Чей-то день рождения… Всего лишь Мадонны…

Весь вечер Ричард показывал различных знаменитостей, имена и лица которых ускользали от Тори. Парень в леопардовом галстуке-бабочке возглавляет «Стар Файер». Девушка в золотой парче снималась в новом фильме Вира. Парень в желтых теннисных туфлях, сочетавшихся с желтыми крапинками на «бабочке» и поясом на смокинге – как раз получил приз Эмми за роль в новом мюзикле «Наглый малютка Джеймс».

Однако день рождения Мадонны, которая куролесила, совсем «не похожая на девственницу», с настоящим кадансом звезды и которую упросили экспромтом дать представление, внушил Тори благоговение.

Вечер, на который Ричард ее привел, проходил в «Неоне» – элитарном, в который пускали строго по приглашениям, частном клубе, который не похож ни на один из тех, в которых она была раньше и в котором все были убийственна экстравагантно одеты. Прически сверхъестественные, буквально ослепленные и залитые лаком, чтобы сохранить смелость форм. Наряды и украшения также экстравагантны: иные – превосходны на вид, иные – уникальны, но слишком причудливы, а иные кричащие и дешевые.

Наряд Тори попадал в категорию превосходных благодаря Пейдж, которая настояла, чтобы Тори надела ее новое, потрясающее красное платье от Валентино, которое купил «мистер Филадельфия». Это было смелое предложение, учитывая, что прием у Ники Лумиса, на который Пейдж должна была пойти в нем, планировался на следующий вечер. Тори колебалась, опасаясь что-нибудь пролить на него или порвать тонкую ткань, но Пейдж, которая все еще жаждала загладить вину перед Сьюзен, не стала даже слушать никаких возражений.

Первые несколько дней, после того как Пейдж провела с Марком целую ночь, в доме чувствовалась напряженность, если не сказать хуже. Сьюзен была задумчиво молчалива, Пейдж – нервозно говорлива, а Тори, не зная, как себя вести, чувствовала себя между ними неловко. После того как Пейдж извинилась в сотый раз, Сьюзен взорвалась и крикнула, чтобы та, наконец, заткнулась. Пейдж предложила помочь как-то восстановить отношения Сьюзен и Марка, решив больше не встречаться с ним, но Сьюзен сказала, что все это ее уже не интересует.

В воскресенье они вчетвером – Пейдж, Марк, Сьюзен и Тори – отправились в юридическую фирму Сьюзен повесить шедевр, подаренный Марком. Пейдж и Марк обменивались интимными взглядами, Сьюзен пыталась вести себя так, как будто ее ничего не беспокоит, а Тори, все так же между ними, старалась сохранить легкость и думала, что этот поход – большая ошибка.

После того как они закончили в кабинете у Сьюзен, Марк пригласил их в свой любимый кафетерий в Венеции на завтрак, и они поплыли на лодке его друга, которая явно была слишком мала для четверых.

Теснота только усиливала напряженность, каждый раз, как ветер менял направление, они чуть не стукались головами о гик и проделывали невероятные трюки, пытаясь от него увернуться. К вечеру они попали в некий гипотетический мир, все в состоянии шока от столь долгого пребывания на солнце. Покачивание волн действовало успокаивающе, навевая сон, так что все, на удивление, расслабились и повеселились, замечательно проведя время.

Сьюзен расплакалась позже, когда они вернулись домой.

– Я просто вымываю все это из себя, – сказала она Тори, совершенно расстроенная – Может быть, в любом случае ничего бы не вышло. Я не думаю, что у нас много общего. Я всегда предпочитала смуглых, темноволосых мужчин.

Снизу доносилась музыка, которую включили Пейдж и Марк. Они обедали вчетвером, с Марком, и Сьюзен заверила Тори, что сможет с этим справиться.

В течение недели Пейдж и Марк продолжали оставаться в центре внимания.

«Просто друзья», – говорила Пейдж, но Тори сомневалась.

Очевидно, Пейдж спала с ним и увлеклась им больше, чем хотела сама. Но опять же, возможно, Марк сообразительнее, чем они. Не исключено, что он заметил в Пейдж нечто такое, чего они не увидели. Возможно, его не убедил ее дерзкий вид, и он понимал, что лучшей стратегией для него является спокойствие. Какой иронией было бы, думала Тори, если бы осуществилось ее предсказание, объявленное в шутку, насчет того, что Сьюзен достанется миллионер, а Пейдж профессор без гроша в кармане.

В то время как Тори одевалась, в дверях появилась Пейдж, бережно неся весь свой рубиново-красный комплект: платье, перчатки, жакет, сумочку, туфли и вдобавок к тому серьги, ожерелье и браслет, которые с комплиментами были присланы из Филадельфии. Она постояла несколько минут, осматривая представшую перед ней картину. До появления Ричарда оставалось минут двадцать, и комната Тори выглядела так, будто давно ожидаемое «большое калифорнийское» землетрясение наконец разразилось, причем эпицентр пришелся на спальню Тори. Повсюду были разбросаны одежда, белье, украшения, туфли, сумочки и косметика.

