41. ЗА НАС ВСЕГДА ВЫБИРАЕТ СЛУЧАЙ

Словно души нимф, застигнутые врасплох нескромным взглядом, туман над Майном рассеялся на утреннем солнце. Из окна своего кабинета Себастьян видел, как от берега отчалили две лодки и заскользили к городу Хёхсту.

Он открыл ящик комода, чтобы достать оттуда бумагу. Его взгляд упал на лежавший там медальон, и он сделался задумчив. Миниатюра в золотом ободке на цепочке — прелестное личико, которому к тому же польстил художник.

Он положил себе на ладонь последний дар Зиглин-ды фон Вутенау и вгляделся в него. И опять его сердце сжалось — Себастьян сам не понимал почему, поскольку не был в нее влюблен. Девушка умерла от чахотки через тринадцать месяцев после их встречи. Перед смертью попросила своего дядюшку Вильгельма передать эту вещицу в собственные руки графа де Сен-Жермена. И опять Себастьян спросил себя: могли бы спасти ее припарки из иоахимштальской земли? Но он в то время был в Лондоне, срочно вызванный туда Александром: Соломон Бриджмен доживал свои последние дни и хотел видеть Себастьяна.

Он вздохнул.

Это было на следующий год после подписания договора в Экс-ла-Шапеле. Уже восемь лет назад!

Соломон Бриджмен сидел перед огнем, когда Себастьян вошел в библиотеку. Даже не обернулся. Сказал только:

— Себастьян, я знаю, что это вы. Мой друг Ньютон был решительно прав. Закон притяжения — самый сильный. Я еще несколько минут назад почувствовал, что вы приехали. Мое сердце опять вздрогнуло.

Себастьян наклонился, чтобы поцеловать его в лоб, и, сев рядом, взял за руку.

— Спасибо, что приехали, — прошептал Бриджмен. — Еще одна большая радость из тех, что вы мне подарили. Увы, быть может, последняя.

Александру едва удавалось сохранять спокойствие на лице. Старый доктор Джеремайя Хатчинс, сам не более свежий, откланялся, обменявшись с Себастьяном долгим взглядом.

Словно удерживая свою душу только для того, чтобы в последний раз увидеть былого Джона Таллиса, который стал для него сыном, старик умер на следующий же день. Себастьян еще спал, когда Бенедикт, старый слуга Бриджмена, постучал к нему, чтобы объявить сквозь слезы:

— Мистер Соломон не проснулся сегодня утром.

Стоявший за ним другой слуга, Уильям, не смог сдержать рыданий.

Похороны были строгие — черные одежды и белые стены церкви. Себастьян с Александром проводили своего друга до самого края могилы. Шел мелкий дождь. Он смыл их слезы.

Следующие три месяца прошли между нотариусами и адвокатами. Хоть и получив причитающуюся им долю наследства без малейшего препятствия, родственники Бриджмена, его племянники и внучатые племянники, едва знавшие старика и совершенно им пренебрегавшие, удивились, что тот завещал Блю-Хедж-Холл какому-то чужестранцу, и без того весьма состоятельному. Но узнав сверх того, что ему же теперь принадлежит целиком банк Бриджмена и Хендрикса, они возмутились и воззвали к правосудию, потом написали министру финансов и в казначейство, жалуясь на незаконное присвоение наследства. Министром был тот самый Уильям Стенхоуп, лорд Харрингтон, который оказал столь хороший прием Себастьяну после его освобождения из Тауэра. Его отношение к Себастьяну не изменилось.

— Похоже, завещание мистера Бриджмена совершенно неуязвимо, — заявил министр Себастьяну, когда тот нанес ему визит, — да и ваш поверенный кажется мне одним из самых опытных. Так что не тревожьтесь.

— Все же меня беспокоит, милорд, шум, поднявшийся вокруг этого спора. Нет ли средства замять его?

Лорд Харрингтон улыбнулся и, сощурившись, слегка наклонился, чтобы изучить золотой треугольник на цепочке, видневшийся из-под жабо посетителя.

— Любопытное украшение, — заметил он. — Вы принадлежите к братству?

Себастьян кивнул. Потом увидел тот же символ на одной из пуговиц своего собеседника.

— Требуется бдительность там, где нам угрожают дух наживы и низость, — заявил Стенхоуп.

Себастьян слышал те же слова при своем посвящении в масоны, в Мюнстерской ложе.

— Похоже, любое ваше появление в Лондоне, граф, обречено раздражать низменные умы. Но ваш поверенный, похоже, предусмотрел эту опасность. Он недвусмысленно посоветовал родственникам мистера Бриджмена придержать язык и пригрозил преследованием за клевету.

У Себастьяна вырвался вздох облегчения. Значит, Александр сможет и дальше возглавлять банк, применяя на практике все, чему обучил его Соломон.

Стенхоуп пригласил Себастьяна к ужину.

На ужине присутствовал еще один гость. К удивлению Себастьяна, это оказался его давний венский знакомец, в ту пору посол Англии — сэр Роберт Клайв, барон Пласси, один из приглашенных на тот достопамятный вечер в особняке на Херренгассе, тот самый, кто дал Себастьяну понять, что его услуги могли бы быть полезны английской короне.

Разумеется, Клайв, прибывший раньше Себастьяна, уже сообщил хозяину дома о том незабвенном ужине и об интересе, который граф де Сен-Жермен мог бы представлять для короны, поскольку Стенхоуп встретил его еще радушнее, чем утром.

Пожимая руку Клайву, Себастьян был поражен его мертвенной бледностью; несмотря на свою относительную молодость, он решительно был похож на извлеченного из земли покойника.

— Да, знаю, — сказал Клайв, — я вам кажусь гораздо менее свежим, чем в Вене. Подхватил лихорадку в Индии.

— Я тоже там побывал, — сказал Себастьян. — Некоторые ее области и в самом деле полны миазмов.

Клайв вскрикнул от удивления.

— Когда же вы там были?

— С тысяча семьсот сорок шестого по тысяча семьсот сорок восьмой.

— Могу я полюбопытствовать, что вы там делали?

— Меня интересовало умение индусов очищать драгоценные камни. Попутно я смог прийти к заключению, что эта страна будет принадлежать тому, кто сумеет проявить достаточно силы и решительности, чтобы навести там порядок. Похоже, все эти князьки только и ждут нового преемника Ауренгзеба.

— Вы слышите, Уильям? — воскликнул Клайв. — Я же вам говорил, что у графа замечательный ум.

Стенхоуп согласился. Себастьян слегка наклонил голову в знак благодарности.

— Сударь, становитесь-ка англичанином, я вас прошу! — с горячностью вскричал Клайв.

Себастьян и Стенхоуп рассмеялись.

— Выведали там какие-нибудь из индусских секретов? — спросил Клайв.

— Один-два, — ответил Себастьян с улыбкой. — Заодно и несколько ценных лекарственных рецептов, в частности от вашей болезни.

На следующий день он послал Клайву коробку сушеных трав, порекомендовав ему изготовить из них отвар и пить три чашки в день в течение двух недель, каким бы неприятным ни показался вкус; он уточнил, что его можно смягчить медом. Этот рецепт Себастьян нашел в одном руководстве по лекарственной ботанике, которое оставил перед своим прошлым отъездом в доме Соломона. Отвар из полыни назывался там наилучшим средством от четырехдневной лихорадки.

Через несколько дней Клайв самолично явился в Блю-Хедж-Холл и при этом выглядел гораздо лучше.

— Господи! — вскричал он, схватив руки Себастьяна. — Да вы же кудесник, сударь! Вы мне жизнь спасли! Отведав первый глоток вашего отвара, я уж подумал было, что вы решили меня отравить, но потом сказал себе, что тогда вы бы мне дали что-нибудь с более приятным вкусом. Целых три дня я мочился чернилами, но теперь у меня нет приступов лихорадки, и я чувствую себя как новенький. Я ваш должник навеки.

И, крепко пожав ему руку, стал упрашивать своего благодетеля отправиться с ним в Индию. Клайв добился своего: Себастьян согласился опять поехать в страну, куда, однако, и не думал возвращаться. В этот раз они направились в восточную часть полуострова, в Бенгалию, область болотистую, покрытую джунглями и враждебную. Там Себастьян обнаружил, что радушное приглашение его должника было в некотором смысле корыстным: по меньшей мере треть английских войск была поражена четырехдневной лихорадкой и почти небоеспособна.

Через три дня после их прибытия Клайв вошел в покои Себастьяна, предоставленные ему в одном из дворцов, принадлежавших прежде низамам и прочим пышным магараджам, которые англичане бесцеремонно реквизировали; его сопровождал один из военных лекарей, с которым Себастьян ужинал накануне:

— Друг мой, вы меня спасли в Лондоне. Неужели же вы теперь позволите христианам гибнуть от миазмов этой языческой страны? Заклинаю вас, дайте им то же лекарство, что прописали мне.

— Того, что у меня с собой, хватит только на одного-двух человек. Вы же говорите о целых сотнях больных. Мне потребуются выносливые добровольцы, чтобы прочесать со мной местность и найти подходящее растение.

— Они у вас будут! — воскликнул Клайв. — Да поможет вам Бог! Да поможет вам Бог!

Десять дней подряд, основываясь только на том, что помнил из одного ботанического трактата, Себастьян мерил ногами равнины Бенгалии вместе с тремя солдатами, столь же пригодными к ботанике, как к чтению Раймунда Луллия, и собирал полынь. По крайней мере то, что считал ее местной разновидностью, — растение трех-четырех футов высотой, с рубчатыми стеблями, с небольшими темно-зелеными, чуть бугорчатыми и мохнатыми листьями в красноватых точках, растущее на полянах по берегам рек и болот…

Но это была точно полынь. Повсюду наварили огромные чаны снадобья, и по приказу военного врача все больные были обязаны пить его по три чашки в день. Меда не было, так что посыпались проклятия. Что за гнусное пойло! Но неделю спустя результаты подтвердили познания графа де Сен-Жермена. Больные вновь становились на ноги.

Что же нового под солнцем? Века назад травоведы уже определили достоинства растений, излечивающих все известные недуги. Быть может, кто-то нашел и философский камень. Но на этот счет Себастьян сохранял сомнения. Он решил возвращаться.

Он ничего не видел в Бенгалии, кроме англичан да местных крестьян, носящих маски на затылке, чтобы обмануть тигров, которые, согласно поверьям, никогда не нападают на человека спереди.

Но все же купил там несколько камней.

До Лондона он добрался через четырнадцать месяцев, 6 апреля 1756 года. Ему вдруг подумалось, что Исмаэлю Мейанотте уже сорок шесть лет. Телесные флюиды двигались медленнее.

Александр радостно его встретил.

— Помните наш разговор в Индауре? — спросил он, когда отец отдохнул с дороги.

Они сидели перед огнем, поскольку апрель выдался прохладный. Себастьян, разумеется, помнил ту беседу, но хотел быть уверенным в памяти сына. Поэтому посмотрел на него так, будто не слишком понимает, о чем речь.

— Вы мне тогда сказали, что, если мы откажемся от своих личностей и попытаемся считать, что являемся друг другом, наши узы станут крепче и при этом возвышеннее.

Себастьян улыбнулся. Его всегда удивляло, как люди меняют формулировки идей.

— Да, именно это я и хотел сказать.

— С тех пор я не переставал думать об этом, — сказал Александр тихо. — Всякий раз, когда я абстрагируюсь от себя, мой ум проясняется. Я становлюсь вами.

— Неужели это настолько завидная участь? — спросил Себастьян с ироничной усмешкой.

— Отец!

— Простите меня.

— Я сам ее выбрал.

Себастьян посмотрел на сына: Александру теперь было двадцать пять лет. Отцу с трудом удавалось принять этот факт. А также то, что молодой человек во многом перенял его привычки, его походку, манеру одеваться и говорить; к тому же часто носил его одежду, поскольку они были одного роста и сложения.

— Я хотел, чтобы вы знали.

Себастьян кивнул.

— Сама очевидность уже указала мне на это.

Себастьян вновь вспомнил о предсказании индейца, сказавшего, что у него будет две жизни.

Александр рассмеялся; его веселость была одним из главных отличий: у Себастьяна никогда не было этого задорного и беззаботного смеха.

— Моя мать приезжала повидаться со мной, — сказал молодой человек. — Войдя в эту комнату и увидев меня, она усомнилась на миг. Лишь на миг, но все ж таки усомнилась!

— Как она?

— Овдовела. Богата. Живет на Кипре.

Александр поколебался немного, потом продолжил:

— Она еще сказала, что только кажется, будто мы кого-то выбираем. За нас всегда выбирает случай.

— У греков всегда было пристрастие к трагическому, — сказал Себастьян.

Но подумал, не было ли другой причины, по которой он избежал женитьбы.

— Полагаете, у меня оно тоже есть? — спросил Александр шутливо.

— Вы не узнаете этого, пока сами не окажетесь в ситуации, от которой будет зависеть ваша жизнь. Либо вы покоритесь судьбе — и она будет трагичной, либо же сможете ее превозмочь — и она будет героической. Как наши дела в банке? — спросил Себастьян, чтобы сменить тему разговора.

— Процветают. Должен поставить вас в известность: я рискнул предоставить заем в десять тысяч фунтов Объединенной Английской торговой компании. Под пятнадцать процентов.

— Вы не могли поступить иначе, ведь банк Бриджмена и Хендрикса — английский.

Ответ удовлетворил Александра. Он вопросительно поглядел на отца:

— Вы по-прежнему хотите отыграться?

Этот малый был решительно очень памятлив.

— Соломон сказал мне, — продолжил молодой человек, — что ваше отрочество было трагичным.

Опять это слово.

— Он вам сообщил еще что-нибудь?

— Нет. Но подтвердил, что вам надо отыграться.

— Я думаю об этом, Александр, думаю.

Себастьян вздохнул и убрал медальон в ящик. Снега в феврале 1757 года выпало много, но дни становились длиннее.

Он вспомнил первую речь, которую произнес перед братьями в Мюнстере, после своего приема в Великую ложу. Гроб. Красный покров на лице — саван с нарисованными кровавыми слезами. Острия восьми шпаг, коснувшихся его груди. Снятие покрова. Возрождение и приглашение встать. Рукопожатие, заставившее вздрогнуть великого магистра. Объятие. Речь магистра.

В качестве исключения, о котором просил великий магистр и с чем согласилось большинство, его возвели в ранг полноправного каменщика всего через три дня после того, как он был принят учеником.

А позже, в соседнем зале, новые братья одобрительно выслушали его речь о союзе возвышенных умов, цель которого — не допустить, чтобы в делах человеческих возобладала звериная жестокость.

Во время своей речи Себастьян думал, что, как это ни парадоксально, жестокость, лишившая его собственной личности и вынудившая восстать, выковала ему другой характер, гораздо более крепкий, чем был бы у Исмаэля Мейанотте. Правильно ли он усвоил масонскую науку? Или же она влечет за собой новые идеи?

— Если необходимо, надо навязывать мир силой, — утверждал он. — Но только в том случае, если дух убеждения и дипломатии потерпит неудачу. Ибо мир и нравственный закон идут рука об руку.

Себастьян посмотрел на лоскут ярко-алой шелковой ткани, лежащий на кресле, — квадрат величиной с половину шали. Ничего подобного никто и никогда не видел. Этот красный цвет буквально сверкал. Словно был вырван у самого солнца. А голубой шелк, сушившийся на веревке? Будто извлечен из самого сердца лазури! Вот еще один эффект иоахимштальской земли, который он открыл.

Атанор.

Несколько дней назад к нему в усадьбу явился какой-то незнакомец. Пешком. В поношенной одежде. Лет сорока, бледный, с глубоко посаженными глазами. Похож на аптекаря или писца нотариуса. Себастьян принял его на крыльце.

— Вы граф де Сен-Жермен?

— Я.

— Мое имя вам ничего не скажет.

— Тогда вам незачем и говорить.

Незнакомец бесстрастно посмотрел на графа.

— Ладно, я Михель Геллер. Слышал, вы интересуетесь философским камнем.

Взгляд Себастьяна стал колючим.

— Кто вам сказал?

— Слышал во Франкфурте.

Геллер, если его и вправду так звали, достал из кармана какую-то коробочку и открыл ее. На дне лежали зеленоватые камешки разных оттенков, от изумрудного до лимонно-желтого.

— Тогда вы узнаете это, — сказал он.

Себастьян заметил его обожженные пальцы: значит, он не ошибся — помощник аптекаря. Он кивнул и улыбнулся.

— Если бы это было философским камнем, сударь, вы бы не пришли пешком.

Тот не дал себя смутить.

— Я не богатство продаю, сударь, а знание, до которого вы большой охотник.

Ловкий довод, но неубедительный. Какой же человек противится богатству?

— Сколько вы хотите за ваше знание?

— Всего десять тысяч серебром.

Себастьян пожал плечами. У него мелькнула одна мысль, но ее надо было проверить. Он захотел узнать, не надул ли великого Гельвеция подобный торговец.

— Моя жажда знания не безмерна, сударь. Так что я даю вам пятьсот за самый крупный из ваших камней.

Геллер, вероятно, был в отчаянном положении: он согласился.

Когда аптекарь ушел, Себастьян обмазал камень воском. На следующий день он разогрел атанор и расплавил десять граммов свинца. Когда металл стал жидким, он опустил в него кристалл. Расплавленный свинец пошел пузырями и окрасился в удивительные радужные цвета, потом стал интенсивно зеленым. Себастьян осторожно вылил его на старую бронзовую медаль и дал остыть.

Вернувшись через несколько часов, он застыл от восхищения: медаль, покрытая таинственным сплавом, казалась золотой.

Он положил ее на подоконник, чтобы подвергнуть воздействию сырости. Через два дня медаль потускнела.

Медь.

Себастьян расхохотался.

Стало быть, нечего надеяться на долгие нагревания и выпаривания в атаноре. Красная ртуть, дитя Азота и Меркурия, которую он некогда нашел в книге с тайником, не превращала свинец в золото.

Он не знал ее силы. Быть может, когда-нибудь откроет ее.

Себастьян вздохнул и снова ощупал ткани.

Он вымачивал их в смеси воды и уксуса с добавлением очень мелко истолченной в ступке иоахимштальской земли. Самое замечательное было в том, что одного и того же раствора хватало на два-три замачивания, причем тканей разных цветов, — результат был тот же! Высохнув, они приобретали необъяснимую яркость.

Себастьян написал новому военному министру Франции (им стал не кто иной, как сам маршал де Бель-Иль), чтобы поделиться с ним своим необычайным изобретением, которое желал ему представить. Маршал ответил, что это прекрасный повод для визита в Версаль. Он переговорит об этом с маркизом де Мариньи, но будет разумнее, если Себастьян сам напишет ему: этот человек возглавляет свиту короля и является братом маркизы де Помпадур, его фаворитки. Ответ пришел накануне:

«Господину графу де Сен-Жермену…»

Наконец-то его приглашали в Версаль.

Позвав Джулио и другого слугу, которого недавно нанял, молодого немца по имени Иоганн-Фелициус, Себастьян распорядился, чтобы приготовили чемоданы. Он сам упаковал шкатулку с иоахимштальской землей.

