня!

— Боги нас защитили, это правда, — произнес Сменхкара, — потому что Неферхеру и Аа-Седхем доказали свою преданность. Я желаю знать о других подобных посещениях.

Меритатон удивилась.

— Не понимаю… — пробормотала она.

— Сомневаюсь, что Ай ограничился двумя преступными попытками подкупить двоих самых близких нам людей, — сказал Сменхкара, обращаясь к царице.

— Ай? — вскричала она.

— А кто же еще? Кто еще хочет, чтобы ты исчезла из этого мира? Он знает, что ты осведомлена о его участии в отравлении твоего отца и моего брата.

— Нужно схватить его и предать суду! — заявила Меритатон.

Сменхкара покачал головой.

— Он бы не действовал без согласия, пусть молчаливого, священнослужителей и, вероятно, военных. И я не сомневаюсь в том, что его зять Хоремхеб и кузен Нахтмин согласятся на это.

Утверждение было ужасающим. Какое-то время никто не произносил ни слова.

— Тогда его надо убить, — медленно произнес Аа-Седхем.

— Это не остановит ни священнослужителей, ни военных. Я не должен был покидать Фивы. Это моя ошибка. Я возвращаюсь. Ни Тхуту, ни Майя не смогут ничего предотвратить.

Все выразили желание ехать с ним.

— Нет, мы не поедем все вместе. Для наших врагов это будет тревожным сигналом. Достаточно того, что со мной поедет Аа-Седхем, все-таки он мой лекарь.

Тогда Неферхеру задал вопрос:

— Кто же, божественный царь, мог рассказать Аю, кому больше всего доверяют божественные царь и царица?

Никто об этом даже не подумал. Кто-то очень хорошо знал о близких отношениях в кругу царской семьи и назвал имена Аа-Седхема и Неферхеру.

— Я этого не знаю, — ответил царь.

— Речь может идти о большом лжеце, потому что он не мог не знать, что открывает тайны врагу.

Сменхкара склонил голову.

— Верно говоришь, — заметил он.

— Пентью! — воскликнула Меритатон.

Сменхкара задумался.

— Возможно.

— Я дрожу при мысли, что ты отправляешься в Фивы, мой царь, — сказала Меритатон.

— Присоединишься ко мне через несколько дней. Я пришлю за тобой «Славу Амона». А пока давайте пообедаем вместе.

Когда они вчетвером спускались по лестнице в большой зал, где был накрыт стол, Аа-Седхем отвел Сменхкару в сторону и тихо сказал:

— Есть еще один лжец, мой царь.

— Кто?

— Аутиб.

Сменхкара снова задумался.

Возвращаясь в Царский дворец, Меритатон смотрела на здания и сады, особенно красивые в летнее время. Вечерний ветер наполнил воздух ароматами роз и жасмина.

Но магия Ахетатона испарилась. Тень врага нависла над этим идиллическим пейзажем.

Анхесенпаатон бежала ей навстречу, но вдруг резко замедлила бег, заметив, что ее сестра погружена в глубокие раздумья.

— Что случилось? — спросила она, беря Меритатон за руку.

В глазах Меритатон блестели слезы.

— Я тебе все объясню, — сказала она.

Надо было все-таки открыть Третьей царской супруге, какова на самом деле жизнь царей.

 

«Он писал гимны…»

Редко человеческое лицо выражает такое внимание, какое выражало лицо Тхуту в тот момент, когда Сменхкара впервые рассказал ему об интригах Ая.

Раздосадованное выражение, появившееся затем на его лице, убедило Сменхкару в том, что Тхуту искренен.

— Не могу поверить, что преступные планы Ая объясняются только моим отсутствием в Фивах. Тем более я не думаю, что он затеял все это опасное дело без поддержки жрецов и военных.

— Нет, божественный царь, эти планы вдохновлены только его собственными амбициями. Возможно, твое отсутствие в Фивах обеспокоило Хумоса и поспособствовало сближению его с Аем. В глазах жрецов Ахетатон — рассадник ереси, возникший во времена правления Эхнатона, твоего божественного брата. Твое возвращение туда встревожило их.

Слышат ли мухи человеческую речь? Можно было подумать, что да: около двух дюжин этих насекомых до этого мирно летали в воздухе, а тут вдруг их охватило непонятное нервное оживление. Раздалось громкое жужжание. Носильщик опахала ждал снаружи, он ничего не мог с ними поделать. Оставалось только добавить в маленькую жаровню, стоявшую в ближнем к окну углу, ромашки, что и сделал советник. Незадолго до своей кончины насекомые, забытые мифические создания Двух Земель, осознали, что страсти могут привести к фатальным последствиям.

Беседа проходила в царском кабинете дворца в Фивах, душном, как обычно. Беседа была личной, не присутствовали даже писари.

— Значит, мы ничего не можем противопоставить Аю?

— Божественный царь, ты знаешь ситуацию гораздо лучше твоих самых осведомленных слуг. В своей крепости в Ахмине Ай практически непобедим. К тому же он пользуется молчаливой поддержкой своего зятя Хоремхеба и своего брата Нахтмина, а это два могущественных военачальника. То есть он заручился поддержкой армии. Следует добавить, что за долгие годы он ощутил вкус власти. Его сестра Тиу была супругой твоего отца, божественного царя Аменофиса Третьего, а его дочь Нефертити была страстно любимой женой твоего божественного брата. Долгие годы он имел огромное влияние на все, что совершалось в Двух Землях. Потом он был внезапно лишен всего этого после смерти своей дочери. В этом причина его враждебности. Я не знаю обстоятельств, в результате которых он потерял влияние на царицу, твою супругу, и тебя, божественный царь. Но его печаль глубока: сейчас он всего лишь богатый старик, и я предполагаю, что для него это невыносимо.

— А в результате получается, что Ай могущественнее царя, и теперь он пытается отравить меня, чтобы заполучить трон.

Это было жесткое заявление.

— Божественный царь, если трон крепок, он устоит, так как власть Ая ограничена. Одни из самых могущественных союзников царской власти — это священнослужители. Хумос и его соратники сильнее Ая. Если он им разонравится, он утратит власть.

