Письма В. Мессинга жене:
«Дорогая моя мамочка!
Можешь мне не верить, но я уже соскучился. Второй день пошел, как ты уехала, а мне уже грустно. Нет-нет, все правильно, что ты уехала первой — выступления закончились, а просто быть рядом с тоскующим мужем… Шучу. У тебя и без того хватает дел, а пару дней я уж как-нибудь проживу один, ничего со мной не случится.
К сожалению, билет на поезд мне пришлось сдать — нужный мне человек в горисполкоме только сегодня вернется из командировки. Меня заверили, что завтра утром он обязательно выйдет на работу, и мой вопрос будет решен.
Так что удел мой — скучать еще целые сутки! Но я креплюсь и набираюсь мужества. Привет Ирочке.
Целую тысячу раз. Твой тоскующий в разлуке Вольф».
«Дорогая мамулечка!
В Одессе оказалось не так уж и скучно. Началось все с того, что я решил не брать такси до гостиницы, а прогулялся пешком.
Погоды стояли теплые, я шел и наслаждался — каштаны цветут, пичуги поют, люди улыбаются. И мысли у всех какие-то добрые, радостные.
А вот подходя к нашей гостинице, я уловил совершенно иные думки — панические, полные горя и отчаяния. И беспомощность чувствовалась, и глухая злоба.
Это было настолько неожиданно, я был так ошарашен после каштаново-пичужной неги, что остановился посреди тротуара и застыл как столб.
Разобравшись, сам подошел к троице, топтавшейся на углу — грузной женщине с седой косой, затейливо уложенной на голове, в простеньком ситцевом платьице (она словно задержалась в 30-х), молодому мужчине в гимнастерке и мятых парусиновых штанах, выгоревших добела, и крепкому старикану-усачу в тельняшке и боцманской фуражке. Кряжистый, он стоял прочно, словно в шторм у штурвала, широко расставив ноги в широких флотских штанах.
Я представился и спросил, что у них за беда приключилась.
Мужчина в гимнастерке глянул на меня с раздражением, исподлобья, «боцман» и вовсе отвернулся, а вот женщина расплакалась по-новой и, между причитаниями, рассказала о том, что пропал ее сын. Ушел вчера вечером гулять и не вернулся. Они с дядей Сеней и Михалычем отправились искать Федьку. Зашли домой к его друзьям, те уже давно вернулись.
Мальчишки и рассказали, что днем к Федору подходил какой-то мужчина в форме военного моряка. Федя успел похвастаться, что «дядя Коля» обещал ему подарить настоящий морской кортик.
И все на этом. Родные обегали все улицы и дворы в округе, но повезло им только этим утром — продавщица мороженого рассказала, что, возвращаясь вечером домой, видела военного моряка, кажется, с погонами капитана третьего ранга. Капитан шел с мальчиком в клетчатой рубашке и в штанах на лямках — именно так был одет Федька. Однако поиски парочки ничего не дали.
«Видали мы таких мариманов, — хрипло сказал Михалыч. — Плавали — знаем».
«Найду эту гниду, — сдавленным голосом сказал «дядя Сеня», — своими руками задушу, к такой-то матери!»
Я попросил их успокоиться и спросил, обращались ли они в милицию.
«Обращались, — пожал плечами Сеня, — а толку? И двух дней еще не прошло. Займемся, говорят, если пацан не объявится!»
Не спрашивая разрешения, я «взял» их мысли, стараясь отделаться от эмоций. Образ малолетнего Феди был ярок, теперь я бы сразу узнал этого мальчика, если бы встретил.
«Вот что, — сказал я, — оставить вас в беде я уже не могу, сам теперь не засну. Меня зовут Вольф Мессинг, я читаю мысли. Шпионов, бывало, находил, попробую и морячка этого сыскать».
Было и недоверие ко мне — со стороны мужчин, и страстная надежда — со стороны «тети Фени».
