ГЛАВА 1

Ну сколько можно поэту писать для неразумных соловьев инструкцию по пробуждению юных дев: что «на заре ее будить» ни в коем случае не надо! На заре «она», которая я, – спит! И так, что слаще не бывает! И может прихлопнуть разбудившего ее свистуна подушкой. Я потянулась за подушкой, но пальцы цапнули клок травы. С какой это стати моя постель поросла душистыми луговыми сорняками? Неужели дядюшка Кирон случайно капнул животворным пойлом и на ложе? А дубовые ножки ложа стали за ночь вон теми раскидистыми кронами? Я сладко зевнула, еще сонными глазами любуясь вызолоченными утренним солнышком верхушками мощных ветвистых красавцев. Дивный сон, – снова смежила я ресницы, закутываясь от утренней свежести поплотнее в покрывало, – поющая дубрава. Но тут в щебет вмешался неуверенный гул только что проснувшегося шмеля, который плюхнулся мне прямо на макушку и решил Доспать там собственный сон. Я вскочила, замахав руками, и тут же мне стало не до шмеля.

Моего ложа не было вместе со стенами. Сумрачно-серых стен не было вместе с башней. И города Гарса тоже не было вместе с крепостью, в которой я так сладко, хотя и не по своей воле, засыпала на полу в чужой комнате.

Вокруг на самом деле была дубрава, разнеженная, позевывающая раскрывающимися цветами, поблескивающая росинками и сдувающая легкую туманную дрему со своего великолепного чела. Давно я не просыпалась так изумительно.

Соловей не утихал. И находился где-то совсем близко, за густым кустом бузины. Я его обогнула, и навстречу мне фыркнула желтогривая кудрявая морда. Соловей сразу умолк. Я вспомнила. Развернулась и поковыляла куда глаза глядят. Нога все еще болела, но ходить я уже могла самостоятельно, без швабры. Спасибо тебе, дядюшка Кирон. Как в воду глядел. Живую. А глаза мои тут же уткнулись в полуобнаженную фигуру с саженными плечами, сидевшую поодаль в траве, скрестив ноги, и наблюдавшую за моими передвижениями с невозмутимым спокойствием.

– Доброе утро, – с легким зевком сообщила мне фигура ее личное мнение.

Красивое – еще не доброе. У меня оно последнее, опять вспомнила я. Развернулась и направилась в другую сторону, краем глаза наблюдая за навязчивым магистром. Пусть попробует остановить. Он рассмеялся, счастливым жестом заложив руки за голову и откидываясь в траву. И заявил так же привольно раскинувшемуся небу:

– Вы свободны, Радона. Никто не мешает вам идти туда, куда заблагорассудится. Не смею задерживать. Прощайте.

Не прощу. Но он действительно не собирался меня останавливать, и я продолжила путь обратно в Гарс. В надежде, что он находится именно в той стороне, куда я движусь.

Магистр решил, что я достаточно налюбовалась на его мускулистую грудь, и перевернулся, подставив бронзово загоревшую спину и крылья плеч нежным утренним лучам пока еще молочно-розового, не занявшегося зноем солнца, подмигивавшего с дымчато-золотистого горизонта нашему высокому берегу. Волны длинных, до плеч, волос магистра тоже элегантно золотились. Да, хорош. Писаный красавец. Недописанный до Дика.

– Если в Гарс, то вам туда, – Дункан из вредности показал в противоположную сторону.

– И зачем же вы меня похитили, магистр? – просто из вежливости поинтересовалась я, послушно направляясь в указанную сторону. А мастер еще утверждал, что этот умный-преумный – не такой идиот, чтобы выступить против Лиги и всех своих Орденов и медалей. И вот оказался именно таким идиотом.

Похититель опустил волевой подбородок в скрещенные пальцы, заинтересованно разглядывая какую-то букашку перед носом и кося лазурным глазом, достаточно ли усердно за ним наблюдают. Меня передернуло: красуется, как последний петух. Только еще не кукарекает самозабвенно от восторга.

– Просто так похитил, – соизволил он лениво ответить, когда я уже отковыляла, чуть прихрамывая, шагов на десять. – Захотелось показать вам рассвет. Иначе не получилось бы: Лига охраняла вас, как драконы – сокровища. Огнедышащие. Не подступиться. Вечно кто-нибудь мешал. А больше всех вы сами. А я не люблю, когда мне мешают. А ваше окно выходит на запад, и вы наверняка давненько не наблюдали восхода раньше девяти пополуночи. Угадал?

– Нет. Не далее как вчера наблюдала. Как раз в тот час, когда вы убивали Дика.

Он вскочил одним неуловимым движением. Только что ленивым неподъемным чурбаном загорал в траве, и вот уже торчит передо мной, разглядывая сузившимися глазами, как недавнюю букашку.

– Вы знаете что такое свобода, Радона?

Я молчала, ожидая, что будет дальше.

– Откуда вам знать! – навис он надо мной карающей божьей десницей. – Вы никогда не были свободны! Всегда в рабстве у Лиги. Всегда под надзором. Даже мыслить не можете свободно. Мне не жаль вас. Вы с вашей заносчивостью этого заслуживаете. У красивых женщин и нет другой участи. У пифий, живущих на цепи при храме, – тем более. Но Дик знал, что такое свобода.

– Если я не ваша пленница, то уйдите с дороги, магистр.

– Конечно, госпожа рабыня, – с убийственной иронией хлестнул он, отходя. – Но если вы хотите когда-либо быть свободной, отвечайте за свои слова. Вы предъявили мне обвинение, предъявите и доказательства. Нет, так не пойдет. Не смутные картинки, придуманные вами то ли в прошлом, то ли в грядущем. Действительные доказательства. Где они? Не можете предъявить.

– Это не важно. Я знаю, что вы – убийца. И мне этого достаточно. – Я сделала еще три шага в направлении к украденному у меня Гарсу.

– Какая самоуверенность! – презрительно бросил он. – Такая же безосновательная и глупая самоуверенность, с которой вы поклялись меня убить. Мы здесь как раз для этого, жизнь моя. Вот я. Убивайте. Отвечайте за неосторожные слова. Учитесь быть свободной. Как Дик. Вы способны равно оценить его ценности? Или для вас любовь – только вздохи под луной? Так ведь и шавки во время течки вздыхают.

Сильней укусить он не мог. Ярость захлестнула меня.

– Вам виднее, как там у шавок, вы же Пес! Вам лучше знать жизнь животных! – прозвенела я металлом. Еще бы что-нибудь металлическое и острое в сжатых до боли кулаках!

– Без проблем, – откровенно прочитал меня Дункан и осклабился всеми зубами, свистнул Лэппа, вытащил из доставленной седельной сумки два длинных кинжала и оба протянул мне рукоятями вперед. – Держите. Оба ваши. Таким образом, у вас будет чуть больше шансов умереть не в первое мгновение. Иначе вы меня разочаруете. Умру от скуки.

– Это в вашем собачьем Ордене учат убивать женщин? А как же рыцарский кодекс?

– Устав уставу не устав, – ответил Пес. – Что вы прячете руки за спину? Берите оружие и начинайте!

Я ударила и тут же захрипела пережатым мертвой хваткой горлом. Кинжалов в руках уже не было. Растаяли каким-то образом. Он мог свернуть мне шею, как цыпленку, одним движением, передавить двумя пальцами, не напрягаясь, но сразу разжал мощный кулак, поднял из травы выпавшее оружие и, улыбаясь почти нежно, снова протянул мне рукояти:

– Попробуем еще раз, жизнь моя?

Ему нравилось убивать, прочитала я в горевших льдистых глазах. Он забавлялся с жертвой, как те деревенские мужланы, пинками и вилами гнавшие к реке пятилетнюю беспомощную девчушку, от страха забывшую даже позвать на помощь. И он не боялся умереть. Больше того – он этого хотел.

– Это не страшно, Радона, – так же завораживающе нежно поддразнил он, заманивая в безысходность смертельной схватки.

Я не торопилась. Я давно уже не боялась неминуемого. Медленно, очень медленно протянула руки и положила поверх холодной стали, вбирая кончиками пальцев этот холод. Застрекотали вспугнутые было кузнечики, прошелестела проснувшаяся стрекоза. Настороженный Лэпп переступил с ноги на ногу, глухо стукнув копытом о встопорщенный корень дуба. Звякнула уздечка. Утро было чудом. Никогда еще у меня не было такого божественно прекрасного утра. Последнего, если верить. Кому?

– Попробуй, дева Радона! – Глубокий голос шептал мне на ухо. – Или ты всегда будешь звать на помощь? Ждать спасителя? Рыцаря? Мужчину? А если тебя убивает зверь? Как ты, рабыня, сможешь защитить своих детей? Слезами? Я зверь, Радона!