Сменхкара подумал, что он слишком старался понравиться и тем и другим. Он практически предал память своего брата, он короновался в Фивах и восстановил культ Амона. А теперь что ему остается: быть заложником своих врагов и заключенным в фиванском дворце?

Сейчас была хорошая возможность уладить старое дело об утаивании докладов во времена правления Эхнатона. Сменхкара наклонился и подобрал связку папирусов — ту, которую он взял в зале Архива уже несколько месяцев назад во время той памятной ночи. На глазах Тхуту он развязал ниточку, которой были перевязаны папирусы, и разложил их на ближайшем к нему столе.

— Вот доклады о беспорядках в царстве, они были адресованы божественному царю, моему брату, но их никогда не получали ни он, ни я, регент, в последние три года его правления. Могу я спросить почему?

Когда Тхуту увидел эти документы, его рот расплылся в разочарованной улыбке. Он поднял на монарха усталый взгляд и ответил:

— Потому что, божественный царь, он приказал мне не давать их ему.

Он удивления Сменхкара надолго потерял дар речи.

— Он приказал тебе не показывать их?

— Мой божественный царь, я сохранил этот приказ, скрепленный царской печатью. Этот приказ гласил: не докладывать ему о неприятных и тягостных делах царства, поскольку они были в моем ведении и ведении царского кабинета, а не в его. Также я не должен был пускать к нему посетителей, которые приходили с прошениями решить противоречивые вопросы. Например, такие как содержание личной охраны.

Крайне удивленный, Сменхкара захлопал ресницами. Выходит, Аа-Седхем ошибался по поводу намерений Тхуту.

— Но почему до сих пор ты не предоставил их мне?

— Приказ гласил не предоставлять эти доклады ни царю, ни его супруге, ни регенту.

Сменхкара был оглушен. Он протянул руку к кувшину и долго пил ароматизированную воду.

— Мне пришлось пережить мучительные моменты, мой царь, — пролепетал Тхуту. Он резко повернулся к Сменхкаре и продолжил: — Везде, на востоке и на юге, у нас есть союзники, которым приходилось тяжело. Наши враги догадались о небоеспособности армии вашего брата. Их шпионы докладывали им, что он не интересуется делами царства. Поэтому они удвоили атаки на наших союзников. Нам следовало отправить туда военную помощь, а мы не сделали этого, и наши союзники потерпели поражение. Когда об этом узнали военные, особенно Хоремхеб, Нахтмин, Анюмес, командующий Восточными гарнизонами, и другие военачальники, они страшно разгневались. При мне они говорили об убийстве царя! И так как наши враги понимали, что мы не представляем для них угрозы, они стали действовать еще жестче.

— А я ничего этого не знал… — прошептал Сменхкара.

— Естественно: прошения направлялись на имя царя. Самое мучительное воспоминание — это история Риб-Адди, царя Библоса, который оставался нам верен несмотря ни на что. Он заплатил за это жизнью. Я лично умолял твоего брата спешно отправить туда военный отряд под командованием Анюмеса. Он ответил мне: «Нет. Всем этим людям нет до нас никакого дела. Им остается только молить своих ужасных богов избавить их от беды».

Совершенно отчаявшись, Сменхкара не мог сказать ни слова. Реальность была ошеломляющей: Эхнатон уничтожил политическое могущество царства так же, как уничтожил его богов.

— Ты помнишь, — продолжал Тхуту, — о восстании в Фивах?

— Эхнатон сказал, что эти беспорядки спровоцировали грабители…

— Племена бедуинов напали на город. Надо было послать туда войска. Но твой брат стал насмехаться над Фивами. Население восстало против царя, который оставил их без защиты. Были такие, кто предлагал организовать поход и убить тебя, царя и всю вашу семью, засевшую в Ахетатоне! Жрецы приносили жертвы в храме Амона, чтобы накликать смерть на царя. К счастью, Маху взял инициативу в свои руки, он защитил город и отбросил бедуинов.

Тхуту, в свою очередь, схватил кувшин и залпом выпил воду.

— Твой брат оставил царство в чудовищном состоянии.

— Поэтому его и отравили.

Тхуту ничего на это не сказал, что само по себе явилось подтверждением.

— Возможно, ты предполагал, божественный царь, что я был безразличен к твоим проблемам и даже двуличен?

Все еще ошеломленный, Сменхкара не ответил. Тхуту, задумавшись, ходил по царскому кабинету.

— В течение десяти лет, пока я был Главным распорядителем, я должен был улаживать все неприятности в царстве, подавлять восстания писарей то одного, то другого храма, восстания того или иного гарнизона, забастовки бальзамировщиков, пивоваров и моряков, контролировать налоги, взимаемые с увеселительных заведений, проверять подозрительные сделки между управлением охраны и некоторыми правителями провинций, не допускать предательства царских послов в иноземных странах, восстаний населения оазисов против сборщиков налогов, гражданской войны между жителями Эбре и крестьянами Нижнего Египта из-за использования шахт для производства кирпичей и много чего другого. А царь, божественный царь, как тебе известно, интересовался лишь доходами от сбора налогов.

Это была правда. Единственное царское дело, которым занимался его брат, была проверка доходов. Ахетатон стал городом, построенным на Луне.

Сменхкара был подавлен.

Две или три мухи, отравленные парами ромашки, бились в агонии, перевернувшись на спину.

— Военные, — продолжал Тхуту, — прекрасно видели, что божественный царь совершенно не интересуется армией, кроме тех моментов, которые касались добычи, от которой он получал свою часть, и военнопленных, если они были, становившихся рабами. Ему никогда не хватало средств, и он постоянно требовал повысить налоги. За это время номархи и крупные землевладельцы поняли, что царь не интересуется и внутренними делами царства. Вельможи осознали, что совершенно безнаказанно могут держать личную охрану для защиты от грабителей, которые бесчинствовали в провинциях. У них иногда даже было больше людей, чем в отрядах охраны. И, что было совершенно невыносимо, стражники, случалось, покидали казармы, чтобы идти служить личными охранниками, потому что тем платили больше. Всех купив, такие номархи становились царями в своих провинциях. Вот так Ай и смог настолько разбогатеть, что теперь способен противостоять самым сильным номархам.

