«Что за свинский мир, в котором все влюбляются не в того, в кого надо!» – высказалась Пейдж, когда Тори вернулась домой после вечера, проведенного с Ричардом, после того, как она побывала у него дома, совершенно бестолково занималась с ним любовью, все время поглощенная мыслями о Тревисе, со жгучим ощущением того, что изменяет ему, находясь в постели с Ричардом.

Все ее существо жаждало Тревиса, это была властная необходимость, завладевшая ею без остатка так, что любая мысль в конечном счете возвращалась к нему. Образ Тревиса преследовал ее неотступно. Он был наркотиком, отсутствие которого наполняло ее болью, транквилизатором, который требовался ей, чтобы чувствовать себя живой, чтобы вообще чувствовать. То, что она находилась в постели с Ричардом, только усугубляло ее горе, ее страстное желание, а присутствие его голого тела лишь усиливало разочарование по мере осознания того, что ей было необходимо и чего у нее не было.

Будь он проклят! Добродетельная Тори, которая курила травку лишь изредка и никогда не экспериментировала ни с кокаином, ни с чем-либо покруче, чувствовала себя как наркоманка, которая пристрастилась к наркотику гораздо худшему, определенно, более опустошительному. Пагубная привычка постоянно держала ее в напряжении, заставляя неистово желать свою дозу и быть готовой уступить во всем, чтобы заполучить его. Рядом с обнаженным Ричардом в его громадной роскошной постели, стонущим от ее прикосновений, пытаясь настроиться на удовольствие, она все же находилась очень далеко отсюда, заключив договор сама с собой на унизительные усилия, чтобы предотвратить более тяжелую травму. Ей необходимо было оторваться от земли и унестись на волнах освобождающего разум оргазма и пообещать себе что-нибудь.

И она действительно пообещала себе, что – провались все к черту – завтра она позвонит Тревису. Может быть, сегодня. Она собиралась прокрасться в ванную Ричарда размером с футбольное поле, когда все закончится, и позвонить Тревису, чтобы сказать ему все, что она чувствовала, как он нужен ей и как она тоже ему нужна. Черт с ним, с этим браком, с ее гордостью, детьми и со всем остальным, то она себе напридумывала. Она больше не в состоянии это переносить. Ее сердце в тысячный раз останавливалось, нанося смертельный удар здравому смыслу. Ей потребовалось два месяца ежедневных встреч с Тревисом, чтобы почувствовать себя достаточно готовой заняться с ним любовью. А сейчас, на первом же свидании с Ричардом, она оказалась с ним в постели, переживая что-то вроде извращенного торжества над Тревисом и чувствуя себя так, как будто это обернулось против нее же самой. Все, что она хотела, это вернуться обратно домой, в Атланту, к Тревису, в их квартиру, которую он пытался продать. Он может оставить свой благосклонный брак и жену, которую не видел годами. Он может выкидывать любые штучки, какие только заблагорассудится. Она никогда больше не букет говорить с ним о браке, никогда даже не вспомнит об этом.

Она преобразилась.

Все это время Ричард пытался разогреть ее предварительными ласками, подготовить к своему нетерпеливому страстному желанию войти в нее, но его голос каждый раз возвращал ее на землю, обратно в его постель.

– Ты такая влажная, – хрипло произнес он голосом, звучавшим так же обессилено, как и ее мысли, голосом, преодолевавшим на своем пути препятствие, которое называлось «Тревис», и с трудом доходившим до ее сознания.

Тело Ричарда с золотистой кожей, золотистыми волосами было совсем чужим, телом «золотого» мальчика, тогда как она привыкла к темному энергичному мужчине, принадлежащему к среднему классу.

– Ты готова? – спросил он заботливо, мягко целуя ее плечо и прижимаясь к ней длинным атлетическим телом.

Они оба лежали на боку, лицом друг к другу, их ноги переплетались, он нежно сжимал рукой ее маленькую упругую грудь, а ее пальцы прокладывали извилистые пути по его коже, бронзовой от загара и шелковистой на ощупь.

– Ты – совершенство, – произнес Ричард, перемещаясь так, чтобы прикоснуться губами к ее груди, и испуская стон наслаждения.

Он опустил руку вниз, лаская ее живот и заставляя ее стонать. Она действительно была влажной и желала близости так же, как и он, держа его твердый, как камень, пенис между ладонями и создавая двойное трение, что заставляло его кричать.

Тори больше всего хотелось, чтобы Ричард завел ее, чтобы она растворилась в его энергичном напоре и, наконец, потеряла Тревиса. Пусть даже все это – дикая и нелепая скоропалительная ошибка, если таким образом она сможет забыть Тревиса, то какие бы синяки и шишки она не получила, это того стоит.

И когда Ричард перевернул ее на живот и вошел сзади, она поклялась попытаться.

– Господи, ты просто фантастична, я сейчас кончу, – прошептал он секунд через тридцать и сделал это.

«Конечно, не самая романтичная поза для первой близости», – подумала она.

Но зато она не видела его лица.