И каждый его вопрос ледяными иглами пронзал кончики пальцев. Я медленно сжала их на рукоятях, не торопясь забрать оскаленные клинки из протянутых ладоней. Я сжала их, как две пухлые ладошки младенцев, которых не могла удержать…

Они выскользнули из разжавшихся рук, упали на пол, разразившись беспомощным плачем. Я кинулась к ним, чтобы поднять, но меня откинуло к стене новым ударом тяжелой ноги с кованым наколенником. Я кричала. Кричали еще где-то, но голоса замирали жутким хрипом. Я узнала напавшего и перестала кричать. Задохнулась от удара под ребра. Спутанный смоляной жирный чуб. Хищный нос. Бешеные от крови и похоти свинячьи глазки. Сын герцога. Сын того ненавистного герцога, чьим вассалом был мой муж, уехавший на днях вслед за гонцом выполнять свой вассальный долг. И сынок пришел ночью. Два брата их было. Убийцы, палачи и негодяи. Гризвен и Вритар. Пришел старший, мерзейший Гризвен. Взять оставленное без присмотра. Утолить давнюю похоть. За его спиной я видела в проеме выбитой двери растекавшуюся откуда-то лужу крови и поодаль женские голые раскинутые ноги. А между ними шевелились еще две в сапогах со шпорами.

Палач скалился молча. Алчные черные глазки приблизились. Толстый язык смачно облизывался. Пятерня облапала лицо, а живот снова пронзила страшная боль удара. Я согнулась, а он рывком запрокинул голову и зубами впился в кричащий рот, проталкивая вглубь слюнявый мерзкий язык. Меня вырвало, и он ударил в лицо, разбивая губы в кровь. Дети! Младенцы лежали на полу, исходя ревом, барахтались, как перевернутые на спинки белые жуки. Им не было и полугода. Он отопнул одного, второго, и они замолчали, оглушенными рыбками разевая ротики. Сынки мои! Только бы этот зверь не убил детей! Я все вытерплю. Он, рыча, схватил меня за волосы и бросил на смятую постель. Лицом в подушку. Прижал, чтобы не кричала. Я задыхалась. Только бы не потерять сознание. Моя свободная рука скользнула в складках покрывала под подушку и нащупала холодную металлическую рукоять. И когда он увлекся и ослабил хватку, я, изогнувшись, ударила кинжалом в свиную шею, порвав ее неумелой рукой. Брызнула кровь вместе с быстро захлебнувшимся воплем. Но в спину между ребер успела войти острая последняя боль. И, умирая, я слышала булькающий хрип издыхающего убийцы…

– Мама!

Чудовищные нечеловеческие рефлексы Дункана все-таки сработали, и он успел закрыть горло. Кинжал пробил левую кисть, но моих слабых сил не хватило завершить удар, надавить и прорезать артерию. Или рука дрогнула. Не замечая боли и крови, он стоял передо мной на коленях, уцелевшей рукой беспомощно цепляясь за мое платье, уткнувшись поникшим лбом в ноги выше колен, и плакал, как ребенок, отчаянно хрипя: «Мама!» Я могла спокойно прикончить его. Второй кинжал был зажат в побелевшем кулаке. И не могла. У меня уже не было к нему ненависти. Кристалл в ожерелье прожигал грудь, пытаясь привести меня в чувство.

Я отцепила платье и пошла в Гарс. Но остановилась. Все еще не могла опомниться от ощущения чужой боли как собственной. И даже целостность моего тела не убеждала, что трагедия была не со мной. Я слепо смотрела на сияющий мир, залитый радостью величественно поднимающегося солнца. Наверное, так себя чувствует призрак, по недоразумению возвращенный в мир живых.

Дункан тоже медленно пришел в себя, вытащил из ладони застрявший клинок, словно занозу. И, только я вновь пошевелилась, метнул его так, что кинжал вонзился в землю вплотную к ступившей ноге, слегка оцарапав мой башмачок.

– Ты не смогла, Радона! – строгим тоном судьи зачитал он обвинительное заключение. – Ты меня пожалела. И сейчас была бы наказана за свою жалость, будь она проклята. Я никогда не промахиваюсь. Не жалей. Никого.

Дункан позвал Лэппа, который внимательно, совсем по-человечески наблюдал за поединком, достал из сумки чистую тряпицу и кое-как обмотал пострадавшую руку, предварительно плеснув на рану с обеих сторон ладони жидкостью из склянки. Лицо его было сплошным разочарованием.

– Магистр чем-то недоволен, кажется? – невинно полюбопытствовала я. – Уж не тем ли, что остался жив?

– Вы великолепны, Радона. Но вы не пифия. Не морочьте людям головы, – он опять уже улыбался чуть насмешливо, с неподражаемым чувством собственного превосходства над всем и вся. Как будто только что на коленях здесь ползал совсем другой человек. Этот же говорил снисходительно:

– Ваше нападение было успешным. Не ожидал. Разве что несколько замедленным. Не каждый будет так долго ждать, когда же вы соизволите собраться с духом. И все-таки вы победили. Но только потому, что вам сейчас попался человек и телепат.

– А вы утверждали, что вы зверь, – пожала я плечами.

– Я заблуждался, – честно признался магистр. – Оказалось, не все человеческое мне чуждо. Надо будет поработать с моим наставником над этой уязвимой точкой. Вы проникли в сокровенное. Я не помнил, как умерла моя мать. Знал по рассказам. И неважно, что представленная сцена могла не иметь ничего общего с бывшей в действительности, если я воспринял ее за чистую монету. Не так ли?

– Вообще-то, я тоже приняла ее за чистую монету, – призналась я в свою очередь. И предложила наивно: – Может быть, обратимся в Совет Лиги? Они, как всегда, рассудят по справедливости, по собственным независимым источникам.

– Да, было бы любопытно, – отмахнулся он от предложения. – А если бы на вас напал не телепат, которого, как выяснилось, можно легко увлечь картинками, как быка красной тряпкой, и без помех прирезать? А если бы на моем месте был бы не вникающий в разум жертвы убийца или просто тигр-людоед без всякого интеллекта? И не один, а двое и более? Что тогда?

– Ваш вопрос уже дурно попахивает военным шпионажем, – скромно потупилась я.

Дункан рассмеялся, как мальчишка. Почти как Дик. И, беззастенчиво уловив мою мысль, горько толкнувшую сердце, оборвал смех, скривившись в неприятной ухмылке:

– Да, я и забыл, что вчера с вами такое уже было. И вы, не знаю каким чудом, но остались живы. Надеюсь, вы об этом чуде не забудете при случае. А пока я должен признать, что вы завоевали себе свободу, жрица. Если бы еще не дрогнули рукой и сердцем, то завоевали бы полностью. Второго шанса у вас не будет: я уже знаю ваше оружие. Придется вам придумать что-либо другое и все-таки ответить за неосторожные слова. Погуляйте пока до следующей встречи, жизнь моя. А там я все-таки предъявлю свои права, как бы вы в них ни сомневались.

Ну и наглец этот магистр подлых наук! И каким таким образом он умудряется раздуть такой жар в этих льдистых глазах? Зря я его пожалела! Ко всем его преступлениям он еще и Гарс у меня украл!

Над ухом кто-то сочувственно всхрапнул. Подкравшийся Лэпп алчно принюхивался к растрепанной косе. Я отмахнулась, но он увязался за мной, бросив хозяина, усевшегося спиной к уходящим на самом краю крутого берега.

– Заберите от меня своего нахального дружка! – крикнула я уже издали.

– Зачем? – искренне удивился Дункан, оглядываясь через плечо. – Он сам так решил. Считайте, что я вам его подарил. В качестве моей благодарности за сегодняшнее великолепное утро. Не пешком же вам возвращаться в рабство!

– Не надо мне таких подарочков! Такой меня съест по дороге. И я сама выбираю себе спутников.

– Опять маленькая фея топорщит серебряные крылышки! Вы сами отродясь не выбирали. Все делалось за вас, – упрекнул меня благодетель.

Да кто он такой, чтобы меня упрекать? Сам с рождения под орденской пятой Великого Долга и Ее Величества Ответственности! А еще о свободе смеет разглагольствовать!

– Не капризничайте, Радона, – бровью не повел на мои претензии недавний дуэлянт. – Путь неблизкий, на обычной кляче из тех, что вы называете породистыми иноходцами, не меньше суток займет. Мой друг гораздо быстрее бегает. И в седельных сумках вы найдете все необходимое в дороге. Кроме того, Лэпп верный боевой конь и может в случае нужды заменить долгожданного рыцаря-спасителя, а то и нескольких. Берите, не пожалеете. Потом вернете, если не по нраву придется.

Я подозрительно оглядела подарочек от ушей до подков и обратно. Коник тут же изобразил такую умильную жалобно-просительную морду, словно сидел на паперти со шляпой для подаяния между копыт. Золотистые глаза тепло мерцали, накапливая в уголках сиротливые слезки. Если это действительно Тварь, то я пропала.