Это было его секретное оружие.

 

42. СТРАНА СВЯТЫХ И СВОЛОЧЕЙ

Расположившись за роскошно инкрустированным письменным столом в своем просторном кабинете цвета морской волны с белой лепниной и пухлыми амурами на дверных наличниках, маркиз де Мариньи изучал два лоскута ткани, которые ему представил посетитель.

— Изумительно, — пробормотал он.

Затем взгляд его серых глазок переместился на самого Себастьяна и, хоть и прикрытый веками, задержался на его алмазных пуговицах. Себастьян заметил это и позабавился: можно не сомневаться, что от маркиза не ускользнул также большой звездчатый сапфир, подарок Тарик-хана Хаттака, и изумруд, увенчавший рукоять его шпаги.

— Вы не в родстве с Клодом-Луи, нашим храбрым офицером?

— Нет, сожалею.

Ответ был достаточно кратким, чтобы отбить охоту спрашивать об этом еще раз. Человек по имени Абель-Франсуа Пуассон, свежеиспеченный маркиз де Вандьер, де Менар и де Мариньи (помимо прочих титулов), вполне умел распознавать высоту чужого происхождения: в этом Сен-Жермене не было ничего от мужлана, а если он и пользовался оригинальным псевдонимом, как это делают немало высокопоставленных особ, не желающих быть узнанными во время путешествия, то наверняка потому, что носит гораздо более громкое имя. Впрочем, его рекомендовал сам маршал де Бель-Иль. Тем не менее чуть певучий выговор Сен-Жермена оставлял широкое поле для догадок: этот акцент мог быть и испанским, и североитальянским, но с равным успехом русским или венгерским.

— Так вы обладаете секретом этой яркости? — спросил маркиз, прищурившись.

— Я единственный обладатель, поскольку сам изобрел этот способ. Мне подумалось, что он мог бы заинтересовать его величество и промышленность Франции.

— Несомненно. Тем не менее было бы желательно удостовериться, насколько ваш метод эффективен и для других тканей.

— Горю нетерпением продемонстрировать это. Но мне понадобится мастерская и ученики.

— Могу я спросить, где вы остановились, граф?

— В Париже, у маршала де Бель-Иля.

— Дайте мне несколько дней, чтобы определить наилучшее место, которое я мог бы вам предложить в качестве лаборатории. Вы позволите оставить эти два образчика? Я покажу их его величеству, как только представится случай.

— Разумеется.

Маркиз, казалось, задумался на несколько мгновений, потом пригласил своего посетителя к сегодняшнему ужину в Версальском дворце и попросил его явиться к половине восьмого на второй этаж, уточнив, что это будет «малый» ужин.

Себастьян подумал, что ему придется ждать тут целый день и он рискует потерять свежесть к своему первому визиту во дворец. Так что он опять сел в карету, предоставленную маршалом, и вернулся в Париж.

Один из этих нескольких часов он употребил на то, чтобы нанести непредусмотренный визит некоей баронессе Вестерхоф, которую Засыпкин указал ему как парижскую связную, добавив:

— Общайтесь с ней только устно. Ничего не пишите. Даже о ваших любовных делах.

И, отвечая на удивленный взгляд Себастьяна, пояснил:

— У нас есть некоторые основания думать, что французская полиция перехватывает почту.

Баронесса Вестерхоф занимала небольшой особнячок на улице Малых Конюшен, скорее даже его часть. Когда Себастьян дернул за шнурок звонка, ему открыла, причем не сразу, какая-то женщина в домашнем халате на лисьем меху, лет сорока, почти такая же высокая, как и он сам. Лицо квадратное, энергичное, глаза льдисто-голубые, мраморно-белая кожа, волосы с отливом холодного металла. Никаких румян, никаких украшений. Он был поражен: настоящая Юнона.

— Я бы хотел видеть баронессу Вестерхоф.

— Это я, — ответила женщина низким голосом, в котором он уловил странный акцент. — А вы, должно быть, граф де Сен-Жермен, — добавила баронесса, разглядывая посетителя.

— В самом деле, это я.

— Потрудитесь войти. Моя горничная заболела.

Значит, вот она какая. Себастьян был застигнут врасплох. Баронесса поднялась впереди него по лестнице и ввела в несколько поблекшую гостиную с горящим камином. Он не сомневался, что она сама разожгла огонь.

— Присаживайтесь, — сказала баронесса. — Хотите кофе? Мне сказали, что вы говорите по-русски. Так будет удобнее.

Все еще не отойдя от удивления, Себастьян пробормотал по-русски «спасибо» и уселся в кресло напротив того места, где она наверняка читала, когда он позвонил: на одноногом столике лежала открытая книга. «Цинна» Пьера Корнеля. Подходящее чтение для этой ледяной красоты. По-видимому, баронесса Вестерхоф не была расиновской героиней.

После обмена любезностями и упоминания Засыпкина, чтобы уточнить роли, баронесса объявила:

— Вы ступили на минное поле. Короля Людовика после недавнего покушения гложет черная меланхолия. За вождя теперь его фаворитка, госпожа де Помпадур.

— Короля пытались убить? Кто?

В Хёхсте у Себастьяна было мало шансов узнать об этом.

— Наверняка какой-то сумасшедший. Правда, неизвестно, кто ему заплатил. «Любимый» король любим теперь только госпожой Помпадур. Короче, российская императрица гневается. Вы наслышаны об Уайтхоллском договоре?

Себастьян покачал головой. В будущем ему надо бы ограничить свое пребывание в Хёхстском скиту.

— Англия и Пруссия заключили договор, — объяснила баронесса. — Главная его цель — помешать русским войскам прийти на подмогу западным союзникам.

Себастьян вспомнил тревогу Бель-Иля семь лет назад в Экс-ла-Шапеле: «Русские войска на Мезе? Да это же новое варварское нашествие!»

— Этот договор изолирует Россию. Императрица считает, что ее предали, — продолжила баронесса. — Она хочет теперь союза с Францией. Пруссию надо удержать в ее границах, чтобы устранить угрозу империи.

Сжатость ее речи поразила Себастьяна: эта женщина изъяснялась как генерал.

— Чего ожидают от меня? — спросил он.

— Маршал де Бель-Иль пригласил вас в Париж. Он представит вас ко двору. Насколько нам известно, вы впервые окажетесь в самой цитадели власти. Мы ожидаем, что вы проявите ваш талант убеждения. Вы должны склонить короля, а заодно и Помпадур принять Россию в австрийско-французский союз.

— Еще одна перестановка сил. Это будет нелегко. Бель-Иль и многие другие до сих с ужасом вспоминают русские войска на Мезе.

— Это было давно, — возразила баронесса. — Повторяю вам, теперь надо сдержать Пруссию. У вас будет серьезный противник — кардинал де Берни, министр иностранных дел и сторонник союза с Фридрихом.

Откуда эта женщина столько знает о придворных делах?

— Но кто же тогда управляет страной? Помпадур или Берни?

— У Помпадур есть влияние, но оно меньше, чем думают, и она обязана им не только своей связи с королем, но и почти в той же степени кардиналу Берни. Их мнения насчет Пруссии, например, не совпадают. Маркиза ненавидит Пруссию, а Берни нет. Так что решать придется Людовику. А он человек скрытный и принимает свои решения в одиночку.

Все было довольно запутанно.

— Вы бываете при дворе? — спросил он, поразмыслив.

— Нет. Но я неплохо осведомлена через одну подругу, которая там бывает.

— Может, мне будет полезно знать, кто она? — предположил Себастьян.

— Это принцесса Анхальт-Цербстская.

Бесценный осведомитель: Себастьян знал, что принцесса доводится тещей великому князю Петру, наследнику российского трона, и считается своим человеком при всех европейских дворах. Баронесса опять налила кофе.

— Если пробудете во Франции достаточно долго, получите другое задание.

Он вопросительно посмотрел на нее.

— Сблизить Францию и Англию.

Он удивленно поднял брови.

— Но я полагал, что императрица злится на Англию?

— Императрица не позволяет себе идти на поводу у собственных чувств. Она знает, что война против англичан слишком тяжела для Франции и та заинтересована положить ей конец. Тогда французы вполне смогли бы выступить вместе с Россией против Пруссии.

Уразумев макиавеллиевскую замысловатость этих расчетов, Себастьян возразил:

— Соперничество обеих стран в Индии и Северной Америке не облегчит задачу.

— Об этом мы поговорим в другой раз, — сказала баронесса, вставая.

Она его выпроваживала. Протянула руку. Потерев ладонь о подлокотник кресла, Себастьян наклонился, чтобы поцеловать протянутые ему пальцы, и удержал их в руке. Любезность граничила с дерзостью. Баронесса не высвободила руку. Они стояли лицом к лицу.

— Не находите ли вы, что время в Париже тянется слишком медленно? — улыбнулся он.

Это было предисловием к приглашению отужинать вместе и, разумеется, к прочим удовольствиям. Она поняла. Без резкости высвободила руку и отвела взгляд.

— Рано или поздно вы узнаете об этом, граф. Я тут в ссылке.

— В ссылке?

— Я убила своего мужа.

Повисло молчание.

Внутренне Себастьян отшатнулся: она сказала это, словно предостерегая.

— Покойный барон Вестерхоф спустил мое состояние в карты, — продолжила она. — И на уличных девок. Хотел даже продать руку моей дочери какому-то гнусному мужику, чтобы заплатить неотложный долг. Я убила его из пистолета. Прямо в сердце.

Баронесса бросила на Себастьяна ледяной взгляд. Он почти услышал этот выстрел. Почти воочию увидел, как баронесса наводит пистолет на негодяя, пусть даже собственного супруга. Нет, она не была трагической героиней, поскольку восстала против своей судьбы. Как и он сам.

— Скандал наделал при дворе немало шума, но все меня поняли. Императрица отказалась от суда. Официально барон Вестерхоф случайно застрелился, когда чистил свое оружие. Императрица и канцлер сочли, что за границей от меня будет больше проку. Принцессу об этом расспрашивать незачем.

По-прежнему под впечатлением от ее признания, Себастьян смотрел на баронессу, не говоря ни слова. Это была не Даная: если бы он соблазнил ее и бросил, эта женщина разыскала бы его даже на Луне.

— Вы знаете Россию, граф? Как и во всех северных странах, холод там ожесточает порок, выковывает стойкость и закаляет душу. Это страна святых и сволочей.

Ничуть не будучи сволочью, в отличие от своего покойного мужа, она, видимо, относила себя к святым.

— Значит, вы туда никогда не вернетесь?

Она вздохнула.

— Подождем. Близятся великие события.

За этим должно было последовать объяснение, но оно оказалось кратким:

— Боюсь, как бы здоровье императрицы и власть канцлера Бестужева-Рюмина не пошатнулись одновременно.

Мрачный прогноз. Баронесса больше не собиралась об этом говорить. Во всяком случае не сейчас: она уже взялась за ручку двери.

— В следующий раз поделитесь со мной, пожалуйста, вашими впечатлениями о дворе, — заключила она, провожая гостя.

Себастьян был на лестнице, когда она перегнулась через перила и добавила:

— Последнее слово, граф. Вы вызовете любопытство. Оно не всегда будет дружеским. Не пишите. Никому не посылайте писем, кроме вашей семьи. И даже в этом случае ограничивайтесь самыми невинными словами. Не доверяйте бумаге ни ваши сердечные дела, ни политические соображения.

Он кивнул. Это напомнило ему методы инквизиции в Лиме.

Джулио открыл дверцу кареты.

Себастьян задумчиво слушал перестук окованных колес по камням мостовой: словно крутились гигантские шестерни, приводя в действие какую-то неведомую машину.

 

43. ИНДИЙСКИЕ РОЗЫ И ПАРА ПУСТЯКОВ

Возвращаясь обратно в Версаль, Себастьян заново пережил каждое мгновение своей встречи с баронессой Вестерхоф.

Впервые в жизни слова «необычайная женщина» крепко засели в его мозгу. Он спросил себя, уж не влюблен ли в нее, но не смог ответить, поскольку раньше с ним этого никогда не случалось. Себастьян решил дать этому чувству отстояться.

Потом перебрал в памяти все, что случилось с ним за те три дня, что он находился в Париже. Как он и предвидел, маршал принял его у себя радушно, если не сказать больше, и предложил покои в своем особняке, а за ужином вкратце обрисовал ситуацию при дворе, который ему предстояло увидеть:

— Времена сейчас смутные. Меньше трех месяцев назад, пятого января, в шесть часов вечера король собирался сесть в карету, чтобы поехать в Трианон повидаться со своей дочерью, госпожой Викторией, которую лихорадило. Во дворе на него напал какой-то сумасшедший по имени Дамьен и нанес ему удар кинжалом. Короля отнесли в его опочивальню. Меня самого там не было, но аббат де Верни описал мне царившую там суматоху и потрясение. Кстати, позвольте вам сказать, что первого января мы с аббатом были назначены в Государственный совет.

Это было то самое происшествие, о котором упоминала баронесса Вестерхоф, но рассказанное гораздо более подробно. Напряженное лицо маршала вполне отражало тревогу, обуявшую и двор, и Париж в те часы. Маршал допил портвейн, вновь наполнил бокалы, потом продолжил свой рассказ:

— Король решил, что обречен. Он заявил королеве: «Мадам, меня убили!» Трижды за вечер исповедался, два раза отцу Сольдини и один отцу Демаре…

— Но ведь он выжил, — удивился Себастьян.

— Не спешите, друг мой. Королевский врач Ла Мартиньер, примчавшийся из Трианона, где ухаживал за госпожой Викторией, заявил, что рана не опасна и что король оправится от нее через два-три дня. Но все опасались, что нож убийцы был отравлен.

Себастьян удивился недостатку стойкости у короля, главы всех войск своей страны, которого совсем не смертельная рана повергла в такое смятение, но все же придержал язык.

— Вы проницательны, граф, я сам тому свидетель. Попытайтесь представить себе картину. В течение пяти дней король не вставал с постели, хотя был не так уж болен, если не совсем здоров. Он даже ходил с помощью трости. За это время во дворце развернулась беспощадная междоусобная война. Между королевской семьей и госпожой де Помпадур. Королева, дофин, дофина и их приверженцы решили вынудить госпожу де Помпадур покинуть дворец. К ней отрядили сперва Машо, который попытался убедить ее, что таково пожелание короля, потом Аржансона, с тем же намерением…

— Она устояла, — прервал его Себастьян.

— Да, в этом пекле интриг и низостей, в которое превратился двор, у нее было только два союзника — аббат де Берни и герцог де Крои.

— Почему такая немилость?

— Это еще слабо сказано. Королева, дети короля и многие придворные считают, что маркиза не имеет никакого права на ту власть, которую приобрела благодаря плотским слабостям короля. Мы ведь в христианском обществе, друг мой, и официальные обязанности фаворитки, «приближенной дамы», согласно принятому определению, рассматриваются как уступка адюльтеру. И поверьте мне, святоши не поколеблются воспользоваться королевским чувством вины.

Себастьяну опять вспомнилась инквизиция.

«Женщина, ненавидимая столькими людьми, — не слишком надежная точка опоры», — подумал он, а вслух спросил:

— Как же все это закончилось?

— Через неделю после удара ножом, — ответил Бель-Иль, откидываясь на спинку кресла с насмешливой улыбкой, — Людовик вдруг выздоровел. Однажды утром дофин, дофина и некоторые дамы двора были в его опочивальне, вне всякого сомнения — с самыми похоронными физиономиями, когда король вдруг встал и приказал всем выйти, кроме госпожи де Бранкас. Он попросил ее одолжить ему накидку и ушел, запретив даже дофину следовать за ним. Вернулся около четырех часов пополудни в чудесном настроении и вернул накидку. Потом приказал, чтобы устроили ужин.

Маршал расхохотался.

— Он ходил повидаться с госпожой де Помпадур? — предположил Себастьян.

— Угадали!

— Значит, ее власть восстановлена?

— Пока да.

Вдруг Бель-Иль нахмурился.

— Однако не верьте, что все теперь в розовом цвете. Тут-то вам и предстоит вмешаться.

Маршал встал и начал расхаживать по гостиной, наполненной военными трофеями — копьями, мушкетами, знаменами и картами.

— После покушения Дамьена, — заявил он озабоченно, — король помрачнел. Думаю, он увидел в этом предупреждение неба. У него часто отсутствующий вид. Когда показывается при дворе, выглядит обеспокоенным, если не испуганным, словно окружен врагами.

А положение в стране ужасно. Париж гудит от дерзких требований. Парламенты проявляют упрямый фрондерский дух. Что касается дел внешних, то мы готовимся затеять с Фридрихом Прусским дорогостоящую войну. Король обещал Марии-Терезии послать десять тысяч солдат и двадцать четыре тысячи вспомогательных войск плюс те сто пять тысяч, которые он обещал по первому Версальскому договору. И должен выплатить ей двенадцать миллионов флоринов!

Себастьян задумался, каким образом совместить эти сведения с миссией, доверенной ему Россией через баронессу Вестерхоф.

— Мир обходится вам дороговато, — заметил он, вспоминая былые речи Бель-Иля в Вене, когда тот горел желанием заключить союз с Австрией.

Себастьян в который раз с горечью убедился в непоследовательности национальных политик. Людовик был обескуражен. Ему пришлось дорогой ценой объединиться с Марией-Терезией, чтобы противостоять орлу, готовому ринуться на Европу. Без сомнения, маршал догадался о мыслях Сен-Жермена.

— Если бы мы заключили мир восемь лет назад, у нас не было бы сейчас этой хворобы! Друг мой, я хочу сказать вам вот что: сегодня вы будете ужинать с госпожой де Помпадур. Не забудьте, что именно она, при нездоровом безразличии короля, руководит сейчас политикой Франции. Я вас заклинаю: защитите политику союзов. Только она спасет нас от катастрофы.

— Я вас понимаю, — сказал Себастьян.

Он нащупал наконец свою тактику. Он выступит в защиту мира с философской точки зрения.

— Будет ли король сегодня вечером? — спросил Себастьян.

— Не знаю. Его настроение изменчивей, чем погода. Но в любом случае это будет малый ужин, то есть приглашенные будут сидеть за столом. Малым ужинам часто предшествует какой-нибудь спектакль, но не знаю, будет ли он сегодня.

На «больших» ужинах, как узнал Себастьян, весь двор держался стоя, пока монарх вкушал.

Но ему и прежде был известен этот обычай: вице-король Испании в Лиме поступал точно так же.

— Господин граф де Сен-Жермен, — объявил церемониймейстер в дверях Часового салона.

Маркиз де Мариньи приблизился к своему гостю со сладкой улыбкой и приветствовал его. Человек пять-шесть уже присутствовавших обернулись, чтобы рассмотреть новоприбывшего, и маркиз стал называть Себастьяну их имена и титулы. Принцесса Анхальт-Цербстская. Барон фон Глейхен. Маркиза д'Юрфе. Герцог де Крои. Аббат Бридар де ла Гард. Госпожа де Лютсельбур. Герцогиня де Лораге. К облегчению Себастьяна, прибыл его главный союзник, маршал де Бель-Иль, и поспешил к нему с сердечностью, замеченной всеми. В половине восьмого среди гостей произошло некое согласованное движение: они раздвинулись, образуя коридор в честь прибытия еще одной особы.