Сама Тори стояла в одних трусиках бикини и в полном смятении, не зная, что надеть, в который раз просматривая весь свой гардероб, когда услышала голос Пейдж:

– Что за черт, может, это поможет утихомирить мою неспокойную совесть. Хотя, думаю, что к Сьюзен я должна была бы прийти с чем-то гораздо большим, чем шмотки.

Застигнутая врасплох, Тори обернулась, от облегчения и благодарности потеряв дар речи, когда Пейдж сказала, пожав плечами:

– Я каюсь, как только могу.

Не успела Тори собраться с силами, чтобы возразить, как Пейдж нетерпеливо опустила свое щедрое приношение на кровать.

– Дорогая мисс Джорджийский Персик, поторопись и постарайся быть готовой к его приезду!

Эффект, произведенный платьем на Ричарда, заставил Тори чувствовать себя безгранично благодарной Пейдж. Красный, несомненно, ее цвет, судя по тому, как он контрастировал с ее бледной кожей и черными как смоль волосами, уложенными более тщательно, чем обычно. Вырез платья, хотя и изящный, был, тем не менее, дерзко соблазнительным. То, как платье подчеркивало фигуру, поднимая грудь и почти полностью открывая ноги, заставляло ее чувствовать себя смущенной и, в то же время, ужасно обольстительной, и когда она открывала дверь Ричарду, ее щеки стали такого же цвета, как и наряд.

Он застыл, полный восторженного восхищения, как будто ожидал чего-то гораздо более консервативного, чем облегающее красное платье, расшитое бисером, мало что оставлявшее для воображения.

– Вы действительно неисчерпаемы на сюрпризы, – сказал он с одобрением в голосе, медленно обходя ее вокруг и оценивая красный шедевр со всех сторон.

Единственная вещь, от которой Тори в последнюю минуту решила отказаться, это расшитые красные перчатки без пальцев, поднимавшиеся выше локтей. Как ей казалось, они могли вызвать его замешательство. Когда Ричард помогал ей надевать красный вышитый бисером жакет, его руки, коснувшись ее обнаженных плеч, вызвали дрожь вдоль спины, которую, она могла в этом поклясться, он почувствовал.

Он выглядел божественно в безукоризненном смокинге – так же впечатляюще и привлекательно, как после окончания матча в поло – еще потный и возбужденный.

«В его бледно-голубых глазах все тот же блеск», – подумала Тори, когда Ричард подвел ее к машине красноватого оттенка засахаренного яблока, с энтузиазмом рекомендуя ее, как четырехдверную модель «Фасел Беги» конца пятидесятых, последнее приобретение в его коллекции старинных автомобилей.

Он заверил ее, что поло далеко не единственное его увлечение, открывая для нее дверь и горя желанием показать, насколько конструкция уникального кузова машины была авангардной для своего времени, что в ту эпоху действовало на полицейских, как красная тряпка на быка. Опускаясь низко к земле спереди и сзади, кузов машины создавал иллюзию того, что автомобиль движется со скоростью сто двадцать миль в час даже тогда, когда он не двигался с места.

«Немного хвастливо, но интересно», – подумала Тори, ныряя в автомобиль классической обтекаемой формы и обращая внимание на блестящую фурнитуру из чистого серебра и парфюмерные флаконы из хрусталя баккара, пристроенные сзади, в которые были вставлены бело-розовые в крапинку тигровые лилии.

Тори тут же подумала о Тревисе, потому что он сходил с ума по старинным автомобилям.

Они вместе обошли десятки выставок классических автомобилей, и она помнила, как он «тащился» от различных моделей, заставляя ее хохотать, презабавно вслух высказывая пожелание, чтобы его волшебница-крестная прилетела, взмахнула волшебной палочкой и пожаловала бы ему машину на любой выбор. По иронии судьбы, объектом фантазий Тревиса в последний год была «Фасел Вега» серого цвета с красным отливом.

Внезапно Тори обнаружила: она хочет, чтобы Тревис увидел, как она садится в эту машину, чтобы это ужалило его и заставило пожалеть о разрыве. Но затем она вздохнула, удовольствие, испытанное всего несколько минут назад, улетучилось – из них двоих о разрыве жалела именно она.

Когда Ричард по-рыцарски закрыл за ней дверь, проследив за тем, чтобы дама хорошо устроилась, Тори посмотрела из окна на небо, пораженная тем, как мало звезд видно здесь по сравнению с черным и сверкающим небом Атланты. На самой большой звезде, которая, на самом деле, возможно, была вовсе не звездой, а планетой, Тори, используя детскую считалку, торжественно поклялась, что больше не будет тревожиться о том, что подумал бы Тревис.