Желтогривый потерся приунывшей мордой о приглянувшуюся косу.

– Это вам не полотенце, слезки ваши вытирать! – проворчала я, отбирая косу. Коник уцепился за нее зубами, словно за поводок, и дернул легонько, протащив меня за собой по направлению к Гарсу, как упирающуюся собачонку на ошейнике. Я заорала, догоняя новообретенного хозяина, и в отместку затормозила его, повиснув на роскошной львиной гриве.

Одна из седельных сумок, получив добрый тычок, вдруг истошно взмякнула, клапан зашевелился, высунулись усы и два уха, и на меня зашипела, жмуря сонные еще глазки, рассерженная мордочка кота Брыся. Увидев, что ему не рады, он тут же нырнул обратно в сумку, забыв прибрать за собой полосато-крапчатый хвост. Лэпп, найдя новую жертву, выпустил косу и, пытаясь цапнуть неожиданного пассажира, закрутился волчком.

– Ага, а в седельных сумках нашлось все самое необходимое в дороге! – возмущенно передразнила я дарителя.

Магистр покатился со смеху, забыв, что сидел на самом краешке обрыва, и лихо укатился вниз, мелькнув в воздухе голыми пятками. До нас донесся короткий испуганный вопль и тут же громкий плеск. Мы с Лэппом переглянулись и тоже повалились друг на друга в неудержимом припадке хохота, окончательно примирившем нас и снявшем напряжение этого часа. Дункан почему-то долго не выбирался, и мы с коником забеспокоились: уж не свернул ли он себе шею без моей обещанной помощи. Лэпп двинулся обратно к реке.

И в этот момент дивное утро кончилось.

Из глубины дубравы послышался быстро приближающийся шум и сразу с двух сторон замелькали между стволов всадники. Тут, наконец, линия обрыва обзавелась мокрой головой Дункана, далеко в стороне от места исчезновения. Нашел время для купания!

Он вымахнул на траву, крича, чтобы я немедленно забиралась на Лэппа и во весь дух исчезала отсюда. Дункан превратился в несущийся смерч, но на него налетели таких же три, подсекли и свились в змеиный клубок. Коник развернулся ко мне, я дернулась к конику, но в тот же миг плечи захлестнуло сразу до кости врезавшейся веревкой, опрокинуло и поволокло по траве. Я больно ударилась об оголенный корень дуба, содрав кожу, и уже ничего не видела, потому что перевернулась от удара лицом в землю.

Аркан вдруг ослаб. Вскакивая, я заметила, что он перерублен. Перед глазами мелькнула желтая грива Лэппа. На его шее тоже болтался обрывок аркана. Я вцепилась в гриву и взлетела, каким-то чудом попав в седло. Над ухом просвистела стрела. Нападавшие решили взять нас если не живыми, так мертвыми. Я оглянулась, но в скопище мельтешащих тел не смогла разглядеть магистра. Место нападения стремительно зарастало деревьями: Лэпп мчался прочь, обгоняя стрелы.

Он летел так быстро, умудряясь просачиваться на полном скаку между стволами, что лес по сторонам слился в две сплошных зеленых стены. Мелькнуло открытое пространство, только дальние верхушки возвышавшихся деревьев проплывали чуть медленнее, позволяя себя разглядеть. Пространство снова сузилось зеленым тоннелем. Обдало холодом воды: желтогривый плюхнулся в реку, окатив меня с ног до головы. Движение его чуть замедлилось. Теперь стены тоннеля стали белесыми и мокрыми. Лэпп несколько раз сворачивал по протокам, затем выскочил и снова свистящим ножом вонзился в лесную плоть, разрезая ее пополам, и она покорно ложилась по бокам душистыми ломтями.

Внезапно выскочивший навстречу массивный сук с треском ударил меня в лоб, и я, ловя руками и ртом исчезающий воздух, кубарем слетела с коня и шмякнулась оземь. Сверху на меня дубиной ухнула вспыхнувшая нежными звездочками тьма.

 

ГЛАВА 2

В раскрытое окно моей опочивальни вкусно веяло утренней свежестью и серебристо-розовой зарей. Только веяло: окно щурило узкий кошачий зрачок на запад, и восходы обходили его стороной. Потому с моей точки зрения утро еще не наступило.

Я вознамерилась было досмотреть интересный сон, но он тут же перешел в кошмар с какими-то всадниками, веревками и прочими неудобствами и заставил-таки меня поднять голову. Влетел шмель, плюхнулся на подушку, на нагретое место, и улетать не собирался, решив доспать вместо меня. Придется вставать, уступив место меньшому брату. Даже на увечье не могу сослаться: правая нога уже приобрела вполне человеческий вид. Ай да башмачки, моченные в живой воде!

Я доковыляла до комнатки Ребах. Она распахнула дверь на стук, еще позевывая и выцарапывая кулачком из бархатных глаз остатки сна. Зевок немедленно перешел в вопль, когда, уже освободившись от сна, она разглядела визитершу. Я испугалась: либо с подругой что-то случилось, либо со мной. Может, я за ночь все-таки превратилась в Горгону?

– Ты?! Рона, но… но… – девушка, заикаясь, решилась дотронуться до меня. И крепко ущипнула. Теперь уже заорала я. Ребах недоуменно покачала головой. – Да, это ты…

– Ты что щиплешься, Ре? Не выспалась? – Я уже чувствовала себя виноватой, что разбудила ее.

– Но тебя же украли! – выпалила подруга.

– Как это… когда? Без меня? – Я страшно удивилась.

– Вчера около полуночи! Тебя выкрал Дункан, и Альерг всю ночь пытался отыскать следы, но магистр словно улетел вместе с тобой из комнаты Иби!

Действительно, мне снилось что-то подобное. Неужели телепат всерьез воспринял мои сновидения?

– Ребах, пойдем ко мне, ты мне все расскажешь подробнее.

Подруга милосердно помогла мне разобраться с прической, рассказывая между делом, какой переполох поднялся в замке, когда мастер уловил мой вопль о помощи из комнаты Иби. Процедуру прореживания косы она завершила традиционным вопросом:

– Что проку быть пифией, если ты не можешь как следует посмотреться в зеркало? – По заведенному обычаю вопрос снабжался еще и горькой пилюлей: – И вообще, что толку в твоих знаниях чужих судеб, даже если это судьба мира, раз ты не способна познать себя? Бедняжка!

Я попыталась возразить:

– Может быть, знание судьбы мира и есть мое знание собственной судьбы? И я познаю себя, когда познаю мир?

Ребах в ужасе всплеснула ладошками, зажимая изящные ушки:

– Не хочу такое слышать! Какая чудовищная гордыня! Знание мира – это привилегия Бога, Рона. Что твоя маленькая судьба по сравнению с миром? Ничто!

Мне стало обидно уничижаться до ничто, и я запальчиво продекларировала:

– И в ничто может оказаться все!

– Гордыня и схоластика! – проговорила мудрая девушка с грустной улыбкой в миндалевидных теплых глазах.

– Послушай, подруга, Лига чудовищно расточительна, если позволяет таким, как ты, работать камеристками!

Она лукаво отвела глаза. Тоже мне, соглядатай!

– И потом, – продолжала я кипятиться, – когда ты смотришься в зеркало, разве ты там видишь себя? Кажущуюся поверхность! То, как, возможно, видят тебя другие. Да и тут никакой гарантии. Помнишь, какие злоключения выпали на долю Мертвого Глаза из-за отсутствия такой гарантии?

Ребах уронила расческу и зашлась смехом.

Гарсийский живописец Пьетто был гением точности. Портреты, выполненные его кистью, воспроизводили оригиналы до последней морщинки. Скопированы были каждый волосок, каждая бородавка, каждая складка. Но при всей беспристрастности лики, писанные Мертвым Глазом, получались отвратительными, как мертвецы. Никто по доброй воле не хотел позировать правдивому живописцу. Но натура и не требовалась: Пьетто обладал уникальной памятью. Изображенные, когда видели портреты, в лучшем случае не верили глазам. В худшем их физическое и психическое здоровье не выдерживало зрелища. Но придраться было не к чему, разве что к излишней натуралистичности. Долгое время заказчиков у юноши не было. От отчаяния он сдался в руки Лиги и поступил в школу ясновидцев.

Но как-то одному дряхлому, но богатому ростовщику, обладателю красавицы жены, пришла неожиданная мысль заказать Мертвому Глазу портрет ее любовника как подарок на день рождения. На следующий день женщина пожертвовала все состояние мужа, какое могла увезти, местному монастырю, постриглась в монахини и прославилась впоследствии необычайным молитвенным рвением. Последним движимым имуществом, что осталось у брошенного мужа, был злополучный портрет.