Появилась молодая женщина в просторной накидке серого шелка, удерживаемой на шее бантом из розовой парчи. Все признаки красоты: безупречный овал лица, блестящие глаза, ротик вишенкой, нижняя губка одновременно волевая и капризная, очаровательный прямой носик… Но при этом отнюдь не красавица. Совсем не та, что блистает. Далеко не уверенная в себе, беззаботная, сияющая. И зачем, великие небеса, она накладывает столько румян на свои щеки? Не для того ли, чтобы скрыть тайную муку, которая ее гложет?

Таково было первое впечатление Себастьяна, всего на какую-то долю секунды: эта женщина упустила свою свадьбу и сопутствующие ей ухаживания.

Он не знал, кто она. Может, королева? Гордая осанка и исходившая от нее властность позволили Себастьяну допустить это в другую долю секунды. Она обратила свой взгляд на незнакомца, и Мариньи поторопился представить его, едва слышно пробормотав имя этой женщины, маркизы де Помпадур. Своей собственной сестры. Той, что исполняла службу министра, как предупредила Себастьяна баронесса Вестерхоф.

Склонившись, чтобы поцеловать руку, которую маркиза высунула из-под своей накидки и надменно протянула ему, Себастьян почти ощутил, как вокруг витает интрига, сплетаясь в паутину влияний и власти, в самом центре которой он оказался.

И в которой только что увяз.

— Добро пожаловать, господин граф, — сказала маркиза с некоторой долей искренности.

Себастьян заметил, что ее взгляд тоже задержался на его алмазных пуговицах.

Она повернулась к принцессе Анхальт-Цербстской, и Мариньи представил Себастьяна даме, вошедшей в салон перед маркизой, госпоже дю Оссе, камеристке маркизы.

— Мы ожидаем короля, который соблаговолил присоединиться к нам сегодня вечером, — объявила маркиза.

Послышался восторженный шепот. Вскоре в салон и в самом деле вошел Людовик XV. Себастьян был неприятно удивлен: взгляд монарха выдавал неописуемую усталость и уныние. Даже забывалось, что это довольно красивый мужчина. Какая же забота изводила его? Он был бледен. В самом ли деле это последствия удара ножом?

Маркиз де Мариньи возобновил свои представления, но в этот раз только ради Себастьяна. Тот сообразил, что является единственным незнакомцем на вечере.

— Значит, это и есть ваш знаменитый друг, о котором вы мне говорили? — обратился король к Бель-Илю, стоявшему рядом с Себастьяном.

— Да, ваше величество. Счастлив честью, которую вы ему оказали, пригласив отужинать с вами.

Король решил, что пора перейти к столу, и приглашенные последовали за ним в соседний зал. Каждый был усажен так, чтобы слышать голос монарха. Себастьян оказался между принцессой Анхальт-Цербстской и маркизой д'Юрфе.

— Маршал сообщил мне, — сказал король, обращаясь к Себастьяну, — что видел вас в последний раз в Экс-ла-Шапеле. Выходит, вы интересуетесь делами нашего времени?

— Да, ваше величество. Мне кажется, надо быть весьма легкомысленным, чтобы не следить за ними.

Маркиза де Помпадур обратила свой взгляд на Себастьяна. Это и в самом деле была честь: сам король поинтересовался его мнением о делах этого мира.

— И что вы думаете о том договоре?

— Уважение, которое я питаю к вам, ваше величество, обязывает меня быть откровенным. Я нахожу его достойным всяческих сожалений.

— И почему же, по-вашему?

— Мне показалось, что единственный, кто от него выиграл, это король Пруссии.

— Верно подмечено, — отозвалась маркиза.

— И девять лет спустя Пруссия по-прежнему в выигрыше, — сказал король мрачно. — Что вы об этом думаете, граф?

— Ваше величество, я думаю, что, только окружив короля Фридриха со всех сторон, можно вынудить его к миру.

— Окружив?

— Он уже сдержан на западе и юге, ваше величество. Остаются только восток и север, чтобы замкнуть кольцо.

— Россия и Англия? — воскликнул Людовик. — Но это же наши враги!

— Да простит меня ваше величество, но я не буду удивлен, если страх вскоре толкнет Россию присоединиться к вам. Быть может, она уже постучалась бы в вашу дверь, если бы не опасалась обидного отказа.

Король выглядел удивленным.

— Вы так думаете?

— Да, государь, — ответил Себастьян со спокойной улыбкой. — Но это всего лишь предчувствие.

Остальные прервали свои разговоры, чтобы послушать диалог между монархом и Сен-Жерменом. Бель-Иль, сидевший напротив Себастьяна, сообщнически ему подмигнул.

— Если бы только это подтвердилось, — вздохнула маркиза.

Принцесса Анхальт-Цербстская повернулась, чтобы посмотреть на своего соседа. Баронесса Вестерхоф наверняка предупредила ее о графе де Сен-Жермене.

— Посмотрим, — сказал король.

Разговоры потекли вновь, избрав совсем другой предмет, похоже заинтересовавший короля, — необходимость обновить розарии в оранжереях Трианона. Маркиз де Мариньи напомнил о возможности привезти растения из Болгарии.

— Быть может, вы могли бы также обратиться к крупным купцам, плавающим в Индию, чтобы они привезли растения и оттуда, — предложил Себастьян. — Некоторые тамошние разновидности на удивление благоуханны и прекрасны видом.

— Где же вам довелось видеть их или обонять? — спросила маркиза.

— В самой Индии, мадам.

— Вы были в Индии? — спросил король.

— Да, ваше величество. Я провел там чуть более двух лет.

За этими словами последовало новое порхание удивленных взглядов и восклицаний.

— Ах, вы были правы, Бель-Иль, наш друг граф де Сен-Жермен вполне заслуживает того, чтобы с ним познакомиться, — сказал король. — Что же вы делали в Индии?

— Я много слышал о древней мудрости индусов. И отправился туда, чтобы узнать о ней побольше. А заодно выведал некоторые из их секретов.

— Какие же? — спросила оживившаяся наконец маркиза, явно обрадованная чему-то новенькому в длинной череде вечеров, где кроме театральных представлений было мало увлекательного.

— Например, как очищать драгоценные камни, мадам.

— Ловлю вас на слове, — сказал король, вставая.

Гости вернулись в Часовой салон. Там им подали шоколад, кофе и ликеры. Себастьян стал объектом всеобщего внимания. Принцесса Анхальт-Цербстская уже не отходила от него и, казалось, была просто очарована, когда госпожа де Помпадур пригласила графа де Сен-Жермена на малый ужин в следующий четверг.

— Могу ли я тоже быть в числе приглашенных? — воскликнула она.

Позволение было ей тотчас даровано.

Гости постепенно расходились; выйдя в галерею, Себастьян остался один, дожидаясь маршала, с которым должен был вернуться в Париж. Он удивился его задержке и уже задумался, как ему вернуться в Париж, если Бель-Иль его подведет. Потом вдруг услышал довольно оживленный разговор из-за дверей Часового салона. Он подошел поближе, инстинктивно прислушался и узнал голос Мариньи:

— …Но где вы с ним познакомились?

— В Вене. Он там жил как принц и водил дружбу с самыми влиятельными людьми при дворе. И вы сами видели, он не с Луны свалился.

Это бы голос Бель-Иля.

— Мы ничего о нем не знаем, — возразил Мариньи. — Какого он происхождения? Откуда его богатство? Наконец, не забывайте, что он представился мне красильщиком! Вы себе представляете? Красильщик в Версале!

— Он представился вам по моей рекомендации, маркиз, и если вы еще встретите красильщиков, чьи политические мнения привлекли бы внимание короля, соблаговолите поставить меня в известность.

— Но в конце концов, Сен-Жермен — это же невозможное имя! И он даже не француз! Что мне ему сказать, этому Сен-Жермену?

— Что он снискал милость короля, вы сами это видели. Прошу извинить, но он меня ждет.

В следующее мгновение Бель-Иль вышел в галерею.

— Простите, дорогой друг, надо было наведаться в одно местечко.

В карете, несколько успокоившись, Бель-Иль пришел в превосходное расположение духа.

— Я же вам говорил, вы обязательно должны были приехать в Париж. Поздравляю себя с этим. Вы у короля в фаворе, поверьте мне. Это не пустяки.

Себастьян, разумеется, воздержался от упоминаний о перепалке, которую подслушал ненароком.

 

44. ЦВЕТ КРОВИ

В течение всего марта и начала апреля Себастьян раз-два в неделю бывал на малых версальских ужинах, где всякий раз присутствовал король. На втором мартовском ужине произошел примечательный эпизод. Пока приглашенные, как обычно, беседовали между собой в Часовом салоне, вошел король, быстро поздоровался с гостями и направился прямо к Себастьяну.

— Граф, ваше предсказание сбылось.

Глаза монарха удивленно и весело поблескивали. Себастьян был поражен.

— Сегодня утром герцога де Шуазеля посетил с визитом посланец императрицы Елизаветы. Россия хочет присоединиться к Версальскому договору. Как вы и предрекли.

— Я рад, сир, что мои предположения подтвердились, к вашему удовлетворению.

Тем не менее некая странность заинтриговала Себастьяна: разве министром был не кардинал де Берни? Разве не к нему должен был обратиться посланец?

Остальные приглашенные наблюдали за сценой на некотором расстоянии и, быть может, слышали диалог. Но никто, даже маркиза, не осмелился приблизиться.

— Это похоже на ясновидение, — заметил король несколько саркастично. — В чем ваш секрет?

— Быть может, никакого секрета нет, сир, кроме умения отстраняться от событий, словно они происходят на далекой планете. Это позволяет замечать то, что главные заинтересованные лица порой не видят.

— И что же предвещают ваши нынешние догадки?

Себастьян улыбнулся, хотя чувствовал на себе град взглядов.

— Сир, ваш вопрос льстит мне. Я пока вижу только одно: мир станет желанным раньше, чем исчерпаются живые силы противоборствующих стран.

— Вы по-прежнему верите в мир с Англией, о котором раньше говорили?

Себастьян театрально изобразил колебание.

— В Европе — да, я убежден. За морем… тут моя уверенность меньше. Англичане хотят Индию и Америку, где их соперничество с Францией очевидно. Для начала они завладеют испанскими колониями.

— Вы хорошо осведомлены.

— Просто я не принадлежу ни к одной из сторон, ваше величество, — ответил Себастьян, глядя королю в глаза.

Он почти не лгал. Наконец-то ему удалось ухватить кончик нити, о которой так долго мечтал, — той, что вела его непосредственно к самой власти.

— А вы не из тех англоманов, что помешаны на хорошем английском тоне?

Тут Себастьян искренне удивился.

— А разве существует хороший английский тон, сир?

Король расхохотался, и на этот раз разговоры прервались совершенно, чтобы лучше было слышно их беседу.

— Вы знаете Англию?

— Я провел там некоторое время, сир, — ответил Себастьян, догадываясь, что король не питал симпатии к англичанам. — Пища там убогая, а манеры довольно грубые. Я говорил об Англии лишь с политической точки зрения.

Казалось, короля это удовлетворило.

— Слушайте его! — заявил он собравшимся. — Надо будет его познакомить с господином Вольтером!

Потом, опять обратившись к Себастьяну:

— Как мы сможем заключить мир со страной, которая воюет с нами в Индии и Америке?

— Быть может, сир, если вы дадите знать о своих мирных намерениях, это уже будет шагом в нужную сторону. Англичане тогда окажутся в затруднении: ведь если они не захотят к вам прислушаться, то будут выглядеть упрямыми агрессорами.

Король не ответил. Казалось, он был в сильном сомнении, но потом его лицо разгладилось.

— Во всяком случае, мы уладим это не сегодня вечером.

Он повернулся к собравшимся, и те поспешили окружить своего монарха. Маркиза подошла к Себастьяну:

— Похоже, король сообщил вам какую-то новость?..

— Да, мадам, императрица России хочет присоединиться к союзу Франции и Австрии.

— Как вы и предвидели.

— В самом деле, мадам.

— Как вы узнали?

— Я этого не знал, мадам. Просто я давно стараюсь отвлекаться от самого себя, пытаясь понять, что думают другие.

Казалось, объяснение удивило ее:

— Как можно отвлечься от самого себя?

— Этому упражнению меня научили индусы, мадам. Оно состоит в том, чтобы изгнать из своего ума все желания и заботы. Ум тогда делается чище. Этого можно достигнуть, управляя дыханием.

Маркиза озадаченно посмотрела на него, потом спросила:

— А вы не полагаете, что благоразумнее заключить мир с Пруссией?

— Это означало бы пойти на большой риск, мадам, вызвав недовольство двух серьезных союзников — Австрии и России.

Ответ успокоил маркизу ничуть не больше, чем предыдущий, даже наоборот. Она отошла, не сказав ни слова, оставив встревоженного Себастьяна, и присоединилась к группе, где выделялся какой-то высокопоставленный церковник. «Должно быть, это и есть Берни», — подумал Себастьян, на которого обратились взгляды: все ожидали, что он подойдет к прелату, чтобы его представили. Это сделала маркиза. Себастьян наклонился, чтобы поцеловать руку, которую тот ему вяло протянул. А выпрямившись, поймал на себе напряженный взгляд принцессы Анхальт-Цербстской, который истолковал как немое предупреждение.

Ситуация в самом деле усложнялась: госпожа де Помпадур терпеть не могла Пруссию, но ее главный союзник пытался заключить с ней мир. Однако русский посланник обратился к герцогу Шуазелю, значит, между Берни и Шуазелем недавно возникло соперничество, и русский посланник был о нем осведомлен. Самого же короля, похоже, русская инициатива обрадовала. Что же возобладает во всем этом?

В галерее, ведущей в столовую, принцесса Анхальт-Цербстская оказалась рядом с графом и шепнула:

— Будьте осторожны. Вы ступили на зыбкую почву.

Она впервые раскрыла перед ним карты. Так что до конца ужина Себастьян ограничился самыми безобидными предметами, более всего распространяясь об искусстве выращивать жемчужины прекраснейшего блеска.

Он не мог рисковать своим выигрышем, идя ва-банк.

Закончив свой отчет, он поставил чашку на блюдце.

Баронесса Вестерхоф кивнула. Видимо, ее горничная поправилась: баронесса была теперь изящно облачена в голубое платье стального оттенка с бантами из серебряного атласа, что еще больше подчеркивало металл. Плечи баронессы укрывала подбитая горностаем накидка.

Итак, она кивнула:

— Берни уйдет. Вы правы. Для Франции было бы неосторожностью отказаться от двух столь ценных союзов, как с Австрией и Россией. Кроме того, это было бы всеобщей катастрофой, потому что тогда уже никто не уберегся бы от когтей Фридриха.

Она посмотрела на золотой треугольник, висящий на груди своего гостя, потом на звездчатый сапфир, украшавший его палец. Ее пристальный взгляд означал сначала, что она обратила на них внимание, но потом приобрел какое-то загадочное выражение, быть может сомнение.

— Сразу два символа?

— Два? — переспросил Себастьян, поскольку знал только об одном.

— Пламенеющая звезда в вашем перстне, — пояснила баронесса.

— Никогда не истолковывал ее таким образом. Это всего лишь тапробанский сапфир, и не я заключил в него звезду, — заметил он, стараясь, чтобы объяснение прозвучало шутливо.

Его старание результата не принесло. Баронесса оставалась озабоченной.

— Да что вас беспокоит? — спросил Себастьян наконец.

— Это только усложняет вашу задачу.

— Каким образом?

— Берни тоже масон. Даже великий магистр.

— Кардинал — масон? — воскликнул Себастьян.

— Мы во Франции, граф, а не в Испании, — ответила баронесса, пожав плечами. — Не сомневайтесь, Бель-Иль тоже один из Братьев. И я недалека от мысли, что внезапная любовь Берни к Пруссии внушена ему тем фактом, что Фридрих Второй — тоже масон и великий магистр.

Себастьян лишился дара речи. Ситуация в самом деле оказалась значительно более сложной, чем он себе представлял.

— И весь кружок друзей госпожи де Помпадур: Вольтер, Дидро, д'Аламбер. Каков ваш ранг в этом обществе?

— Простой каменщик.

— Вам не хватит веса, чтобы тягаться со столь могущественными особами — как по рангу, так и по известности. Вы даже рискуете впасть в немилость, если они шепнут о вас что-нибудь госпоже де Помпадур.

— Но вы же сами мне сказали, что маркиза ненавидит Пруссию?

— Пока портфелем министра иностранных дел владеет Берни, а не она. Принцесса Анхальт-Цербстская правильно поступила, посоветовав вам быть осторожнее.

Себастьян вздохнул с облегчением: он еще дешево отделался. Но потом вспомнил, что маркиза показалась ему весьма озабоченной, когда он наедине отсоветовал ей заигрывать с Пруссией.

— В любом случае, — заявила баронесса Вестерхоф, — решение за королем. Постарайтесь никогда, слышите, никогда не отталкивать его от себя. Вы поняли?

Себастьян кивнул.

Баронесса была его школьной учительницей.

Он достал из своего кармана рубин в виде кулона на цепочке, который купил в Индауре. Поднял его, чтобы он сверкнул на миг в двойном свете — дня и свечей, потом протянул его баронессе.

— Что это?

— Если позволите, мадам, это подарок.

Баронесса взяла драгоценность и рассмотрела, слегка улыбнувшись.

— Он великолепен. Но я не смогу… как бы это выразиться…

Она подыскивала слова.

— …Не смогу заслужить его, — заключила баронесса.

И она хотела вернуть камень Себастьяну.

— Подарки, мадам, это не вознаграждение.

Она опять улыбнулась, на этот раз с оттенком грусти.

— Вы выбрали камень цвета крови, граф. Я принимаю его, чтобы не обидеть вас. Но это вас он делает должником.

— Должен ли я добавить к нему другой, цвета надежды?

— Не будьте чересчур французом, — ответила она почти грубо.

Молчание длилось вплоть до того, как баронесса Вестерхоф проводила своего гостя к двери. Там она взяла его за руки и сказала вдруг потеплевшим голосом:

— Спасибо. Но не заблуждайтесь. Есть столько всего, чего вы не можете понять…

Он собирался ответить, но она покачала головой.

— Не говорите. Не говорите больше. Можно по-разному переносить вдовство. Убив своего мужа, я прежде всего прикончила свои мечты.

— Только одно слово, — настоял Себастьян. — Всего одно: вы не сможете прожить остаток жизни, заживо замуровав себя!

И он вышел на лестницу.

 

45. РЕВАНШ «КРАСИЛЬЩИКА»

Неужели Мариньи решил отдалить его от двора? Подчинялся ли он указаниям своей сестры? Как бы то ни было, в апреле он сообщил Себастьяну, что предоставляет в его распоряжение замок Шамбор — жилье, мастерские и группу учеников. Вручил также три штуки ткани, пять футов на три, шелк, бархат и ситец.

