21

ЦАРИЦА НА БАРЕЛЬЕФЕ

Слишком хорошо ей было знакомо это гробовое молчание, прерываемое шепотом и скрипом сандалий на усыпанных песком плитах, — она его прочувствовала после смерти своего отца. Затем матери. Сменхкары. Мекетатон. Пасара. Сетепенры. Тутанхамона. Нефернеферуры.

«За что это мне? Всегда мне?» — возмущенно думала она.

Войдя в комнату Ая, она была потрясена видом Мутнехмет.

В изголовье ложа виднелся ее одинокий силуэт, окутанный клубами дыма от благовоний, которые уже расползлись по комнате. Одетая во все белое, она стояла неподвижно, с цветком лотоса в руке. Шабака и Хранитель гардероба, как хранители Ка, стояли по другую сторону ложа.

Анкесенамон совсем упустила из виду, что супруга Хоремхеба была дочерью Ая. Но в этом дворце, где интересы династии стояли на первом месте, кровное родство уже мало что значило.

Мутнехмет думала об отце, которого она никогда не знала. Она повернула голову к царице, которая некогда была ее племянницей, прежде чем формально стала мачехой. Они встретились взглядами. У обоих глаза помутнели, но были сухими.

Впрочем, надо было оплакивать царя, но слезы не приходили. Анкесенамон не могла вспомнить ни одного волнующего события, связанного с покойным. В течение четырех лет правления их объединяла только власть.

Возможно, те же самые чувства испытывала Мутнехмет. Неужели он не брал ее на руки, когда она была ребенком? Неужели никогда не позволял ей прыгать у себя на коленях?

Но детство — это другая страна.

Мутнехмет положила цветок лотоса на грудь усопшему и удалилась, чтобы уступить место царице.

«Где она нашла лотос в это время года? — размышляла Анкесенамон. — Ах да, разумеется, в большом бассейне в здании дворца». Она остановилась перед теперь уже покойным царем, — одним из последних силуэтов на длинной фреске. Странно бледный, как будто освобожденный от всего земного, сам по себе ставший мумией. Сеферхор закрыл ему глаза.

Она рассматривала тело царя, которым должны были заняться бальзамировщики. Этот человек был ее дедушкой, затем врагом, потом царем и официальным супругом. Странной была их связь. В Анкесенамон поднялась новая волна возмущения. Он дошел до того, что сделал ее циничной, почитающей интересы династии превыше всего. Он навсегда сделал ее узницей дворца. Она теперь даже не могла сбежать, как Меритатон. Ее прижали к стене судьбы тутмосидов, сделав одним из персонажей барельефа.

Во время весьма символического брака с Тутанхамоном она была случайной царицей. Ай превратил ее в главную, вечную царицу. Он украл у нее молодость.

«Он из меня сделал живую мумию!» — прозвучало у нее в голове.

Почему она его не оттолкнула!

Она подняла взгляд и увидела полные ужаса глаза Шабаки. Смерть Ая открыла ему истинность его положения: бывший раб, он стал проклятой душой хозяина, а отныне будет преследоваться за преступления, которые совершил в своей жизни.

Теперь ей следовало приступить к ежедневной процедуре умывания, затем облачиться в траурные одежды, износившиеся из-за частого употребления.

Выходя из комнаты, чтобы предупредить распорядителя о том, что этим утром не следует приводить льва, она увидела Шабаку в обществе Нефернеруатон и Мутнехмет. Они все собрались в зале первого этажа, там же были и кормилицы. На их лицах она прочла тревогу. Даже карлик Меней сидел неподвижно с расширенными от страха глазами.

«Что же с нами будет теперь? — казалось, кричало их молчание. — Что нам теперь делать?» Она понимала, что они ждали ее, но ограничилась тем, что сказала:

— Нам всем потребуется мужество.

Она собиралась возвратиться в свои покои, когда появился Нахтмин и направился к ней:

— Твое величество, он велел тебе провозгласить волю царя: он считал, что управление делами царства должно быть возложено на меня.

Он не терял времени. Ни малейшего следа печали на лице. Она покачала головой. Ей это было знакомо: четырьмя годами раньше она пережила подобное после смерти Тутанхамона.

— Пригласи Усермона и глав ведомств, — обратилась она к нему. — Мы должны составить провозглашение. Будет действительно лучше, если ты незамедлительно возьмешь власть в свои руки.

— А ты созови Царский совет, — сказал он.

Она пожала плечами. Неужели он не знал, что больше не было Царского совета? Ай его упразднил. Он сконцентрировал всю власть в своих руках. В результате теперь имело законную силу только слово царицы. Ай хотел, чтобы его преемником стал сильный мужчина, но по иронии судьбы в Двух Землях властвовала женщина.

— Что это за передвижения войск к Стене Принцев, что так встревожило царя? — спросила Анкесенамон.

— Утром должны вернуться гонцы, которых я отправил на разведку. По всей видимости, это исходит от Хоремхеба, но я не улавливаю в этом смысла.

— Держи меня в курсе.

Часом позже она вошла в кабинет Ая, где собрались главы ведомств. Все были напуганы. Лицо царицы являло собой маску, скрывавшую ее чувства.

— Царь желал, чтобы его сменил царевич — командующий Нахтмин, — сказала она. — Я хочу знать, все ли вы согласны с этим.

Все ответили, что согласны.

— Таким образом, мы должны составить воззвание, в котором будет сообщено о смерти царя и о том, что регентство взял на себя полководец Нахтмин.

Главы ведомств и Первый советник Усермон немного расслабились: власть в стране оставалась в руках династии.

— Могу ли я со всем уважением напомнить ее величеству, что объявлять о наследовании трона нельзя, пока не истекут семьдесят дней официального траура? — вмешался Майя.

Последовало несколько секунд молчания. Лица глав ведомств стали по меньшей мере озадаченными, даже растерянными.

— Казначей Майя, — заговорила царица тоном, не терпящим возражений, — я знаю обычаи своей страны. Я говорила не о наследовании трона, а о регентстве. В связи с опасностями, которые подстерегают страну и о которых ты информирован лучше, чем я или кто-либо из присутствующих, необходимо, чтобы в стране был сохранен порядок. Так вот, именно командующий Нахтмин будет за это отвечать. Твое замечание бестактно.

Майя побледнел.

Анкесенамон повернулась к Нахтмину, увидела улыбку одобрения в его глазах, затем обратилась к Первому советнику Усермону:

— Первый советник, — сказала она тем же властным тоном, — царевич-регент, главнокомандующий Нахтмин, скоро попросит тебя поторопить казначея Майю с отъездом в Мемфис, где его ждут новые обязанности.

Она бросила на Майю грозный взгляд. У казначея задрожала челюсть. Он поднялся, чтобы покинуть собрание. Когда он уже был у двери, Нахтмин остановил его:

— Казначей, ты удалишься, когда я дам тебе на это разрешение. Потрудись занять свое место.

— Царица выразила мне недоверие, мне нет больше места среди вас, — заметил мертвенно-бледный Майя.

— Казначей, твои тесные связи с полководцем Хоремхебом известны всем, — заявил Нахтмин. — Царица лишь сделала из этого вывод. Показав свое двуличие, рассчитывая на нашу наивность, ты пожелал, чтобы в течение семидесяти дней отсутствовала власть. Такого не будет.

Майя не знал, что сказать.

Писец попросил соблюдать регламент собрания.

Нахтмин прикусил губу.

— Все уже сказано, — заявил он.

Он направился к двери, чуть ли не оттолкнув Майю, и крикнул:

— Четырех стражников сюда!

— Командующий! — вскричал Майя.

Но Нахтмин его больше не слушал. Когда прибыли стражники, он указал пальцем на казначея:

— Этого человека следует арестовать. Увезите его в тюрьму дворца, там он будет ждать приговора.

— Это подлая клевета! — кричал Майя.

— Это не клевета, Майя, — возразил Нахтмин, — всего лишь нелицеприятная правда.

Стражники увели казначея. Усермон, Маху и Пентью были потрясены. Только глава судебного ведомства Пертот сохранял спокойствие. Царица оставалась бесстрастной; она являла собой пример стойкости и не собиралась обвинять командующего в том, что он последовал ее примеру, даже если он действовал грубо.

— Теперь, — обратился Нахтмин к Маху, — я хочу, чтобы ты установил, кто те люди, что были посланцами между Майей и Хоремхебом, и обезвредил их. Нет ни малейшего сомнения в том, что Хоремхеб осведомлен обо всем, что происходит в столице.

— Они мне известны, — ответил начальник тайной охраны. — Твое величество, я займусь этим незамедлительно.

Первый советник Усермон продиктовал воззвание об отбытии на Запад царя Хеперхеперуре — это имя получил Ай при коронации. К документу в присутствии царицы была приложена царская печать. Затем Усермон вызвал начальника глашатаев и велел ему, чтобы воззвание было прочитано на площадях города и по всему царству.

Анкесенамон обрадовалась, что теперь наконец-то могла возвратиться в свои покои и немного отдохнуть, прежде чем идти принимать соболезнования. Однако в большом зале первого этажа к ней подошли Нефернеруатон и Шабака. Сестры обнялись.

«У нее хотя бы есть муж», — подумала Анкесенамон. Итшан, естественно, не мог официально быть ее мужем, по крайней мере не при теперешней ситуации. Она рассказала им о решениях, принятых на совещании. Разговор прервал Уадх Менех, который напомнил царице о необходимости выставить тело царя на всеобщее обозрение на три дня, до того как бальзамировщики займутся им.

— Сократи церемонию до двух дней, — приказала она.

Эти три дня могли стать критическими для царства; за эти дни Нахтмин должен был перекрыть дорогу к Фивам, чтобы противостоять проискам Хоремхеба. Не следовало надолго открывать во дворец доступ толпам знатных особ и придворным, как обычно это происходило после смерти правителей. Из большого нижнего зала уже доносился шум голосов первых посетителей.

— И прикажите спрятать все ценные вещи, которые остались в покоях царя.

Ей это было известно из собственного опыта; некоторые посетители не могли устоять от соблазна прихватить из царских комнат какие-нибудь ценности, которые можно было незаметно зажать в руке или спрятать на себе.

— Царевич Шабака это уже сделал, твое величество, — сказал Главный распорядитель церемоний.

Она кивнула. Он поклонился и стал спускаться по лестнице.

Верхушки обелисков уже освещало полуденное солнце, но никому не хотелось есть. Анкесенамон отдала распоряжение подать обед кормилицам. Что же касалось ее самой, то вполне достаточно было хлебца, чаши теплого молока и яблока.

Она вернулась в свои покои вместе с Мутнехмет, привела себя в порядок и покормила Хоренета тем, что приготовила Сати: кашей на молоке с яблоком и половинкой хлебца.

Предстояло долгое ожидание.

 

22

ПРОТИВОСТОЯНИЕ БОГОВ

Несмотря на суматоху, царящую в окрестностях дворца из-за непрерывно увеличивающегося потока посетителей, поскольку время для выражения дани уважения усопшему было сокращено до двух дней, весь город, казалось, был окутан плотной пеленой немой тоски.

На улицах не было привычного оживления. Немногие прохожие разговаривали шепотом. Грохот тележки, которого накануне никто и не заметил бы, сейчас представлялся почти непристойным. Даже лай собаки, казалось, требовал вмешательства стражников.

Анкесенамон не помнила, чтобы такое было после смерти ее отца в Ахетатоне, Сменхкары и Тутанхамона в Фивах. Может быть, тогда она не обратила на это внимания? Неужели царь Ай был настолько любим? Или животный инстинкт говорил людям о приближении бури? Но какой бури?

С десяти до двенадцати часов, сидя на высоко установленном троне в Зале судебных заседаний, окруженная стражниками с копьем у ноги, носителями опахал и придворными дамами, она принимала соболезнования придворных и представителей знати.

Нахтмин, у которого еще не было права сидеть рядом с царицей, стоял у подножия трона и принимал соболезнования в качестве названного сына почившего монарха. К Первому советнику Усермону, стоящему слева от него, подходили люди попроще.

Писец, сидевший на корточках позади трона, присутствовал только для того, чтобы описать исключительное событие.

Мутнехмет была не в состоянии выполнять свои обязанности, так как слишком много вынесла испытаний.

Соболезнующие переводили взгляды с командующего на царицу, и она догадывалась, о чем думали эти люди: он теперь был вдовцом, она — вдовой, она и Нахтмин одного возраста, почему бы им не пожениться. По городу, вероятно, уже поползли всякие слухи.

Такого поворота событий Ай, очевидно, не предусмотрел.

Потом царица поднялась в свои покои, совершенно разбитая.

Во время обеда Нефернеруатон заговорила о том, что ее сестра, Мутнехмет и придворные дамы смутно ощущали.

— Но что же все-таки происходит? Город онемел! — сказала она.

Никто не мог ей ответить. Вечером, перед ужином, чтобы разузнать о непонятных передвижениях войск, она повелела вызвать к себе Нахтмина; ей сообщили, что он в гарнизоне Фив и возвратится позже.

Тогда она вызвала Маху.

— Что уже известно?

Он ничего не мог толком объяснить.

— Ничего определенного, твое величество. Один из командиров Хоремхеба сказал нашему посланцу, что его разведка заметила бы передвижение войск хеттов на территории страны Амки. Я не вижу причины для беспокойства. Мы заключили с царем Суппилулюмасом договор о добрососедских отношениях. Даже если там происходит переброска войск, это не может представлять для нас угрозу. Я не понимаю смысла происходящего.

— Что же это может значить?

— Твое величество, я решительно не знаю.

— Следовательно, Хоремхеб планирует какие-то махинации.

— Я тоже склонен так думать, твое величество.

— Сообщил ли ты о твоих сомнениях главнокомандующему Нахтмину?

— Как оказалось, наши мнения сходятся. Он в настоящее время пребывает в казармах гарнизона Фив, чтобы при необходимости организовать отпор войскам Нижней Земли.

Анкесенамон задумалась, потом продолжила:

— Полагаешь ли ты, что у командующего Хоремхеба хватит наглости повести войска Нижней Земли против войск Верхней Земли, которые защищают Фивы?

— Мне это не ведомо, твое величество. Этот человек решил захватить власть, и нам это известно. Но я не сомневаюсь, что как военный он понимает: командиры Нижней Земли никогда не согласятся направлять своих людей против людей Верхней Земли, даже под нажимом.

— Но что тогда означает это мнимое передвижение войск вдоль Стены Принцев? Выманить защищающие Фивы войска?

Она удивилась своей способности думать как военный стратег. Без сомнения, Маху был тоже удивлен.

— Возможно, не войска, твое величество. Не войска.

Она от напряжения вытянула шею.

— Но тогда?..

— Царевича — командующего Нахтмина, твое величество. Если твое величество соизволит вступить в брак с царевичем, путь Хоремхеба к власти будет перекрыт окончательно.

Она подалась вперед. Таким образом, гипотеза приняла определенную форму.

— Царевич Нахтмин об этом знает?

Начальник тайной охраны отрицательно покачал головой. Она велела слуге вызвать Главного распорядителя церемоний. Когда тот явился, она ему приказала:

— Отправьте гонца к главнокомандующему Нахтмину в казармы гарнизона. Он должен незамедлительно прибыть во дворец.

Она повелела не подавать ужин до появления Нахтмина. Он прибыл через час, удивленный, с трудом скрывая свое недовольство.

— Царевич! — обратилась она к нему. — Только ты можешь противостоять планам Хоремхеба. Не позволь обмануть себя так называемой переброской хеттских войск у Стены Принцев. Это лишь повод вытащить тебя из Фив.

И тут его удивление перешло в изумление.

— Твое величество, проявленное тобой внимание для меня большая честь… Но…

— Царевич, больше всего Хоремхеб опасается только одного — нашего с тобой союза.

Он потерял дар речи.

— Царь этого не предусмотрел, — наконец выговорил он.

— Царя больше нет. Мы с тобой, ты и я — стражники царства. Ты не должен рисковать собой.

— Ты права, твое величество.

Смотритель блюд пришел сообщить, что ужин подан.

— Мы не можем поступить иначе — нам необходимо вступить в брак, царевич, — сказала она.

Он улыбается, видимо смущенный этой перспективой.

— Твое величество, возможно ли, чтобы у смертного возникло иное желание?

Она думала о том, что таким образом жертвует Итшаном. Но Начальник конюшен не был представителем власти. А ныне речь могла идти только о власти. Единственным человеком в Фивах, способным противостоять Хоремхебу, был Нахтмин.

Она поднялась и проследовала впереди него в столовую, где их ожидали Мутнехмет, Нефернеруатон и Шабака.

Стойкий запах пота, жареного лука, чеснока — привычная для казарм вонь стояла в длинном нижнем зале, полном сидевших на корточках солдат; здесь была столовая гарнизона Мемфиса. Плотный шум голосов эхом отражался от потолка. Солдаты вносили огромные чаны с бобами и нутом, перемешанными с кусочками отварного мяса и приправленными бараньим или свиным жиром. Другие разносили кувшины с пивом, весьма неплохим, даже по мнению постоянно всем недовольных ворчунов.

У присутствующих в зале явно было хорошее настроение. К солдатам царя уважительно относились в царстве Миср. Им предоставлялось жилье, положено было пропитание и жалованье. Никаких забот — все хлопоты командиры брали на себя, впрочем, получая за это достойное жалованье. Армейская служба состояла в том, чтобы во время военной кампании подвергаться ударам копий, кинжалов или сабель, так же как и стрелам врага, и конечно же, оказывать достойный прием пехотинцам, конникам и лучникам противника. Но войны теперь были редким событием, что, впрочем, вызывало недовольство у командиров. Вот уже девять лет не было настоящей войны с крупными трофеями, как это бывало когда-то: полные тележки добра, колонны пленников, которых продавали в рабство. «Да, красивое зрелище война!» — заявляли командиры. Мирное время неумолимо приводило к упадку в армии, и время правления Эхнатона это доказало: тот не любил войн, и в результате этого царство потеряло территории в Азии, а также уважение к себе и союзников, и врагов.

К счастью, армией отныне командовали настоящие мужчины. Солдаты могли заставить врага умыться собственной кровью, могли вывалять его внутренности в пыли, полоснуть точно по шее, отсечь ногу или руку. Командующий Хоремхеб был отличным воякой. Даже брат Эхнатона, малолетний царь Тутанхамон, который, впрочем, сам не был великим полководцем, пожаловал ему тройное золотое ожерелье в знак признания его исключительных заслуг. Тройное золотое ожерелье! На него можно купить десять самых процветающих скотоводческих хозяйств в Нижней Земле. Но — слава богу Пта! — Хоремхеб был лишен пристрастия к скотоводству.

В военной жизни не хватало лишь одного — возможности удовлетворить плотские желания. Если часть новобранцев имела шанс оказаться недалеко от своих домашних очагов, то остальные могли попасть домой только по разрешению командира один раз в месяц или вообще не побывать там ни разу.

Но своей энергии всегда можно было дать выплеснуться на занятиях борьбой или в тренировочных боях.

Командир Рамзес сел на корточки напротив своего начальника, недалеко от того угла, где разместились берберы, которые считались великими воинами и поэтому имели свою собственную кухню и кашеваров. Они ели только мясо, которое жарилось на открытом огне. Впрочем, Хоремхебу такая еда нравилась. Мясо, приготовленное на огне, сверху покрывалось хрустящей корочкой, а внутри было нежным. Оно было вкуснее, чем отварная свинина, пресная до тошноты. Но нельзя же жарить мясо для целого полка — тогда придется вырубить все деревья. Достаточно того, что солдатам готовили горячую пищу на торфяном костре.

Тридцати лет от роду, пяти футов ростом, с выпирающими мускулами и массивным лицом, человек-кремень, командир Рамзес был боевым товарищем командующего. Они вместе сражались в Амки, и там у них была возможность узнать друг другу цену. Мчась на колеснице, командир конников Рамзес сеял смерть на своем пути. Ему не было равных в умении проткнуть копьем пехотинца, отбросить его со своего пути, вытащить копье из трупа и заняться следующим противником. Однажды он пробил одним копьем двух человек сразу! Двух сразу! Тогда он с трудом вытащил свое копье.

— Что ты ответил посланцам? — спросил Хоремхеб, наливая вино в глиняную чашу.

— Что не вижу смысла в манипуляциях хеттов и что твои отряды патрулируют вдоль стены.

Солдат поставил перед ними большое блюдо с крупными кусками жареной баранины, затем блюдо с салатом-латук, вымытым колодезной водой согласно требованию военного лекаря, отвечающего за здоровье командиров. Хоремхеб схватил кусок мяса и впился в него зубами, но не передними, так как они у него шатались, в отличие от коренных зубов. Его челюсти двигались с таким ожесточением, будто полководец жевал ляжку главнокомандующего Нахтмина.

Поглощение пищи Рамзесом было не менее впечатляющим — он ел, как настоящий хищник.

— Их там, в Фивах, это беспокоит, — возобновил разговор Хоремхеб, выковыривая застрявшее в зубах мясо ногтем. — Это будоражит выскочку. Глупо думать, что я собираюсь бросить свои войска на Фивы. Есть, конечно, шанс, что нервы у него сдадут и он рискнет явиться сюда. И тогда…

Он выпучил глаза, и Рамзес хохотнул.

— Как долго ты намереваешься держать их в напряжении? — спросил командир.

— У меня достаточно времени. Согласно протоколу, царица не может сочетаться браком с выскочкой, пока не истекут семьдесят дней траура, не пройдут похороны.

— Майя тебя будет держать в курсе.

Лицо командующего омрачилось.

— Два дня назад выскочка приказал его арестовать. Надо будет найти другого информатора.

— Они арестовали Майю?

Хоремхеб сокрушенно покачал головой.

— Он поступил опрометчиво.

— Думаю, мы найдем в Фивах того, кто тебе подойдет, — сказал Рамзес.

Хоремхеб внимательно посмотрел на собеседника. Пока он не нашел достойной замены Хнумосу.

— Полагаешь, ты мог бы организовать слежку в Фивах, чтобы при этом сильно не отвлекаться от твоих постоянных обязанностей?

— Это не займет у меня много времени, — ответил Рамзес. — Дело не очень сложное.

— Во дворце мне очень бы хотелось иметь своего человека, — заявил Хоремхеб.

Он опустошил свою чашу, громко рыгнул, схватил лист салата и съел его с задумчивым видом.

Он вспомнил о том, что ему когда-то говорил Нефертеп. Пта был богом Мемфиса, а Амон — богом Фив. Стало быть, сейчас они противостоят друг другу. Он решил, что при случае нанесет ответный визит Нефертепу.

 

23

ЖЕНЩИНА ПРОТИВ КОЛОССА

Прощание с царем, который отбывал на Запад, происходило в большом зале цокольного этажа, который использовался для этих целей еще со времен Аменхотепа Третьего. Именно там четыре года назад Фивы прощались с Тутанхамоном. Сразу после этого царские останки перенесли в другой зал, расположенный с северной стороны дворца, и отдали во власть бальзамировщиков, и вовремя: от жары труп постепенно приобретал зеленый цвет. Вокруг вились мухи.

На этот раз на церемонии присутствовали главы всех ведомств, начальник гарнизона Фив, командующий Анумес, начальник стражи дворца, сорок один дворцовый служащий, смотритель царской Казны, начальник Службы рта, Первый помощник, хозяйка гарема, Начальник конюшен, секретари, писцы и члены царской семьи. С рассветом Усермон послал верховых гонцов в Ахмим известить Себатона, Сагора и других детей Ая, а также наместника царя Гуя. Они не успевали на церемонию прощания, так что должны были прибыть уже на похороны.

Анкесенамон стояла одна в первом ряду. За нею стояли Мутнехмет и Нахтмин, а дальше Нефернеруатон и Шабака. Главному распорядителю церемоний Уадху Менеху с трудом удалось расположить их по старшинству. От отчаяния он выстроил их согласно старому протоколу: царственная супруга, дети, родственники второго ранга. Шабака не должен был находиться впереди, но как супруг сестры царицы он занял место среди родственников второго ранга.

Хумос и пять жрецов, явившиеся вознести молитвы, сгрудились вокруг пышного ложа, которое было обтянуто пурпурной тканью, расшитой золотом.

В большом дворе раздались причитания плакальщиц. Жрец запел:

Фараон идет к тебе, Амон-Pa, владыка Карнака. Он говорит, что ты творишь добро, что ты избавляешь от всего плохого и пагубного…

Услышав, как кто-то всхлипнул, Анкесенамон обернулась и увидела, что у Шабаки от напряжения сведено судорогой лицо; он едва сдерживал рыдания.

…Он идет созерцать твою красоту. Он на борту твоей лодки Сакти для того, чтобы обойти подводные камни нижнего мира и подняться к тебе. Когда он отправится на Запад, и Маат и Анубис его очистят, они приведут его к тебе, чтобы он впитал твое великолепие и твою силу…

Молились в течение часа. Затем в зале судебных заседаний снова стали звучать соболезнования. Необычным было то, что Шабака также принимал соболезнования. Ничто не позволяло предположить, что он воспринимал происходящее с иронией. Он остался на ужин и казался растерянным.

Итшан во время трапезы ощутил беспокойство Анкесенамон. Когда ушли гости, он спросил:

— Могу ли я увидеть Хоренета?

Она была удивлена просьбой — обычно он навещал ребенка, не спрашивая позволения.

— Ну конечно же! — ответила она. — Почему ты у меня об этом спрашиваешь?

— Ты знаешь почему. Со смертью Ая все изменилось. Нет сильного мужчины, кроме Нахтмина, чтобы защитить трон. Все во дворце говорят о том, что по окончании траура ты выйдешь за него замуж. Было бы удивительно, если бы ты этого не сделала. Для этой ситуации такое решение самое благоразумное. Значит, ребенок принадлежит только тебе. Династии.

«Снова династия!» — подумала она. Неужели у нее отнимут последнее утешение, которое еще оставалось? Интересы династии перечеркивали ее собственное существование. Вот уже ребенок и его отец становятся всего лишь изображениями на барельефе, и они тоже.

У Итшана был живой ум. Теперь в его речах звучала то ли грусть, то ли горечь. Она положила руку ему на плечо.

— Я страдаю не меньше тебя. Давай навестим ребенка, — сказала она, снимая сандалии. Он сделал то же самое.

Он спал в своей колыбели. Сати, лежа в углу комнаты, около корзины с кобрами, притворилась, что не слышит, как они вошли, хотя слух у нее был тоньше, чем у мыши, и ее госпожа об этом знала. Что касается кормилицы, то та действительно спала — она очень шумно дышала. Анкесенамон не мешало присутствие Сати.

Итшан склонился над ребенком и погладил пальцем маленькую ручку, лежащую поверх простыни.

Они вышли из комнаты так же тихо, как и вошли туда, то и дело касаясь друг друга.

— Давай пойдем спать, — предложила она Итшану. — Если ты не можешь быть защитником трона, то, по крайней мере, будешь защитником моего сна.

Она страстно отдалась ему. Он щедро осыпал ее ласками. Она мимолетно подумала о Меритатон, затем заснула на плече у Итшана.

На следующий день Главный распорядитель церемоний сообщил о том, что солдаты смерти — как иначе их можно было назвать? — под командованием мастера-бальзамировщика Асехема прибыли во дворец.

Они явились со своими инструментами — кремневыми орудиями, скребками, крюками, а также взяли с собой подстилки, чаши, сумки с содой и пряностями, нитки для шитья и расположились в бывшем складе, одном из наиболее удаленных строений.

Обитателям первого этажа было трудно не думать о похоронных действах, которые проходили в цокольном помещении.

Единственным убежищем была терраса. На какое-то время Анкесенамон велела перенести туда свое ложе. Когда становилось прохладней, легкий бриз прогонял эти ужасные мысли и видения трупа, который солили, как морскую сельдь. Шабака был первым, кто присоединился к царице. На этот раз он вызвал у Анкесенамон жалость.

— Он только вывел меня на вершину жизни, как сам оттуда сошел, и теперь все рушится! — жаловался он.

— У тебя есть супруга, о которой ты не смел прежде мечтать, и здоровый ребенок.

— Это только усиливает мою печаль, — пробормотал он.

Так прошло десять дней. Нездоровое затишье, время от времени вызывающее приступы беспокойства, царило во дворце.

Во второй половине дня, в то время, когда Анкесенамон дремала, за дверью комнаты послышались приглушенные голоса. Она узнала голос Итшана и стремительно вскочила, чтобы открыть дверь. Это действительно был он, но она его едва узнала. Шабака маячил за ним, как черный призрак.

Выпучив глаза и раскрыв рот от страха, он не мог произнести ни единого звука. Она не удержалась и выругалась.

— Что?

— «Мудрость Гора», — начал говорить Итшан.

Корабль Первого советника.

— Нахтмин? — воскликнула она.

— «Мудрость Гора» затонул. Нахтмин был на борту.

Она распахнула дверь. Нефернеруатон как раз подошла и стала рядом с Шабакой.

— Когда?

— Приблизительно два часа тому назад.

Позади Итшана, Шабаки, Нефернеруатон сгрудились кормилицы. Скоро к ним присоединился Уадх Менех.

— Неужели он не мог спастись?

Было время паводка, она знала неистовую силу течений.

— Его нашли?

Итшан покачал головой; в это время года тело человека, утонувшего в Мемфисе, могло вынести возле Авариса. Значит, царевич Нахтмин, главнокомандующий, не мог быть даже погребен.

Ему было отказано в вечной жизни. Навсегда лишь немая тень.

— Но куда он направлялся? — спросила она.

— Я слышал, что он собирался посетить гарнизон на севере Фив, — ответил Итшан.

