На запад

Здесь, в Тибете, я привык к тишине и уединенности. Я испытываю чувство безопасности в этой тишине. Нена также научилась сдерживать свои эмоции и наслаждаться покоем.

Забыта лихорадка последних дней перед отъездом, когда я мотался, как заводной, выбиваясь из сил, чтобы успеть сделать все приготовления: оформить нужные документы, раздобыть требуемые 80000 марок, собрать снаряжение. Теперь все позади. Нелепым кажется вопрос, не раз возникавший в те дни: стоит ли затевать это дело? Здесь, в горах, такие вопросы отпадают сами собой. Безлюдная долина Ронгбук расцветает весенними красками. Палит июльское солнце. Я жду своего часа, как отшельники в окрестных пещерах ждут озарения свыше.

Если уж невозможно сейчас идти на Эверест, то почему не подойти хотя бы к Шише Пангме и не произвести разведку для будущей экспедиции. Эта мысль пришла неожиданно. Мы послали Цао вниз, чтобы нанять джип, а сами вот уже три дня ждем его в Ронгбукском монастыре. Руины монастыря нагоняют печаль, но при воспоминании о том, что Китайская федерация альпинизма собирается строить здесь отель для альпинистов, становится совсем не по себе. Странное дело: мы, европейцы, миримся с тем, что самые живописные уголки наших Альп постоянно наводнены туристами, но когда к подобной идее приходят в таких отдаленных местах, как Тибет, нас это возмущает. Я понимаю, что противоречу сам себе, и понимаю также, что и я в какой-то мере способствую проникновению сюда цивилизации. Массовый туризм в экзотическую страну всегда начинается с увлекательного отчета тех, кто побывал в ней первым.

Наконец, джип прибыл.

Первое селение на нашем пути — Тингри. В этом месте долина расширяется и превращается в большую равнину. Когда-то здесь из года в год шла бойкая торговля — останавливались караваны по пути в Непал, торговали солью, доставляемой с Тибетского нагорья. Теперь Тингри опустело. Рядом с сотней домов, прилепившихся к склону и образующих живописное гнездо, стоят недавно построенные китайские казармы под жестяными крышами, окруженные каменными стенами с колючей проволокой. Здесь больше, чем где-либо, развалин. На противоположном склоне из камней... выложены коммунистические лозунги, вроде таких: «Кто за далай-ламу, тот против председателя Мао», «Мы не остановимся, пока не уничтожим всех карьеристов».

Слева и справа от дороги — поля и работающие на них люди. Тибетцы поливают посевы, выпалывают сорняки, вспахивают землю на своих косматых яках. То и дело по краям вспаханных полей встречаются небольшие глиняные алтари.

Муссонные дожди пробудили землю ото сна. Огромные стада яков покинули зимние стойбища вблизи селений и потянулись на высокогорные луга.

Сопровождающий нас офицер хочет добраться до Шиши Пангмы в тот же день. Жарко, несмотря на то, что дорога проходит в тени. Примерно через сто километров мы сворачиваем на запад, пересекаем несколько ручьев и попадаем на обширную высокогорную равнину, тянущуюся вдаль насколько хватает глаз. Слева и справа от нас цепи холмов, их синевато-бурый цвет резко контрастирует с оливковой зеленью плоскогорья. Всю местность пересекают небольшие речушки, похожие на серебряные молнии. Они текут не привычными змейками, а четкими зигзагами. Это приводит меня в восторг. Видны черные точки пасущихся яков.

В высоком голубом небе плывут облака, такими они бывают только в Тибете: снизу плоские, ровные, а вверх поднимаются причудливыми башнями или сказочными существами. Драконы, тигры, рыбы, цветы лотоса над бескрайним плоскогорьем отражаются на степной траве островами теней. Ни в одном другом месте нет такой отрешенности от мирской суеты. Тут и там разбросаны черные палатки кочевников — в них не живут, они поставлены здесь на всякий случай. Среди камней небольшие кустики каких-то желтых цветов, голубые карликовые незабудки, ярко-красные примулы.

Слева прижата к холму деревня Четырех Драконов — красивые тибетские строения, покрашенные в белое, с плоскими крышами, на крышах хворост на зиму. Над почерневшими деревянными дверями рога яков, рисунки голубой и красной красками.