Затем, всего лишь на краткий миг, Ричард положил руку на ее бедро, скользнув в машину рядом с ней. Это было странное ощущение, если учесть, где были ее мысли, и она поняла, что после Тревиса это ее первая прелюдия физического контакта с другим мужчиной. Не чувствуя никакого сексуального влечения к хирургу, она и не думала ни о чем подобном, когда тот ласково поцеловал ее на прощание. Но прикосновение Ричарда задело совсем другую струну – струну, которая ответила интуитивным предвиденьем их двоих, занимающихся любовью. Образ был необыкновенно четким: фрагмент действия прокручивался в голове, как анонс кинокартины, предваряющий развитие событий, оставляя ее возбужденной и, в то же время, испуганной до смерти.

Друзья Ричарда во многом походили на него. Они собрались вокруг празднично украшенного стола, середина которого имела тропический вид, оформленная в соответствии с аквариумной отделкой обеденного зала. Комната, вытянутая в виде эллипса, вызывала ощущение пребывания под водой: неон цвета морской волны отражался от райских птичек и стеклянных стен, расписанных в оттенках Карибского моря. Все было в ярком, изменчивом движении и освещалось пульсирующим светящимся газом бирюзового, малинового, красного и фиолетового цветов.

На всем протяжении длинной вытянутой стены, вставленный в ее середину, почти как живая картина, располагался тропический сад с гигантскими райскими птичками и пышными зелеными деревьями.

Все было очень элегантно, так же, как и друзья Ричарда, которые, казалось, держались обособленно от остальной толпы.

Все они, довольно молодые, принадлежавшие к богатой элите и связанные с Мадонной через бизнес, а не через рок-н-ролл, небрежно разговаривали о налогах, поло и о крупных инвестициях.

Только один из них был одет эксцентрично – кинопродюсер, старый приятель Ричарда по Колумбии, только что вернувшийся со съемок фильма в Тибете и развлекавший стол ужасными историями о неудачных дублях.

Мадонна собиралась играть главную роль в его следующем фильме. Он надеялся, что будет снимать в каком-нибудь более цивилизованном месте, таком, как Париж, Лондон или Нью-Йорк. Или что, по крайней мере, актеры будут вести себя более цивилизованно.

Тори знала, что Ричард тоже несколько лет назад попробовал снять фильм, хотя, как она догадывалась, не слишком удачно. У нее складывалось впечатление, что если у тебя есть деньги и ты живешь в Лос-Анджелесе, то рано или поздно обязательно через это пройдешь.

– Я парень, которому не сидится на месте, – признался он Тори, когда приятели стали подкалывать его по поводу снятой им несколько лет назад картины «С и 3». – В жизни есть такая вещь, как скука, которая заставляет меня быть в двух местах одновременно. На следующий день после завершения съемок я уже занимался недвижимостью.

Человек, сидевший с другой стороны от Тори, случайно услышав комментарий Ричарда, рассмеялся. Он залез в нагрудный карман смокинга и достал кожаный портсигар с кубинскими сигарами. Протягивая его своим друзьям, заметил:

– Да, потому что его старик сказал, что колодец иссякнет, если он не найдет настоящую работу.

– Эй, погоди. «Летняя сенсация» сделала деньги. Мой старик просто ревнует! – весело защищался Ричард, принимая одну из сигар, поднося ее к носу и вдыхая аромат.

– Но ты транжиришь больше, чем она принесла, – возразил человек, угощавший сигарами. Затем он посмотрел прямо на Тори. – У Ричарда есть идея снять картину о том, как он везде летает первым классом, останавливается в первоклассных отелях, одевается по первому классу, получает провизию из самых дорогих ресторанов города, традиционно женится на звезде, покупая ей ювелирные украшения, увеличивающие бюджет по крайней мере на сорок процентов…

– Черт тебя побери, Джордан. Я женился только на одной звезде…

– И ты сделал только одну картину, – рассмеялась женщина, похожая на молодую Кендис Берген. – Хотите знать о Ричарде? Вот типичный «ричардизм»: действие картины происходит на побережье, правильно? Прекрасное место для съемок «С и 3» по всеобщему признанию. И что вы думаете, он не снимает ее в Санта-Монике, как сделал бы любой разумный человек, снимающий низкобюджетный фильм. Нет, он снимает его на юге Франции.

– Эй, у них на юге Франции лучшие «С и 3», – улыбаясь защищался Ричард, поднимая вверх руки. – Сожалею, но я не могу постоять за себя, – извиняясь, обратился он к Тори. – Этим ребятам доставляет удовольствие испортить мне настроение.