Она вернулась в комнату, поправила парик и снова вышла в коридор.

— Предупреди глав ведомств, — приказала она Уадху Менеху. — Мы собираемся в царском кабинете.

У них также еще продолжался послеобеденный отдых. Потребовался целый час на то, чтобы их собрать. Никто не знал о смерти Нахтмина, и поэтому все были недовольны тем, что их так срочно собирали.

Анкесенамон сообщила им новость. Казалось, это их убило.

Она вызвала писца.

— Первый советник, — сказала она Усермону, — продиктуй воззвание: ввиду смерти царевича Нахтмина, назначенного покойным царем регентом, царица становится регентшей.

Усермон, еще не придя в себя после сообщения о смерти царя, нерешительно повернулся к главам ведомств.

— Это наиболее разумное решение, — согласился Маху.

Преемник казначея Майи, Хапон, потерял дар речи. Мертвенно-бледный Пентью заявил, что согласен с мнением начальника тайной охраны. Глава судебного ведомства Пертот подтвердил законность решения. Тогда Усермон продиктовал воззвание.

— Вызовите командующего Анумеса, — приказала Анкесенамон.

Он был начальником гарнизона Фив, другом Нахтмина.

Его прибытия ожидали молча. Маху незаметно посматривал на царицу, будучи удивлен этим внезапным проявлением властности. Внезапно он вспомнил о другом кораблекрушении, малозначащим по сравнению с тем, что случилось с «Мудростью Гора», о крушении плавающего дома терпимости «Лотосы Мина», который был собственностью сеида Хоремхеба. Судно Первого советника не могло затонуть случайно — это был новый корабль, на который он поднимался много раз. Если бы нашли обломки судна, вероятно, обнаружили бы дыру, просверленную коловоротом. Нахтмин был обязан накануне своего визита сообщить о нем в северный гарнизон, а шпион Хоремхеба сделал свое дело.

Наконец прибыл Анумес, расстроенный, так как узнал об этой новости в пути. Нахтмин был его товарищем в юности и армейским другом; они вместе участвовали в двух кампаниях в стране Куш. Он хмуро, с безысходностью окинул взглядом глав ведомств и царицу. Он еще не успел заверить ее в своем полном подчинении ее власти, как она ему заявила;

— Я тебя назначаю главнокомандующим армии царства, ты теперь преемник царевича Нахтмина. На этом основании я тебя обязываю подавлять любой бунт и воспрепятствовать всякой угрозе трону.

Анумес подавил вздох и повторил заверения о своей преданности трону и царству в целом. Он знал, какова ситуация в Двух Землях, но почему-то заговорил о том, что Хоремхеб не затеет никакого бунта, так как дорожит единством армии. Он двинулся на Фивы, и его поступь была неудержимой и размеренной, как у одного из тех колоссов, что украшают входы в храмы. Анумес заявил, что надо начать с ним переговоры.

Когда он ушел, царица и главы ведомств обменялись мрачными взглядами.

— Твое величество, — наконец, сказал Маху, — оплот трона не Анумес, а ты.

Анкесенамон ничего не ответила. Она это уже поняла.

Одинокая женщина противостояла колоссу.

 

24

ПРЕЗРЕНИЕ

Новость о гибели Нахтмина распространилась в городе со скоростью нашествия мышей. В три часа пополудни уже не было ни одного человека, кто бы об этом не знал.

В последующие часы Фивы и дворец готовились к вторжению войск Хоремхеба, по крайней мере, к появлению его разведчиков. Но ничего не происходило. Ни малейшего намека на передвижение войск по дороге или на кораблях.

Атмосфера за ужином во дворце была зловещей. Единственно о чем поговорили, так это об удочерении царицей маленькой Нефериб, дочери Нефернеферуры и Нахтмина, которая осталась сиротой.

Заведение Несхатор пустовало.

И на следующий день войска не появились.

Обломки потерпевшего крушение корабля «Мудрость Гора», обнаруженные речной охраной, Маху изучил сам. В корпусе была большая дыра.

— Не мог ли это быть сучок дерева, который просто вывалился? — предположил кто-то при осмотре обломков корабля.

— Это невозможно, — возразил Маху.

Он восстановил картину покушения: дыра, вероятно, была временно закрыта, и эта затычка выскочила, когда пассажиры поднялись на борт судна.

Спустя два дня Анкесенамон вызвала Маху, чтобы узнать, насколько вероятно наступление войск Хоремхеба.

— Согласно сообщениям, которые я получил этим утром от гонцов, войска командующего Хоремхеба остаются в Мемфисе, твое величество. Между тем хозяйственные службы получили приказ о подготовке к перемещению трех тысяч человек в неопределенный день.

— Три тысячи человек? — удивилась Анкесенамон. — Стало быть, он готовится к военным действиям.

По прошествии восьми дней после смерти Нахтмина Маху пришел сообщить Анкесенамон о том, что командующий Хоремхеб прибыл на колеснице во главе отряда конников и что он отправился в казармы гарнизона Фив, где был принят главнокомандующим Анумесом. Его проезд по северным окрестностям столицы сопровождался радостными криками толпы. Но еще важнее было то, что появление Хоремхеба в казармах также было встречено здравицами солдат. Анумес организовал пир в честь Хоремхеба и его командиров, который длится до сего момента.

— Отряд кавалерии? Это не похоже на наступление войска, — заметила царица.

— Действительно, твое величество. Но я уже выражал сомнение относительно захватнических планов командующего Хоремхеба.

— И Анумес дал в его честь пир?

— Он не мог этого не сделать, твое величество: Хоремхеб — командующий армией Нижней Земли и герой, которого почитают все военные.

— Почему он пришел в Фивы?

— Он был приглашен советом командиров.

— Командирами Фив?! — воскликнула она.

Маху сокрушенно покачал головой.

— Они считают, что после смерти Нахтмина только Хоремхеб может быть главнокомандующим армии Двух Земель.

Это сообщение встревожило Анкесенамон. Она верила, как и все, что гарнизон Фив был предан Нахтмину и враждебно настроен по отношению к Хоремхебу. Но в среде военных было свое понимание преданности и чести, которое не соответствовало принятому во дворце.

Если он был в казармах, значит, вскоре появится в городе. Уже все во дворце, представители знати и тебаины только и говорили что о его прибытии. Никто не знал, зачем он явился, но предполагали, что Хоремхеб пришел взять в свои руки управление царством, если не корону.

Все-таки вторая половина дня прошла спокойно. Не было ни малейшего намека на то, что Хоремхеб намерен явиться в город. Неужели он решил начать осаду дворца ночью? Стражники были приведены в состояние боевой готовности. Ночью ничего не произошло.

На следующий день, около полудня, Маху сообщил царице, что Хоремхеб и его люди провели ночь в казарме, затем командующие Анумес и Хоремхеб отправились в Карнак, чтобы там принести жертву Амону-Ра, покровителю армий царства. Они долго беседовали с верховным жрецом Хумосом.

В это время бальзамировщики продолжали свою работу. Внутренние органы усопшего царя были изъяты и помещены в чашу из алебастра. Были заказаны саркофаги. Приступили к делу золотых и серебряных дел мастера. В месте Маат готовили гробницу для царя.

Мутнехмет была на грани нервного срыва: само присутствие во дворце делало ее заложницей бывшего мужа. Вызвали Сеферхора, чтобы он дал ей успокаивающей микстуры. Шабака, казалось, был парализован — настолько его охватила тревога. Он поделился своими предчувствиями с супругой, Нефернеруатон.

— Чего вы опасаетесь? — раздраженно спросила Анкесенамон. — Он же не собирается вас убить!

— Разве ты не понимаешь, что означает отсутствие у него интереса к дворцу? — заговорила Мутнехмет. — Он считает, что ты для него ничего не значишь! Он приезжает в казарму гарнизона на колеснице, его тепло встречают, и он ведет себя так, как будто дворца не существует! Он нами пренебрегает!

Анкесенамон согласилась с тем, что в ее словах есть доля правды, но, тем не менее, она не переживала по этому поводу, как муха под чашей.

Итак, прошла еще неделя, и Хоремхеб направил наконец командира Рамзеса к Первому советнику Усермону. Тот, удивленный, принял его, оказав почести, соответствующие его рангу. В действительности командиру высокого ранга разрешалось просить аудиенции у Первого советника, тем более что Рамзес представился как посланник командующего армией Нижней Земли.

— Мой начальник, командующий Хоремхеб, — начал Рамзес, — просил сообщить тебе, что он расположится в этот вечер во дворце, в помещении, которое раньше занимал покойный командующий Нахтмин, причем останется там на весь срок своего пребывания в Фивах.

Усермон был ошеломлен. Неужели Хоремхеб действительно намеревался расположиться во дворце? Волк вознамерился устроиться в хлеве? Такая наглость свидетельствовала о том, что могли оправдаться самые худшие опасения тех, кто был близок к царской семье. Но Первый советник оказался в затруднительном положении: на самом деле, это помещение было отдельно стоящим строением, которым распоряжались военные. Принимая во внимание то, что Анумес получил звание главнокомандующего, он имел право устраивать там всех, кого сочтет нужным. Разве что после отстранения Анумеса Усермон мог пойти против его желания.

— Но этими помещениями распоряжается главнокомандующий Анумес, — возразил он.

— Главнокомандующий Анумес уступает их командующему Хоремхебу, — заявил Рамзес, насмешливо глядя на Первого советника. — Я здесь только потому, что командующий Хоремхеб решил оказать тебе любезность, предупредив об этом.

Это означало, что Анумес был заодно с Хоремхебом. Главнокомандующий отвечал за то, чтобы в стране был порядок, и обязан был подавлять любые попытки бунта. Но до сих пор не наблюдалось никаких признаков бунта. Но позиция Анумеса все же была шаткой: будучи главнокомандующим, он также являлся и главой военного ведомства. Что касается предупредительности Хоремхеба, то его действия скорее перевернули все с ног на голову. Дворец и главы ведомств были поставлены перед уже свершившимся фактом.

— И что дальше? — спросил Усермон.

— Я не понимаю твоего вопроса, Первый советник.

— Что намеревается делать командующий после этого?

— Об этом надо спросить у него, Первый советник, — ответил командир Рамзес, вставая. — Желаю тебе приятного вечера.

Он направился к двери и в сопровождении четырех младших командиров, выполняющих функции охранников, прошел через Большой зал. Пятеро мужчин энергично спустились по лестнице, шлепая сандалиями и бряцая саблями. Вскоре торопливо вышел Усермон, но направился в другую сторону — к царице.

Вначале она слушала его недоверчиво.

— Но это совершенно невозможно! — воскликнула она. — Неужели Хоремхеб собирается устроиться во дворце? Но как ты мог допустить это?

— Твое величество, что я мог сделать? Царь Ай передал это помещение главнокомандующему. Теперь только Анумес им распоряжается.

Она сделала сотню шагов, задыхаясь от гнева.

— Ты отдаешь себе отчет! — кричала она. — Хоремхеб — во дворце!

Ее крики встревожили Нефернеруатон. Узнав, что произошло, она с трудом подавила крик ужаса. Прибежав вслед за нею, Мутнехмет оставалась на удивление бесстрастной; без сомнения, это был результат действия микстуры Сеферхора.

— Но это помещение не является частью дворца, — настаивал Усермон.

— Как это оно не является его частью? — снова закричала Анкесенамон. — Оно прилегает к дворцу!

Вскоре прибыл Шабака, и Нефернеруатон ввела его в курс дела. Он вытаращил от ужаса глаза.

— Вызови главнокомандующего Анумеса! — приказала Анкесенамон.

Усермон не ответил; он опустил глаза и, выждав момент, сказал:

— Я настоятельно прошу твое величество успокоиться. Я не верю в полезность пробы сил. Это нас ослабит. Уже очевидно, что Анумес примкнул к Хоремхебу. У нас нет ни малейшего шанса противостоять размещению Хоремхеба в помещениях, которые принадлежат военным.

Спокойствие Усермона привело в оцепенение царицу. Установилась тягостная тишина.

— Предупреди глав ведомств, — сказала она.

Весь вечер было слышно, как по плитам двора перетаскивают мебель, которую Хоремхеб привез с собой.

В эту ночь во дворце мало кто спал.

Впрочем, обитателям царского дворца стоило поберечь силы для того, что их ожидало на следующий день.

 

25

БОЖЕСТВЕННЫЙ ПРИНЦИП И ВОЕННОЕ МОГУЩЕСТВО

Хранительнице румян пришлось потрудиться, чтобы придать свежесть лицу царицы. Надо было сделать маску из огурца, затем другую — из белка. Круги под глазами были искусно скрыты сурьмой. Наконец царственное лицо посвежело. С помощью румян было завершено сокрытие результатов недовольства и бессонницы.

В десять часов Усермон попросил царицу об аудиенции.

— Твое величество, — начал он, — главнокомандующий Анумес просит провести совещание в царском кабинете.

— Чего еще хочет этот предатель?

— Мне сие не ведомо, твое величество. Он уточнил, что будет говорить только перед твоим величеством и всеми главами ведомств.

— Тогда собери их.

— Я это сделаю с твоего разрешения, твое величество. Как только они соберутся, твоему величеству сообщит об этом посланец.

Она подозревала, что в действительности на тот момент все уже собрались, ибо приблизительно через двадцать минут посланец пришел сообщить о том, что ожидают только ее величество.

В сопровождении носителей опахал и секретаря она покинула свои покои. При ее появлении в царском кабинете все главы ведомств поклонились, высказали царице полагающиеся в этом случае пожелания и заявили о своей преданности. Она села и окинула взглядом собравшихся, задержав взор на Анумесе. За исключением последнего, у всех были слегка помятые вытянувшиеся лица; без сомнения, все они спали не намного больше, чем царица. Вероятно, причина была важной, если они собрались так быстро. Усермон открыл заседание.

— С позволения ее величества мы выслушаем главнокомандующего, который просил об этом собрании.

— Мое дело простое, — сказал Анумес. — С согласия ее величества я прошу назначить вместо меня преемника.

Это было сказано бесстрастно, лицо Анумеса выражало смирение.

— Главнокомандующий назначен ее величеством с одобрения глав ведомств, — заметил Усермон.

— Поэтому я уточнил: с согласия ее величества, — ответил Анумес покладисто.

— И кто бы им мог стать? — спросила Анкесенамон.

— Командующий Хоремхеб.

В течение нескольких секунд никто не произнес ни слова. Просьба была оскорбительна. Но Анумес явно не собирался спровоцировать скандал.

— Ты предоставил ему помещение главнокомандующего Нахтмина и теперь хочешь отдать ему свою должность, — сказал Усермон.

— Я делаю это не потому, что так хочу. Меня заботит единство армии, — пояснил Анумес. — Вчера на совете командиров мне сообщили о том, что после смерти главнокомандующего Нахтмина его место должен занять наиболее мужественный из военных, командующий Хоремхеб. Как бы уважительно они ко мне ни относились, в чем меня заверили, они все же считают, что мое назначение на этот пост не более чем хитрость, придуманная, чтобы не отдать эту должность Хоремхебу.

— Наверняка эти командиры прибыли из Мемфиса, — заключил Усермон.

— Нет, Первый советник, это командиры фиванского гарнизона. Те самые, которые пригласили сюда командующего Хоремхеба. Ее величество возложила на меня ответственность за армию царства Миср с тем, чтобы обеспечить в стране спокойствие. Я надеюсь выполнить мою задачу при условии, что царская власть откажется от попыток разделить армию.

— Почему ты говоришь о разделении? — спросила царица.

— Твое величество, то, что командиры просят о назначении начальника столь высокого уровня — это уже исключительное событие. Командиры фиванского гарнизона столь же благосклонны к Хоремхебу, как и командиры Мемфиса. Никто не может игнорировать их мнение. Если они будут разочарованы, то, полагаю, разделение армии произойдет незамедлительно. И более того, я опасаюсь, что тогда моя власть будет оспорена. Это вряд ли будет способствовать единству армии.

Это не была речь мятежника. Анумес говорил спокойно, несомненно, он очень устал, но его аргументы звучали убедительно. Тем не менее такое назначение открывало Хоремхебу путь к абсолютной власти.

— Неужели никого из командиров не удивила гибель командующего Нахтмина? — спросил Маху.

— Насколько мне известно, никого, — ответил Анумес.

— И тебя?

— Почему я должен был удивиться?

— Я лично осматривал обломки корабля. В днище была дыра, которую явно кто-то пробил.

— Начальник охраны, — сказал Анумес после размышления, — я не подвергаю сомнению то, о чем ты говоришь, но тебе хорошо известно, что этот факт не может быть использован против Хоремхеба. Это вызвало бы только скандал и подозрение, что этим его враги пытаются опорочить командующего. Главнокомандующий Нахтмин был моим другом, самым дорогим моему сердцу. И то, что ты мне говоришь, подобно игле, пронзающей его. Но тот же Нахтмин не допустил бы разглашения всего того, о чем ты мне поведал.

«Как и в других подобных случаях», — подумала Анкесенамон. Больше всего страдали те, кто выступал в роли обличителя.

Она посмотрела на Усермона. Тот казался поглощенным своими размышлениями.

— Я думаю, — заключил Усермон, — что в интересах династии благосклонно отнестись к предложению главнокомандующего Анумеса.

«Опять династия, — подумала Анкесенамон. — Стало быть, в интересах династии мне следует впустить во дворец человека, который собирается ее уничтожить. Неужели действительно в интересах династии? Или, скорее, в интересах страны?»

Усермон, который, впрочем, многое перенял от Ая, горел желанием выпутаться из создавшегося весьма опасного положения. С минуты на минуту во дворец могли ворваться военные, отныне преданные Хоремхебу, уничтожить глав ведомств и даже царицу и навязать свою волю стране. Если они этого еще не сделали, так только потому, что опасались реакции жрецов. Ибо проклятие, которое могло быть наложено на них в этом случае, привело бы к тому, что возмущенный народ жестоко расправился бы с ними. Все-таки этот трус не решился на такой риск.

— Что думает начальник охраны Маху? — спросила царица.

— Я думаю, наш долг — избежать конфликта, который может угрожать стабильности царства, на укрепление которого великая династия потратила столько сил.

Анкесенамон уловила нюанс: Маху имел в виду, что династия служила интересам страны. Тогда династия, по крайней мере, заслуживала определенных привилегий.

— Наши союзники и наши враги, — продолжил Маху, — достаточно быстро узнают о ситуации в Двух Землях. Я опасаюсь, что, если мы откажемся уступить пожеланию главнокомандующего Анумеса, они воспользуются этим, чтобы напасть на нас.

— Что думает глава судебного ведомства?

Сдержанный сорокалетний мужчина с гладким и задумчивым лицом, Пертот, медленно наклонил голову, как если бы именно такой угол наклона черепа был наиболее благоприятным для появления светлой мысли. Затем он поднял ее.

— Я просто хотел бы отметить, что сложившееся положение, на мой взгляд, не соответствует нашим традициям: военная власть, как мне кажется, навязывает решение божественной власти, которая воплощена здесь в ее величестве. Божественная власть — простите меня за то, что напоминаю об этом, — вдохновитель принципов правосудия, в то время как военная власть обязана придерживаться их и быть гарантом их исполнения.

Он сделал паузу, посмотрел на собравшихся и отстраненно улыбнулся.

— Принимая во внимание сложившиеся обстоятельства, возможно, это уже слишком — спрашивать об этом, главнокомандующий? — он повернулся к Анумесу. — Пожелает ли командующий Хоремхеб после назначения подтвердить свою беспрекословную верность ее величеству?

Воцарилось молчание, смутившее всех. Главы ведомств растерянно переглянулись. Пертот им напомнил о самых священных принципах царской власти: именно военные должны выполнять приказы царя или царицы, а не наоборот. Охваченные тревогой, но в то же время стремясь любой ценой предотвратить опасность, исходящую от Хоремхеба, они были готовы уступить.

— Я хочу надеяться, — быстро сказал смущенный Анумес, — что командующий Хоремхеб не видит причин поступить иначе.

Маху покачал головой.

— Стало быть, клятва верности будет произнесена перед всеми нами? — грозно спросил он.

«Но чего может стоить клятва такого человека?» — подумал он. Анкесенамон начинала понимать: Хоремхеб уже проник во дворец и вскоре получит доступ в царский кабинет.

Писец переписал указ об отставке главнокомандующего армии Анумеса и назначении на эту должность командующего Хоремхеба.

Вечером от неистовых здравиц дрожали стены зданий гарнизона. На следующий день постоянные поставщики хозяйственной службы гарнизона узнали эту новость. Она незамедлительно распространилась за пределы Фив. Никто не умеет так быстро распространять новости, как зеленщики.

В тот вечер клиенты, пришедшие развлечься в «Милый дом», наткнулись на закрытую дверь. И в следующий вечер. И еще, и еще. Заведение открылось через неделю, под уже известной вывеской «Лотосы Мина». Почувствовав, что ветер поменялся в пользу властителя Мемфиса, бывший хозяин заведения Птапеседж, чья барка при загадочных обстоятельствах затонула, примчался в Фивы, чтобы взять реванш над своей соперницей. Найдя помещение пустым, он его захватил, не теряя времени.

Почуяв опасность и устав ощущать на себе судороги дворца, госпожа Несхатор отбыла в неизвестном направлении вместе с бесхвостой макакой, которая досталась ей от Шабаки. Некоторые клиенты пытались разузнать, куда она уехала, но напрасно: никто об этом ничего не знал, даже ее бывшие танцовщицы.

Она добралась на лодке до Авариса и оттуда, уже на торговом судне, отправилась в северную часть страны. Несколькими неделями позже одна недавно прибывшая в эти края госпожа открыла в Библосе, что на хеттской земле, дом танцев под названием «Улыбка Астарты». Богиня ей действительно улыбалась.

Очевидно, это была госпожа Несхатор.

Было похоже, что нетерпеливый Хоремхеб уже приступил к исполнению новых обязанностей. Каждое утро после того, как Хоремхеб въехал в помещение, принадлежавшее военным, Начальник конюшен Итшан видел, как конюх командующего приходит в восстановленные конюшни за лошадьми своего господина и командира Рамзеса и ведет их к хозяевам, которые отправлялись затем в гарнизон. Хоремхеб не изменил своих привычек даже после своего необычного назначения главнокомандующим армии.

Вновь этот человек относился к властителям страны, как к слугам.

Задетые такой бесцеремонностью, главы ведомств все же воздержались от того, чтобы противоречить ему. Хорошо знавшая своего бывшего супруга, Мутнехмет была права: Хоремхеб вел себя так, как если бы его назначение было всего лишь вопросом времени и простой формальностью. Вскоре он уведомил глав ведомств о том, что отныне они подчиняются ему. Он не был главой военного ведомства, но командовал всеми остальными.

Минуло тридцать дней с тех пор, как бальзамировщикам были переданы останки Ая. Приближенных царицы волновало то, что произойдет через четыре декады, когда бальзамирование будет завершено и саркофаги будут готовы. Все задавались вопросом, кто тогда возглавит траурную процессию, иными словами, кто публично объявит себя духовным наследником монарха? И буквально все, начиная с Усермона, размышляли над тем, не собирается ли Хоремхеб водить всех за нос до этого момента, чтобы тогда нанести сокрушительный удар.

Вряд ли раньше мог представиться ему случай. Через неделю после своей отставки командующий Анумес сообщил Усермону о том, что Хоремхеб пожелал, чтобы его наконец ввели в должность главнокомандующего. Первый советник предупредил царицу, и она повелела созвать глав ведомств.

Словно парализованные, обитатели дворца смотрели, как командующий в сопровождении двух командиров, одним из которых был Рамзес, проходил через парадную дверь дворца, после чего распорядитель церемоний побежал предупредить Уадха Менеха, и тот, встретив посетителя, пошел перед ним к парадной лестнице, ведущей к царскому кабинету. Главный распорядитель церемоний сообщил ее величеству и собравшимся в кабинете главам ведомств, что командующий Хоремхеб ожидает приема.

Усермон напомнил Анумесу: Хоремхеб может быть облечен властью, только если соблюдет все требуемые церемонии. Он должен опуститься на колени перед царицей, выразить ей свою безграничную преданность и не подниматься до тех пор, пока она не разрешит это сделать.

Вошел улыбающийся Хоремхеб, окинул взглядом место действия, направился к царице и, действительно, опустился перед нею на колени, затем произнес стандартные фразы о своей верности и по приглашению царицы поднялся. Его место было между Маху и Пертотом.

Он спокойно занял свое место, тогда как остальные были напряжены. Анкесенамон внимательно смотрела на него: ее все в нем отталкивало. Крестьянское телосложение, широкое плутоватое лицо, большие волосатые руки, массивные ноги, наглая уверенная ухмылка — он был воплощением грубой силы, противоположностью аристократической утонченности, которой она дышала с детских лет. Он принадлежал к другому миру.

Именно он заставлял сжечь живьем Итшана и утопить Нахтмина.

— Командующий, — сказал ему Усермон, — ее величество дает свое согласие на то, чтобы ты был назначен главнокомандующим армии и главой военного ведомства. Тебе разрешено принимать участие в заседаниях глав ведомств. Пожелание ее величества, которое для всех нас закон, заключается в том, чтобы ты сохранял верность трону, как того требует традиция.

— Я знаю эту традицию, и она мне кажется необходимой, — отозвался командующий.

Он снова стал на колени перед царицей.

— Клянусь Амоном служить трону с совершенной преданностью и защищать его всеми силами своей души и тела.

Всех это смутило. Значит, об этом военном у них сложилось превратное мнение? А он, как оказывается, человек достойный. Анкесенамон попросила его подняться. Он вновь сел на свое место и продолжил:

— Считаю за честь и счастлив сообщить ее величеству и главам ведомств о мерах, которые собираюсь предпринять, чтобы поднять на новый уровень возглавляемые мною армии. Армия Двух Земель является гарантом единства страны и расширения ее границ. Никто из здесь присутствующих, как я предполагаю, не желает больше видеть нашу страну униженной тем, что некоторые наши провинции вырваны у нас врагами и союзниками.

Это было открытое осуждение той политики, которой придерживались правители со времен Эхнатона и которая так и не была изменена последующими правителями. Анкесенамон понимала, что правомерность этой политики снова ставили под сомнение.

— Действительно, никто этого не желает, — парировала она. — Ты это обсудишь с Первым советником и казначеем.

Хоремхеб нагло посмотрел на нее, приняв затем простодушный вид.

— Коль уж мы заговорили о казначее, твое величество, — продолжил он насмешливым тоном. — Не кажется ли тебе странным то, что Майя находится в тюрьме по обвинению в дружеских отношениях с главнокомандующим?

Удар был жестоким.

То, на что указывал Хоремхеб, действительно было за пределами здравого смысла. Достаточно было начать процесс по делу Майи, и судей осмеяли бы. Теперь, когда Хоремхеб стал главой ведомства, трудно было обвинить его в бунте. Он мог бы ответить: «Если вы меня считаете предателем, почему тогда назначили на должность? Потому что испугались?»

Лицо Усермона стало цвета проваренного лука-порея. У Маху был вид помятого салата-латук. Пентью прикусил губу: он одобрил арест Майи, и, разумеется, тот его за это не поблагодарит. Только Пертот сохранял спокойствие.

— Командующий, — сказал он, — ты не можешь не знать, что многие люди в Фивах подозревали тебя в том, что ты готовишься к осаде города. Похоже, они были плохо информированы, и настоящее собрание это доказывает. Но все же это допускал главнокомандующий Нахтмин, который попросил об аресте Майи. Мы все рады тому, что подозрения относительно тебя оказались необоснованными. И я считаю, что, действительно, заточение казначея Майи теперь неправомерно. Я собираюсь обратиться к ее величеству с предложением освободить его без проведения судебного процесса.

Анкесенамон оценила умение Пертота огибать острые углы, соблюдая внешние приличия. Она заявила:

— Я оставляю решение за Первым советником.

Усермон выглядел не лучшим образом.

— Я думаю, что довод главы судебного ведомства благоразумен. Я собираюсь отдать приказ об освобождении казначея Майи.

Хоремхеб наблюдал за ними словно перекупщик, который рассматривает корову, желая ее перепродать.

Анкесенамон испытала чувство отвращения к себе. Та же Исис не захотела бы подвергнуться такому позору.

Командующий Хоремхеб одержал победу по всем пунктам.

Главам ведомств пришлось проглотить недовольство: месть Майи оказалась приправленной перцем.

 

26

ОСКОЛКИ СТЕКЛА, РАЗБРОСАННЫЕ ДИКОЙ СВИНЬЕЙ ВОЗЛЕ ЛАП ЛЬВА

Этот нелепый обычай соблюдался строго, как закон. Труп старика, который весит столько же, как и половина маленького мешка бобов или две вязанки лука, или три куропатки, короче говоря, человеческую оболочку, пропитанную содой и набитую дорогостоящими пряностями, следовало по традиции поместить в три, вставленные один в другой, еще более дорогостоящих саркофага, которые, в свою очередь, вставляли в четвертый саркофаг из розового гранита. Затем в окружении невероятно роскошной обстановки, при участии целого войска жрецов, в сопровождении армейских отрядов и представителей знати, эти пустые объекты, внутри которых находился пустой труп, доставляли к месту захоронения царей — место Маат — и устанавливали в разукрашенную гробницу. Стоимость захоронения была такой, что можно было бы в течение целого года кормить приблизительно миллион жителей Долины.

Также огромное богатство превращается в клубы дыма при сожжении благовоний во время чтения наизусть писаний, позволяющих царю Аю слиться с вечностью после осуществления всевозможных договоренностей с богами Тотом и Анубисом и грозной богиней Маат.