Сменхкаре стало нехорошо от всего этого, он почти задыхался.

— Получается, что это ты был настоящим царем.

— Божественным царем, — уточнил Тхуту с саркастической ухмылкой. — Скорее я был царским рабом.

— И я ничего этого не видел, — снова сказал Сменхкара.

— Мой царь, мы все видели, как ты удостоился царской милости. Тебе было всего пятнадцать лет. Что может пятнадцатилетний мальчишка понимать в царских делах? Ты знал и видел то, что царь хотел тебе показать.

Да, он видел роскошь, знал, как достаются привилегии, ласки.

Царь посвящал целые часы беседам с верховным жрецом Панезием, после которых он писал гимны Атону.

— Божественный царь, я не хочу оскорблять твою братскую любовь, но все это время царство разрушалось. Министры и я, мы пытались предотвратить всеобщее восстание. Мы выбивались из сил, чтобы избежать скорого конца. Теперь ты понимаешь, что, как только твой брат, божественный царь, умер, мы ждали, что его преемник крепко возьмет в свои руки жезл и цеп.

— Их унаследовала Нефертити.

— Она так же мало интересовалась делами царства, как и ее супруг, — заметил Тхуту. — Поэтому все надежды мы возлагали на тебя.

Наступила тишина. Царь и советник дошли до деликатных моментов истории трона.

— Ты был уверен, что правление Нефертити будет коротким, — сказал Сменхкара.

Тхуту с упреком посмотрел на Сменхкару.

— Поэтому ты так спокойно отреагировал на свое изгнание и принял меня у себя, — закончил Сменхкара.

Тхуту задумался над ответом, потом сказал:

— Мой царь, древние культы являются гарантией единства царства, а значит, его силы. Даже если бы отец Нефертити Ай был ее советником, то есть фактически регентом, она только продолжала бы опустошать царство. Она действительно признавала единственный культ — культ Атона. Ай не осмелился бы противостоять ей. Это была властная женщина: она вполне могла изгнать его из своего окружения, как изгнала тебя из твоих собственных апартаментов в Царском доме.

Сменхкара был согласен с этим.

— Ты знал о том, что ее собираются отравить, — сказал он. — Но я тебя не упрекаю.

— Это было неизбежно. Для царства так было лучше.

— Я так и понял.

Сменхкара слукавил. Нет, он ничего не понял. Нефертити и его возлюбленного брата убили во имя высших интересов, чтобы сохранить могущество царства.

Царь был ничем, или почти ничем, так — пустым местом, марионеткой. Царство было важнее царя. И его слуги не колеблясь преждевременно лишили жизни монарха, потому что его смерть могла спасти единство и могущество Двух Земель.

Убийство было законным.

Жестокость и ужас этого открытия будто парализовали Сменхкару.

Он вспомнил признания Пентью и Майи, одних из лучших чиновников. Они пожертвовали всем, всем, даже своими личными привязанностями, ради спасения царства.

Как он мог быть таким наивным? Слова Тхуту звучали у него в ушах: «Что может пятнадцатилетний мальчишка понимать в царских делах?» Там, где он видел только хитрость или слабость, жрецы, Хоремхеб, Майя, Пентью и другие, действовали по расчету.

Но Эхнатон тоже был наивным: он действительно считал себя царем и выбрал себе личного бога, в ущерб жрецам и всему народу.

Тхуту смотрел на молодого царя, откинувшегося на спинку кресла: напряженная поза, стеклянные глаза. Взгляд Сменхкары сосредоточился на его внутреннем горизонте. В девятнадцать лет он вдруг почувствовал себя старым и одиноким.

Он думал о Меритатон: даже она подчинила свою жизнь высшим требованиям, когда решила забеременеть от Неферхеру, а не от супруга.

Сменхкара подумал об Аа-Седхеме. Чего стоила его любовь?

Слезы навернулись ему на глаза.

Тхуту посмотрел на него, и царь взял себя в руки.

 

Отец по доверенности

Приезд Меритатон, Анхесенпаатон и Тутанхатона двумя неделями позже вырвал Сменхкару из меланхолического состояния, в котором он пребывал после разговора с Тхуту. Аа-Седхем был этим очень обеспокоен и установил суровый надзор за питанием царской персоны, а также отдал тайный приказ о том, чтобы Аутиб никогда не оказывался на пути, по которому перевозили и Переносили предназначенную для царской семьи пищу из царских кухонь. Но Сменхкара не чувствовал себя от этого лучше. Совершенно отчаявшись, Аа-Седхем приготовил для своего господина отвар собственного изобретения на основе можжевельника, дигиталиса, морских водорослей и раувольфии. Этот отвар он смешивал с вином.

Его вкус не был противным, поэтому Сменхкара охотно принимал лекарство. Но эффект от него длился всего лишь два или три часа. Так, в начале долгой церемонии приношения огня в храме Амона царь выглядел вполне спокойным и уверенным, но когда в конце он направился к своему трону, его походка была вялой и какой-то разболтанной.

Меритатон, заметив пассивность своего супруга, забеспокоилась.

— Что с ним? — спрашивала она у Аа-Седхема. — Он болен?

— Если он и болен, то мне кажется, что это болезнь души, а не тела. Она возникла сразу после его долгой беседы с советником, но он мне рассказал лишь немногое из этого разговора. Меня поразила одна фраза, только она была связной: «Я менее важен, чем моя статуя, и у меня столько же власти, сколько у нее». Не знаю, что такого ему сказал Тхуту, чтобы Сменхкара пришел к столь мрачным выводам.

— Может, это от жары?

В этом году сезон Сева был невыносимо знойным, особенно в Фивах.

— Я думал, что воздух Ахетатона ему был бы полезен, но, когда я предложил ему вернуться туда, он отказался.

К великому неудовольствию Неферхеру, Меритатон ужасно нервничала и решила сама расспросить своего супруга.

— Все обеспокоены твоим состоянием, — начала она без обиняков. — Ты нас повергаешь в отчаяние, меня и Аа-Седхема. Что с тобой?

— Ну вот, у царя нет даже права задуматься, — ответил он со слабой улыбкой.

— Ты не задумчив, ты выглядишь больным.