– Это просто классика, – заметила Пейдж, наблюдя, как Тори выключила уличное освещение. – Сьюзен любит Марка. Марк любит меня. Я люблю какого-то абстрактного богатого развратника, которым Марк никогда не будет. Ричард влюбился в тебя. А ты завязла в любви к Тревису, который, так или иначе, мертв и похоронен на заднем дворике. Кажется, все выбирают неправильный путь.

– Едва ли Ричард влюбился в меня, – поправила ее Тори, проходя в туалетную комнату и захватывая целую коробку «Клинекса». – Он привык получать то, что хочет, и меня он хочет потому, что я ему не принадлежу.

– Мне показалось, ты сказала, что он как раз имел тебя, – пошутила Пейдж, заметив, что макияж Тори, выглядевший безупречно несколько часов назад, теперь вокруг ее очаровательных глаз был размазан и превратился в черную грязь.

Когда Ричард привез ее, она вошла в прихожую и увидела Пейдж, которая ждала ее несмотря на позднее время, чтобы узнать, как все прошло. В этот момент плотина прорвалась, и Тори залилась слезами.

– Только мое тело, но не душу. Мне кажется, он хотел и то, и другое.

– Забавно, – сказала Пейдж. – В юности ты отдаешь душу и оберегаешь тело, а повзрослев – наоборот, отдаешь тело и оберегаешь душу.

– Мне кажется, что когда ты выходишь замуж за богатого человека, которого не любишь, то отдаешь свое тело и продаешь душу, – печально философствовала Тори, вытаскивая стопку салфеток и высмаркиваясь.

– Только не я. Проститутка продает свое тело. Дура продает свою душу. А я ничего не продаю.

– Ты продаешь и тело, и душу.

– Я делюсь своим телом и всегда оберегаю свою душу, – со смехом настаивала Пейдж. Потом она с участием спросила: – Господи, неужели было так плохо?

Тори в течение минуты обдумывала этот вопрос, глядя на Пейдж из-за салфетки, скрывавшей нижнюю часть лица, и поэтому немного похожая на египетскую исполнительницу танца живота. Ее темные глаза улыбались, капитулируя перед истиной:

– Нет. На самом деле он мне очень понравился. Я просто сама напортила, вот и все. В любом случае спасибо тебе за платье. Оно привлекло всеобщее внимание.

Она повернулась спиной к Пейдж, чтобы та помогла ей расстегнуть платье.

– Ладно, давай посмотрим, какую магию оно создаст завтра вечером, – сказала Пейдж, осторожно расстегивая молнию на тонкой расшитой ткани платья.

– Должна тебе напомнить, что вечеринка уже сегодня, – поправила ее Тори, показывая на блестящие золотые часы Пейдж – подделку под «Ролекс».

Тори наклонилась к Пейдж и поцеловала ее в щеку. Пейдж всегда точно знала, чего хотела. Она не путалась. Она была прагматичной до мозга костей, создавала вокруг себя какое-то сияние даже теперь, в середине ночи – с ясной головой, в белом махровом халате, с роскошными медовыми волосами, собранными в хвост.

– Спасибо, что дождалась меня, – поблагодарила ее Тори, – но поднимайся к себе и поспи немного. Действительно, сегодня твое платье было для меня волшебным, – подумав, добавила она. – Я слишком глупа, чтобы оценить это. И в любом случае, ты просто волшебница – с Валентино или без него.

Придерживая расстегнутое платье, чтобы оно не соскользнуло, она слегка подтолкнула Пейдж в сторону лестницы. Заметив, что та медлит, Тори добавила:

– Спасибо. Оно было безупречным. Я знаю, что сегодня вечером оно будет таким же безупречным для тебя. А теперь проваливай отсюда к черту и немного поспи!

Уже воображая прекрасное ощущение того, как ее голова коснется подушки, страстно желая уплыть в сладкие мечты о предстоящем вечере, о свидании с загадочным «мистером «Филадельфия», – Пейдж сонно ухватилась за холодные железные перила лестницы, представляя себя красавицей на балу, новой девочкой в городе, которая вскружит головы; Пейдж Уильямс – чаровница. Используя перила лестницы, как опору, она отправилась наверх.

«Пейдж Паркер», – подумала она, вяло сквозь сон примеряя фамилию своего кавалера и улыбаясь.

Ее полусонные грезы были прерваны бесцеремонным вмешательством Тори, которая произнесла:

– Между прочим, я согласилась работать у Беннеттона, – произнесла она безо всякого выражения.

– Хорошая девочка, – ответила Пейдж, оборачиваясь, чтобы показать подруге большой палец, поднятый вверх.

Ах, если бы только Тори не выглядела такой несчастной, направляясь в сторону бара за бутылкой «Арманьяка», который они все использовали, чтобы заглушить избыток эмоций.

– На это нужно время, ты знаешь, – ободряюще заметила Пейдж.

Тори кивнула. Как бы она хотела «промотать вперед» этот неопределенный период времени и покончить с ним.