Предупреждение баронессы Вестерхоф о возможной немилости подтверждалось. Если бы речь шла только о том, чтобы предоставить мастерскую «красильщику», как его именовал Мариньи, то этого добра и в Париже хватало. Однако, когда Себастьян навел справки, выяснилось, что до Шамбора надо добираться два дня в карете, и он понял, что эта щедрость была замаскированным приказом об изгнании. Берни не располагал властью отправить самонадеянного иностранца в ссылку или в Бастилию, но, будучи министром, распорядился удалить его из Версаля.

Себастьян догадался, что королевская благосклонность к нему не пришлась по вкусу некоторым придворным, начиная с самого Мариньи. Случайно подслушанный разговор между маркизом и Бель-Илем это доказывал: глава королевской свиты отнюдь не испытывал восторга от этого возмутителя спокойствия. Потом Себастьян узнал от принцессы Анхальт-Цербстской, что Франсуа Кене, личный лекарь маркизы, охотно говорил о нем гадости; она сама слышала, как врач заявил королю, что Сен-Жермен — шарлатан.

— Но король его раздраженно одернул, — уточнила принцесса. — Так что Кене теперь будет помалкивать.

Тем не менее, подумал Себастьян, королевская милость не уберегла его от полуопалы. Ее причина была ясна: маркиза обмолвилась кардиналу о враждебности Сен-Жермена союзу с Пруссией, и Берни потерял терпение. А каким было чувство к нему самой госпожи де Помпадур? Пока, видимо, неопределенным.

— Вы получите лучшие из малых покоев замка, — уточнил Мариньи.

Наверняка он был удивлен, а потом и раздосадован, когда принцесса Анхальт-Цербстская, маркиза д'Юр-фе, госпожа де Жанлис и барон фон Глейхен решили последовать за Себастьяном в Шамбор вместе со своими слугами. Мариньи, предупрежденному об этом исходе, пришлось отправить туда нарочного курьера, чтобы открыли и другие покои.

— Видели бы вы его физиономию, — сказала маркиза д'Юрфе, хихикая.

В самом деле, в Шамбор отправились целых три кареты.

Но по прибытии путешественникам пришлось битый час ходить вокруг замка: двери оказались закрыты.

— Заметно, что замок переделан в итальянский дворец, — отметил барон фон Глейхен.

По всей видимости, их в этот день не ждали. Наконец Себастьян заметил какого-то слугу, шедшего с ведром к фонтану, и потребовал немедленно известить управляющего. Отнюдь не скоро прибежал некий трясущийся старец в парике, оставшемся у него, без сомнения, еще с прошлого века. Перепугавшись при виде трех карет и всех этих вельможных особ, внезапно свалившихся ему на голову, он никак не мог приложить к чему-нибудь ту малость ума, которая у него еще оставалась.

Назвавшись Кло дю Кене, он только и мог, что лепетать извинения: дескать, он уходит в отставку и вскоре должен быть замещен неким господином Колле, который пока не прибыл.

— Но разве господин де Мариньи не предупредил вас о нашем приезде?

— Сударь, из Версаля точно приезжал гонец, но послание было адресовано господину де Сонри, коменданту замка.

— И где же находится господин де Сонри?

— Он в Туре, сударь, у своей больной дочери, и вернется только через несколько дней.

Господин Кло дю Кене еще что-то пробормотал и достал связку ключей, чтобы открыть малые покои, которые находились на третьем этаже, над террасами.

«Решительно, — подумал Себастьян, — управление королевскими владениями не на той высоте, на какую можно было бы надеяться».

Господин Кло дю Кене был безутешен. Малые покои выглядели совершенно нежилыми.

Вселение оказалось делом нелегким: срочно поднятые по тревоге слуги принялись суетливо выметать давным-давно необитаемые комнаты с низкими потолками и разгонять метлами обосновавшихся там мышей. Мебели оказалось мало, да и та трухлявая, с полопавшейся обивкой. Драпировки были драные, постельное белье попросту отсутствовало, и вдобавок слуги сообщили об отсутствии дров и свечей.

Все эти признаки укрепили компанию в ее подозрениях: удаление в Шамбор было призвано отбить у графа де Сен-Жермена всякую охоту высказывать какие-либо мнения о политике. Мариньи предоставил ему только малые покои, а не те, что обычно предназначались для высоких гостей. Тут же начали перемывать косточки истинному вдохновителю этих унижений — Берни, заштатному попику, совсем недавно возведенному в достоинство кардинала и министра.

Себастьян поручил Джулио и Иоганну-Фелициусу купить одеяла и простыни, а также свечей, вина, хлеба, прочей провизии, дров — бог знает чего еще! Господин Кло дю Кене осознал наконец, сколь мало происходящее сообразуется с приличиями.

— Я умоляю ваши милости, — возопил он, — подождать в другом месте, пока тут наводят чистоту. Предлагаю осмотреть замок, а тем временем и комнаты будут готовы.

Так что Себастьян и его свита отправились полюбоваться более приветливыми помещениями замка. Начали они, разумеется, с парадной лестницы, двухпролетного чуда почти небесной красоты.

— Да это же для подъема Моисея на Синайскую гору! — воскликнул Себастьян. И оглядевшись, сделал круговой жест, объемлющий сказочную роскошь убранства. — Вот в чем ошибка — в головокружительном вызове.

— О каком вызове вы говорите? — спросила принцесса.

— О вызове целому свету. Франциск выступает против монархов, почти столь же могущественных, как и он сам, — против Карла Пятого и Генриха Восьмого. И пытается выглядеть еще могущественнее, чем есть на самом деле. Этот замок — каменное подобие Златопарчового лагеря. А знаете почему? Потому что король не уверен в себе. Он нерешителен, робок. Результат всей этой пышности будет обратным тому, на который он рассчитывал. Прибыв в Булонь, Генрих Восьмой пугается. Он думает, что француз хочет затмить его. И принимает сторону императора.

— Но откуда вы все это знаете? — спросила пораженная принцесса Анхальт-Цербстская. — Можно подумать, что вы лично были с ним знакомы.

— Это было всего два века назад, — ответил Себастьян с улыбкой.

Тут прибыл господин Кло дю Кене и объявил, что их милости могут занять помещения.

— Коли так, соблаговолите послать слуг, чтобы они помогли нашим лакеям с багажом, — распорядился Себастьян.

Потом пошел удостовериться, что каждого гостя устроили с удобствами.

Сидя в затхлой и холодной, как погреб зимой, гостиной, принцесса Анхальт-Цербстская воскликнула, кашляя в облаке пыли, но смеясь:

— Боже, граф, можно подумать, что вы хозяин дома!

Пока лакеи занимались обустройством своих господ, Себастьян справился о гастрономической службе, однако таковой, собственно говоря, тут не было вовсе. Челядь, приставленная сторожить замок, пользовалась уголком кухни, расположенной четырьмя этажами ниже, чтобы сварить себе похлебку с капустой или репой, а по праздникам, если повезет, с какой-нибудь птицей. Но зима еще не окончилась: огород был пуст, птичник тоже.

Благодарение небу, Джулио, добросовестный слуга, также почуял бедствие и три часа спустя вернулся из Шоле с корзинами, набитыми треской, форелью, каплунами, хлебом, вином, лавровым листом и гвоздикой, салом, сливками, маслом, сыром и прочими необходимыми покупками.

— Ну что ж, — весело объявил Себастьян, — я принимаюсь за стряпню!

Его спутники, охваченные любопытством, последовали за ним и, приняв участие в игре, тоже повязали передники. Себастьян взял на себя обязанности шеф-повара, барон фон Глейхен объявил себя поваренком, а маркиза д'Юрфе горе-кухаркой. Принцесса Анхальт-Цербстская, веселившаяся, словно сбежавшая с уроков школьница, представилась принцессой де Крути-Вертел. Кухонная обслуга оторопело глазела на них. Наконец на огонь были поставлены три нафаршированных хлебом и салом каплуна, и граф де Сен-Жермен торжественно объявил составленное им меню: филе форели на гренках с белым соусом, фаршированный каплун в собственном соку с картофелем и салатом из бланшированной капусты. Себастьян долго ломал себе голову насчет десерта и в конце концов сумел предложить только слегка поперченные и подслащенные медом ломтики моркови, которые карамелизировал в печи.

Тем временем госпожа де Жанлис велела вставить свечи в подсвечники, почистить стулья, установить стол в наименее холодном зале малых покоев и набрать посуды для трапезы; впрочем, понадобилось сперва вымыть ее в воде с уксусом, поскольку вся она была пыльной и жирной. Поскольку хрусталь так и не нашли, то пили из своих дорожных стаканчиков.

Наконец все расселись за столом в веселом беспорядке.

— Никогда так не развлекалась в королевском замке, — заявила маркиза д'Юрфе.

— Это потому, что король — не граф де Сен-Жермен, — сострила принцесса Анхальт-Цербстская.

— Я был философом и вот стал трактирщиком, — сказал Себастьян.

— А я кручу вертел! — засмеялась принцесса.

Языки развязались.

— Думаю, что новость о нашем переселении вскоре достигнет Версаля и нас обязательно навестят.

— Кто же? — спросил барон фон Глейхен.

— Давайте поспорим, — предложила госпожа де Жанлис.

— Диана де Лораге, — сказала маркиза д'Юрфе.

— Нет, она ни за что на свете не расстанется с королем, — заметила госпожа де Жанлис. — Уж скорее сюда явится Берье: он же ухо маркизы. А она должна забеспокоиться из-за нашего внезапного отъезда.

Барон фон Глейхен фыркнул. Себастьян слушал, все больше удивляясь этим отголоскам придворной жизни, похожей на осиный рой. Ему вспомнился совет, данный сперва Бель-Илем, потом баронессой Вестерхоф: любой ценой сохранять расположение короля. В этой адской неразберихе монарх был единственной незыблемой точкой и подлинным средоточием власти.

Вдруг Себастьян почувствовал, что ему стало не хватать баронессы. Вот было бы хорошо, если бы она появилась здесь благодаря какому-нибудь волшебству и ее свет — свет северной звезды — наполнил бы его комнату сегодня вечером.

Сотрапезники продолжали заключать пари и сошлись на том, что, возможно, и Анна де Роман в конце концов приедет в Шамбор.

— Кто она? — осведомился Себастьян.

Госпожа де Жанлис объяснила ему, что эта дама — одна из любовниц короля. Себастьян не смог скрыть удивления. Она улыбнулась.

— А вы думали, он хранит верность маркизе?

— Разве не он сам возвел ее в ранг «приближенной дамы»?

— Король верен только самому себе, — ответила она. — Вы не слышали про Олений парк?

— Нет.

— Вы ведь были на Востоке, не так ли?

— Да.

— Разве тамошние князьки не содержат гаремы для своих любовных утех? Ну так у нас это называется Оленьим парком.

Себастьян побоялся показаться простаком и удовлетворился тем, что удивленно вскинул брови.

— И что бывает, когда рождается ребенок?

— Король либо признает его, либо нет, а барышню чаще всего выдают замуж за какого-нибудь придворного холостяка.

— А ее родители?

— Соглашаются. Они уверены, что для их дочери это гораздо более выгодная партия, нежели с ровней.

В итоге спорщики определили, что ставкой будет дюжина бутылок хорошего анжуйского вина, и на этом ударили по рукам.

Но вечером, лежа один в своей постели, Себастьян не смог отогнать от себя мысль об Оленьем парке. Сходство между девушками, ожидавшими прихоти короля, и Исмаэлем Мейанотте было неизбежным и нестерпимым.

Для всех этих королей юность была лишь лакомой плотью — «постельным мясом».

И вот теперь он перешел в другой лагерь. Но в самом ли деле перешел?

На следующий день Себастьян решил наглядно засвидетельствовать, что способен придать заурядным тканям необычайный блеск, отличавший образцы, показанные Мариньи. Встав рано поутру и приведя себя в порядок, он понес выданные ему три куска материи и шкатулку с иоахимштальской землей в предполагаемую мастерскую, которая на самом деле оказалась бывшим сараем для конской упряжи рядом с конюшнями. Имелся там только старый чан, служивший для замачивания кож. И ни одного из обещанных учеников. Но это было даже к лучшему, поскольку Себастьян вовсе не собирался приобщать их к секрету; он решил, что покажет им только второстепенные детали процесса.

Однако ему не хватало ступки, нескольких литров уксуса и палок для вытаскивания намокшей ткани из чана, чтобы не прикасаться к ней руками.

Первый ученик явился около девяти часов; на самом деле это был молодой конюх. Себастьян поручил ему тщательно промыть чан, проконопатить и залить водой наполовину, а потом раздобыть ступку и пестик. Когда прибыл второй ученик, выяснилось, что это подручный замкового пекаря; Себастьян велел принести ему пять литров уксуса и крепкие палки пяти футов длиной, а потом натянуть в сарае веревку.

Все это заняло безумно долгое время. Вскоре после полудня Себастьян отослал учеников и замочил наконец первую штуку ткани — ситцевой — в чане, добавив уксуса для протравы и большую порцию мелко истолченной иоахимштальской земли. Около часа он энергично помешивал все это, потом достал ткань из чана, остерегаясь к ней прикасаться, дал стечь жидкости и растянул на веревке.

Оставив все как есть, взял шкатулку с землей и закрыл сарай на ключ. Обоих учеников он нашел снаружи.

— Как же мы научимся нашему ремеслу, если господин не показывает нам, что он делает? — спросил один.

Себастьян заподозрил, что Мариньи поручил им шпионить за ним.

— Пока я всего лишь совершенствую метод и не хочу обучать вас собственным ошибкам, — ответил он. — Вот когда удостоверюсь в успехе, тогда и научу вас всему, что нужно.

Этот чертов Мариньи никогда не узнает его секрет!

Слава богу, принцесса Анхальт-Цербстская с помощью Джулио и при участии других гостей позаботилась о пропитании. Себастьян смог наконец посвятить некоторое время своему туалету в импровизированной ванной комнате: уселся в большую лохань, которую велел установить посреди пустого и холодного зала. Джулио полил его теплой водой, поскреб спину, потом вытер.

Ужин состоял из круглого пирога с птицей и трюфелями, слоеного паштета, изготовленного под наблюдением маркизы д'Юрфе, и картофельного салата. Барон фон Глейхен приготовил десерт: бисквитные лепешки с орехами и сливками.

— Мы скучали без вас, — сказала ему принцесса Анхальт-Цербстская. — Чем же вы занимались весь день?

— Пытался подтвердить свою репутацию красильщика перед господином де Мариньи, — ответил он.

Красильщика? Все воскликнули — кто от удивления, кто от возмущения. Ведь самому-то господину Абелю-Франсуа Пуассону хватило быть братом Антуанетты, чтобы заделаться маркизом де Мариньи.

— Дай-то бог, чтобы он сам научился красить! — воскликнула принцесса Анхальт-Цербстская. — Пока он умеет только марать репутации!

 

46. ОБЕЗЬЯНЫ, ДЕРУЩИЕСЯ ИЗ-ЗА АЛМАЗА

Себастьян занимался своим утренним туалетом с помощью Джулио, когда из-за двери донеслись звуки незнакомого голоса; он послал слугу узнать, в чем дело. Через несколько мгновений тот вернулся и доложил:

— Прибыл лейтенант Берье и просит видеть господина графа.

— Попросите его подождать несколько минут, пока я оденусь, — ответил удивленный Себастьян.

Сделав это, Джулио ввел посетителя в маленькую гостиную, смежную со спальней. Берье оказался молодым человеком с прекрасной осанкой и мелкими чертами лица, выражавшими учтивость. Себастьян велел подать кофе.

— Маркиза де Помпадур послала меня проверить, верен ли слух и как такое могло случиться.

— Какой слух?

— Что с вашим появлением Шамбор стал притягательнее, чем Версаль, раз часть двора последовала за вами, — ответил Берье насмешливо.

— Не дай бог! — откликнулся Себастьян обеспокоенно. — Я приехал сюда ставить опыты, о которых просил господин де Мариньи, и несколько придворных особ были так любезны, что заинтересовались ими.

Он покинул Париж всего-то неделю назад, но она уже казалась ему тремя. Напоминание о версальских нравах внезапно вернуло его к действительности.

— Король дважды справлялся о вас, удивляясь, что господин де Мариньи услал вас так далеко.

Себастьян уклонился от ответа на вторую часть фразы, ограничившись замечанием, что король слишком добр, чтобы беспокоиться о нем.

— Это к вам я должен обратиться, граф, чтобы мне тут предоставили помещение? — осведомился Берье тем же насмешливым тоном и огляделся. — Управляющий дал мне это понять. Так не угодно ли указать доставшиеся мне покои?

— Надеюсь, вы изволите шутить, — возразил Себастьян. — Просто нам пришлось импровизировать и самим о себе позаботиться. Комендант и управляющий наверняка скорее послушаются вас, чем меня.

Он попросил Джулио сказать господину Кло дю Кене, что его вызывает лейтенант Берье, а про себя задался вопросом: неужели в Версале ходит слух, будто он захватил Шамборский замок? Это его встревожило.

Поскольку слуги есть слуги, новость о прибытии Берье уже распространилась в малых покоях. Первой, кто пришел поговорить об этом с Себастьяном, была госпожа де Жанлис.

— Не знаю, кто выиграл пари, — сказала она шутливо. — Но мы все были уверены: маркиза наверняка пошлет кого-нибудь посмотреть, что мы делаем. Однако вы уже знаете, что думать о нашем визитере.

После обычных любезностей и вина в честь прибытия гостя, которое тот, к своему удивлению, должен был пить из собственного дорожного стаканчика, Берье окинул присутствовавших взглядом.

— Какие новости привезли вы нам из Версаля? — спросила маркиза д'Юрфе.

— Король в превосходном настроении. В день вашего отъезда он узнал от курьера из России, что потерял одного своего старого недруга, российского канцлера.

Лицо принцессы Анхальт-Цербстской застыло. Берье повернулся к ней.

— Бестужев-Рюмин умер? — спросила она хрипло.

— Нет, впал в немилость. Собственно, он приговорен к смерти. Но его брат по-прежнему на своей должности в Париже.

У Себастьяна екнуло в груди. Неужели его связи с Россией рассыпались в прах? И все ли еще в силе данные ему инструкции? Он удержался от того, чтобы спросить взглядом принцессу Анхальт-Цербстскую. Его сердце устремилось к баронессе Вестерхоф.

Сознавая, что Берье ловит любую реакцию сотрапезников на эту новость, Себастьян изобразил безразличие и поднял свой стакан:

— Ну что ж, выпьем за хорошее настроение короля.

Принцесса Анхальт-Цербстская тоже выпила, но для того, чтобы придать себе храбрости. Себастьян решил переговорить с ней, как только они окажутся подальше от Берье.

— Сколько еще времени займут ваши опыты? — спросил Берье Себастьяна.

— Два-три дня.

— Значит, я пробуду с вами это время и провожу вас в Версаль.

Хотя Берье и был привычен к придворным манерам, но тем не менее вел себя как полицейский — подкрадывался к тем, кто пытался вести уединенные беседы, следил за выражением лиц и слушал в три уха. Так что Себастьян с облегчением отправился обратно в Париж.