— Может, и так.

— Какой болезнью ты страдаешь? Аа-Седхем не смог найти для нее названия.

Царь равнодушно обмахивался веером.

— Болезнь называется «быть царем», это совершенно точное название.

Меритатон потеряла дар речи. Разве ноша царя может восприниматься как болезнь?

— Я не понимаю тебя.

Сменхкара положил веер на колени.

— Мой брат и твоя мать были убиты ради спасения царства. Мы лишь жертвенные животные.

Впервые рассуждения супруга ужаснули ее. Приоткрылась дверь таинственной могилы, которой является сердце всякого человека. В данном случае это было сердце ее супруга, царя.

— Мы не являемся повелителями царства, — продолжал Сменхкара. — Это царство наш повелитель.

Он повернулся к ней. Холодный взгляд, горькая складка у рта.

— Даже ты принесла жертву на алтарь царства. Помнишь, что ты мне сказала: «По линии моего отца рождаются только девочки».

Поэтому ты забеременела от мужчины, чье семя, как ты надеешься, принесет тебе мальчика.

Меритатон судорожно сглотнула, ее сердце часто билось. Нет, Сменхкара не болен. Его поразило озарение.

— Если я и сделала это, то и в твоих интересах как царя, — заявила она и добавила: — В интересах нашего правления.

Он кивнул.

— И ради стабильности царства.

— Даже если все так, как ты говоришь, — сказала Меритатон, — твой отец правил долго, годы его правления были мирными. Он умер своей смертью, и не важно, был он жертвенным животным или нет. Неужели ты хочешь, чтобы все: твоя семья, министры, придворные, жрецы — считали тебя человеком с угасающим здоровьем, ни на что не годным?

Сменхкара бросил на нее загадочный взгляд.

Она была его союзником. Возможно, она им и останется. Меритатон его поддерживала в противостоянии с Аем. Сейчас она пришла подбодрить его. Она хотела, чтобы он хорошо играл роль царя. Но кем же он мог быть, кроме как царем?

— Твоя печаль все подвергает сомнению. Она дает преимущество твоим врагам. Ты этого хочешь?

— Нет, — тихо ответил он.

— Возьми себя в руки. Ты ведь должен защищать и меня.

Говоря это, она подумала, что потомки мужского пола Аменофиса Третьего были почему-то хрупкими созданиями. Меритатон вспомнила мечтательный взгляд ее отца Эхнатона и его походку: он скользил над землей, словно тень.

Даже юный Тутанхатон был далеко не таким, каким должен быть мальчик его возраста.

— Ты права, — согласился Сменхкара.

Он поднялся и обнял ее. Потом поцеловал.

Меритатон спросила себя, следует ли ей оставаться рядом с супругом в Фивах в течение всего сезона Сева.

Для чего же тогда нужен Аа-Седхем?

Царская чета и представители высшего сословия были не единственными, кто страдал от жары в сезон Сева в Фивах. В полуденные часы город превращался в раскаленную жаровню. Люди даже не выходили на улицу между полуднем и четырьмя часами, а если и выходили, то лишь для того, чтобы освежиться в Великой Реке. Некоторые, в основном писари из-за своих лысых голов, получали апоплексический удар, пробыв на солнце не более четверти часа. Кроме этого, их часто кусали гадюки или скорпионы, попадавшиеся на пути. Аа-Седхем был удивлен, найдя на террасе царских апартаментов стеклянный флакон, который искривился, пролежав на солнце на каменном ограждении несколько часов.

Помучавшись какое-то время, Меритатон решила все же вернуться в Ахетатон вместе с Анхесенпаатон, Неферхеру и Тутанхатоном. Она была уже на шестом месяце беременности, и это было хорошо заметно. Хумос явился поздравить ее, произнести молитвы и совершить жертвоприношения богам для процветания династии. Придворные дамы тоже присоединились к поздравлениям, желая счастливого протекания беременности. Каждый день к Уадху Менеху поступали подарки от землевладельцев, в основном это были фрукты, символизирующие плодородие. Уадх Менех, в свою очередь, передавал их управляющему Дворца царицы.

Невообразимая жара не способствовала нормальному течению первой беременности. Обеспокоенная тем, что моча у нее стала темной, Меритатон узнала от Аа-Седхема причину этого: через кожу она теряла большое количество воды, которая должна была выходить другим путем. Он посоветовал ей много пить или дождаться сезона Жатвы в Ахетатоне, потому что опасался за ее здоровье и здоровье еще не рожденного ребенка. Она решила ехать.

Провожая ее на корабль, Сменхкара уверял, что не сможет долго жить без нее и что в скором времени он присоединится к ней, пусть и ненадолго. Поцеловав ее, он сказал:

— Ты моя сила.

Она поднялась на «Славу Амона» скрепя сердце и смотрела на силуэт своего царя, стоявшего на пристани, до тех пор, пока он не исчез из виду.

Странная ситуация: быть привязанной к одному мужчине, а любить другого.

— Bin tchaou!

Шабака, сидящий в кресле в закрытом саду, возвел глаза к небу и спросил, кто научил попугая таким непристойным словам.

— Ir herou nefer! — крикнул он, надеясь улучшить речь попугаев.

Это означало: «Сделай так, чтобы твой день был счастливым».

Попугай не ответил. Шабака повторил попытку. К его удивлению, ему ответила подруга попугая:

— Ir herou nefer!

Нубиец захлопал в ладоши, и самка повторила свое пожелание и прилетела к нему. Шабака взял финик из вазы и протянул его птице, чтобы вознаградить ее.

В сад, сопровождаемый гепардом, вошел Ай. Он сел на свое обычное место на скамье. Вид у него был озадаченный. Гепард улегся с выражением вечной печали на морде. Так они и сидели в тягостной тишине, пока Шабака не сделал то, что должен сделать всякий придворный: поинтересовался настроением господина.

— Мой господин задумчив, — начал он.

Ай замахал веером, возможно, он хотел этим выразить свое настроение.

— Все так, как я и думал. Жена этого земляного червя беременна. — Через некоторое время он добавил: — Уже шесть месяцев.