Всю свою жизнь каждый крестьянин Долины тяжко трудился только ради того, чтобы хотя бы приблизиться к этой безумной роскоши — вечности. По достижении возраста пятнадцати лет жителей страны усердно готовили к их последнему путешествию — на Запад, куда каждый вечер, все больше и больше старея, направлялся Ра, чтобы снова и снова возрождать рассвет. Как только появлялась возможность скопить какие-то средства, люди покупали участок, где для них строили гробницу, затем ее украшали с большей роскошью, нежели свое земное жилище. Жилище Вечности стоило многих жертв.

Что же касается Ая, то его имя, увековеченное на фресках гробницы, на барельефах храма, который был построен перед ней, бесчисленные скульптурные изображения его божественной личности в период пребывания на земле могли сохраняться миллион лет.

От поселений на юге до тех, что расположены в Дельте, там, где теряется главное русло Великой Реки, растекаясь по нескольким рукавам, безостановочно обсуждали один и тот же вопрос: кто пойдет во главе траурной процессии? Царица или Хоремхеб?

С неистребимой верой в земную гармонию подданные ее величества, царицы Анкесенамон, надеялись, что она возглавит церемонию вместе с храбрым героем Хоремхебом. Союз с представительницей династии воплощенных богов позволил бы воину узаконить свою власть и этим укрепить свое могущество. Прекрасная царица, хранительница царских традиций, расцвела бы возле прославленного защитника трона.

Нефертеп, верховный жрец Пта в Мемфисе, на это надеялся.

Хумос, верховный жрец Амона в Фивах, тоже на это надеялся.

Наконец, Панезий, верховный жрец бога Атона во всеми забытом городе Ахетатон, нынче согнутый преклонным возрастом, на это также надеялся.

И что уж говорить о верховных жрецах других культов — Сехмет, Хатор, Туерис, Тота, Монту Геба, Бес, Нефтис, Гармакис, Мина?..

Кто возглавит траурную процессию?

В течение десяти дней обитатели дворца и больше всех представители знати гадали об этом. Уадх Менех — Главный распорядитель церемоний — заламывал в отчаянии руки.

Расспрашивать об этом главную участницу действа было бы оскорблением.

В связи с этим Хоремхеб попросил царицу об аудиенции.

Она его принимала на террасе, с лежащим у ног львом.

Ничто ничего не могло изменить: она была царской крови и дважды царица. И этот убийца, настоящий мужлан, не заставит ее изменить свою линию поведения и отказаться от традиций династии.

Он прибыл со своей свитой, и Анкесенамон показалось знакомым лицо мужчины, который следовал за ним как тень, этого Рамзеса. «От них, должно быть, от обоих разит луком», — подумала она.

Хоремхеб поклонился и снова заговорил о своей бесконечной преданности короне.

Слуги придвинули кресло.

В соседних комнатах, затаив дыхание, прислушивались Мутнехмет, Нефернеруатон, Шабака, Сати и кормилицы, жующие сухие абрикосы и семя люпина, вымоченное в воде для того, чтобы из него вышла горечь.

Он сел. Она увидела пальцы его мужицких ног.

— Твое величество, — начал он, — твоя мудрость объемлет небо и землю.

Кто-то научил его этой фразе. Любопытно, кто?

— Небо и земля, — продолжил он, — созданы для того, чтобы воссоединиться.

«У него, определенно, был хороший наставник», — подумала она.

Слуга принес кувшин с гранатовым соком и наполнил два кубка.

Царица не произнесла ни слова. Серебрилась нестерпимая лазурь Долины, и по небу в поисках жертвы беспокойно летали ястребы.

— Останься Нахтмин жив, — говорил он дальше, — разве смог бы он стать настоящим защитником трона?

«Ты сделал серьезную ошибку, упомянув имя Нахтмина, командующий, — подумала она. — Во-первых, он был иным по своей сути, нежели ты, во-вторых, ты его убил. Ты украл у него вечность, вот твое главное преступление, непростительное. Когда ты умрешь, я хочу надеяться, что Маат и Анубис отдадут тебя на растерзание демонам, которые суетятся вокруг Апопа в вонючих клоаках хаоса».

Она отпила сок граната, растения, которое по прошествии многих столетий будет запрещено священниками тех народов, которые проживают по другую сторону Моря, ибо гранат станет знаком богини ада.

Она снова ничего не сказала.

— Соединение наших судеб, — заговорил он вновь, — усилило бы великолепие твоей династии.

Она представила этого бесчестного солдафона проникающим в нее и наполняющим ее тело своими мутными соками, издающим в сиянии ночи стоны от предпринимаемых усилий. Запах! Именем Амона и Хатор, от этого зверя в человечьем обличье воняет чесноком! Она скорее предпочтет совокупляться со львом, лежащим в ее ногах!

Он спросил ее взглядом. С таким же успехом он мог ждать реакции на каменном лице Исис в храме Карнака. Презрение в углах ее губ лишь подчеркивало ее неприязнь.

Внезапно Хоремхеб подскочил и бросил свой кубок об пол. Осколки стекла полетели на льва, и тот зарычал. От гранатового сока почернели плиты на террасе.

Главнокомандующий выскочил с террасы так, словно пронесся ураган. Царица не проронила ни слова.

Анкесенамон погладила льва и позвала слугу, чтобы тот вытер пол и собрал осколки стекла, пока хищник не поранил свои изящные лапы.

Прибежала Мутнехмет и увидела, что слуги подметают осколки после инцидента. Анкесенамон подняла на нее беспечный взгляд.

— Ты выйдешь за этого человека замуж? — спросила Мутнехмет.

Ответ был очевиден.

— Я — не жертвенный зверь.

Пришла, вытянув шею от напряжения, Нефернеруатон, которая прислушивалась к звукам во дворце, как крот к шагам охотника возле норы.

— Что случилось?

— Приходил Хоремхеб просить меня сочетаться с ним браком.

Нефернеруатон затаила дыхание.

— Нет, — сказала сестра с улыбкой сострадания, — я не приняла его предложение. Царица Мисра не сочетается браком с дикой свиньей.

Три женщины пребывали на террасе в безмолвии, терзаясь от противоречивых, но возвращающих гармонию душе чувств. Мутнехмет размышляла над тем, что царица назвала дикой свиньей человека, с которым она, дочь Ая, некогда согласилась сочетаться браком, и который ее затем отверг. Нефернеруатон думала о том, как бы эта дикая свинья не явилась к ней с теми же намерениями, — ведь она была царевной. В таком случае Шабака был бы, разумеется, отправлен в ад с помощью кинжала или яда. Наконец, Анкесенамон думала о том, какую же военную хитрость применит эта дикая свинья для того, чтобы завоевать трон, который она решительно не желала ему уступать.

Даже думала о том, чтобы призвать его и воткнуть кинжал в живот. Разве она не царица? Никто не смог бы ее осудить.

Одна только мысль о физической близости с этим человеком вызвала зуд. У нее зачесалось бедро, затем живот, затем голова, и, больше не в силах терпеть это, она отправилась в свои покои, сняла всю одежду, позвала служанку и попросила ту проверить, нет ли в одежде блох. Служанка позвала еще одну, и обе стали все тщательно рассматривать. Впрочем, они проделывали это каждое утро, прежде чем передать одежду царицы Хранительнице гардероба.

В это время Анкесенамон нервно ходила по комнате — она сделала сто шагов.

— Ни одного паразита, твое величество, — сообщила наконец одна из служанок.

Тогда Анкесенамон решила натереться настоем росного ладана.

Право же, одна только мысль об этом мужике сразу же вызывала у нее желание почесаться.

 

27

ПОРАЖЕНИЕ ЦАРИЦЫ

Деревянный засов, на который была закрыта дверь тюремной камеры, пронзительно заскрипел и тяжело ударился о наличник. Трое мужчин, сидевших внутри на корточках, подняли глаза: вор, пытавшийся стащить драгоценности у одинокой вдовы и застигнутый врасплох ее сыном, внезапно возвратившимся домой, торговец, который уклонялся от уплаты налогов, и казначей.

— Заключенный казначей Майя! — крикнул главный тюремный смотритель, пришедший с двумя стражниками. — Выходи. Ты свободен.

Майя вытаращил глаза, встал и вышел наружу — как хищник из своей клетки. Ему не была известна причина освобождения. Уж не было ли это подвохом?

— Приказ главы ведомства Пертота, — ограничился начальник тюремщиков таким объяснением.

По прошествии четырнадцати дней тюремного заточения его платье было грязным, а парик несвежим. Майя отправился к себе домой, чтобы выкупаться и освободиться от обычных для тюрьмы запахов — вони людских экскрементов и пота, крысиной мочи, гнилой соломы. С восторженными криками и слезами на глазах его встретила супруга, как, впрочем, и остальные домочадцы. Он все еще не знал, какому чуду он обязан своим помилованием.

— Хоремхеб — во дворце, — объяснила ему жена.

Стал ли он царем? Нет, она об этом ничего не знала. Чуть позже пришел командир Рамзес, чтобы ввести его в курс дел.

— Я отправился разыскивать тебя в тюрьме, а тебя там уже нет, — сказал офицер с улыбкой. — Да будут благоприятны твои дни на воле!

— Что случилось?

— Отныне Хоремхеб — главнокомандующий армией царства. Он добился твоего освобождения.

— Главнокомандующий?

— Как только ты будешь готов, мы отправимся к нему с визитом. Я привел для тебя лошадь.

Встреча после разлуки была шумной: главнокомандующий и казначей не удержались от радостных возгласов, затем они обнялись и стали похлопывать друг друга по плечам. Рамзес и еще несколько командиров наблюдали за этой сценой с радостным видом. На полдень Хоремхеб заказал банкет: отныне в его распоряжении были царские кухни.

— Но… а остальные? — спросил Майя, когда они устроились перед подносом, уставленным блюдами с угощениями.

— Кажется, они уловили сложившуюся ситуацию: они ничего собой не представляют. Постепенно мы их заменим.

— Как?

Хоремхеб одним махом проглотил кусок рыбы в чесночной заливке, затем повернулся к сотрапезнику:

— Майя, все решает власть, и она — в моих руках. Разумеется, они станут создавать мне разные препятствия. Тем лучше: быстрее поймут, что уже не могут изменить положение, как мухи не могут препятствовать движению лошади.

Казначей тщательно обдумал услышанное, затем спросил:

— И царица?

— Она воображает себя царицей!

И главнокомандующий разразился громким смехом.

— Надо, чтобы ты с ней сочетался браком…

— В настоящий момент у нее нет такого намерения, но все закончится тем, что она приползет к моим ногам. Иначе…

— Иначе? — переспросил Майя встревоженно.

— Иначе я поднимусь на трон один.

Это заявление ошеломило казначея. Поднимется на трон один? Не заключив брачных уз с хранительницей царственных традиций? Это невиданно! Он об этом ничего не сказал, но его беспокойство было очевидным.

— Я буду придерживаться традиций, — сказал главнокомандующий, — но при условии, что эти традиции полезны.

Никогда еще Майя не слышал, чтобы высказывались так определенно и так просто, или упрощенно. Он знал Хоремхеба уже не один год, и их отношения, походившие на дружбу, крепко их связали. Содружество, возникшее в судорогах конца правления Тутанхамона и в начале правления Ая, продолжалось. Они оба были не согласны с теми режимами правления, когда личные амбиции поглощали львиную долю основных ресурсов в ущерб престижу и единству страны.

— Со времен Эхнатона, — заявил Хоремхеб, — дворец живет в мире интриг и вымыслов, в то время как внешние враги выжидают удобного случая, чтобы напасть на нас и захватить наши территории. В стране то же самое. Видя упадок династии, знать из провинции стала мечтать о том, как бы от нее избавиться.

И оба мужчины снова были единодушны. Попытка властителя провинции, небезызвестного Апихетепа захватить Фивы доказывала, насколько монархию разрывали распри.

И в этом их мнения совпадали: сделка Ая с Апихетепом подтверждала духовную продажность режима.

Но никогда Майя не мог представить, что Хоремхеб бросит вызов правителям, причем будет действовать настолько хладнокровно. Он так пристально смотрел на него, что главнокомандующий расхохотался.

— Что ты на меня уставился, как заяц на шакала?

— Я восхищен твоей отвагой.

Хоремхеб покачал головой.

— Помни, что завтра мы будем присутствовать на заседании глав ведомств.

Прибытие Майи вместе с Хоремхебом в царский кабинет произвело эффект появления призрака во время пира. Всем, разумеется, было известно, что он освобожден по решению Пертота, принятому на последнем заседании. Но думали, что, довольный помилованием, он, по крайней мере некоторое время, будет вести себя тихо.

Он уважительно опустился на колени у ног царицы, сохраняя бесстрастное выражение лица. Она взглянула на него, потрясенная. Обвинила его в дерзости, неслыханном оскорблении. И — вот он, явился! И более того, она в первый раз после неудачного предложения Хоремхеба безбоязненно встретилась с ним.

— Майя, — сказала она резко, наклонившись к нему, — ты помилован, но не восстановлен в своей должности. Ты больше не являешься казначеем. Что ты здесь делаешь?

Преемник Майи, Хапон, позеленел. Усермон стал белым как мел. Маху покраснел.

— Твое величество, — заговорил Майя, не поднимаясь с колен, — разве помилование не является доказательством моей невиновности? Против меня никакого дела не было возбуждено. Какую я совершил ошибку, чтобы стать виновным в глазах твоей высшей мудрости?

Она оказалась в ловушке. Снова.

— Первый советник, спроси мнение главы судебного ведомства.

Усермон повиновался.

— Если я не ошибаюсь, — произнес Пертот слащаво, — казначей был обвинен в связях с командующим Хоремхебом, нынешним главнокомандующим; необоснованность подозрения является очевидной, так как главнокомандующий находится среди нас. Итак, если главнокомандующий виновен, в этом случае за ним не могут сохраняться его обязанности, и казначея тогда следует снова отправить в тюрьму, если же он таковым не является, то в этом случае отставка казначея Майи не имеет основания, и он должен быть восстановлен в своей должности.

Он поочередно посмотрел на собравшихся.

Царица пронзила его взглядом.

Хоремхеб сощурился.

— Стало быть, Хапон больше не является казначеем? — спросил Усермон, чтобы хоть что-то сказать.

— Знания моего уважаемого коллеги Хапона, несомненно, пригодятся на другом посту.

— Поднимись, казначей, — сказала царица Майе, раздраженная его насмешливым взглядом.

Для всех было очевидно: отныне Хоремхеб будет командовать и армией, и финансами. Майя занял свое место и остановил одновременно угрожающий и иронический взгляд на том, кто заставил его арестовывать, — на Маху. Этот последний больше не мог оставаться в кабинете. Он встал.

— Твое величество, так как я теперь оказываюсь осужденным, то прошу тебя принять мою отставку.

— Сядь, Маху. Если ты хочешь отказаться от должности, назови своего преемника Первому советнику.

— Люди, которых я подобрал, твое величество, больше не могут быть полезными нынешней власти.

Наглая и циничная фраза, означающая, что царица больше не обладала властью. «Еще один, испытывающий отвращение, — подумала она. — Сначала Тхуту, а теперь Маху. Они служили трем царям и в результате остались в дураках. Вне сомнения, Маху уже дошел до такого состояния, что скоро начнет выращивать огурцы и салат-латук».

Сцепив руки под брюхом, Хоремхеб наблюдал за этой сценой, не говоря ни слова.

— Я могу предложить преемника Маху. Думаю, что военная охрана работает не хуже, чем гражданская.

«Их уже трое», — подумала Анкесенамон.

— И кого ты предлагаешь? — спросил Усермон.

— Командира Рамзеса.

— Само собой разумеется, что, в случае назначения, командир Рамзес должен будет подчиняться Первому советнику, а не главнокомандующему, и в этой должности он не сможет заниматься делами армии.

— Само собой разумеется, Первый советник, — согласился Хоремхеб. — Но дело от этого выиграет, это точно.

Пустые фразы, все были уверены в обратном.

— Ее величество разрешит мне удалиться? — спросил Маху.

— Разрешаю.

— Ее величество разрешит мне вызвать сейчас сюда командира Рамзеса? — спросил Хоремхеб.

— Разрешаю.

Рамзес не заставил себя долго ждать и чуть ли не столкнулся со своим предшественником.

Того же типа, что и его хозяин, но, пожалуй, более породистый. Возможно, у него не было тех же амбиций. Он опустился на колени перед царицей. Она посмотрела на гладкие блестящие плечи и уловила смутный отблеск желания в глазах командира. Затем велела ему подняться; он остался стоять возле трона. Она ощутила исходивший от военного запах пота и сморщила нос. Пентью и Пертот внимательно наблюдали за Рамзесом.

Хоремхеб объяснил, что предложил его кандидатуру в качестве преемника покинувшего свой пост начальника охраны.

— Чем ты занимаешься в качестве начальника военной охраны? — спросил Усермон.

— Вот уже два года я собираю свидетельства о нарушениях установленных правил в казармах, лагерях и за их пределами. Дисциплина солдат ее величества должна быть безупречной.

«Интересно, себя самого он судит по тем же меркам? — подумала Анкесенамон. — Участвовал ли он в покушении на жизнь Нахтмина?»

Усермон заметил, что он теперь не сможет выполнять эти задачи, поскольку должен полностью посвятить себя работе в гражданской охране, в том числе речной.

— Я подчиняюсь приказам ее величества, — ответил он.

В конечном счете эти армейские оказались не такими уж страшными людьми, как все предполагали.

— Садись, начальник охраны Рамзес, — сказал ему Усермон, указывая на место Маху.

Командир быстро сел и улыбнулся Пентью, который был справа от него, и Пертоту, сидевшему слева. Писец составил акт о назначении Рамзеса начальником охраны, и к документу была приложена царская печать.

Все оказали ей полагающиеся знаки уважения, и царица покинула царский кабинет, в котором теперь оставалось лишь несколько глав ведомств, назначенных Аем. Она уже не сомневалась в том, что скоро не останется ни одного из них. Но если Хоремхеб думал, что она беспомощна, он ошибался; вскоре она ему это докажет.

 

28

«МАРГИ»

Беседуя с Рамзесом и еще одним командиром, Хоремхеб шел по двору, чтобы попасть в помещение, где он обосновался. Внезапно он столкнулся с Шабакой, возвращавшимся из конюшни. Оба мужчины остановились и пристально посмотрели друг на друга.

Хоремхеб один или два раза видел нубийца стоящим позади Ая, но информаторы подробно рассказали ему о той роли, которую Шабака играл при его враге, и тех интригах, которые числились на его счету, как в случае с «Лотосами Мина». Ему также было известно, что Шабака сочетался браком с Нефернеруатон и был провозглашен царевичем.

Он смерил Шабаку взглядом с головы до ног и бросил ему высокомерным тоном:

— Царевич Шабака, если не ошибаюсь?

Тот с трудом справился со страхом, вдруг охватившим его, заставил себя улыбнуться и сделал три шага в сторону Хоремхеба.

— Досточтимый главнокомандующий, какая удача! Позволь поздравить тебя с назначением на новую очень видную должность.

Согласно правилам, принятым при дворе, Хоремхеб был обязан сделать три шага к собеседнику, но он этого не сделал.

— Благодарю тебя, — ответил он, оставаясь на месте.

Затем пошел дальше.

Возвращаясь во дворец, Шабака обернулся и увидел, что командиры рассматривают его.

Он быстро вошел в покои, которые занимали они с Нефернеруатон. Ее обеспокоило его раздражение.

— Если я умру, — сказал он, не отдышавшись, — то лишь потому, что именно с тобой Хоремхеб захочет сочетаться браком, чтобы подобраться к трону. Стало быть, я скоро умру.

Она вскрикнула:

— Что ты такое говоришь?

— То, что слышала. Я только что столкнулся с Хоремхебом. По его отношению ко мне я все понял. Только одного того, что я служил царю Аю, достаточно, чтобы меня поторопить в ад, тем более что я — твой супруг.

Она запричитала:

— Раз царица ему отказала, он теперь будет думать только обо мне.

На какое-то время их охватило оцепенение.

— Шабака, — сказала она, — я никогда не выйду замуж за Хоремхеба.

— Я умру, и для меня это уже не будет иметь значения. И это произойдет скоро.

Она схватила его за плечи и встряхнула.

— Перестань так говорить!

Но она слишком хорошо понимала, что даже преувеличенное из-за страха беспокойство ее супруга было обоснованным. Она села и снова запричитала:

— Но что мы можем сделать? Я пойду к сестре…

— Твоя сестра ничем нам не поможет. Она беззащитна перед Хоремхебом.

— Неужели мы обречены?

— Нет, — ответил он, — послушай меня.

Даже не открывая глаз, Анкесенамон догадалась, что кто-то вошел в ее комнату. С бьющимся сердцем, напряженно прислушиваясь, она ждала, что будет дальше. Пришли убить ее, пока она спит?

Она открыла глаза, выпрямилась и увидела Сати, которая прислонилась к дверному косяку. По выражению лица бывшей кормилицы, так же как и по ее внезапному появлению, она поняла, что произошло чрезвычайное событие.

— Сати! Что случилось?

Через щели в ставнях пробивался рассвет. Льняные шторы покачивались от легкого бриза.

Сати сделала шаг к ней.

— В эту ночь я услышала шум в коридоре. Приглушенные голоса. Когда я встала, чтобы узнать, что происходит, никого уже не было. Я не могла снова заснуть. И отправилась в покои твоей сестры. Вначале я вошла в комнату кормилицы. Та крепко спала. Колыбелька Аменхотепа была пустой.

Анкесенамон вскрикнула.

— После этого я подошла к двери спальни твоей сестры и Шабаки. Прислушалась. Тишина. Я открыла дверь. На ложе никого.

Я огляделась — многие вещи исчезли. На сундуке лежало вот это.

Она протянула Анкесенамон сложенный лист папируса, на котором было написано:

«Только для царицы Анкесенамон».

Она развернула папирус.

Меритатон была права. Шабака в опасности. Аменхотеп и я будем также в опасности. Я храню тебя в моем сердце.

Анкесенамон лишилась дара речи.

— Она уехала, — вымолвила она.

Сати покачала головой.

— Она правильно сделала.

— Но куда? И оставила меня одну! Одну! — вскричала Анкесенамон.

Сати приложила палец к губам.

— Никому не надо об этом говорить. Дай им время отъехать как можно дальше.

Анкесенамон растерянно посмотрела на кормилицу. Сати была права. Надо было дать беглецам время скрыться.

— Но как мы это утаим?

— Ты скажешь, что они отправились на прогулку на «Славе Амона». По прошествии нескольких дней ты притворишься удивленной из-за того, что корабль до сих пор не вернулся. Сейчас я принесу тебе молока.

Анкесенамон проделала сто шагов по комнате. Одна! Отныне она осталась одна! Узница дворца. Она снова взяла записку сестры: «Меритатон была права».

Шабака чувствовал угрозу своей жизни. И если бы сестра стала вдовой, Хоремхеб попытался бы с нею сочетаться браком, так как она была царевной. «Аменхотеп и я будем также в опасности».

Возвратилась Сати, неся чашу с молоком и блюдо с хлебцами и фигами.

— Поешь, — сказала она. — Тебе надо набраться сил. И ни слова своей тете.

— Почему?

— Чем меньше она будет знать, тем будет для нее лучше. И не забывай, что Мутнехмет все же связана с Хоремхебом. Радуйся, что этой ночью ты была одна.

Стало быть, Итшана она не должна посвящать в тайну.

— Сожги это послание, — посоветовала Сати.

Анкесенамон протянула ей лист и смотрела, как пламя лампы съедает прощальные слова сестры, и от прошлого остаются лишь пепел и дым.

Она пила молоко маленькими глотками и размышляла над случившимся. Вдруг она словно опомнилась и пошла в комнату Нефернеруатон. Все ценные вещи исчезли, а также большая часть одежды. Беглецы должны были подготовиться к своему побегу, им на это потребовалось, по крайней мере, два дня.

Кормилица продолжала спать — очевидно, они дали ей снадобье. В десять часов раздался крик. Она прибежала взволнованная в комнату царицы:

— Твое величество! Твое величество! Ребенка нет! Царевна…

Как раз вошла Мутнехмет. Она тоже была взволнована. Анкесенамон смерила взглядом кормилицу:

— Ты что, забыла? Моя сестра вместе с супругом и ребенком уехала в Мемфис, у царевича Шабаки там дела. Они возвратятся через несколько дней.

У нее в голове внезапно созрел план: она превратит бегство своей сестры в подводный камень для Хоремхеба.

Кормилица смотрела на нее, оторопев.

— В Мемфис? Без меня?

Царица принялась смеяться.

— Она тебя не предупредила? Она взяла другую кормилицу в поездку. Успокойся и запомни на будущее: поменьше надо спать.

Кормилица ушла, пристыженная и сбитая с толку. В этот момент Анкесенамон вспомнила, что Шабака убирал драгоценности из комнаты покойного Ая. Разумеется, он их тоже захватил с собой.

«Тем лучше, — подумала она. — Это не достанется Хоремхебу!»

Внезапно она вспомнила: через двенадцать дней должны состояться похороны Ая. Хоремхеб и Рамзес, не говоря уже о придворных, заметят отсутствие Нефернеруатон и Шабаки. Она решила дать беглецам хотя бы четыре или пять дней, чтобы те могли добраться до того места, которое выбрали. Только после этого она станет проявлять беспокойство.

— Но что они собираются делать в Мемфисе? — спросила Мутнехмет.

— Не знаю, насколько я понимаю, у Шабаки там дела, связанные с долговыми обязательствами.

Она считала, что он намерен отправиться в страну Куш, и обрадовалась тому, что отвела все подозрения, указав северное направление. Навестит ли беглец наместника Гую? Тот был другом Ая. Но будучи очень осторожным, Шабака усомнится даже в нем.

Бесчисленное количество торговцев пересекали границу в обоих направлениях. Этот был черным, как и таможенники, которые высовывались, будто крысы, в окошки, проделанные в высоких зубчатых стенах, защищавших границу. Он дал монету. Они его пропустили вместе с двумя мулами, на одном из которых сидело самое очаровательное создание, какое они когда-либо видели, с ребенком на руках; она называла мужчину Марги, то есть «лекарь». Без сомнения, торговец из Фив спускался по реке, чтобы покупать золото, терпентинное и эбеновое дерево, слоновую кость и экзотических птиц.

Добравшись на корабле до первого водопада, он купил мулов. Он возвращался в страну своего детства с четко определенной целью: обосноваться на берегу моря, за пределами тех территорий, которые контролировала армия Хоремхеба. Супруга с ним в этом согласилась. Теперь они излечатся от смертоносного блеска дворцовых великолепий.

Две Земли, живущие по указке Хоремхеба, стали совсем иной страной.

Смелая душа должна принять то, что в жизни есть свои сезоны, правда, все они именуются «Прошлое».

 

29

ВРЕМЕННАЯ ВЕЧНОСТЬ

Когда до похорон оставалось девять дней, Анкесенамон вызвала Уадха Менеха.

— Моя сестра принцесса Нефернеруатон уехала в Мемфис вместе с супругом неделю назад и почему-то задерживается. Пусть направят посланца в Мемфис, во дворец, где она находится. Необходимо поторопить ее с возвращением. Нам еще кое-что надо обсудить.

Пришедший в смятение Главный распорядитель церемоний выкатил глаза.

— В Мемфис? Как она туда добралась, твое величество?

— Но… без сомнения, на «Славе Амона».

— Прости меня, твое величество, но «Слава Амона» стоит у набережной с начала паводка. Я расспрошу начальника хозяйственной службы, но, насколько мне известно, никто не заказывал поездку в Мемфис.

Анкесенамон нахмурила брови и продемонстрировала все признаки беспокойства, какие только пришли ей в голову.

— Что это означает? — пробормотала она. — Расспроси всех, кто может что-нибудь знать, и возвращайся ко мне с отчетом.

Минутой позже Уадх Менех, на этот раз чрезвычайно взволнованный, возвратился вместе с начальником хозяйственной службы.

— Твое величество, — сказал тот, — «Слава Амона» пришвартован у набережной, ни царевна Нефернеруатон, ни царевич Шабака не отдавали указаний о подготовке судна для поездки в Мемфис. Когда царевна уехала?

— Вот уже восемь дней прошло с тех пор.

Она проделала свои сто шагов, как будто охваченная волнением.

— Очень странно, — сказала она Уадху Менеху. — Попроси начальника охраны Рамзеса прийти ко мне.

Прошел час, прежде чем Рамзес появился у входа в царские покои.

— Начальник охраны, — обратилась она к нему, — прошло восемь дней с тех пор, как царевна Нефернеруатон и ее супруг царевич Шабака известили меня о том, что отправляются в Мемфис, где у царевича были дела. Я полагала, что они воспользовались царским кораблем, но только что узнала, что корабль стоит у набережной. Начальник хозяйственной службы мне, к тому же, сообщил, что не получал приказа готовить судно к отплытию. Все это очень странно. Моя сестра, ее супруг и их ребенок исчезли. Я тебя попрошу как можно быстрее узнать, где они находятся.

Рамзес казался потрясенным. Само исчезновение царевны уже было неординарным событием, но исчезновение супружеской пары вместе с ребенком за несколько дней до похорон царя — это была катастрофа. Он опасался, что это дело рук кого-нибудь из безрассудных приверженцев Хоремхеба.

— Хорошо, твое величество.

Несколькими минутами позже он докладывал об этом деле Хоремхебу. Главнокомандующий был озадачен.

