Мы прилетели в Минск. Я думал, что теперь, после проверки моих способностей, меня поселят в гостинице, но привезли в какой-то небольшой двухэтажный дом, огороженный высоким забором с колючей проволокой. Возле ворот дежурили двое часовых. Войцеховский познакомил меня с пожилой женщиной по имени Мария и уехал, сказав, что заедет за мной завтра с утра.
Мария отвела меня в мою комнату на втором этаже, показала, где что находится, и сказала, что я могу выходить на прогулку во двор, но за ворота меня не выпустят. Она хорошо говорила по-польски, но в речи ее присутствовал акцент.
Признаться, меня немного расстроило то, что меня держат под охраной, пусть и весьма деликатной. «Значит, мне не доверяют», – подумал я.
В шкафу, который стоял в моей комнате, я нашел все необходимое из одежды и новые ботинки. Все было идеально подобрано по размеру. Я очень обрадовался, потому что моя одежда, взятая из магазина в Гуре, изрядно обтрепалась за время путешествия, а я привык выглядеть аккуратно.
В доме не было других жильцов, кроме меня. Я провел там пять дней, не считая дня приезда. На следующий день мы с Войцеховским поехали в Управление НКВД. По дороге у меня была возможность осмотреть Минск. «Это теперь мой дом», – подумал я, глядя в окно. Затем мысли перескочили на родных: где они, что с ними, жив ли отец? Очень хотелось надеяться на лучшее, на то, что я еще смогу когда-нибудь увидеть близких. «Надежда – это еврейское счастье», – говорили у нас в Гуре.
В Управлении НКВД я приготовился к очередной демонстрации моих способностей, но ошибся. Весь день разные люди в разных кабинетах задавали мне практически одни и те же вопросы, касавшиеся моей биографии. Несомненно, это была проверка – спрашивать об одном и том же и сравнивать ответы.
Иногда я пытался отвечать на вопросы по-русски, Томек Войцеховский, если было надо, поправлял меня. Последним в тот день со мной встретился нарком Цанава. Встреча наша была короткой. Цанаве хотелось посмотреть на меня, прежде чем докладывать в Москву.
Отношение ко мне с его стороны было неприязненным, хотя он и старался этого не показывать.
Мне не составило труда за время нашей беседы разобраться в причинах. В первую очередь Цанава был антисемитом. Кроме того, он опасался неприятных для себя последствий. Ему хотелось угодить своему начальнику Лаврентию Берия (самого Цанаву тоже звали Лаврентием), но он не понимал, какое мнение обо мне придется Берии по душе.
Назвать меня шарлатаном? Или признать, что я на самом деле обладаю способностями к телепатии? «Лучше было бы расстрелять тебя по-тихому», – думал Цанава, разглядывая меня. Я порадовался, что моя судьба не зависит от этого неприятного, жестокого человека.
Внешность у Цанавы тоже была неприятной: колючие глаза, взгляд исподлобья, чванливо выпяченная губа. Внешность человека не всегда соответствует его характеру. Так, например, мой брат Берл далеко не красавец, но у него была добрая душа. А граф фон Хелльдорф излучал обаяние, но при этом был негодяем из негодяев.
«Мы еще с вами увидимся», – сказал Цанава на прощанье. При этом он искренне желал никогда больше меня не видеть…