Шабака уже знал об этом: Ая только это и занимало. Но это было еще слишком мягко сказано, ведь он был одержим властью. То, что царица беременна, не так уж много значило; не это было причиной мрачного настроения Ая. Шабака решил подождать, пока тот сам расскажет ему, что его огорчало.

— Ни одна из трех встреч нашего агента не увенчалась успехом. Любовник царицы и любовник царя не сказали ни да ни нет. Хранитель гардероба, несомненно самый уязвимый из всех, может что-то сделать только тогда, когда этот земляной червь находится в Фивах. Хумос, который вроде бы сначала поддержал мои планы после беспорядков на празднике Осириса, в конце концов успокоился, потому что власть снова в Фивах. Так может продолжаться бесконечно.

— Терпение, господин, — это мужество сильных. Плоды зреют на дереве. Ты соберешь их в нужное время.

Ая слегка успокоил этот мудрый совет.

Меритатон должна была родить в конце сезона Сева. Оставалось только гадать: будет ли это еще сезон Сева или начало сезона Жатвы? Естественно, никто не мог этого сказать наверняка, но Хумос решил праздновать рождение ребенка в последний день сезона Жатвы в присутствии царя и царицы и, конечно же, уже жизнеспособного ребенка.

Два раза Сменхкара побывал в Ахетатоне, чтобы наблюдать за развитием ребенка, чьим отцом он не был, но которого принял всем сердцем. Каждый раз он видел вблизи комнаты царицы Неферхеру, напоминавшего Анубиса на страже царского сокровища. Аа-Седхем сказал Сменхкаре, что Хранитель духов узнал у него все необходимое о том, как ухаживать за беременной женщиной, а потом и про роды. Рассказав ему об этом, лекарь также порекомендовал использовать для личной гигиены роженицы и ребенка очищенную воду.

Настоящий и мнимый отцы все это время разыгрывали комедию, словно пребывали в неведении. Во время второго визита, после того как Сменхкара пожаловался на то, что ему опять приходится возвращаться в Фивы, Неферхеру ему сказал:

— Божественный царь, не бойся, я охраняю две души подобно Нехбет и Уаджет.

Царские Ястреб и Кобра.

Они обменялись долгими взглядами. Все было сказано.

На второй день сезона Жатвы у Меритатон начались схватки. Прибежали две повитухи, которые вот уже несколько дней жили в комнатах кормилиц. Царица сидела в специальном кресле для родов. Через час появилась головка ребеночка.

Неферхеру стоял за дверью.

Меритатон кричала, как никогда в жизни. Анхесенпаатон и младшие сестры были в ужасе от этого.

— Первые роды всегда самые тяжелые, — сказала одна из повитух.

Когда ребенок наконец родился, а пуповина была перерезана и перевязана, повитухи объявили:

— Это мальчик, божественная царица!

Измученная Меритатон кивнула. Она думала, что не выдержит и что ее разорвет на кусочки.

Потом вошел Неферхеру, неся в руках два горшка со специально очищенной водой, ведь царский лекарь приказал использовать для гигиены роженицы только такую воду. Повитухи были поражены мудростью Хранителя духов. А еще больше они были поражены тем, с каким благоговением он относился к малышу, которого пеленали при нем.

Потом он подошел к изголовью царицы с флакончиком ароматизированного бальзама и дал ей его понюхать.

Она приоткрыла глаза, и взгляд Неферхеру утонул в них.

«Как мед», — подумала Меритатон о глазах своего возлюбленного.

«Как вино», — подумал Неферхеру о глазах своей возлюбленной.

В комнату вошла Анхесенпаатон, светясь от счастья, и сразу же побежала к кровати, чтобы погладить Меритатон по голове.

Потом пришли младшие царевны.

— Значит, Макетатон не придет, — сделала вывод Анхесенпаатон.

Меритатон отрицательно замотала головой.

— Хочешь, я пойду расскажу ей?

Меритатон снова помотала головой. Она не могла забыть о том, что видела здесь по возвращении из Фив следы колдовства.

Сначала новость стала известна во дворце, потом в городе. Тут же был отправлен гонец в Фивы, чтобы уведомить царя о рождении наследника.

Когда гонец вернулся через два дня, он сообщил, что царь объявил день ликования в Фивах и приказал раздать жителям города зерно и угостить всех желающих пивом.

Обеспокоенность Неферхеру и Аа-Седхема из-за появления зловещего торговца благовониями стала постепенно исчезать. Возможно, Ай смирился и решил не бороться с неизбежным. Но скорее всего, его союзники отказали ему в поддержке, когда он настойчиво попросил их об этом.

Еще до прибытия царицы и до начала церемоний, которые должны были состояться в храме Амона, Тхуту и Уадх Менех кроме раздачи зерна устроили перед дворцом шествие, возглавлял которое ребенок-Хорус.

Трубы провозгласили приближение процессии.

— Божественный царь, не хочешь ли ты полюбоваться праздником с террасы? — спросил Тхуту.

Сменхкара вышел на террасу. Все министры последовали за ним и склонились над ограждением. Чиновники расположились на крышах или на улице.

Большая улица перед дворцом была заполнена людьми. Под звуки цистр и тамбуринов танцовщицы совершали немыслимые акробатические номера. За ними ехала роскошная телега, запряженная лошадью. Верхом на лошади сидел ребенок-Хорус. Совершенно голый, он ехал между Исидой и Осирисом. Толпа бурно приветствовала их. Когда они поравнялись с дворцом, все трое повернули головы к царю и заулыбались. Он протянул к ним руки.

За телегой, друг за другом, следовали музыканты. На платформе под звуки барабанов символически боролись два человека, у одного на голове была корона Верхней Земли, а у другого — Нижней Земли. Корона Нижней Земли венчала голову взрослого Хоруса, а корона Верхней Земли — голову Сета, убийцы Осириса. Музыканты прерывались только для того, чтобы позволить чтецу прокомментировать происходящее. Подойдя к дворцу, все смолкли и замерли, повернувшись к царю. Все знали, что благодаря ему прекратились распри. Затем раздались приветственные крики. Женщины бросали цветы воинам. Немного пройдя вперед, они опять начали бой для увеселения публики.

