Двадцать. С поглотительных катушек Двигателя срывается первый энергетический вихрь. Шестнадцать Свидетелей реагируют по-разному – кто-то изумлен или потрясен, а кто-то восхищен. Том не знает, что мы («все прочие мы») находимся в его разуме, но поскольку он как завороженный пялится на Двигатель, у меня есть возможность взять инициативу в свои руки.

Но я ничего не успеваю, поскольку Виктор нападает на меня и тащит в многослойные стены памяти. Они кажутся твердыми, но мгновенно становятся липкими и гибкими. Мы попадаем в одну из них и, словно через портал в форме зыбучего песка, проваливаемся в другое время.

Девятнадцать. Вспыхивает второй энергетический вихрь. Тот самый, который отключил поле невидимости Тома, но он слишком поглощен зрелищем слепящих шаровых молний и не понимает, что его маскировка исчезла. Я нахожусь в спальне Робин Свелтер. Она плачет, ее брат бьет меня кулаком в лицо. Но здесь работает скользкая и нестабильная логика сновидений, и поэтому позже выясняется, что это кулак Виктора, вышибающий меня в другое воспоминание.

Восемнадцать. Лайонел шокирован неожиданным появлением Тома в его лаборатории. Я шлепаюсь на стул в конференц-зале архитектурного бюро Джона. Виктор пытается достать меня, перегнувшись через залитый эпоксидным лаком кленовый стол. Младшие партнеры молча наблюдают за происходящим. Все липкое и эластичное – земля тающего воска.

Семнадцать. Том понимает, что Лайонел заметил его, и замирает на месте. Но это не просто зародыш паники, а полнейшая неразбериха и хаос. Множественный разум всеми правдами и неправдами борется за контроль над сознанием для той или иной своей составляющей. Том воспринимает свои мысли как перекатывающееся, обрывочное эхо сталкивающихся императивов, которое он принимает за страх.

Я нахожусь на лужайке перед домом родителей, мать читает роман, сидя на траве. Отец работает за столом, лимонное дерево охраняет окно его кабинета. Виктор ведет летающий автомобиль, он вырывается из потока движения, но стремится не к моей матери, а ко мне. Когда я пытаюсь спрятаться, в меня вцепляется Джон. Я думал, что он благополучно сидит взаперти, но стоило Джону понять, что его тюрьма – вязкая и проницаемая, как он вырвался оттуда. Мне удается освободиться как раз вовремя, и удар отбрасывает их обоих прочь.

Шестнадцать. Моего контроля над Томом хватает на то, чтобы перезагрузить его область невидимости. Теперь Лайонел не видит призрачного хрононавта, а Джон и Виктор тянут меня в другую память. В Викторе есть что-то знакомое, но я никак не могу сообразить, что именно. Я воспринимал Джона как худшую версию себя, но вдруг я – всего лишь лучший его вариант. Может, я хитрый тип, который бессознательно догадывался о наличии конкурентов, вечно шептал что-то Джону на ухо и оставался необнаруженным до поры до времени?

Пятнадцать. Лайонел спрашивает растерянных наблюдателей, не заметил ли кто-нибудь из них чего-то странного. Джон и Виктор появляются передо мной в гонконгском переулке, где на меня напал грабитель. Они не просто хотят подчинить Тома себе. Они хотят уничтожить меня. Я не драчун. Я всегда старался уклоняться от разборок. И потому я бегу прочь.

Четырнадцать. Джером с подозрением прислушивается к слишком фамильярному тону беседы Урсулы и Лайонела. Я брожу по переулку. Стены домов сменяются чащобой из высоченных и тесно стоящих деревьев – под ногами упруго пружинит опавшая сосновая хвоя. Джон гонится за мной, а Виктор пользуется моментом и перехватывает управление разумом Тома.

Тринадцать. Том хочет включить функцию аварийного возвращения и свалить из прошлого. Но на самом деле Томом управляет Виктор, пытающийся вытеснить его из реальности, чтобы никто не мог предотвратить расплавление. Я бегу через лес, но даже не понимаю, продолжает ли Джон погоню за мной.

Двенадцать. Лайонел в панике дергает рубильник, чтобы отключить Двигатель.

Это – точка невозврата для каждого из нас. Под ногами уже не хвойная подстилка, а полуистлевшие книги – одинаковые тома «Больших надежд» в твердых переплетах, открытые на той странице, которую читала моя мать, когда ее настиг смертельный удар.

Одиннадцать. Двигатель трясется и расправляет корявые пальцы энергетических выбросов.

Неудивительно, что Том застыл как вкопанный: в его мозгу сражаются три версии его «я».