— Можно ли опасаться, что кто-то из наших людей пошел на преступление без нашего ведома, как это сделал когда-то Хнумос? — спросил Рамзес.

— Но именно тебе надлежит ответить на этот вопрос. Однако я не думаю, что среди наших людей найдется такой безумец.

— Я тоже так считаю.

— Двор заявит о покушении на жизнь сына Нефернеруатон, Аменхотепа, — озабоченно сказал Рамзес.

— Мнение двора мало что значит. Но все же постарайся пролить на это дело свет.

Буквально на следующий день в Фивах распространился слух об исчезновении второй царственной пары, а самое главное, второго возможного наследника трона. Также высказывались предположения об убийстве царевны, ее супруга и их ребенка.

До похорон Хоремхеб оставался мрачным. Среди других причин было и то, что таинственное исчезновение Шабаки лишало его возможности устроить показательную месть, которую он готовил для нубийца.

Двор гудел от слухов. Похоронная церемония имела множество нюансов, и это лишь подливало масло в огонь. Впервые во главе траурной процессии шли только женщины — дочь и внучка покойного. В царской семье не осталось ни одного мужчины, так как Себатон и Сагор не были наречены царевичами. В Большом зале дворца присутствовали почти все главы ведомств и высокопоставленные лица.

За исключением одного единственного человека — Хоремхеба.

Был ли он лишен милости царицы? Но в таком случае что там делали преданные ему люди, Рамзес и Майя? Его имя было внесено в протокол, он должен был шествовать вместе с главами ведомств. Почему он отсутствовал?

Хумос поднял руку. Молитвы очищения и обращения к Амону-Ра были произнесены. Дымились благовония. Царица склонилась над первым саркофагом, пока его не закрыли, созерцая золотую маску, представляющую улыбающегося молодого царя, каким его, без сомнения, никто не помнил, и положила на грудь покойного, туда, где лежали скипетр и боевой цеп, гирлянду из роз и незабудок. Мутнехмет возложила венок из лотосов.

Ввиду ожидаемой вечности крышку первого саркофага запечатали гвоздями. Он был вставлен во второй саркофаг, второй — в третий, затем все саркофаги поместили в деревянный гроб. Тройную укладку установили на тот же паланкин, обтянутый сукном, расшитым золотом, который уже не однажды использовался для похорон. Все это подняли на плечи десять мужчин и понесли к выходу головой вперед, как предписывал протокол.

Именно тогда царица, Мутнехмет и ее братья, Себатон и Сагор, стали демонстрировать, насколько они горюют — они пытались не дать унести саркофаг. Им полагалось кричать: «Не уходи!» Но душа Анкесенамон была далеко, и ее губы едва шевелились, когда она положила руки на саркофаг. Мутнехмет казалась настолько потерянной, что можно было опасаться, как бы она не сошла с ума. Несколько громче звучали просьбы ее молодых братьев.

Впрочем, плакальщицы оглушительно вопили, и больше ничего не было слышно.

Процессия пересекла большой двор и добралась до парадной двери со статуями Амона по обе стороны.

Если бы кто-нибудь поднял глаза, то увидел бы Хоремхеба, наблюдающего за процессией с одной из террас.

Анкесенамон и Мутнехмет взобрались каждая на свой паланкин, вслед за ними потянулась вереница паланкинов других участников процессии, — наместника Гуи, Себатона, Сагора и их жен, Усермона, глав ведомств, затем везли тележки с царским имуществом. Как обычно, нелегко дался проезд по улицам, между выстроившимися с обеих сторон рядами зрителей, которые следили за каждым жестом участников процессии.

На протяжении всего шествия к месту Маат Анкесенамон размышляла о причине отсутствия Хоремхеба. Что предвещала такая дерзость и пренебрежение священной церемонией, самой важной в жизни человека, тем паче царя, — его переезда в жилище для вечной жизни? Это вызывало у нее тревогу. Или, возможно, Хоремхеб решил пренебречь участием в церемонии, которую возглавлял не он?

Процессия остановилась перед новым храмом, все выстроились согласно ритуалу: во главе жрецы, за ними члены семьи покойного, затем высокопоставленные лица. С земли поднимался тонкий позолоченный слой пыли, делая все вокруг нереальным.

«Возможно, все эти люди также умерли, — думала Анкесенамон. — Возможно, эти обряды выполняются уже в загробной жизни. Возможно, я умерла…»

Сквозь мерцающую пыль она перехватила чей-то взгляд: это был взгляд Итшана, озабоченный, тоскливый. Протокол запрещал ему находиться рядом с нею. Мимолетно она подала ему знак, слегка наклонив голову.

— Чей это храм? — прошептала она, обращаясь к Мутнехмет.

Усталость от поездки и выпавшие на ее долю испытания последних дней притупили ее слух и зрение. Ее походка стала жесткой и механической. Дойдя до храма, она стала напоминать сомнамбулу. А до обрядов завершения церемонии было так далеко! Она охотно прилегла бы прямо здесь, на пол.

— Это храм моего отца, — ответила Мутнехмет.

Ай давно уже подготовил свой переход в другое царство. Он заставил построить храм недалеко от своей гробницы. В часовне, где предстояло проводить обряд Открытия рта, возвышались четыре статуи, у которых были его лица. Саркофаг поместили у подножия статуи Амона, сверкающего новой позолотой, и жрецы приступили к обряду Очищения четырьмя чашами.

Очищенный, очищенный Амон-Ра, господин Карнака, Амон-Ра, Камутеф, хозяин своего великого места. Я тебе бросаю глаз Хоруса, чтобы пришел его запах к тебе…

Крики плакальщиц отдавались эхом в горах.

Анкесенамон пошатнулась. Сати, которая следила за нею, стоя позади, незаметно поддержала ее за талию.

И вот наступил момент, когда жрец установил конец небольшой лопатки на рот маски, украшающей гроб.

Дай ему теперь слово, Амон-Pa, дай слово своему сыну Аю, чтобы он распространял твою власть у твоих ног на протяжении миллионов лет…

Наконец свершилось: безбоязненно встретив заклятых врагов, поджидавших ее в хаосе, блуждающая душа царя Ая воссоединилась с его прахом. В загробной жизни теперь могла возобновиться его земная деятельность. Ему необходимо было подкрепиться. Два жреца поставили у подножия саркофага блюдо с мясом, блюдо с луком-пореем в масле, блюдо с хлебцами, фрукты, кубок, кувшин вина.

По знаку жреца, совершающего обряд, плакальщицы запели гортанно и громче, чем прежде.

Он говорил, говорит и будет говорить! Могущество Амона бесконечно! Царь говорит. Царь ест и будет есть!

Слуги из дворца развернули циновки на земле и поставили сверху низкие столы для поминальной трапезы, возглавляемой Хумосом, царицей и дочерью покойного.

Сати наклонилась к царице и прошептала ей на ухо:

— Поешь немного.

Она сгрызла хлебец, поела фруктов и выпила вина с налетом пыли. Мутнехмет съела не больше царицы.

Затем все встали, слуги убрали блюда и скатали циновки. Оставалось отнести саркофаг в гробницу.

Хумос и жрецы устремили свой взор на царицу.

— Шевелись! — прошептала ей Мутнехмет властным тоном.

Анкесенамон вспомнила, чего от нее ожидали: она опустилась на колени у подножия саркофага и произнесла священную фразу:

Не оставляй меня, не оставляй меня, мое сердце в этом гробу.

Она не могла подняться, наместник Гуя поспешил ей помочь. Подбежала Сати и придворные дамы, чтобы отвести ее на место. Затем снова подняли громадный гроб на паланкин, и процессия возобновила свое медленное передвижение по пустыне. К счастью, теперь уже было не далеко.

Подходя к гробнице, Анкесенамон и Мутнехмет пришли в изумление: ее помещения были столь просторными, словно это был дворец для загробной жизни. Семь комнат были соединены коридорами, в которых свободно разместилась похоронная процессия. Ай заставил перенести туда из Ахетатона саркофаги и имущество своих отца и матери. Фрески и статуи украшали комнаты родителей и его собственную. Но он не осмелился нарушить волю Нефертити, которая пожелала в загробном мире находиться рядом с Эхнатоном. Там также было место для всех его детей. Возможно, даже для Шабаки.

У Анкесенамон помутилось сознание, такое с ней случалось во время этих нескончаемых церемоний.

К кому обращается сейчас этот человек, который посвятил лучшую часть своей жизни завоеванию власти и который, возможно, видел, поражаясь, как сразу же после его ухода стало рушиться все, чего он добился, и царством начинает править его заклятый враг? Что сказал бы он Амону? «Я восстановил твой культ, и вот такая за это благодарность?» Вышел бы он за границы смерти и преодолел бы ужасные испытания Маат, Анубиса и Тота, чтобы нанести оскорбление божественному величеству?

Она смотрела на изображения богов, которые были в гробнице повсюду, даже на потолках. Беспорядочно перемешавшись из-за волнения, поток вопросов разрушил плотины. Так как рот ее еще не был запечатан, что сказала бы она этим богам, появись они теперь, как в смертный час? С каким прошением обратилась бы она к ним? Почему ей действительно приходится расходовать свою яростную энергию на Хоремхеба? Чтобы сохранить свое потомство? Защитить эту династию, жертвой которой она себя несколькими днями раньше считала? А Исис, разве пыталась она сохранить свое потомство, когда Осириса убил Сет?

Боги тоже убивали друг друга. Получается, что убийство было изобретено богами. В основе мира было подлое убийство, убийство бога своим братом.

Она содрогнулась, понимая, сколь кощунственна эта мысль. Ее взгляд скрестился с взглядом Рамзеса. Она взяла себя в руки. Он рассматривал с равнодушным видом роскошные вещи, которые слуги нагромоздили вокруг. Кресла, столы, письменный прибор, сундуки из кедра или слоновой кости, статуи… Да, на все это была возложена ответственность за вечность Ая.

— Как ты себя чувствуешь? — прошептал чей-то голос рядом.

Итшан. Он пробрался через толпу. Она покачала головой. Ей необходимо было выспаться. Сто часов. Сто лет. Впрочем, выбившись из сил из-за шума, пыли и долгого пребывания на ногах, она задремала в паланкине, когда уже возвращалась во дворец.

«Слишком много мертвых, — думала она, — слишком…»

 

30

НЕВОЗМОЖНАЯ ПОДПИСЬ

— Они сбежали, вот и все, — сообщил Рамзес. — Никаких указаний насчет корабля и времени отплытия не было. Усыпили кормилицу, которая, очевидно, не имела никакого отношения к этому.

Хоремхеб провел рукой по голому черепу. Когда он был в своем кабинете, его парик, как обычно, находился на этажерке.

— Бегство?

— Они последовали примеру Меритатон и ее любовника, Хранителя благовоний, которые сбежали около пятнадцати лет назад.

— Почему те все же сбежали?

— Я расспросил старых кормилиц. Они думают, что Меритатон боялась быть отравленной Аем.

Хоремхеб хохотнул.

— А эти, куда они направились? — спросил он.

— Пока это невозможно установить, по крайней мере, в настоящий момент. Перевозчики лодок заметили, что пришвартованная рядом с ними лодка отплыла ночью, но в каком направлении? Загадка. Это тебе как-то может повредить?

— Наоборот, расчищает место. Повредить мне может предположение, что их убили, это может подтолкнуть царицу убежать. Ты думаешь, она действительно в это поверила?

— Я в этом сомневаюсь. Она не могла не заметить, что ее сестра и шурин прихватили с собой много одежды и драгоценностей.

— Драгоценностей?

— Большую часть из тех, что принадлежали Аю. В основном это статуэтки и массивный золотой Хорус, который находился в комнате Ая. Мне известно также, что Нефернеруатон хранила у себя пятнадцать тысяч золотых колец, которые тоже исчезли. Что касается слухов, будет достаточно сообщить нескольким представителям знати правду.

— Так почему, по-твоему, они убежали? — снова спросил Хоремхеб.

— Вероятнее всего, Шабака испугался.

— Эта обезьяна была права! Ладно, заботу о слухах поручаю тебе. Теперь — о деле. Нам остается выдернуть этого олуха Усермона.

— И Пентью? Разве ты его решил оставить?

— Этот нам пригодится. Он всегда на стороне власти. Когда ты соберешь нужную информацию, Майя нам будет весьма полезен.

Аакед — господин из Омбоса, один из самых богатых землевладельцев Верхней Земли — был давним другом покойного Ая. В былые времена он его поддерживал во многих выпавших на его долю испытаниях. Естественно, он присутствовал на похоронах. Сидя напротив Усеромона, он казался недовольным. Сжав подлокотник рукой с инкрустированным камнями золотым браслетом, настолько тяжелым, что всем было любопытно, снимал ли он его перед сном, он воскликнул:

— Три тысячи золотых колец! Ты себе можешь такое представить?

Вначале Усермон не вымолвил и слова. Аакед был уже пятым землевладельцем или торговцем, пришедшим к нему за последние шесть дней, чтобы опротестовать повышение налога. Определенно, можно было говорить о тенденции. Прежде за год являлись только трое или четверо, с ними договаривались полюбовно, правда, после ожесточенных споров. Но пятеро за шесть дней!

— Но все точно подсчитано, да или нет? — спросил, в конце концов, Первый советник.

— Да что же я об этом знаю! Не я занимаюсь этими вопросами, а мой помощник. Они только предъявили ему сумму.

— Именно ты отвечаешь за него, а не он за тебя. Аакед, давай будем благоразумными.

— А если он ошибся, что я могу сделать? Прийти ко мне, чтобы требовать три тысячи золотых колец? Но это — сумасшествие, Усермон! Надо, чтобы ты вмешался.

Защищать в суде Аакеда, против которого выступал Майя, у Усермона не было намерения; это было бы столь же неприятно, как и бесполезно. Кроме того, в его обязанности не входило разрешение споров относительно налоговых штрафов.

— Твой брат, — настаивал землевладелец, — меня уверил, что ты можешь уладить это дело.

Усермон нахмурил брови.

— Мой брат?

Упомянутый брат был городским головой Омбоса, и Усермон был удивлен тому, с какой уверенностью проситель ссылался на его имя. Аакед покачал головой с умным видом. Усермон понял, что пора завершать беседу. Он пообещал подумать и отпустил посетителя.

— Но действуй быстро, — настаивал Аакед, — потому что я должен выложить три тысячи колец в течение декады.

Когда он уехал, озадаченный Усермон стал шагать из угла в угол по своему кабинету. Наконец он решил вызвать своего секретаря:

— Предупреди секретаря казначея, что я желаю его видеть.

Казначейство занимало самую большую часть нижнего этажа во дворце и бывшие служебные помещения военных, впрочем, именно по причине нехватки места те перебранись в пристроенные здания. Спустя четверть часа Майя появился на пороге кабинета Первого советника. После обычных приветствий Майя сел, и Усермон спросил:

— Не припоминаешь ли ты дело по налогам, касающееся богатого землевладельца из Омбуса?

— Конечно. Это об Аакеде ты хочешь со мной поговорить? Вот уже многие годы он уклоняется от уплаты налогов, без сомнения, при соучастии некоторых наших сборщиков налогов и других его защитников. Он весьма занизил реальные площади обрабатываемых земель и поголовье стад. Очевидно, мои службы раньше не замечали этого. Но в охранное ведомство поступил донос. Провели расследование на месте, и все раскрылось. Поэтому на господина Аакеда был наложен штраф в размере трех тысяч золотых колец, который следует выплатить в течение десяти дней. Это один из твоих друзей?

Усермон покачал головой.

— Нет, он был приближенным покойного царя. Он только что приходил ко мне с визитом. Он просит о снисхождении. Как он говорит, ошибку допустил его помощник.

Майя расхохотался.

— Они все так говорят! Можно подумать, что землевладельцы не знают ни площадей своих полей, ни количества голов в своих стадах!

Усермон не стал говорить об уменьшении штрафа. В конце концов, Аакед был достаточно богатым, чтобы его заплатить, а Первому советнику не пристало просить о снисходительности для мошенников. И, тем более, не у казначея Майи.

Таким образом, он перестал думать о деле Аакеда. Но то, что он ссылался на брата, оставило у него тягостное впечатление.

Прошло около двух декад, когда во время заседания в царском кабинете, в присутствии царицы, Рамзес поднял вопрос о работе своего ведомства за прошедший месяц.

— Слишком долго в этой стране царил хаос, — сказал он. — На севере многие господа провинций нажили значительные состояния благодаря всевозможным подлогам. За последние годы некоторые из них, не ощущая влияния Фив и Мемфиса, потеряли всякое уважение к власти и решили в своих провинциях стать единоличными правителями, независимыми от короны.

Анкесенамон слушала, все больше удивляясь. Насколько она помнила, и достаточно четко, против царской власти восстал только Апихетеп, тогда наемные убийцы пытались убить молодого Тутанхамона. Еще было столкновение некоего Гемпты, господина Авариса, со своими соседями ивритами, и больше ни о каких других мятежах и ни о чем подобном она не слышала. Откуда у него такая информация?

— В архивах доверенного мне ее величеством ведомства были обнаружены документы, свидетельствующие, что в течение прошедшего года произошло семнадцать более или менее серьезных инцидентов между вооруженными силами ее величества и господами из Нижней Земли, — продолжил Рамзес. — Мои посланцы в архивах Мемфиса и Авариса нашли подтверждение о еще семи происшедших инцидентах. Итак, это всего двадцать четыре конфликта, в результате некоторых гибли люди, в среднем два человека в месяц.

В его высказываниях чувствовалась озабоченность, но говорил он спокойно, что произвело должное впечатление на Анкесенамон. Она никогда не интересовалась этими вопросами, а Маху об этом говорил мало, так что она ничего не знала о деловых качествах Маху. Но этот Рамзес проявил власть и явно разобрался в порученном деле.

— Господа Нижней Земли, — продолжил Рамзес, — извлекли выгоду из присутствия чужеземцев на их территориях, я имею в виду ивритов. Якобы опасаясь их, они создали свои отряды охранников. Иногда они больше напоминают небольшую армию, так как в них насчитывается до двухсот человек и даже больше. Предыдущие правители закрывали на это глаза, ведь речь шла о вторжении банд разбойников из восточных и западных пустынь. Но эти отряды использовались и для того, чтобы воспрепятствовать нашим служащим из налогового управления выполнять свои обязанности. На те суммы, что не выплачивались царской Казне, эти господа на протяжении долгих лет содержали частные армии.

Анкесенамон не сказала ни слова. Рамзес только что произнес обвинительную речь, по сути, направленную против нее, ведь именно она сейчас представляла царскую власть.

— Я решил покончить с таким положением дел, — заявил Рамзес тоном, не терпящим возражений. — Я распустил эти отряды. С позволения главнокомандующего Хоремхеба для этого были направлены два армейских подразделения. Это привело в некоторых случаях к кровавым столкновениям, но недопустимо, чтобы эти господа продолжали насмехаться над властью короны. Я хочу надеяться, что через месяц в Двух Землях не останется больше ни одного частного отряда охраны.

— А разбойники? — спросил Усермон.

Вмешался Хоремхеб:

— На всех границах страны размещены наши войска для того, чтобы перехватывать банды грабителей. С разрешения ее величества я собираюсь попросить казначея Майю о выделении средств на строительство стен, поддерживаемых малыми фортами, для того, чтобы создать еще более мощное заграждение от этих бандитов. Мы будем держать там постоянные силы.

— Это будет дорого стоить, — заметил Усермон.

— Первый советник, это будет стоить намного меньше, чем потери из-за неуплаты налогов, о чем глава ведомства Рамзес представит тебе отчет, — ответил Майя. — Я ознакомлю тебя с расчетами после доклада.

Очевидным было то, что Хоремхеб, Майя и Рамзес вели себя так, как будто они трое сформировали еще одно независимое правительство. Эти люди действительно прибирали страну к своим рукам. И возразить им было нечем.

— Я говорил только о Нижней Земле, — сказал Рамзес. — В Верхней Земле нет грабителей. Единственная граница пролегает на юге, и она хорошо охраняется. И между тем, у господ провинций Верхней Земли также есть свои отряды охраны. Их цель состоит исключительно в том, чтобы препятствовать работе служащих налогового управления. Легко можно обескуражить налоговиков, выставив против них отряд охраны из пятидесяти или ста человек. А если они проявляют настойчивость, то их либо убивают, либо подкупают. Впрочем, они этого и не скрывают, так как давно поняли бесполезность своих усилий. Расследования моих посланцев выявили, что они практически все продажны.

— Почему такие низкие доходы мы получаем с Двух Земель? — вмешался Майя. — Налоги, которые мы взимаем, получены в основном от мелких землевладельцев, тех, у кого нет средств содержать отряды охраны. Твое величество, Первый советник! — воскликнул он вдруг. — Суммы, которые каждый год недополучает царская Казна от крупных землевладельцев, доходят до двухсот тысяч золотых колец! Это больше, чем идет на содержание армии!

От возмущения у Анкесенамон округлились глаза.

— Это недопустимо! — заявила она в сердцах.

— Твое величество, я решил уволить всех служащих Казны в провинциях.

— Со своей стороны, — вступил в разговор Рамзес, — я также решил освободить от должности некоторых городских голов и начальников охраны, которые уличены в продажности.

Выражение лица Хоремхеба говорило, что он удовлетворен ходом заседания.

Анкесенамон оставалась задумчивой.

— Эти средства, которые должны Казне… Когда они начнут поступать в кассу Казны? — спросил Усермон у Майи.

— Первый советник, мы уже получили около сорока тысяч золотых колец. Через месяц надеемся получить еще шестьдесят тысяч.

— Но это не составляет в сумме двухсот тысяч, — заметил Усермон, довольный тем, что не вмешался в дело Аакеда.

— Это только первые плоды нашей работы, Советник. Предстоит многое проделать из того, что я задумал, и для этого надо еще завербовать писцов, чтобы усилить команды сборщиков налогов. Тогда мы соберем оставшиеся сто тысяч.

Рамзес вызвал своего секретаря. Минуту спустя тот принес свиток папируса.

— Первый советник, — сказал Рамзес, — отставка городских голов и начальников охраны входит в твою компетенцию. Вот список тех, чья продажность установлена.

Усермон взял сверток папируса и развернул его. Он насчитал тридцать одно имя и содрогнулся при мысли о той огромной работе, которую предстояло выполнить по замене перечисленных лиц.

Вдруг на одном имени его взгляд задержался. Брат. Он побледнел.

— Этот голова… — начал было он.

— Кто, Первый советник? — уточнил Рамзес.

— Медамон.

— Он был изобличен в том, что подкупал своих служащих, чтобы те не арестовали охранников Аакеда, которые дважды оказывали сопротивление служащим налогового управления. В прошлом году один из налоговиков был убит. В настоящий момент Медамон находится в тюрьме Омбуса, но вопрос об его отставке решать тебе.

— Это мой брат, — прошептал Усермон, держа свиток на коленях.

Все взгляды застыли на нем.

Молчание казалось нескончаемым.

— Я не могу подписать этот акт, — выговорил он наконец.

И после еще одной минуты молчания он посмотрел на царицу и сказал:

— Твое величество, я тебя прошу принять мою отставку.

Они оба подумали об одном и том же: в любом случае, партия уже была проиграна.

 

31

«БОГИ ИЗМАТЫВАЮТ МИР»

Итак, Хоремхеб стал Первым советником. Анумес сменил его на посту главнокомандующего армии.

Царица пожаловала Усермону тройное золотое ожерелье как награду за верную службу. У него слезы навернулись на глаза. Однако его брат Медамон был осужден и приговорен к тюремному заключению, что было оскорблением для служащего, происходящего из богатой семьи писцов. Впрочем, там было сейчас много его коллег по царской службе, столь же несчастных, как и он. Времена изменились.

В честь вступления Хоремхеба на должность Первого советника во дворце устроили пир.

Лицо Мутнехмет походило на каменную маску: со времени разрыва их отношений она в первый раз увидела своего бывшего супруга. Он был на вершине власти, а она — никем, покинутой супругой, сестрой царицы, представительницы опозоренной династии. Они расстались без скандалов и горечи, что обычно сопровождает разрушение таких союзов. Случаев в истории царства было достаточно, чтобы убедить обоих, что их брак себя исчерпал. Любовный пыл давно уже испарился. Она стала для него прошлым, которое, как и для многих людей, достойно было сожаления; он воплощал будущее. Они напоминали тех актеров, которые во время общих праздников исполняли пантомимы из жизни богов, то приближаясь, то удаляясь друг от друга, согласно перипетиям действа.

Тридцать лет назад, во времена Эхнатона, Ай убедил свою дочь в том, что Хоремхеб, тогда уже подающий надежды командир, составит для нее хорошую партию. Он сам мало верил в то, что говорил, даже не подозревая, что его зять скоро начнет оспаривать у него то, что он сам желал больше всего на свете: власть. Тогда Ай объяснил Хоремхебу, что его союз с сестрой Нефертити позволит тому приблизиться к вершинам власти. Никто не оспаривал его правоту. Но, несмотря на свою проницательность, господин Ахмима лукавство богов проигнорировал: когда они способствуют осуществлению намерений людей, это всегда делается только для того, чтобы углубить их мучения как смертных.

В истории трона было два поучительных примера: тот же успех культа Атона, так пылко защищаемого Эхнатоном, навлек на династию бедствия. И успех, которого в результате долгих интриг достиг Ай ради того, чтобы подняться на вершину власти, привел в результате к превращению царского окружения в пустую раковину.

Но мудрость чаще всего приходит, когда уже поздно что-либо менять.

— Да ниспошлет небо благословение госпоже Мутнехмет, — любезно произнес Хоремхеб, приближаясь к своей бывшей супруге.

— Боги уже радуются твоим успехам, — ответила Мутнехмет, скрывая горечь и заставив себя улыбнуться.

Как и ее племянница Анкесенамон, она потеряла свою сущность задолго до того, как ее тело передадут бальзамировщикам; от нее всего и осталось, что имя на большой фреске династии.

Невозмутимость, с которой она держалась, в последующие минуты подверглась испытанию.

За столом, во главе которого сидела царица, ее место оказалось напротив новой супруги Хоремхеба, которая была потаскухой в доме танцев Мемфиса. Об этом было всем известно. Первую после царицы госпожу царства звали Суджиб, что означает «Та, которая делает счастливым». Некогда это имя было причиной непрекращающихся насмешек, но нынче никто не рискнул бы вызвать гнев у Хоремхеба. Время от времени она с ужасом смотрела на царицу и Мутнехмет, постоянно ожидая, что ее вот-вот вытащат на середину зала с растрепанными волосами, униженную и освистанную.

У Мутнехмет и в мыслях не было чинить подобное, это не залечило бы ее рану. Суджиб была очаровательна. Ей было около двадцати лет, что достаточно красноречиво подтверждали ее маленькие круглые и твердые груди под складками льняного платья и сияющее свежестью розовато-смуглое лицо.

Страдания Мутнехмет вызывало не только ее теперешнее положение в обществе, но и осознание того, что она больше не желанная женщина.

Между тем присутствие нахалки за царским столом было организовано преднамеренно. Еще до начала трапезы Анкесенамон сказала Уадху Менеху, что нелепо усаживать за один стол бывшую супругу и нынешнюю, на что Главный распорядитель ответил с удрученным видом, что таково было распоряжение Первого советника. И хотя власть Советника не распространялась на Царский дом, царице претило подставлять старого Уадха Менеха под удары Хоремхеба. Она довольствовалась тем, что отвела последнего незаметно для присутствующих в сторону, чтобы сказать:

— Советник, возможно, ты этого не знаешь, но только я отдаю приказы распорядителям Царского дома.

Это был первый раз за долгое время, когда она к нему обратилась. Он на нее хитро взглянул.

— В самом деле, твое величество? Я этого не знал.

«Вот и все, — подумала она, — что осталось от моих приближенных, — обслуживающий персонал Царского дома».

Она сидела недалеко от супруги Первого советника и имела возможность внимательно ее рассмотреть. А ведь он делал ей предложение и был отвергнут в тот раз, на террасе, и она его слушала, не произнеся ни единого слова. О, будь она посговорчивей, тогда бы он отказался от этой милой глупой болтуньи ради того, чтобы сочетаться браком с ней и законно получить трон.

Все ради власти.

Стало быть, у амбициозных людей нет чувств. Они готовы всем пожертвовать, только бы надеть на свою голову корону.

Хотя вполне возможно, что он от нее не отказался бы; сделал бы ее хозяйкой своего гарема и ходил бы к ней каждый раз, когда энергия воителя толкала бы его туда.

Она размышляла о власти, разламывая фаршированного молодого голубя. Что же это такое, то ли высшая степень торжества человека, то ли пик наслаждения души? Но при пике наслаждения тела человек не только берет, но и отдает, происходит взаимообмен. А власть нельзя разделить.

«Власть, — сказала она себе мысленно, — подобна самоудовлетворению».

Ее вдруг охватило невыносимое омерзение к занимающемуся рукоблудием Хоремхебу.

Когда стали выступать танцовщицы, у Анкесенамон появилось ощущение, что она заложница в чужом дворце. В свои двадцать шесть лет она ощущала себя в десять раз старше.

Взгляды и поведение придворных говорили достаточно ясно: она не была больше центром притяжения взглядов. Самое большое скопление людей было вокруг Хоремхеба, нового хозяина царства и дарителя милостей.

Она и не подозревала, что Хоремхеб размышлял о том же: «Эта женщина, которая всего лишь олицетворяет мужество своих предков, настоящая хозяйка этого дома». Для всех она оставалась правительницей, символическим центром власти. Об этом свидетельствовало проявление уважения к ней со стороны высокопоставленных лиц и послов страны.

