28 мая 1948 года
Здравствуй, любимый мой!
Читала твое письмо вслух Ирочке, так оно мне понравилось. Ирочке тоже понравилось, она говорит, что у тебя есть литературный дар, и советует тебе вести дневник, чтобы на старости лет ты смог бы написать мемуары. Человеку с такой интересной судьбой непременно надо писать мемуары. Это еще Ирочка не знает всего, что знаю я. Как и положено верной жене, я храню все тайны, которые доверил мне мой любимый муж.
Слова любви, которые ты написал, звучат в моей душе прекрасной музыкой. Но больше я люблю слышать их, а не читать. Хотела бы написать, что не скучаю по тебе, чтобы ты отдыхал спокойно, но это было бы неправдой. Я по тебе сильно скучаю, любимый мой, потому что не могу не скучать. Как будто половина души моей уехала, а половина осталась. Но скажу тебе, что это хорошо. Любящим людям лучше пореже расставаться друг с другом, но иногда расставаться необходимо. Чувства надо «освежать», а небольшая разлука — лучшее «освежение» для любви. Если жена всегда-всегда-всегда находится рядом, то она может надоесть. В отличие от многих пар мы с тобой еще и работаем вместе, так что небольшая разлука нам не повредит, хотя я очень скучаю по тебе.
Ореховое варенье — это замечательно. Меня угощали таким еще до войны в Крыму. Знаешь ли ты, что на латыни грецкий орех называют «царским желудем»? А я вот знаю, потому что меня угощал вареньем профессор ботаники, ученик самого Бекетова. Бекетов — это великий ботаник, дед любимого Ирочкиного Блока. Мне тоже понравилось это варенье, настолько, что я узнала рецепт, но он оказался настолько сложным, что я отказалась от мысли его варить. Привози, я буду рада.
У нас все в порядке. Приходила в гости Фира, рассказала последние новости. Я навестила Фаину Ефимовну, она очень плоха, почти не видит, но держится молодцом. Подарила мне шесть бокалов, настоящий баккара, как она говорит: «Покупалось еще в Елисеевском». Я расплакалась, потому что было ясно, что это прощальный подарок, на память. До сих пор не могу найти себе места. Казалось, столько людей умерло у меня на руках, что можно было бы и привыкнуть, не реагировать так остро на уход близких людей. Но ничего не могу с собой поделать. Когда ты вернешься, давай навестим ее вместе, ей будет приятно. Надеюсь, что мы успеем сделать это.
Звонили из Гастрольбюро. У них «горят» Свердловск и Куйбышев. Странные люди работают там, они не могут запомнить, кому на какое время дали путевку! Я напомнила, что ты вообще не любишь срываться с места и мчаться как на пожар. Мало ли что «горит» план? У них всегда что-то горит, а у нас есть свой график.
В отсутствие моего любимого мужа я, как подобает порядочной еврейской жене, блюду цниют с особым рвением. На посторонних мужчин не заглядываюсь, одеваюсь скромно, по ресторанам и театрам не хожу. Жду тебя, любимый мой, чтобы возобновить светскую жизнь… Это я написала, вспомнив мою тетю Нехаму. Та начинала словами о том, как она блюдет цниют, все письма к своему мужу и ими же заканчивала. Я действительно выхожу только по делам. Фира звала в театр на «Фрейлехс», но я отказалась. Без тебя не хочется.
Хорошей новости все мы рады. Это такая новость, про которую не скажешь: «Посмотрим, что выйдет из этого для евреев, хорошее или плохое».
Ясно, что хорошее. Часто вспоминаю двоюродного брата Лазаря, который так и не доехал до Палестины. Представляю, как он был бы рад сейчас. Все наши были бы рады. Но лучше всего было бы, если бы это случилось до войны, ты прав. Чем раньше, тем лучше, и хорошо, что там, а не где-нибудь в Африке.
Прошу тебя быть благоразумным на отдыхе, любимый мой. Я знаю, что ты благоразумен, но все же прошу. Отдыхай хорошо, так, чтобы вернуться бодрым и полным сил.
Привет от Ирочки и Виктора с Фирой!
Целую тебя, любимый мой,
Твоя скучающая
Аида
4 марта 1950 года
Здравствуй, любимый мой!
Не стала диктовать тебе по телефону список дел, который забыла оставить перед отъездом, поскольку уезжала впопыхах. Решила, что лучше напишу сама, так всем будет удобнее.
Ирочке по сравнению со вчерашним днем стало лучше. Мне сказали, что ее состояние стабилизировалось. Доктора здесь немногословные, в подробности не вдаются. Говорят: «Состояние стабилизировалось, средней тяжести, прогноз благоприятный…» Когда я слышу, что прогноз благоприятный, то воспаряю духом, но доктора тут же добавляют: «Если не будет каких-то сюрпризов». И моя радость сразу же меркнет. Молюсь, чтобы не было этих сюрпризов. Молюсь постоянно. Только произнесу: «И да будет на это Твоя воля!», как снова начинаю: «Да будет воля Твоя…»
Надеюсь на лучшее. Обе мы надеемся на лучшее. Ирочка видела во сне нашу маму, да будет благословенна ее память. Мама была молодой, как на той фотографии с отцом и Ирочкой, и она улыбалась. Это, вне всякого сомнения, хороший знак. Дай Бог! Дай Бог! Дай Бог!
Ты не представляешь, любимый мой, как мне, как нам обеим важна твоя поддержка. Передала Ирочке твои слова — и она сразу же посветлела лицом. Она тебе верит больше, чем кому-либо. Только заставила меня поклясться, что я не лгу, чтобы ее приободрить, что ты действительно сказал, что у нее все будет хорошо. Ты далеко, но у меня такое чувство, будто ты рядом. Спасибо тебе за все, любимый мой, и в первую очередь за то, что ты у меня есть!
Теперь о делах, любимый мой.
1. Надо сдать в химчистку твое коричневое пальто. Я не успела перед отъездом. Маше не поручай. Лучше будет, если ты пойдешь сам, найдешь там Якова Михайловича (это такой высокий седой мужчина в очках, очень представительный), скажешь, что ты мой муж, и отдашь пальто ему. Пальто дорогое, его несложно испортить, а Яков Михайлович — волшебник. Он выводит любые пятна и делает это бережно, так, что и вещь цела, и места, где было пятно, не найдешь даже под лупой. Сколько надо уплатить лично ему за труды, он скажет, когда осмотрит пальто. Имей, пожалуйста, в виду, что Яков Михайлович не любит замусоленных рваных купюр. Ему надо платить новенькими. Такая уж у него причуда. С учетом того, что нам предстоит поездка по Сибири, чистку пальто лучше не откладывать до моего возвращения. Яков Михайлович делает хорошо, но небыстро. Не то он сильно загружен, не то набивает себе цену.