Он взял с собой три образца ткани, самым удивительным из которых оказался бархат: переливчатый еще до обработки, теперь, когда его вертели в руках, он просто искрился.

Едва вернувшись, Себастьян обнаружил у себя, в особняке маршала де Бель-Иля, записку от госпожи де Помпадур, приглашавшей его на малый ужин в тот же вечер. Он помчался к баронессе Вестерхоф. И нашел ее спокойной, почти по-лунному безмятежной.

— Падение Бестужева-Рюмина не слишком много изменит, — сказала баронесса. — И что бы оно ни повлекло за собой, это не продлится долго. Императрица доживает свои последние месяцы.

— Но и вы, и я, и другие будем скомпрометированы. Станет известно, что мы были его эмиссарами…

Баронесса посмотрела на него свысока и словно забавляясь.

— Успокойтесь. Мы на службе у Засыпкина, а ведь именно Засыпкин способствовал опале Бестужева-Рюмина.

— Почему?

— Потому что власть канцлера слишком ослабела.

От такой гнусности у Себастьяна перехватило дух. Баронесса заметила это.

— Я иногда задаюсь вопросом, в каких благословенных сферах вы жили, граф. Неужели вам неизвестно, что такое власть на самом деле? Это добыча, за которую грызутся между собой дикие звери. Как только вы ее лишаетесь, на вас начинается охота. Вас сразу объявляют неудачником, преступником, тайным врагом. Те, кто вам льстил накануне, теперь готовы подсыпать вам яду в бокал.

Себастьян положил ложечку меда в свой кофе.

— Вы увидите короля сегодня вечером, — продолжила баронесса. — Судя по тому, что вы мне сообщили, он в вас нуждается. Он привычен к тайной дипломатии и не доверяет своим послам, подозревая, что они заботятся о собственном благе, а вовсе не о его. Впрочем, тут он не ошибается. Личный же посланец ждет милости только от короля и будет всецело ему предан. Так, по крайней мере, можно быть уверенным в его надежности.

— Чего он ждет от меня?

— Не знаю. Возможно, хочет поручить вам какую-то дипломатическую миссию.

Людовик действительно почтил ужин своим присутствием и был весьма любезен. Тем не менее какое-то непонятное недовольство не сходило с лица госпожи де Помпадур. Берни же и Берье, тоже присутствовавшие за столом, напоминали двух котов, подстерегающих мышь.

Себастьян ждал.

После ужина король велел позвать смотрителя своего гардероба и приказал ему принести некий алмаз, находившийся в такой-то шкатулке, и ювелирные весы, стоящие на такой-то полке. Когда ему принесли камень и инструмент, король положил одно на чашку другого и объявил:

— Четыре грана с мелочью.

Затем обратился к Себастьяну:

— Такой, каков он есть, этот алмаз стоит шесть тысяч ливров. Избавленный от изъяна, он стоил бы по меньшей мере десять тысяч. Раз вы умеете очищать камни благодаря секретам, которые, по вашим словам, узнали в Индии, то не согласитесь ли помочь мне выиграть четыре тысячи ливров?

Все внимательно следили за происходящим.

Себастьян педантично обследовал камень: ближе к его вершинке имелось довольно заметное пятно. Он ответил:

— Это возможно, сир. Я принесу вам камень через месяц.

Тень насмешливой улыбки зазмеилась по губам Берни. Берье саркастически ухмыльнулся. Кардинал наполовину прикрыл глаза веками, а Берье раскрыл свои как можно шире.

Это было 6 апреля 1758 года.

Никакую миссию Себастьяну не предложили. Очевидно, его враги, пока он был в Шамборе, беспрестанно донимали монарха хулой на «красильщика» и «шарлатана». В конце концов им удалось поколебать симпатию короля к графу Сен-Жермену, так что предложение очистить алмаз можно было истолковать как испытание.

Себастьян поместил алмаз в иоахимштальскую землю. Никакого приглашения на малые ужины не было вплоть до 4 мая. Его пригласили на 6-е. Нельзя было высказаться красноречивее.

Он достал алмаз из шкатулки, протер его, потом рассмотрел через ювелирную лупу. И даже сам поразился: он ожидал увидеть вместо изъяна матовое пятнышко, но оно было столь незаметно, что с первого взгляда ускользало от глаз.

Перед ужином он обнаружил, что собралось гораздо больше народу, чем обычно, — добрых два десятка человек, среди которых дофин Людовик, Бель-Иль, герцог де Шуазель и прочие, которых Себастьян не знал.

Такое сборище означало, что если Сен-Жермен не пройдет испытание, то будет опорочен в глазах всего света, но если выиграет, то его врагам придется помалкивать.

— Ну что же, граф, — сказал король любезно, — вы принесли мне алмаз?

— Да, сир, я не смог бы пренебречь своим обещанием, — ответил Себастьян, доставая из кармана асбестовую тряпицу и разворачивая ее, чтобы показать камень.

Король взял алмаз в руки и рассмотрел.

— Поразительно, — сказал он. — Совершенно поразительно, — повторил король, обводя присутствующих взглядом.

Берни и Берье казались озадаченными. Госпожа де Помпадур спросила громко и отчетливо, наверняка намеренно:

— Алмаз очищен, сир?

— Судите сами, — сказал король.

— Но это же потрясающе! Не заметно никакого изъяна! — объявила маркиза, поднимая зеленые глаза на приглашенных.

— Быть может, он заново огранен? — предположил кардинал Берни.

— Сейчас увидим, — сказал король и велел принести весы.

Принцесса Анхальт-Цербстская наблюдала за сценой с озабоченным видом. Она бросила на Себастьяна тревожный взгляд, но он остался невозмутим. Принесли весы, и Берни подошел поближе. За ним следом Бель-Иль и Берье.

— Четыре грана, — объявил король. — Как и прежде.

— А разве было не чуточку больше, сир? — спросил Берни.

— Если вы хотите сказать, что пятно удалено с помощью переогранки алмаза, — возразил король недовольно, — то пришлось бы убрать гораздо больше одного грана, а вовсе не чуточку. Впрочем, мы дадим его проверить господину де Гонто.

Это был ювелир короля.

Себастьян обвел присутствующих взглядом, и у него возникло мимолетное впечатление, будто он видит переодетых обезьян, которых история с алмазом привела в невероятное возбуждение. Ужин прошел без других происшествий.

Вызванный на следующий день маркизом де Мариньи, Себастьян увидел, что ему предоставляют на рассмотрение документ, которым по воле короля в замке Шамбор учреждалась красильная мануфактура, управлять которой поручалось графу де Сен-Жермену за вознаграждение в две тысячи ливров годовых. Сумма была скромная, но документ, составленный, похоже, в спешке, представлял собой некое признание его талантов, а стало быть, и подтверждение королевской милости.

— Его величество восхитился блеском ваших тканей, — объявил Мариньи. — Он желает, чтобы вы обработали один из его бархатных жилетов.

Себастьян заявил, что весьма польщен королевским доверием, и подписал грамоту.

 

47. ПАЯЦ

Себастьян собирался войти в Часовой салон, когда услышал слова:

— Эта история с алмазом еще не закончена…

Он придержал за рукав дворецкого, который собирался объявить о его прибытии, и приложил палец к губам. Тот улыбнулся и кивнул. Себастьян сунул ему монету. Голос в салоне продолжал разглагольствовать:

— Вполне вероятно, что этот немыслимый «граф-камнеправ» подсунул королю всего лишь ограненную стекляшку. Господин де Гонто наверняка раскроет подлог, и мы еще увидим, как господина де Сен-Жермена поведут в Бастилию с кандалами на ногах!

Предсказание довершил короткий смешок.

Себастьян узнал голос; он сделал знак дворецкому, и тот объявил его имя. Предсказателем оказался не кто иной, как Берни, болтавший в обществе герцогини де Шуазель и маркизы д'Юрфе. Госпожа де Помпадур пока не явилась. Себастьян подошел к клеветнику, чтобы поклониться и поцеловать ему руку, одарил его сияющей улыбкой, потом поклонился обеим дамам, которых это явно позабавило.

Король вошел через дверь, сообщавшуюся с его покоями, а госпожа де Помпадур — через галерею. После обычных приветствий король велел подать шампанского и объявил Себастьяну:

— Знаете, сударь, господин де Гонто предлагает мне за очищенный вами алмаз девять тысяч шестьсот ливров.

На лице Берни было написано потрясение. Герцогиня де Шуазель, слышавшая его недавние пророчества, залилась смехом, госпожа де Помпадур свой сдержала.

— Я сожалею, сир, — ответил Себастьян, изображая разочарование.

— Как это, сожалеете? — удивился король.

— Ваше величество хотели выиграть четыре тысячи ливров, и я дал слово. А выходит, что вы выиграли всего три тысячи шестьсот.

Настал черед короля расхохотаться. Из всех присутствующих только Берни сохранил постную мину.

— Что вы на это скажете, кардинал? — спросил его король.

— Что я не удивлюсь, если граф де Сен-Жермен пройдется по Сене аки посуху.

Наверняка король и госпожа де Помпадур ждали только этого последнего подтверждения талантов своего гостя, чтобы оказать ему полное доверие. После ужина король увлек Себастьяна в сторону.

— Сударь, несколько дней назад вы заявили, что приветствовали бы открытие мирных переговоров с Англией. Вы по-прежнему придерживаетесь этого мнения?

— Да, сир.

— У министра иностранных дел, кардинала де Берни, мнение иное. Он полагает, что мир может быть достигнут только через договор с Пруссией. Мне сообщили, что вы находите этот план неосторожным, потому что он рассердит Австрию и Россию. Вы все еще в этом убеждены?

— Это не мое убеждение, сир, это сама очевидность.

— Хорошо, — сказал король, допив свой бокал, — согласитесь ли вы сделать первые шаги в этом направлении?

Значит, вот она, долгожданная миссия. Себастьян был взволнован.

— Я в вашем полном распоряжении, сир.

Он задумался на миг и добавил:

— Однако я не смогу встречаться с влиятельными людьми без письма, подтверждающего мои полномочия.

Король с задумчивым видом сделал два шага в одну сторону, потом в другую.

— Вы мой личный эмиссар, и я не могу указать вас как официального посланца. Тем более что миссия противоречит замыслам Берни. Но все же я могу снабдить вас через того же Берни документом, который придаст вам достаточный вес. Это подойдет?

— Вполне, сир.

— Хорошо. Подумайте о вашем маневре. Наведите справки о людях, с которыми будете встречаться. Мы еще переговорим об этом.

Когда они вернулись к гостям, сразу несколько взглядов скрестились на Себастьяне. О каком же тайном предмете говорил с ним король?

На следующее утро Себастьян поспешил к баронессе Вестерхоф. И нашел у нее принцессу Анхальт-Цербстскую. Он сообщил обеим о предложении Людовика XV.

— Это как раз то, чего мы ожидали, — сказала баронесса. — Но предложенная Людовиком миссия — упражнение для канатоходца. Вам придется просить мира без верительной грамоты.

— И не ездите в Англию, — посоветовала принцесса Анхальт-Цербстская категоричным тоном.

— Почему?

— Англичане будут слишком рады опорочить французов, сославшись на то, что они им прислали эмиссара без полномочий. В лучшем случае отправят вас обратно во Францию, выставив в смешном виде, в худшем — посадят в тюрьму. И то и другое не пойдет на пользу ни вашей миссии, ни вашему банку.

— Моему банку? — переспросил Себастьян ошеломленно.

— Разве у вас нет банка в Лондоне? — улыбнулась принцесса.

Себастьян чуть было не спросил: «Откуда вы знаете?» — но удержался. Иначе бы вышло, что он скрывал это. Оставалось выяснить, как принцесса с баронессой проведали о банке.

Обе женщины молча смотрели на него — так, будто знали больше, чем сказали.

— Где же я, по-вашему, должен начать переговоры?

— Мне на ум приходит только Голландия, — ответила принцесса. — Возможно, там будут меньше осведомлены о вас.

Она сказала это с многозначительным видом; Себастьян ждал продолжения.

— Вы все больше и больше интригуете и двор, и Париж, — объяснила принцесса. — В Версале, например, а стало быть, и в Париже ходят слухи, будто король подарил вам Шамбор.

Себастьян вытаращил глаза. Баронесса рассмеялась:

— Российский посол Бестужев-Рюмин даже навестил меня, чтобы спросить, известна ли мне причина этой неслыханной щедрости. Поскольку принцесса рассказала мне об условиях вашего пребывания там, я ответила, что сильно сомневаюсь в подлинности этого дара.

— Но это же глупо! — воскликнул Себастьян.

— Надо полагать, слухи породил тот факт, что кое-кто из придворных последовал за вами в Шамбор. Потому и решили, что раз вы располагаете замком по своему усмотрению, значит, король вам его подарил.

— Это еще не все, — подхватила принцесса. — Несколько недель назад вы сказали в присутствии кардинала Берни, что некие духовные упражнения, которым вы научились в Индии, позволяют вам выявлять настоятельные требования времени.

Себастьян кивнул.

— Затем вы заявили, что, отвлекаясь от себя самого посредством не знаю какого дыхательного упражнения, можете оживить прошлое.

Он опять кивнул.

— Ну так вот, Берни теперь трубит повсюду, что вы утверждаете, будто жили при дворе Карла Великого. От него эти басни услышал Вольтер, поскольку они оба масоны, и стал разносить дальше. Он рассказывает, например, что, по вашим словам, вы будто бы сидели за одним столом с отцами Трентского собора.

Принцессу, казалось, веселили все эти глупости. Себастьян широко раскрыл глаза.

— Хуже того, — продолжила она, — в Париже сейчас находится один англичанин, некий лорд Гауэр, который видел вас не знаю где, у герцогини де Лораге, кажется. Однако он одевается как вы, утверждает, что является графом де Сен-Жерменом, что живет больше тысячи лет и вообще бессмертен, что знавал самого Иисуса Христа, которого называет превосходным малым, и прочий вздор. Разумеется, все покатываются со смеху, и этого Гауэра приглашают повсюду, потому что он дает людям повод развлечься.

— К тому же, — прибавила баронесса, — развлечься на счет двора, который зазывает на малые ужины в Версале всяких сумасбродов.

Себастьян подумал, что ему пришел конец: обе женщины, которых он считал своими друзьями, тоже присоединились к судилищу.

— Производители карнавальных масок, — продолжила принцесса, — уже начали делать их с вашим лицом.

Она наклонилась и достала из-под своего кресла карикатурную маску из папье-маше: вылитый он!

— Паяц! — стенал Себастьян. — Я стал паяцем!

— Вот, держите, шоколад успокаивает удрученные сердца, — сказала принцесса, подавая ему чашку. — Чего вы ждали? Вы интригуете людей. Никто не знает, откуда вы взялись, куда направляетесь, как вас зовут на самом деле и каково происхождение вашего богатства. Вы творите чудеса, очищаете алмазы, например. Одного этого уже довольно, чтобы поползли всякие сплетни. И вы, похоже, недооцениваете скорость, с какой они передаются из уст в уста, а также естественную склонность скучающих людей верить всему и чему угодно.

— Потому-то Голландия и кажется нам подходящей для вашей миссии.

Себастьян покинул особняк баронессы Вестерхоф раздосадованный и расстроенный.

Когда-то он верил в секрет Ньютона. Не было у него больше никакого секрета.

Он стремился к власти. Дорога оказалась перегорожена могучими врагами.

Он увлекся баронессой Вестерхоф. И нашел в ней лишь судью, что расследует его дело.

Себастьян остался таким же одиноким, как и во дворце вице-короля Перу.

Три дня спустя он получил письмо от Александра и, изучив печать, удостоверился, что она сломана — как его и предупреждала баронесса Вестерхоф. В письме, очень сдержанном, не говорилось ни о чем другом, кроме как о сожалениях, которые испытывает сын в разлуке с отцом.

«Неужели со всеми отцами то же самое?» — спросил себя Себастьян, размышляя о странности своих отношений с Александром. Порой у него возникало чувство, что он существует только через сына.

«В конце концов он сам станет моим отцом», — подумал он. Эта мысль его позабавила.

 

48. ЦЕНА ДУШИ

Себастьян медлил с отъездом. Даже чуть не отказался от своей миссии.

Мрачное настроение длилось неделями, изредка сменяясь приступами язвительности. Обеды, где ему надлежало блистать, казались ему похожими на маскарады.

Себастьян был готов купить услуги лорда Гауэра, которого на самом деле звали Гоув, чтобы тот подменил его собой.

Ему казалось, что он попал в фантастическую сказку, где лев царствует в окружении каких-то гнусных животных, обезьяноподобных крыс, вопящих и раздирающих друг друга.

Себастьяну вдруг стало еще гаже, когдау ворот особняка Бель-Иля к нему приблизился, ковыляя, какой-то нищий, чтобы попросить милостыню. Это был молодой человек без одной ноги.

— Где вас изувечило? — спросил Себастьян.

— При Берг-оп-Зоме, господин. Ядром.

Ядро. Пролетает ядро, и вся жизнь идет под откос.

— У вас нет семьи?

— Я теперь всего только лишний рот, господин.

Этот человек потерял ногу ради своего короля. И ядро сделало его бобылем.

Себастьян дал несчастному монету. Тот осыпал его благословениями, наверняка теми же самыми, что и брат Игнасио графиню Миранду.

Король уехал в Компьень. Малые ужины прервались.

Себастьян решил было, что поток глупостей на его счет иссяк, но его второй слуга Иоганн-Фелициус невольно развеял эту иллюзию, спросив, верен ли слух, согласно которому господин граф фабрикует алмазы чистейшей воды.

— Откуда ты это взял?

— От кузнеца, сударь. Мы с кучером ходили к нему сегодня утром.

— Ну конечно! — воскликнул Себастьян с сарказмом.

Фабриковать алмазы — только этого ему еще не хватало!

Себастьян решил сбежать из Парижа и снова наведаться в Шамбор, на сей раз в одиночку, чтобы поразмыслить о своей судьбе, а заодно выполнить заказ короля и госпожи де Помпадур, окрасив кое-что из их гардероба: штаны, жилеты, кафтаны, плащи, юбки, кружевные воротники, набор лент, что там еще.

«Красильщик и паяц», — с горечью подумал он.

В пути Себастьяна застиг дождь, один из тех преждевременных осенних ливней, что обрушиваются на землю с какой-то мстительной силой. Сквозь запотевшее стекло кареты он заметил на дороге силуэт одинокого путника, согнувшегося под яростью небес и насквозь промокшего. Но отнюдь не простолюдина, поскольку был при шпаге. Себастьян крикнул кучеру остановиться и открыл дверцу. Незнакомец понял это как приглашение: подбежал к карете и обратил к Себастьяну сморщенное и растроганное лицо.

— Вы остановились ради меня, сударь?

— Да. Залезайте же.

Тот не заставил себя ждать. Затем, истекая водой, прерывисто дыша и стуча зубами, уселся напротив Себастьяна.

— Позвольте представиться. Шевалье Эймерик де Барбере.

— Я граф де Сен-Жермен.

— Наслышан, сударь. О вас легенды ходят.

«Опять услышу этот вздор», — подумал Себастьян.

— Откуда путь держите? — спросил он, чтобы сменить тему.