* * *

Отель «Беверли Хиллз» венчал собою бульвар Сансет, как большой розовый кекс, полный сладких легенд, вызывая в воображении величественные фантазии. Это была розово-зеленая, восхитительная архитектурная дань эпохе, когда Голливуд царствовал безраздельно.

Пейдж подъехала к отелю на черном сверкающем «астон-мартине лагонде» Дастина Брента, чувствуя себя счастливой и шикарной, когда, передавая дорогую игрушку служителю стоянки, сверкнула ему одной из своих обольстительных улыбок. Стоял прекрасный безоблачный день, наполненный солнечным светом. Он напоминал детский рисунок мелками, на котором в качестве фона вполне можно было бы увидеть фиолетовые горы, поднимающие вверх свои гордые вершины.

Горы не бывают фиолетовыми. Они коричневые.

Кто это сказал?

Должны ли мы учить их реализму? Или позволить расцветать фантазиям без всяких ограничений? Об этом спорили в те дни, когда Пейдж была ребенком: свобода против контроля, ничего нет неизменного. Спок сначала что-то проповедовал, а позже пытался взять свои слова обратно. А чем все закончилось? Тем, что целое поколение считает себя вправе рисовать горы такого цвета, какого им нравится.

Кстати, о цвете. На Пейдж было нарядное рыжевато-коричневое платье без застежки, с бойзеновыми штрихами. Оно было яркое и очень открытое, с глубоким V-образным вырезом на спине. Пейдж не знала, какие туфли надеть, и в конце концов выбрала пару черных открытых лодочек на высоких каблуках, которые купила на распродаже у Чарльза Джордана как раз перед переездом в Лос-Анджелес. Они не совсем подходили, но и не диссонировали с платьем.

Ловя на себе восхищенные взгляды, она прошла через вестибюль старого отеля, отмечая легкую воздушную калифорнийскую отделку и суету, которая положительно действовала на ее настроение. Она вспомнила свое первое впечатление от этого отеля, когда приезжала сюда в июне на свадьбу Кит. Июнь, июль, август – какое переломное лето.

«Спасибо тебе, дорогая Кит», – думала она, чувствуя бесконечную благодарность к своей давней подруге, направляясь мимо телефонов и обмениваясь заигрывающими взглядами с мужчинами, которые вроде бы занимались делами – совещались по телефону.

Вот и гостиная «Поло». В ней она увидела своего «ухажера», машущего ей рукой. Ее красавец «Филадельфия» – настоящий Дон Жуан. Он выглядел так же, как трехзвездочное французское ванильное мороженое.

Она даже не была уверена в том, что сможет его узнать. Уже прошел по крайней мере месяц, как они познакомились, и их эксцентричное, но запоминающееся общение продолжалось около пятнадцати минут.

– Привет, – бодро сказала она, скользнув к нему в кабинку и с удовольствием разглядывая его льняной пиджак овсяного цвета, свежую белую рубашку и галстук, казалось, гармонировавший с ее платьем.

Они составили красивую пару и притягивали пристальные взгляды от соседних столиков. Теперь, когда они сидели рядом, все вернулось снова. Круглые интеллигентные карие глаза, задумчивые складки под ними, которые, как она воображала, могли придать его лицу мягкое или жесткое выражение в зависимости от настроения. Ему было лет сорок пять. И для этого возраста у него были прекрасные волосы. Она заметила, что у него все так же нет обручального кольца, нет светлой полосы, которая бы выдавала, что он снял его ради нее.

Он обманывал Пейдж так же, как она обманывала его. Она посмотрела мимо него через окно во внутренний двор, заставленный столиками со скатертями зелено-розового цвета, и, очарованная солнечным светом, подумала, что предпочла бы сидеть снаружи в саду.

– Ты выглядишь великолепно, – сказал Стен, кладя руку на ее не прикрытую тканью спину.

Со слабой улыбкой, отразившей его удивление, он двинулся вниз по спине, с любопытством следуя ладонью вдоль позвоночника, все ниже и ниже, пока не достиг края безумной ткани ее платья, и чтобы двигаться дальше, ему пришлось бы преодолеть нейлоновую молнию. Все это было проделано с предельной осмотрительностью: его странствующая рука была скрыта от посторонних взглядов, зажатая между ее молодым цветущим телом и блестящей виниловой стенкой кабинки.

– Теперь я знаю, чего мне хочется на завтрак, – дерзко заявил Паркер.

Она прохладно улыбнулась, решив некоторое время подержать его на дистанции, полагая, что он уж слишком жаждет ее благодарности за свои подарки.

Но теперь наступил трудный момент: что сказать друг другу? Флиртовать легко. Переспать тоже несложно. Поддержание разговора требовало определенных усилий. У нее не было ни малейшего представления о том, что его интересует, Пейдж даже не знала, чем он зарабатывает на жизнь. Вопрос «в лоб» мог прозвучать неестественно, натянуто, глупо и, пожалуй, даже некстати. Ей нужно было задать тон, но она не знала, с чего начать. Вступительные слова, уже вертевшиеся на языке, должны были придать ей определенный вес в его глазах. Слава Богу, как раз в тот момент, когда она начала произносить какую-то идиотскую фразу, появился официант, чтобы принять заказ на напитки, и уберег ее от необходимости закончить. Выпивка даст начало маленькому разговору, который приведет к большому, а уж затем они могли расслабиться и заняться сексом. Ох уж эта скованность первых свиданий!