«Мне нужно увидеть друзей Феди, — сказал я. — Раз они видели того моряка, то и я узнаю, как он выглядит».
Это предложение вдохновило мужчин, и мы поспешили, следуя дворами. Мальчишки были очень возбуждены, когда узнали, что участвуют в настоящем расследовании, и столпились вокруг.
Наказав им всем усиленно думать о «капитане», я погрузился в маленький мирок проказ, ребячьих тайн и того веселого бездумья, свойственного всем нам в детстве.
Образы мужчины в моряцкой форме заполонили мою голову, я видел его анфас и в профиль, со всех сторон.
Высокий, худощавый, слегка сутулый, он, в моем восприятии, не походил на моряка. Лицо у него было бледное и какое-то стертое — брови и ресницы белесые, что выглядело неприятно. Глаза маленькие, близко посаженные — две яркие синие бусинки по сторонам хрящеватого носа с горбинкой. Именно нос и тонкие, плотно сжатые губы придавали лицу «капитана» хищное, какое-то плотоядное выражение.
Тут инициативу проявил дядя Сеня — он разослал мальчишек, чтобы те оглядели все улицы и переулки, искали «моряка» и спрашивали прохожих, не видали ли они этого типа.
Пацанва разбежалась, а взрослые стали думать.
«Далеко бы он не ушел, — размышлял я вслух. — Слишком долгий путь заронил бы подозрения у Феди, как и поездка на машине. Этого варианта событий исключать нельзя, но им мы займемся потом. Сначала… Вот вы, местные жители, скажите, где тут есть места для убежища? Там, где можно скрыться, и никто ничего не увидит и не услышит? Брошенные дома, мастерские…»
«Дальние склады», — прохрипел Михалыч.
Дядя Сеня покивал, а тетя Феня запричитала.
И мы отправились к Дальним складам. Они и впрямь оказались дальними, к ним уводила кривоколенная улочка с редкими домишками «частного сектора».
Это были приземистые сооружения, сложенные из камня, еще дореволюционной постройки, чаще всего без крыш или с остатками битой черепицы.
Обыскав строения, мы убедились, что здесь практически никто не бывает.
«Остается одно», — пробурчал Михалыч.
«Катакомбы», — обронил дядя Сеня.
И тут примчались трое мальчишек. Отдышавшись, хапая ртами воздух, они кое-как выговорили, что мужчину в форме с мальчиком видели на Пустоши.
Что это за Пустошь, я не знал, но дядя Сеня побледнел.
«Точно!» — выдохнул он.
А я уловил в его мыслях образ сумрачных пещер, ветвистых ходов и подъемов — дядя Сеня вспоминал катакомбы.
Эти подземелья тянутся под всей Одессой — бывшие каменоломни, где добывали ракушечник, переходы, естественные пещеры, подвалы, дренажные туннели, вообще какие-то непонятные пустоты. Настоящий подземный лабиринт!
Пустошь выглядела именно пустырем, заросшим бурьяном. На нем вразброс стояли полуразвалившиеся строения. Мы подошли к одному из них и спустились в обычный с виду подвал, куда вела выщербленная лестница из того самого «ракушняка».
Ступени вели в катакомбы.
Я боялся, что там будет ничего не видно, но пацаны были предусмотрительны, захватили с собой пару фонарей, заправленных керосином.
И мы гуськом спустились вниз.
Шли тихо, я шагал вторым, стараясь взять постороннюю мысль.
Отстроиться от моих попутчиков было непросто, но опыт был.
Было темно, в гулкой тишине был слышен шорох одежды и шагов, даже дыхание доносилось.
Звонко падали капли, неровные своды нависали сверху, давяще, угнетая рассудок.
Кто-то из мальчишек ойкнул, на него зашикали, и в это самое время я уловил чью-то мысль.
«Ти-хо!» — сказал я, и все замерли.
