И вот через двадцать пять лет, выйдя вечером из отеля, я вижу твое лицо среди рекламок эскорт-сервиса, разбросанных на набережной Тель-Авива. Ты ничуть не изменилась, дорогая. Или взяла старую фотку? Никогда не доверял блондинкам, но для девушки по вызову сойдет. Почему я уверен, что это именно ты? Разве в Израиле мало блондинок? Прозрачные глаза, кукольные губы, совсем не еврейский нос. У тебя нет характерных черт. Разве что мультипликационный ротик из «Белоснежки и семь гномов». Один штрих художника – и человек становится узнаваемым, можно не завершать портрет. Твоя улыбка отсылает к Диснею. Наверное, быть просто красивой тяжело. Не могу представить себя в твоей шкуре.

Как я узнал тебя в этом полиграфическом глянце? Да потому что это ты. Ты поселилась здесь, нашла работу. Писала. Я помню. Спросила о моем семейном положении. Я ответил правду. Сейчас понимаю, что надо было наврать. Ты гордилась своим побегом. Почему бы не поддержать человека? Я не понимал ни твоей радости, ни интереса. Штерн говорил мне, что в постели ты называла его моим именем. Пообещал больше с тобой никогда не связываться, а через полгода погиб. Ты знаешь, что наши общие друзья не выразили сожаления? Сказали: «Лучше приезжай сам – попоем песни». К ним я не поехал. Получается, что приехал к тебе.

Мой американский друг считает, что словами ничего нельзя объяснить. Люди понимают только действия. Он ведет диалог с миром на личном примере. Жалкое зрелище, донкихотство. Люди не понимают ни слов, ни действий. Они понимают, только когда их бьют. Чтобы бить людей, нужно обладать особым талантом. У нас его нет. Людочка, мы обречены на непонимание.

Как ложатся карты у тебя? Среди сотен здешних проституток ты – самая красивая. Молчаливая, застенчивая. Забитая, я бы сказал. Поначалу это можно принять за стеснительность. Это сексуально. Студия пантомимы была для тебя лучшим местом, чем нынешнее. Постников говорил, что у тебя недостаточно длинные ноги. Ничего, скажу я тебе, он в этом не понимал. Главное, научиться молчать, изъясняться языком жестов. Своим последним жестом ты многое объяснила.

Сколько я прожил с тобой в общей сложности? Измеряется часами. А отношения теперь длятся десятилетия. Стоит один раз прийти на спектакль к приятелям, впялиться в актрису в обтягивающем трико, остаться на обсуждение. И все. Она приходит к тебе в гости и остается. И потом остается в памяти, всплывает, проявляется разными способами, куда бы ты ни уехал, с кем бы ни жил. Где справедливость? Я не помню женщин, с которыми проводил по десять лет. А тебя вот сегодня узнал. Может, мне бессознательно нравятся женщины твоей профессии? Я довольно много пил с проститутками. Они были нужны мне только для того, чтобы бегать за коньяком. Мороз, тьма, полярная ночь… Самому выходить на улицу влом, а барышни услужить рады. Зря, что ли, пришли?

Твои белые боты на шнурках прошлый раз спрятал не Штерн, как ты думала, а Карманов. Мы говорили с ним об этом пару лет назад. Вряд ли он хотел, чтобы ты осталась со мной, просто пошутил. Он был пьян, ему было смешно. Твоя обувь выглядела нелепой и старомодной. Белое пятно на сером фоне. Он убрал их с глаз долой. Положил в книжный шкаф и прикрыл энциклопедией. И плевать, что за бортом сорок градусов ниже нуля. Не могу же я выгнать тебя из дома босиком?

Прожить с молчаливой, влюбленной женщиной три дня – не шутка. С женщиной, которая не умеет варить кофе и сжигает на плите кастрюли. Которая говорит о Марселе Прусте и Альбере Камю. Боже, за кого ты меня принимала? За интеллектуала?