Даже простая задача, что заказать, представляла собой определенную сложность. Что если она закажет алкоголь, а он – наоборот? Она будет чувствовать себя как пьяница, начинающая «закладывать» уже в двенадцать дня. С другой стороны, что-нибудь алкогольное казалось вполне подходящим для создания праздничного настроения. Она подумала о шампанском, но затем решила, что это будет выглядеть уж слишком наигранным; пиво – слишком буднично. «Кровавая Мери», пожалуй, подходила больше всего, если только не окажется слишком крепкой, хотя ей как раз необходим допинг.

– А что для вас, мистер Паркер? Как обычно? – спросил официант, записывая заказ Пейдж.

То, что официант – совершенно неожиданно для Пейдж – знал имя «Филадельфии» и его вкусы, застало ее врасплох, так как он сказал, что остановился в другом отеле.

В их единственном коротком телефонном разговоре (вся остальная связь происходила через телеграммы и подарки) он сказал, что предпочитает останавливаться в старом добром «Шато Мармонт», объясняя, как ему там нравится, потому что это наиболее интимный, наиболее романтичный, наиболее богемный отель, спрятанный в голливудских холмах и за долгие годы ставший известным как своего рода общежитие артистов западного побережья. Киносценарии для фильмов «Цвет лиловый», «Наглец Кессиди», «Дитя солнечного танца» и «День саранчи» были написаны там во время мертвого сезона. Вуппи Голдберг устраивала скандалы в его вестибюле. Гарбо ночевала в нем. Там умер Белуши. Однажды Стинг устроил концерт на целую ночь для персонала отеля.

Паркер предложил ей вернуться в старый добрый «Шато» после завтрака, расслабиться около бассейна, «познакомиться поближе друг с другом», а затем переодеться и отправиться на вечеринку.

Пейдж решила, что это хороший план, и приняла его.

– Расскажи мне о себе, – попросил «Филадельфия», придвигаясь к ней поближе, после того как официант удалился.

В ее устах эта фраза звучала бы довольно нелепо, но она была благодарна, что он сломал лед. С его стороны это очень мило. Не слишком умно, но зато кстати. Пейдж рассмеялась. Ее нервы как-то сразу успокоились.

– Я специализируюсь на сердечных операциях, – пошутила она, – занимаюсь исследованиями и уникальными экземплярами…

Стен рассмеялся, его глаза заблестели от удовольствия. То, что он оценил ее юмор, сразу добавило легкости в их отношения.

Официант вернулся с «Кровавой Мери» и с паркеровским «как-обычно», похожим на бурбон со льдом. Пейдж наклонила свой стакан в его сторону:

– Вот как? Ты не веришь, что я врач? – спросила она, глядя на него с шутливым укором поверх ободка стакана с пикантным питьем.

Он отрицательно покачал головой.

– Недавно в «Ньюсуик» обо мне была большая статья, – заявила она, как будто было совершенно немыслимо, чтобы он ее не читал, – об открытии, сделанном мною в области развития новой лазерной технологии, которое поможет трансплантировать сердца неизвестной разновидности японской золотой рыбки бразильским длиннохвостым попугаям, в результате чего попугаи живут еще, по крайней мере, два года. Можешь вообразить, что это открытие даст человечеству?.. А чем ты занимаешься?

– Я? – Было похоже, что он пыжится ее переплюнуть. – Я лидер малоизвестной религиозной секты в Новой Гвинее.

– Мне показалось, ты говорил, что ты из Филадельфии.

– Я родился в Монголии. Мой отец был фанатом «Дабл-ю Си Филдс», поэтому мы переехали. Хотя, к тому времени, как мы попали сюда, «Дабл-ю-Си» обосновались уже в Голливуде. Когда мне было около восемнадцати, я услышал глас Божий с небес, направивший меня обращать пигмеев.

Пейдж слушала во все уши.

– Во что?

– В вегетарианство… – Они оба взорвались хохотом.

– Должно быть, это очень забавно, – предположила она, задавая себе вопрос, чем же он на самом деле занимается, и улыбаясь ему из-за меню в роскошной кожаной зеленой обложке, которое официант раскрыл и положил перед ней.

И это действительно было забавно. Стен Паркер был очень забавным, импульсивным, смешным. С ним было легко разговаривать. Как выяснилось, он занимается импортом-экспортом, и она пришла к выводу, что он преуспевает в этом бизнесе. Но, к несчастью, деятельность могущественной корпорации предъявляла жесткие требования – срочный телефонный звонок прервал их завтрак, требуя присутствия Стена на совещании.