Я нахожусь в заброшенной библиотеке, где из куч изуродованных тлением книг растут постылые лимонные деревья. Опять они!.. Повинуясь инстинкту, я раскапываю гниющие книги руками и листаю страницы. Типографская краска пачкает мне руки, слова бессмысленным набором татуируются на кожу.

Десять. Безопасные до этого момента энергетические вихри окрашиваются яростным голубым цветом и разрушают пульт управления. Виктор напрягается и держит Тома парализованным. Ему достаточно лишь помешать Тому двигаться, пока Двигатель будет испытывать все более и более сильную перегрузку. Я проламываю потолок квартиры Джона и падаю на пол. Виктор и Джон явно собираются напасть на меня. Я смотрю, куда бы сбежать – через дверь или, может, в окно, – но они преграждают мне любой путь к спасению. Виктор указывает Джону, как лучше загнать меня в угол… и вот оно – это знакомое ощущение! В то утро, когда меня не стало и Джон наделал кучу гнусностей, там находился Виктор. Разумеется, именно в тот момент Лайонел и сломал оболочку реальности. Так что не Джон проскользнул в пробоину: Джон давно находился там.

Все устроил Виктор: он надавил на Джона и стал хозяином положения.

А сейчас он снова управляет Джоном, пытаясь устранить единственное препятствие – то есть меня. Я чувствую его отчаяние: он безумно хочет, чтобы его полуразрушенный мир продолжил существовать, но это означает уничтожение миллиардов людей. Я не могу допустить такого исхода. Хватит!

И в одно мгновение меня будто прошивает током: так жалкая металлическая нитка вдруг вспыхивает ослепительным светом. Это не гнев, не страх и не примитивные нервные импульсы. Я ощущаю спокойствие. Я готов познать истину.

Я чувствую решимость. Я принял вызов. Похоже, что вскоре я начну последнюю схватку. Кроме того, у меня просто нет иного выбора.

Девять. Урсула кричит Лайонелу, чтобы тот убирался подальше от Двигателя. И в ее вопле тоже что-то есть. Нечто неуловимое, крутящееся на кончике языка. Нет, не слово. Чувство. До сих пор я только оборонялся, и поэтому Виктор не ожидает, что я швырну его сквозь стену из переплетенных сборников дешевой фантастики. Мы оказываемся в квартире Тома на сто восемьдесят четвертом этаже восьмиугольного комплекса. За окнами несутся летающие автомобили, кренясь друг возле друга в яростных безмолвных рывках. Виктор стремительно атакует. Я понимаю, что он слишком силен, и я вряд ли сумею одолеть его в схватке. Но должен быть и другой выход. У меня же есть какое-то преимущество, верно? Я могу обезоружить Виктора, застав его врасплох.

Точно! Вот то, что мне нужно!

И лишь тогда я замечаю на кровати волос Пенелопы.

Я цепенею. Странно, что ни одно из воспоминаний, которые мы миновали в борьбе, не было связано с Пенни.

Она – ключ. Нет, Пенни – замок.

Восемь. Следующий голубой выброс устремлен на Урсулу, но Джером отталкивает ее в сторону, и его вытянутая рука молниеносно сгорает до локтя. Я погружаюсь в тягучее болото моего разума, даже не зная, что именно я ищу – пока не нахожу нечто, захороненное в вязких, колеблющихся воспоминаниях, – кое-что прочное.

Перед моим мысленным взором разворачивается картинка из моей прежней жизни: она бледная и хрупкая, но цельная. Это – забегаловка, где мы с Пенни завтракали наутро после первой ночи, которую провели вместе. Я не помню, о чем мы говорили или что заказали, но чувствую, что у меня появился шанс. Когда я втискиваю воспоминание в липкую сеть, окружающую меня, оно удерживается на месте. Но этого недостаточно, чтобы остановить Виктора. Нужно подкинуть хвороста в огонь.

Семь. Наблюдатели дружно паникуют, видя, как очередной выброс разрезает потолок. Я строю конструкцию из воспоминаний о Пенни. Некоторые настолько хрупкие, что обламываются по краям, когда я берусь за них.

Например, поездка на такси во время дождя полуразмыта и трепещет. Городские огни переливаются, как свежая акварель, образуя яркий ореол вокруг профиля Пенни, однако через секунду все меркнет и погружается во мрак.

Но некоторые из воспоминаний оказываются прочными и весомыми, как кирпичи. «Печать – мертва». Пенни листает роман, сидя на табурете. Она поглощена чтением и даже не поднимает взгляд на посетителя, который ворвался в ее магазин, чтобы изменить ее жизнь.