Рогоносец, получивший не совсем тот эффект, на который рассчитывал, с досады швырнул это последнее в оригинал изображения. Портретированный скончался на месте – его хватил двойной удар: во-первых, тяжелой рамой по голове, во-вторых, он не вынес жестокой правды собственного облика, так как считал себя первым красавцем Гарса. Ростовщик тут же умер от счастья. А местный поэт прославил себя душещипательной исторической балладой.

С тех пор отбоя от заказчиков у Пьетто не было: каждый норовил заказать ему своего врага или просто досадившего соседа. Вдохновленный долгожданным признанием, живописец бросил школу и целиком отдался любимому делу. Портрет девушки кисти Пьетто считался лучшим лекарством от неизлечимой прежде болезни любви. Стоило показать изображение влюбленному, как тот навсегда терял к предмету страсти всякий интерес. В Гарсе почти прекратились браки по любви и возобладал голый расчет, чему патриархальные родители совершеннолетних детей были только рады.

Не обошлось и без побочных эффектов: стала стремительно снижаться рождаемость. Аптеки обогатились на возбуждающих средствах. К гениальному живописцу стали стекаться поклонники его искусства со всей Асарии и даже из соседних государств. Мертвый Глаз зазнался и поплевывал в сторону школы Лиги, ясновидцы которой обычно нищенствовали. Так продолжалось около двух десятков лет – до тех пор, пока чуть ли не каждый житель Гарса принудительно не обзавелся собственной живописной копией.

У Альерга таких подарков скопилась целая коллекция, и раз в год он непременно устраивал выставку для всех желающих на нее полюбоваться. Экскурсии школярам он проводил сам, особенно старшим курсам, где непременно находились две-три сохнущих по гиганту школярки. Девицы излечивались. Медики приходили в восторг и срочно писали дополнения к каталогам «Яды и противоядия». Красавице Ребах мастер самолично подарил два особо нелицеприятных изображения. Но она, взглянув, только слегка покраснела и подняла на дарителя вспыхнувшие надеждой бархатные очи, прошептав: «Это воистину бесценный дар». Альерг в свою очередь покраснел с досады, получив противоположный ожидаемому результат. А девушка бережно прижала к груди подарки и унесла к себе эту гадость как величайшую драгоценность. Ничто не могло поколебать ее любви, даже Мертвый Глаз. У человечества появился, наконец, критерий истинности столь обманчивого и столь часто подделываемого чувства, как любовь.

Но человечество снова отказалось от счастья.

Однажды крепость была разбужена грохотом и криками о помощи. Пока проснулся караульщик, пока Альерг сотворил Привратника и пока заржавевший и отказавший в самый нужный момент подъемный механизм сменил гнев за небрежный уход за ним на милость и решил заработать, вопли уже затихли. Мост опустить не удалось: он расположился на чем-то, как на склоне горы, и никак не хотел принимать горизонтальное положение.

Поднявшемуся в полном составе на стены населению крепости в неверном свете факелов было явлено зрелище, напоминавшее городскую свалку: с той стороны ворот была навалена огромная куча какой-то рухляди, под которой исчезли последние следы рва, когда-то окружавшего крепость. Куча и не давала мосту опуститься.

Площадь бурлила до краев огоньками, словно город решил, наконец, стереть с лица земли надоевшее гнездо жар-птицы. Казалось, что все население Гарса, включая младенцев, вышло на последний штурм. Несколько факелов полетело в рухлядь, и та занялась жизнерадостными сполохами. Толпа отхлынула на безопасное расстояние. Люди обнимались, братались, пели и плясали, и царило совершенно праздничное настроение, как в карнавальную ночь. Школяры с восторгом поучаствовали во всеобщем ликовании.

Когда огромный костер разгорелся посильнее, из кучи раздался отчаянный вопль, она зашевелилась с краю и выплюнула из себя оборванного и всклоченного, словно его рвала стая собак, человека. Оборванец запрыгал вокруг горящей рухляди, словно шаман с бубном, то в безысходном горе заламывая руки, то пытаясь вытащить из пламени какую-нибудь тряпку или целый рулон.

Мы узнали в несчастном художника Пьетто. Как только ему удавалось отобрать у огня корм, на грабителя накидывалось человек пять, вырывало добычу и возвращало в кострище. После того как в кучу сгоряча был возвращен сам художник, Альерг решил, наконец, вмешаться и увел рыдающего и слегка подгоревшего горемыку в замок. Сочувственно закапал редкий дождик. Толпа отложила штурм до лучших времен и постепенно рассосалась. К утру куча прогорела, мост удалось опустить без помех, а невыносимую гарь и пепел развеял ливень, случившийся как нельзя вовремя.

Гарс с удовольствием предался восстановлению разрушенных за эти годы иллюзий и с долго сдерживаемым жаром на месяц ушел в карнавалы, празднуя возвращение Любви. С тех пор август стал в Асарии называться «медовик» или просто Медовый Месяц.

Пьетто весь этот месяц провел в замковой галерее. Он ее еще не видел, потому что зальчик был построен и оборудован уже после того, как тогда еще юный художник покинул школу. Ребах рассказывала, что Мертвый Глаз заплакал, когда вошел в хранилище. За дни, проведенные в замке, он написал только один портрет, попросив меня позировать непременно в белом платье. Я с удовольствием согласилась. Из белого у меня нашлась только ночная рубашка. Ребах одолжила великолепную шелковую шаль. Портретист хмыкнул в бородку, но смирился.

Через месяц работа была закончена, и живописец предоставил мне право первого взгляда. Я, уже устав от нетерпения, взглянула. Полотно было совершенно чистым, девственно белым и абсолютно пустым. Художник стоял, переминаясь, с робостью заглядывая в мое изумленное лицо. А потом полотно знакомо мигнуло, и я закричала от ужаса. Завопил и Мертвый Глаз. Примчавшийся Альерг запретил кому-либо входить в галерею, выхватил из дрожащих рук Мертвого Глаза подрамник с картиной и разбил его об пол. Через мгновение полотно пылало, подожженное факелом.

Опекун извинился перед побледневшим Пьетто и взял с него слово, что тот никогда больше не поднимет на меня кисть под страхом отлучения от Лиги. Художника даже уговаривать не надо было – в такой страх его вогнало собственное произведение. На следующий день Пьетто покинул Гарс. По слухам, больше к краскам он не прикасался.

– Так-то вот, – назидательно заявила я подруге. – Не себя ты видишь в отражении, а свое о себе мнение!

– Ну хорошо, о, кажущаяся поверхность, которую я знаю по имени Рона, – поспешно согласилась Ребах. – Отложим этот вопрос на завтра!

В дверь требовательно постучались. Начинается! Кто там в такую рань, опять оборотень Лэпп? Или Дункан с чашкой утреннего чая на подносе? Массивная дубовая дверь уже листочком тряслась от ударов и норовила соскочить с петель, когда перепуганная Ребах повернула ключ и тут же отскочила в панике. Вид представшего перед нами гиганта и впрямь был ужасен: нос распух и полиловел родным братом моего вчерашнего бревна, глаза были красные и метали молнии.

– Что тут происходит?! – рявкнул он. – Что тут за шум?!

Увидев меня, юркнувшую за ложе и осторожно выглядывавшую из-за краешка, Альерг замер с открытым ртом. Его рука дернулась, словно он тоже не выспался и хотел протереть глаза.

– Р-р-рона? Что ты здесь делаешь?

– Одеваюсь, – сообщила я, выползая из укрытия.

– З-зачем? Я хотел сказать – откуда ты?

– Всегда здесь была, со вчерашнего вечера. Вы что, сегодня с утра все заболели? – Смелость возвращалась ко мне с каждым словом.

– Ребах, оставь нас, будь любезна, – вежливо попросил мастер, но голос его уже неприятно скрежетал, словно точил ножи.

Подруга, несмотря на все мои возражения, с облегчением сбежала. Наставник обошел вокруг меня, как дровосек вокруг елочки, примериваясь, с какой стороны срубить несчастную одним ударом. А когда убедился, что он не спит, а елочка стоит перед ним во плоти и растопырила колючки, обхватил голову руками и болезненно застонал.

– Ничего не понимаю! Я вчера думал, что ты оставила здесь фантом, а сама отправилась к Иби, откуда тебя и похитил Дункан. Вся ее комната пропитана дурманом, вызывающим сон. До сих пор не проветрилась. Сам Дункан, скорее всего, заранее ввел себе и девушке противоядие. Но кто тогда сейчас находится с магистром? Может быть, Иби? Она тоже исчезла. Но…

Я пожала плечами: какое мне дело до того, кто с Дунканом.

– Но почему тогда у нее твои мысли? – продолжал вопрошать Альерг самого себя, шныряя по комнатке, как пожарный дозор в клетке. – Полное совпадение! Одна личность! Твоя! Рона, я был уверен, что ты только что была довольно далеко от Гарса. Сутки на конях. Я еще был поражен, каким образом Дункану удалось к утру забраться в такую даль.