— Из Орлеана. Направляюсь в Тур.

— Пешком? — удивился Себастьян, открывая сундучок с провизией, чтобы налить арманьяка этой заблудшей душе.

Шевалье бросил на него взгляд, исполненный спокойного вызова:

— Я разорен, сударь. Иду в монастырь к своему брату в надежде на пристанище. Вы по-христиански спасли меня от воспаления легких.

Себастьян протянул бедняге стопку арманьяка и попросил рассказать свою историю. Эймерику де Барбере недавно исполнилось двадцать четыре года, и он был худ, как щепка. Вернувшись из Италии без единого гроша, он узнал, что его родитель умер и похоронен, что все имущество унаследовал старший брат, но наследством сразу же завладели кредиторы.

— Что вы умеете делать, кроме как воевать и молиться? — спросил Себастьян.

— Ничего, сударь. Но это означает также, что я готов научиться всему.

Себастьян задумался над ответом. Он нуждался в спутнике по жизненным странствиям, но обладавшим большим достоинством, положением и воспитанностью, нежели просто слуга.

— Значит, вам не на что надеяться от вашего брата, кроме как стать монахом под его началом?

— Верно.

— Если вам угодно сопровождать меня туда, куда я направляюсь, быть может, я смогу предложить вам не столь унылое будущее.

— Сударь, я весь к вашим услугам. Но правда ли, что вы умеете делать алмазы и что вам тысяча лет?

— Откуда эти нелепицы?

— Из газетки, на которую наткнулся в каком-то орлеанском трактире.

— Воспользуйтесь вашим здравым смыслом, шевалье. Если бы я делал алмазы и жил тысячу лет, мне бы не было нужды разъезжать по дорогам. Уж скорее бы я летал по воздуху.

Барбере разразился юношеским и даже заразительным смехом, поскольку он передался и Себастьяну.

«О небо, — подумал Себастьян, — как же давно я не слышал, чтобы смеялись так от души!»

— Но такая репутация, сударь, — продолжил шевалье, — может сослужить вам неплохую службу. Ведь если все думают, что вы обладаете магической силой, этим можно изрядно припугнуть ваших врагов.

«А малый-то поленился стать глупцом!» — подумал Себастьян.

Когда они добрались до Шамбора, он потребовал от нового управляющего Шамборским и Блуаским замками, господина Колле, чтобы его спутнику предоставили приличные покои, на что господин Колле пошел крайне неохотно: смерив Барбере взглядом, ответил, что такому вполне сгодится и одно из подсобных помещений. Себастьян продолжал настаивать и в конце концов добился своего.

Когда с этим было покончено, Себастьян поручил Джулио помочь гостю привести себя в порядок и принести ему запасную дорожную одежду — все, включая чулки, поскольку у Барбере имелось только то мокрое платье, что было на нем. Сапоги шевалье оставил свои.

Замок теперь был снабжен достаточным количеством свечей и дров для освещения и обогрева, но с питанием дело обстояло не лучше, чем в предыдущий раз, несмотря на присутствие господина Колле, который, видимо, обходился без ужина, поскольку даже не пригласил к нему путников. Так что Себастьян поздравил себя с тем, что запасся провизией для первой и даже второй трапезы в замке.

Пока он хлопотал на кухне, готовя разрезанную на части утку в вине, к нему присоединился Барбере. Теперь молодой человек выглядел гораздо лучше, чем по приезде.

— Сударь, — заявил он, — ваша любезность меня смущает! Вы меня спасли от потопа, потом предоставили сухое платье, да еще какое… Но чем это вы занимаетесь? Стряпней?

Себастьян улыбнулся.

— У меня нет другого средства не умереть тут с голоду. Если угодно, шевалье, вы тоже можете повязать передник и помочь мне приготовить наш ужин.

Барбере опять разразился своим мальчишеским смехом и поспешил исполнить просьбу.

— Последите, пожалуйста, за уткой, пока я приготовлю картофельный салат.

Наконец они смогли усесться за ужин, поданный Джулио и Иоганном-Фелициусом.

— Я знаю, что вы не летаете по воздуху, но все равно вы само Провидение, — заявил Барбере. — Я продрог насквозь, был голоден и один в целом свете, и вот — проезжаете вы, подбираете меня, отогреваете и кормите.

Вдруг Себастьян подумал, что ядро могло бы оторвать ногу и шевалье, и спросил себя, отнесся ли бы он тогда к нему так же.

— Все это, — ответил он шутливо, — делалось для того, чтобы вы размякли и тем охотнее выслушали мое предложение.

— Какое?

— Мне нужен преданный душой и телом человек. Хотите быть им?

— Сударь, — воскликнул Барбере с таким воодушевлением, что опрокинул свой стакан, — это буду я, и никто другой!

— Вы слишком порывисты, — заметил Себастьян удивленно.

— Порывистость естественна и благородна. Неужели вы принимаете меня за глупца? Когда вы подобрали меня под проливным дождем, вами двигал вовсе не расчет. Я не знаю, делаете ли вы алмазы, и мне на это плевать. У вас есть сердце. А тот, кто благороден и тоже обладает сердцем, может ответить лишь так, как я.

«Он слишком честен, — подумал Себастьян, — и знал только армию, которая была его единственной семьей. Почему я не встретил под дождем баронессу Вестерхоф!» Но все же его смутила реакция Барбере. Шевалье, похоже, был из тех людей, кого испытания избавили от всего второстепенного: они признавали только храбрость и сердце и стали слишком горды, чтобы притворяться.

В этом Барбере превосходил его: ведь сам он избрал своим оружием лукавство.

— Шевалье, я не знаю цену вашей души, но предлагаю вам полторы тысячи ливров за службу у меня. Стол и кров в придачу.

Барбере молчал какое-то время. Потом поднял глаза на Себастьяна.

— Сударь, это в дюжину крат больше жалованья, которое мне платили, чтобы я рисковал своей жизнью. Так что честь велит мне принять только пятнадцатую часть этой суммы. Однако деликатность требует, чтобы я согласился на ваше предложение без оговорок, иначе бы вы сами стали моим должником.

— Благословенный ливень, — сказал Себастьян.

— Воистину благословенный, сударь.

На следующий день, 10 ноября 1758 года, Себастьяну в его импровизированной мастерской на конюшне нанесла визит некая величественная особа, представившись господином де Сонри, комендантом Шамборского замка.

Себастьян как раз замачивал королевские штаны и жилет с помощью одного из своих помощников. Он попытался разгадать выражение лица посетителя: такое бывает у человека, который хочет сообщить нечто важное, но выжидает, желая завладеть вниманием своего собеседника, чтобы произвести наибольший эффект.

— Хочу надеяться, сударь, — сказал ему Себастьян учтиво, — что ваше присутствие означает выздоровление вашей досточтимой дочери.

— В самом деле, сударь, благодарю за участие, — ответствовал комендант.

Он продолжал глазеть на Себастьяна как на диковинного зверя. Быть может, он тоже читал газетенку и верил, что шамборский гость может вдруг превратиться в фантастическое создание, грифона или единорога, или пустить искры из всех своих пор.

Барбере наблюдал сцену издали. Сонри начал действовать Себастьяну на нервы.

— Наверное, вы хотите сообщить мне какую-то новость, — сказал он коменданту довольно властно.

— В самом деле, сударь.

— Так слушаю вас.

— Кардинал де Берни больше не министр.

— Новость свежая.

— В самом деле, я только что узнал.

Наверняка думал напугать Себастьяна. Но тот был далек от этого. К черту зловредину Берни!

— Такую меру, несомненно, вдохновила королевская мудрость, — ответил Себастьян небрежно. — Известен ли преемник кардинала?

— Герцог де Шуазель, — вымолвил Сонри, явно удивленный беззаботностью своего собеседника.

— Не замедлю поздравить его, — объявил Себастьян, поворачиваясь к чану, где плавали королевские одежки.

Сонри выглядел озадаченным.

— Разве кардинал был не из ваших друзей?

— Конечно, сударь, но интересы короля превыше любой дружбы.

Берни из его друзей? Решительно, Шамбор далеко от Версаля.

А сам Себастьян еще дальше — и от того, и от другого.

Он написал Александру. Письмо нежное, но сдержанное, на случай если его перехватят королевские шпионы.

 

49. СПАСТИ КОРОЛЯ ФРАНЦИИ?

Через два дня примчался Бель-Иль. Маршала только что назначили военным министром. Себастьян поздравил его.

— А ваш друг Берье, — объявил тот, немного поддразнивая Себастьяна, — стал министром военного флота.

Вдруг лицо маршала стало серьезным.

— Друг мой, король беспокоится: неужели вы отказались от вашего плана?

— Ничуть. Но почва слишком уж неровная. Берни хотел союза с Пруссией, и вот я узнаю, что его заменил Шуазель. Однако он враждебен Англии. Да вы и сами, впрочем, благосклонны к союзу с Фридрихом, если я вас правильно понял. Я уже ничего не понимаю: король назначает заведовать иностранными делами человека, который хочет продолжать войну с Англией, и при этом просит меня начать переговоры о мире?

— Англия теперь в союзе с Пруссией. Заключить мир с одной не противоречит миру с другой. Главное — это мир! — воскликнул маршал с волнением. — Это ваш козырь и ставка в игре: пусть восторжествует королевское желание мира!

— Даже с риском вызвать недовольство нового министра Шуазеля?

— Шуазель сделает то, что ему прикажет король. Мир, вы представляете себе, что это такое?

Странно было слушать, как этот вояка, да к тому же военный министр, восхваляет мир. Но Себастьян понимал, что это значит: тысячи молодых людей, которых государи обрекают на смерть или увечье, чтобы удовлетворить свою жажду славы или гложущие им сердце подозрения. После постельного мяса теперь вот пушечное. Христианские короли стоят не больше, чем Молох карфагенян и прочие языческие боги, которым каждый год с большой помпой приносили в жертву мальчиков и девственниц.

— И страна беднеет, — продолжил Бель-Иль с той же горячностью, если не с гневом. — Народ возмущается. Где мы найдем двенадцать миллионов флоринов, которые король должен выплатить Марии-Терезии? А тем временем такие людишки, как Жозеф Пари-Дювернье, обогащаются за наш счет!

— За ваш счет?

— Он поставщик для армии. Вы даже не представляете, какие барыши приносит ему это снабжение. Он богаче, чем сам король! Знаете, какое у него состояние? Двадцать пять миллионов ливров!

Сумма удивила Себастьяна.

— Братья Дювернье уже не первый год наживаются, кормя будущие трупы! Граф, я вас заклинаю, не медлите долее. Король надеется на вас, у меня есть доказательство.

— Объясните мне, почему король назначил Шуазеля?

Бель-Иль вздохнул.

— Герцога поддерживают сторонники Пари-Дювернье, понимаете? Мир — это их кошмар, потому что означает конец доходам. Нет армий, значит, нет и поставок. Шуазель замышляет построить целый флот в Тулоне, чтобы противостоять англичанам по всему свету. Не сомневайтесь, что Пари-Дювернье наложит лапу на все корабельные верфи благодаря своему дружку Берье.

— Выходит, всем заправляют деньги? Неужели король этого не видит? А госпожа де Помпадур? — спросил Себастьян.

— Даже если они и видят, то сами их не имеют.

— Значит, если я верно понял, подлинный король Франции — Пари-Дювернье?

Себастьян подумал немного и продолжил:

— Вы хотите сказать, что моя миссия — спасти короля Франции?

— Она равнозначна этому.

— И тогда король сможет противостоять Шуазелю?

— Мир будет для него величайшей победой.

— Но вы сознаете, что у меня нет никаких полномочий, чтобы успешно справиться с подобной миссией?

— Ваши полномочия ждут вас в Версале, — ответил Бель-Иль. — Король передаст вам соответствующее предписание. Я лично составил условия по его просьбе. Вам поручается подготовить почву для мира с Англией.

— Хорошо, — сказал Себастьян. — Я заканчиваю здесь свои работы и через день-два выезжаю.

Он понимал, что его затянуло в гигантскую машину. Но целью был мир. Себастьян желал мира. Всегда желал. Императрица Елизавета была права. Она будет довольна.

Собственно, ему было бы лучше уехать сразу, поручив остаток работы ученикам.

На следующий день произошла стычка между Барбере и управляющим Колле. Этот последний прибежал жаловаться к Себастьяну, поскольку шевалье обнажил против него шпагу.

— По какому же поводу, сударь? — спросил Себастьян.

— Из-за садов.

— Что с ними?

— Этот господин хотел повесить там на просушку какие-то тряпки, которые красили ваши подручные…

— Эти тряпки — платье короля, — отрезал Себастьян.

Колле был ошарашен.

— Но… но сады не в вашем распоряжении, сударь…

— Они в распоряжении короля. А вы всего лишь их хранитель. Желаю вам доброго дня.

Объяснение Барбере было несколько иным: господин Колле потребовал избавить сад от тряпья, которое там развесил его хозяин-шарлатан. Барбере потребовал от интенданта взять свои наглые слова назад, но тот разошелся еще пуще. Тогда Барбере вытащил свою шпагу. Себастьян расхохотался, хотя был тронут поступком молодого человека.

— Воздаю честь вашей дружбе, шевалье. Но не выхватывайте вашу шпагу всякий раз, как услышите, что меня поносят. Иначе она все время будет наголо.

 

50. ТАЙНЫЕ ПРЕГРАДЫ

Первое впечатление, оставшееся у Себастьяна от графа Луи-Огюстена д'Афри, французского посла в Гааге, было совершенно неубедительным: чопорный и надутый человечек лет пятидесяти, малого роста и ума, хоть и считающий себя выше других, посол Франции, хоть и голландский гражданин, дипломат, хоть и с военными замашками.

Шел февраль 1760 года. Прилетевший с Северного моря и набравшийся сил на равнинах ветер выворачивал крылья мельниц и устраивал настоящую вьюгу на улицах и площадях города, равно как и над остальной Республикой. Лошади скользили по мостовой, экипажи заносило. Тем не менее кое-кто из настоящих конькобежцев предавался на замерзших каналах неслыханной забаве — растянув свои плащи на ветру, они скользили без всяких усилий, словно маленькие черные парусники.

Пейзажи в целом походили больше на гравюры, чем на живопись: даже красный кирпич домов посерел от инея.

Сидя в карете, везущей его в посольскую резиденцию Франции на Принцерграхт, Себастьян промерз насквозь, несмотря на беличью шубу, и открыл свой дорожный сундук, чтобы налить себе и Барбере по стаканчику шнапса.

Недели через две после своего прибытия в Гаагу Себастьян счел полезным и даже дипломатичным заручиться поддержкой д'Афри. Он последовал в этом совету Бентинка — брата-каменщика и одного из наиболее высокопоставленных лиц в Соединенных провинциях, советника самого штатгальтера Вильгельма IV Оранского. За три дня Бентинк, с которым он познакомился через другого брата, ван Соеле, стал его гаагским Бель-Илем: Бентинк, Соеле и еще один его неожиданный почитатель, мэр Гааги Хасселаар, облегчили ему проблемы обустройства, подыскав частный особняк в богатом квартале Турноойвельд. На самом деле половина этого особняка была занята братьями Хоопами, Томасом и Адрианом.

Тот факт, что Бентинку стало известно, кто является подлинным владельцем амстердамского филиала банка Бриджмена и Хендрикса, пошел Себастьяну только на пользу: этот банк был одним из самых процветающих в Соединенных провинциях.

Д'Афри принял графа де Сен-Жермена незамедлительно: город уже гудел от новостей о пребывании в нем таинственного француза, который жил на широкую ногу и вел возвышенные речи. Местная газета поведала о великолепном ужине, данном в его честь одним из самых богатых граждан Gravenhaag — так называлась Гаага по-фламандски. «Граф де Сен-Жермен, — сообщала газета, — ослеплял блеском своих алмазов, ума и суждений о самых могущественных особах планеты». Разумеется, советник Бентинк не мог взять под свое покровительство какую-нибудь мелкую сошку.

Стряхнув снег с одежды и согласившись на чашку кофе, Себастьян начал с того, что представил господину д'Афри финансовые затруднения Франции, в частности обязательство выплатить императрице Австрии двенадцать миллионов флоринов. Д'Афри поднял брови в знак удивления.

Тогда Себастьян попутно упомянул о возмутительных действиях тех, кто подобно Жозефу Пари-Дювернье обогащается на тяготах войск и истреблении молодежи. Д'Афри негодующе выпучил глаза, но не проронил ни слова.

Себастьян объяснил необходимость мира со всеми воинственными державами, которые угрожают Франции и заботятся лишь о территориальных приобретениях. Только мир, утверждал он, обеспечит процветание Франции, и король и госпожа де Помпадур в этом глубоко убеждены. У него возникло ощущение, что он говорит на санскрите.

«Или же господин д'Афри совершенно непроходимый тупица, — подумал Себастьян, — или же ему самому не хватает красноречия». Он удвоил усилия.

Описал интриги, опутавшие двор, и трудности, которые возникают из-за этого, мешая определению четкой политической линии. Господин д'Афри заерзал в своем кресле.

Напомнил о дружбе, связующей его с нынешним военным министром, маршалом Бель-Илем, и о его поддержке. Даже показал, чтобы подтвердить свои слова, два письма, которые получил от маршала со времени своего прибытия в Гаагу, от 4 и 26 февраля; к одному Бель-Иль приложил чистый паспорт, а во втором выражал нетерпение по поводу новостей от де Сен-Жермена и надежду на успех миссии, которой он облечен. Ознакомившись с ними, господин д'Афри, казалось, стал жертвой желудочной колики.

Себастьян все-таки удержался и не раскрыл все свои карты, в частности не показал предписание короля — из опасения, как бы этот документ не поверг посла в судороги.

Но зато уверил его, что Франция вполне может рассчитывать на помощь графа Бентинка ван Рооне в осуществлении сближения с посланником Англии в Гааге, генерал-майором Джозефом Йорком, поскольку дело мира не терпит отлагательства. При упоминании такого высокопоставленного лица, как Бентинк, цвет лица у господина д'Афри из мертвенно-бледного сделался пунцовым.

Наконец Себастьян объявил о своем ближайшем намерении воспользоваться скорой свадьбой принцессы Каролины, дочери Георга V Английского, с принцем Нассау-Дилленбургом, чтобы похлопотать среди банкиров Объединенных провинций о большом займе для пополнения французской казны.

Тут он прервался: господин д'Афри, у которого лицо вытянулось на целый аршин, объявил своему визитеру, что не понимает, куда тот клонит. Себастьян, вконец выведенный из себя, поблагодарил за аудиенцию и откланялся, недовольный результатом.

Только две недели спустя он узнал от Бель-Иля о катастрофических последствиях своего визита: д'Афри впал в сильнейший гнев и горько упрекал герцога де Шуазеля за то, что тот «пожертвовал старым другом своего отца и его достоинством посла ради сомнительного мирного договора, который собираются заключить у него под носом, но о котором он сам узнает лишь от какого-то подозрительного иностранца».