Впереди примерно в километре, как фата-моргана, бирюзово-голубое озеро, а за ним гора, вздымающаяся в небо крутой ледовой стеной. На земле, как белое облако, стадо овец. Воздух прозрачен, невозможно наглядеться на этот мир. Я начинаю понимать, что тибетцы, носящие в сердце этот ландшафт, твердо стоят на земле. Я понимаю также, что люди могут обходиться без идеологии, как обходится без нее природа.

 

Шиша Пангма

Солнце уже низко, тени удлинились, жара спала. Едем вдоль известняковых скал, у подножия которых расположились кочевники. Кругом лишь можжевельник, ломонос да дрок. Поворачиваем налево, переезжаем реку. И вдруг перед нами возникает она — огромная, ослепительно белая, высящаяся над моренными нагромождениями Шиша Пангма, «гребень над пастбищами». Она совершенна, это образец гармонии, какого мне до сих пор не приходилось встречать. Здесь, на северной стороне водораздела, погода великолепная. А за Гималайским хребтом темно и мрачно, клубятся облака.

После долгой езды нам хочется размять ноги. Направляемся вверх по долине. Начинаются осыпи. На километры вперед тянутся моренные гряды, оставленные здесь древним ледником. Как гигантские змеи, громоздятся перед Шишей Пангмой береговые морены. Впереди ледопад, за ним крутая северная стена.

У подножия Шиши Пангмы

То и дело слышим голоса снежных куропаток. Они почти не видны между камней и вдруг с криком взлетают из-под самых ног. Серовато-белый, знаменитый светлый гранит Шиши Пангмы, кажется, светится в лучах заходящего солнца.

Из моря облаков, закрывающих все небо до самой Индии, проглядывают ледовые отвесы, скальные и снежные гребни. Постепенно наступает ночь. Луна окружена ярким светлым венцом. Тишина нарушается лишь отдаленным шумом ветра. Далеко на юге сверкают молнии.

Прошло много времени с тех пор, как мы оставили джип на высоте 5300 метров. Небо светлеет, и одновременно на нем появляется несколько тусклых звездочек. Уже ночью мы возвращаемся к палатке. Моя спутница молодец, она в хорошей спортивной форме, и у нее сильная воля. Погода как будто устанавливается. Я в полудреме коротаю время до рассвета. Когда открываю глаза, вижу фиолетовое небо.

Снимаем палатку, грузим вещи в машину и едем назад. Я рад, что не один и могу поговорить с Неной.

«Ты же говорил, что твое соло на Нангапарбате было как дурной сон. А теперь хочешь идти один на Шишу Пангму? Разве недостаточно будет Эвереста?» — спрашивает она.

«На Нангапарбате я проверял, смогу ли взойти в одиночку на Эверест. Это ведь самая высокая вершина Земли. Так что все совершенно логично. Раньше я считал, что нужно пройти в одиночку какой-нибудь один восьмитысячник и этим рекордом закончить свою альпинистскую деятельность. Но я не могу бросить альпинизм. После Нангапарбата возникла идея Эвереста. Я не только альпинист-одиночка, я своего рода Сизиф, который, по сути дела, никогда не достигает вершины. Я Сизиф, и камень, который я тащу в гору, это моя собственная душа».

«А Шиша Пангма?»

«Это гора, которой я болен, вот и все. Каким образом я на нее взойду, с друзьями или один, не имеет никакого значения».

«Когда ты идешь один, разве ты не ощущаешь необходимости поделиться с кем-нибудь впечатлениями, да и поделить невзгоды?»

«Когда я иду не один, в глазах партнера я вижу ту же самую усталость. Партнер — мое зеркало».

«Может ли природа давать утешение?»

«Да, и даже очень. Первый утренний свет, например, часто приносит мне внутреннее спокойствие. Я не назову это счастьем. Это именно спокойствие».

«А почему бы и не назвать это счастьем? Я думаю, что у человека не может быть большего счастья, чем ощущать себя частицей вселенной и черпать силы из этого ощущения».

«Слово счастье мне кажется слишком затасканным».

Между тем мы уже проехали свои сто километров. В прежние времена путешествия по этим местам были полны опасностей и приключений. Я читал, что только один ветер может погубить целый караван. От одной надежной стоянки до другой приходилось добираться несколько дней, даже недель. Мы же ехали гораздо быстрее, с верными телохранителями и по сравнительно хорошему шоссе. Все неловкости постепенно сгладились. Мы восхищались «открытым» Тибетом, но другой, древний Тибет был глубоко скрыт от глаз. Именно его хотел я видеть, и иногда это мне удавалось.