– Ах, бедный Ричард, – сказала женщина, посылая ему через стол поцелуй. – Хотите услышать другой «ричардизм.»? Как и все господа, сидящие перед вами, он – в совете нашего теннисного клуба. Однажды он пропустил совет, и они сделали его президентом.

– Это означает, что вы популярны? – мягко спросила его Тори, не вполне улавливая так называемый «ричардизм».

– Нет, это обозначает, что я – лопух, – сказал он смеясь. – Ведение дел этого дурацкого клуба занимает столько же времени, сколько моя основная работа.

– У тебя есть основная работа? – вмешался в разговор молодой парень.

– Давайте, ребята, продолжайте, вы собираетесь дать Тори совершенно неправильное представление обо мне, – сказал Ричард.

– Он работает очень много, – торжественно сказал продюсер и поднял руки ко рту, изображая, что задыхается.

Издевательства внезапно оборвались парадом официантов в белых перчатках, гордо несущих подносы с высоким розовым суфле, распространяющие вокруг аромат горячих сладостей, которые они начали расставлять перед гостями Мадонны. Следом шел черед серебряных вазочек с жирным взбитым кремом. А затем громогласный хор пропел «С днем рождения».

Мадонна, весело смеясь, влезла на стул, чтобы поклониться и послать воздушные поцелуи. На ней было необыкновенное платье из черного джерси, похожее на сари.

– Итак, кто в следующем месяце хочет поехать в Аргентину? – спросил Ричард, застыв, не донеся до рта ложку суфле.

– А что в Аргентине?

Тори посмотрела через стол на двух женщин, которые в унисон задали вопрос.

– Лошади для поло, – ответил Ричард, подмигивая Тори и глубокомысленно склоняясь в ее сторону. – Послушайте, если вы придете ко мне работать, вам будут доступны такие сумасшедшие вещи, как трехнедельные поездки на превосходную громадную животноводческую ферму в восхитительной Аргентине, – сказал он, на этот раз понижая голос и обращаясь только к ней, описывая заброшенную гасиенду в испанском стиле, принадлежавшую его другу.

Тори рассмеялась, почувствовав тепло его сияющих голубых глаз.

– Как это? – спросила она таким же голосом, втягиваясь во флирт.

– Вы будете моей помощницей. Мне потребуется ваша помощь.

– Я думала, что буду работать в отделе маркетинга.

– Да. Но для меня. Я думаю использовать южноамериканскую тему для следующего этапа поместий «Бел Эйр». На некоторых участках мы устраиваем поля поло, и я подумал, что это могло бы быть замечательной идеей – продавать их, как «животноводческие фермы» Беннеттона, – пошутил он. – Мне бы хотелось, чтобы вы были там со мной и помогали собирать идеи. Нам необходима достоверность…

Тори рассмеялась.

– Достоверность, – повторила она, натянуто улыбаясь и ожидая, пока официант снова наполнит вином ее бокал и отойдет. – Это все мои обязанности…

Ричард поднял свой вновь наполненный бокал и чокнулся с ней.

– Звучит интригующе, разве нет? – сказал он, касаясь ее руки и играя скромным колечком с бриллиантом на ее пальце, которое выглядело детской бижутерией по сравнению с украшениями других женщин.

– Мне кажется, я ищу что-то большее… – колебалась Тори, глядя, как его загорелая мускулистая рука легла поверх ее – бледной и нежной.

– Что именно – большее? – спросил он, прерывая ее.

Она почувствовала волнение в груди, и ее щеки зарделись. Он ухмыльнулся, заметив это.

– Вы знаете, что фирма «Беннеттон» известна своими высокими окладами и дополнительными доходами.

– Я думаю, что именно дополнительные доходы меня и тревожат, – заметила она.

Его пальцы медленными кругами продвигались вдоль ее руки.

– У нас превосходное медицинское страхование. Вы получите машину…

– Старинную, как ваша?

– Если захотите.

Тори снова рассмеялась, чувствуя легкое головокружение.

– Это замечательно – работать в нашей компании. Раз в год мы арендуем «Диснейлэнд» только для наших работников. Вы хотите снова вернуться к учебе, чтобы дополнительно изучить определенные курсы? Мы финансируем вас. Вас беспокоит период выплаты налогов? Мы нанимаем множество дополнительных бухгалтеров на период выплаты налогов в помощь всем, кто в этом нуждается. Я показывал вам гимнастический зал? Отдельно мужской и женский. Наш рождественский вечер не имеет себе равных.

Головокружение продолжалось. Тори поставила свой бокал, боясь выпить слишком много, но потом снова его взяла, не зная, что делать со своей свободной рукой. Его упорный взгляд действовал на нее сильнее, чем самая быстрая из каруселей в парке аттракционов.