Барбере, ожидавший его в передней, показал себя более прозорливым. Он заявил Себастьяну в карете:

— Сударь, я не знаю, что там было на этой встрече, которой вы, похоже, придаете большое значение. Но, судя по вашему лицу и лицу этого посла, я осмеливаюсь думать, что она прошла плохо. Этот человек испуган и раздосадован. Вы ведь и сами недовольны, верно?

— Вы правы, — ответил Себастьян. — Д'Афри ничего не понял, и к тому же я его наверняка унизил.

Но в итоге его решение успешно довести до конца свою миссию окрепло еще больше. Вернувшись к себе, он отправил графу Бентинку послание с просьбой устроить ему встречу с графом Каудербахом, послом Саксонии в Гааге.

Следующим вечером он отужинал с ним у Бентинка. Поведение саксонца было совершенно противоположно поведению д'Афри. Посол внимательно выслушал высказывания Себастьяна о причинах бурь, беспрестанно свирепствующих во французской политике, — нерешительности короля Людовика XV и интригах его министров, которые почти все находятся на содержании у Дювернье.

— Я слышал, — заметил Каудербах, — что госпожа де Помпадур располагает определенной властью. Почему же она ею не воспользуется?

— Власть финансистов пересиливает власть трона.

Каким бы реалистичным ни было это суждение, оно от этого не становилось менее скандальным. Гаага была небольшим городом, и эти слова быстро облетели ее. То на одном, то на другом ужине Себастьяна спрашивали об этих сказанных накануне словах. Он поздравил себя с этим.

Уверившись в своей известности в этом городе, Себастьян решил распространить ее и на крупнейший коммерческий центр Соединенных провинций, Амстердам. Газеты подготовили его приезд, и банкиры могли только гордиться, что один из их круга удостоился таких почестей; в самом деле, здесь его принимали еще радушнее, чем в Гааге. Вся страна теперь знала о миссии Сен-Жермена: подготовить мир между Францией и Англией. Банкиры заранее радовались, что именно в их стране осуществится большой французский заем. Называли даже сумму, на основе цифры, невзначай оброненной Себастьяном: пятьдесят миллионов флоринов.

— Я уверен, что посол Англии услышит вас еще до того, как увидит, — объявил ему Бентинк, когда он вернулся в Гаагу.

Что означало: плод созрел.

14 марта 1760 года генерал Джозеф Йорк принял графа де Сен-Жермена в английской дипломатической резиденции.

Они познакомились семнадцать лет назад у принцессы де Монтобан; встретились с улыбкой. Себастьян действовал согласно уже обкатанной схеме. Начал с того, что набросал картину злосчастного состояния Франции, которое и побудило ее искать мира — блага, подчеркнул он, желанного для всего человечества.

Здесь тем не менее он ввел вариант: признание в собственных дружеских чувствах к Англии и Пруссии, благодаря которым может быть полезен Франции.

Внимательно выслушав его, Йорк ответил, что предмет слишком важен, чтобы обсуждать его с особами, не имеющими официальных верительных грамот, сколь бы почтенны они ни были, но что он хотел бы знать, какую именно цель преследует граф де Сен-Жермен.

Себастьян стал терять терпение: неужели все дипломаты так ограниченны? Он попросил его превосходительство соблаговолить ознакомиться с двумя письмами, которые адресовал ему военный министр Франции маршал де Бель-Иль, — это были те же самые, которые он показывал д'Афри и которые произвели на него столь досадный эффект.

Документы смягчили Йорка, он попросил своего посетителя рассказать подробнее о своей миссии.

— Дело простое, ваше превосходительство: король, дофин, госпожа де Помпадур, двор и вся Франция жаждут мира с Англией, за исключением господина де Шуазеля и господина Берье. Господин де Шуазель настолько проавстрийски настроен, что слышит только то, что хочет. Госпожа де Помпадур не привержена к Австрии, но она нерешительна, поскольку не осмеливается надеяться на мир, и поверит в него, только когда он будет заключен. Лишь король и маршал де Бель-Иль страстно желают его достигнуть.

— Ваш посол знает об этом проекте?

— Уже да, от меня.

Тогда Йорк объявил, что его величество Георг II тоже глубоко и искренне желает мира, ведь именно Англия сделала первые шаги в этом направлении, причем во время своих наибольших военных успехов. Но король должен быть осведомлен о подробностях, которые сам он, Йорк, еще не знает. Впрочем, он напомнил о зависимости Франции от двух императриц, российской и австрийской, и о досаде, которую им доставит перспектива ее мирного договора с Англией. Хотя он и уверен в желании короля Франции, но пока не может углубить эту дискуссию.

Беседа длилась три часа. Себастьян ушел со смутным чувством, что писем Бель-Иля хватило, чтобы заявить о нем как о серьезном собеседнике, но их оказалось явно недостаточно, чтобы побудить Англию к открытию переговоров.

За недостатком мужества, необходимого, чтобы открыто продиктовать свою волю Шуазелю, Людовик XV отправил своего личного посланца в одиночку штурмовать тайные преграды, и только чудо могло спасти его миссию.

В тот вечер Себастьян ужинал вместе с Барбере, весьма приуныв духом.

На следующий день написал маркизе де Помпадур, намекая на лучик надежды. А заодно, поскольку узнал, что французы задержали для досмотра голландское судно «Аккерманн», в которое его Амстердамский банк вложил пятьдесят тысяч крон, просил вмешаться, чтобы уладить это «возмутительное дело».

Граф де Сен-Жермен еще не подозревал о грозе, которая его ожидала.

 

51. БРОДЯГА

Сперва нужно было взломать первое препятствие — д'Афри.

Себастьян поручил Бентинку смягчить посла, а Бентинк в свою очередь поручил другим чиновникам Соединенных провинций устроить с ним встречу. Тщетно: посол возразил в намеренно дерзких и двусмысленных выражениях, что слишком хорошо знает Бентинка как человека, способного пойти на попятный, и что его уверения в дружбе к Франции слишком свежи.

Бентинк узнал об этом от своих эмиссаров и передал Себастьяну.

Их встреча была унылой. Оба потягивали портвейн в обществе шевалье де Барбере в гостиной гаагского дома. Мартовское небо оттенка светлого серебра позволяло надеяться на весну, но настроение было зимним. Бентинк сохранял свою природную невозмутимость, но Себастьян уже начинал терять терпение из-за постоянных препон. Барбере довольно метко сострил:

— Сударь, Дон Кихот сражался с ветряными мельницами. Голландия для этого в самый раз подходит. Вы ведь тоже сражаетесь с призраками.

Попытка сближения с д'Афри обернулась даже против самого советника. Два дня спустя Бентинк пришел сообщить Себастьяну:

— Д'Афри заявил Главному Пенсионеру — так в Соединенных провинциях называют премьер-министра — и двум чиновникам Министерства иностранных дел, господину Зелингуланде и графу Хомпешу, что я пытался обмануть его, чтобы втянуть в безумную затею — мирные переговоры с Англией.

— Они сами вам это сказали?

— Нет, но я был извещен. Они ответили, что я таким образом пытался поднять свой престиж, пошатнувшийся в Соединенных провинциях и в Англии. Поверьте мне, мы столкнулись с яростной контратакой Шуазеля.

— Вот лихие ребята! — воскликнул Барбере.

Бентинк, сперва сбитый с толку, расхохотался.

Через три дня прибывший из Парижа нарочный привез Себастьяну запечатанное письмо; он узнал на печати, нетронутой на сей раз, герб Бель-Иля.

«Дорогой друг, покиньте Соединенные провинции, как только сможете. Шуазель дал приказ арестовать вас и доставить сюда в кандалах. Король не воспротивится. Большего сделать не могу.

Ваш огорченный друг Бель-Иль».

Когда Себастьян прочитал послание, Барбере был рядом. Он сразу все понял по лицу своего покровителя. Их взгляды встретились. Барбере налил рюмку портвейна и принес ее Себастьяну. Тот сел, подавленный известием.

— Сударь, — сказал Барбере, — не знаю, что вы сейчас прочли, но вас это явно не обрадовало. Позвольте сказать: в этой стране что-то запахло тухлой рыбой.

— Вы правы, — ответил Себастьян. — Но я все же вытряхну из бочки эту тухлятину.

Был понедельник, 26 марта. Себастьян встал, бледный от гнева, надел свою шубу, потом направился в посольскую резиденцию Франции и попросил встречи с д'Афри. Тот, удивленный дерзостью поступка, принял графа. И сразу же повел себя свысока.

— Сударь, — заявил д'Афри резко, — вы влипли в дрянную историю, скажу — даже очень дрянную, осмелившись написать госпоже де Помпадур и уверить ее в том, что господин Бентинк ван Рооне поддерживает ваш бредовый прожект! Я уполномочен сказать вам, что вы вмешиваетесь в дела, которые вас не касаются, слышите? И я вам приказываю именем короля заниматься вашими собственными делами. Я был слишком добр, принимая вас, но это в последний раз!

Себастьян смерил его взглядом, пропитанным холодным бешенством.

— Если кто и влип в историю, д'Афри, то это не я, а вы! Не знаю, что приказал вам король, но позвольте заметить, что я не его подданный и не обязан получать от него приказы. Слышите меня?

Д'Афри побледнел.

— В любом случае, — повысил тон Себастьян, — мне известно, что вы в подчинении у господина де Шуазеля и что король не знает ни о чем из того, что вы делаете и рассказываете. Желаю приятно провести день!

Все это время двери оставались открытыми. Весь штат посольства, включая Барбере, ожидавшего в прихожей, слышал перепалку.

— Он наверняка попытается отомстить, — сказал Барбере.

— Это не так-то легко. Не он хозяин здешней Республики.

Вернувшись к себе, Себастьян написал записку Йорку, прося о встрече на завтра; ему надо было опередить маневр д'Афри.

Их вторая беседа длилась четыре часа. Посол показал Себастьяну ответы премьер-министра Уильяма Питта, лорда Холдернесса, и военного министра, герцога Ньюкасла. Таким образом, Йорк проявил гораздо больше доверия и открытости, чем его французский коллега. Но три человека, возглавлявшие британское правительство, требовали официальных доказательств обоснованности демарша, предпринятого графом де Сен-Жерменом. Они хотели его «официальной аккредитации», чтобы он потом не был опровергнут и чтобы Йорк мог начать с ним переговоры.

Так что еще не вся надежда была потеряна.

— Вам теперь нужно найти способ обойти Шуазеля, — заявил ему Бентинк вечером. — Отправьте нарочного к госпоже де Помпадур, если не к самому королю.

Себастьян медлил: кому лучше направить письмо, госпоже де Помпадур или королю? А может, самому вернуться в Версаль, чтобы лично обрисовать ситуацию? Но это было бы слишком рискованно, Шуазель мог запретить ему въезд в страну. Значит, отправить Барбере?

Себастьян принял свою миссию так близко к сердцу, что совершенно забыл про ту, кому она приносила наибольшую выгоду, про императрицу Елизавету, желавшую обратить против Пруссии военную силу, собранную Францией для войны с Англией.

Он пришел в раздражение: ачто, собственно, он должен России? То же самое, что и Франции, — ничего. К тысяче чертей эти коронованные головы! Слабовольные и бессильные!

Следующим утром кавалер Брюль, посол Дании, и граф Каудербах, посол Саксонии, явились сообщить графу де Сен-Жермену, что желали бы его присутствия в качестве чрезвычайного посланца военного министра Франции на конференции, которая собирается в Рисвике при участии посла России графа Головкина.

— Кто еще будет присутствовать? — спросил Себастьян.

— Господин д'Афри, — ответил Каудербах.

Себастьян не сомневался, что конференция будет оживленной, поскольку д'Афри не вынес бы его присутствия там на равных. И не ошибся, через несколько часов от д'Афри пришла угрожающая записка: графа вызывали в посольскую резиденцию к десяти часам утра. Себастьян пожал плечами. С каких пор этот тупица смеет ему приказывать? Как бы там ни было, он не видел пользы от поездки в Рисвик: ему надо начать в Гааге переговоры с англичанами, а не болтать с послами, которые, очевидно, будут враждебны любой идее франко-английского мира. Даже если Головкин в курсе секретных намерений своей государыни императрицы, он не сможет раскрыть их перед другими послами без невероятного скандала.

От всех этих двойных игр кружилась голова.

Д'Афри тем временем не переставал пылать злобой против Сен-Жермена, за глаза осыпая его оскорблениями, которые затем распространялись в канцеляриях, салонах и газетах.

— Остерегайтесь, — предупредил Себастьяна Бентинк, когда послы уехали в Рисвик. — Советник Пенсионера Стейн показал мне жалобу на вас, которую ему направил д'Афри. Француз требует, чтобы это обвинение было официально зарегистрировано, чтобы вас арестовали и препроводили под охраной в Лилль. Там, по его словам, вы будете брошены в тюрьму. Он заявил, что вы всего лишь бродяга…

— Он так и сказал?

— Так мне передал Стейн, а его словам можно верить.

Именно этого Себастьян и опасался: что Шуазель велит арестовать его по возвращении во Францию.

— Только не говорите мне, что правительство Республики уступит этим приказам.

— Стейн ответил ему, что вы иностранец и гость этой страны, что, пока вы не совершили никакого преступления, находитесь под защитой наших законов и что право убежища свято почитается у нас. Тем не менее он обеспокоен реакцией французского правительства…

— Да существует ли такая вещь, как французское правительство? — взорвался Себастьян.

— Друг мой, во всяком случае, существует один министр, Шуазель, которому, похоже, подчиняются все остальные, включая вашего друга Бель-Иля. Ибо этот маршал, как мне кажется, не оказывает вам никакой поддержки.

Последовало молчание.

— Не относитесь к этим угрозам легкомысленно, — продолжил Бентинк. — Д'Афри в таком бешенстве, что вполне может подослать убийц с кинжалом или с ядом. Мое мнение таково: чтобы мы могли обеспечить вашу безопасность, вы должны обладать каким-то правом проживать здесь, например владеть землями.

— Стало быть, мне в ближайшие дни надо обзавестись землей?

— Есть одна прелестная усадебка в Уббингене, неподалеку от Нимега, которую наш друг Хасселаар расположен продать. Она стоит недорого. Как только вы подпишете документ о покупке, я вам выхлопочу паспорт Соединенных провинций, который обеспечит вашу безопасность и защитит вас от козней д'Афри.

«Раз Бентинк думает о таких предосторожностях, — сказал себе Себастьян, — значит, риск серьезен».

Он принял предложение, даже не посетив усадьбу.

На следующий день он, Хасселаар и Бентинк уже были у нотариуса, чтобы заключить сделку о купле-продаже усадьбы.

Вернувшись, Себастьян нашел новый вызов от д'Афри; он его проигнорировал.

Бродяга — это ж надо!

 

52. ИНДЮК ИЛИ ЯГНЕНОК, КОМУ КАК НРАВИТСЯ

В 9 часов 30 минут перед Себастьяном предстал курьер из французской резиденции, чтобы объявить ему, что посол удивлен, не получив ответа на свой вызов.

— Ни у кого нет права меня вызывать, — ответил Себастьян презрительно. — Скажите вашему начальнику, что я повидаюсь с ним, когда захочу.

Чего опять хочет этот урод?

— Вообще-то, сударь, неплохо было бы узнать, что замышляет враг, — заметил Барбере.

Обдумав это мнение, Себастьян отправился в резиденцию. А на тот случай, если дойдет до рукопашной, прихватил с собой Барбере.

Первые тюльпаны и гиацинты уже задирали свои носики на клумбах.

— Сударь, — начал д'Афри, даже не предложив Себастьяну сесть, — я вас вызывал дважды, и вы мне не ответили.

— Сударь, у вас нет права меня вызывать. Я не ваш подчиненный.

— Я вам приказываю именем короля прекратить видеться с господином советником Бентинком ван Рооне и с господином послом Йорком…

— А я, — оборвал его Себастьян, — имею все основания думать, что вы скрываете правду от короля и служите лишь господину де Шуазелю.

— Ваша дерзость, сударь…

— Вы меня повсюду называете бродягой. Так что я не обязан вам никакой вежливостью. Ваши приказы мне безразличны, и я продолжу видеться с теми, с кем мне угодно, чтобы выполнить миссию, доверенную королем.

— Его величество не поручал вам никакой миссии!

— Ваши слова доказывают лишь вашу неосведомленность, — ответил Себастьян, доставая из кармана грамоту, самолично подписанную монархом.

Королевская печать не оставляла никаких сомнений. Д'Афри наклонился и хотел схватить бумагу, чтобы рассмотреть поближе, но Себастьян не позволил ему этого. Д'Афри выпрямился, побледнев еще сильнее. Но взял себя в руки.

— Ваша миссия касается наших войск?

— Ничуть.

— Нашего флота?

— Тоже нет.

— Тогда она может быть только политической.

Себастьян не ответил и напустил на себя скучающий и удивленный вид. Смерил посла взглядом с ног до головы.

— Сударь, — заявил д'Афри, — мне поручено сказать вам, что если вы пересечете границу Франции, то будете немедленно закованы в кандалы. Если вы продолжите вмешиваться в дела, которые вас не касаются, как уже пытались это делать, вы будете официально изобличены и опровергнуты его величеством и его министром. Прощайте.

Себастьян посмотрел на него с легкой улыбкой и направился к двери. Там он остановился на миг, посмотрел на д'Афри с сочувствием, покачал головой и сказал:

— Могильщик.

Инстинктивно Себастьян знал: на стороне д'Афри забили в набат.

Отныне ему на это плевать.

Король Франции был всего лишь заложником. Сначала парламентов, а теперь и собственного министра.

Миссия никогда не будет выполнена. Тем хуже для российской императрицы.

На поверку оказалось, что американские индейцы были гораздо более цивилизованными людьми.

Четыре дня спустя, 16 апреля, в семь часов вечера Себастьяну де Сен-Жермену нанес визит Бентинк.

Они расстались всего час назад, на балу в честь дня рождения принца Оранского, где Себастьян был тепло принят лучшим обществом Гааги: не только Хасселаарами, но также госпожой Геельвинк, госпожой Биланд и многими другими.

Бентинк сел, закурил свою трубку и заявил, что из-за жалобы, поданной д'Афри правительству, и из-за шума, вызванного этим вокруг имени графа де Сен-Жермена, Себастьяну будет лучше покинуть город на какое-то время. Республика могла бы защитить его от необоснованных преследований, но не от грозящего скандала. Братья Хооп, сдающие ему половину дома на Турноойвельд, уже объявили, что ждут не дождутся, когда он съедет.

— Значит, мне надо забиться в нору в Уббингене? — воскликнул Себастьян.

Бентинк покачал головой.

— Я виделся с Йорком, — сказал он. — Он понимает ваше положение. Говорит, что его опасения оправдались, вы стали жертвой слабоволия короля. Он питает к вам симпатию и передал мне для вас чистый паспорт. Впишите туда любое имя, какое вам угодно.

— Это вы его об этом попросили?

— Нет. Он подготовил его по собственной инициативе.

— Значит, Йорк тоже хочет, чтобы я поскорее покинул Гаагу?

Бентинк кивнул.

— Друг мой, вы же были на службе у короля Франции. Если останетесь здесь, подвергнете себя опасности.

— Каким образом?