Снова заиграли музыканты. На этот раз звучали лиры. На третьей платформе был представлен ареопаг богов. На каждом была соответствующая маска, и все слушали, как Хорус просит рассудить его и вернуть ему земли, украденные его дядей Сетом. Так рассказывал чтец.

На четвертой и последней телеге, украшенной рогами, восседал на золотом троне Хорус во всем своем величии. Чтецы пели дифирамбы тому, кто завоевал вселенную для бога богов Ра.

Поравнявшись с царской террасой, он тоже повернул голову и поклонился монарху. Тот вскинул руку в приветствии. Снова раздались радостные крики, и на террасу полетели цветы.

Сменхкара все же был задумчив. Ведь приветствовали отца принца, а он им не был.

Но все равно он был царем, а значит отцом: по доверенности.

 

Время бальзамировщиков

Через месяц после церемонии в храме Амона в Фивах две тени встретились в переулке по соседству с царским дворцом.

— Дело сделано, — прошептала одна тень. — Где мое вознаграждение?

— Ты уверен?

— Я был в кухне перед тем, как виночерпий разлил вино по кувшинам, и сделал то, что ты мне сказал. Где мое вознаграждение?

— Но ты уверен, что они выпили вино?

— Я только что был в их спальне. Они заснули вечным сном в объятиях друг друга. Я дотронулся до них. Они холодные. Где мое вознаграждение?

— Вот оно, — ответила вторая тень и вонзила в живот первой тени кинжал.

Жертва тихо вскрикнула от боли и упала, держась обеими руками за живот.

Вторая тень исчезла в ночи.

На следующий день мало кто говорил об убийстве Хранителя царского гардероба Аутиба, потому что утром того же дня было обнаружено безжизненное тело царя Сменхкары. Аутиб был всего лишь второстепенным персонажем и удостоился только иронических комментариев.

После полудня по Фивам поползли невероятные слухи: на одной постели нашли мертвыми царя и его лекаря.

По приказанию Тхуту и Уадха Менеха дворцовые чиновники опровергли эти слухи. Они объявили, что умер лишь царь, а лекарем в действительности был назначен другой человек, который служил Сменхкаре с момента его воцарения.

Хумос был единственным, кто не поверил этим россказням. Целый день он был не в состоянии осознать случившееся. Кто же так резко переиграл шахматную партию властителей царства? Он не знал, кого подозревать в первую очередь, — Ая или Хоремхеба. Расстроенный, он предпочел не знать ничего, так как вряд ли вообще можно было узнать правду.

Между тем, ему еще предстояло удивляться. Он спрашивал себя, за кого же выйдет замуж царица Меритатон, вдова и мать наследника.

Для Тутанхатона Сменхкара был внимательным и нежным братом. А теперь, убитый горем, он с ужасом наблюдал за толпами высокопоставленных особ, суетящихся во дворце. Некоторые приходили выразить ему свое нижайшее почтение, граничащее с подобострастием, а другие даже не пытались скрывать свое пренебрежение к этому принцу без будущего.

Его юность закончилась со смертью царя. Он слишком хорошо играл в шашки, чтобы не понимать, что отныне он стал пешкой.

Зато фиванские бальзамировщики радовались: наконец-то им было чем похвастаться перед своими собратьями из Ахетатона, которым достались сразу два царских трупа в течение нескольких недель.

Правда, на этот раз у бальзамировщиков был один труп. Они ждали такого момента восемнадцать лет, зарабатывая тем временем на высокопоставленных чиновниках и придворных.

Это было для них очень хорошее время.

На следующий день вечером в Северном дворце в Ахетатоне Вторая царская супруга, как обычно, изнывала, заключенная заживо в гробницу, когда одна из ее рабынь шепнула ей во время ужина:

— Божественная царевна, твое освобождение близко.

Макетатон удивленно посмотрела на нее.

— Что ты такое говоришь?

— Царь умер! — прошептала рабыня.

— Что?!

— Мне велели сказать тебе, что он умер вчера в Фивах. Новый повелитель царства, твой дед Ай, скоро освободит тебя.

Царевна потеряла дар речи.

Вдруг котел, в котором долго томились злоба и обман, забурлил. Теперь она отомстит! Все те, кто унижал ее, эти заговорщики, предатели, отравители, ее развратная сестра и этот ее нежноликий извращенец муженек — все они испытают огонь ее ярости!

Потом она вспомнила, что этот нежноликий извращенец как раз умер, а ее сестра стала наследницей трона, потому что она родила ребенка.

Какая разница! Макетатон расскажет Аю о подлости, жертвой которой она стала. Ее сестру прогонят! Потом в воспаленном мозге Макетатон возникла другая дьявольская идея: Меритатон участвовала в отравлении Нефертити? Так вот, ее постигнет та же судьба! Да, ее отравят!

Волнение, в которое повергли ее эти размышления, полностью прогнало сон. А она в нем очень нуждалась.

Она вспомнила об усыпляющих шариках в сундучке матери, найденном в комнате Меритатон во время подготовки к переезду в Фивы.

Когда ее мать не могла заснуть, она принимала по два таких темных шарика. Макетатон так и поступила, запив шарики водой.

Она не знала, что это были именно те шарики, которые обманным путем подложил в сундучок Нефертити Пентью.

Когда через два дня Ай прибыл в Северный дворец в сопровождении Шабаки и группы стражников из гарнизона Ахетатона, его встретили плачущие служанки:

— Увы, наше солнце погасло! — причитали они. — Наша царевна мертва!

Анхесенпаатон появилась через несколько минут. Она встретила своего деда с почти враждебным равнодушием.

— Последнее время в моей семье много смертей.

— Где Меритатон? — закричал Ай в бешенстве.

— Не знаю. Она наверняка предпочтет тебя не видеть.

И резко отвернулась.

 

Бегство из Египта

В ту же ночь, когда Сменхкара и Аа-Седхем выпили по последнему в своей жизни глотку вина, Неферхеру проснулся среди ночи в своей комнате в Царском дворце Ахетатона.

Ему что, послышался звук цистры? Или это ему приснилось? Но он не помнил, чтобы ему снился музыкальный сон.