Но она к этому слишком привыкла, чтобы замечать. На протяжении всего пира она только и видела, что этого грубияна Хоремхеба, этакую муху в молоке, червяка на розе, крысу в храме. Этот человек был тучей ее неба.

А для него она была деревянной куклой на троне богов.

Таким образом, они оба ошибались, размышляя друг о друге, и из-за этого еще больше ожесточались.

После трапезы Анкесенамон ушла вместе с Мутнехмет. Она отправилась в комнату своего сына, склонилась над колыбелью и долго его рассматривала. Гладила его лицо. Вдруг она выпрямилась. Напротив стояла Мутнехмет. Им было достаточно обменяться взглядами, чтобы понять друг друга.

Хоремхеб захватывал территории.

Верховный жрец Хумос рассматривал своего именитого посетителя. У него была широкая грудь, вздымавшаяся при вдохе. Он взял кисть винограда из вазы, поставленной перед ним.

— Согласен, положение трудное, — сказал он.

Охваченный нетерпением, Хоремхеб поднялся и стал шагать взад и вперед по саду верховного жреца.

— Я попросил у нее аудиенции. Описал ей важность нашего союза для царства, используя те выражения, которые ты мне подсказал. Она меня слушала, не произнося ни слова, будто принимала меня за собаку. Я потерял терпение, бросил кубок об пол и ушел.

— Ты не прав.

Он представил эту сцену. Хоремхеб в роли робкого воздыхателя казался ему неубедительным.

Прилетела оса на запах винограда.

— Верховный жрец, я спас эту страну от катастрофы. Именно от катастрофы, ты это знаешь!

— Я это знаю.

— Продажность чиновников подтачивала ее, как черви труп осла. Враги уже выжидали, как грифы, когда можно начать терзать ее. Я справился с этим. Царица это знает. Она должна была меня считать спасителем этой страны, которую мужчины ее семьи, сначала ее недоразвитый отец, потом его мрачный преемник Сменхкара, а затем этот смешной царек Тутанхамон, ее муж, чуть не ввергли в хаос. И тот же Ай! — вскричал полководец. — Интриган, в каком состоянии он оставил страну! Провинциальные царьки только о том и мечтали, чтобы отделить свои провинции от территории короны!

Хумос, ошеломленный, смотрел на Хоремхеба.

— И теперь, кем я стал теперь? — гремел Хоремхеб. — Нищим? Верховный жрец, я пришел ей объяснить, что царство в опасности, а она меня отвергла, как будто отмахнулась от мухи! О чем она думает? Что станет регентшей, пока ее сын Хоренет не достигнет совершеннолетия? И кто тогда позаботится о могуществе страны? Кто будет командовать армиями? Кто расправится с продажными чиновниками? Кто станет воплощением власти в глазах народа? Следующий Тутанхамон?

Под дуновением легкого ветерка розы грациозно покачивали своими головками.

Хоремхеб снова сел и сделал большой глоток пива.

— Что будем делать? — спросил он.

— Полководец, я хотел бы заявить, что в этот момент смерть царицы Анкесенамон может привести страну к катастрофе.

У Хоремхеба глаза налились кровью. Да, он думал о том, чтобы устранить эту полную презрения дуру. Как верховный жрец догадался об этом?

— Большая часть населения этой страны чтит династию, — продолжил верховный жрец. — Преждевременная смерть царицы приведет лишь к тому, что у господ провинций усилится желание отделиться.

Хумос устремил на полководца тяжелый взгляд.

— И, несмотря на свою славу, ты будешь в глазах народа только узурпатором.

Узурпатор. Это слово будто парализовало Хоремхеба. Оно означало, что, если он пойдет на это, жрецы лишат его своего доверия. И он хорошо понимал, насколько тяжелы будут последствия.

— И что же тогда? — спросил он.

— Доверься богам.

Хоремхеб лишился дара речи. Военные всегда считали, что боги наделяют их силой и волей, чтобы они действовали вместо них.

— Все меняется, — возобновил разговор Хумос, срывая виноградины с кисти. — Плод на дереве созревает и падает на землю. Он гниет, и тогда земля его поглощает. Его начинают поедать черви, и вот плода уже больше нет. Боги изматывают мир. То, что должно упасть, падает. В конечном счете, все должно упасть.

Хоремхеб ничего за все это время не сказал. Конечно, последняя фраза его не успокоила. Да, все заканчивается тем, что падает, и видимо в этом крылась причина того, почему этот народ жил, готовясь к смерти. Возможно, он не понял речей своего собеседника. Однако очевидным было то, что боги измотали тутмосидов.

— В одиночку Атон не мог быть сильнее объединившихся вместе богов, — добавил Хумос.

— Но что же я должен делать? — спросил Хоремхеб. — Ожидать? Без конца ожидать?

— Что ты от этого теряешь? Ничего. У нее нет ни малейшего шанса возвратить власть.

— Но ее сын?

Верховный жрец показал жестом, что его не стоит принимать во внимание.

— Ему только год или чуть больше, — сказал он. — Неужели тебя беспокоит малолетний ребенок? Она может сделать столько детей, сколько захочет, но победу одержит более сильный.

Хоремхеб медленно усваивал сказанное. Его до сих пор раздражало то, что эта одинокая женщина морочила ему голову, ему, знаменитому полководцу Хоремхебу!

Женщин он остерегался.

 

32

БОЖЕСТВЕННЫЕ САРКАЗМЫ И ОЧАРОВАТЕЛЬНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ

Воцарившаяся во дворце тишина была тягостной.

Неужели это было вчера? Голоса и смех царевен, заполнявшие пространство дворца, и, подобные лепесткам цветов миндального дерева, которые в конце весны ветер разносит повсюду, неожиданные их вскрики, торопившие служанок и рабов, шлепавших босыми ногами, принести сироп, плод или найти безвестного виновника оплошности. Щебетание придворных дам и кормилиц утром и в конце дня; легкомысленные вскрики во время купания в ванной и благоухания, проникающие оттуда в коридор; восклицания, когда приходили портнихи вместе с новыми платьями и Хранитель благовоний, несущий сундучок с неизвестными запахами.

Анкесенамон вспомнила о любимых духах Нефернеферуры, смеси мускуса и бергамота. Она поставила сосуд с ними в ее гробницу вместе с другими подарками для покойной.

И ничего больше нет. Только слышны далекие крики перевозчиков на Ниле и коршунов в небе.

Казалось, даже лев скучает. Сати придумала развлечь его мышами. Смотритель Зверинца принес трех или четырех зверушек, которых положил возле лап животного. Но хищник посмотрел на них пренебрежительно и снизошел лишь до того, что слегка прижал одну к полу выпущенным когтем. К счастью, за этим наблюдали дворцовые кошки, и они быстро покончили с мышками, чтобы те не беспокоили льва царицы.

— Этого льва надо назвать Хоремхебом, — сказал карлик Меней.

Мутнехмет с племянницей с изумлением переглянулись. Затем они разразились безудержным смехом.

И действительно, Хоремхеб вел себя с женщинами дворца, как лев с мышами — он просто игнорировал их.

Бывало иногда, что супруги придворных чиновников приходили нанести визит царице. Та почти не ошибалась относительно цели таких посещений: проверить, какое у нее настроение, и обнаружить какое бы то ни было его изменение, о чем они непременно сообщали своим мужьям, а затем новости передавались во все концы Фив и царства. У принца Хоренета был понос. В этот раз Мутнехмет так и не появилась во время их визита. У царицы круги под глазами. Статуя царя Ая теперь установлена в Большом зале, а не в комнате царицы. И так далее. Из этих пустяков их безудержное воображение строило, без сомнения, абсурдные небылицы, поэтому Анкесенамон очень редко оставляла их на ужин, чтобы сократить до минимума глупые вымыслы.

Часто по вечерам приходил ужинать Итшан в компании с Мутнехмет. Усаживали за стол детей, сироту Нефериб и Хоренета, и слушали их болтовню, как будто они были оракулами. Старательно воздерживались от того, чтобы упоминать о пропавшем царевиче, Аменхотепе. Затем Меней с Сати играли в змея. Иногда писец читал вслух несколько отрывков из «Диалогов отчаявшегося человека со своим последователем», «Жалоб Ипуур» или «Максим Хахаперрезенеба», убеждающих читателя в том, что человеческое существование не представляет собой гирлянду блаженств. Затем детей укладывали спать, Мутнехмет удалялась, Итшан следовал за Анкесенамон в ее апартаменты.

Но их любовные отношения все больше и больше стали напоминать близкую связь заключенных.

Однажды ей приснился кошмарный сон: в гробнице ее отца персонажи сошли со стен и прогуливались по лабиринту комнат, поглаживая фигуры на фресках. Она внезапно проснулась: Итшан, страдавший бессонницей, склонясь, наблюдал за ней.

Даже зажмурив глаза, она чувствовала вопрошающий взгляд, который он часто устремлял на нее, когда она лежала, вытянувшись.

«И что дальше?» — спрашивал он взглядом, не произнося слова вслух, таким голосом, который постоянно звучал даже в сновидениях и в его отсутствие.

Вне сомнения, он думал о том, каким было его место в театре теней, в который превратилась жизнь царицы. Тайный любовник и непризнанный отец царевича дошел до того, что сам стал как тень.

Она не отвечала, так как не знала ответа. Нет, это не могло продолжаться вечно.

Минул один год после смерти Ая.

Опять пришел месяц Хойяк, начался сезон Наводнения.

Хоремхеб организовал праздник Осириса.

Как только он вернулся с празднования, Рамзес сразу же появился во дворце и попросил у царицы аудиенции.

— Твое величество, к сожалению, должен тебе сообщить неприятную новость. Вчера была разграблена гробница царя Ая.

На какое-то мгновение из-за шока она не могла говорить. Как бы отстраненно ни относилась она к своему деду, этот грабеж был ею воспринят как попытка очернить образ царской семьи. Династии. Жилищем вечности должен быть обеспечен любой человек, даже если он спорил с богами относительно своей судьбы. Это было святая святых. Взлом гробницы был неописуемым преступлением, тем оскорблением, которое мог задумать только Апоп. Он лишал покойника вечности.

— В это утро на рассвете стражники обнаружили пробитую стену гробницы, — добавил он.

Сати, стоя позади царицы, слушала с мрачным видом.

— Разве гробницы не охраняются постоянно? — спросила Анкесенамон.

— Так оно и есть, твое величество. Но мы не можем поставить охрану перед каждой из них. Кроме того, ночью была песчаная буря, которая вынудила стражников укрыться в одном из похоронных храмов. Воры воспользовались удобным случаем.

Какое-то время она пребывала в размышлении.

— Что они унесли?

— Золотые маски с саркофагов царя, драгоценности, которые украшали останки, и многочисленные золотые вещи. В настоящее время мы с начальником хозяйственной службы составляем общий список. Труднее будет определить похищенное из саркофага матери царя.

Она вспомнила, что Ай заставил перенести саркофаг матери в свою гробницу.

— Стало быть, они открыли каменный саркофаг?

— Именно так, твое величество.

— Неужели они повредили саркофаг царя?

— Увы, твое величество, такое кощунство совершается не в первый раз.

Да, ей было известно, что иногда разоряли гробницы, в которых находились сокровища. Но за этими преступлениями следовали другие, как в случае убийств: всегда на прицеле был кто-то еще.

— Я полагала, что заграждения были установлены для того, чтобы остановить вторжения грабителей.

— Речь не идет о грабителях, твое величество. Это кто-то из обычных жителей. Очевидно, царские гробницы разжигают в них алчность. Вот почему они находятся под охраной, которую, впрочем, полководец Анубис заставил усилить согласно распоряжениям Первого советника Хоремхеба. Он отдал мне приказ незамедлительно разыскать воров и, когда они будут найдены, посадить их на кол.

Анкесенамон содрогнулась.

Но главным было то, что Хоремхеб все же защищал целостность царских гробниц.

Новость стала причиной смятения во дворце. Его обитатели пришли выразить царице, насколько они оскорблены и разгневаны. И ей пришлось выдерживать увеличившееся количество визитов супруг высокопоставленных лиц, появившихся подобрать крошки — детали происшествия.

Она не прекращала думать о краткости отдыха Ая в своей гробнице.

Между тем по прошествии нескольких дней, во время заседания совета, Анкесенамон пришлось испытать новое потрясение.

Хоремхеб заявил, что, по мнению верховного жреца Хумоса, ввиду осквернения гробницы Ая нужно совершить новое захоронение.

— Снова будем делать саркофаги? — спросила царица.

— Твое величество, достаточно трудно будет снова сделать саркофаги, так как мумия исчезла.

— Исчезла?

— Начальник охраны Рамзес не захотел причинить твоему величеству дополнительной боли, когда информировал о взломе. Второпях воры вытащили мумию из саркофага. Без сомнения, ради того, чтобы сорвать драгоценности, которые украшали запястья, и похитить те, что были скрыты под повязками, они ее почти полностью распеленали и разрушили.

У Анкесенамон вырвался крик ужаса.

— Стражники, — продолжил Хоремхеб, устремив на царицу бесстрастный взгляд, — обнаружили разбросанные фрагменты царской мумии на полу в гробнице и перед ней. Та же участь постигла останки матери царя. Остатки мумий были собраны. Но верховный жрец признает невозможным восстановить мумии или саркофаги. Нельзя повторить обряд Открытия рта. По его мнению, лучше приступить к перезахоронению мумий в другом месте и в отдельных саркофагах.

— В другом месте?

— Эту гробницу нельзя вновь использовать. Она осквернена.

— Но тогда где же поместят эти останки? — воскликнула она, неожиданно охрипнув.

— Царь приказал построить гробницу в Ахетатоне, рядом с гробницей царицы Нефертити. Вот там, по мнению верховного жреца, он должен будет отдыхать. Некрополь там защищен.

Она подумала, что уже нечего больше воровать.

Царя Ая больше не было, кроме как на фресках своей недолговременной гробницы.

Анкесенамон и Мутнехмет, заплаканные, пожелали сопровождать саркофаги в Ахетатон. Их перевозка осуществлялась под командованием Главного смотрителя царских имений и в сопровождении двадцати военных. Три придворные дамы, Сати и целая дюжина слуг составляли свиту царицы и ее тети. Поскольку перезахоронение не могло быть пышной церемонией, особенно при таких обстоятельствах, Анкесенамон решила, что это должно быть официозное мероприятие.

Оба внешних каменных саркофага, один из которых, — тот, что принадлежал Аю, — был разбит, также перевозили в Ахетатон.

Царица, ее тетя и их свита совершали поездку на борту «Славы Амона».

Вот уже около пятнадцати лет Анкесенамон не бывала в Ахетатоне. Ее охватило волнение, когда она подумала об этом городе. Остался ли он таким, каким был? Но она была потрясена: начиная с пристани, можно было догадаться, что бывшая царская столица стала теперь городом-призраком. Покинутый придворными и их семьями при переезде двора в Фивы, город теперь можно было назвать лишь небольшим местечком.

Со стен дворца отлетела штукатурка. Сады были запущены. Одичали кусты роз и жасмина. Кругом можно было видеть развалившихся на траве или дурачившихся в туях кошек, целое племя.

В этих местах не осталось больше никого, кроме малочисленного персонала, заботившегося о том, чтобы земледельцы, рыболовы и торговцы, проживающие в городе, не занимали здания бывшего царского дворца. Здешний начальник, извещенный смотрителем, пришел в смятение, когда узнал о царском визите. Ему надо было срочно найти ложа, освежить постельные принадлежности, подмести комнаты, в которых можно было бы принять царственных особ…

Анкесенамон решила, что она, Мутнехмет и их свита могут подождать в саду, пока приготовят их покои. Смотритель приказал принести напитки, но в наличии оказалось только пиво, которое подали в деревенских кружках из обожженной глины.

Во время правления Тутанхамона, как впрочем и во время своего царствования, Ай забросил город, созданный Эхнатоном. Он стер его из своей памяти. Все, без сомнения, у нее здесь вызывало назойливые воспоминания о том периоде, когда он был горячим защитником культа Атона и воспевал:

Привет тебе, о живой Диск, который восходит на небе! Он переполняет сердца, и всякого живущего радует сила его сияния…

Он был тем, кто чествовал царя, учредившего культ Атона:

Но когда он понял, что культ Атона рискует опрокинуть трон и разрушить царство, так же как и его планы относительно завоевания власти, он пошел на попятный. Отказался от Ахетатона.

«Странный поворот событий, — подумала Анкесенамон. — Он возвращается сюда, или, по крайней мере, его саркофаг возвращается сюда, но пустым». Божественная ирония превратилась в сарказм.

Возможно, бог Атон отомстил за свое забвение? Или это совершил Амон, раздраженный несоблюдением царем одного из установленных им правил?

Наконец, слуги извлекли из кладовых ложа и кресла, необходимые для высокопоставленных гостей. В первый раз за долгие годы Анкесенамон поднялась по лестнице, ведущей на верхний этаж. Большой бассейн, где в былые времена плавали лотосы, все еще был здесь, но уже без цветов — вода высохла. Анубис подавал знак, иссушив лотосы.

Гости смогли немного отдохнуть и освежиться. Затем вместо тушеных бобов повара, не покладая рук, готовили царскую еду. Они нашли даже вино.

Солнце закатывалось в буйстве оттенков расплавленной меди. Стоя на все еще пыльной террасе, Анкесенамон всматривалась в поля, где некогда, в очень давние времена, она резвилась с Пасаром.

Она решила лечь спать в своей бывшей комнате. Там она погрузилась в сон, улыбаясь. Она нашла свое потерянное детство.

 

33

ВТОРЫЕ ПОХОРОНЫ ПОЧТИ НИЧЕГО

Перезахоронение останков Ая и его матери происходило сумбурно. Что-либо хуже этого трудно было представить.

Состарившийся верховный жрец Атона Панезий, которого вывели накануне из оцепенения, чтобы провести нечто вроде церемонии в храме Атона, а затем в некрополе, казался слабоумным. Очевидно, он ничего не понял из того, что говорил ему смотритель. То, что могила Ая была осквернена, что его саркофаги разрушены, что нельзя больше поддерживать гробницу в месте захоронения царей Маат в должном состоянии… все это было для него непостижимым. Перезахоронение ему казалось очень важным событием.

Однако он отнюдь не был старцем — он просто прекратил интересоваться миром и достиг такого состояния, когда человек, уже неспособный поддерживать ясность своего ума, минерализуется и кристаллизируется. Как и царь, его господин, он отказался со времени смерти последнего видеть то, на что смотрел. Осквернение могилы Ая повергло его в ужас, вернуло в этот мир.

Он пригласил двух бывших жрецов, которых долгое отсутствие доходов заставило трудиться на полях. Накануне перезахоронения эти трое создали видимость церемонии в храме Атона, где в молитвах связали имена Атона и Амона.

Как и большая часть крыши храма, та, что прикрывала часовню, где Панезий вел службу, была наполовину разрушена. Вот уже пятнадцать лет, как на починку крыши не выделялись средства. Ветер, который прорывался в дыры крыши, дважды гасил огонь жертвенника. Сама церемония сопровождалась диким мяуканьем кошек, ссорившихся из-за чего-то.

На следующий день в то время, когда должны были уже нести останки на гору, в склеп, расположенный рядом со склепом Эхнатона, поднялся сильный ветер. С трудом переносимый в окрестностях города, он стал адским на открытом пространстве. Со всей силой своей подлой природы Апоп пригнал в этот мир тучи пыли, песка и гной своих старых обид.

После того как они вышли из дворца, Анкесенамон, казалось, заснула на своем паланкине.

Мутнехмет, похоже, была одурманена снадобьями. Карлик Меней шел рядом с ее паланкином, пронзительно выкрикивая ужасные проклятия.

Через несколько минут обе женщины должны были скрыть свои лица под покрывалами, которые Сати мудро прихватила с собой, иначе им пришлось бы вернуться обратно.

За ними несли саркофаги царя и его матери, до которых носильщикам не было дела. Носильщики задыхались и надсаживались от крика, выплевывая время от времени вязкую от пыли слюну.

Наконец кортеж добрался до подножия горы перед склепом, который был открыт.

У Главного смотрителя чуть было не улетел парик. В тот момент, когда вносили деревянный саркофаг с останками Ая в склеп, где одна из его дочерей, Нефертити, уже спала рядом со своим странным супругом, подол платья Мутнехмет задрался порывом ветра и облепил ей лицо. Она в ярости одернула платье, так как пропустила этот решающий момент.

Во время неистовых порывов ветра придворным дамам приходилось одной рукой держать парик, а другой — край платья.

Солдаты были не прочь увидеть ноги этих дам, но их ослепляла пыль.

Когда Панезий произносил последнюю молитву, ветер прорвался под его одеяние и поднял его полностью, открыв взорам исхудавшее тело старика, которое явно не доставит больших хлопот бальзамировщикам.

Наконец дверь гробницы запечатали.

Все добирались, согнувшись, до паланкинов, спеша возвратиться во дворец, вернее, в то, что осталось от дворца. Захваченные столбом бешеной пыли, носильщики паланкина Мутнехмет чуть было не перевернули его. Она испустила душераздирающий крик, которым не соизволила почтить своего усопшего отца.

Царица, Мутнехмет, придворные дамы, смотритель и остальные возвратились во дворец, задыхаясь от кашля, тяжело дыша, все в пыли. Ванны были заняты до самого вечера, затем поужинали жареной уткой, которая скрипела на зубах.

Вопреки этому неприятному случаю, Анкесенамон отодвинула на два дня окончание этого запомнившегося всем визита.

Когда ветер утих, она на следующий же день отправилась в луга, где некогда познала своего первого мужчину. Инжир, который своей тенью скрывал их, был на том же месте и плодоносил, о чем никто не знал. Она отведала несколько плодов, вдруг почему-то приободрившись.

Она знала, как ей поступить.

Фраза Тхуту, произнесенная им при последней встрече, снова пришла ей на ум: «На троне должен быть сильный человек».

По возвращении в Фивы она послала Сати на рынок, чтобы предупредить зеленщика Сенеджа о том, что она хочет увидеться с его хозяином на следующий день.

Они с Сати все сделали, как и в первый раз, — переоделись в платья простых женщин. На пороге кухни Сати разыграла комедию, толкнув царицу, как если бы та была служанкой. Анкесенамон рассмеялась украдкой.

Она сразу узнала бывшего Первого советника, как всегда плохо выбритого. Он повел ее к тому же месту на берегу Нила, где речники продолжали заниматься своей работой.

— Я весь внимание, твое величество. Чем моя скромная особа может быть тебе полезной?

— Мне необходимо узнать твое мнение. Ты мне сказал, что на троне должен быть сильный человек.

— Это так, твое величество.

— Но я теперь никто.

Он вопросительно на нее посмотрел. Возможно, вспомнил о том, что ей предсказал: уподобиться Исис.

— Он тебе не предложил заключить союз?

— Наоборот. Неужели ты полагаешь, что я могу выйти замуж за этого солдафона? — бросила она вызывающе.

Он размышлял над ответом.

— Я не вижу другого сильного человека твоего круга, — нерешительно заявил он.

— Возможно, там его не стоит искать, — произнесла она, досадливо морщась.

Он бросил на нее вопрошающий взгляд.

— Вероятно, следует поискать среди чужеземных царевичей, — заявила она.

Он лишился дара речи.

— Ради чего, твое величество?

— Чтобы сочетаться с ним браком!

— Ты намереваешься сочетаться браком с чужеземным царевичем? — спросил он недоверчиво.

— Я не хочу сочетаться браком с Хоремхебом и не собираюсь позволять ему и его приспешникам рвать на куски царство моего отца! Другой для себя партии я не вижу, поэтому думаю о том, с кем из чужеземных царевичей я могу сочетаться браком.

— Еще надо, чтобы он был сильным человеком, способным противостоять Хоремхебу, — заметил Тхуту.

— Если его отец — царь, значит, он тоже могущественный человек.

Тхуту с трудом представлял эту ситуацию. Насколько он помнил, ничего подобного в истории царства не было.

В десяти шагах от них перевозчик мочился в реку.

— Но это все равно что отдать царство чужеземцу, — сказал он уверенно, но мягким тоном.

— Поскольку он станет супругом царицы Мисра, он перестанет быть чужеземцем, — возразила она с нетерпением. — На самом деле, Советник, я пришла не для того, чтобы спрашивать тебя, возможно ли такое, так как это возможно. Я пришла тебя спросить о том, кто из чужеземных царевичей мог бы править вместе со мной.

Подошел голый ребенок и стал рассматривать царицу и Советника. У Анкесенамон ничего не было, чтобы дать ему. Она его отослала прочь.

— Первое, что приходит на ум, твое величество, — необходимо, чтобы это был союзник. А единственным значимым для нас союзником является царь хеттов, Суппилулиума.

Она повторила имя, которое встречалось в отчетах главнокомандующего и Пентью.

Тхуту казался задумчивым, но и смущенным.

— Твое величество, — сказал он в заключение, — реакция Хоремхеба на такой поступок может быть страшной.

— Что значит — страшной?

Он подумал о том, что эта женщина, похоже, потеряла чувство реальности.

Она же подумала, что возраст и отстраненность от власти, пожалуй, лишили этого человека мужественности.

— Сегодня власть в Двух Землях в его руках. Ты предлагаешь отстранить его силой. Он будет защищаться, но я даже не могу представить себе как.

— Долгие колебания — удел трусов, — заявила она. — Моя династия в опасности. Я не могу позволить Хоремхебу разграбить страну.

«Ох, что же будет, если она выйдет замуж за иностранного царевича!» — подумал он.

— Советник, благодарю тебя за то, что выслушал меня.

Она попрощалась с ним и возвратилась к Сати. Он подумал о том, что, возможно, больше никогда не увидит ее. «Эта женщина сошла с ума», — решил он.

 

34

НЕБЫВАЛОЕ ПИСЬМО

Итшан стал появляться все реже. Общение с военными отныне поглощало его досуг.

В конце сезона Наводнения, вне сомнения, по наущению Хоремхеба, полководец Анумес назначил его командиром конников в Мемфисе. На самом деле это было серьезное продвижение по службе: молодой человек теперь был не каким-то Начальником царских конюшен, а командиром конных отрядов Нижней Земли. Еще до этого Хоремхеб публично заявил о своей непричастности к покушению на жизнь Начальника конюшен.

Итшан пришел попрощаться с царицей.

— Они все-таки нашли средство, как отнять тебя у меня, — сказала она.

Неужели она не видела, что он томился рядом с ней?

— По крайней мере, они больше не будут пытаться тебя убить, — добавила она.

— Я буду приезжать, если твое величество позволит.

Она вопрошающе подняла брови.

— Чтобы повидать Хоренета.

Анкесенамон кивнула, но довольно холодно.

Хоренет был ее сыном. Теперь, когда Итшана удалили от нее, его интерес к ребенку граничил с бестактностью.

Она была рада тому, что ничего не сообщила ему о своих планах относительно бракосочетания с сыном Суппилулиума. Но он был достаточно умным человеком, чтобы понять, что не является тем, кто способен подняться против Хоремхеба.

Их любовные отношения закончились. Став частью враждебного ей мира, Итшан теперь был лишь бывшим любовником. Она также знала, что если во дворце и было известно о ее связи с Начальником царских конюшен, то никто не был уверен в том, что он отец маленького царевича.

— Можно мне сейчас его увидеть? — спросил он.

— Он в саду.

Он поклонился и поцеловал руку той, которую много раз сжимал в своих объятиях. Затем он ушел, охваченный чувством горечи. Он был любовником не Анкесенамон, а царицы. И вот его статус признан недействительным: не было любовника у царицы, так как царица не является женщиной! Очень удобно.

«Стало быть, я теперь совсем одна», — сказала она себе, когда стихли шаги Итшана в коридоре, ведущем в большой зал.

Она встала и пошла в комнату, окна которой выходили в сад, затем вышла на террасу. Она увидела Итшана — он наклонился к Хоренету, протягивая ему сорванную ветку жасмина, а затем взял его на руки.

Она подумала о Пасаре и разрыдалась, затем возвратилась в комнату.

Целыми днями она раздумывала о своем плане, о том, как его осуществить, и о содержании письма, которое собиралась отправить Суппилулиуме. Анкесенамон пришла к заключению, что у нее нет особого выбора. Она составит письмо, которое вручит послу царя хеттов без ведома Пентью и Хоремхеба. У нее были великолепные способности излагать свои мысли письменно.

Ей тайно доставили папирус, чернила и заточенный стебель камыша. Она подложила под папирус глиняную дощечку и написала следующее послание:

Царю хеттов Суппилулиума, союзнику Мисра.

Анкесенамон, царица Мисра, в году первом ее правления [16]

Уважаемый монарх, я тебя информирую о следующем. Мой муж умер, и у меня нет сына. Мне известно, что у тебя несколько взрослых сыновей. Если ты пошлешь сюда одного, то он станет моим супругом, ибо мне не пристало выбирать в мужья одного из моих подданных.

Пусть боги даруют тебе долгую жизнь и радуются твоей славе.

Она приложила покрытую краской царскую печать, решающее свидетельство достоверности документа, подождала, пока краска высохнет, свернула папирус и вложила его в кожаный футляр.

Она солгала, написав, что у нее нет сына. Но официально Хоренет не был еще признан царевичем и не принимал участия в официальных праздниках. Жители Фив увидели его только однажды — во время праздника Осириса, незадолго до смерти Ая. Царь хеттов вряд ли мог знать о существовании ребенка.

Сати было поручено отнести письмо послу Хассону и вручить ему лично в руки, а если спросят, никому ничего не говорить и потребовать отправить это письмо своему царю Суппилулиуме как можно быстрее.