2. Получи с Гастрольбюро две семьсот, которые нам недоплатили. Главбух уже должна закончить сверку. Времени у нее было предостаточно. Деньги немалые, но свое надо получать сполна, даже если бы речь шла о двадцати рублях. Иначе они привыкнут, что Мессингу можно считать тяп-ляп, он не обратит внимания. Тут важен принцип. Надолго не откладывай, а то квартал закончится, деньги зависнут на каком-нибудь депозите и мы получим их только в начале следующего года.
3. Ирочке нужен массажист, причем хороший. Здесь мне могут порекомендовать только ленинградцев. Попроси Фиру найти нам массажиста для Ирочки (нам с тобой он тоже пригодится). Требования такие: золотые руки, терпеливый покладистый характер (ну ты же знаешь Ирочку!) и пунктуальность. Мне иногда кажется, любимый мой, что тебе больше подходит Ирочка. Я спокойно отношусь к опозданиям, а вас обоих минутная задержка выводит из равновесия (шучу я, шучу).
4. Напомни Маше, чтобы постирала занавески, а то она не постирает, пока не напомнишь. И пускай она натрет полы, пока нас нет.
5. Если так и не пришла подтверждающая телеграмма от Мильштейна, пошли ему свою с просьбой дать подтверждение. Дозвониться до него не пытайся, во‑первых, связь там отвратительная, а во‑вторых, его вечно нет на месте. Он сидит в кабинете в начале дня, с девяти до половины десятого, а потом убегает. Забыла спросить о телеграмме во время телефонного разговора. Когда слышу твой голос, любимый мой, то готова забыть обо всем.
6. Напомни Прибыткову про долг. Хотела просить тебя об этом еще перед отъездом, но забыла. Я стесняюсь напоминать, а он этим пользуется, и довольно беззастенчиво. Обещал отдать в сентябре, а тянет до сих пор. К тому же он тебя побаивается и с тобой хитрить не станет. Не надо было одалживать ему денег, но он так просил, так просил… Мира шепнула мне по секрету, что он кругом в долгах. У одних занимает, другим отдает. Интересно, как долго он рассчитывает так жить? Рано или поздно ему перестанут верить, и тогда наступит крах.
7. Мы с тобой давно собирались купить новую радиолу. Может, ты сделаешь это сейчас, пока мы с Ирочкой здесь? Ирочке было бы очень приятно. Выбери на свое усмотрение, но только не покупай «Урал-49»! Заклинаю тебя, только не «Урал-49»! Навроцкие имели несчастье купить «Урал» (продавец уговорил) и теперь страдают — радиола ломается каждую неделю. И трофейную тоже смотри не купи, какое бы «чудо» по сходной цене тебе ни предложили бы. Нет смысла покупать немецкое старье. И потому что старье, и потому что немецкое.
8. Перед самым моим отъездом я заметила, что розетка, в которую мы включаем настольную лампу, немного искрит. Вызови электрика, пускай посмотрит. Я ужасно боюсь этих искр, ты же знаешь. И раз уж придет, пускай проверит все розетки и всю проводку. Обрати внимание, чтобы к приходу электрика дома непременно была бы бутылка водки. Многие из этой публики требуют «поднести чарку» прямо с порога.
9. Попроси Машу купить мяты. Ирочке рекомендовали пить чай с мятой, а у нас дома мяты нет.
10. Загляни, когда будешь гулять, в поликлинику и предупреди Валентину Андреевну, что Ирочка задерживается в Ленинграде. Только иди к ней в нечетный день, когда она работает в вечернюю смену.
11. 14-го числа йорцайт Якова Иосифовича. Знаю, что ты не забудешь, но на всякий случай все же напоминаю. Я постараюсь дозвониться до Фиры в этот день, но если не смогу, то скажи несколько слов от моего имени.
12. И последнее, любимый мой! Надеюсь, что не сильно нагрузила тебя. На Ирочкиной кровати надо починить сетку — подтянуть, или перебрать, или еще что-то сделать, чтобы она так сильно не провисала бы. Сейчас, пока нас нет, очень удобно это сделать. Обратись к Мокроусову, если он сам не сделает, то кого-то из своих знакомых приведет.
Прежде чем закончить, хочу сказать, что я очень люблю тебя и горжусь тем, что Бог послал мне такого мужа! Сладость и горечь супружеской жизни Он для меня разделил, не смешивая. Сначала дал мне одну лишь горечь, а потом выдал всю сладость. На мой взгляд, так лучше.
Целую тебя, любимый мой!
Твоя скучающая по тебе
Аида
11 августа 1952 года
Здравствуй, любимый мой!
Не беспокойся за меня. Я уже чувствую себя неплохо. До хорошего далеко, но и «неплохо» тоже радует. Такое впечатление, что самое страшное позади. Если говорить честно, то я ужасно перепугалась. Но, слава Богу, все обошлось. Я пишу «обошлось», потому что самое страшное позади. Лежу и думаю о тебе, любимый мой. Эти мысли целебны, они лечат меня. Могу представить, как ты сейчас волнуешься, поэтому повторяю — не беспокойся. Все самое страшное уже позади. Прости меня за то, что я тебя так напугала, любимый мой. Твое письмо лежит у меня на груди, я то и дело его перечитываю и радуюсь тому, что у меня такой замечательный муж.
У меня будет к тебе просьба. Меня увезли из дома в халате, без вещей. Здесь дали больничную рубашку, пока больше ничего не полагается, но скоро меня обещают перевести в палату. Поэтому привези мне следующее:
1. Три смены белья (все вещи пускай соберет Ирочка).
2. Теплый халат и шерстяные носки.
3. Синие тапочки.
4. Резиновые тапочки, купальную шапочку и большое полотенце (вдруг мне разрешат ходить в душевую).
5. Зубную щетку и порошок.
6. Зеркало.
7. Расческу.
8. Мою сумочку с косметикой (замшевую), и путь Ирочка проверит, все ли там есть.
9. Мои часики.
10. Мои очки.
11. Парочку книжек, ты знаешь, что я люблю перечитывать, то и привози.
12. Тетрадь, парочку карандашей и точилку.
13. Мои леденцы.