Неферхеру открыл глаза. Слабый свет лампы освещал комнату. Небо в окне было черным. Он прислушался. И снова услышал звук цистры. Одинокая цистра, да еще среди ночи?

Он вышел на террасу и внимательно вгляделся в сад, потому что этот звук мог доноситься только оттуда.

И в третий раз прозвучала цистра, а затем как будто раздалось уханье совы.

Он вернулся в свою комнату, прошел по коридору, выходящему к лестнице, мимо комнаты Меритатон, потом мимо комнаты кормилицы и ребенка. Снова прислушался, ничего не услышал, но спустился по лестнице.

В дверях, ведущих в сад, Неферхеру остановился и еще раз посмотрел в темноту. На фоне ночного неба вырисовался силуэт, который что-то показывал.

Сердце Неферхеру заледенело. Это была не цистра. Он понял. Это был большой обруч с огромным количеством нанизанных на него маленьких колец. Но держал его не обезьяноподобный торговец, который сделал Неферхеру ужасное предложение, а какой-то здоровяк.

— Время настало, — сказал вполголоса этот человек. — Ты готов?

— Что я должен сделать?

— Влить вот это завтра в чашу предательницы.

Неферхеру моргнул. Человек сунул ему в руку маленький флакон и снова приподнял дьявольскую «цистру».

— Прекрати звенеть! — приказал Неферхеру. — Ты всех разбудишь.

Он сжал в ладони флакон, чувствуя большим пальцем восковую пробку, которой он был закупорен.

— Завтра, договорились? Тогда ты и получишь свое вознаграждение.

Грубоватый южный акцент.

— Почему вы так долго тянули? Твой приятель приходил ко мне много месяцев назад.

— Потому что царь умер именно сейчас.

Сердце Неферхеру снова чуть не остановилось. Он облокотился о каменный дверной косяк.

— Умер? — переспросил он.

— Умер. Он и его любовник, лекарь.

Неферхеру с трудом удавалось сохранять спокойствие. Он снова искал, на что бы опереться. В темноте его рука наткнулась на деревянную ручку. Он незаметно ее потрогал. Точно — лопата, забытая садовником, но прежде всего толстая палка из крепкого дерева.

— Хорошо, завтра. Не забудь мое вознаграждение.

— Мой господин никогда не забывает своих слуг.

И визитер отвернулся. Неферхеру схватил лопату и ударил ее ручкой мужчину по голове. Здоровяк пошатнулся и упал вперед. Он был только оглушен. Неферхеру нанес ему еще один удар. Мужчина остался неподвижно лежать на животе. Неферхеру подождал какое-то время. Он тяжело дышал. Потом он перевернул упавшего, открыл ему рот, с помощью его же зубов выдернул восковую пробку, закрывающую флакон, и вылил его содержимое в горло своей жертвы.

Неферхеру взял золотые кольца, поставил лопату на место и поднялся к себе, не в состоянии умерить дыхание. Он вошел в комнату Меритатон и посмотрел при свете ночника на свою любимую, лежавшую на постели. Видимо, Меритатон что-то услышала, потому что она вздохнула, а потом резко села на постели и воскликнула:

— Что такое?

Она растерянно смотрела на Неферхеру. Потом заметила обруч с золотыми кольцами, который он держал в руках. Без сомнения, она поняла причину вторжения.

— Что случилось? — спросила Меритатон. Ее голос дрожал.

— Готовься, мы должны бежать.

Она ничего не понимала.

— Прямо сейчас? Ночью? Почему?

— Ко мне приходил человек. Он дал мне яд, чтобы я вылил его тебе в вино. Он сказал мне, что они убили Сменхкару и Аа-Седхема. Я убил его.

Меритатон вскрикнула.

— Это неправда!

— Разбуди кормилицу, если хочешь, чтобы она поехала с нами. Принеси свой сундук с драгоценностями. Я забрал у этого человека золотые кольца. Нам нужно уйти как можно быстрее. Наверняка Ай будет здесь завтра вечером или после полудня. Хочу надеяться, что он не отправил других гонцов.

— Мои сестры…

— С ними ничего не случится. Он ненавидит только тебя. Анхесенпаатон — супруга царя. Он ее не тронет.

Меритатон встала, совершенно растерянная. Она не могла контролировать свои действия. Сундук с драгоценностями был приготовлен уже давно. Хранитель гардероба, естественно, спал. Она зажгла от ночника лампу и неуклюже стала собирать первую попавшуюся одежду.

— Возьми темный плащ, — посоветовал Неферхеру. — Я тоже соберу необходимые мне вещи. Потом разбуди кормилицу.

— Она поедет с нами?

— А ты будешь кормить ребенка сама?

Она подумала.

— Я буду его кормить. Или мы найдем другую кормилицу там, куда мы едем. Эта нам не подойдет. Она слишком болтлива.

Примерно через час Неферхеру перенес последний сундук в «Улыбку Хатхор». Потом он поднялся за Меритатон и их сыном. Тихо шагая, они пересекли большой зал, где в бассейне плавали закрывшиеся лотосы.

Меритатон вспомнила, как она объясняла когда-то своим сестрам, почему цветы закрываются каждый вечер: Анубис проходит мимо.

Неферхеру спустился в кухню, чтобы взять припасы: хлеб, сыр, колбасы, фрукты и воду. Неясный свет возвещал скорый рассвет. Меритатон увидела труп, лежащий на садовой аллее, и отшатнулась от него, как от гадюки.

Хранитель духов помог царице подняться на лодку с ребенком на руках, погрузил две корзины с припасами, отвязал веревки и прыгнул на борт. Лодка медленно поплыла по течению. Через час Неферхеру поставил парус, и они поплыли быстрее. Закричал ребенок. Меритатон вспомнила действия кормилиц и впервые сама покормила грудью своего сына.

В полдень они были в Мемфисе, но Неферхеру совсем не собирался там останавливаться. Он отвечал за жизнь двух любимых созданий, спасающихся от смерти. Солнце было в зените, когда он направил лодку к берегу, гораздо выше Мемфиса, и наконец причалил к большому понтону. Взлетела цапля. Они оказались в слишком маленьком поселении, чтобы его можно было назвать портом. У причала стояли всего три или четыре рыбацких лодки. Примерно в трехстах шагах от них дети купали буйволов и лишь бросали на незнакомцев любопытные взгляды. Неферхеру помог Меритатон сойти на берег, чтобы справить нужду. Затем они подкрепились взятыми с собой продуктами. После этого Меритатон прилегла в лодке и заснула, прижав к себе ребенка.