Во времена «культурной революции» и уничтожения «четырех элементов отсталости» — старой культуры, старых обычаев, старых привычек и старых представлений — старый Тибет не умер. На это время он погрузился в сон, подобно Спящей Красавице, и ждал часа, когда можно будет проснуться. И мне кажется, что эти времена уже наступили. Наши китайские спутники обращали наше внимание на улучшения, происшедшие после «освобождения» Тибета Китаем: оросительные каналы, школы, больницы и не в последнюю очередь дорога, по которой мы ехали. Конечно, крестьяне теперь не гнут спину на хозяев монастырей и крупных землевладельцев, сегодня они работают на Народную Республику, но чтобы решить, что лучше для того или иного народа, нужно сначала выяснить, что составляет суть его жизни. В стране, где люди веками верили, что могут влиять на свою Карму, рационально то, что нам порой кажется нерациональным. Раньше тибетцы сами, худо ли, хорошо ли, согласовывали свои верования со своей жизнью. Они должны были стойко переносить удары судьбы, чтобы скорее получить облегчение, которое и получали, благодаря вере в возрождение в будущей жизни. Здесь важен неуловимый внутренний мир. С помощью технизации можно произвести лишь самые поверхностные изменения — эти-то изменения нам и показывали.

Буддизм в Тибете, ламаизм, насчитывает 1500 лет. Он смешан с пантеистическими представлениями и с древнетибетской религией Бон, основанной на вере в злых и добрых демонов. Никогда раньше не осознавал я с такой ясностью бессилие и смехотворность технического прогресса. Однако я понял и то, что для меня, сына Запада, тайны Востока так и останутся тайнами.

Проплывают мимо ландшафты. Дали переливаются разнообразными красками. Погода прекрасная. Нет ни одного безжизненного кусочка земли. Даже на совершенно сухих песчаных полях пробиваются растения. Когда мы въехали в корытообразную долину, стало совсем тихо. И эта тишина природы — сама музыка.

 

В двух часах езды от Катманду

Еще на пути к Шише Пангме мне особенно запала в душу безупречная красота деревни Четырех Драконов. На обратном пути мы рассмотрели ее получше. На каменной стене сидит юноша и расчесывает черные волосы, доходящие ему до плеч. В ушах на шнурках небольшие кораллы и бирюза. Одет он в засаленную шерстяную рубашку и брюки из овчины. Его смуглая кожа под действием солнца и копоти стала шоколадной. Вот деревянные двери в стене открылись, вышел старик с лицом, заросшим белой щетиной. «Таши делек», — сказали мы. «Да будет счастье с тобой». Старик улыбнулся и проводил нас в дом. Сначала мы попали в сени, где разгорожены каменной кладкой стойла для скота. В одном стойле тощий жеребенок, у которого грива и хвост все до волоска перевязаны ленточками. Старая собака несколько раз хрипло тявкнула и отошла в свой угол. Входим во внутреннее помещение.

За деревянным ткацким станком сидит пожилая женщина. Она ткет полосатую ткань из шерсти. У нее длинные седые волосы, на шее длинная цепочка из огромных янтарей, кораллов и серебра. На деревянном настиле разложены для проветривания ковры и шкуры.

Женщина провела нас в заднюю часть жилища. Здесь нет окон, свет проходит через отверстие для дыма. Под отверстием маленький железный очаг. Никакой выводной трубы. Пол покрыт выделанными овчинными шкурами. Часть стены оклеена газетами. У стен деревянные лавки, а на них ковры, одеяла и подушки. Мы сели. Нам подносят чанг в деревянных, отделанных серебром чашах. Подливают чанг из пластиковой канистры грязно-белого цвета.

Из бокового помещения вышла молодая женщина. Все улыбаются. Наш разговор в основном состоит из улыбок. С помощью слов «Шиша Пангма», «Джомолунгма» и всевозможных жестов рассказываем о нашем путешествии. Дружеские кивки. В качестве подарка оставляю им мой карманный нож.

Позже Цао рассказал мне, что эти люди полукочевники, со стадами яков и овец они доходят до самых высокогорных пастбищ у ледников Шиши Пангмы. На летних пастбищах ставят палатки, но всегда возвращаются в свои дома.