– Я все еще жду, когда вы скажете «да»…

Это соблазняло и лишало спокойствия. Да, да, да! Ответ крутился у нее в голове. Работа, которую она, в конце концов, решила принять, была в небольшой фирме, базирующейся в Канаде. Но то была стабильная работа с возможностью развития карьеры. Работа на Беннеттона могла оказаться капризом. Ричард явно непостоянен, а сама работа такой неопределенной. Разумней всего отказаться. Поблагодарить его и сказать, что нельзя мешать приятное с полезным, что она уже однажды сделала подобную ошибку и что лучше подобрать что-нибудь другое.

– У меня есть идея! – таинственно воскликнул Ричард, внезапно поднимаясь со своего стула до того, как она успела хоть что-нибудь сказать.

В одну секунду он схватил ее за руку и увлек за собой, вскользь попрощавшись с компанией своих смущенных, но не удивленных друзей.

«Как странно быть в руках человека, который рос, встречаясь за семейным обеденным столом с Кеннеди, Синатрой и Анди Вархолом», – думала Тори, наслаждаясь видом, который открывался на триста шестьдесят градусов от пляжей Санта-Моники до южной части Лос-Анджелеса.

Они стояли на земле певца кантри и музыки вестернов Кении Роджерса, которую он приобрел в свою собственность, и вглядывались в волшебный вид города, пылающий морем ярких мигающих огней, лишь в некоторых местах нарушаемым случайными заплатками темноты. Ричард привел Тори наверх, чтобы показать участок в триста двадцать пять акров для поместий «Бел Эйр» Беннеттона, в надежде не столько продать ей работу, которую предлагал, сколько самого себя.

Сообщество мультимиллионнодолларовой частной собственности, напыщенное и деревенское одновременно, располагалось высоко над городом в своем величественном, высеченном в горах убежище. Ричард объяснял ей, что за три с половиной миллиона долларов любой отдельно взятый покупатель мог приобрести обширный, от двух до трех акров, участок, выходящий на Сенчури Сити и Беверди Хиллз, отделанный «под ключ»: с роскошным ландшафтом, с системой безопасности, с дорожками, мощенными камнем, и грунтовкой под теннисные корты. Дополнительно, для любителей лошадей, могли быть предусмотрены конные сооружения и поля поло. Проект разработан до самых мельчайших подробностей: от павильона из итальянского гранита у ворот, площадью в четыре тысячи квадратных футов, в котором располагалась уникальная видеоаппаратура с лазерными дисками, предназначенная для обслуживания покупателя, до самых обычных обочин, водостоков, тротуаров – все это было выполнено из бетона высшей марки, с каменными бордюрами и разветвленной разметкой; до уличных фонарей, пожарных гидрантов и дорожных указателей «STOP», выкрашенных меднистой краской с патиной, чтобы было похоже на окислившуюся от непогоды медь. Особенно роскошно благоустроенные участки, имевшие европейский вид, были засажены еще до начала строительства самих домов в основном вечнозелеными кустарниками и растениями, которые выделялись толстыми стеблями зеленовато-голубых и сиреневых дельфиниумов. Это было сделано для того, чтобы создать соответствующее впечатление у перспективного покупателя, готового заплатить три миллиона долларов за кусок голой земли, и это – не считая дома.

Они стояли на вершине мира в вечерних туалетах. Легкий ветерок колыхал ночной воздух. И когда Ричард вдруг оказался менее высокомерным и более уязвимым, Тори поняла, что это действительно ее подкупило.

Да, Ричард был чрезмерно избалованным сыном могущественного магната недвижимости, испорченным настолько, насколько это вообще можно себе вообразить, впридачу к тому выросший красивым и обладавший яркой индивидуальностью. Но в нем было что-то еще, спрятанное под культивируемым внешним лоском его привилегированных корней, какая-то внутренняя уязвимость, боль, заставлявшая Тори захотеть обнять его и сделать так, чтобы и внутри него все было бы так же хорошо, как снаружи. Он был честным, принимал всё близко к сердцу, и ей это нравилось. Он сказал, что его привлекло в ней то, что она его не боялась, и Тори подумала, что это ужасно забавно, потому что на самом деле она была напугана до смерти.

Она никогда прежде не знала лично никого, чье богатство имело бы такие масштабы. Коллекция старинных автомобилей. Личный самолет. Приглашения на дни рождения рок-звезд, куда половина гостей прибывала на лимузинах с личным шофером. Едва ли это было обыденным для Тори. Она должна была бы отстоять многочасовую очередь только для того, чтобы увидеть Мадонну на концерте, и даже представить себе не могла, что окажется на ее дне рождения. Не менее трудно было вообразить и то, как можно путешествовать по всему миру всего лишь по собственной прихоти, что, несомненно, делали Ричард и его друзья, останавливаться исключительно в самых роскошных отелях, иметь личную охрану, которая была одно время у Ричарда.