Тем не менее, он проявил себя как настоящий джентльмен, заканчивая завтрак без всякой спешки, внимательный к ней, желая убедиться, что она сыта. Будет ли она заказывать десерт? Еще чашечку кофе? И после того, как они исчерпали программу завтрака, он отдал ей ключ от своей комнаты в «Шато» и сказал, чтобы она отправлялась туда без него, обещая присоединиться к ней, как только сможет сбежать.

Пейдж с удовольствием размышляла обо всем этом, лежа рядом со сверкающим голубым бассейном овальной формы в отеле «Шато Мармонт». Намазанная маслом и прихлебывая диет-колу, она впитывала то, что осталось от полуденного солнца.

– Мисс Уильямс, вас снова к телефону.

Прошел час с тех пор, как Стен последний раз звонил, и Пейдж, прикрыв глаза рукой от солнца, посмотрела на молодого красивого мужчину, появившегося у бассейна.

– Спасибо, – сказала она, поднимаясь с низкого персикового шезлонга и направляясь к домашнему телефону, который находился в маленьком кирпичном алькове.

– Слушаю, – сказала она в трубку бархатным голосом, улыбаясь с надеждой и возвращая на место лифчик купальника, который болтался на спине.

Служащий бассейна, наблюдавший за нею, тоже улыбнулся. Еще одна блестящая красотка Стена Паркера. С нею он, несомненно, превзошел самого себя, попал почти в «десятку», если вспомнить всех, кто здесь бывал до нее. Он вздохнул, думая, что это, должно быть, действительно прекрасно – быть богатым и иметь возможность покупать все. С трудом оторвав взгляд от великолепной задницы Пейдж, он взял счет, который она подписала и который из-за ее масла имел слабый запах кокосовых орехов, кинул его в мусорную корзину и написал другой, следуя обычным инструкциям мистера Паркера. Счет был выписан тоже на пентхаус, но под обычным псевдонимом «Джо Смит», чтобы не оставлять никаких письменных свидетельств для любопытных глаз, если его жена вдруг когда-нибудь что-нибудь заподозрит. Боже мой, неужели эти глупые цыпочки не чувствуют, что он, сукин сын, женат? Или они знают, и их это не беспокоит?

– Я изнываю, думая о тебе… – извиняющимся тоном говорил в трубку Стен Паркер. – Мы здесь зашли в тупик. Ни одна из сторон не хочет уступать. У тебя все в порядке?

– Все чудесно. Немного одиноко, но масса удовольствия…

– Оставь немного удовольствия для меня.

– Я думаю, тебе пора уже сдаться, – пошутила Пейдж. – Что такое еще один миллион или около того? По сравнению с тем, что ты мог бы получить от меня…

Она почувствовала, как он улыбается на другом конце провода.

– Наверное, на тебе одни из тех самых сексуальных трусиков во французском духе, из под которых, как зрелый персик, видна твоя идеальная попка, – сказал он.

– Ты угадал, – ответила она игриво.

– Боже мой, я уже почти вижу это. А мне приходится торчать здесь, среди напыщенных болванов. Расскажи мне о своих трусиках: какого они цвета? Подразни мое воображение, чтобы довести меня до экстаза.

Пейдж глянула вниз на свой миниатюрный костюм цвета оранжевого леденца и почти не прикрывавший верх.

– Цвета оранжевого леденца, – ответила она невинно.

Он опять вздохнул.

– У тебя, наверное, прекрасный загар. Твоя кожа, наверное, имеет цвет карамели и такая же гладкая.

Она прислонилась к кирпичной стене.

– А ты не можешь поручить все это своим адвокатам и руководить ими отсюда? – проворковала она.

Неожиданно в его голосе послышались смущенные нотки, как будто кто-то еще появился на заднем плане.

– Извини, красавица, перерыв закончился. Я заказал наверх немного икры и шампанское. Если ты проголодаешься, когда поднимешься в комнату, начинай без меня, – распорядился он в спешке. – Я приду, как только смогу.

Не дожидаясь ответа, он резко положил трубку. Ее рука продолжала нерешительно лежать на телефоне, от нечего делать, Пейдж решила позвонить Тори и Сьюзен, надеясь, что кто-нибудь из них дома. На звонок ответил автоответчик, и расстроенная Пейдж сообщила о том, как у нее идут дела, об очаровательном чувстве юмора Стена и о его совсем неостроумном поспешном бегстве и задерживающемся возвращении. Затем она назвала время и попросила, чтобы подруги ей перезвонили, если получат это сообщение в течение получаса.

Солнечный жар уменьшался, и воздух становился прохладным Пейдж собрала масло для загара, журналы, накинула рубашку и пошла по садовой тропинке в сторону похожего на замок здания отеля.

Убивая время перед тем как направиться в номер, она неспеша прошлась по восхитительному, недавно обновленному вестибюлю в европейском стиле, ощущая голыми ногами холод красных плиток пола. В любом другом отеле она бы чувствовала себя смущенной, прогуливаясь босиком в таком наряде. Но «Мармонт» действительно был особым отелем.