На развилке, там, где наша дорога вливается в трассу Лхаса — Катманду, я спросил Чена, можно ли подъехать к границе. «Можно», — сказал он. «Ну, так поедем туда! — воскликнул я, и мы свернули направо. Мы проезжаем перевал и въезжаем в глубокую долину. Навстречу все время идут украшенные бамбуком грузовики. Ущелье становится все уже и глубже. Местами скалы поднимаются над дорогой на добрую сотню метров, за ними — еще более высокие гряды, теряющиеся в облаках.

Начинается субтропический лес. Моросит дождь. Вдоль дороги гигантские деревья бамбука и папоротника. В их ветвях порхают птицы. Много бабочек великолепной расцветки. Мощно шумят водопады.

Ночуем в Ниларму. На следующий день подъезжаем к непальской границе, от которой всего два часа езды до Катманду. Мы в самой середине тропических лесов к югу от Гималайского хребта. Глаза, уже привыкшие к сглаженным перспективам и неярким цветам тибетских плоскогорий, не могут насытиться этой роскошной зеленью. Кожа становится влажной. Слух заполнен шумом водопадов, пением птиц. Я пьянею от этих сочных красок, тяжёлого воздуха. Мы погрузились в совершенно особенный мир и видим теперь Гималаи другими глазами.

Ученые считают, что миллионы лет тому назад Тибет находился на дне моря. Гималайские горы возникли в результате надвига друг на друга двух материковых платформ, одной со стороны Индии, другой — со стороны Китая. А Тибетское плато оказалось сзади этого поднятия. Свидетельство этого — окаменелые раковины, которые можно найти на самых высоких вершинах. Тибетские озера — это остатки древнего моря, вот почему они соленые. Столкновение обеих платформ не закончилось, и Гималаи все еще поднимаются. Не исключено, что когда-нибудь Эверест станет девятитысячником.

Поднимаемся вверх, очарованные красотой этой гигантской теплицы. Здесь в пограничных деревнях особенно много китайских солдат, рабочих, государственных служащих. Невольно вспоминается Южный Тироль, где итальянцы и немцы живут рядом, но не понимают и не любят друг друга.

Погода довольно сносная. Дождь идет только ночью. Но все ущелье заполнено облаками. Мы находимся в закрытой для посещения долине и удивляемся, что нас до сих пор никто не остановил.

Через два дня возвращаемся назад. Из Гималаев опять попадаем на открытые просторы Тибета.

Южные склоны Гималаев

Пока садилось солнце, и ландшафт, и краски изменились, сочная зелень тропических лесов сменилась темно-серым цветом пустыни.

Во время одной из остановок на пути в Лхасу мы встретили бывших беженцев. Они рассказали ужасные истории о произведенных во время культурной революции разрушениях. Наш офицер связи все время запинался и перевел нам, естественно, далеко не все. И тем не менее они возвращались из Непала на родину. До них дошли слухи, что механизм угнетения упразднен и что снова можно быть тибетцем и буддистом. В Тибете они оставили родственников и очень тосковали на чужбине.

В полдень мы уже в Тингри. После небольшой остановки отправляемся в Шегар, чтобы заправиться бензином перед выездом в базовый лагерь. По дороге замечаем, что горы сейчас видны лучше, чем неделю назад. На небе лишь отдельные разорванные облачка. Наверху, должно быть, похолодало. Не есть ли это начало того самого перерыва в муссоне, которого я так страстно жду?

В Шегаре долго не задерживаемся. Покупаем немного консервированных фруктов, свежих овощей на рынке, с десяток луковиц и едем обратно.

К вечеру этого же дня подъезжаем к реке Ронгбук. Воды в реке так много, что мы сможем попасть на другой берег лишь на следующее утро, когда после ночного холода уровень понизится. Ночуем. Вечером прошел небольшой дождь, его натянуло с севера. Основные тучи прошли стороной.

Жители деревни толпой стоят перед нашей палаткой. Слева на корточках сидит женщина и с интересом следит за каждым моим движением. На ней платье из цельного куска материи, доходящее до щиколоток и неописуемо грязное. На грязном лице, на скулах и на висках симметрично наклеены раскрашенные ленточки белого лейкопластыря. Такое украшение мы видели на лицах многих женщин и девушек, и я не сразу догадался, из чего оно. Женщина очень дружелюбна, она протягивает мне горсть цзамбы, потом приносит несколько небольших яиц. Я покупаю их. Мужчины, женщины, дети обступили палатку. Пока я пытаюсь как-то отодвинуть их, Нена пишет.

