После своего невероятно удачного показа на стройплощадке в Нижнем Ист-Сайде Петер ван Кессель скрылся. Он вежливо и увлеченно поговорил со всеми, кто пришел за сцену поздравить его с блестящим показом, а потом исчез в ночи. Никто с тех пор его не видел, кроме Ханса, партнера, но тот никому не говорит ни слова.

— Для нас это была бы очень большая удача, — говорит мне женщина, представившаяся как Лейла Чишолм из «Таймс». — Мы несколько часов подряд пытались до них добраться, но там сплошной бедлам. У них даже нет отдела связи с общественностью.

Я вспоминаю убогий подвал, в котором была несколько месяцев назад, посреди лета. Да, меня не удивляет, что у них нет отдела связи с общественностью.

— Кто рассказал вам про интервью? — спрашиваю я. Я все еще пытаюсь поверить в то, что «Нью-Йорк таймс» хочет купить у меня статью.

— Эллис Мастере сообщила об этом моему редактору, — объясняет она. — Она сказала, что вы планировали серию статей о росте успешного молодого модельера.

— Да, подумываю, — преуменьшаю я и стараюсь сохранять спокойствие, хотя сердце у меня отчаянно бьется.

— Нам это нравится.

— Простите? — Не то чтобы я не расслышала с первого раза. Мне просто хочется услышать эти слова еще раз.

— Нам это нравится, — послушно повторяет она. — Мы хотим, чтобы вы сделали эту серию для нас.

— Ладно, — говорю я. Хотя я подписывала договор, дававший «Айви паблишинг» права на любые идеи, которые у меня появятся во время работы на них, меня это не беспокоит. Джейн вряд ли внезапно заинтересуется Петером ван Кесселем. Может, он и сенсация в мире моды, но «Модницу» не мода интересует.

— Отлично. Мы хотим пустить интервью в пятничном номере, — говорит она деловито. — Скажем, три тысячи слов. Как думаете, когда вы сможете их нам представить?

Я быстро произвожу подсчеты. Мне надо перечитать с десяток страниц записей, упорядочить их и расшифровать два часа записей.

— Как насчет завтрашнего дня?

— Утром? — спрашивает она.

Я думала, днем, но охотно соглашаюсь. Куча работы у меня на столе скучна, незначительна и не может сравниться с этим. Я не собираюсь за нее браться, пока не приведу статью про Петера ван Кесселя в идеальный вид.

— Тогда в одиннадцать.

— Одиннадцать чуть поздновато, но пусть будет так, — уступает она. — Если вы дадите мне номер своего факса, я сразу вышлю контракт.

Мне так редко шлют факсы, что я не помню номер и несколько минут встревоженно копаюсь в ящиках стола в поисках листка с нужной информацией. Повесив трубку, я стою у стола и решаю, что делать дальше. Позвонить родителям или подождать у факса? Меня охватывает параноидальное ощущение того, что со мной не может случиться ничего хорошего, и я спешу к факсу. Не хочу, чтобы чьи-нибудь еще пальцы трогали этот документ. Ему требуется пятнадцать минут, чтобы пройти, и чернила слабые, но его вид ласкает мой влюбленный взгляд.

Перед тем как позвонить родителям или сплясать от радости, я заглядываю к Маргерит и мимолетно интересуюсь, как она думает, будет ли «Модница» когда-нибудь заинтересована в моей идее статьи о ван Кесселе.

Она грустно качает головой.

— Не при нынешней обстановке. Вот если бы я была главным редактором… — Она заставляет конец предложения соблазнительно повиснуть в воздухе, но мне не до нее. Она сказала именно то, что я хотела слышать.

Я больше не в силах сдерживать возбуждение, так что счастливо улыбаюсь ей.

— Спасибо, — говорю я скромно и одновременно взволнованно. Потом возвращаюсь к себе, закрываю дверь и танцую от радости. Три тысячи слов в «Нью-Йорк таймс»! Верится с трудом. О таком можно только мечтать. За этим я вообще и пошла в журналисты.

Я глубоко дышу, чтобы успокоиться, и решаю, что пора взяться за работу. Однако перед тем, как найти диктофон и микрокассеты, надо кое-кому написать. Я пишу изысканное письмо миз Эллис Мастерс и бросаю его в ящик, но это только жест, и к тому же неадекватный. Правда в том, что в полной мере мою благодарность выразить невозможно.