Я здесь уже вторую неделю, но так и не добрался до рынка. Питаться бутербродами и шаурмой надоело. Если узнаю, где рынок, буду покупать зелень и овощи. В кабаке возле базара мне назначил встречу один переводчик. Я запоминаю дорогу туда, как мальчик-с-пальчик, бросая окурки на мостовой. Они ложатся ровно среди листовок с твоим изображением. Ты куришь? Давид объясняет мне дорогу по мобильному телефону. Проходишь мечеть, идешь дальше, поворачиваешь направо. Я иду по асфальтовым тротуарам, усеянным женскими лицами, как осенними листьями. Машинально ищу тебя. Я не знаю, что мог бы сказать тебе при встрече.

Женщины всегда появляются сами собой. Стоит расслабиться – и ты уже с женщиной. В моменты переездов их особенно много. Может быть, женщинам нравится прощаться? Провожать самолеты?

Когда ты появилась, я жил в квартире без мебели, на чемоданах. Кажется, с тех пор я живу так постоянно. Холодная золотая осень за окном, трехлитровые банки с рябиновой брагой, расставленные по дому. Из предметов обстановки у меня была кровать и большое зеркало, которое мы со Штерном повесили на кухне. Барышни приезжали, смотрелись в зеркало, изображения накладывались одно на другое, сливались. Образ обобщенной невесты, икона.

Когда-то ты подцепила триппер от одного высокопоставленного комсомольского работника. Это было трогательно, потому что его фамилия звучала не только с ненавистью, но и с придыханием. Его тоже было жалко: такой надменный, самоуверенный. Эпоха похорон уже началась. Он запрыгнул на подножку печального поезда чуть позже Штерна. Даже не знаю, кто там остался. Все либо уехали, либо отправились к праотцам. Как мы обычно реагировали? Да просто пожимали плечами. Даже не вздрагивали. Типа дождь. Что поделаешь? С некоторых пор я прекратил ездить на кладбище, родителям умерших не звоню. Зачем? Я всех помню, вижу во сне. Исчезнувших из жизни можно считать умершими, а те, о ком иногда думаешь, вроде бы существуют.

Ты хорошо сохранилась. Это тоже важный момент. Твои сверстницы превратились в тетенек. Актеры, пусть самого низкого жанра, обязаны за собой следить. Говорят, я тоже выгляжу молодо. Не исключено, что настоящая жизнь, от которой стареют и умирают, еще не началась. Если обернуться, можно постареть и рассыпаться в прах за мгновенье. Такие вещи держат про запас. Потом стареют и умирают, даже не вспомнив о них.

На пляже полно молодежи. Красотка на красотке. Все такие жгучие, умные, взаимозаменяемые. Я по-прежнему не имею жизненных планов и не оборачиваюсь. Судьба складывается своим ходом. Почему у меня все получается, словно я готовился к каждому поступку годами? Я ведь ничего не делаю: живу да живу. И мне весело, как придурку. В любых обстоятельствах. По-моему, ты подстроила шуточку с блядским эскортом через двадцать пять лет специально. Это не самонадеянность. Не старческие фантазии. Ты действительно была на это способна… Мы просто неправильно оцениваем собственный потенциал. Если будет надо, мы сможем телепортироваться, проходить сквозь стены, читать чужие мысли. Другое дело, что вся эта эзотерика противна и заниматься ей – западло.

Я еще не знаю, что Давид подобрал листовку с твоим портретом и, в отличие от меня, позвонил по предложенному телефону. Ты по-прежнему нравишься даже молодым мужчинам. Приезжай, дорогая. Станцуешь нам лэп-дэнс. Почему бы не посмотреть старый мультик Диснея еще раз? Я знаю, что ты умерла, иначе и быть не может, но почему бы не попробовать? Мы ведь никогда не переживали, а над страдальцами издевались. Сейчас стыдно, но это совершенно неконструктивное чувство.

К променаду примыкает парк. Люди сжигают в нем старую мебель. Поют у костров. Праздник? Жертвоприношение? Я вижу в происходящем что-то родственное. Знаю, что у этих людей на уме. Действительно, как можно относиться к жизни серьезно?