– Может быть, там фантом?

– Не может! Фантом не способен мыслить. Это отпечаток, тень. А та, что с магистром, находится там во плоти. Там человек. И мыслит, и действует, как ты. Даже несколько лучше.

Опекун усмехнулся, но не выдержал мелькнувшей в моем взгляде жалости к страдающему галлюцинациями и отвел глаза. Вдобавок я поинтересовалась, почему тогда сам опекун в Гарсе, если точно знал, где находится мое бренное тело? Но его, оказалось, нелегко смутить:

– Тебя долго не было слышно, и мы не могли определить твое местонахождение. Когда человек без сознания, телепаты бессильны. Когда ты уснула, погас и маячок. Сейчас погоня уже на пути туда, где мы тебя зафиксировали сразу после пробуждения. Все волуры, которых мне удалось собрать.

А меня посетила еще одна чудовищная догадка:

– Но если ты считал, что я оставила на подушке маячок, а сама иду прямо в лапы к слуге Бужды, то почему ты меня не остановил?

– Кто же знал, что там на тебя расставлен капкан?

– Какой у нас глупенький Совет! И какой наивненький у меня опекун, под стать воспитаннице! Странным образом дважды за сутки Лига знать не знала, ведать не ведала о капканах, которыми, как оказалось, просто замок был напичкан от подземелий до крыши! Меня чуть не убили, а потом чуть не похитили! Сказать, кто о них знал? – Я уже вся звенела перетянутой струной. Еще виток, и я лопну, не выдержав напряжения. Альерг состряпал недоумевающий вид, но он уже не мог обмануть меня. – Знали ты и мой отец! Потому и оставили замок без охраны. Вам нужно было, чтобы Дункан меня похитил без помех. Зачем? Не проще ли было самим отвезти меня к Вритару? Вы это и сделаете сегодня, потому что попытка доставить меня в цитадель чужими руками провалилась!

– Ты торопишься с выводами, девочка, – пробормотал Альерг, весь бледный и уже вспотевший, несмотря на утреннюю прохладу. До настоящего зноя было еще далеко. Небывалого зноя, после которого будет им небывалый ураган…

Опекун нахмурился на мое предчувствие.

– Ты считаешь, что надо срочно предупредить жителей? – И позвал: – Пелли!

– Я считаю, что тебе срочно надо предупредить Лигу: я выхожу из игры. Вы меня предали.

– Рона! – Опекун побледнел еще смертельнее. – Рона, ты заблуждаешься!

– Это вы заблуждались! Я не овечка! Я не хочу умирать!

Сонная веснушчатая рожица оторопело заморгала в дверях:

– Может, я попозже зайду, мастер? Предыдущий сон был менее кошмарным.

Альерг растерянно взглянул на него:

– Пелли, голубчик, предупреди правителя Гарса, что сегодня будет ураган. С ливнем, Рона?

Я кивнула, пытаясь прожечь его гневным взглядом. Пелли, уже исчезая, подмигнул мне понимающе:

– Да тут и дураку ясно, что урагана не миновать, вы только в ее глаза гляньте, мастер!

Альерг постоял окаменевшей глыбой с отсутствующим лицом. Наверняка получал очередные инструкции. Наконец, глыба заговорила человеческим голосом:

– Ты просто напугана, девочка. Вчера у тебя был тяжелый день. Слишком много неприятностей для одного человека, да еще столь юного. Поверь, все не так плохо. Подумаешь, официально перестала быть жрицей! Не в статусе счастье. Лига все равно будет о тебе заботиться.

– Вам лучше быть со мной более открытыми! – продолжала я бунтовать, не слушая опекуна. – Вам лучше сказать, почему я должна быть сегодня в цитадели Бужды!

– Да с чего ты взяла! – в сердцах воскликнул опекун, и я поняла, что он ничего мне не скажет о целях Лиги. – Ты ошибаешься, Рона, что у тебя за маниакальные фантазии? Наоборот, мы хотели спрятать тебя подальше! Впрочем, тебе лучше отдохнуть сегодня. Уехать мы можем и завтра, торопиться некуда… Я сейчас доктора Рипли позову, что-то не нравится мне твое состояние. Да и ушибы вчерашние надо осмотреть.

Я сказала, что хочу прогуляться в саду: свежий воздух успокаивает лучше, чем унылая физиономия Рипли. Сделала шаг к двери, но мастер не шелохнулся, твердокаменно загородив выход:

– Все-таки, Рона, настоятельно рекомендую тебе отдохнуть пока здесь.

Судя по жесткости тона, это надо было читать так, что я под домашним арестом. Альерг молча кивнул, подтвердив догадку, и вышел, заперев дверь на ключ с той стороны.

 

ГЛАВА 3

Так вот зачем нужна была мне эта замечательная веревочка, прочная и длинная! Мне показалось, что она удлиняется по мере разматывания. Я привязала конец к ножке дубового ложа в надежде, что кровать не выскочит следом за мной, застрянет в узком окне. И, стараясь не смотреть вниз, вылезла следом за брошенным мотком, предварительно сотворив горестно прикорнувший за столом маячок: пока они разберутся, кто где…

Веревка под моей тяжестью ухнула вниз вместе со мной. От рывка я чуть не сорвалась. Но ложе, застряв на пути к окну, пока еще не выпускало веревочку из деревянной лапы. Далеко ли уведет меня этот клубочек? И кто будет собирать мои кости внизу? Плохо, если Пелли подоспеет раньше других: участь петушка меня не вдохновляла.

Пальцы сразу же свело. Обдирая руки в кровь, я съехала до уровня второго этажа и повисла. Ветер теребил забавную игрушку, как игривый котенок, пытаясь оторвать от веревки привязанную тряпочку или забросить в окно, напротив которого мне удалось приостановить падение, случайно обмотав веревку вокруг болтавшейся ноги. Вторая нога нащупала выступ и утвердилась. Дальше я не могла двинуться от страха, застряв напрочь, ни вперед, ни назад. Напрасно пифий не учат лазить по канатам. Непростительное упущение курса прорицательных наук!

Из окна доносились голоса. Каким-то образом отец снова был в замке. Может, вчера он никуда и не уезжал, лично контролируя развитие событий?

– Это невозможно, Альерг! – раздраженно говорил он.

– Но с тех пор как она здесь, я не слышу той, которая там! Она словно исчезла, ни проблеска мысли! Это может значить только одно: она каким-то образом вернулась в замок. Возможно, тем же, что вчера в подземелье.

– Плохо. Мы теряем контроль над ситуацией. Катастрофически. Только что я получил сообщение, что погибла Синда. Ее убили прямо в пророчище.

Я чуть не свалилась с веревочного насеста. Синда была Верховной жрицей Асарии, провидицей необычайной силы, лучшей из нас. Два года я обучалась в ее храмине, из которой она, как пифии древности, не выходила никогда. Альерг ответил потрясенно:

– И это с такой охраной?! Лига терпит поражение, не начав войну!

Голос отца был мрачен:

– Их прикрывает Тварь. А она непредсказуема, эта нежить. Можем ли мы предсказать то, что не принадлежит этому миру и существует по другим, неведомым нам законам? Война уже началась, и они ударили прицельно. Мы потеряли всех троих: двух провидцев вчера, а сегодня самая ощутимая потеря. На Синду мы рассчитывали, и она была готова. Нам больше некого подвести к самому их сердцу, чтобы открыть рандр. Вот она, неизбежность, Альерг. Нам с тобой не удалось ее избежать. И Совет оказался прав.

– Я сожалею, Владыка…

Два синхронных вздоха слились с покачнувшим меня ветерком. Я решила съехать с насиженного места, пока не оборвалась или я, или веревка, но последовал вопрос, затормозивший меня и заставивший еще крепче вцепиться в ненадежную опору, уже до кости въевшуюся в тело:

– Что слышно от Ресса о нашей… пифии?

– Он давно не выходил на связь, и я не настаиваю: большая опасность раскрыть нашего соглядатая. Последний доклад был о том, что они ее упустили. Сначала я радовался. Но теперь, если мы последуем плану Совета…

– Не последуем. Отправить ее в цитадель сейчас, после того, что ты мне сообщил, – просто убийство. И самоубийство для нас.

– Значит, катастрофа?

– Почти, если мне лично не удастся подобраться к Твари.

– Без провидицы? Не удастся. Бужда не допустит. Для вас же ни одного шанса нет!

– Есть! Один. Братчина предложила того, о ком все забыли, даже мы. Они призвали Пелиорэнгарса.

– Ого! – радостно воскликнул опекун. И тут же осекся. – Но это же… Это ваша гибель! И преемника нет.