— О вашей ссоре с д'Афри теперь официально известно правительству и даже штатгальтеру, не говоря об остальных влиятельных людях. Рано или поздно вам придется публично доказывать, что вы не самозванец, в чем вас обвиняет д'Афри. Ваше единственное доказательство — это грамота с предписаниями Людовика Пятнадцатого. Если вы ее предъявите, то покажете всему свету, что король Франции строит козни против собственного министра. Сами догадайтесь, как отреагирует на это Шуазель. Насколько я представляю себе Людовика Пятнадцатого, он человек слабый, более того, слаба его власть в стране. Вы сами видели это в последние дни: ни он, ни его министр Бель-Иль и пальцем не шевельнули, чтобы прийти вам на помощь и унять Шуазеля. Он пойдет на попятный. Заявит даже, что ваш мандат — фальшивка.

Бентинк попыхтел своей трубкой.

— И тогда Республике будет гораздо труднее защитить вас.

По мере этих рассуждений Себастьяном овладевало уныние.

— Англия не извлечет из этого никакой выгоды, даже наоборот. Шуазель и его люди обвинят ее, что она начала переговоры с заведомым обманщиком. Это выставит Йорка дураком, а министра Холдернесса пособником темной махинации. Так что великодушие Йорка не бескорыстно.

Себастьян провел рукой по лицу: из него сделали ощипанного индюка. Или жертвенного агнца — кому как нравится.

— И это еще не конец, — продолжил Бентинк. — Далеко не конец!

Себастьян вопросительно на него посмотрел.

— Не сомневайтесь, что послы Пруссии, Австрии и России в Гааге внимательно следят за этим делом и уже написали своим хозяевам. Пруссия заключила союз с Англией. Однако, если всплывет, что Англия начала тайные переговоры с Францией или, по крайней мере, расположена начать их, не предупредив союзницу, это изобличит ее двуличие. Ваша настойчивость продолжать поединок с д'Афри может только подкрепить подозрения посла Пруссии. Он с полным основанием заключит, что нет дыма без огня. Оставаясь в Гааге, вы рискуете спровоцировать кризис в отношениях между этими двумя странами.

Себастьян был поражен. Ему и в голову не приходило, какой огромный резонанс может вызвать это дело.

— То же самое с Австрией и Россией, — заключил Бентинк. — Простите меня, но на месте д'Афри я действовал бы точно так же: сделал бы все возможное, только бы помешать вам поехать на Рисвикскую конференцию. Одно ваше присутствие там стало бы провокацией, равнозначной объявлению войны! Гранатой, взорвавшейся в гостиной!

Бентинк встал, чтобы выколотить пепел из трубки в камин, потом достал кисет из кармана и начал снова набивать ее.

Себастьян все еще пытался переварить сказанное советником. Как он мог не почуять опасность? Вел себя как наивный простак! Он! В свои-то пятьдесят лет!

Как же он увяз в этой трясине?

— Но тогда почему Брюль и Каудербах пригласили меня в Рисвик? — воскликнул он.

Бентинк подавил короткий саркастический смешок.

— Сначала я этого не понял, иначе отсоветовал бы вам отвечать на их предложение. Теперь вижу яснее: они пригласили вас из двуличия, мой друг, из двуличия. Обоим выгодно досадить Пруссии.

Небо потемнело. Разразилась гроза. Ливень обрушился на город. Двум зажженным свечам едва удавалось осветить гостиную.

— Вообразите, — продолжил Бентинк, — граф де Сен-Жермен, чрезвычайный посланец короля Франции, которому поручено начать переговоры о мире с Англией, участвует в конференции наравне с послами России, Саксонии и Дании! И в присутствии посла Франции, что уже само по себе могло бы придать веса вашей миссии. Да с Фридрихом Вторым Прусским от этого припадок бы случился! Нет, поверьте мне, если вы хотите трудиться на благо мира, вам будет благоразумнее покинуть страну.

— Куда же мне ехать?

— В Англию, например.

Снова увидеться с Александром. Единственная искорка, согревшая сердце Себастьяна.

— А моя честь?

— Ей больше пойдет на пользу ваше исчезновение, нежели присутствие. Д'Афри твердо решил растоптать вас.

Тут в гостиную вошел Джулио.

— Доставили посылку для господина графа. От посла Франции.

— Посылку?

В ней оказалось шесть бутылок вина. С запиской от д'Афри: «Счастливого пути».

Бентинк и Себастьян обменялись многозначительным взглядом, заинтриговав присутствующего Барбере.

— Завтра утром я отправлю к вам слугу с каретой, запряженной четверкой лошадей, — заявил советник. — Сядете на судно в Хеллеветслуисе. Не забудьте паспорт, иначе не сможете попасть в Англию.

Потом пожелал счастливого пути. Укладывая вещи, Себастьян не смог отогнать от себя мысль, что Бентинк тоже испытывает облегчение, видя, что он уезжает, поскольку это дело явно повредило его репутации. Очевидно, советник знал, что не сможет долго оказывать ему свое покровительство.

Короче, вся Гаага кричала Сен-Жермену вдогонку: «Скатертью дорога!»

 

53. НЕСКОЛЬКО КРУПИНОК ЗОЛОТА

Северные ветры развеяли первый летний зной. Может, причина всегда кроется на севере?

Недолговечные краски весны — яблоневый цвет, гиацинты и лютики — давно исчезли из лесов и лугов в окрестностях Хёхста. Нежные пастели не продержались и месяца. Отныне пейзажем завладел багрянец маков и пьянящий аромат лилий.

Вдруг Себастьяну вспомнилась их лондонская встреча с Александром. Молодой человек еще был взволнован недавним посещением матери. Даная приезжала к нему всего две недели назад.

Неспешно бродя по лугам вокруг своего дома, Себастьян старался вспомнить черты юной гречанки и бурю, некогда пробужденную в двух телах на берегу Черного моря. Он подумал: сколько же людей прошло перед ним после Мехико? Сотни лиц, и каждое оставило свой хрупкий отпечаток в его памяти, словно бабочка чешуйку своих крыльев на стене.

Взгляд Александра в тот раз был иным. Больше блеска в глазах, больше восхищения. Отец и сын сидели за ужином в доме, унаследованном от Соломона Бриджмена. Лицом друг к другу.

— Мать сказала, что вы трудитесь ради освобождения Греции. Я горжусь этим.

Себастьян онемел. Потом сумел выговорить:

— Не угодно ли объясниться?..

— Не притворяйтесь, отец, — сказал молодой человек со смехом. — Вы служите России еще со времен Констанцы, потому что ваша единственная надежда — избавить нас от турецкого ига. Вот она, ваша тайна, по крайней мере ее часть.

Себастьян испытал что-то вроде головокружения: а ведь правда. Он поступил на службу к графу Банати ради освобождения Греции. Он и забыл об этом.

Но русские больше не подавали признаков жизни. Граф Банати растворился во времени. После поездки Себастьяна в Гаагу испарилась и баронесса Вестерхоф. О Засыпкине в газетах вообще не упоминалось. Но этот-то вполне должен был понять из сообщений послов, что миссия графа де Сен-Жермена провалилась.

Себастьян оставил сыну его иллюзию: то, о чем говорил Александр, все-таки не было неправдой. Но достаточное для полицейского донесения, оно было так же далеко от истины, как утверждение, что Луна сделана из белого сыра.

Перед посадкой на корабль в Хеллеветслуисе Себастьян распрощался с шевалье де Барбере, оставив ему щедро набитый кошелек и записку.

— Соблаговолите лично доставить это письмо получателю и спрячьте, пересекая границу, чтобы его не перехватила полиция Шуазеля.

Записка была сложена таким образом, чтобы ее можно было засунуть в сапог.

— Сударь, — ответил молодой человек, — мы здесь расстанемся, но я с вами не прощаюсь. Дайте мне адрес, куда вам писать. А вот по этому можете писать мне. Я ведь вам понадоблюсь рано или поздно.

Себастьян улыбнулся, тронутый этой упрямой собачьей верностью, и расцеловал его.

— Пишите князю Александру Полиболосу в Лондон, Блю-Хедж-Холл на Темзе. Запомните.

Барбере бросил на него долгий взгляд. Себастьян ощутил разницу в их возрасте: он уже не умел бросать такие. После ухода Бентинка он не сомкнул глаз и чувствовал себя совершенно разбитым.

Письмо было написано в полночь — этой убившей своего мужа баронессе, чьего имени он даже не знал, но образ которой витал в его памяти, словно призрак.

«Сударыня!

Все потеряно, и на сей раз даже вместе с ошметками моей чести. Еду в Лондон, но через несколько недель буду в своем имении в Хёхсте, близ Франкфурта-на-Майне, в герцогстве Гессен-Кассель. Если захотите прокатиться, попросите от моего имени паспорт у маршала де Бель-Иля.

Граф де Сен-Жермен».

Это было больше трех недель назад. Никаких известий из Парижа и Версаля так и не поступило.

Солнце превратило поверхность Майна в серебро. Себастьян перевел взгляд на свой замок: над двумя трубами поднимались струйки дыма. Герберт, слуга-фриз, которого он нанял по возвращении на континент, вышел из дома с топором в руке — колоть дрова.

Пребывание Себастьяна в Лондоне было внезапно сокращено. Через шесть дней после прибытия в Блю-Хедж-Холл к нему явился некий молодой и вежливый человек, объявив:

— Сударь, похоже, газеты осведомлены о вашем приезде. Мой начальник, лорд Холдернесс, обеспокоен этим. Он говорит — передаю вам его слова, — что это умножит отголоски интриги, начавшейся в Соединенных провинциях и взбудоражившей не только эту страну, но также Австрию, Францию и Россию. Прошу вас именем его величества короля проявить любезность и покинуть Англию, пока это дело не будет забыто.

Себастьян некоторое время молчал. Его изгоняли отовсюду.

— Хорошо. Передайте лорду Холдернессу, что я уеду завтра же.

Посланец покачал головой, усмехнувшись.

— Скорее послезавтра. Завтрашнее судно направляется в Соединенные провинции, а я не думаю, что вы захотите туда возвращаться.

Они предусмотрели все.

Александр присутствовал при сцене — сперва опешивший, потом удрученный. Себастьяну пришлось вкратце объяснить ему суть дела.

Объезжая окрестности, лесничий герцога Вильгельма Гессен-Кассельского тоже увидел дым из труб бывшего замка своего господина, о чем и сообщил ему. Себастьян как раз вспоминал о великолепных скакунах, купленных некогда в Пушапуре и оставленных в Индии, и подумывал, не стоит ли ему снова обзавестись лошадью, когда пришла записка от герцога: «Sehr lieber Graf…». Графа де Сен-Жермена приглашали на воскресный ужин, через три дня.

Настала пора возобновить связи с родом человеческим.

Только воспоминание об индейцах, вынесенное из Америки, помешало ему скатиться к мизантропии. И еще последний взгляд Барбере на причале. В той свинцовой массе, какую представляют собой люди, всегда — ну, почти всегда — находилось несколько крупинок золота. Что же касается трансмутации остального…

Себастьян с грустью подумал об Обществе друзей: прекрасная мечта. Масоны? Они ему помогли, конечно, но по мере своих средств: Бентинк, попросив его покинуть Гаагу, не мог поступить иначе.

Себастьян посмотрел на атанор, отныне навечно холодный, и взял со стола медаль, которую когда-то покрыл фальшивым золотом. Улыбнулся.

Перечитал таинственный текст, якобы принадлежавший Региомонтанусу: «Hic jacet Filius Azoth Mercuriique. Hie atque jacet maxima vis mundi…» — как вдруг донесшийся стук копыт и колес заставил его поднять голову. Кто-то с визитом? Он подошел к окну. В самом деле, по окаймленной деревьями дороге к замку подъехала почтовая карета, запряженная парой лошадей. Он был заинтригован. Высунулся из окна. Слуга Герберт уже сбегал с крыльца, чтобы открыть дверцу. Женщина! В широком синем плаще. Ступив ногой на землю, она подняла голову.

Баронесса Вестерхоф!

 

54. ПЛАМЯ, НЕСТЕРПИМОЕ ПЛАМЯ!

Она приехала, аромат ее духов наполнил замок, и все же она не принадлежала ему.

— Я здесь исключительно по своей воле. Так что не торопитесь завладеть трофеем.

Улыбка была вполне под стать словам и не смягчила их содержание.

Это был единственный намек на любовные отношения, которые Себастьян пытался установить меж ними; однако рубиновый кулон баронесса носила. Остальное в ее речах касалось политики.

— Настала пора объединить наши силы.

— Наши силы?

Засыпкин, объяснила она, нисколько не упрекает его за провал миссии, которую ему доверил, собственно, король Франции. Всему русскому правительству известно о слабости характера Людовика XV. Король, разумеется, хотел мира, но не имел силы навязать свою волю министрам. Императрица Елизавета направила королю секретное письмо с предложением союза, но не получила ответа.

— А почему вы говорите, что именно теперь надо объединить наши силы?

— Пришло время. Здоровье императрицы пошатнулось. Наследование престола будет опасным.

Баронесса не захотела сказать больше. После ее прибытия Себастьян послал записку герцогу Вильгельму, что прибудет к ужину не один.

В герцогском замке их поджидал сюрприз: принцесса Анхальт-Цербстская. Совпадение тотчас же пробудило подозрение в душе Себастьяна: выходит, баронесса приехала в Хёхст, зная, что принцесса неподалеку? Если это так, то что замыслили обе эти женщины?

Тем не менее встреча была искренне теплой. Присутствовал также кузен принцессы герцог Гольштейн-Готторпский. Ужин, за которым собралось всего человек пятнадцать гостей, быстро стал похож на семейную трапезу. Герцоги говорили о финансах и политике; присутствие Себастьяна, о чьих голландских злоключениях были теперь наслышаны все сидящие за столом, вскоре повернуло беседу в другое русло. Его попросили рассказать о своем дипломатическом опыте, что Себастьян и сделал, представив себя жертвой пагубного могущества братьев Дювернье и Шуазеля, а также их презренного подручного, каковым оказался посол д'Афри. Ему сочувствовали, порицая Людовика XV и Шуазеля. Вспомнив о зловещей роли, которую сыграл маркиз де Ла Шетарди, посол Франции в России, строивший козни против братьев Бестужевых-Рюминых, принцесса Анхальт-Цербстская заявила, что надо остерегаться французских послов.

— Это исполнители грязных делишек для своих хозяев, — утверждала она. — Что касается самого короля, то он дорого заплатит за свою слепоту. Он не видит ни своих истинных союзников, ни пределов собственных сил. Войну против Англии он не выиграет, зато Фридрих Второй тем временем усилится. Франция ревнует к силе России на востоке и при этом боится задеть Высокую Порту, разлагающуюся империю. Однажды Фридрих окажется на берегах Рейна, но Людовик этого уже не увидит.

— После меня хоть потоп! — воскликнул по-французски герцог Гессен-Кассельский.

Все рассмеялись.

— Досадно то, — продолжил герцог, — что тогда Фридрих и нас проглотит.

После ужина принцесса Анхальт-Цербстская спросила Себастьяна о его изысканиях.

— Как-то вечером в Версале, — сказала она, — вы раскрыли госпоже де Помпадур в присутствии кардинала де Берни, что можете абстрагироваться от собственного тела.

Себастьян насторожился: как раз за это она и баронесса Вестерхоф упрекали его во время их последней парижской встречи. Зачем же она ворошит старое? Да еще и на публике? Он попытался угадать это по выражению лица принцессы, потом перевел взгляд на баронессу.

Все прислушались к их разговору.

— Совершенно верно, мадам.

— Значит, вы думаете, что душа может освободиться от тела?

— Я так полагаю, мадам.

— И вы полагаете, что души умерших также незримо витают меж нами?

Он вспомнил видение сестрицы Элспет Партридж в Лондоне и Бабадагской прорицательницы в Констанце.

— Я в этом убежден.

— Считаете ли вы, что это можно доказать и тем, кто в это не верит?

Они обе бросают ему вызов?

— Можно, мадам.

— Но как?

Досада подхлестнула Себастьяна, но он сдержался.

— Если мы все сядем вокруг стола, держась за руки, и призовем одну из этих душ, она появится.

— Прямо здесь? — настаивала принцесса.

На сей раз он понял: вызов брошен публично.

— Где угодно, сударыня.

Принцесса повернулась к герцогу Вильгельму:

— Ваше высочество согласны?

Тот, явно в замешательстве, ответил:

— Мне это кажется рискованным, поскольку мы не знаем, что за душа появится. Хотя, вообще-то, мне любопытно присутствовать при таком опыте.

Были сделаны соответствующие распоряжения: слуги принесли круглый стол и расставили вокруг него стулья, потом, по просьбе Себастьяна, убрали все канделябры, кроме одного, расположенного на отдалении. Гости расселись в полумраке.

— Положим ладони на стол, — сказал Себастьян. — Молча. Потом кто-нибудь из нас попросит одну из душ усопших проявить себя.

Пробило одиннадцать часов.

— Я прошу одну из душ, которую мы знали, проявить себя, — сказала принцесса не слишком уверенным голосом.

Прошло несколько минут. Из-за невыносимого напряжения Себастьян почти задыхался. Он знал, что увидит призрак брата Игнасио.

Но это оказался не он.

Какая-то прозрачная поначалу дымка возникла посреди стола.

Герцог Вильгельм чуть не вскрикнул.

Напряжение жгло Себастьяна.

Дымка уплотнялась. Очертания становились четче. Появилось немолодое женское лицо, обозначилась фигура. Видение двинулось к принцессе. Мертвая обвиняющим жестом простерла свой перст к живой. Все видели капающую с него кровь.

Принцесса взвизгнула.

Потом, опустив палец, привидение обернулось к Себастьяну. Он застыл.

— Что? — крикнул он. — Что?

Пламя, нестерпимое пламя взметнулось посреди стола и ослепило присутствующих.

Все закричали. Даже слуги у дверей переполошились.

— Свечей! — приказал герцог Вильгельм.

В гостиную вернулся яркий свет. Призрак исчез. Потрясенные гости не находили себе места, бесцельно блуждая по комнате, бессильно опустив руки, не в состоянии говорить.

— Смотрите! — воскликнул вдруг герцог Гольштейн-Готторпский, показывая что-то на столе, прямо перед тем местом, где сидела принцесса.

Красное пятно.

— Кровь, — сказал герцог Гольштейн-Тотторпский.

Принцесса потеряла сознание. Баронесса Вестерхоф бросилась к ней на помощь. Прибежал дворецкий с мокрой салфеткой и нюхательной солью.

— И посмотрите еще на это, — сказал Себастьян, показывая на середину стола.

Все склонились над этим местом. Серая краска растрескалась и почернела. Обгорела.

Герцог приказал подать вина и шнапса, чтобы приободрить своих гостей.

— Зачем она бросила мне вызов? — спросил Себастьян у растерянной баронессы.

— Это был не вызов, а проверка, — еле смогла выговорить она.

Баронесса оперлась о руку Себастьяна, впервые прикоснувшись к нему. В ее глазах стояли слезы.

— Но что это было за пламя? О… это пламя! — простонала она.

— Не знаю.

— Будущее… — пробормотала она, — будущее Святой Руси… О Боже!