Она смотрела вверх под кафедральные своды арок, смутно проглядывавшиеся над аркой входа. Там, как привидение, раскачивался канделябр, напоминая старые черно-белые фильмы: часы, бьющие полночь, топот невидимых ног. Он был сделан из тяжелого кованого железа, в которое оправлено янтарное стекло, и создавал по-настоящему жуткое впечатление, довольно рискованно свисая с потолка, разрисованного в ярких оттенках морской волны, лаванды, зеленого, желтого и оранжевого, создающих нечто в духе Матисса.

Справа от Пейдж находился нижний вестибюль с кафедральными стрельчатыми окнами, арками в мавританском стиле, крепкой голубой мебелью – такой же, как в номере Стена, замечательным старинным круглым столом и кабинетным роялем красного дерева, за которым обреченно сидел хмурый парень в очках с проволочной оправой и с ужасно угрюмым видом агонизировал над клавишами. Он наигрывал несколько нот, затем, недовольный, брал с соседнего стула бутылку пива, делал глоток и начинал все сначала. Рядом с пивом лежал желтый блок бумаги и карандаш, и она поняла, что он сочиняет музыку. Ей было интересно, не знаменитость ли это, она понаблюдала еще некоторое время. Он, должно быть, чувствовал, что она стоит и смотрит на него, но ни разу не обернулся.

Ей стало скучно, и она отправилась к себе в номер мимо маленького стола регистратора, но задержалась перед очень старой витриной, в которой за стеклянными дверцами были выставлены достопримечательности «Шато». Экспозиция включала в себя массу неожиданных предметов: от фирменных открыток и спичечных коробков «Шато Мармонт» и маленьких стопок «Голливуд рипортер», «Вариети», «Роллинг Стоунз», до неожиданной коллекции старинных кукол с разрисованными фарфоровыми личиками и, к ее удивлению, пижам в цветочек и теннисок с эмблемами «Шато Мармонт», одна из которых, как она заметила, была на унылом пианисте. Преодолев пару пролетов лестницы, ведущей в пентхауз, Пейдж прошла в шикарный четырехкомнатный номер, задавая себе вопрос, когда «Филадельфия» снова позвонит. Ее обрадовало, что он не соврал, и на прекрасно сервированном кофейном столике вместе с цветами и двумя хрустальными подсвечниками были расставлены: неоткрытая банка иранской икры на льду, тарелка миниатюрных квадратных тостиков и бутылка шампанского в серебряном ведерке со льдом. Было уже шесть часов, и вид накрытого стола вызвал у Пейдж зверское чувство голода.

Испытывая слабость от соблазнительного зрелища и пустоты в желудке, она в нерешительности смотрела на банку икры, но, в конце концов, не решилась разрушить безупречную картину.

Вместо этого Пейдж решила принять ванну и одеться.

Как раз когда она отмеряла пару чашек ароматного масла для ванны, зазвонил телефон, и она бросилась по ледяному мраморному полу обширной ванной комнаты, чтобы снять трубку, спрашивая себя, кто бы это мог быть: Тори, Сьюзен или Стен?

– Привет.

Пейдж испытала легкое разочарование, услышав голос Тори на другом конце провода.

– Успела в последний момент – со времени твоего звонка прошло ровно двадцать семь минут… Он уже там? – спросила Тори с участием в голосе.

Пейдж с радостью заметила, что голос Тори определенно был не таким безумно печальным, как прошлой ночью, и ей было интересно, с чем связано это изменение.

– Нет. Кажется, это совещание может тянуться вечно, – жаловалась Пейдж, следя за тем, как белоснежная пена в быстро наполняющейся ванне поднимается все выше и выше вместе с уровнем воды.

– Таковы издержки его бизнеса. Ты хотела богатого парня – ты его получила. Частые отлучки, чтобы уследить за накручивающимися семью цифрами…

– В таких случаях одно всегда вытекает из другого, как, например, и у твоего божественного, играющего в поло Ричарда Беннеттона…

Тори весело рассмеялась.

– Кстати о нем – как ты думаешь, кто приглашен сегодня на вечеринку? Угадай, кто, оказывается, еще будет обедать у Кит и Джорджа?

– О нет! Ты меня разыгрываешь! Ой, подожди секунду, – Пейдж увидела, что ванна почти переполнилась, и бросила телефонную трубку, чтобы успеть выключить воду.

Мгновение спустя она вернулась, желая услышать все остальное и думая, что нет ничего удивительного в том, что голос Тори звучал так бодро.

– Как это получилось?

– Прошлой ночью я вскользь сказала Ричарду, что буду там. Он знает их, но недостаточно близко…

– И у него хватило наглости позвонить им и пригласить самого себя?

Тори рассмеялась, весело подтверждая это.

– Это очень приятно, – одобрила Пейдж, расставляя различные гели и кремы из своей косметички по столу, разглядывая свое отражение в зеркале, чтобы убедиться, что не слишком много времени провела на солнце.

– Я знала, что тебе понравится. Я как раз вернулась от Кит. Она занята тем, что пытается распределить места для гостей по-другому.

– А что думает Джордж?..

– По-моему, Джордж не слишком сильно жаждет увидеть Ричарда, и Кит сказала, что он просто завидует. Джордж хотел бы иметь рост шесть футов два дюйма, быть таким же выдающимся и при деньгах, и все это – не ударив палец о палец.