Мать Ричарда умерла, когда ему было двадцать два года. В это время он учился в Колумбийском университете, курил много марихуаны, нюхал много кокаина, встречался со множеством красивых девушек, каждая из которых вполне могла бы претендовать на мировой титул королевы красоты, гонял на скоростных автомобилях и жил с иллюзией человека родившегося с серебряной ложкой во рту, что весь мир у него в кармане.

Он часто летал между побережьями и при этом устраивал для себя небольшое развлечение, которое описывал Тори, привлекая внимание стюардесс своей молодостью и кажущейся малоопытностью. К концу каждого полета он подбирал, по крайней мере, одну из них, предлагая проехаться в лимузине, который ожидал его. От лимузина он переходил к великолепным записям и наркотику, а уж после этого соблазнял свою новую «подругу» заехать в его великолепный особняк в северо-восточной части города – приглашение, от которого никто никогда не отказывался.

Такая жизнь Ричарда, простая, как автомобильная прогулка, внезапно оборвалась со смертью матери. Он был слишком молод и слишком сосредоточен на себе, чтобы принять смерть и осознать, что мать, возможно, не всегда будет рядом. Все произошло, когда он развлекался в постели с парой стюардесс. Они все трое были на таком взводе, что в течение первых нескольких часов игнорировали бесконечные телефонные звонки, в наркотическом тумане надеясь, что они вот-вот закончатся, да и вряд ли кто-либо из них мог вести сколько-нибудь связный разговор. Ричард и в нормальном-то состоянии редко отвечал на вызов, за исключением тех случаев, когда был больше не в состоянии выносить проклятый звонок.

Звонил секретарь отца, чтобы сообщить о том, что всегда беспокоило Ричарда, но с чем он до этого дня еще ни разу не сталкивался. Слова казались совершенно нереальными, они повторялись у него в голове снова и снова, пробиваясь через густой туман. Возможно, были виноваты наркотики; возможно, это был просто шок. В тот момент он действительно был далек от внешнего а, но то, что он услышал, вызвало такое ощущение нереальности, какое он еще никогда не испытывал. Сердечный приступ – новость, которая его поразила. Но у матери с сердцем все было в порядке. Это было самое сильное сердце, которое он когда-либо встречал. Возможно, это у отца сердечный приступ – вспоминал он свои мысли во время панического возвращения. Если бы это был отец, он бы справился с этим.

Мучительная ирония заключалась в том, что у него была возможность застать ее в живых, если бы только он не был в таком состоянии, когда начались звонки. К тому времени, когда пришло сообщение, он уже не успевал на рейс, и ему пришлось ждать до следующего дня. Эти несколько часов оказались критическими. Мать скончалась всего за два часа до его приезда в госпиталь, и до сегодняшнего дня его все еще мучило чувство вины и обида за то, что с ним поступили нечестно и он никогда не сможет с ней попрощаться.

Взаимоотношения Ричарда с отцом продолжали оставаться сложными, полными ярости, соперничества и благоговения одновременно. Тори все еще помнила, как Ричард разглядывал фотографию отца в кабинете, и его замечание насчет того, что она познакомится с ним, которое он сделал так, как будто в фирме «Беннеттон» его отец почитался за бога.

Теперь, оглядываясь назад, Тори видела двусмысленность этого замечания. Требовались колоссальные усилия, чтобы накопить такое богатство, какое накопил отец Ричарда, чтобы достичь тех высот, каких достиг он, и она понимала, что он до сих пор руководит предприятием «Беннеттон», проявляя железную волю, проверяя даже расходы собственного сына. Когда Ричард в разговоре упоминал все относящееся к своему отцу – его собственность, его концепции, его стратегию сбыта, – Тори начинала подозревать, что с таким отцом, как Эллиот Беннеттон, Ричарду предоставлялось совсем немного самостоятельности. Люди, обладающие значительной властью и сильной волей, редко с легкостью передают свое дело сыновьям.

Тори также узнала, что Ричард был дважды женат и имел двух шестилетних дочерей. Его первый брак был актом протеста против помолвки отца всего лишь через год после смерти матери. Ричард хотел влить ложку дегтя в бочку меда семейного счастья отца, поэтому явился на их грандиозное бракосочетание со своей собственной невестой, превратив все дело в неожиданную двойную церемонию.

– Угадай, чем она зарабатывала на жизнь? – спросил язвительно Ричард.

Тори угадала с первого же раза: она была стюардессой.