14. Мою настойку (доктора сказали, что разрешают).
15. Пилку для ногтей. Ума не приложу, когда и как я сломала два ногтя на левой руке. Наверное, когда падала, машинально провела рукой по стене.
Это все.
Привет Ирочке.
Целую тебя, любимый мой!
Твоя раздумавшая умирать
Аида
12 августа 1952 года
Здравствуй, любимый мой!
Спасибо за новое письмо, за вещи и за то, что ты у меня есть.
Всю ночь не спала (ничего страшного, просто не хотелось) и думала о жизни и о тебе. Слов не нахожу, чтобы рассказать тебе, какой ты у меня замечательный.
Сегодня чувствую себя гораздо лучше, чем вчера. Уже порывалась вставать, но мне не дали. Пообещали: «Все будет завтра». Жду этого «завтра» с огромным нетерпением, потому что надеюсь увидеть тебя.
Судя по записке, которую Ирочка положила в вещи, она паникует, а паниковать совсем не надо. Я иду на поправку. На этот раз все обошлось, дай Бог, чтобы следующего раза не было.
Завтра прихвати с собой несколько своих фотографий. Можешь взять все, что остались. Здесь все, от санитарки до профессора, мечтают иметь твою фотографию с дарственной надписью. Напрасно ты говоришь, что врачи считают тебя шарлатаном, потому что не могу понять суть твоего дара. Здесь к тебе относятся с большим уважением. Уже по тому, как люди произносят твое имя, можно это понять. Я окружена таким вниманием, которого и представить невозможно. Все то и дело интересуются, как я себя чувствую и не надо ли мне чего. А что мне надо? Поскорее выписаться — вот что. Буду просить о том, чтобы меня выписали домой как можно скорее. Если мое состояние не внушает опасений, то я могу спокойно пить таблетки дома. Обещаю тебе, любимый мой, что буду беречься и соблюдать режим. Просто дома лежать приятнее, ты понимаешь. Все свое, знакомое, родное, никто не мешает. К телефону даже подходить не буду и делами заниматься не стану, буду лежать и читать.
Поговори, прошу тебя, с докторами — пусть они не держат меня здесь долго.
Пишу это письмо и благодарю Бога за то, что Он дал мне тебя. Что бы я без тебя делала? Даже представить этого не могу! Одна из медсестер сказала, что у тебя очень строгий вид. Я никогда этого не замечала. Или она ошиблась, приняв за строгость твою озабоченность моим состоянием?
Все хорошо, не беспокойся обо мне, потому что все хорошо.
Целую тебя, любимый мой!
Твоя скучающая по тебе
Аида.
P. S. День в больнице можно считать за год, так он долго тянется. Я не видела тебя уже третий год. Какой ужас!
13 августа 1952 года
Здравствуй, любимый мой!
Нашу встречу доктора отложили до завтра. Ничего страшного не произошло, можешь не волноваться, просто профессору не понравился какой-то шум. Не знаю, что за шум он услышал, мне самой кажется, что мое сердце работает как обычно. Я пустила в ход все свои невостребованные артистические способности, но не смогла переубедить докторов. Так что еще один день я побуду здесь на положении узницы. Спасибо и на том, что разрешают вставать с койки, а то бы я просто бы умерла. Вот такие дела, мой дорогой папочка. Мамочка по тебе очень соскучилась. Если будешь разговаривать с профессором, то внуши ему мысль о том, чтобы он дольше меня в реанимации не задерживал! (Шучу.) А то я умру от тоски. Ни посещений, ни радио, общаюсь только с врачами и сестрами… Такое впечатление, будто выпала из жизни.
Ох, если бы ты знал, как отвратительно здесь готовят капусту. Уже от запаха нехорошо становится. Меня перевели с жидкой еды на обычную, но ем я плохо, врать не стану. А с чего бы это мне много есть, если я все время лежу? Силы я не трачу, вот и аппетита нет. Да и еда оставляет желать лучшего. Но это хорошо, а то от хорошей жизни с заботливым мужем я немного поправилась. Сейчас как раз похудею.
Прошу тебя, не говори Ирочке, что тебя ко мне не пустили. Ты же представляешь, что она может навыдумывать, если узнает про этот проклятый шум. Солги во имя Ирочкиного благополучия и моего спокойствия. Расскажи ей, что видел меня, что я выгляжу хорошо и передавала ей привет. Договорились?
Целую тебя и с нетерпением жду завтрашнего дня, когда смогу сделать это наяву.
Если захочешь побаловать меня, то принеси мне яблок. Ужасно вдруг захотелось яблок, наверное, потому, что увидела во сне яблочную пастилу. Вот скажи мне как человек, который знает все: к чему снится яблочная пастила? Дореволюционная пастила, слоеная, «прохоровская» в коробке? Никогда не видела в сонниках пастилы.
До завтра, любимый мой папочка, до завтра!
Твоя ужасно скучающая по тебе мамочка.
23 января 1955 года
Здравствуй, любимый мой!
Твое письмо меня расстроило. Газету я прочла только по твоему совету. Здесь так тихо, так спокойно, и погода стоит хорошая, я много гуляю, познакомилась с интересными людьми, которых здесь собралось много, и мы проводим время в общении друг с другом. Газет не читаю совсем, новости узнаю по радио.
Все это очень печально. Бедный Барзилович! Бедные Шурик и Коля. Вот кому надо было лить на них грязь? Вопрос глупый, потому что я догадываюсь, кому именно это было надо, — тому, кто хочет заменить Барзиловича на своего человека. Беспризорнику это надо, больше некому. Удивляюсь, как его назначили на такой высокий пост. Впрочем, не удивляюсь, понимаю, что к чему.
Не переживай, любимый мой. Не расстраивайся. Все будет хорошо. По сравнению с той грозой, которую мы пережили, это пустяки. Но ты прав относительно того, что дело стоит иметь только с надежными людьми. Слава Богу, мы можем позволить себе выбирать, с кем иметь дело, а с кем не иметь.
Здесь отдыхает одна дама, Ада Борисовна, гример с «Мосфильма», прекрасная рассказчица и вообще очень общительный человек. Рассказывает столько интересного про артистов, что я подумываю о том, что надо записывать ее рассказы. А то половину забуду. А еще здесь отдыхает актриса Максимова. Ты ее вряд ли знаешь, но она довольно известная. Я с ней подружилась, несмотря на разницу в возрасте. Когда я общаюсь с теми, кто моложе меня, то чувствую себя молодой. Иногда мне кажется, что мне шестнадцать лет, ты знаешь, какой легкомысленной я могу быть.