Ближе к полуночи она проснулась и сказала Неферхеру:

— Поспи немного. Я покараулю и разбужу тебя, если будет необходимо.

Они снова отправились в путь незадолго до рассвета. Меритатон стала из взятых вещей мастерить одежду для ребенка. Она старалась не думать о том, что их бегство приведет Ая в бешенство и он отправит по их следам всех своих людей. Но еще она знала, что Аю не было известно о существовании «Улыбки Хатхор», поэтому он не сможет догадаться, что они сбежали на лодке. Кроме того, они на целых два дня опередили преследователей.

— После Мемфиса ему будет труднее всего нас разыскать, — сказал Неферхеру, догадываясь о ее мыслях, — потому что он не сможет узнать, по которому из пяти рукавов Великой Реки мы отправились.

Меритатон восхищалась мудростью Неферхеру и его умением все предвидеть. Как же он был прав, купив ей эту лодку и сохраняя все в тайне!

— Так ты знаешь, куда мы плывем?

— К хеттам. Там ты будешь только моей царицей, и тебя больше не будут звать Меритатон, — улыбаясь, сказал он. — Какое имя ты хочешь взять?

— Хертеп, — ответила она, подумав.

Та, кто владеет своей головой. Неферхеру засмеялся. Впервые за все это ужасное время она улыбнулась. Она запретила себе думать о Сменхкаре, боясь потерять последние силы, еще оставшиеся у нее.

— А ты?

— Думаю, мое имя мало кому известно. Я все еще твой Неферхеру. Запомни хорошо, что мы скажем: мы потеряли все свое имущество в Двух Землях и решили начать новую жизнь в другом месте.

На рассвете Неферхеру посмотрел на тень от палки, закрепленной на скамье лодки.

— Что это?

— Моя солнечная игла. Пока лодка неподвижна, я должен определить курс.

Он смотрел на это устройство и тогда, когда лодка двигалась. Меритатон вспомнила, что Неферхеру был ученым. Он выбрал самый восточный рукав Великой Реки, и к вечеру они достигли озер, называвшихся Большое Черное Море.

Меритатон спрашивала себя, доведется ли ей еще когда-нибудь спать в постели, и ее охватила страшная тоска по ванным комнатам дворца в Ахетатоне и по горячим обедам! Ее волосы отрастали под париком, который побелел от соли, свалялся и еле держался на голове. У нее сломались почти все ногти, и она уже перестала их подпиливать.

Самое важное — она могла кормить грудью своего сына.

Она смотрела на это маленькое создание, не веря, что сама родила его.

Во время одной из остановок на берегу Большого Черного Моря она заметила бродячего кота. Он повернулся к ней, и Меритатон поразилась: его левый глаз был затянут белой пленкой.

Она вспомнила злосчастный глаз Нефертити.

Меритатон вздрогнула, подумав о том, какой силой наделяли глаз царицы. Она никогда не признавала всякие суеверия, но факт был неопровержимым: ее мать, находясь на том свете, уничтожила Сменхкару. Но она не смогла уничтожить ее саму, так как Меритатон не была ее соперницей при жизни матери.

Меритатон прогнала кота, который убежал, душераздирающе мяукая.

Наконец она позволила себе думать о Сменхкаре.

Образ раненого голубя, который спрятался в комнате, вдруг ясно возник у нее перед глазами. Он и был этим голубем. У него никогда не было ни желания, ни силы, свойственных их роду властолюбцев. Созерцатель, как и его брат.

Потом она подумала и об Ае. Без сомнения, он потерял терпение, когда узнал о рождении ребенка. Он видел, что власть ускользает от него, и решил поставить перед свершившимся фактом священнослужителей и военных. Так он когда-то поступил и со своим зятем Эхнатоном.

Через восемь дней, несколько раз останавливаясь, чтобы купить хлеба, сыра, воды, пива и фруктов, они пересекли озера и увидели перед собой море — впервые в жизни. Меритатон была поражена его мощью и, оцепенев, вдыхала соленые капельки. Кричали чайки. Это было Большое Зеленое море, которое когда-то — да, это было уже давно — хотел увидеть Тутанхатон во время прогулки на «Славе Атона».

Это тоже была вода, но совершенно не такая, как в Великой Реке. Река была мужской силой, а в этой неизвестной субстанции она ощутила женское неукротимое могущество, которого никогда не будет у богини Хатхор. Но она тут же испугалась этой мощи, грохота, волн и сильного ветра, который одержимо, даже ожесточенно, надувал их парус.

«Улыбка Хатхор» не была предназначена для морских путешествий. Поэтому ее подбрасывало и крутило так сильно, что Меритатон, промокшая до костей и цепляющаяся за борта лодки, не раз думала, что им пришел конец. На дне лодки собиралась вода, и по просьбе Неферхеру Меритатон пришлось ее вычерпывать с помощью чаши. Путешествие становилось действительно опасным. Неферхеру старался плыть как можно ближе к берегу. А другие лодки, покрупнее, и корабли с квадратными парусами, казалось, смело противостояли стихии в открытом море.

Наконец, через две недели после бегства из Ахетатона, они заметили впереди какой-то порт. Неферхеру взял курс на него.

— Это должен быть Акко, — прошептал он.

Моряки на берегу с любопытством рассматривали незнакомую лодку. Истощенная женщина с ребенком на руках сошла на берег и пошатнулась. На голове у нее был странный парик в ужасном состоянии. Кожа на ее руках потрескалась, ногти были поломаны, а ноги стали белыми от соли. Никому и в голову не могло прийти, что эта женщина когда-то была царицей.

Мужчина привязал лодку к причалу.

Он обратился к людям на набережной, и они поняли его речь. Он спросил, есть ли недалеко отсюда какая-нибудь харчевня. Когда ему ответили, он принялся разгружать лодку.

Анубису пришлось ждать их еще несколько лет. Они обошли стороной его царство.