Царица приложила к этому посланию маленький каменный бюст, свой портрет, который доказывал ее поразительное сходство с матерью. Царь хеттов и его сыновья могли убедиться в том, что предложенная сделка требует от них больше чем согласия.

Итак, Анкесенамон ждала ответа, раздумывая над тем, на кого мог быть похож хеттский царевич, который, несомненно, прибудет, чтобы разделить с нею трон.

И поможет нанести Хоремхебу поражение.

Как только посол остался один, он, перечитавший множество текущих деловых посланий, регулярно отправляемых из Мисра, ознакомился с письмом, так как не мог, остерегаясь дерзких заявлений, передавать своему царю непрочитанные послания.

Хассон не верил своим глазам.

Он изучил печать: никакого сомнения, это действительно была печать царицы. Несколько ошибок свидетельствовали о том, что у нее не было привычки писать, но она не захотела прибегнуть к помощи писца, чтобы составить это письмо. Почему? Наверняка, чтобы сохранить в тайне свое послание.

Кроме того, такое письмо послу обязан был вручить глава ведомства Пентью, с которым он поддерживал деловые отношения. Если царица посчитала необходимым сделать это не по протоколу, значит, послание тайное. Но, опять же, почему? Очевидным был вывод, что это предложение царицы не понравилось бы настоящему хозяину страны, Хоремхебу.

Целую минуту Хассон пребывал в задумчивости. Долг велел ему сопроводить послание монарху пояснительным письмом. Он вызвал своего писаря и продиктовал следующее письмо на незите:

О величественный и прославленный монарх, мой господин, который правит народами без числа,

Твой очень скромный и бесконечно преданный слуга, посол Хассон.

Послание, что я осмеливаюсь тебе передать с гонцом, мне было вручено горничной царицы Мисра Анкесенамон. Я проверил печать, и это действительно ее послание.

Для того чтобы прояснить его смысл, я позволю себе сообщить тебе нижеследующее. Царица, которая в этой стране остается хранительницей царского рода и власти, дважды вдова: один раз царя Биббуриа, [18] скончавшегося пять лет тому назад, и другой раз царя Айт-Нетчер. [19] Она говорит, что от этих монархов у нее не было ребенка, хотя она была в таком возрасте, что могла бы зачать. Можно было предположить, что она бесплодна, но это не тот случай. Я знаю, что у нее есть ребенок, отцовство которого приписывается царю Аю, но который еще не был официально признан царевичем. Между тем следует учитывать, что настоящим властителем страны на этот момент является полководец Хоремхеб, которого она отказывается принять в качестве супруга, того, кто соединит царскую суть и фактическую власть.

Письмо было вставлено в тот же футляр, что и письмо царицы, и передано с верховым гонцом, который на следующий день отправился в страну хеттов.

По прошествии девятнадцати дней гонец преодолел девять этапов пути. Он отправился из Фив в Мемфис, затем были Аварис, Мегиддо, Библос, Кадеш, Катна, Хама, Эбла и Алеп. Наконец он добрался до окрестностей Каркемиша.

Он пересек границы Мисра и уже несколько дней находился на территории хеттской империи. Он встречал нийитов, кананеенов, аморритов и кочующие племена пастухов, апиру, которые приходили неведомо откуда и двигались неизвестно куда. Его охватило волнение, когда он увидел свой город. Он с нетерпением ждал встречи со своим семейством.

Закат солнца за его спиной изливал на Евфрат, прибрежные здания и дворец, который над ними возвышался, поток красного золота — так монарх вознаграждает своих подданных в конце тяжкого трудового дня. В кедровых и каштановых лесах сумерки сгущались быстро. Посланец пришпорил лошадь, чтобы прибыть во дворец до темноты.

При первых дуновениях вечернего ветра факелы на бронзовых подставках встряхивали своими гривами, освещая высокие стены дворца, лица богов, высеченные на барельефах, Шаташа и Иннараванташа, те, кто положили накидки на божества Лулахи, дрожали в бликах полыхающего огня. Сверху на насыпях несли охрану лучники. Гордость грела сердце гонца, замерзшего под порывами ветра зимнего вечера. Он был сыном великого народа.

Он спешился и пояснил стражникам:

— Послание из Мисра для царя.

Конюхи увели лошадь гонца, ахалтекинца, покрытого пеной, и гонец наконец вошел во двор дворца Каркемиша. Он прошел через громадный портал и был принят управителем, который выслушал его и отправился предупредить дворецкого. Тот, в свою очередь, побежал сообщить о гонце распорядителю.

Распорядитель ввел его в зал судебных заседаний, откуда царь уже собирался идти ужинать. Гонец опустился на колени, коснулся лбом пола, и когда его попросили подняться, вручил футляр царю Суппилулиуму. Заинтригованный, властелин вызвал переводчика, писца, который читал и писал на трех языках и который напрасно думал, что его рабочий день уже закончился. Писец сделал перевод.

Суппилулиум, коренастый мужчина в возрасте приблизительно сорока лет, с бородой цвета гагата, достигавшей пурпурового одеяния, вышитого золотом, опешил.

Взяв себя в руки, он вызвал своего распорядителя, Гатту-Зиттиш, и велел ему срочно созвать Царский совет, состоящий из вождей племен.

Они прибыли на следующий день, все одиннадцать, в своих парадных одеждах, в сапогах до колена, теплых накидках и меховых шапках. Вожди прошли в тронный зал, потолок которого был отделан кедром и держался на великолепных каменных колоннах, и по очереди уважительно поприветствовали монарха и его сыновей, Арнуванду, Мурсили и Заннанзу; еще двое сыновей, Телепину и Пьяссили отсутствовали. Затем они устроились на корточках полукругом на вышитых войлочных коврах у подножия трона и трех парадных кресел, поставленных для царевичей с одной и другой стороны трона. Гатту-Зиттиш, как обычно хмурый, сидел ближе всех к царю, с правой стороны трона. Слуги подали вино и хлебцы с фисташками.

Вожди племен не могли ни читать на языке Мисра, ни говорить на нем. Они называли эту страну Мисрой; впрочем, у хеттских племен не было единого языка, одни говорили на хуришском, другие на хатушском, луишском, хеттском, причем незит был их единственным общим диалектом. Царь поручил переводчику прочесть вслух письмо посла на незите и письмо Анкесенамон.

Кто-то недоверчиво покачал головой, другие стали непочтительно высказываться по поводу этой страны без мужчин, где царицы спят ночью в одиночестве за неимением мужа. Несколько более или менее непристойных острот вызвали смех.

— Ни с чем подобным мне никогда не приходилось сталкиваться, — заявил Суппилулиума, когда насмешки иссякли. — Что вы об этом думаете?

— Мне кажется, это — ловушка, — заявил старейшина Царского совета. — Неужели можно доверять женщине? Народ Мисра нас не простит уже за то, что мы завоевали царство Амки, властелин которого был их союзником. Неужели можно поверить в то, что они предложат нам свое царство, избрав одного из твоих сыновей своим фараоном? Более того, — продолжил он сурово, обведя собравшихся взглядом, — не будем забывать о том, что около двадцати пяти лет назад царь Мисра Аменхотеп поклялся в том, что никогда женщина царской крови из его рода не выйдет замуж за чужестранца!

Он подождал, когда утихнут отзвуки его речей, отражавшиеся от стен зала, и заключил:

— Это письмо, мне кажется, написано вероломным или сумасшедшим человеком!

Царь покачал головой и спросил соседа старейшины, Арасану, молодого человека со смеющимся взглядом:

— А ты что думаешь?

Арасану задумчиво погладил бороду и ответил:

— Письмо действительно странное. Эта царица дает понять, что в царстве нет достойного ее мужчины. Возможно, больше нет самцов в ее окружении, что вполне может быть. Возможно также, что она не хочет сочетаться браком с человеком более низкого сословия. Но если речь идет о сохранении династии, надо быть слишком легкомысленной, чтобы нарушить клятву своего предка и отдать власть в своей стране чужеземному царевичу, и особенно царевичу из той страны, которая в самое сердце поразила ее полководцев, нанеся им поражение. Разве мы не отобрали Амки и этот город, Каркемиш, у союзников Мисра?

Вожди племен передавали из рук в руки маленький бюст иностранной царицы, соглашаясь с тем, что лицо у нее приятное, а сама она, судя по всему, немного тощая.

Арасану отпил немного вина и продолжил:

— Я все-таки прихожу к заключению, что правители Мисра пошли на хитрость, дабы заманить сына царя и держать его в качестве заложника. Или эта женщина — сумасшедшая.

Остальные стали смеяться и качать головами.

— И все же… — вновь заговорил Арасану.

— Что — все же? — спросил царь.

Арасану поднял голову и сказал:

— Твое величество, вряд ли это ловушка, люди Мисра не настолько глупы, чтобы считать нас неспособными это понять, они бы действовали тоньше.

Царь похоже, заинтересовался таким выводом.

— Продолжай.

— Итак, это, без сомнения, не ловушка. То, каким способом это послание было тебе доставлено, мне кажется столь же странным, как и сама просьба. Обычно такие письма тебе вручает посол Мисра, Ханис. Но оно было доставлено непосредственно нашему послу в Фивах, в обход официальных каналов, не через главу ведомства Мисра Пентью. Это означает, что оно на самом деле было составлено царицей, по ее собственной инициативе, и что его содержание не соответствует намерениям правителей этой страны, точнее Хоремхеба.

— Значит, ты думаешь, что царица искренне просит одного из моих сыновей вступить с ней в брак?

— Да, твое величество, я именно так думаю. Но я опасаюсь, что это может плохо закончиться для одного из твоих сыновей, в связи с противостоянием царицы и ее правителей.

— Почему?

— Они сделают все, чтобы брак не был заключен.

— Таким образом, царица нас не обманывает, подвоха нет, но я не должен посылать к ней одного из своих сыновей? — спросил Суппилулиума.

Один из царевичей, Заннанза, красивый и сильный весельчак с сверкающими глазами и густой бородой, которого явно волновало то, что обсуждалось на совете, воскликнул:

— Нет, цель слишком важна, чтобы ею пренебречь! — И, повернувшись к царю, добавил: — Отец, то, чего хочет эта царица, для нас столь же важно, как и то, чего не хотят ее правители. Подумай, мы бы правили долиной Нила, имея там своего человека.

Очевидно, именно себя он видел «своим человеком».

— О чем вы думаете? — спросил царь у старейшин.

Ответил старший из них:

— Мы выслушали все доводы за и против. Но полагаю, что было бы разумно, твое величество, узнать больше об этой загадочной царице Мисра и о том, что там происходит. При нынешнем положении вещей мне представляется, что ты, сохраняя царское достоинство, не должен давать слишком быстро ответ этой женщине.

Слово «женщина» было произнесено с некоторым презрением.

Царь согласился.

— Гатту-Зиттиш, я поручаю тебе собрать необходимую информацию. Убедись, что ситуация на самом деле такая, какой нам кажется, и что в Мисре нет царевича, достойного сочетаться браком с царицей, и что она действительно может заключить союз с одним из моих сыновей. Тогда мы примем решение.

Затем он коснулся других тем, среди которых были претензии Шаттиваза, митанньянского царевича, на трон его страны, Митаннии, или, по крайней мере, того, что от нее осталось.

 

35

ОФИЦИАЛЬНАЯ… ТАЙНА!

Молния ударила в ближайший холм, и раскаты грома прокатились по долине; похоже, молния поразила посла Мисра, Ханиса, так как у него никогда не было более ошеломленного вида. Распорядитель Гатту-Зиттиш давал себе в этом отчет и не стал наносить ему оскорбление, повторив вопрос.

Ханис большими глотками осушил кубок вина. Свет от ламп танцевал на золотой каемке кубка, привезенного из Сирии. Слуга поспешил его наполнить; через синее стекло большого кубка красный цвет вина казался фиолетовым.

Следующий раскат грома раздался над дворцом. Крупные ночные мотыльки, почти черные, неповоротливо кружили по залу.

— Нет, меня об этом письме не информировали, — ответил наконец Ханис.

«Тогда, — подумал распорядитель, — прав Арасану: царица действовала без ведома своих правителей». Гатту-Зиттиш старался узнать как можно больше:

— Неужели в царской семье нет царевича, который мог бы стать достойным ее супругом?

Посол воспринял вопрос как оскорбление. Это означало, что род тутмосидов был настолько ослаблен, что производил на свет только женщин. Ему было известно, что, действительно, у Суппилулиумы было пятеро сыновей в таком возрасте, что вполне могли бы править страной, и еще пятеро, которые ожидали своего часа. Он солгал:

— Имеются самцы, но они не в том возрасте, чтобы управлять.

— Возможен ли такой брак? — настаивал распорядитель.

Все более и более раздражаясь, Ханис ответил:

— То, чего хочет царица, всегда возможно.

— Разве ваш полководец Хоремхеб не является достойной партией? — продолжал выспрашивать хетт, который, видимо, не имел намерения оставить своего собеседника в покое.

— Он не царской крови.

— Стало быть, члены царской семьи сочетаются браком только с людьми своей крови?

Ханус хотел было ответить, что это именно так и есть. Но он хорошо знал, что Аменхотеп Третий сочетался браком с женщиной не царской крови, Тией, сестрой Ая, и что ее сын, Аменхотеп Четвертый, сочетался браком с дочерью Ая, Нефертити, которая тем более была не царского происхождения.

Первые капли дождя забарабанили по листьям деревьев в саду, раскинувшимся перед окнами зала, где Гатту-Зиттиш принимал Ханиса. Затем разразился ливень, сопровождаемый раскатами грома.

Эта беседа начинала действовать послу на нервы. Он отвечал путано, — он не знал, что говорить. Он не мог себе позволить ни намекнуть на то, что план царицы был абсурдным, так как посол не должен показывать неуважение к своей царице, ни поддержать этот план, так как Анкесенамон действовала в обход Хоремхеба.

— Чаще всего, действительно, так и происходит, — ответил он.

Это ничего не означало. Но не мог же он рассказать о том, что Анкесенамон всеми силами души ненавидит Хоремхеба.

— Отправить сына царя к вашей властительнице — важное решение, — продолжил распорядитель. — Его нельзя принимать наспех. И ты меня прости за то, что я это говорю, но нам кажется странным то, что в стране Мисра нет царевича, достойного сочетаться браком с вдовствующей царицей.

— Но так сложились обстоятельства, — пояснил посол.

Ни тот ни другой не упомянули о наиболее важном моменте этого необычного дела: о присоединении Двух Земель к хеттской империи в случае реализации плана царицы.

Пытка посла Ханиса продолжалась долго, так как он принял приглашение распорядителя отужинать с ним. В разговорах на другие темы то и дело проскальзывали коварные вопросы о периоде правления Тутанхамона, затем Ая. Распорядитель деланно удивлялся по поводу того, что за четырнадцать лет правления двух наследных монархов царица не зачала потомства, и тому, что умерший царь Ай с другими супругами также не произвел на свет сыновей, которые могли бы добиться права наследования.

Очевидно, хетты сомневались в искренности предложения царицы.

Ханис с облегчением вздохнул, когда непрерывный допрос, которому он подвергался в течение трех часов, закончился, и он возвратился, наконец, в свою резиденцию.

На следующий день он составлял письмо, адресованное Пентью.

— Шлюха! Шлюха! — кричал Хоремхеб, когда Пентью прочитал ему письмо Ханиса.

Он сорвал с себя парик и швырнул его на этажерку. Глава ведомства мог видеть, что череп полководца был того же цвета, что и лицо: пунцовый, с белыми пятнами.

Сидя с мрачным видом, Пентью обдумывал сложившуюся ситуацию: еще более натянутые отношения с царицей, а в дальнейшем непростые отношения с одним из главных союзников — нет, главным союзником Двух Земель. Страны заключили мирный договор, однако Суппилулиума уже нарушил договоренности, предприняв махинации по отношению к царской семье Митаннии. То, что хеттский царь заинтересовался необычным предложением Анкесенамон, означало, что он планирует присоединить к своей империи территорию Двух Земель.

Итак, нельзя тянуть. В случае если царица сочетается браком с хеттским принцем, страна окажется под сапогом Суппилулиумы. Эта женщина предложила ему свое царство!

— Немыслимо! — гремел Хоремхеб. — Она сумасшедшая! Отец выскочки Сменхкары, Аменхотеп Третий, дал клятву, что ни одна царевна этой страны никогда не будет сочетаться браком с чужеземным царем!

Пентью сделал ему знак говорить тише. Часто стражники, стоящие у дверей, подслушивали разговор, а ситуация и так была довольно острой, чтобы царица получила возможность сослаться на преступление, основанное на оскорблении ее величества.

— Но что на нее нашло? — снова заговорил Хоремхеб.

— Ничего на нее не нашло, — ответил Пентью. Он направился к окну, выходящему на террасу. — В юности она должна была слышать о существовании союзов между царскими семьями. Отец Аменхотепа, о котором ты говорил, Тутмосис Четвертый, настойчиво просил руки царевны Митаннии.

Пентью обернулся. Хоремхеб его слушал, пылая от гнева.

— Согласен. Но предлагать себя как царицу — совсем другое дело.

— Конечно, — согласился Пентью, — но эта женщина родилась в Ахетатоне, в семье, где больше заботились об Атоне, чем о царстве. В то время как страна рушилась, Эхнатон писал гимны в честь Солнечного Диска. Он жил один во дворце вместе со Сменхкарой, царевны жили отдельно, Нефертити уединилась в Северном дворце. Что знает Анкесенамон о своей стране? Ничего. Знает ли она разницу между гатту и митаннийцем? Я в этом сомневаюсь. Она испытывает только чувство династической гордости. Она ненавидела Ая. Однако воссоединилась с ним, чему мы были свидетелями, потому что он убедил ее, что вместе они смогут защитить династию.

— Разве династия была виновата в разъединении страны?

— Уже двадцать лет это происходит, — утомленно ответил Пентью.

На какое-то мгновение единственным звуком было жужжание мух, возбужденно носившихся по комнате, несмотря на полуденную жару.

— Сегодня происходит то, что не имеет здравого смысла: эта женщина предлагает страну чужестранцу, которого даже не знает.

— Нам ничего другого не остается, кроме как ожидать дальнейшего развития событий, — спокойно заметил Пентью. — Возможно, ничего не произойдет. Согласно тому, что нам пишет Ханис, хетты, кажется, опасаются ловушки. Очень возможно, что Суппилулиума никого сюда не пришлет.

— Пентью, Суппилулиума должен быть сумасшедшим, как она, чтобы не рассмотреть это предложение со всех сторон, — сказал Хоремхеб с горячностью. — Уж не думаешь ли ты, что он упустит такую добычу, как царство? Он обязательно отправит сюда кого-нибудь.

— В этом случае примем меры.

— Какие меры?

— Он же не собирается посылать армию. Только сын и царская свита.

— И что тогда?

Пентью пожал плечами.

— На них в пустыне нападут разбойники. Надо же использовать этих людей хоть для чего-то!

— Может начаться война.

— Мы не ответственны за проделки разбойников.

Хоремхеб снова заговорил после еще одной минуты молчания:

— Как ты думаешь, надо ли распространить эту новость?

— Нет еще. Нас могут обвинить в том, что мы хотим опорочить царицу. Вполне возможно, что найдутся люди, которые пойдут на все, чтобы не допустить этого. Нет, я полагаю, что лучше будет делать вид, что мы ничего не знаем о намерении Суппилулиумы. Рано или поздно двор об этом заговорит.

Двумя неделями позже двор узнал о том, что Гатту-Зиттиш, распорядитель хеттского царя Суппилулиумы, прибыл в Фивы со свитой.

Царица устроила праздник во дворце в его честь. Придворные поспешили явиться, интересуясь целью этого визита. Посол хеттов уже есть в столице; почему же сюда прибыла столь важная персона как распорядитель, равный по своей значимости Советнику царя?

Об этом они ничего не знали. Поинтересовались у Хоремхеба и глав ведомств; те отвечали, что якобы Суппилулиума желает укрепить дружеские связи с Двумя Землями. Пентью на досаждающие вопросы витиевато объяснял, что необходимо обсудить изменение союзнических планов ввиду притязаний ассирийцев на земли Митаннии.

Во время праздника Анкесенамон казалась озабоченной и раздосадованной, что отметили все. Накануне она приняла Гатту-Зиттиш. Он привез ей великолепный подарок — золотую чашу, инкрустированную камнями двух оттенков синего цвета, бирюзой и лазуритом.

Ее удивил визит хетта. Он говорил эмоционально и пространно, сказанное им перевел личный переводчик Гатту-Зиттиш. Оказывается, его монарху безгранично польстила просьба царицы Мисра, он с большой радостью воспринял возможность союза божественной царицы с наследником хеттской империи и просит принять уверения в дружбе, но хотел бы быть уверенным в том, что ни один царевич монаршего семейства Двух Земель не сможет оспорить союз одного из его сыновей с царицей.

— Иначе говоря, — подытожила она, — царь ставит под сомнение искренность моих намерений, все то, о чем я писала в послании?

Застигнутый врасплох прямым вопросом Анкесенамон, распорядитель ответил, что им было трудно поверить в то, что в таком большом царстве, как Миср, не нашлось подходящей партии, достойной ее великолепия.

Она проглотила свое раздражение.

— Пойми, распорядитель, царица может сочетаться браком только с мужчиной царского рода.

— Я это понимаю, твое величество. Но как следует понимать твое заявление, что у тебя нет сына?

Значит, он узнал о существовании маленького царевича Хоренета.

Анкесенамон напряглась.

— Разве не понятно, что любой маленький ребенок без отца не существует?

Гатту-Зиттиш захлопал ресницами. Он начинал лучше понимать ситуацию.

— Ему нужен отец, который был бы сильным человеком и который мог бы подарить ему братьев и сестер, — добавила она, глядя распорядителю в глаза. — Ты не можешь этого не знать!

Он покачал головой. Он также подумал о том, что браки между родственниками, которые стали обычными в царском семействе Мисра, ослабили род. Уж не по этой ли причине цари содержали гаремы?

— Скажи об этом своему царю, — предложила она.

— Непременно скажу, твое величество. Но могу ли я тебя спросить о том, как относятся твое правительство и двор к твоему плану?

Она нахмурила брови, затем ответила равнодушно:

— Они еще об этом не информированы. Пока не наступил подходящий момент.

С тем Гатту-Зиттиш и удалился. Несмотря на то что его пленила гордая и решительная царица, брак государственной важности, который заключался втайне от народа, от этого не стал казаться ему менее странным.

На следующий день, перед отбытием распорядителя в свою страну, Анкесенамон вручила ему еще одно послание для Суппилулиумы.

Царю хеттов Суппилулиуме,

моему брату и союзнику

моего могущественного Мисра

Уважаемый брат,

Я приняла твоего распорядителя Гатту-Зиттиш, и я благодарю тебя за добрые пожелания, которые он мне передал, как и твой великолепный подарок.

Но почему ты говоришь: они пытаются меня обмануть? Если бы у меня был сын, разве написала бы я в унизительной для себя и моей страны форме послание чужеземному царю? Ты мне не веришь и даже не скрываешь этого! Тот, кто был моим мужем, умер, и у меня нет сына. Неужели я должна была одного из моих слуг сделать своим супругом? Я не писала в другую страну, только тебе. Я тебе еще раз предлагаю: дай мне одного из своих сыновей, и он будет моим супругом и царем страны Миср… [23]

Распорядитель уехал, покоренный красотой и силой воли молодой царицы, но озадаченный. Накануне полководец Хоремхеб, занимавший пост Первого советника, не задал ему ни одного вопроса по поводу намеченного бракосочетания, и это было странно. Невозможно было предположить, чтобы Советник не имел представления о намерениях царицы. Гатту-Зиттиш слишком хорошо знал, как работают разведывательные службы в крупных царствах: за каждой стеной были уши. Насмешливые и хитрые взгляды Хоремхеба указывали на то, что Гатту-Зиттиш не ошибался. Тогда что же Первый советник думал по этому поводу?

Неужели этого героя войны так мало заботило то, что его страна попадет в зависимость от хеттов? Другие главы ведомств также не пытались обсуждать истинную цель его визита.

Значит, план заключить брачный союз держался в секрете, причем это было такой тайной, что никто не решался произнести ни слова по этому поводу. Но как долго это будет продолжаться? А когда о бракосочетании сообщат официально, что за этим последует?

Долгие часы размышлений во время поездки верхом в Каркемиш не помогли найти ответа.

Распорядитель был в пути, когда Хоремхеб попытался еще раз убедить Анкесенамон разделить с ним трон. Самым удивительным было то, что он смог к ней приблизиться при помощи Мутнехмет.

— Послушай, — сказала та, — ты успешно правила вместе с Аем, не будучи его супругой. Что тебе стоит править с Хоремхебом на тех же условиях?

Довод был разумным. Анкесенамон только на миг задержалась с ответом, но резкий жест руки уже сказал об отказе.

— Это не одно и то же. Ай был членом нашей семьи. Хоремхеб испытывает к нам только презрение.

— Ты простила моему отцу Аю преступления более серьезные, чем презрение. Он был замешан в смерти твоего отца, в смерти Сменхкары и, возможно, в смерти…

— Я этого уже достаточно наслушалась, Мутнехмет! Ай защищал династию! И именно от тебя я узнала, что Хоремхеб хочет ее уничтожить.

Мутнехмет пожала плечами.

— Династия! Что же от нее осталось?

— Я осталась.

Мутнехмет прикусила губу, чтобы не напомнить племяннице о том, что династия не состоит из нее одной и малолетнего ребенка.

— Династия себя изжила. Хоремхеб хочет власти, я это знаю.

— Так вот, именно я ему ее не дам.

— Что тебе в нем не нравится?

— Всего-навсего грубость. И этот запах!

Сей незначительный довод лишил Мутнехмет слов. Она воздержалась от того, чтобы передать эти речи Хоремхебу. Но окончательный выбор был сделан. Анкесенамон оказалась в стане врагов полководца.

Но что же придавало ей уверенности? Неужели надежда сочетаться браком с хеттским царевичем?

 

36

НАСТРОЕНИЕ БОГОВ

Брачные узы, в основе которых лежит телесная или духовная близость, могут быть разорваны без особых последствий, и тогда от них остаются только воспоминания о сущих пустяках, покрытые пылью времени. Но есть другая связь, она, без сомнения, дольше сопротивляется разрыву, ибо у нее другая природа. На нее не действуют указки ни сердца, ни разума: это удивительное единство двух существ, разделяющих одно и то же пространство, одну постель, те же болезни и заботы. Она может возникнуть даже между животными различных видов, например, между собакой и кошкой. Конюхам хорошо известны такие случаи: лошадь успокаивается только в компании собаки, которая спит каждый вечер на ее подстилке, в ногах. Когда один из двоих уходит, другого охватывает печаль, часто это плохо заканчивается.

Мутнехмет и Хоремхеб напоминали таких животных. Он был приземленным человеком, телесным, горячим и своенравным; она была из той семьи, члены которой на протяжении многих поколений жили, как бы не касаясь земли, и животные соки в ней очищались до того, что превращались в утонченные ликеры. Напряжение сил и летний зной вызывали у него усиленную потливость, в то время как самое значительное выделение потовых желез его бывшей супруги сводилось к едва заметному блеску на груди над вырезом платья. Достаточно было увидеть их вместе за столом, чтобы уловить различие: он нажирался до отвала, с жадностью глотал пищу, съедал полдюжины жареных яиц в три приема; она нехотя грызла какой-нибудь кусочек, не утоляя до конца очевидный голод.

Они как раз сидели за столом в покоях Советника. Он попросил ее прийти, и после некоторых колебаний она приняла приглашение. Ситуация действительно становилась критической. Невероятная катастрофа угрожала царству, так что пора было забыть об обидах.

— Она тебе об этом когда-нибудь говорила?

— Со времени отъезда Нефернеруатон она замкнулась в себе. Она изменилась и больше не доверяет мне своих мыслей. Думаю, она не доверяется даже Сати, которая для нее всегда была самым близким человеком в мире.

Он опустошил свой кубок одним глотком, рыгнул и взял себе половину утки.

— Как ты объясняешь все-таки это послание Суппилулиуму?

Она собралась с мыслями, затем сказала, тщательно подбирая слова:

— Я полагаю, что с каждым годом она все больше ощущает свою ответственность за династию. Со времени бегства двух ее сестер и смерти Сетепенры и Нефернеферуры она считает себя единственной наследницей отца и династии.

Она сделала глоток вина и вновь заговорила:

— Не думаю, что она столь же безумна, как ее отец и покойный муж Тутанхамон, но полагаю, что в этой семье все не без странностей. Эхнатон считал себя воплощением Атона, Тутанхамон видел себя Осирисом, а она мнит себя единственной хранительницей рода. Она готова на все ради того, чтобы его защитить и увековечить. В последнее время я замечаю у нее эту упрямую решительность, которая проявлялась в поведении моей сестры Нефертити после смерти Эхнатона.

— Стало быть, ты полагаешь, она не понимает, что разрушит царство, если соединится брачными узами с сыном Суппилулиумы?

Она покачала головой и стала грызть хлебец в кунжуте.

— Нет.

— Я не могу позволить ей это сделать.

Она подняла на него вопросительный взгляд.

— Нет, никто ее не собирается убивать. Но нельзя позволить ей это сделать. Меня двор и армия обвинят в бездействии и даже соучастии. Теперь — она или я.

Она пребывала в раздумье. Слова «она или я» звучали зловеще. Но она не могла в этом винить своего бывшего супруга.

— Зачем приезжал распорядитель Суппилулиумы? — спросила она.