– Плохо ищете. Что касается меня, то я для этого и существую. Неужели и ты думал, что я отправлю девочку погибать вместо себя? Альерг, именно сегодня мы можем если не уничтожить Бужду, то значительно его ослабить. Разве можно не воспользоваться этой возможностью? Если мы упустим момент, то Лига не выстоит. И мир не выстоит, он станет нечеловеческим. Нельзя упускать! А ты присмотришь за пифией и сможешь сдержать аппетиты Совета.

– Владыка, я считаю, что она заслуживает большего доверия.

– Конечно, но не сейчас, друг мой! – Такой тоски, что прозвучала в его голосе, я от него не ожидала. – Да мы и не успеем ввести ее в суть происходящего. Так кардинально планы надо было менять семнадцать лет назад. А ведь я предупреждал, но Совет был слишком напуган пророчеством!

Альерг гулко прошелся по залу и остановился в шаге от окна. Еще немного, и он заметит лишнюю деталь, вертикально перечеркивающую ландшафт. Мне показалось, голос его раздался прямо над ухом:

– Иногда мне кажется, что между пророчеством и проклятием нет никакой разницы.

– А ее и нет, Альерг, особенно если принимать и то, и другое всерьез. А что ты скажешь о благословении? Благоприятный прогноз? Кстати о пророчествах: напрасно ты оставил нашу пифию одну так надолго.

Альерг оправдывающимся тоном произнес:

– Но мне необходимо было доложить вам о случившемся!

– Можно было сделать это в ее присутствии! – чуть укоризненно ответил вельможа. – Ты говоришь о доверии, но не взял на себя смелость решить проблему на ее глазах.

– У меня не было соответствующих инструкций, – позволил себе Альерг обвиняющую нотку.

– Я никогда не запрещал тебе этого, друг мой, – невинно парировал собеседник. – Предупреждаю еще, что девочка успеет преподнести нам немало сюрпризов. И один, пожалуй, немедленно.

Я подивилась его необыкновенной прозорливости и сжалась, стремясь исчезнуть, забыв при этом, что можно продолжить бегство более традиционным способом. Но собеседники наскоро попрощались друг с другом, и я услышала какой-то странный хлопок, удаляющиеся шаги и поскрипывание открывающейся двери. Слегка подтянувшись, я осторожно заглянула в зал. Он был пуст.

Мне надо было срочно решать, что делать дальше. Если я продолжу спуск, то могу не успеть добежать до стены, так как мастер сейчас наверняка идет проверять арестованную. И в первую очередь они начнут искать меня у внешних стен, но не в замке. Если я влезу в окно… Но это надо еще суметь влезть! Отцепить меня от веревки не могла никакая сила, даже сила тяжести. Так бы я и провисела, дожидаясь громогласного оклика из окна моей комнаты, если бы оклик не раздался значительно ближе, ниже и тише. И весьма сердито:

– Я же говорил: надо будет помочь с веревочкой, только позови!

Пелли перегнулся через подоконник так, что по всем законам должен был выпасть, но почему-то не только не выпал, но, схватившись за веревку, подтянул меня с недюжинной силой, которую я никогда не могла бы заподозрить в детском тщедушном теле, и рывком втащил в окно. Я только ошеломленно на него поморгала вместо благодарности.

– Так я и знал! – До смерти напугал нас призрак, внезапно повисший в только что пустовавшем углу. Пелли попытался съежиться до размеров веснушки.

Величественный беловласый вельможа в чем-то, подозрительно смахивающем на мантию, восседал в кресле, напоминающем трон, а вокруг него мерцал, уходя колоннами вдаль, кусок совсем другого помещения, попросторнее и побогаче, больше похожего на королевские апартаменты, нежели на дом скромного аристократа.

– Я же говорил! – Снова шепнул Пелли, не преминув многозначительно ткнуть меня острым локтем в бок. Я только крякнула негодующе на болезненный тычок:

– У тебя там что? Драконов шип?

И изумленно ахнула про себя, заметив, каким жаром вспыхнул мальчик, лихорадочно пряча глаза. Я срочно сделала вид, что ни о чем таком не говорила. И как я могла заподозрить в этом вредном, несносном, рыжем, огнедышащем петушином отродье благородную эльфийскую кровь?

Я сосредоточилась на угрозе с фланга, развернувшись к ней фронтом. Вельможа, подперев подбородок ладонью, задумчиво барабанил пальцами другой руки по подлокотнику, наблюдая за нами подозрительно поблескивающими глазами. Похоже, он едва сдерживался от улыбки. Наконец, он встал и коротко прошелся перед троном. Пространство немедленно раздвинулось в стороны, приспосабливаясь к его размашистому шагу, иначе, как мне показалось, он врезался бы в стены замкового зальчика. Я припомнила, что именно этот зальчик постоянно был заперт. Теперь понятно, почему. Сверху донесся громовый вопль опекуна, а веревка за окном задергалась так, словно змея попыталась исполнить танец живота.

– Так я и знал, – повторил вельможа, усмехаясь. – И почему меня это не удивляет, пифия?

– Уже не пифия! – гордо заявила я, прислушиваясь к топоту и грохоту, шквалом проносившемуся за дверями.

– Хорошая версия, но опоздавшая, – отметил призрак с усталым вздохом. И, уловив мой уже потусторонний взгляд, обшаривавший память в поисках подходящего места, куда можно немедленно испариться, упредил бегство дозволением: – Что ж, беги! Не забудь только подобрать себя там, где оставила, пока это не сделали за тебя другие.

Он и это знает, подумала я обреченно. Остальных мне удалось ввести в заблуждение. А он продолжал сыпать колючим снегом:

– Иди. Ты в нас уже не нуждаешься. Лига сделала все, что могла. И никого не принуждает к служению. Дальше – твоя судьба, тебе выбирать. Только не ошибись в выборе.

Я похолодела не столько от ледяного презрения в его тоне, сколько от понимания, сквозившего в пронзительном взгляде: он знал, от какой судьбы я панически бежала. Пелли, стоявший рядом, опустив огненную голову, вдруг вскинул сверкнувшие глаза:

– Вы не оставили ей выбора!

– Я знаю об этом вашем мнении, друг мой, и о вашем несогласии с нашими действиями, – мягко ответил вельможа, его пальцы нервно крутили двуцветный перстень. – Но выбор есть.

– Он должен быть сознательным! – упрямо петушился дерзкий оппонент.

– Он и будет сознательным, когда пифия прекратит паниковать.

Я вмешалась:

– Может быть, уважаемое собрание все-таки соизволит сообщить мне, о чем речь? Все ли присутствующие имеют право голоса? Или я сочту, что мое присутствие здесь не обязательно, и пойду себе, пожалуй.

Оба собеседника с удивлением посмотрели на меня, как будто только что обнаружили. Мальчик смутился. Председательствующий снова занял кресло и небрежно махнул рукой:

– Конечно, иди.

– Хотелось бы узнать напоследок, зачем вы хотели отправить меня в Цитадель?

– Был такой план. Но он уже не актуален.

Пелли недоверчиво воззрился на него, словно не веря ушам. Вельможа, видя, что никто не осмеливается его покинуть, продолжил:

– Ты была одной из четырех провидиц, которые были способны выдержать испытания Бужды. Никто больше не смог бы подобраться так близко к ним, в сердце Цитадели. Только те, кого они называют «истинными». Герцог Вритар искал вас с особым пристрастием, и мы планировали воспользоваться этим его желанием, но так, чтобы он не заподозрил, что оно совпадает с нашим. Все должно было быть естественным. Тогда Вритар сам привел бы наше оружие к Бужде.

– Наживку! – вспомнила я с горечью.

Он пожал плечами.

– Вооруженную наживку. Это война, а не увеселительная прогулка с удочками. Провидица была бы оснащена оружием – рандром, который и защитил бы ее, и привел бы в Цитадель меня. С помощью рандра я сейчас с вами разговариваю, но это не все его возможности. Это и было главной задачей наших провидцев – привести меня для схватки с Тварью. Но соправитель Бриго перепуган настолько, что вчера бежал из Цитадели и, вопреки воле Бужды, все силы бросил на то, чтобы устранить истинных провидиц. И первыми пали трое уже подготовленных к миссии. Вчера было и покушение на тебя. Твое участие было предусмотрено на самый крайний случай. И сегодня, после гибели Синды, он наступил бы. Но… вмешался магистр ал…Краст. И мы уже не можем просить тебя об участии в деле Лиги.

– Почему? – тут же оскорбилась я.

– Потому что ты… всегда торопишься, пифия. Твое предзнание на этот раз сыграло негативную роль. Ты запаниковала заранее, еще до того, как возникла потребность в твоей помощи в делах Лиги, и твои инстинкты вышли из-под контроля. Ты уже не можешь собой управлять. Если Тварь почует, на что ты способна, то убьет без промедления. Хуже того: она может использовать тебя против нас. Отправить тебя сегодня в Цитадель – это подарить Бужде оружие против Лиги.