Жена номер два больше соответствовала образу Ричарда. Несмотря на то что он долго избегал романтики, хорошеньких девушек и макияжа, он вновь попался, влюбившись и женившись на красивой французской актрисе. Она играла главную роль в его картине «С и 3», по поводу которой и подшучивали друзья. Кроме красоты, у нее были еще великолепный французский стиль и высокомерие. И, конечно же, великолепные «С и 3». Их бурный роман закончился в день свадьбы, когда стало очевидным, что для нее это всего лишь экспедиция за золотом. Она была очень француженкой, очень испорченной и с очень скверным характером. На съемочной площадке ее прозвали несносным ребенком. Она смягчилась немного на период беременности, но затем, после рождения двойни, быстро вернулась к роли испорченной французской сучки и играла ее до конца. Через полтора года Ричард ее бросил. Проблемой, конечно же, стали близнецы. Ричард пытался получить опекунство, но, в конце концов, отступил, потому что при его стиле жизни быть одиноким отцом очень трудно. Шантель, его жена, забрала детей с собой обратно во Францию, где они сейчас и жили, подолгу гостя в Соединенных Штатах у Ричарда в соответствии с заключенной договоренностью.

– Так что, как видишь, я – не самая лучшая ставка на брак, у меня не самая лучшая биография, – сказал Ричард Тори, и ей осталось непонятным, что он имел в виду.

Предупреждение, чтобы она не строила в отношении него никаких брачных планов? Или он просто констатировал факт? А может быть, он стеснялся своей репутации и пытался внести некую непринужденность?

– Теперь я предупреждена, – ответила Тори, расстроенная тем, что ощущение близости и теплоты, казалось, было разрушено.

Они все еще стояли, глядя на город. Похолодало. Его смокинг был накинут поверх ее тонкого, расшитого бисером жакета.

Он плотнее закутал Тори и притянул ее щеку к своим губам.

– Я совсем не в этом смысле, – сказал он, целуя ее.

А в каком? Она спрашивала себя, почему, как бы то ни было, они говорили о браке на первом свидании? Он говорил, что ему «не сидится на месте», и она вдруг почувствовала беспокойство. Но в каком направлении он бежал? К ней или от нее? Целоваться с ним было определенно легче, чем гнаться за беспорядочными мыслями.

«Поцелуй меня и унеси далеко-далеко отсюда в такое место, где мысли не будут меня беспокоить», – пронеслось у нее в голове.

Она жаждала стереть все осознанное, разумное, стремясь высвободить подсознание и обнажить чувства.

Губы Ричарда тоньше, чем у Тревиса; они вызывали совсем другое ощущение, когда прижимались к ее губам. Его поцелуй был не таким нежным и слишком порывистым, и она почувствовала разочарование и грусть, скучая по поцелую Тревиса и по тем часам, которые они могли проводить вдвоем, целуясь, дразня друг друга прикосновениями и шаловливо заигрывая.

Руки Ричарда проникли под жакет, лаская ее грудь через ткань платья.

Тори хотела почувствовать возбуждение, перестать думать… перестать думать о Тревисе, но ей это не удавалось.

Притворяясь возбужденной, она шептала что-то соответствующее ситуации, касаясь его спины, пробегая пальцами по его шее – широкой и теплой, позволяя своим рукам скользнуть ниже, на его элегантную белую рубашку, и чувствуя под ней его великолепные формы.

Ричард Беннеттон был совершенен. Чего еще ей было нужно?

Его дыхание участилось, и она поняла, что он совершенно не замечает ее холодности. Это должно было быть так сексуально, так романтично – стоять на чудесном уединенном плато над городом в изысканных вечерних туалетах, волнующе не соответствующих естественной живой природе вокруг. Аромат диких цветов, растущих на все еще не освоенных участках земли, стойко держался в ночном воздухе. Слабый шелест деревьев и треск сверчков лишь подчеркивали тишину.

Могло показаться, что мечта воплотилась в жизнь: Тори целовалась со своим мультимиллионером, который как мальчишка доверился ей и желал ее. Но чья это была мечта? Ее или Пейдж?

– Я хочу заниматься с тобой любовью, – хрипло прошептал Ричард ей в ухо, и его горячее от желания дыханье обожгло кожу.

Ей было интересно, сколько женщин он привозил именно на это место, а затем соблазнял. И еще пришло в голову, что это могло быть просто вариацией его воздушных операций со стюардессами. Эта мысль беспокоила ее, и она высказала ее вслух.

– Итак, где же магнитофонные записи и великолепный наркотик? – осторожно спросила она, немного отодвигаясь от него и пытаясь выглядеть игривой. – Особняк в северо-восточной части города… – напомнила она ему.

Минуту он смотрел на нее, совершенно сбитый с толку, а затем рассмеялся, подхватил ее на руки и, пошатываясь, понес в сторону блестящего антикварного автомобиля. Ее платье заискрилось, попав в полосу света фар.

– Что за вопрос, в автомобиле, конечно же, – пошутил он, неловко открывая дверь и сажая ее внутрь, а затем перегнулся через нее, чтобы включить радио. – В пятидесятых годах автомобили не имели магнитофонной деки, – напомнил он, – а я слишком большой педант, чтобы ее поставить. Надеюсь, мы обойдемся без нее.