Пройдя вслед за Сеней немного вперед, я разобрал более четкую «передачу». Кто-то размышлял о кратких минутах удовольствия и долгих усилиях по заметанию следов.
«Он здесь!» — шепнул я и едва удержал рванувшегося Сеню.
Заслонившись рукой от фонарей, я различил слабый отсвет впереди и двинулся туда.
Вскоре мы вышли к своеобразному помещению — кубической комнате, вырубленной в желтой породе. Сюда вела узкая тропка по карнизу, наискосок, выше основного прохода.
Кабы не свет, то можно было и мимо пройти.
Сеня двинулся вперед, я за ним, а замыкал наше шествие Михалыч. На входе мы застыли все.
В «комнате» горела керосиновая лампа, освещая большой топчан, на котором лежал Федя, голый и связанный, с кляпом во рту.
Увидев нас, он вытаращил глаза, а «морячок» сидел спиной к нам и точил большой нож — огромные лопатки шевелились у него под тельняшкой, а на лысой голове блестел блик.
«Встать, мр-разь!» — гаркнул Сеня.
«Капитан» даже не вскочил, а как-то ввинтился в воздух, роняя свой тесак, разворачиваясь и выхватывая из-за пояса «наган».
Выстрелил сразу, но рука его дрожала так, что пуля ушла в потолок, выбив крошку (мамочка, мне ничего не грозило, уверяю тебя!). «Капитан» снова нажал на спуск, но у него кончились патроны, а дядя Сеня уже падал на него, как коршун.
Заработал кулаками, охаживая извращенца, но тот как раз извернулся, хватая свой ножище, и поранил дядю Сеню.
Мы с Михалычем бросились на помощь, и тут грянул гулкий бас:
— Всем оставаться на своих местах! УГРО!
Два парня в форме быстро проскользнули в «комнату» и растащили дерущихся.
— Он… Федьку нашего! — выпалил Сеня, задыхаясь и вырываясь.
— Разберемся, — спокойно сказал начальник и махнул пистолетом «ТТ»: — Этого арестовать.
— Я протестую! — подал голос «капитан».
Начальник брезгливо сморщился.
— На вашем месте я бы застрелился, гражданин Пацюк, — сказал он. Обратил внимание на меня и удивился: — Товарищ Мессинг? Вы?
— Я. Не выношу женских слез, товарищ… э-э…
— Потапов, начальник уголовного розыска. Ну, что, гражданин Пацюк? Попались-таки?
— Ваша взяла, гражданин начальник, — криво усмехнулся Пацюк.
— Пацан! — повернулся милиционер к мальчику, над которым хлопотала тетя Феня. — Что он тебе сделал?
— Н-ничего, дядя милиционер… — ответил Федя дрожащим голосом.
— Точно?
— Т-точно… Испугался только… Сильно…
— Попытка изнасилования, — кивнул Потапов.
И тут я ощутил, что Пацюк испытал облегчение. Я заглянул под его веснушчатый череп и словно окунулся в смрадные нечистоты.
— Товарищ Потапов, — негромко позвал я начальника, — тут, неподалеку, закопаны другие жертвы этого изверга. Мальчики. Трое.
Пацюк сжался и вдруг отпрыгнул, упал на колени, руками в наручниках порылся в песке, отрыл какой-то сверток и неловко вытащил пистолет.
Милиционеры одновременно бросили руки к кобурам, но извращенец сунул дуло в рот и нажал на спуск.
Потапов брезгливо отер каплю с сапога и сказал:
— Собаке собачья смерть. Пошли отсюда.
Вот так вот и кончился тот «скучный» день. Вечером я даже успел к тому самому ответственному работнику. Завтра утром сяду на поезд до Харькова, а оттуда уже в Москву.
Сначала я не хотел ничего писать, но ты сама пожаловалась однажды, что я тебе ничего не рассказываю о своих «приключениях». Я исправился.
Целую тысячу раз. Твой Вольф».