— Мне не известно. Вероятно, убедиться в том, что предложение царицы не было ловушкой.

— Ты полагаешь, что Суппилулиума пришлет сюда одного из своих сыновей?

Он поковырял ногтем в зубах.

— Это мы еще посмотрим. Тем временем я тебя попрошу сообщать мне обо всем странном, что заметишь в поведении Анкесенамон. Это в интересах царства. Возможно, и в ее интересах.

Она покачала головой и съела засахаренный финик.

— Не хочешь же ты, чтобы из-за этой сумасшедшей превратилось в прах дело жизни твоего отца и все мои усилия?

— Нет, — сказала она мрачно.

На рассвете шквалы леденящего ветра обрушились на высокие стены, окружающие Каркемиш. Гатгу-Зиттиш и сопровождавшие его люди надвинули на лоб меховые шапки. Вдоль насыпи стояли, переминаясь с ноги на ногу, лучники и впередсмотрящие. Получасом позже маленький отряд, возглавляемый распорядителем, добрался до ворот царского дворца. Все спешились, прибежали слуги из конюшни, и Гатту-Зиттиш бросил дворецкому:

— Быстро теплого молока с ликером — всем! Мы окоченели!

В сопровождении только своего секретаря он прошел к царскому кабинету, велел стражникам сообщить о своем прибытии царю и предстал перед ним в зале, где развели сильный огонь в очаге и жаровнях, стоящих по углам. Он опустился на колени перед монархом, который быстро его поднял.

— Гатту-Зиттиш! — воскликнул Суппилулиума. — Добро пожаловать. Итак, какие новости?

Слуга принес большую серебряную кружку, наполненную теплым молоком с ликером из можжевельника.

— Выпей сначала, — сказал царь. — Согрейся. Сядь там, около огня.

Царь расположился напротив своего посланника.

— Твое величество, — заговорил Гатту-Зиттиш, откашлявшись, — предложение искреннее. Царица очень красивая. Вопреки тому, что она написала, у нее есть сын, но в действительности она не солгала, скрывая его существование. Она считает, что он в опасности. Во время моего визита я пришел к заключению, что она разыскивает не только супруга и отца для своих детей, но, главным образом, сильного человека. Вот поэтому она тебе написала. Между тем, как мы и думали, ее предложение было сделано без ведома ее правительства и двора. По моему мнению, она не уверена в том, что это предложение будет хорошо принято. И я убежден, что полководец Хоремхеб не обрадуется этому браку. И это очень плохо.

Суппилулиума принялся смеяться.

— Это мне кажется вполне возможным! Но неужели мы должны действовать только с одобрения жителей Мисра?

Распорядитель поднял брови. Что это могло означать? Неужели царь собирался все-таки принять предложение царицы Мисра?

— Я не могу не воспользоваться этим исключительным случаем, ведь мы сможем усилить наше влияние на соседние государства и укрепить наши позиции в долине Нила. Так как ты уверен в том, что здесь нет ловушки, я пошлю одного из моих сыновей в Фивы. Царица хочет сильного человека? Ну так она его получит! — заявил царь и громко рассмеялся.

Гатту-Зиттиш также смеялся, хотя на душе у него было неспокойно.

— Сильнее всех горит желанием сочетаться браком с этой красивой царицей и управлять Мисром принц Заннанза. Вскоре он отправится туда. Проследи за подготовкой его поездки.

— Хорошо, твое величество. Должен ли я предупредить посла Мисра?

На какой-то миг Суппилулиума задумался.

— Нет, если царица хочет сохранить это в тайне, для этого есть свои причины. Незачем разглашать тот факт, что я благосклонно отнесся к просьбе Анкесенамон. Нет, не говори ему ничего. Предупреди только нашего посла в Фивах.

— Хорошо, твое величество.

Тело распорядителя Гатту-Зиттиш согрелось, но мозг оставался холодным. Эта затея не предвещала ничего хорошего. Царица была весьма неосторожной, и чрезмерно пылким был принц. Как говорится в хаттушской пословице, из-за пары шатких ступеней можно переломать кости.

Спустя несколько дней послу Мисра в Каркемише, Ханису, потребовалось пополнить свой гардероб хеттской одеждой, которая лучше защищала от холода, чем та, что он привез из своей страны. Он решил заказать себе длинную шерстяную рубаху, утепленный мехом плащ и высокие сапоги. Он пошел к лучшему портному города, который обшивал и двор. Тот попросил его подождать, так как должен был закончить важный заказ сына царя для него и его свиты.

Ханис навострил уши.

— Это будет красивая одежда, я в этом не сомневаюсь, — сказал он льстиво, окинув мастерскую взглядом.

Помещение пропиталось запахом войлока и мехов, дубильных составов, только что сотканной шерсти. Двое учеников что-то шили из роскошных тканей, среди которых была шерсть великолепного темно-красного цвета.

— Это самая дорогостоящая одежда, какую я когда-либо изготавливал, посол.

И портной описал плащ царевича, который долен быть украшен голубыми, красными и зелеными камнями и утеплен очень дорогим белым мехом горностая.

— Но это же свадебный наряд! — воскликнул Ханис с притворным восхищением.

— Ты не поверишь, но это так, посол.

— И когда же ты начнешь шить мою одежду? Наступают холода.

— Через четыре дня, посол. И я потороплюсь, чтобы ты не мерз.

Это означало, что царевич и его свита уедут через пять или шесть дней. Люди, путешествующие группами, передвигаются не столь быстро, как один всадник на хорошем коне.

По возвращении к себе он составил послание для Пентью и поручил его доставить одному из наемных всадников. Он щедро ему заплатил. Наемник-митанниец обогнал на несколько дней царевича, который передвигался быстро, стремясь поскорее сочетаться браком с царицей Двух Земель.

Ни один смертный никогда не мог еще проникнуть в тайные планы богов, вершащих судьбы и людей, и стран. Но кто из богов на этот раз одержит верх? Амон-Ра? Гор? Осирис? Или же бог хеттского неба Ануш и его супруга Антум? А может, бог земли Анлил и его супруга Ненлиль? А может, боги еще только обсуждали это между собой во время одного из пиров, поглядывая сверху на людей, занятых своими делами? Неужели это будет Сет — убийца своего брата Осириса? Сет испытывал отвращение к беспорядку. Ведь он убил Осириса именно потому, что знал о невозможности раздела власти. Он обладал большей силой, чем Осирис, для того, чтобы защитить мир. И он это доказал, убив громадного змея Апопа.

Бывало, небесные силы выражали свое недовольство хозяевам Мисра, как и хозяевам хеттской империи.

К середине сезона Сева, когда вода в реке шла на спад и до конца года оставалось ровно пять дней, а Тот брал верх над Луной, в стране начала свирепствовать лихорадка. Болезнь начиналась с ломоты и дрожи во всем теле, головных болей и потери аппетита, затем человек приходил в возбуждение и бредил. Несколько сотен человек заболели в Фивах и Мемфисе. Многие умерли, а те, кто выжил, стали калеками, неспособными стоять, внятно говорить и управлять своим телом.

Во дворце лихорадка среди прочих задула и свечу жизни старого Уадха Менеха.

Но самой большой потерей стала смерть молодого царевича Хоренета. Ему было всего два года.

Сати и Мутнехмет опасались, что мать последует за ним. Анкесенамон безутешно рыдала, пока сама не слегла. Был вызван в Фивы Итшан, чтобы ее успокаивать, но он и сам был безутешен.

— Почему боги на меня так сердятся? — шептала Анкесенамон. — Неужели Атон не может защитить меня? Когда же я обрету, наконец, покой?

Итшан не знал, что отвечать.

Она солгала, заявив, что у нее нет ребенка. Неужели боги ее наказали за это, сделав ложь реальностью?

У нее осталась только одна надежда: в ближайшие дни должен был прибыть царевич Заннанза, о чем ей сообщил хеттский посол.

 

37

ОБРАЩЕНИЕ К ПАЗУЗУ

Свита царевича Заннанзы состояла из двадцати пяти человек, все верхом, включая четырех лучников. Кроме того, багаж царевича везли на четырех лошадях ашкабадской породы с тонкой шелковистой кожей, на которых были позолоченные попоны.

Темп передвижения менялся от рыси до легкого галопа, с частыми остановками, так как принц не хотел прибыть изнуренным и предстать перед царицей не в лучшем виде. Наиболее трудная часть пути пролегала по гористой местности — от Каркемиша до Кадеша; по этим дорогам надо было передвигаться шагом, поскольку шли частые дожди. Но начиная со страны аморритов дорога шла вдоль побережья по ровной местности, и тогда всадники почти все время скакали легким галопом. Это позволило сделать более длительные остановки в Библосе, Барке и Аннишаши.

У царевича было превосходное настроение: зима, но здесь дул морской бриз, а не северный горный ветер, он будоражил кровь, и, полный энергии, Заннанза надеялся доказать своей невесте, какими крепкими мужчинами были хетты. Такие молодцы, как он, после целого дня езды верхом могли довести до изнеможения двух женщин. Он и его личный распорядитель, говоря об этом, посмеивались в бороду.

Вот уже одиннадцать дней они находились в дороге. На рассвете сделали остановку в Ашкелоне и направились к границе со страной Миср. Находясь в двух часах езды от Газы, всадники скакали, держа направление на заходящее солнце, когда неожиданно увидели огромный столб пыли, поднимавшийся слева от них, словно со стороны пустыни надвигалась песчаная буря.

Потребовалось совсем немного времени, чтобы удостовериться в том, что эта буря ничего не имеет общего с дыханием пустыни: к ним мчались всадники. Путники наблюдали за ними, ускоряя темп.

— Они направляются к нам! — воскликнул обеспокоенный Заннанза.

— Я думаю, нам надо подняться на этот холм, — сказал придворный. — Там, на случай чего, у нас будет лучшая позиция.

Они пришпорили лошадей, не сводя глаз с этих таинственных всадников. Те, в просторных белых одеяниях, заметно отличались от них.

— Их порядка двух сотен, — крикнул Заннанза, которого все сильнее охватывало беспокойство. — Чего они от нас хотят?

Ответ последовал тотчас же: с расстояния в пять сотен шагов неизвестные выпустили град стрел. Раздался боевой клич.

— Всем спешиться! — крикнул царевич.

Спрыгивая с лошади на землю, один из людей царевича получил стрелу в живот. Лучники пустили ответные стрелы. Упал вражеский всадник. Затем другой. Нападавшие, выстроившись в ряд, помчались галопом.

Бой длился менее получаса.

Из хеттов никого не осталось в живых.

Главарь нападавших взобрался на холм и проверил, все ли мертвы. Какое-то время он рассматривал хетта в великолепном одеянии. Две стрелы пробили ему шею и грудь. Он склонился и внимательно осмотрел глиняную дощечку, висевшую на шее на кожаном ремешке, украшенную красным камнем; он не понимал аккадского, но при виде красного камня догадался, что перед ним царевич. Он снял с него великолепное золотое ожерелье, фрагменты которого иллюстрировали битву льва и лошади, и тяжелое кольцо, украшенное крупным зеленым прозрачным камнем, сверкающим в лучах заходящего солнца.

Это был начальник охраны Рамзес, который на время снова стал командиром.

Новости быстро распространялись по дворцу: Анкесенамон, до тех пор пребывавшая в подавленном состоянии из-за смерти своего сына Хоренета, получив какое-то послание, неожиданно оживилась. Мутнехмет сообщила об этом Хоремхебу. Помимо этого он получил сообщение от посла Ханиса. Все остальное решалось просто: шпионы и караульные, расставленные на всем протяжении предполагаемого пути следования хеттского царевича, информировали Хоремхеба о его продвижении. Засада была организована на подступах к Газе.

Солдаты ссорились из-за других драгоценностей хеттов и золота, которого было на тысячу триста дебенов. Необычный плащ царевича Заннанзы забрал Рамзес, но одежда других хеттов, в том числе и плащи, была не менее ценной.

Лучники царской армии все предусмотрели — они взяли с собой лопаты, чтобы зарыть тела хеттов в песок.

Семь оставшихся в живых лошадей нападавшие увели с собой; они использовали их для перевозки тел троих своих воинов, павших от стрел хеттских лучников. Умирающих лошадей добили. Уже слышалось завывание шакалов, почуявших добычу. Затем отряд отправился на юг.

Рамзес показал кольцо Хоремхебу.

— Такого камня я еще не видел, — сказал Хоремхеб.

— Я тоже. Можно было бы предположить, что это стекло, но этого не может быть, так как оправа очень богата. Без сомнения, камень из Азии. Еще я привел семь лошадей. Великолепные животные. Шкура как из золота. Очень быстрые и выносливые. Я их приберегу для царских конюшен.

Он поднял глаза на Советника.

— Ничего не изменилось?

— Нет, — ответил Хоремхеб. — Нам ничего не известно. На хеттов, без сомнения, напали грабители. Так что никакой опасности — Суппилулиума не будет мстить.

Со времени отъезда Гатту-Зиттиш минуло сорок дней, а у хеттского посла в Фивах не было никаких известий о царевиче Заннанзе; посол обеспокоился и спешно направил посыльного в Каркемиш. Он встревожился, когда посыльный сообщил ему о том, что царевич отбыл со своей свитой уже более двадцати дней назад, и решил просить Пентью организовать его поиски.

Такая просьба, казалось, удивила Пентью.

— Ты говоришь, что царевич Заннанза оставил Каркемиш и направился в Фивы? Стало быть, это официальная поездка?

— Да.

— Ты об этом был информирован?

— Да.

— Но какова цель этой поездки?

Посол разволновался, поняв, что совершил промах.

— Я предполагал, что ты об этом информирован, — ответил он. — Царевич должен был сочетаться браком с вашей царицей.

Пентью придал лицу выражение изумления.

— Царевич твоей страны намеревался сочетаться браком с царицей? Но, именем Амона, это дело высочайшей значимости для наших стран! Почему ты мне об этом не сообщил?

— Я думал, что царица…

Пентью покачал головой.

— Царица нам ничего об этом не сказала. Иначе по такому случаю я попросил бы начальника охраны Рамзеса отправиться навстречу царевичу с отрядом лучников, чтобы защищать царевича и его свиту.

Посол пришел в замешательство и чувствовал себя опустошенным.

— Но что нам делать теперь? — воскликнул он.

— Мне это неведомо, посол. Ты хорошо понимаешь, что дорога от Каркемиша до границ нашей страны длинная. На Заннанзу могли напасть грабители на всем пути, эти территории находятся не под нашим, а под вашим контролем. Это царю Суппилулиуме надлежит организовать поиски.

— Но если они были атакованы в восточной пустыне?

Пентью покачал головой.

— Я в этом сомневаюсь, посол. Меры, которые предпринял Первый советник Хоремхеб, чтобы защитить нас от банд грабителей, весьма эффективны. У нас давно не было нападений. В пустыне им нечем поживиться, а караваны, которые следуют вдоль берега, находятся под защитой наших солдат. Нет, я уверен, что они могли быть атакованы либо в Ние, либо в Нугаше, либо в Амурру.

— Но не можешь ли ты попросить провести поиски, по крайней мере, в восточной пустыне?

— Я согласен это сделать по твоей просьбе, посол, но что мы там сможем найти? Скелеты, обглоданные шакалами и грифами? В этих местах их столько…

Посол был напуган.

— В будущем, посол, — заговорил Пентью резким тоном, — будь любезен информировать меня о таких исключительных событиях как свадьба нашей божественной царицы с сыном его величества вашего царя.

Посол попрощался и ушел.

Пентью хлопнул себя по ляжкам, сдерживая смех, затем пошел сообщить Хоремхебу о визите хеттского посла.

— Но почему царевич медлит? — шептала Анкесенамон.

Она качала на руках маленькую принцессу Нефериб. После смерти Хоренета это был единственный ребенок царской крови во дворце.

Хоренет был похоронен в склепе его дедушки, в месте Маат.

И теперь она больше не могла иметь ребенка, так как у нее не было мужа. Хоренет мог бы в конце концов официально считаться сыном Ая. Но теперь она была вдовой.

Она протянула ребенка кормилице и заставила себя поесть под сочувствующим взглядом Мутнехмет. Сочувствие к царице не мешало ей испытывать облегчение от того, что удалось избежать катастрофы, которую организовал Апоп и никто другой.

Итак, Мутнехмет знала, какая участь постигла царевича Заннанзу, безумного претендента на трон Двух Земель.

Итшан все еще находился в Фивах, поддерживая Анкесенамон в ее печали. Снова она пожаловалась на непонятную задержку хеттского царевича. Новый командир конников смотрел на нее, не говоря ни слова. Она заметила этот пристальный взгляд.

— Что случилось? — спросила она.

— Я думаю, что царевич не придет, — нерешительно произнес он.

— Что? — закричала она.

Но он и не думал скрывать от нее правду.

— Почему ты так говоришь? — спросила она с истеричными нотками в голосе.

— Я только что проходил мимо царских конюшен. Там появилось семь новых лошадей такой породы, какой нет в Двух Землях. Только у хеттов и азиатских народов есть такие, и при этом они предназначены для царей и знатных господ, так как очень дорого стоят.

Она подавила крик.

— Я спросил, как давно появились там эти лошади. Мне ответили, что шесть дней назад.

Анкесенамон растерянно смотрела на него. Потом разрыдалась. Он обнял ее. Ее тело сотрясали рыдания.

— Они его убили! Они его убили! — повторяла она.

Она плакала долго.

— Как ты могла подумать, что они позволят ему к тебе приехать? — спросил он нежно.

— Этот Хоремхеб… Я его отстраню от должности! Это убийца! — кричала она.

С большим трудом ему удалось ее успокоить.

— Не волнуйся, Анхи, не волнуйся, — говорил он ей. — Он скоро уйдет из твоей жизни. А сейчас успокойся, прошу тебя.

Когда сообщение хеттского посла в Фивах прибыло в Каркемиш, Суппилулиума пришел в одно из тех грозовых состояний, которого опасались его правители и придворные. Осознание провала плана ожесточало горе, причиненное смертью сына.

— Это действительно была ловушка! — заявил он.

Он обернулся к Гатту-Зиттиш.

— Ты был прав. Ты сомневался в этом. Я обязан был тебя послушать. И теперь я потерял младшего сына, усладу моих глаз!

— Это была ловушка, устроенная богами, твое величество, — сказал обессиленный Гатту-Зиттиш.

Собравшиеся главы ведомств молча выслушали сообщение о случившемся. Страсть мужчины к власти и страсть женщины к славе привели к катастрофе. Но никто из них не предполагал, что катастрофа будет намного значительнее, нежели ожидаемый успех.

— Я хочу забрать тело моего сына, — заявил Суппилулиума.

— С вражеской территории? — удивился распорядитель.

— Разве ты не можешь найти способ? И я хочу, чтобы убийцы были наказаны.

— Я попытаюсь, твое величество. Я попытаюсь, — прошептал Гатту-Зиттиш.

Вскоре женщины во дворце поняли, что красавец-царевич Заннанза умер где-то в Мисре, и вскоре нелепый слух распространился по Каркемишу, затем добрался до Алала, Алеп, Эбла и распространился по всей хеттской империи. Согласно этой выдумке, Заннанза безумно влюбился в царицу Двух Земель. Она слала соблазнительные приглашения и даже прислала свою статуэтку, изображающую ее обнаженной. Но когда он отправился к ней, чтобы сочетаться браком и увезти ее в царство своего отца, она нанесла ему удар кинжалом. Очевидно, в ходу были различные варианты этой истории, приукрашенные кумушками и кумовьями; в одной из них говорилось, что статуэтка царицы Мисра обладала пагубными силами и что царь благоразумно повелел бросить ее в огонь. В другой утверждалось, что письмо царицы было пропитано медленно действующим и одурманивающим ядом и что, представ перед своей невестой, царевич рухнул замертво.

Все женщины Мисра, начиная с царицы, приобрели скандальную славу среди хеттов, ассирийцев, вавилонян, митаннийцев и всех жителей Леванта.

— Подумать только! — воскликнула одна из матрон двора Каркемиша с пылом, который заставлял дрожать ее необъятную грудь. — Подумать только, ведь раньше мы посылали чудотворную статую Иштар царю Мисра, потому что он был болен! И она его излечила! И вот как эти негодяи нас отблагодарили!

И, воздев руки к небу, она стала призывать на Миср проклятия всех злых богов, начиная с ужасного Пазузу, чья ноздря распространяла чуму.

Эта последняя история была правдивой: некогда Аменхотеп Третий страдал от язв на ногах, и его подданные дважды отправлялись за исцеляющей статуей Иштар, и во второй раз хеттский царь с большим трудом забрал ее обратно. В знак благодарности Аменхотеп Третий разрешил строительство храма Иштар в Мемфисе.

Скорбя о своей горькой доле во дворце Фив, Анкесенамон не знала об этих невероятных выдумках. В течение тех пяти дней, во время которых вспыхнула эпидемия, ставшая фатальной для Хоренета, были открыты двери для сил зла. Она снова думала о пророческих словах бывшего Советника Тхуту: «Исис, вечная невеста печали…»

Но кто же этот карающий бог, кто с таким усердием истреблял тутмосидов и, стремясь наказать виновного, уничтожал последнюю ветвь упавшего дерева, хрупкую царицу Анкесенамон?

 

38

ЗНАК КРАСНОГО ГОРА

Молодой иврит Эфиал доедал четверть дыни.

— Наши предки пришли в эту страну, потому что здесь плодородные земли, а теперь мы — узники и рабы, — сказал он. — Стало быть, у нас нет страны?

Он сидел на земле почти голый. Его тело было покрыто пылью и соломинками, которые пот превратил в клейкую грязь и которые можно было смыть разве что в реке, протекавшей в сотне шагов от этого места. Он откинул непокорную прядь волос, которая падала ему на глаза.

Сидя напротив, его дядя Забад допивал пиво, что оставалось в кружке из обожженной глины. День закончился. Это был тяжелый день, впрочем, как предыдущие и любой другой на протяжении вот уже трех месяцев. После битвы у «Пяти Свиней» гнев властителей Нижней Земли обрушился на ивритов. Один из их, Тапуах, у которого хватило наглости хлестнуть по лицу полководца — и какого полководца — Хоремхеба! — был разыскан и приговорен к тридцати ударам хлыстом. Затем по указу Первого советника всех дееспособных мужчин принудили обтесывать камни для строительства. Но что эти люди собирались делать со всеми этими камнями?

— Когда-то у нас была страна — там, за большой рекой, которая называется Евфрат, — ответил Забад. — А теперь она принадлежит хеттам. Если бы мы туда вернулись, то с нами обошлись бы не лучше, чем здесь, но здесь, по крайней мере, земля плодородная.

— И у нас никогда не будет страны?

Забад пожал плечами.

— Надо, чтобы мы были сильными, чтобы у нас было оружие и опытный командир. Каждый раз, когда мы позволяем господам этой страны вовлечь себя в бунт против царской власти, нас разбивают наголову. И ситуация почти не меняется.

— К чему ты говоришь об этом?

— Если верить тому, что говорят наши братья, которые вернулись из Мемфиса и Фив, теперь власть принадлежит Хоремхебу. Он — военный. Ему нужна рабочая сила для всех этих укреплений, которые он заставляет строить на границах. Ему больше не нужны мятежи в Нижней Земле.

Он отрезал себе также четверть дыни и начал смаковать лакомство с задумчивым видом.

— Возможно, у этой страны сильные боги, — добавил он.

— Однажды, — возразил Эфиал, — у нас тоже появятся боги, которые выведут нас отсюда.

Забад оставил эти слова без ответа. Боги… Очень хитрым был тот, кто понимал их намерения. В любом случае, неужели у них, ивритов, не было бога? Ведь к нему обращался и его навязывал им один из их старейшин много лет назад. И что же он сделал для них?

Землетрясение иногда творит чудеса. Оно уничтожает дома и статуи, прорезает ужасающие пропасти в земле и беспокоит даже горы. Но когда проходит страх, мы замечаем, что на вершине горы зависла огромная скала, которая почему-то не скатилась по склону. Оно разрушило здание, которое строилось на века, но, словно в насмешку, сохранило его портал; разрушило статуи колоссов, близких к богам, но почтительно сберегло хрупкий обелиск, который больше походил на протянутый к небу палец.

Вот так выглядело царство после бунта земли, который сотрясал его уже не один месяц.

Прошло почти два года после смерти Ая, а преемника все еще не было.

На троне сидела царица Анкесенамон, но власть была в руках Хоремхеба.

Единственный наследный принц царства, Хоренет, умер, и у тутмосидов, таким образом, не было продолжателя рода.

Царство напоминало судно без кормчего.

Среди солдат ходили слухи, что чужеземный царевич и его свита погибли в пустыне при странных обстоятельствах. Согласно одним предположениям, на них напали грабители, и на помощь был направлен отряд царской армии, но прибыл туда слишком поздно; согласно другим, они были атакованы лучниками царя. Между тем, никому ничего не было известно — откуда и с какой целью явился этот царевич.

Что означал этот случай? Чем это все могло закончиться?

В «Лотосах Мина» снова, как и при госпоже Несхатор, выступал рассказчик. Его басни привлекали в это заведение больше народа, нежели собирали малолетние танцовщицы и танцоры, крутящие перед публикой и задом, и передом.

— Это дом о двух этажах, говорит кум. На верхнем этаже живет женщина без мужа, а на нижнем — мужчина без жены. Однажды продавец огурцов, который продает свои овощи им обоим, решил все-таки расспросить мужчину: «Но почему бы тебе не жениться на женщине сверху? Она без мужа. Она вымоет огурцы и приготовит тебе еду». И мужчина отвечает: «Ты не заболел? Наверху же никто не живет». Продавец огурцов спрашивает у женщины: «Но почему бы тебе не выйти замуж за мужчину, который живет на нижнем этаже, вместо того, чтобы жить без мужа?» И женщина ему отвечает: «Меньше употребляй ката, торговец. Внизу никто не живет».

Публика расхохоталась. Действительно, именно такое впечатление создавалось у них о правителях.

— Однажды, — продолжил рассказчик, — загорелся дом. Мужчина и женщина выскочили на улицу, чтобы звать соседей на помощь. «Сначала тушите огонь у меня!» — кричит женщина. «Нет, у меня вначале!» — кричит мужчина. Соседи не знают, кого слушать, а в это время огонь охватил здание, и дом рухнул!

Раздался взрыв хохота и аплодисменты. В тот вечер рассказчик собрал больше колец, чем обычно.

Вскоре все Фивы знали эту историю, и рассказчику надо было придумать другую. Эта история дошла и до Хоремхеба и рассмешила его.

— Да… — глубокомысленно произнес он. — Но клянусь, дом не загорится!

Хоремхеба пригласил к себе Хумос.

Их встреча проходила, как обычно, в беседке сада верховного жреца.

Тот жестом пригласил Первого советника сесть. Он не казался ни довольным, ни огорченным. Хоремхебу было интересно, чего тот от него хотел.

Хумос сел напротив Советника и отчетливо сказал:

— Так больше продолжаться не может.

Сбитый с толку, Хоремхеб спросил у него:

— Что именно?

Но ему с трудом давались слова, ибо он уже понял, что означали слова верховного жреца.

— Вот так ситуация! Страной управляет человек, который не является царем, и царица, обрученная с призраком. Это становится смешно и даже опасно. Такое положение уже невыносимо. Господа провинций волнуются, Рамзес обязан был тебе об этом сказать.

Так и было.

— Но что ты хочешь, чтобы я сделал? — спросил полководец. — Уже достаточно того, что я в этих условиях восстановил порядок и усилил мощь армии.

— Я хочу, чтобы ты сел на трон.

Хоремхеб во всех ситуациях действовал как храбрец, но сейчас он просто остолбенел.

— Но, верховный жрец, я уже тебе объяснял, что…

Хумос прервал его жестом руки.

— Ты поднимешься на трон без нее.

После молчания Хоремхеб переспросил:

— Без нее?

— Корона священна. Я тебя короную с согласия царицы или без такового.

— А другие жрецы?

— Мы это уже обсудили. Они того же мнения.

— Все? Даже Панезий?

— Мы его не посвящали в эти дела, — ответил жрец раздраженно. — Я нахожу, что культ Атона уже давно изжил себя. В этом отношении Ай не проявил достаточной решимости. Он не осмелился уничтожить эту клику, которую сам привел к власти во времена Эхнатона. Но мы покончим с этим — позже. Нефертеп пытался настаивать на том, что короновать тебя следует в Мемфисе, чтобы утвердить присутствие царской власти в Нижней Земле, но все сошлись на том, что церемония будет проведена в Фивах.

— Какое единодушие! — заметил удивленный Хоремхеб.

— Письмо царицы царю хеттов представляло угрозу для страны. Мы избежали катастрофы. Но женщина может на этом не остановиться и обратится с той же просьбой к правителям Митаннии, Вавилона, Ассирии или даже страны Пунт.

Хоремхеб уже об этом думал, но решил, что пример Заннанзы заставит остальных правителей отказаться от такого предложения. Теперь, когда и верховный жрец Амона опасался действий Анкесенамон, он понял, что ему, без сомнения, будет действовать легче. Он не собирался тратить время и силы, выслеживая в пустыне чужеземных претендентов на руку царицы, чтобы осыпать тех стрелами.

— Это семейство постоянно подвергало царство опасности! — воскликнул жрец. — Вот уже более двадцати лет это длится! Я сказал: хватит! Мы полагаемся на тебя, ты должен установить порядок раз и навсегда!

Хоремхеба поразили откровенные слова Хумоса.

— Но Анкесенамон остается царицей, — заметил Хоремхеб.