По радио передавали последние новости, и Ричард крутил ручку настройки, пока не нашел песню, которая показалась ему подходящей. Они оба рассмеялись, поняв, что это была старая мелодия Кении Роджерса.

– Он, должно быть, знает, что мы здесь, на его участке, – пошутила Тори, запуская пальцы в соломенные волосы Ричарда, по последней моде спускавшиеся на шею.

Короткие на макушке, существенно длиннее сзади – прическа в ярко выраженном духе восьмидесятых с оттенком ностальгии по шестидесятым. Она почувствовала его реакцию: он закинул голову назад и на краткий миг закрыл глаза, бездумно получая удовольствие от ее прикосновений. Не меняя положения тела, он, все еще перегнувшийся через нее, удерживался на одном локте, чтобы не придавить ее своим весом. Они слушали песню, передаваемую по радио, и оба чувствовали иронию судьбы, с пониманием глядя друг другу в глаза. Если бы то была магнитофонная запись, Тори решила бы, что это специально запланировано, а так все воспринималось, как странное и удивительное послание судьбы.

– Я помню эту песню, – сказала она, чувствуя необходимость сказать что-нибудь.

Казалось, он проникал в ее душу через зрачки, пытаясь вернуть то, что она испытывала к нему перед этим. Его пальцы двигались в такт знойному ритму кантри, слегка касаясь алебастровой кожи ее груди у лифа.

Теперь она, наконец, пробудилась. Теперь и ее дыхание участилось. Она ощутила восхитительную влажность между бедер и почувствовала, как кожа наполняется жаром, становится более сексуальной, жаждущей ласки.

– Мне кажется, ты попадешь в беду, – заметил Ричард с угрозой, уголки его рта лукаво поползли вверх, пока он изучающе смотрел на нее.

Тори не знала, что он имеет в виду, но почувствовала, что краснеет. Между ними происходило что-то очень сильное, одурманивающее, какая-то связь, вновь приводившая ее чувства в беспорядок. Это озадачивало, потому что она не улавливала во всем этом никакой логики. Из глубины души поднималась улыбка, которую она была не в силах сдержать.

– Я предсказываю, что через три месяца ты согласишься на ужасно рискованный брак, о котором уже предупреждена, – сказал он, и его пальцы опустились опасно низко, проникая в вырез ее платья настолько, насколько было возможно.

Она чувствовала, что ее сердце колотится, но он не собирался останавливаться.

– Вот и еще одно предупреждение, – сказал он, склоняясь еще ниже. – Если я чего-нибудь хочу, я всегда это получаю. Ничто не может меня остановить. Меня совершенно не волнует, чего хочешь ты. Меня не беспокоит, была ли ты замужем. Был ли у тебя приятель. Я настойчив и навязчив. Я не остановлюсь до тех пор, пока не получу то, чего хочу. И с того момента, как я увидел тебя, сидящую в приемной и читающую дурацкую книгу, я хотел тебя. Есть у тебя приятель или нет, я предсказываю, что на этом пальце будет кольцо еще до того, как ты сама об этом узнаешь. – Он взял ее левую руку и поднес к губам, изобразив поцелуем обручальное кольцо на соответствующем пальце.

Она улыбалась, она краснела, возможно, она даже стала такой же красной, как ее платье. Его ошарашивающее и даже вызывающее упорство льстило ей тем, что было направлено на нее.

Что это значит? Или он говорит всерьез? Она не могла понять, потому что ее и без того сбивавшиеся мысли теперь окончательно перепутались. Он привез ее сюда, чтобы уговорить принять предложенное место в фирме. Теперь же оказывалось, что она может стать его женой. Эта мысль стремительно пронеслась в ее голове, но испарилась еще до того, как приняла какие-то конкретные очертания. Он уничтожил их протяжным поцелуем, более нежным, чем предыдущие, а затем вышел из машины и обошел ее с другой стороны, явно довольный ее оцепенением.

– Осторожно. Я предупреждал тебя, что не люблю топтаться на месте… – пошутил он уже в машине, садясь рядом с ней за руль, отделанный полированным красным деревом.

– Ты даже не знаешь меня, – осторожно напомнила Тори.

Улыбаясь, он вставил ключ в замок зажигания и по» вернул его.

– О, нет. Знаю, – сказал он самоуверенно.

Они раскачивались из стороны в сторону, с трудом удерживая равновесие, пока четырехдверная «Фасел Вега», проехав по незаконченному громадному, покрытому гравием участку знаменитого певца кантри, не выбралась на одну из многочисленных дорог.

Вдруг Тори подумала о Тревисе. Сердце бухнуло в груди, как колокол, и все только что пережитое отошло на второй план. Они проехали уже несколько кварталов по направлению к недавно законченному дому Ричарда на холме, одному из первых, возведенных в дорогих «поместьях Беннеттона».