Если есть на земле рай, то это, без сомнения, заповедник Дрифт-Крик, небольшой клочок земли, покрытый древними густыми лесами. Он расположен в штате Орегон, в десяти милях от океана. Воздух здесь всегда прохладный и влажный. Необъятные деревья, за которыми скрываются запутанные тропы, проложенные животными много лет назад, манят и завораживают. Люблю гулять по этим тропам. Здесь можно почувствовать себя частью чего-то большого, не доступного человеческому пониманию. Величественная и строгая красота первозданной природы пробуждает во мне самые сокровенные мысли и желания. В городе это невозможно. Здесь же я словно преображаюсь. Объяснить, почему это со мной происходит, я не могу, наступает своего рода просветление. Возникает ощущение необыкновенной внутренней гармонии. Я чувствую связь с окружающим миром, полностью сливаюсь с дикой природой.

Кедры и ели шириной в несколько футов устремляются ввысь подобно восхитительным остроконечным соборам. Вокруг горы и овраги. Часто встречается красная ольха. Это неприхотливое дерево способно выдержать самые суровые условия. Я подбираю упавшую ветку ольхи и опираюсь на нее в дороге. Когда я чувствую, что моя прогулка приближается к концу, то возвращаю эту палочку лесу — кладу ее на землю.

В долине растут и необыкновенно прекрасные клены. Они живут своей особой растительной жизнью. Некоторые из них покрыты таким толстым слоем мха, что сквозь него невозможно даже разглядеть кору. Иногда я с удовольствием отдыхаю под сенью раскидистых кленов. Их широкие пушистые ветви, словно огромный шатер, спасают меня от нежданного дождя. Листья намокают, а вот земля всегда остается сухой даже при ливне.

Заманиха достигает восьми футов в длину. Из-за нее в лесу царит вечный полумрак. Аборигены издавна использовали этот кустарник в медицинских целях. Красные ягоды, придающие ему неповторимый вид, сначала имеют форму пирамиды. Я всегда стараюсь идти осторожно, чтобы маленькие плоды не цеплялись к моей одежде и коже, однако все равно умудряюсь унести с собой несколько.

В июне оранжево-розовые ягоды становятся размером с теннисный мячик. Я стараюсь собрать их все, пока бурые медведи меня не опередили. Зимой в отсутствии лесной пищи настоящим спасением для путника становятся папоротник и зеленый щавель, хотя они и не имеют достаточной пищевой ценности. Для того чтобы сорвать побеги папоротника, требуется приложить немало усилий. В щавеле же содержится кислота. Если вы съедите слишком много щавеля, у вас может разболеться живот, как если б вы съели, например, слишком много зеленых яблок. Осенью практически весь лес усыпан лисичками. Но издалека их очень трудно отличить от опавших оранжевых листьев. Ваш глаз должен привыкнуть к ним.

Некоторые виды растений и животных в Дрифт-Крике настолько ядовиты, что даже в небольшом количестве способны вызвать сильнейшее отравление и даже смерть. Вот, например, воронец. Его яркие блестящие ягоды не могут ввести в заблуждение никого из лесных обитателей леса, в том числе медведей, несмотря на то что выглядят они чрезвычайно аппетитно, даже напоминают ягоды в райском саду. А в одной саламандре содержится столько же яда, сколько в огромном количестве иглобрюхов — ядовитых тропических рыб, которые могут раздувать свое тело до шаровидной формы. Даже если вы только слегка дотронулись до нее, следует тщательно вымыть руки, — настолько она ядовита. Весной и осенью становятся особенно активными многие земноводные, в том числе саламандры. Нужно быть очень осторожным и внимательным, чтобы случайно не наступить на них, когда они обходят лес своей тихой неспешной поступью.

По дну реки ползают тысячи ярко-оранжевых раков, за которыми охотятся еноты. Часто можно видеть, как последние вразвалочку прохаживаются совсем не далеко от вас и оставляют раковины, чтобы выстелить ими дно. В бурных водах водится форель. Каждую осень сюда приходит чавыча, чтобы оставить потомство и умереть. Просто удивительно, как такая крупная рыба может плавать в такой маленькой речке. После смерти она разлагается и, таким образом, служит для леса своего рода «удобрением», благодаря чему жизнь в нем продолжается.

Я провел в Дрифт-Крике очень много времени, поэтому прекрасно ориентируюсь здесь без карт и дополнительного освещения. Бывает, что вечером, когда на лес опускается совершенная тьма, а до тропинки остается миля или две, я могу выйти к ней, полагаясь лишь на звуки леса и собственную память. Чаще всего я спускаюсь к подножию гор с южной стороны, пересекаю реку и иду по дороге к самой северной точке заповедника. Затем пробираюсь сквозь заросли к реке, которая кишмя кишит форелью. Приходится постоянно цепляться за различные лианы и осторожно обходить упавшие бревна. Иногда я останавливаюсь и забираюсь на высокое дерево, чтобы узнать, есть ли где-то еще дневной свет. Дрифт-Крик — это превосходное место, чтобы испытать себя и научиться ориентироваться в лесу. Я с большим удовольствием вспоминаю те свои походы. Обычно меня сопровождал мой верный друг — пес Джонни, вместе мы с легкостью преодолевали все препятствия. Казалось, что ничто не заставит нас отступить.

