Я решил раскрыть перед Пенни лишь часть правды и опустить самые болезненные и неприятные моменты. Мысленно я обещаю себе, что расскажу ей об этом позже… возможно, если она поверит мне и согласится еще немного меня потерпеть.

Но как только я усаживаюсь в баре за шатким столиком напротив нее, и она внимательно и пристально смотрит на меня, мои намерения улетучиваются.

Я выкладываю ей все.

Мы сидим в грязноватом полуподвальном баре, который находится неподалеку от магазина Пенни, и разговариваем несколько часов кряду. Это заведение кажется мне последним пережитком эпохи упадка, за которой последовал реконструкционный порыв настоящего. Вероятно, хозяйке бара неслыханно повезло: ведь она обнаружила, что может изрядно повысить стоимость выпивки, если будет правильно культивировать заманчивую атмосферу имитации порока! Что ж, ничего не поделаешь – мы заказываем неприлично дорогой бурбон, наш столик, расположенный возле окна, несколько изолирован и прекрасно подходит для интимной беседы.

Пенни перебивает меня и задает мне вопросы о другой Пенелопе: о том, как та готовила себя в астронавты, как потерпела фиаско, но восстановилась, стала хрононавтом и уничтожила себя – и о моей роли в этой трагедии. Она плачет, когда я рассказываю о смерти Пенелопы и о том, что причиной явилась ее беременность. Я признаюсь, как направился в отцовскую лабораторию, закинул себя в прошлое, перевернул историю мира и стал Джоном.

Пенни не совсем поняла, как действует временная затычка, но ведь и я тоже не в курсе технических подробностей.

В конце концов, я говорю ей, что должен исправить положение вещей, но никак не соображу, с чего начать.

Когда я умолкаю, Пенни кусает губы. Завсегдатаи бара уже разошлись, и бармен бросает на нас выразительные взгляды. Пенни допивает четвертый бурбон, кладет на стол три бумажки и встает.

– Пойдем, – говорит она.