Я не думала, что зимой в Сестрорецке может быть так хорошо. Одного не хватает мне — тебя, любимый мой. Напрасно ты со мной не поехал. Это не упрек, а просто мое мнение.
Много чего есть рассказать, но отложу это до возвращения. Ты же знаешь, что я не люблю писать длинные письма. Опять же мне приятнее рассказывать, глядя на тебя. В письмах все получается как-то суше.
До свидания, любимый мой.
Твоя курортница Аида
(если зимний Сестрорецк можно назвать «курортом»).
30 июля 1956 года
Здравствуй, любимый мой!
Прежде всего хочу поблагодарить тебя за твой подарок! Нет слов, какими я могла бы выразить свою благодарность тебе! Не только за этот подарок, но и за все, что ты для меня делаешь! За то, что ты у меня есть! Рисунок мне очень понравился. Представляю, как это будет выглядеть на деле! Спасибо, любимый, огромное спасибо!
Раечка не считает тебя шарлатаном, что ты! Я же рассказала ей о тебе, а она мне верит. Но твоя новость относительно канала всех поразила. Про твои принципы я тоже рассказала. Раечка считает, что не так удивителен твой дар, сколько то, что ты не используешь его для личной пользы. Она жаждет с тобой познакомиться. Возможно, в будущем году она приедет в Москву, и тогда это желание осуществится. Раечка спросила меня, не страшно ли жить с человеком, который читает мои мысли. О, этот вопрос мне задают так часто, что я просто устала на него отвечать. Да пусть читает себе на здоровье! Что мне скрывать от моего любимого мужа?
Мы целыми днями разговариваем и все никак не можем наговориться! Столько впечатлений! Столько новостей! Мы же не виделись четырнадцать лет, представляешь — четырнадцать лет! А если считать по-хорошему, то все шестнадцать, потому что нашу встречу во время войны и встречей назвать нельзя. Случайно столкнулись на вокзале, наскоро поговорили и разъехались. А теперь разговариваем не торопясь, обстоятельно перемываем всем косточки. Правда, мало кому осталось перемывать косточки. Многие умерли. Кто-то не успел эвакуироваться, кто-то погиб на фронте, кто-то умер от болезней. Мне так всех жаль, ты и представить не можешь, как мне всех жаль!
Раечка водит меня повсюду, то мы идем в гости, то в театр, то на концерт. Она посмеивается над тем, как я всякий раз внимательно оглядываю зрителей, собравшихся в зале. Что поделать — профессиональная привычка. Раечка шутит, что Бог всегда исполняет заветное желание, только не всегда Его умысел понятен людям. Это она про меня. Мол, мечтала в юности быть актрисой, выступать на сцене, так получай — вот тебе сцена! Знаешь, любимый, быть ассистенткой Вольфа Мессинга мне нравится гораздо больше, нежели быть актрисой. А уж как мне нравится быть женой Вольфа Мессинга, я и передать не могу!
Бедная Раечка в личной жизни очень несчастна. Первый муж, первая любовь ее юности, погиб на фронте в августе сорок первого. В эвакуации Раечка мучилась одна с двумя детьми на руках, никто ей не помогал. Она работала на очень ответственной работе — приемщицей на заводе, можно сказать, что жила на работе, а дети были в интернате. Иначе и невозможно, потому что Раечка просто не имела возможности за ними присматривать. Завод работал в три смены, продукцию приходилось принимать круглосуточно. А теперь и сын, и дочь нет-нет да укоряют ее за то, что им пришлось два с лишним года при живой матери провести в интернате. Странные люди — забыли, что такое война, или просто не хотят понимать. Раечка очень страдает. Я подозреваю, что причина обиды детей не в интернате, а в том, что Раечка после войны вышла замуж. Они восприняли это как измену памяти отца и встретили отчима в штыки. Впрочем, там и отчим был из тех, про кого Маша говорит: «Ни дать ни взять», то есть совершенно никчемный человек. Он бросил Раечку, но прежде испортил ее отношения с детьми, вот так. Смотрю на все это и думаю: без детей грустно, а с ними еще грустнее. Это я не про нас с тобой, любимый мой, а просто так думаю. Но Раечка молодец, она держится, хотя иногда ей очень тяжело. У меня так и чешутся руки оттрепать ее деток за уши. Представляешь? Это чтобы у меня да чесались руки на такое дело? Хочется как следует оттрепать их и сказать: что же вы, такие-сякие, делаете с вашей матерью?! Посмотрите, как она вас любит и как из-за вас страдает! Но, разумеется, я ничего не сделаю и ни слова им не скажу. В такие дела посторонним соваться нечего. Даже с самыми лучшими намерениями. Я хорошо помню, как в мою жизнь один раз вмешалась подруга (Тамара, я тебе рассказывала об этом). Нет, как говорил мой отец про такие дела: «Это или до раввина, или между собой, но не до соседей». Раввин тут был бы кстати, но Раечкины дети раввина слушать не станут. Сын у нее партийный, председатель месткома на табачной фабрике, а у дочери муж — завотделом в райкоме. Грустно все это, очень грустно. Вроде бы все сложилось так, что можно быть счастливыми. Выжили в войну, живы, здоровы, устроены, а счастья нет. Знаешь, я сильно подозреваю, что при встрече Раечка может спросить у тебя о своем будущем. Ее очень интересует, что будет с нею и детьми, найдут ли они когда-нибудь общий язык. Она сильно надеется на то, что с возрастом ее дети станут мудрее и все наладится. Боюсь, что эти надежды напрасны, поскольку им и сейчас полагается понимать все правильно. Прошу тебя, скажи Раечке что-то ободряющее, если она станет тебя спрашивать. Не «не могу сказать», а ободряющее, ладно?
Плохо здесь только одно — еда. Раечка каждый день готовит что-то новое, все очень вкусно, и сильно расстраивается, если не попросить добавки. Это означает, что не понравилось. В гостях тоже обижаются, так что я с нетерпением жду наших следующих гастролей, которые помогут мне сбросить то, что я здесь наберу. Да, вот кстати — ты знаешь, что о тебе здесь рассказывают? Я чуть со смеху не умерла. Будто бы у тебя есть персональный вагон, в котором ты ездишь по стране! О, как бы хотелось мне хотя бы одним глазком взглянуть на этот вагон! Впрочем, от своего вагона я бы не отказалась. Это же так удобно, возить все свое при себе и не заниматься вечными погрузками-выгрузками. Мечты-мечты!