Я скучаю по Джонни. Он умер у меня на руках два года назад, когда мы как раз возвращались из Дрифт-Крика. Многие воспоминания о нем стерлись из моей памяти, к сожалению, это происходит довольно часто. Однако есть один эпизод, который я никогда не забуду. Мы совершали одну из наших традиционных ежедневных прогулок. Ему было десять лет, и все эти годы, начиная с того времени, когда он был еще щенком, мы ни разу не разлучались. Джонни бегал на своих тонких длинных лапах, смотрел на меня теплыми карими глазами — его взгляд был совсем не таким, как у большинства собак. Джонни не моргая смотрел прямо в глаза, как будто хотел узнать, о чем я думаю, заглянуть мне в душу, изучить меня. Зная, что собаки живут недолго, я старался запечатлеть этот образ в памяти. Джонни навсегда остался для меня именно таким — сильным, в прекрасной физической форме и с изумительным, совсем не собачьим взглядом. И он всегда улыбался и вертел хвостиком. Такую собаку можно встретить только раз в жизни, потому я никогда не смогу забыть его.

Джонни был со мной все время, пока я жил в Портленде. Мы часто ходили и бегали по горам и лесам. Иногда я ехал пару миль на велосипеде со спущенными шинами, а он бежал рядом со мной. Как правило, мы совершали недельные походы «местного масштаба». Порой отправлялись и в более дальние путешествия. Когда ему было два года, месяц путешествовали по западной Аляске, а когда ему исполнилось три, сплавлялись по реке Юкон. Я собственными руками с помощью обыкновенной пилы сделал для него специальное отверстие в своем каяке. Мы предприняли несколько пеших походов в Айдахо. Обычно мы путешествовали в августе, когда ночи были теплыми, а небеса — усыпаны звездами. Я всегда лелеял надежду, что прежде чем Джонни постареет, мы с ним вместе посетим «Ворота Арктики» — национальный парк, который находится на западе Аляски, на хребте Брукса. Чтобы преодолеть его, может уйти немало времени и сил. Когда Джонни было восемь, мы совершили путешествие вокруг Аляски. Мы ходили по лесам, жили там летом и даже намеревались организовать лагерь для будущих экспедиций. Однако это был наш последний дальний поход. Я планировал отправиться в национальный парк как раз в тот год, когда ему исполнилось десять, но Джонни заболел. В течение месяца он чувствовал себя неплохо, но когда мы ходили по Дрифт-Крику, у него случилось внутреннее кровотечение. Спустя два часа, когда мы одолели последнюю оставшуюся не покоренной вершину и отправились назад, он умер.

Я горевал так, словно потерял близкого человека. Целых три дня я не мог есть, сидел, уставившись в окно, и всякий раз, когда делал глубокий вдох, мои глаза наполнялись слезами. Когда рядом со мной не было родных и друзей, Джонни заменял их мне. Он всегда поддерживал меня в трудную минуту, например, когда я жил в маленькой душной квартирке и занимался скучной, рутинной работой по изготовлению деталей для компьютеров. Руководство корейской компании, на которую я работал, относилось к своим сотрудникам как к людям второго сорта. Я ненавидел каждый день, проведенный там, потому что работа казалась мне абсолютно тупой, бессмысленной и была никак не связана с тем, чем я интересовался по-настоящему — с миром дикой природы. При этом она отнимала все мое свободное время, и бывать в лесу так часто, как мне того хотелось, не получалось. Даже не было возможности выглянуть в окно: в высоком сером здании, где я работал, окна попросту отсутствовали. Здесь не было места даже мечтам о неизведанных лесах и непокоренных вершинах. Двенадцать часов в сутки я проводил без дневного света: его заменяло искусственное освещение. Я чувствовал себя словно забытый раб, обреченный влачить однообразное существование в антропоцентрическом обществе. И каждый день, идя по дороге, огороженной холодным стальным забором, думал, что делаю очередной шаг навстречу скорой кончине от невыносимых условий. Я шел медленно, осознавая, что эта монотонная работа убивает меня, мою способность думать, и что жить так просто невозможно. Находясь в постоянном стрессе, я ходил на работу против своей воли, просто потому, что иных средств к существованию на тот момент у меня не было.