— Мы об этом подумали. Ты соберешь Царский совет, который лишит ее всех наследственных и священных прав. Другой правящей царицы, кроме твоей супруги, которую ты объявишь Великой царственной супругой, не будет. В этом нет ничего исключительного: так как у Анкесенамон нет потомства и она не захотела сочетаться с тобой браком, она фактически обрекла себя на то, чтобы быть отстраненной от власти. Она больше не является никем, кроме как бездетной вдовой.

— Но я должен жить во дворце!

— Разве он не достаточно большой? Анкесенамон переселится в покои царевен, а ты займешь остальные помещения.

Неужели Хумос обсуждал это с начальником хозяйственной службы или новым Главным распорядителем? В любом случае, это было третьей неожиданностью для Хоремхеба: верховные жрецы культов все предусмотрели. У полководца не было другого выбора, кроме как подчиниться. Слуга принес кувшин с пивом и обслужил своего хозяина, затем его гостя. Оба мужчины пили молча.

— Итак, — продолжил жрец, — ты возобновишь отношения с Мутнехмет. — Хоремхеб молчал. — Она больше подходит на роль царицы, — пояснил Хумос, пристально глядя на собеседника.

Многим было известно, что его теперешняя супруга, Суджиб, была танцовщицей в «Саду розовых лотосов». Хоремхеб обрадовался тому, что восстановил с Мутнехмет хорошие отношения, но изобразил гримасу недовольства.

— Она теперь не богата, — возразил он.

— Да ну же, твои с Суджиб дети будут считаться законнорожденными!

Хоремхеб обдумывал ситуацию. Он понимал, что все необходимо быстро уладить. Мутнехмет, разумеется, согласится быть его официальной супругой, но Суджиб закатит истерику. Объясни попробуй, что такое государственные интересы, бывшей танцовщице!

— Будем ли приглашать Анкесенамон на коронацию?

— Да. Но она не придет.

— Ты уверен?

— Я знаю ее характер.

Это было очевидно. Присутствие Анкесенамон на церемонии означало бы, что царица дала свое согласие на коронацию, но это было немыслимо.

Хоремхеб опустошил свой кубок, и слуга, который наблюдал за ними издалека, подошел, чтобы его наполнить.

— Думал ли ты, когда лучше это сделать?

— Перед Праздником долины, — ответил верховный жрец.

До праздника оставалось тридцать дней. Очевидно, верховный жрец давно вынашивал это решение.

Хоремхеба ждала еще одна неожиданность: теперь, когда было устранено последнее препятствие, предстоящий триумф совсем не вызывал у него того восторга, которым некогда он был переполнен. У него появилось чувство, будто, начиная со смерти Эхнатона, им управляла сила, намного превосходящая могущество верховного жреца Амона или верховного жреца Пта. И именно эта сила осуществила замысел, который он и жрецы сами никогда не могли бы осуществить.

Вдруг он ощутил разочарование. Трон был бы наградой, если бы он завоевывал его в открытом бою, но сейчас он, можно сказать, получал его по принуждению.

Он был пешкой в гигантской руке. Он допил пиво и выразил благодарность Хумосу, тщательно подбирая слова, а потом попрощался с ним.

— Сразу же займись подготовкой церемонии, — порекомендовал жрец, сопровождая его до выхода из беседки.

Громадный некрополь Фив наполнился одновременно нежными и веселыми звуками. Во главе процессии шли два музыканта, один играл на лютне, а другой — на флейте. Полтора десятка человек — женщины и мужчины всех возрастов и дети — направлялась к скромному маленькому храму такого размера, который тридцатью веками позже в той стране, что раскинулась за Морем, будет соответствовать площади двухкомнатной квартиры.

За исключением музыкантов, почти все несли с собой корзины. Приблизившись, можно было увидеть в них кувшины с пивом, глиняные кружки, жареного гуся, пироги с рубленой свининой, салат-латук, оливки, сыр, сдобные булочки с изюмом, медовые хлебцы, огурцы, дыни, финики и лук, да, много лука, так как он отгоняет злых духов.

Резвились дети и пританцовывал флейтист. Музыкант, который играл на лютне, вел себя сдержанно, стараясь не фальшивить.

Было очевидно, что у них праздник. Исполнилась годовщина смерти писца Апетсу, умершего ровно триста шестьдесят дней назад. Впрочем, собравшись вместе, люди пришли пожелать ему хорошего аппетита и, поставив корзины и расстелив на земле скатерти, собрали лучшие куски от трапезы и положили на пороге его усыпальницы. Не забыли и о кружке пива.

Затем пили, ели, поминали добрым словом покойника, вспоминали о его разочарованиях и сладких мгновениях любви. Пели, правда, немного вразнобой, так как много выпили. К трем часам после полудня веселая компания, пожелав покойнику хорошего пищеварения и счастливой вечной жизни, возвратилась в город.

На следующий день писец секретаря Первого советника, которому было известно о его ближайшей коронации, консультировался у царского предсказателя относительно даты некоего празднования — речь пока не шла о коронации — насколько она благоприятна.

Узнав дату рождения виновника торжества, предсказатель потратил более часа на расчеты, в которых писец определенно ничего не понимал, но уважительно наблюдал за этим процессом. Наконец толкователь звезд заявил нравоучительным тоном, что это выдающаяся личность, потому что дата его рождения отмечена возвращением Красного Гора, влияющего на судьбу этого человека. Итак, он родился под знаком этой планеты, и теперь у него начнется новая жизнь.

Писец передал хорошую новость своему хозяину, и предсказатель получил в виде вознаграждения золотое кольцо.

Никто не знал, говорит ли тот правду, но никто никогда не видел, чтобы предсказатель возвращал плату за свои труды.

 

39

ПРОШЛОЕ ПРИЯТНЕЕ БУДУЩЕГО

О решении верховного жреца Амона сообщили главам ведомств.

Их воодушевление удивило Хоремхеба. Они тоже устали от неопределенности сложившейся ситуации. Его это взбодрило, забылось чувство бессилия, появившееся по завершении встречи с Хумосом.

Рамзес отправился заказывать вино, чтобы отпраздновать этот великий день. Во дворце тут же стали гадать, какая необычная новость вызвала радость у Советника и глав ведомств. Все склонялись к тому, что царица согласилась сочетаться браком с полководцем.

Главы ведомств пришли к единому мнению в том, что надо сообщить эту новость народу. На следующий день глашатай царя оповестил всех в Фивах о коронации царевича Хоремхеба как хранителя божественного трона, затем новость была оглашена в других городах Долины.

Царица узнала новость из уст нового Главного распорядителя церемоний Ахонсу.

Она сидела, как обычно, на террасе, смакуя гранатовое вино, когда Ахонсу был допущен к ней. Выслушав его, она посмотрела так, словно ей сообщили, что солнце решило принять форму лука-порея.

— О чем ты говоришь?

— Твое величество, — повторил он, — через двадцать восемь дней царевич Хоремхеб будет увенчан короной Двух Земель.

— Но это невозможно! Он не может стать царем!

Ахонсу, смутившись, не знал, как себя вести.

— И, однако, твое величество, через час новость будет оглашена.

Она на него посмотрела растерянно, затем повернулась к Сати.

— Позови Мутнехмет.

Последняя медлила с тем, чтобы откликнуться на приглашение царицы. Когда Мутнехмет, наконец, появилась, то все заметили, что она была замечательно накрашена, и это было непривычно для нее, также на ней были драгоценности, которых она еще никогда не надевала. Анкесенамон рассматривала ее, изумленная.

— Мутнехмет, распорядитель мне сообщил, что Хоремхеб будет увенчан короной Двух Земель. Пожалуйста, разузнай об этом у него или верховного жреца в Карнаке… Что это за нелепая история? Он не может быть коронован! Это я — царица, и за него я никогда не выйду замуж!

Мутнехмет долго на нее смотрела, не отвечая.

Сати все поняла.

— Почему ты так на меня смотришь? Что с тобой? — спросила Анкесенамон.

— Я на тебя так смотрю, потому что думаю, как ты до сих пор не поняла того, что происходит, — ответила Мутнехмет. — Да, это правда. Хоремхеб будет коронован через двадцать восемь дней. Так решили жрецы царства.

— Но я этого не хочу!

— Ты уже ничего не можешь, — сказала Мутнехмет, опечаленная и одновременно сильно раздраженная упрямством своей племянницы. — Сожалею, но ты уже ничего не можешь сделать. Законы наследования устанавливают жрецы. И они приняли решение.

— Но как? — вскричала Анкесенамон. — Почему?

— Потому что царство не может вечно оставаться без настоящего царя! — недовольно сказала Мутнехмет. — Понимаешь ли ты это? Ты, дочь царя, полагала, что сумеешь бесконечно оказывать сопротивление реальной власти?

— Но я хотела супруга, который был бы царем! И они его убили!

— Хетта! — закричала на этот раз Мутнехмет. — Ты хотела предложить царство хетту! Но ты потеряла голову! Конечно, они убили его! Я сама бы его убила!

Последние слова больше были похожи на гневный вопль — слишком долго ей пришлось скрывать двусмысленные и абсурдные ситуации, возникавшие в результате легкомыслия Анкесенамон. Сдавали нервы.

— Ты тоже меня бросаешь! — воскликнула Анкесенамон, заливаясь слезами.

Сати ее обняла.

Вдруг она повернулась к Мутнехмет, ее лицо было сведено судорогой от ярости.

— Я — царица! Я запрещаю эту коронацию! Я отстраню от должности Советника Хоремхеба! И всех его подчиненных! Я…

— Ты больше никто, лишь вдовствующая царица без потомства, — отрезала Мутнехмет. — Со вчерашнего вечера решением Царского совета ты лишена всех своих полномочий.

Анкесенамон смотрела на нее, задыхаясь от гнева, с расширенными от ужаса глазами.

— Но кто тогда является царицей?

— Я, — ответила Мутнехмет.

Изумление двора было не столь драматическим, но не менее бурным, так как у большинства придворных эта новость вызвала чувство облегчения. Наконец-то царством будет править достойный человек! Радостная суматоха вскоре охватила обе столицы и города в провинциях.

Во дворце волнения были несколько иного рода: Хоремхеб и его супруга устраивались в царских покоях, остававшихся незанятыми после смерти Ая.

По приказу будущего царя значительное количество статуй и бюстов исчезли из этих помещений. Большая статуя Эхнатона во весь рост, которому Сменхкара сообщает о Ахетатоне, безжалостно была выброшена на пустырь вблизи дворца, его же бюст был разбит колотушкой, статую сидящего Сменхкары куда-то унес Главный распорядитель, так же как и бюст Нефертити, на который никто не обратил внимания. Статуя во весь рост и еще один бюст царицы, незаконченный, собирались отправить в место Маат, так же как и бюсты Ая и Тутанхамона. Статуя Тутанхамона была разбита на куски…

Но это было еще не все.

Статуя Анкесенамон во весь рост, которая до тех пор находилась в Большом зале цокольного этажа, была перевезена во Дворец царевен, который отныне занимала она.

Лихорадочное нетерпение жителей страны внезапно охладила новость о подтягивании войск к границе царства Ния, находящегося под покровительством Двух Земель. Суппилулиума жаждал мести, он хотел, как утверждал хеттский посол, сверкая из-под широких бровей глазами, чтобы виновники убийства его сына и свиты были найдены и наказаны.

Пентью слушал его спокойно.

В действительности хеттский царь не строил никаких иллюзий относительно того, кто виновен в этом преступлении; на самом деле он планировал захват территорий, полагая, что ничтожные мужчины Двух Земель, неспособные обрюхатить женщину, уступят ему, как и в предыдущих сражениях, и что он сможет расширить свои владения до границ Мисра.

Он быстро понял, что ошибся. Хоремхеб спешно послал к границам Рамзеса во главе отрядов греческих и берберийских наемников, конников, лучников и пехотинцев. Хеттские войска, которые уже проникли на территорию царства Ния, были разбиты, оставив на поле боя огромное количество оружия и две колесницы.

Так обстояло дело на военном поприще. Пентью вручил послу хеттов часть плаща царевича Заннанзы, который, как он утверждал, был обнаружен у одного из убийц и изъят охранниками Рамзеса. На этом обрывке еще оставалось несколько драгоценных камней. Пентью заявил, что преступление совершили грабители, которые явились с севера, как он это и предполагал, и всех их уже посадили на кол.

Таким образом, Суппилулиума должен был немного успокоиться, получив клочок плаща сына и выслушав заверения о казни преступников и… потерпев мучительное поражение. Он это накрепко запомнил.

Пентью, широко улыбаясь, пригласил посла на коронацию Хоремхеба.

— Стало быть, он сочетается браком с вашей царицей? — спросил посол, еще более раздосадованный.

— Нет. Он назначен нашими жрецами как самый достойный претендент на трон.

— Но он все-таки женится на ней?

— Нет, у него уже есть супруга.

Посол теперь уже ничего не понимал. В Мисре всегда считалось, что только тот человек может быть увенчан двойной короной, который, благодаря своей доблести, заключит союз с женщиной царского рода. А они венчали военного человека, не имеющего отношения к царской семье!

Посол понимал только одно: мечты о присоединении территории Двух Земель к хеттской империи обратились в пыль.

Он уехал явно в плохом настроении.

Никогда и ни при каких обстоятельствах никому еще не удавалось точно — или честно — сосчитать толпу. Всегда церемонии коронации привлекали в Фивы огромную массу людей. Триста тысяч? Четыреста тысяч? Прибыли люди из самых отдаленных уголков Нижней Земли и из страны Куш. Уже за десять дней до начала церемонии в Фивах негде было разместиться приезжим, не хватало хлеба и других продуктов питания. Люди сдавали внаем крыши своих домов и сады, а те, кто прибывал на барках, устраивались прямо в них на соломенных тюфяках. Цена на рыбу, которая была самых ходовым продуктом питания в стране, так как в Ниле ее было сколько угодно, удвоилась, ибо ее надо было сварить; гусь и утка стоили втрое больше, свинина — в четыре раза. Что касается говядины, то ее невозможно было купить. Колодцы с водой осаждались жаждущими, а пивовары делали себе состояние.

Всем было понятно: отныне страной снова будет управлять, впервые после Аменхотепа Третьего, сильный человек. Это событие было еще необычно тем, что Хоремхеб не сочетался браком с женщиной царской крови. Сестра покойной Нефертити, Мутнехмет, между тем, была всего лишь дочерью богатого землевладельца из провинции, без малейшей частички божественной сущности.

Этот момент действительно был щекотливым, потому что все понимали: это, с одной стороны, популистское решение, а с другой стороны, это свидетельствовало о глубоких изменениях в царстве. Отныне каждый мог надеяться достичь самых высоких должностей благодаря только своим заслугам, правда надо было уметь читать и писать. При этом исчезала магия исключительности царской природы. Хоремхеб не обладал божественной сущностью, однако и представители царского рода обладали ею лишь после коронации.

Самым удивительным было то, что именно жрецы решили все таким образом.

Но это нисколько не уменьшало ликования толпы.

За исключением тысячи приглашенных в храм Амона, никто ничего не мог видеть. Уже десять дней плотная толпа заполняла улицы, спеша мимо уличных торговцев жареным мясом, осаждая пивные и колодцы с водой, скапливаясь вокруг певиц или просто ничем не занимаясь; задрав головы, люди рассматривали столичные здания.

Царский дворец был одним из центров притяжения гостей столицы. На малопосещаемой по обыкновению главной улице, которая тянулась вокруг зданий Царского дворца, было полно народа. Монументальный вход с колоссами с обеих сторон, стражники в украшенных перьями шлемах, высокие каменные стены безупречной кладки и обитатели дворца, которые случайно попадали в поле зрения зевак, как то пересекающий двор слуга или конюх, поправляющий сбрую на лошади, заставляли зрителей останавливаться, разинув рты, как если бы перед ними возникали небесные видения.

Этот наплыв людей, как и другие беспокойства, связанные с переездом, Анкесенамон переживала в своих новых покоях. От непрерывного шума голосов зевак она укрылась в комнатах, окна которых выходили только во внутренний двор, а не на террасу. Смотритель Зверинца испытывал затруднения, каждый день проходя со львом сквозь плотную толпу, и так как эта толпа уже захватила сады позади дворца, Анкесенамон согласилась обойтись без хищника до окончания этого испытания. Таким образом, с нею были только придворные дамы, Сати и кормилица Нефериб, которая каждое утро приходила с маленькой царевной. Анкесенамон играла с девочкой, помогала той одевать и лечить ее куклу.

В действительности она сама играла с живой куклой, последней представительницей ее рода.

Мутнехмет дважды приходила нанести визит, и дважды она встретила холодный прием.

— Неужели ты не придешь на коронацию?

Анкесенамон повернулась к ней и сказала безразличным тоном:

— Где это видано, чтобы коронация проходила с двумя царицами?

Противоречие было очевидным, и при всей хитрости верховного жреца Амона не нашлось иного решения, кроме как поставить трон Анкесенамон рядом с троном Мутнехмет, над которыми возвышался трон Хоремхеба. Само существование этой всеми забытой царицы, на решения которой невозможно было повлиять, создавало множество проблем.

— Ты будешь сидеть на троне, — уверяла ее Мутнехмет.

— И меня будут считать второй супругой твоего мужа?

С этим нельзя было поспорить.

Во второй раз Мутнехмет ей заявила:

— У меня разрывается сердце — я не могу видеть тебя такой.

— Ты ничего с этим не можешь поделать. История богов не меняется.

Загадочная фраза озадачила посетительницу.

Анкесенамон обратила усталое лицо к своей тете и объяснила:

— Известно, что Сет вечно убивает Осириса. Я хранительница праха Осириса.

Мутнехмет была сбита с толку. Ей ничего не оставалось, кроме как уйти.

День коронации и тот день, когда устраивалось шествие в честь праздника, стали адскими для узницы. Всю ночь в Фивах пели и танцевали. По случаю пира, который давали по возвращении из Карнака царского кортежа во главе с Хоремхебом и Мутнехмет в позолоченной колеснице, грохотали музыкальные инструменты, заглушая здравицы толпы. Дворец превратился в улей с бешеными пчелами. Отдохнуть было невозможно. Традиционная раздача угощений народу превратилась в битву, с той лишь разницей, что все этому радовались. Охрана неоднократно должна была вмешиваться, чтобы сдержать толпу. Под окнами дворца голосили певицы, извивались танцовщицы под звуки флейт.

Анкесенамон решила уехать в Ахетатон.

Больше ей нечего было делать в Фивах.

Ей не нужна была защита Мутнехмет, и не секрет, что Хоремхеб будет только рад, когда она покинет этот дворец.

Неясно было только, кто будет заниматься воспитанием Нефериб. Но Мутнехмет уладила это очень легко, так как не знала, что делать с маленькой царевной, дочерью ненавистного соперника Хоремхеба Нахтмина. За десять дней до начала сезона Сева Анкесенамон погрузилась на «Славу Амона» вместе с Сати, ее корзиной с кобрами, Нефериб и ее кормилицей, двумя придворными дамами и несколькими слугами и рабами.

Бывают времена, когда прошлое доставляет больше приятных моментов, чем все будущие события. К тому же в Ахетатоне она сможет спокойно ждать смерти.

 

40

«УБИВАЮТ МЕРТВЫХ!»

Соединение физического и духовного мира становится наиболее очевидным в тот момент, когда люди отходят от суеты. Как только человек покидает обжитое место, меняется настроение. Так было в случае с Анкесенамон.

Вновь она увидела Ахетатон, где была несколькими неделями ранее, при тягостной процедуре перезахоронения Ая. Но теперь все осталось в прошлом: посмертное унижение царя, предзнаменование катастрофы, что предполагало восшествие на престол ее злейшего врага, — все принадлежало прошлому.

По крайней мере, Анкесенамон так думала.

Она терпеливо восстанавливала мир, существовавший до гибельного отъезда в Фивы. Имущество, которое извлекли из кладовых во время ее последнего пребывания здесь, оставалось на своих местах. Она побывала на складе. То, что она там нашла, она разместила в комнатах так, как это было прежде.

Был наполнен водой и снова украшен цветами лотоса бассейн перед террасой.

Обрадовавшись тому, что снова есть чем заняться, обслуга дворца очень скоро согласилась помогать ей в восстановлении зданий, которые считались проклятыми. Все трудились с удвоенным прилежанием. Самые старые слуги вспоминали прошлые дни, когда Ахетатон был столицей царства. Царица, как они говорили, напомнила им об их молодости. Они не знали, какие события взбудоражили царство.

Сады были расчищены, изгороди из одичавших кустарников и туи были подрезаны, выполота сорная травы, приведены в порядок кусты роз или посажены новые, отстроены беседки и восстановлены в них скамейки. Царица, придворные дамы, кормилица Нефериб и Сати проводили тайком вторую половину дня на берегах Нила.

Номарх Ахетатона с опозданием, то есть почти через неделю, узнал, что во дворце новые жильцы. Он пришел обо всем разузнать, и когда его проводили к беседке, он увидел там царицу, с которой встречался при перезахоронении ее деда. Он пришел в восторг.

Этот человек — маленького роста, с тонкими ногами и круглым лицом — никак не мог прийти в себя. Он ничего не понимал.

— Твое величество… Я поражен… Царь…

Он смолк, не находя слов.

— Номарх, я здесь со своей племянницей. Царь и царица находятся в Фивах. Я теперь правлю разве что этим дворцом. Твоя единственная обязанность — заботиться о нашей безопасности.

Сбитый с толку, он еще чаще стал отвешивать почтительные поклоны.

Сати с трудом удерживалась, чтобы не рассмеяться, но когда он ушел, ее прорвало, и беседка наполнилась серебристым смехом и кудахтаньем женщин, включая Анкесенамон.

Вечером вдовая царица узнала о том, что была удвоена охрана, а также изменен рацион для обитателей дворца.

В последующие недели они приятно проводили время. А затем до них дошли поразительные новости.

Царский рескрипт, который не распространялся, очевидно, на дворец Ахетатона, но который, тем не менее, попал и в бывшую столицу, был торжественно оглашен номархом. Рескрипт касался только календаря, но об этом говорили долго: во всех официальных документах тридцать четыре года, в течение которых правили Эхнатон, Нефертити, Сменхкара, Тутанхамон и Ай, были вычеркнуты раз и навсегда. Календарь возобновлялся начиная со времени смерти царя Аменхотепа Третьего.

Зачитав рескрипт, номарх начал отвешивать поклоны и произносить заученные фразы, а затем уехал на своем осле.

Анкесенамон была изумлена. Ее компаньонки тоже. Положение получалось странным. Таким образом, Ахетатона не существовало. Его основателя также, как и его супруги Нефертити, и, конечно же, их дочери и, разумеется, Анкесенамон.

Долгое время все пребывали в оцепенении. Сати недоверчиво покачала головой.

— Даже Амон на такое не осмелился бы, — сказала она.

Но несколькими днями позже в Ахетатон прибыли скульпторы и — Анкесенамон узнала об этом от распорядителя, пришедшего в ужас, — начали сбивать все барельефы, которые свидетельствовали о былой славе ее отца. Все изображения царя, Нефертити, царевен были безжалостно уничтожены.

— Твое величество! — умолял распорядитель. — Сделай что-нибудь!

У нее не было никакой власти. Она могла только присутствовать при разрушении ее мира. Даже сам Апоп не мог и мечтать о подобном. Она обратилась к распорядителю:

— Теперь будем знать, что мы с тобой никогда не существовали.

Распорядитель трудился во дворце еще со времен правления Эхнатона. Он растерянно смотрел на нее.

— Убивают мертвых! — закричал он. — Твое величество, убивают мертвых!

Он поднял руки, словно обезумев, и ушел.

Во второй половине дня на пристань дворца с борта барки сошел один человек. Анкесенамон наблюдала за ним, пока он проходил через сады и направлялся к входу во дворец. Она его узнала, но не верила своим глазам. И только когда он уже стоял перед нею, можно было сказать с уверенностью: это был Тхуту. Тхуту! Бывший Первый советник, неужели он был лишен своих земель и ему нечего было больше есть? Он был отощавшим, почти бесплотным.

— Ты меня не вызывала, твое величество, но я сам пришел. Со времени коронации Хоремхеба я не переставал думать о тебе.

— Советник! — воскликнула она, разволновавшись. — Советник!

Она улыбалась, и он тоже улыбнулся.

— Таким образом, мы больше не существуем! — сказала она насмешливо.

Он склонился и поцеловал ее руки.

— Я пришел убедиться, что не стал жертвой кошмара, что твоя красота все еще царит на земном пространстве.

Она улыбнулась и пригласила его сесть. Он казался удрученным.

— Что же случилось, визирь? Неужели света былого солнца, который ты только что восхвалял, больше не достаточно для твоего счастья?

— Твое величество, это ужасно… Царь разрушает все. Он велел разбить изображения Ая… Обе статуи его погребального храма…

Она их помнила: вначале они были заказаны Тутанхамоном, а потом Ай их присвоил. А теперь они были уничтожены!

— Он заставил все изображения заменить на свои. Даже изображение Тутанхамона.

— Даже его? — воскликнула она.

Он покачал головой.

— Статуи в Карнаке, где он был представлен рядом с Амоном… Все. Твои изображения…

Это было изобретение ада: команды скульпторов со всего царства упрямо уничтожали все следы царей, которые следовали друг за другом после Аменхотепа Третьего. Карающая ярость Хоремхеба не пощадила ничего.

Как же Мутнехмет смогла выдержать то, что память о ее собственном отце была превращена в пыль? Неужели опьянение властью так ее изменило?

Разорение и сведение счетов затронуло и представителей знати, обласканных предыдущими правителями. Наместник Гун был вызван в Фивы и немедленно смещен со своей должности. Много командиров, тех, кто в былые времена был верен Нахтмину, были также смещены.

— Да я сама, — сказала она, — больше уже не существую.

Уже будучи царицей без трона, она видела, как все больше и больше предаются забвению прошлые правители. Странное чувство — будто тебя нет, в то время как ты все еще жива. Разрушая тела и лица, высеченные в камне на миллионы лет, Хоремхеб лишал их загробной жизни.

— Это — вор, крадущий вечность, — заявила она.

Тхуту разрыдался.

— Его можно только ненавидеть, — добавила она.

В это время они увидели верховного жреца Панезия, идущего деревянной походкой, с остановившимся взглядом, в сопровождении других жрецов, помоложе. Сати, придворные дамы и кормилица тоже смотрели на него, озадаченные. На какой-то миг он замер, растерянный, разведя руки.

— Твое величество, — воскликнул он наконец, — убивают Атона!

На имени бога его голос достиг невыносимый высоты.

Он зашатался и рухнул. Анкесенамон закричала. Прибежали слуги. Жрец, опустившийся на корточки около старика, повернулся к той, что когда-то была царицей:

— Они разрушают храм Атона, твое величество. Он не смог этого вынести.

Вот уже несколько дней, как к пыли пустыни добавлялась тонким слоем неосязаемая белая пыль. Это была пыль памятников, которые Хоремхеб заставлял уничтожать. Руины были усыпаны штукатуркой.

Ноги посланца, который явился во дворец, были белыми. Ему необходимо было увидеть царицу.

Он не был жителем Долины. Кожа у него была светлая, как у жителей Азии. Он носил узкую короткую бородку, что не было принято в Двух Землях. Его манера одеваться также отличалась: на нем было шерстяное платье с каймой красного цвета.

Он опустился на колено и протянул Анкесенамон кожаный футляр.

— Откуда ты прибыл? — спросила она.

— Из Угарита, твое величество.

Она вспомнила: Угарит — небольшое царство на севере, на берегу Моря.

Она рассмотрела глиняную печать на футляре — ей она была неизвестна. Она ее разбила. Внутри была табличка из кедрового дерева, покрытая иератическим письмом.

Моя любимая сестра, твое величество, царица Двух Земель, мне известно о том, что случилось с царством нашего отца, и мое сердце истекает кровью. Оно кровоточит с тех пор, как не стало больше Неферхеру. Его унесла болезнь. Вскоре после его ухода молодой царь Никмат узнал о том, что я живу в Акко, и пришел просить меня соединиться с ним. Нашу свадьбу мы будем отмечать в Угарите через месяц. Ничто не могло бы больше обрадовать мое сердце, чем возможность увидеть тебя у нас. Что ты делаешь в нашем царстве? Неужели ты собираешься жить на кладбище? Приезжай жить ко мне в Угарит. Наша жизнь станет более приятной. Если ты с этим согласна, скажи об этом посланцу. Поезжай на морской барке до Авариса.

Твоя сестра Меритатон.

Анкесенамон подняла глаза, полные слез. Она так долго плакала, что Сати, придворные дамы, а также посланец встревожились. Немного успокоившись, она сказала женщинам:

— Нет, это — не плохая новость.

И все им объяснила.

— Не хотите ли вы последовать за мною в Угарит?

Им было не известно, где находится это царство, но они все тут же согласились. Меритатон была права: нельзя жить на кладбище. Страна детства досталась разрушителям.

— Твое величество, — обратился к ней посланец, — я должен уехать раньше, чтобы сообщить о твоем решении. Царица хочет организовать прием, достойный твоего величества.

— Ответь своей царице, что я приеду.

Опять они собирались в путь — но не на «Славном Амоне», который теперь был в Фивах, — Анкесенамон не хотела просить этот корабль у монарха, — а на двух барках поменьше, более приспособленных для плавания по рукавам Нила.

Отныне дворец Ахетатона стал царством пыли.

В Аварисе, поднимаясь на борт морской барки, Анкесенамон приложила все усилия, чтобы не смотреть в сторону той страны, где она царствовала. Впрочем, она ее уносила в своем сердце.