Раечка спросила, почему мы никогда не приезжали выступать к ним. Везде были, а здесь не были. Надо бы исправить это упущение. Я познакомилась с директором местной филармонии. Очень приятный молодой мужчина (только не ревнуй меня, любимый мой!), галантный, но без угодливости. Если соберемся, позвоню ему. Вообще подумала о том, что после моего возвращения домой нам с тобой будет нужно взять карту и посмотреть, где мы еще не были. Лучше, мне кажется, разок проехаться по не самым большим городам, чем в десятый раз ехать в Ленинград или Киев. Надо будет обсудить это. Уже знаю, что ты скажешь: «Незнакомые люди — неожиданные проблемы». Ничего страшного, мы будем внимательно ко всем присматриваться и не станем иметь дело абы с кем. В конце концов, это маленький мирок, в котором все друг друга знают. Соберем рекомендации, прежде чем ударять по рукам. Но было бы замечательно объездить те места, в которых мы никогда не были. Только представь, каким событием станет там приезд Вольфа Мессинга!
Устала писать. Ты же знаешь, что длинные письма — не моя специальность. О чем не написала, скажу по телефону или когда вернусь.
Еще раз спасибо тебе за подарок, любимый мой!
Целую тебя крепко,
твоя счастливая Аида
12 июня 1957 года
Здравствуй, любимый мой!
Карловы Вары — волшебное место. И вообще Чехословакия мне понравилась. Здесь хорошо и необычно, а ты знаешь, как я люблю все необычное. Тебе бы здесь понравилось (прости, если я сыплю соль на раны, но я просто не могу этого не отметить), потому что чехи очень пунктуальны. Все по часам, все минута в минуту. Напрасно я переживала насчет того, как мне найти автобус на вокзале. Только вышла из вагона и увидела человека с табличкой нашего санатория. Оказалось, что добрая половина поезда едет сюда.
Санаторий выше всяких похвал. Он превзошел все мои ожидания. Это дворец если не снаружи, то изнутри. Все новое, блестит-сверкает, кровать удобная, ванная большая, все очень хорошо. Мне достался «тихий» номер на третьем этаже, с видом на парк. Лучшего я и хотеть не могла.
Персонал очень внимательный и любезный. Иной раз чувствуется, что эта любезность искусственная, но она все равно присутствует. Соседи слева и справа у меня замечательные, в смысле спокойные. Попадаются здесь и такие, кто любит выпить-пошуметь. Это, конечно, наказание — такие соседи на отдыхе. Но у меня все хорошо. Мы все одновременно заехали и одновременно уедем. Слева от меня живет директор текстильной фабрики из Барнаула, а справа чета научных работников из Кишинева. Мы прекрасно ладим. Приеду — расскажу обо всех них поподробнее.
Скучать здесь некогда — процедуры, прогулки, экскурсии, — но я все равно скучаю по тебе, любимый мой. От Ирочки отдыхаю (только ты ей этого не говори, чтобы не расстраивать ее), потому что в последнее время она стала чересчур ворчливой, а по тебе скучаю сильно-сильно.
Впечатлений у меня много, но всеми в письме поделиться невозможно. Лучше сделаю это по приезде домой. Пока что скажу, что здесь все необычно и мне здесь нравится. Я благодарна тебе за то, что ты предоставил мне возможность увидеть Чехословакию и настоял на том, чтобы я поехала одна, без тебя. С тобой, конечно же, было бы лучше.
Здесь есть свои телепаты. Не знаю, насколько они телепаты, а насколько артисты, но про одного по имени Франтишек Новак рассказывают невероятные вещи, но я не верю слухам, а хотела бы посмотреть на него своими глазами. Пускай он выступает на чешском, все равно было бы интересно посмотреть. Суть-то я пойму и смогу разобраться в том, есть ли у него твои способности или нет. Мне сказали, что он выступает только в крупных городах, таких как Прага, Брно или Оломуц. Когда поедем в Прагу, надо будет посмотреть афиши. У нас запланированы две экскурсионные поездки в Прагу.
Кормят здесь вкусно. Все запивают еду пивом, а я иногда пью вино. На меня смотрят как на дуру — кто же в Чехословакии пьет вино? Говорю, что не люблю пива, и слышу в ответ одно и то же: «Это вы чешского не пробовали! Попробуйте и полюбите!» Пробовать я так и не стала, но должна сказать, что пахнет местное пиво хорошо и суп на нем варят вкусный. Пивной суп я попробовала. Здесь принято подавать супы в каравае хлеба. Смотрится оригинально, правда я предпочитаю суп в тарелке. Главное блюдо во всех ресторанах — запеченная свиная рулька. И вообще большинство мясных блюд из свинины, но есть и из говядины, и много рыбы. Чехи любят рыбу. Так что всегда можно найти что заказать. Это не Чернигов. Помнишь этот чудный ресторан, где были свиные котлеты, свиная отбивная, жареная свиная колбаса и макароны с мясной подливкой? Думаю, что помнишь.
Чешскую речь на слух понять невозможно. Вылавливаю отдельные знакомые слова, но уловить смысл не получается. Смысл многих слов абсолютно иной. Например, «позор» здесь означает «внимание». Многие понимают по-русски и почти все разговаривают на немецком, несмотря на то что немцев здесь сильно не любят. Нас, впрочем, тоже. В санатории есть горничная Анна, еврейка, которая перед приходом немцев бежала в Грецию, провела войну в зоне итальянской оккупации, а потом вернулась обратно. Мы с ней подружились. Я делаю ей мелкие презенты, а она в благодарность за это делится со мной информацией. Рассказывает обо всем, начиная с того, какой массажист хорош, а какой — не очень, и заканчивая тем, где что можно купить. Снабжение тут очень хорошее, но многое все равно приходится доставать с переплатой через знакомых. Анна убеждает меня покупать хрусталь. «Ни гроша не тратьте, а купите на все, что у вас есть, хрусталя, это же лучше бриллиантов!» — говорит она. Почему лучше, я так и не поняла. Разве что блеску от него больше. Возможно, я что-нибудь и прикуплю, здесь попадаются очень милые штучки, но на все деньги накупать хрусталя точно не стану. С другой стороны, я понимаю бедную женщину. Для нее хрусталь — это символ достатка, счастья, память о погибших в войну родных. Рассказала ей, что мой муж тоже бежал в войну из Польши. Теперь она относится ко мне как к родственнице.