«8 августа 1980 г. Происходит нечто невообразимое. Я чувствую себя обезьяной в зверинце. Чэн, шофер, Райнхольд и я сидим в палатке за деревней на берегу реки. Я готовлю ужин, как на арене цирка. Каждый раз, когда открываю очередную банку, все придвигаются ко мне и пытаются рассмотреть, что там внутри. Здесь я совершаю одну колоссальную ошибку — даю им несколько шоколадных конфет. После этого мы боимся, что палатка будет снесена. Они стали всё просить. Едва я доставала что-нибудь, ко мне протягивались просящие руки. Все говорили одновременно.

Когда мы приехали, один подвыпивший молодой человек весьма горячо просил у нас хлеба. Чен сказал ему что-то очень грубо. Парень ушел вне себя от ярости. Больше никто ничего не просил, пока я не сделала эту глупость с конфетами. Теперь все пришли и просят пищу. Мы в их глазах очень богаты, и они не могут понять, что у нас все продукты строго распределены по рационам и ничего лишнего нет. После всех этих волнений я радуюсь предстоящему отдыху в Ронгбукском лагере, шуму реки, который убаюкивал нас, голым моренным склонам.

10 августа 1980 г. Мы снова в Ронгбукском лагере. Сегодня новолуние. Погода как будто установилась. По альтиметру, который мы используем в качестве барометра, давление то поднимается, то падает.

У нас у обоих испорчены желудки. Я предложила провести день, как Морис Уилсон, но когда мы проснулись, мы были так голодны, что сразу же оставили эту идею. Может быть, завтра будет лучше.

11 августа 1980 г. Решила полазить по камням недалеко от лагеря.

Радуюсь, как ребенок. Камни очень трудные, на некоторые я могу забраться только с верхней страховкой.

После одного трудного маршрута я долго приходила в себя, но не сдалась и продолжала тренироваться. Наконец мне удалось схватить ритм движения.

Для Райнхольда эти булыганы не представляют никакой трудности, он находит зацепки легко и уверенно. Он начал лазить по скалам с пяти лет и постепенно, пройдя бесчисленное количество маршрутов, утратил боязнь высоты.

12 августа 1980 г. Я чувствую себя лучше, но Райнхольду все еще плохо. Мне хочется что-то для него сделать. Он угнетен, обидчив и раздражителен. Он знает, что сейчас как раз время для штурма вершины, поэтому не принимает антибиотиков, которые ослабляют организм. Райнхольд убежден, что легчайший понос и слабость делают одиночное восхождение на Эверест смертельно опасным. Это не мнительность. Понос сильно обезвоживает организм. Высота усугубляет проблему водного баланса, так что возникает риск превысить пределы прочности организма.

13 августа 1980 г. Мне грустно, что здесь больше нет сурков. Раньше я с удовольствием наблюдала за ними, когда они вылезали из своих нор, располагались на камнях, грелись на солнце. Иногда они становились столбиками и глазели вокруг. Было так приятно жить вблизи них. Но Цао покончил с этим. Он расправился с сурками с помощью своего проклятого ружья, он ежедневно упорно стрелял в каждую норку. Я думаю, так вести себя может только человек с больным рассудком».

Незаметно поднялся вечерний ветер. С каждым порывом он становился все холоднее. Наконец-то! Как раз на этой мысли слышу рядом с собой вздох Нены. Она уставилась на одинокую звезду, неподвижно висящую над нами. Мои неприятности с желудком прошли. Я чувствую себя лучше. Мы долго сидим на моренном холме около палатки и обсуждаем план подъема.

По-видимому, сейчас наконец муссонный поток из Бенгальского залива столкнулся с муссонным потоком, идущим со стороны Аравийского моря, и наступил тот знаменитый перерыв, когда два фронта облаков, так сказать, в ожидании стоят друг против друга. Долгожданная пауза, мой шанс! Ясный вечер. Обычный злой ветер сверху, с Ронгбукского ледника, будто умер, нет ни ливня, ни шквалов. Высокое небо. Прохладно. Завтра или послезавтра надо выходить. Сейчас наверху наилучшие погодные условия. Кто знает, как долго протянется эта передышка в муссоне.

Решение принято, но вместе с ним возвращаются старые сомнения. Северная стена Эвереста высится над ронгбукским лагерем в суровой белизне.

Всю ночь я думаю. Беспорядочно пробегают в моем воображении участки маршрута, места ночевок. Джомолунгма сверлит мой мозг. Надежда и страх, что восхождение не удастся, борются во мне.