– А раньше нельзя было это сказать?

– Нет. Сложилась парадоксальная ситуация, когда твое неведение было единственной возможностью твоего спасения. Теперь такой возможности уже нет. Ты погибнешь.

– И что же мне делать?

– Сейчас – ничего. Отдыхать. Бужде мы тебя, конечно, не отдадим. Самое безопасное место для тебя – Гарс. Здесь мы сможем и защитить, и научить тебя управлять новыми возможностями.

В подземельях. Договаривал бы уж до конца…

– А если я сама попрошу Лигу отправить меня в Цитадель?

Он покачал головой, сказав до обидного скептически:

– Уже слишком поздно. Мы отказались от этого плана. Ты не доверяешь Лиге. И не надо возражать, не вводи ни себя, ни нас в заблуждение. Загляни себе в сердце… Мы не можем на тебя положиться. И есть пророчества, которые останавливают нас от этого шага.

– Какие? – почти онемевшими губами спросила я. Сине-золотая жуть, дремавшая где-то в глубине, уже давно колыхалась перед глазами, словно не желала пропустить ни слова.

– Тебе лучше их не знать. Ты и без них давно знаешь собственную судьбу, очень давно. Это пифии не знают своей судьбы. Но ты – не пифия.

– А кто? – озвучила я риторический свой вопрос.

Он глянул на замершего настороженно Пелли и промолчал. Вредный дракончик ядовито улыбнулся:

– Да будет вам, государь, наводить тень на плетень. Как будто мы не знаем эту великую и страшную тайну! Она ваша дочь, Владыка! Или скажете, что она этого не знает?

Ответная улыбка вельможи была еще более ядовитой:

– И как будто она не знает, что маленькие дракончики, только что вылупившиеся из яйца, слишком многое себе позволяют.

Пелли глянул на меня отчего-то с ужасом, как будто я сейчас его съем. Я демонстративно облизнулась, склонив голову набок, словно примериваясь, какое в первую очередь крылышко оттяпать у огнедышащего цыпленка или ограничиться лапкой, и он подчеркнуто отодвинулся подальше. Мы с отцом не сдержали смешка. Пелли обиделся. Влетевший мотыльком на огонек Альерг обомлел.

– Рона? Пелли? Владыка! – Перед последним он попытался согнуть сразу задеревеневшее колено.

– Без титулов и церемоний, друг мой, здесь все свои, – остановил его Владыка и тут же церемонно обратился к повесившему хохолок, насупленному веснушчатому петушку. – Доблестный Пелиорэнгарс, сын могучего и древнего народа, не оскорбит ли тебя предложение государя крохотной страны, не сулящее ни богатства, ни славы, а только признательность маленького народа?

Вздрогнувший мальчик склонил голову в почтительном поклоне:

– Твой народ никогда не был маленьким, Владыка, но великим. Твои речи никогда не оскорбляли, но возвышали. И тот, кто идет за тобой, мало ценит и тленное богатство, и бренную славу. Я буду счастлив служить тебе.

Государь предложил дракончику унизительную должность моего оруженосца. Я только хмыкнула. Пелли покосился на меня опасливо и мужественно согласился, предварительно взяв с меня обещание, что я никогда и ни при каких условиях не буду шантажировать его предсказаниями.

Когда все мило распрощались и призрак исчез из угла неведомо куда, а воодушевленный дракоша улизнул за дверь под предлогом проверки арсенала и чистки оружия, я спросила у подобревшего опекуна: а государем какой, собственно, страны является мой отец? Альерг загадочно ухмыльнулся и пообещал при случае показать на карте, если ее масштаб позволил картографу пометить сию исчезающе малую точку. Я была несколько разочарована.

Каким образом полноцветная тень моего отца могла вешать в углу, мастер тоже начал объяснять довольно вяло, но, недослушав, я вдруг вскочила и помчалась по залам и лестнице, стремясь как можно быстрее попасть в свою комнату: там что-то происходило. Альерг помчался следом. Со мной тоже что-то происходило, что-то совершенно непонятное и жуткое: я стремительно теряла себя. Едва переступив порог и не успев удивиться присутствию Ребах, я насильственно растаяла под ее пристальным и странно отстраненным взглядом. Таяние было мучительным, как зубная боль.

 

ГЛАВА 4

Они опять каким-то образом меня провели. И отец потому совершенно не настаивал на моем согласии с планами Лиги на мою судьбу, что оно и не требовалось. Они попросту отправили меня в покинутый лес, где я развалилась себе под кустиком…

…и уже приходила в себя под шершавым языком Лэппа, вознамерившегося поживиться моим ухом, раз уж оно так долго валяется тут невостребованным. Я отогнала прожорливого четвероногого и прислушалась. В лесу было спокойно: довольно перекликались птицы, деловито сновали шмели. Обширная поляна занималась тихими делами. Никому до нас с желтогривым дела не было, кроме оголодавших на диком лесном пайке насекомых.

Меня вышвырнули как надоевшего щенка. Но они забыли, что мне не обязательно нужен оставленный маячок, мой собственный след, чтобы вернуться, и, разозлившись, я заявилась в то же место, к тем же лицам…

…с вопросом в уходящие спины:

– А попрощаться? Забыли?

Опекун уже взялся за кованую ручку двери и словно примерз к ней, схваченный внезапным оледенением. Ребах что-то дощебетывала, на ее лице еще играла улыбка, уже сменявшаяся раздраженным удивлением. Альерг со вздохом опустил плечи:

– До свиданья, Рона!

– Зачем такая спешка? Я еще не позавтракала, а меня уже бесцеремонно выпнули! – Я была удивительно безмятежна, а на подругу старалась не смотреть, хотя она и напустила виноватости в очи. – И где мой оруженосец? Я без него никуда не уйду!

– Хорошо, Рона, – подозрительно быстро согласился наставник. – Действительно, подкрепиться на дорожку не помешает.

«Ну не яд же вы мне подложите!» – демонстративно подумала я. Альерг негодующе порозовел. И я вдруг догадалась, почему он так подчеркнуто спокоен, словно я не спутала в очередной раз их крапленые карты. Они уже знали, где меня искать. Я показала им место, куда все равно, рано или поздно, должна была вернуться, потому что если исчезнет та, что меня породила, исчезну и я. Что там от меня осталось, я представить себе не могла, хотя интересно было бы взглянуть со стороны. Может быть, тело. Или призрак. Или нечто иное.

– Ты очень рискуешь, Рона, – с пуховой мягкостью, чтобы не спугнуть меня, сказал опекун. – Твоя интуиция, твой инстинкт безупречны, и мы не рассчитали, что они так сильны. Но ты не обучена сознательно управлять своими действиями. Ты сейчас совсем беззащитна там, в лесу, потому что не перешла сюда полностью. Нет опыта, не хватает сил. Когда мы перемещаем себя в той или иной форме, нас защищает рандр. Это и передатчик, и оружие. У тебя его пока нет. Поэтому мы обеспокоены и, конечно, пытаемся сейчас разыскать тебя. Ты даже не представляешь, как сейчас глупо и опасно твое упрямство! Даже такой необычный конь, как Лэпп, не сможет долго тебя защищать. Ребах, ну хоть ты скажи ей!

Альерг чуть не плакал над моим упрямством. Ребах тоже смотрела умоляюще:

– Роночка, пожалуйста, поверь! Мы же не враги! Тебе надо вернуться, пока не поздно! Пожалуйста!

– А что Лэпп? – Я по-прежнему смотрела только на мастера.

– Я не ясновидящий. И не специалист по лошадиному разуму из-за отсутствия такового. Разве что по ослиному, – горько намекнул он. – Могу только сказать, что животное сильно встревожено.

– Пока! – буркнула я, отправляясь восвояси.

На этот раз растаяла не я, а все мое предательское окружение вместе со стенами. Все-таки ощущение было менее болезненным.

Сильно встревожено – не то определение для описания смертного ужаса Лэппа. Он мелко дрожал, хрипло всхлипывал в изнеможении, но стоял как вкопанный между мной и отвратительной Тварью, медленным гигантским пузырем выползавшей из леса на обширную поляну. Тварь выбрасывала короткие щупальца и подтягивала на них колыхающееся, белесое, в радужных разводах тело, приближаясь пядь за пядью к парализованной жертве. Она была примерно в половину человеческого роста. Внутри полупрозрачного склизкого пузыря что-то непрерывно ворошилось, толкалось, мельтешило и вспыхивало.