Погода стоит замечательная. Солнце, но не очень жарко, слабый ветерок, на небе ни облачка.
Все хорошо, только тебя, любимый мой, не хватает для полного счастья. Скучаю по тебе. Как ты сам говоришь: «Не могу не скучать».
Совсем забыла. Я же не написала тебе главного, про здоровье. Сразу же по прибытии меня прогнали по всем врачам, какие здесь есть, и все в один голос сказали, что у меня все замечательно. Так, небольшие замечания у невропатолога, уровень сахара в крови не такой, как печатают в учебниках, а чуточку выше, но в целом все нормально. «В полном соответствии с возрастом», как сказал один из врачей. Только запретили есть много сладкого, а также посоветовали не особенно налегать на белый хлеб и картошку с макаронами. Чтобы не терять понапрасну ни минуты, я записалась на занятия по лечебной физкультуре. Ничего особенного — делаем упражнения, немного бегаем, немного прыгаем. Можно сказать, что вспомнила свою спортивную юность.
Каждый вечер здесь показывают фильмы, большей частью комедии, как и полагается в санатории. Но я предпочитаю гулять по парку во время сеанса. Санаторий словно вымирает, и создается впечатление, будто я здесь одна. Парк очень хороший, красивый, ухоженный. В уютных местах непременно стоят скамейки. Настоящий рай для влюбленных. Представляю, как славно бы мы с тобой… Впрочем, не буду об этом.
До встречи, любимый мой! Приеду отдохнувшая, похорошевшая, помолодевшая… Чего доброго, вы с Ирочкой меня не узнаете и не захотите пускать в квартиру.
Ирочке передавай привет. Напишу ей завтра. Сегодня уже не могу больше писать.
Целую тебя, любимый мой папочка!
Твоя мамочка-курортница!
P.S. «Продукты» на чешском «потравины», «гречка» — «поганка», а мои любимые леденцы зовутся здесь «лизатки». Такой вот интересный чешский язык. Местные евреи вставляют в свою речь много чешских слов. Мне приходится то и дело переспрашивать Анну во время наших разговоров.
17 июня 1957 года
Открытка с видом Карловых Вар
Здравствуй, любимый мой!
Вдруг захотелось отправить тебе открытку. Наверное, ты в этот момент подумал обо мне.
У меня все хорошо. Вошла во вкус отдыха и отдыхаю замечательно.
Скучаю по тебе.
Люблю тебя.
Твоя Аида
19 июня 1957 года
Здравствуй, любимый мой!
Не собиралась писать тебе письмо, но получила твое, и в результате я пренебрегла послеобеденной прогулкой, уселась в библиотеке и пишу. В здешней библиотеке замечательная атмосфера. Тут гораздо приятнее писать письма, чем в номере. Да и столы удобнее. В номере у меня есть только дурацкий круглый столик, за которым можно только пить кофе, но не писать письма.
Вчера ездили на экскурсию в Прагу. Ты знаешь, какая я невезучая. Конечно же, Франтишек Новак нигде в Праге вчера не выступал. Я попросила нашего гида помочь мне, и он все выяснил. Оказалось, что Новак вообще не выступает сейчас в Праге. Он где-то на гастролях. «Не судьба», как говорит Маша. А так хотелось посмотреть и сравнить.
Прага — замечательный город. Чем-то напоминает Львов. Не тем, что это бывшая Австро-Венгрия, а тем, что здесь все так и дышит стариной. Какая-то особенная, чудесная атмосфера. Я сразу подумала, что такая же атмосфера в Кракове, про который ты столько рассказывал. Пускай я не увидела Новака, но время мы провели замечательно. Ходили по городу, по музеям и соборам, Прошли мимо синагоги, которую построили в тринадцатом веке, но внутрь не заходили. Кстати, в прошлом веке главным раввином Праги был мой однофамилец Шломо Рапопорт. А может, и родственник, ведь мой отец утверждал, что все Рапопорты друг дружке родня.
В Праге на каждом шагу Ярослав Гашек и его Швейк. Не понимаю, что люди находят в этой книге, представляющей собой собрание глупых анекдотов. Но чехи им гордятся. Видимо, больше им некем гордиться. Я читала «Похождения Швейка». Скажу одно — там есть фельдкурат, это армейский священник по фамилии Кац. Дальше можно не рассказывать. У нас был Шолом-Алейхем, в России был Пушкин, во Франции был Бальзак, а у чехов есть только Гашек. Кто что имеет, тот тому и рад.
Ты всегда пробалтываешься в письмах о своих подарках. Проболтаюсь и я. В Праге я купила тебе чудесные запонки и булавку для галстука. Подробности сообщать не стану. Увидишь все, когда я приеду. Любимый мой! Если бы ты только знал, как мне нравится тебя поддразнивать! Я прекрасно понимаю, что ты не только будешь знать, что за запонки я тебе купила, но и скажешь, куда именно я их положила, но все равно мне приятно. Знаешь, несмотря на то что мне столько лет, что и сказать страшно, в глубине души я осталась взбалмошной девчонкой. Внутренне ощущаю себя четырнадцатилетней, только вот суставы болят и давление скачет. Кстати, о давлении. Моя соседка директор текстильной фабрики посоветовала мне носить медный браслет или медное ожерелье. Все равно что, лишь бы было не менее восьмидесяти граммов меди. Она утверждает, что медь нормализует давление. Не знаю, верить ей или нет, но у нее на обеих руках по массивному медному браслету. Удивительно. Раньше приписывали чудодейственную силу золоту и серебру, а сейчас — меди. Скорее даже не удивительно, а смешно, но хочется попробовать. Вдруг действительно поможет. Напишу тебе сейчас то, чего раньше не говорила. Знаешь, любимый мой, я ужасно боюсь скачков давления, потому что от них можно получить паралич. Не хочу, чтобы меня парализовало и я лежала бы неподвижной, вынуждая тебя заботиться обо мне. Знаю, что ты будешь заботиться обо мне как никто другой, но все равно не хочу быть тебе обузой. Поэтому попробую носить что-то медное. Медь не золото, можно позволить себе.
Местная вода и впрямь целебная. Я забыла о том, что такое изжога. Или это действие местного воздуха? Не знаю. Знаю только одно — в Карловы Вары я приехала не напрасно.