– Он не оригинален. Мне кажется, я тоже завидую Ричарду. Ну, а кто будет партнером Сьюзен?

Тори снова рассмеялась, и в ее голосе снова прозвучало дружеское участие:

– Я дам тебе две подсказки: бриолин и биржа.

Пейдж размышляла ровно мгновение, и, сообразив, тяжело простонала:

– О, нет. Только не этот маклер со своей «Майами Вайс»…

– Кит сказала, что Сьюзен не дала ему ни единого шанса. Ты же знаешь, для нее это была ужасно тяжелая ночь, – укорила Тори.

При намеке на Марка Пейдж замолчала, потому что хотя он практически жил у них в доме и был «общим другом», продолжал тем не менее оставаться болезненной темой, так как по заведенному порядку после «отбоя» исчезал в спальне Пейдж. Пейдж поклялась загладить свою вину перед Сьюзен. Она хотела даже прекратить видеться с Марком, но не могла себя заставить сделать это. Он составлял значительную часть того, что ей было необходимо. Он давал ей прекрасное настроение, неповторимое наслаждение. Он заставлял ее смеяться. И она, казалось, делала для него то же самое. Кроме того, она продолжала надеяться, что Сьюзен встретит и полюбит кого-нибудь другого. Кого-нибудь более соответствующего прототипу, ради знакомства с которым они сюда и переехали.

– Кто знает, а вдруг в этот раз он ей понравится, – предположила Тори – А теперь послушай, сделай что-нибудь еще более волшебное с помощью своего красною платья. Очевидно, оно имеет магическую силу…

– Это ты прошлой ночью имела колдовское очарование, – сказала Пейдж и с улыбкой повесила трубку.

Когда ванна, над которой клубился горячий пар, была готова, Пейдж залезла в нее, бросив халат в лужу на полу. Закрыв глаза и погружаясь в горячую пузырящуюся глубину, вдыхая экзотический, почти восточный аромат масла для ванны «Опиум», она думала, что все, чего ей не хватает сейчас, это бокала шампанского и, конечно же, ее таинственного «Филадельфии», который теперь стал еще более таинственным.

Через полтора часа, когда Пейдж, лежа на кушетке, одетая, с прической и макияжем, пытаясь смотреть по телевизору повтор очередной части сериала «Уолтоны», от Стена Паркера все еще не было ни слуху, ни духу. На этот раз даже не было телефонного звонка. Каждый раз, слыша какой-либо шум, она взбивала волосы и меняла положение, готовясь приветствовать его.

Все с более возрастающим беспокойством она встала и начала бродить по апартаментам, приводя все в порядок.

Горничная уже приходила поменять постель, но Пейдж добавила свои собственные завершающие штрихи, достав новую, купленную как раз для такого случая, ночную рубашку от Диора и с намеком расправив ее поверх покрывала, выдернув пару цветков из вазы и искусно разложив их на подушках. После этого она извлекла из своей косметички духи и в меру побрызгала простыни и подушки, добившись того, чтобы чудесный аромат был едва уловимым. Затем она убавила свет до романтического полумрака, включила музыку и, в заключение, отдернула занавески, открывая поразительную панораму, которая делала апартаменты еще более эффектными.

«Прекрасно», – подумала она, осматриваясь вокруг и довольная результатами своих усилий.

Ничего больше не придумав, она нетерпеливо вернулась к окну, созерцая яркую и все еще оживленную полоску бульвара Сансет, усеянную звездами и напоминающую звездно-полосатый флаг, всерьез начиная беспокоиться о Паркере. После звонка Тори телефон оставался странно молчаливым. Было семь тридцать, и она знала, что вечер уже начался. Пытаясь обнаружить хоть какой-нибудь признак его присутствия в серебристом потоке автомобилей, которые с шипением подъезжали по изогнутой эстакаде внизу, она обнаружила, что все больше тревожится.

«Не пора ли исчезнуть?» – размышляла она, чувствуя себя неуютно и находя это решение не самым лучшим.

В конце концов, она же была в его номере.

Но был ли этот номер его? Она начала во всем сомневаться. Да, действительно, он дал ей ключи, и она подписывала кое-какие счета за напитки на этот номер. Но что-то было не так.

Когда она решила разложить его туалетные принадлежности, то их не оказалось. Когда она открыла стенной шкаф, чтобы достать его смокинг и убедиться, что он выглажен, то обнаружила, что, если не считать нескольких ее собственных вещей, которые она сама туда положила, все шкафы пусты. Сначала ее это поразило, так как она думала, что он приехал накануне вечером. Но потом она решила, что просто неправильно поняла – на самом деле он приехал сегодня рано утром, и его багаж все еще в лимузине.

Но теперь, учитывая несметное количество маленьких, но мучительных загадок, она задумалась, размышляя о том, что все эти люди в отеле Беверли Хиллз знали его по имени, и о том, как он попрощался с нею там – официально, почти стесняясь.