Дом моих родителей, семейный обед, который начался так хорошо и закончился просто ужасно. Аудитория, где я произнес свою речь и был готов на любой риск, потому что шел туда, держа ее за руку. Дверь ее квартиры, выражение ее лица, когда она поняла, что Джон ошибся, утверждая, что я никогда не вернусь. Этот кирпич настолько тяжел, что я с трудом поднимаю его.

Ночь, когда мы познакомились, ее кухня, наш первый поцелуй. Такое воспоминание может весить сколько угодно.

Виктор – солдат и умеет драться. Но я – архитектор. Я знаю, как строить.

Шесть. Руки Лайонела покрыты волдырями, волосы на его лице сгорают, кончик носа обожжен. Когда я резко опускаю свою постройку, окружая Виктора забором из своих воспоминаний, он кидается на него, рассчитывая проломиться грубой силой. Но ему не удается вырваться на свободу.

Пять. Урсула баюкает Джерома, впавшего в шок от боли. Пока я был занят пленением Виктора, Джон перехватил управление Томом. Не представляю, что он заставит его сделать. Я продолжаю укреплять тюрьму Виктора, добавляя в воспоминания все, что могу найти. Теперь Виктор мечется в клетке, потому что у него нет Пенни.

Он не знает, что делается с человеком, когда он любит кого-то так, как я люблю Пенни.

Четыре. Я очень гордился своим прорывом. Выяснилось, что я способен к хладнокровным действиям при чрезвычайно трудных обстоятельствах. Кроме того, я сообразил, что именно Джон навел на Тома и умственный ступор, и животный ужас. Забавно, не правда ли? Том никогда не был храбрецом. Он беззаботный парень, а при определенных обстоятельствах данное качество может перерасти в безрассудство, а то – сойти за храбрость. Но Том никогда не относился к супергероям, которые способны собрать волю в кулак и спасти положение. Я не доверяю Джону, хотя он и заставляет Тома двигаться вперед.

Три. Том отталкивает Лайонела от Двигателя. Вернее, это делает Джон. Виктор сейчас лопнет от ярости. Но почему Джон медлит с рубильником? Почему смакует всплеск адреналина, который произошел, когда он толкнул Лайонела?

Внезапно наши сознания переплетаются, и я понимаю: Джон вовсе не думает о том, как воспрепятствовать расплавлению Двигателя. Он хочет отомстить Лайонелу за то, что безумный ученый мог причинить вред его семье. А я и не догадывался, что Джон способен чувствовать столь сильную преданность по отношению к родным и готов их защитить! Но если я не остановлю Джона, он убьет Лайонела Гоеттрейдера в прошлом, чтобы тот никогда не смог стать человеком, который будет угрожать его близким.

Два. Выброс попадает в Тома, приводит в негодность машину времени и активирует аварийный протокол возвращения. У меня есть секунда на то, чтобы повернуть рубильник. Наконец-то я понимаю, что должен сделать. Преступление Тома, уничтожившего целый мир, несравненно хуже, чем все, что когда-либо делали Виктор или Джон. Я никогда не смогу простить себе этого. Даже сейчас оно гнетет меня неподъемной горой раскаяния.

Я не хочу быть одержимым Виктором или эгоистичным Джоном. Мне не нужны ни злоба и отчужденность Виктора, ни высокомерие и опустошенность Джона, но я не желаю и мрачной пассивности и бездумной беспечности Тома. Я собираюсь освободиться от всех троих. Пусть во мне не останется ничего, кроме света, добра и чистоты. Увы, это нереально. Я же не статуя на городской площади, лишенная человеческих качеств, за исключением тех, которые можно передать в бронзе.

А мои воспоминания о Пенни до сих пор сплавляют воедино всемогущее чувство того, что на свете есть кто-то, для кого не нужно, чтобы я был кем-то иным. Значит, мне лучше оставаться собой. Вот что способна сотворить с тобой любовь, если ей позволить – она выстраивает человека заново, вытаскивая его из собственных же развалин за уши. И неважно, что швы будут на виду. Шрамы лишь доказывают, что ты чего-то заслужил.

Поэтому я прекращаю попытки разделять все версии моего «я». Напротив, я объединяю нас воедино. Я освобождаю Виктора, но вместо того, чтобы продолжить борьбу, я объединяю себя с ним. Джон не замечает происходящего вплоть до того мгновения, когда он уже вовлечен в наше действо, и сопротивляться поздно. Том не ведает, что происходит в его голове, но нам это и не нужно.

У нас все под контролем.

Один. Мы тянем рубильник Двигателя, и нас бумерангом выкидывает обратно в настоящее. Единственное настоящее, какое когда-либо будет.