Раисе Ефимовне передай от моего имени спасибо за ее советы. Приятно, когда люди так обо мне заботятся. То, что у тебя появился племянник, просто чудесно! Милый мой, когда появляются племянники, это и есть настоящая слава. Внук лейтенанта Шмидта! Это, любимый мой, из одного романа, которым я зачитывалась в молодости. Там была целая куча аферистов, которая выдавала себя за родственников революционного героя. У них вся страна была поделена на участки, чтобы не сталкиваться друг с дружкой. Скоро и твоим «племянникам» придется сделать то же самое. Не думай о них, мой дорогой, они того не стоят. Гордись тем, что у тебя есть подражатели. Зрители все видят, все понимают и отличают настоящее от фальшивого точно так же, как отличается медь от золота. Вот видишь, снова написала про медь. Только медь у меня на уме! Непременно надо попробовать, вдруг помогает. Тем более что мне объяснили научно — ионы, диффузия и т. д. Я ничего не поняла, но звучало убедительно.
Я уже растратила почти все деньги, что были при мне, купила все, что хотела, и теперь обхожу магазины стороной. Это я не к тому, что мне надо высылать деньги (сюда не вышлешь, это сложно, если только передавать с кем-то), а просто к слову. Одна семейная пара из Ашхабада, отдыхавшая в нашем санатории, попалась на спекуляции. Что они продавали, я не знаю, просто видела, как они в весьма расстроенном виде покидали санаторий. Их выселили досрочно, и еще дома будут неприятности. Горничная Анна говорит, что чаще всего привозят на продажу фотоаппараты. Здесь они стоят гораздо дороже, чем у нас, и к тому же в дефиците. Я имею в виду дорогие, хорошие фотоаппараты. Духи тоже привозят и еще что-то, я особо в это дело не вникала. Анна отчитала меня за то, что я ничего не привезла: «Какая вы непрактичная, могли бы оправдать дорогу». Но я не из тех, кто на каждом чихе делает гешефт, да еще и с риском испортить себе отдых. И не только отдых.
Послезавтра мы едем на экскурсию в город с чудным названием Глубока-над-Влтавой смотреть замок Шварценбергов, очень богатого аристократического рода. В гимназии со мной училась Малка Шварценберг, а в Киеве я знала Блюму Шварценберг. Такое вот совпадение.
Как ты там без меня, любимый мой? Все ли у тебя хорошо? Соблюдает ли Ирочка мои инструкции? Или вы снова составили заговор против меня и втихаря наслаждаетесь свободой? Ой, смотрите, приеду и выведу вас на чистую воду. Мне достаточно услышать твой кашель, чтобы сказать, сколько пачек в день ты выкуривал. А Ирочкины грешки я по ее глазам вижу. Так что смотрите!
Соскучилась по вас ужасно. Уезжала — ворчала на Ирочку за ее вечное ворчание, а теперь мне стыдно. Родная же сестра, пора привыкнуть к ее причудам и воспринимать все спокойно. Больше не стану сердиться. Во всяком случае, постараюсь. Маша права, когда называет нас «гусынями».
Шлю Ирочке приветы, а тебе, любимый мой, поцелуи.
Остальное расскажу по возвращении. Если куплю открытку с видом замка Шварценбергов, то пришлю тебе, а так больше писем не жди, скоро уж возвращаться. Кажется, что во всем санатории одна я считаю дни до возвращения домой. Все остальные только вздыхают: «Ох, как же не хочется уезжать». Скажу тебе честно, любимый мой. Чехословакия мне понравилась, но жить бы я здесь не хотела. Другой уклад, люди другие, жизнь совсем другая. Все какое-то чужое. Вот только теперь я в полной мере поняла, как тяжело тебе было привыкать к жизни в другой стране. Какой же ты у меня молодец! Если бы ты только знал, как я тобой горжусь! А что? Имею полное право. Кем мне еще гордиться, как не своим любимым мужем? Слышал бы ты, как восхищаются тобой здесь, в Карловых Варах! Сам понимаешь, что я не афишировала, кто я такая. Но уже на третий день все об этом узнали. Когда меня спрашивают, почему ты не приехал вместе со мной, я отвечаю, что у тебя много работы по подготовке новых опытов. Кстати, любимый мой, я очень надеюсь, что ты не засиживаешься за работой до рассвета. Соблюдай режим без меня так, будто я рядом, умоляю тебя.
Если уж начала занудствовать, то это знак, что пора заканчивать письмо. Удивительно длинные письма пишу тебе я отсюда. Обстановка располагает и обилие впечатлений тоже.
Целую тебя, любимый мой!
До скорой встречи, папочка,
твоя мамочка
Без даты
Здравствуй, любимый мой!
Спешу успокоить тебя — все хорошо. Все знают о том, что наши выступления отменены. То, что произошло, следствие простого разгильдяйства. Это Ташкент, дорогой мой, здесь надо проверять и перепроверять, а Зарипов дал маху. Он ужасно раскаивается, и я вижу, что его раскаяние искренне. Обманывать он тебя не собирался и ни с какими «двойниками» не связывался. Я, конечно, не ты, но немного разбираюсь в людях и ручаюсь, что Зарипов просто оплошал. Понадеялся на людей, а те его подвели. Он, бедный, не знает, как загладить свою вину. Пригласил нас после твоей выписки в ресторан, но я отказалась. Вежливо отказалась, объяснив, что после выписки тебе несколько недель придется провести на строгой диете, так что ни о каком ресторане и речи быть не может. О том, что может пострадать твоя репутация, тоже не беспокойся. Репутация не пострадала. Зарипов сказал, что все уже знают о том, что ошибка произошла по вине администрации Дома офицеров. Заработались и забыли о звонке Зарипова. Это Ташкент, здесь новости разносятся мгновенно, так что не беспокойся. Твоя просьба относительно того, чтобы Зарипов объяснил всему Ташкенту, что ты не виноват, исполнена. Ни одной афиши нигде больше не висит. Зарипов усадил меня в такси и целых два часа катал по городу, чтобы это доказать. Сказал, что за каждую увиденную афишу отрежет себе палец. Ну ты знаешь эти восточные цветистости. Я увидела весь Ташкент, потому что мы изъездили его вдоль и поперек, но не увидела ни одной афиши. Зарипов пообещал, что, после того как тебя выпишут, он придет к тебе вместе с начальником Дома офицеров и его заместителем. Они будут извиняться. Подозреваю, что придут с каким-нибудь подарком. Слово «штраф» в речах Зарипова пару раз прозвучало. Он и меня хотел везти в Дом офицеров, чтобы я пообщалась с начальством, но я отказалась. Что мне с ними общаться? Афиши сняты, конфликт улажен, деньги людям вернули.