Анализируя все это, она вспомнила, как он ускользнул от ее вопросу о том, где будет проходить совещание, как будто боялся, что она может позвонить ему туда. Она также вспомнила, как он избегал практически всего, что было связано с его личной жизнью, как он с нею общался – подарки, телеграммы, и как увиливал, не желая давать даже номер своего рабочего телефона.

Понимая, что, возможно, позволяет своему воображению взять верх над разумом, она, тем не менее, не могла справиться с ощущением, что концы с концами не сходятся, и ее поразила повергающая в уныние мысль, что он женат.

«Пейдж, ты идиотка, – бранила она себя. – Что с тобой случилось? Ты приехала в Калифорнию и вдруг утратила способность быстро соображать».

Ее убило то, что она до сих пор не желала видеть очевидное, что сознательно или несознательно настойчиво защищала свои фантазии.

Конечно, она готова к тому, чтобы делить женатого мужчину, и относилась к этому спокойно, но это тот случай, когда он не был с нею откровенен, увиливая от вопросов, и даже не подал ни одного намека, способного вызвать ее подозрения. Ложь была как раз той вещью, которую она не переваривала. Если бы она хотела подурачиться с женатым мужчиной (а с тех пор как она переехала в Калифорнию она особенно не хотела именно этого), ей совершенно необходимо было знать, что он женат, чтобы идти на отношения с ним осознанно. Хорошо это или плохо, но она согласна только на такой вариант, и взаимоотношения возможны только на такой основе; это она считала честным и по-другому не желала. Но этот отсталый сторонник дискриминации женщин, которому давно пора на свалку, – пусть глупая девчонка думает, что он холост, и выкладывается перед ним, – привел ее в ярость. Что он о себе вообразил? В какие игры играет?

«Ладно, пусть узнает, с кем связался», – думала она, перебирая блестящую рубиновую ткань платья, которое он купил для нее, и ловя отблеск вышитой бисером вечерней сумочки на кушетке.

Расстроенная, чувствуя себя полной идиоткой, если ее подозрения окажутся правильными, и определенно желая реванша, если это действительно так, Пейдж открыла ящик стола и достала телефонную книгу, чтобы разыскать телефонный номер отеля «Беверли Хиллз». Найдя, она сняла трубку и набрала номер, беспокойно поглядывая в сторону двери. Поскольку Стен все равно опаздывал, она надеялась, что он задержится еще на несколько минут. Ей совершенно не хотелось уж слишком драматического столкновения. А это как раз то, что она получила бы, войди он именно сейчас, когда она выслеживает его по телефону.

Когда в трубке послышались гудки, а затем оператор отеля ответил и попросил подождать, пока сможет обслужить ее линию, она глубоко вздохнула, продолжая наблюдать за дверью через позолоченное зеркало над столом, и обнаружила, что ее мысли унеслись к Марку. Она сразу же запретила себе думать о нем, чувствуя смущение, боль и чрезвычайное разочарование, засовывая телефонную книгу обратно в ящик.

Действительно ли она хотела знать? Ну конечно же! Она пообещала себе: никаких женатых мужчин, переехала, чтобы самой выйти замуж, и для них вход должен быть строго воспрещен, без лишних слов. Они были только потерей времени, потерей энергии и слишком уж часто причиной сердечных волнений. Несмотря на это, она будет круглой дурой, если потратит зря этот вечер. Пейдж предвкушала его так долго и возлагала на него так много надежд. Если Стен Паркер женат, то она его использует, причем именно так, как он планировал использовать ее. Она сделает вид, что ничего не произошло, и пойдет с ним на вечер, но она просто-напросто может уйти с кем-нибудь еще: «Спасибо за приглашение, дорогой, это было шикарно». Он услышит это вместо того, чтобы сказать самому: «Спасибо за славный секс»…

– Добрый вечер, отель «Беверли Хиллз».

Оператор наконец подключился к ее линии.

– Да, номер мистера Паркера, пожалуйста. Стен Паркер, – попросила Пейдж, нервно выстукивая дробь по столу одним из карандашей с фирменной гравировкой отеля, собираясь с духом.

Это была игра в рулетку. Маленький серебряный шарик начал крутиться, и она ждала, когда он остановится. Черное означало, что Стен Паркер там не зарегистрирован, красное – она услышит в трубке гудки.

«Вот ведь дерьмо!» – негодующе подумала она, когда действительно их услышала и ее счастье повернуло на красное.

Один гудок, два… На восьмом гудке Пейдж услышала, как Стен зовет ее по имени. Она слишком была настроена на то, чтобы услышать его голос в трубке, поэтому не сразу поняла, что голос раздался не из телефона, а что Стен Паркер собственной персоной на самом деле поворачивает ключ в замке двери.

– Привет, красавица. Пейдж, дорогая…

Мгновенно реагируя на нудные гудки в трубке, продолжавшиеся на заднем плане как дурные вести, и в то же время на голос за дверью, она положила трубку на место буквально на мгновение раньше, чем он появился в номере, – обезоруживающе красивый, в безукоризненно сшитом смокинге.