В маленькой ненавистной квартирке каждый день меня ждал Джонни. Когда я приходил с работы, он всегда был счастлив видеть своего хозяина. Думаю, он и не представлял себе, что можно вести себя по-другому. У него был огромный запас рвения и энтузиазма, поэтому я всегда хотел походить на Джонни — быть таким же счастливым, беззаботным и уметь одним прыжком преодолевать самые широкие и глубокие овраги. Я мечтал, что стану именно таким, когда отправлюсь исследовать дальние уголки нашей планеты.

Проработав на той фабрике год, я решил уволиться. Оставил квартиру и отправился вместе с Джонни покорять Аляску. Товарищи по работе интересовались моими дальнейшими планами. Я отвечал вполне разумно: хочу продолжить обучение в колледже и найти новую работу в Корвалисе. На самом деле, я намеревался жить, просто жить.

Итак, в запланированное путешествие по Аляске мы с Джонни так и не отправились. Два месяца я не мог оправиться от его смерти. Слава богу, в то сложное время меня поддержали друзья. Они предложили взять сразу двух щенков, рожденных от одной матери, чтобы не разлучать братьев. Я обратился к женщине, у которой десять лет назад купил Джонни. В ответном письме, написанном детским почерком, сообщалось, что она умерла. Это заставило меня задуматься о хрупкости человеческого бытия и моей собственной жизни. И это еще больше подтолкнуло меня к мысли о необходимости полностью посвятить себя делу, которое приносит не деньги, а удовольствие.

Для начала нужно было купить собак. Именно с этой целью мы с моей любимой девушкой Джулией отправились в Дойл, штат Калифорния. Я назвал их Джимми и Уилл. Так же как и Джонни, это были крупные эрдельтерьеры, ростом не ниже, чем те, что входят в Американский клуб собаководства и не менее миловидные. Это настоящие охотничьи собаки, сильные и энергичные, активно борющиеся за внимание хозяина. Нужно всегда быть готовым играть с ними. Ведь они будут носиться вокруг, чуть ли не сбивая тебя с ног, они считают, что это весело.

Каждый день мы с Джимми и Уиллом гуляли, а по выходным уходили в горы. Я привязывал их к велосипеду, чтобы они научились тащить санки. Мы приезжали в Дрифт-Крик, в то самое место, где умер Джонни. Пока они росли, я вновь начал думать об Аляске. Да, пожалуй, Джимми и Уилл заменят мне Джонни.

Когда я был маленьким, то часто бродил по горам Розенбурга. Меня привлекали дубовые рощи и маленькие уединенные долины каньона Рамп. Здесь я провел почти треть своей жизни и был по-настоящему счастлив. Я вел наблюдение за самыми разными представителями фауны: серыми белками, оленями, енотами, змеями, древесными лягушками. И рядом со мной были двое верных друзей. Казалось, что лес и собаки имеют какую-то связь, хотя собаки сильно отличаются от своего дальнего предка — лесного обитателя волка. Я тоже совсем не походил на своих предков — первобытных людей. Представить себя в лесу без собак просто не могу, а вот вместе с ними себя никогда не чувствовал одиноко.

В конце марта 2007 года я покинул Орегон ради Аляски. Мы летели на Боинге 737, Джимми и Уилл — в багажном отделении. Выглянув в окно по пути из Анкориджа на север, я как завороженный смотрел на белую сияющую пустыню. Аляска была полностью покрыта снегом и льдом. Едва взору открылась эта кристальная чистота, как я почувствовал неописуемую радость. В Ноуме, где мы производили дозаправку самолета и пережидали плохую погоду, прежде чем отправиться в Коцебу, один из пилотов объявил по громкой связи, что мы еще можем вернуться в Анкоридж. Услышав это предложение, Джимми и Уилл завыли так, словно от этого решения зависели их жизни. Это может подтвердить каждый, кто находился в самолете. Я никогда не слышал, как воют собаки в багажном отделении самолета и был потрясен этими неожиданными звуками, которые сразу напомнили о том, что в прошлом собаки были дикими животными. На генетическом уровне охотничий инстинкт у них явно сохранился. Они словно пытались громко заявить, что смогут преодолеть огромные пространства. Их пронзительные голоса заглушили даже шумный двигатель Боинга. Я знал, что дома Джимми и Уилл скулят, когда хотят поздороваться. Как же им должно быть холодно там, внизу. Я надеялся, летчики помнят, что на борту собаки. Беспокоясь за Джимми и Уилла, мне не хотелось возвращаться в Анкоридж только потому, что на следующий день надо будет лететь снова и им заново придется пережить такой ужасный холод. В самолете у меня не было возможности их видеть, но на земле, в Коцебу, я наконец мог о них позаботиться. Убедившись, что им тепло и настроение у них как и всегда игривое, я успокоился. Через полчаса мы снова поднялись в воздух и полетели в Коцебу, откуда и началось наше путешествие по Аляске.