Я волнуюсь о том, как ты себя чувствуешь после такой нервотрепки? Доктора говорят, что все в порядке, но я все равно волнуюсь, любимый мой. Прошу тебя — не принимай все так близко к сердцу! Ничего страшного не произошло. Да, для Москвы или Ленинграда это был бы вопиющий случай. Но здесь такое случается сплошь и рядом. Забывают, опаздывают и т. д. Это по отношению к тебе Зарипов соблюдает пунктуальность, потому что знает твой характер. С другими, как я слышала, он совсем не такой. Так что все хорошо, не переживай и вообще пообещай мне не нервничать, когда что-то случается. Что толку нервничать, если уже случилось? Зачем плакать над разбитым кувшином, если его не склеить. И не накручивай себя, пожалуйста, любимый мой. А то из-за одной, вполне обычной для этих мест, оплошности ты начал подозревать Зарипова в обмане. Я понимаю, что тебе плохо, тоскливо, но не надо ухудшать свое самочувствие напрасными переживаниями. Очень жалею, что не могу сейчас погладить тебя по твоей гениальной голове и шепнуть тебе на ухо: «Все проходит, и это пройдет». О своей репутации ты можешь не беспокоиться. Она такова, что никому уже не под силу ее запятнать. Ни разгильдяям, ни тем, кто работает «под Мессинга», ни кому-то еще. Мессинг — это Мессинг! Все знают, что ты точен, как часы, и честен, как праведник. Я вот совершенно уверена, что ни один из тех, кто пришел на несостоявшееся выступление, не подумал о тебе плохо. Все поняли, что произошла какая-то путаница, и возмущение было направлено не в твой адрес и не в мой, а в адрес начальства Дома офицеров. Подумать только! Вроде бы военные люди, да еще в званиях. Они должны служить примером точности для других, а они допускают такое. Наверное, Ташкент расслабляет всех, кто долго здесь живет. Очень уж неторопливый здесь ритм жизни.
Надеюсь, что мое письмо тебя успокоило, любимый мой. Все хорошо, а будет еще лучше, потому что скоро тебя выпишут. Билеты на поезд уже куплены, я получила у докторов полные инструкции по твоему питанию и запаслась в дорогу всем необходимым. Все твои поручения исполнены, все куплено и уже собрано в дорогу. Познакомилась с Абрамом Ильичом, он мне понравился, очень приятный человек. От него получаю самые подробные отчеты о твоем состоянии. Честно говоря, без кое-каких подробностей вполне можно было бы обойтись. Но доктора есть доктора, они ко всему привыкли и думают, что все вокруг такие же. Не всякий искусствовед с таким воодушевлением говорит о шедевре, как Абрам Ильич о цвете твоего, прости меня, кала. Он выносит твою историю болезни, раскрывает ее и зачитывает мне отрывки, а затем комментирует их. Ну совсем как раввин в синагоге, только вместо талеса белый халат. Еще немного — и я начну разбираться в инфекционных болезнях (дай Бог ни о них, ни о каких других болезнях больше не вспоминать!).
Все хорошо, любимый мой! Спокойной тебе ночи и хороших снов!
Целую тебя! Жду тебя!
Безмерно любящая тебя Аида!
Без даты
Здравствуй, любимый мой!
Только мысли о тебе и твои письма радуют меня. Все остальное печально. Болезнь утомила меня. Настроение у меня странное. С одной стороны, хочется верить докторам и тебе, а с другой — я что-то так сильно устала болеть, что, кажется, потеряла надежду. Грешно так думать, но нет-нет находит такая тоска, что даже слезы высыхают. А если еще за окном пасмурно, то от этого тоска давит меня еще сильнее, хотя кажется, что сильнее уже некуда. Когда вижу солнце и синее небо, немного приободряюсь. Говорю себе: «Борух шейм квойд малхусой лэойлом воэд!» Молюсь очень много, но почему-то легче на душе не становится. Странно все это — болеет тело, а страдает душа. Ох, как я устала, любимый мой, как же я устала болеть.
Твои письма лежат у меня на тумбочке. То и дело их перечитываю. Выучила все наизусть, но все равно перечитываю. С памятью у меня все в порядке, все бы остальное было бы в таком порядке, как память. Вставать мне тяжело, но зато я могу путешествовать мысленно. Я вспоминаю наше знакомство, наши поездки, много чего вспоминаю. Начну вспоминать, засну, проснусь с мыслью о тебе, любимый мой, перечту одно-два письма и снова вспоминаю. Так и живу, если это можно назвать жизнью.
Доктора клянутся, что эта операция будет последней. Вижу, что они говорят правду, верю им, но в голове свербит мысль: «В каком смысле последней?» Видишь, любимый мой, до чего я здесь дошла. И вдобавок шов нагноился. Не так плохо, что нагноился, бывает, тем более что воспаление уже проходит, но из-за этого проклятого шва меня перевели в отделение, в которое не пускают посетителей, и вот это очень плохо, любимый мой. Сейчас я скучаю по тебе так, как никогда еще не скучала. Ты для меня все. Ты моя любовь, моя радость, моя надежда. Если бы не ты, я бы, наверное, давно уже умерла. Только любовь дает силы для того, чтобы вынести невыносимое. С горечью думаю о том, сколько планов, наших с тобой планов, любимый мой, сломала моя болезнь. Надеюсь, что у нас будет возможность сделать все то, чего мы не успели сделать.
Надеюсь. Очень надеюсь. Живу любовью и надеждой. А чем мне еще жить? Сейчас не столько думаю о том, когда же я наконец выздоровею, а о том, когда тебя пустят ко мне. Мне почему-то кажется, что как только ты придешь, так я сразу же пойду на поправку. Доктора на мои вопросы отвечают уклончиво: «Завтра вряд ли, а там посмотрим». Если честно, то я не понимаю смысла этих сложностей. Пускай шов нагноился, так он же под повязкой и ты не собираешься его трогать. Почему тебя нельзя пускать ко мне? Что за глупый режим? Воспалившийся шов — это же не холера! Кто поймет этих докторов!
Жду тебя, любимый мой. Придешь — так схвачу за руку и не отпущу, пока всего тебе не скажу. Мне надо очень многое сказать тебе.
Целую тебя, любимый! Прости, если это письмо расстроило тебя, но ничего другого написать не могу. Печаль камнем лежит на сердце, и только ты можешь снять этот камень.
Приходи скорей, мой дорогой!
Безмерно любящая тебя Аида