Откуда она взялась? Только что, минут пять назад, в лесу было спокойно и радостно! Когда она успела подобраться так близко?! Всего три сажени, и она сожрет верного коника. Мою голову начали разламывать невидимые когти, словно кто-то пытался изъять мозги. Борясь с болью, я закричала, схватила Лэппа за повод и безуспешно попыталась сдвинуть. Я закрыла желтогривому остекленевшие глаза. Он дернулся, отступил на шаг и снова неподвижно замер. Лихорадочно поискав в сумке, я вытащила кинжал и, забравшись в седло, – вдруг он рванет с места прямо на Тварь, – уколола коника до крови. Если он и содрогнулся, то в обшей дрожи это движение потерялось.

Тварь наползала с неотвратимостью ночи, а вместе с ней тошнотворное зловоние. Дункан был прав: что я буду делать, если враг окажется не человеком? Как я остановлю Тварь, в которой не было ничего даже от животного?! Что-то подсказывало мне, что кинжал в нее лучше не бросать: она либо проглотит его, не поперхнувшись, либо лопнет под острием, и тогда неизвестно еще, какая мерзость из нее хлынет. Но, может быть, тогда Лэпп сможет стряхнуть оцепенение.

– А ну брысь! – замахнулась я на ползучую мерзость. – Пошла прочь!

У колена зашебуршало, клапан седельной сумки откинулся, и забытый крапленый туз вывалился, сонно зевая, топорща усы и оглядываясь, чем тут можно поживиться. Я не успела его прихлопнуть. Увидев гигантский шмоток ползущего студня, котяра издал то ли алчный, то ли боевой, но свирепый клич. Увернувшись от моей руки, метнувшейся схватить его за шкирку, он одним махом взвился на нависшую ветку. И так оглушительно рявкнул на чудище, словно в кошачей шкурке зашита была стая разъяренных волков. Тварь замерла, растерянно колыхаясь. Лэпп взбодрился и отступил еще на два шага. Взъерошенный котяра белкой сиганул по веткам, не слыша мои отчаянные призывы, и, хищно выставив весь зубасто-когтистый арсенал, обрушился на пузырь.

Тварь лопнула. Брызнули во все стороны ошметки, вереща и разворачивая липкие радужные крылышки. Кот перекусил пищащее нечто, отшвырнул, тут же сцепился с другой налипшей на него нечистью и с истошными воплями укатился в сторону. Я бросила кинжал в маленькое чудовище, летящее в лицо на неумело трепещущих крылышках, ощерив склизкую алую пасть. Монстр упал. Его разноцветные искрящиеся крылья необыкновенной красоты смялись под копытом ожившего, наконец, Лэппа. Конь опомнился и понесся прочь. Внезапно с неба сорвался солнечный язык, воспламенив дико визжащие ошметки лопнувшего слизня. Конь, подстегнутый огненной плеткой, мощным скачком вылетел из разверзшегося ада. Я тряпочкой взлетела по ветру, успев ухватиться за многострадальную гриву, и до искр в глазах ударилась о седло, когда Лэпп внезапно остановился на другом краю поляны.

Над горящими деревьями реял дракон, изгибая изящную шею, и беспощадно выжигал все пространство, где была Тварь. Все, что вылетело из лопнувшей жути, тут же сгорало в корчах. Там, где Лэпп только что дрожал осиновым листом, полыхал пожар. Дракон поднялся повыше, сделал разворот и начал выжигать лес по окружности значительно большего диаметра, чтобы ни одного случайного следа Твари не уцелело. Я прикинула, что мы окажемся внутри кольца, и отчаянно закричала, понукая лишенного инстинкта самосохранения Лэппа, и не в меру любопытный конек, заглядевшийся уже на сказочную огнедышащую невидаль, соизволил помчаться прочь уже без оглядки, стремясь выйти за пределы круга.

Лэпп превзошел себя в беге, больше похожем на полет, и вскоре мы уже падали с крутого берега в реку и плыли, захлебываясь. Добравшись до спасительного песочка, даже сверхвыносливый желтогривый растянулся без сил. Я скатилась с него и тоже растянулась, все еще не веря в спасение.

Дракон уже изнемогал, но замкнул огненный круг. Красив он был на диво, весь медово-золотистый, сверкавший в лучах солнца, словно чешуя его была из золотых слитков, отполирована или покрыта драгоценными каменьями. Он с трудом набирал высоту, чтобы не сгореть в им же порожденном пламени. Плюнув напоследок в огненный котел, дракон перевалился на одно крыло, развернулся и спикировал прямо на нас. Все правильно: птичка потрудилась, теперь пора перекусить, пока завтрак под боком.

Притомившийся конь даже ухом не повел на дракона, печально глядя на клок травы, торчавший в двух шагах от него, всей мордой выражая отчаянную мечту, чтобы у травы выросли ноги и клок сам подскочил и сунулся ему в зубы. Я вздохнула и выполнила его мечту. Коник потянулся мягкими губами, слизнул клочок, словно его и не было, и так же мечтательно покосился на реку, желая, чтобы та стала лужицей перед носом. Я вяло пожурила зарвавшегося, указав ему на мокрое ухо:

– Ты, подарочек несчастный, только что нахлебался так, что из ушей течет!

Лэпп вздохнул. Дракон в опасной близости откликнулся эхом, но уже не так жарко. Он весь как-то потускнел и сидел на песочке, нахохлившись, как курица на яйцах, слегка растопырив уставшие крылья. И оказался не таким и большим, примерно с трех лэппов. Лес за рекой полыхал, выгорая дотла. Через реку все плыла и плыла успевшая спастись живность.

Дракон внимательно посматривал на измученных животных. Вдруг он встрепенулся, перебежал вдоль берега утиной походкой вперевалку и прицельно чихнул огненным сгустком на выбиравшуюся из воды лисицу. Та опала горкой угольков, не успев удивиться несправедливости этого мира. Лисенок, копошившийся рядом, взвизгнул от ожога и дрожа, спотыкаясь трехпало, изо всех силенок поковылял к зарослям чертополоха, поджимая пострадавшую лапку. Дракон отвернулся, встретился со мной немигающим взглядом и отвернулся в другую сторону. Больше из реки никто не выбрался. Отважного котяру мы не дождались.

Лэпп поднялся, пихнул меня мордой, понуждая расстаться с насиженным местом. Хвост у него обгорел наполовину, пострадала и грива. Я поднялась, охая, как древняя старушонка, и оставшимся в наличии кинжалом кое-как подровняла прическу конька. Безжалостно срезала и часть собственной подпаленной косы. Если б не река, мы бы так легко не отделались. Я посмотрела на оцепеневшего дракона. Он снова нахохлился, тяжело дыша, наблюдая за нами усталым янтарным глазом.

– Пелиорэнгарс! – позвала я. Это была даже не догадка. Просто единственное известное мне имя единственного известного мне дракона.

Он скривился и высунул длинный раздвоенный язык. Уже оправившийся Лэпп бодрым шагом двинулся прямо в огненное драконье нутро. Я повисла на его шее, уговаривая не брать пример с ходячего пучка травы, которым он только что позавтракал. Желтогривый фыркнул на меня и тряхнул шеей, сбрасывая, как надоевшую блоху. Тогда я сама побежала к дракону. Тот испугался нашей активности, занервничал и попятился, переступая с лапы на лапу.

– Пелли, не бойся, я ничего тебе не сделаю! – заворковала я, с трудом подавляя чуть не сорвавшееся «цып-цып-цып». – Только скажи, что это за Тварь была такая жуткая?

Лэпп ухватил меня зубами за подол, не давая приблизиться к чудовищно оскалившейся пасти. А пока мы оспаривали право первенства быть поджаренным и съеденным, дракон отбежал косолапой походкой по бережку от навязчивой парочки, на бегу разворачивая перепончатые крылья, подскочил и взлетел, взвихрив песок, ослепивший нас на несколько минут. Пока мы отфыркивались и отплевывались, он уже золотистой точкой истаял в лучах полуденного солнца.

Ветер переменился, и с другого берега поползли удушающие клубы дыма. Лэпп услужливо подставил бок. Путь я предоставила выбирать желтогривому. Из четырех сторон света две были уже запретными: на юге был пожар, на западе Гарс. Коняка не дождался распоряжений, подумал и повернул на север. Где-то там была Цитадель Бужды.

 

ГЛАВА 5

Дородная хозяйка харчевни пренебрежительно оглядела грязную, оборванную девушку с неровно подстриженной, словно мечом отрубленной косой, робко оглядывавшую заведение. Конек ее непонятный, небрежно привязанный в тенечке к ограде, был под стать страннице – весь в клочках и подпалинах. И свирепо огрызался на осатаневших собак. Девица наверняка из погорельцев. Уже десятка два беженцев прошло с юга через село. Кошмаров порассказывали и про Тварь, что несколько дворов на выселках подчистую выела. И про пожар лесной, вспыхнувший в одночасье и охвативший весь Дерельский лес.

Если гарь от пожара убедительно доносилась с южным ветром и до местных носов, то в жуткую Тварь верилось с трудом. Не слыхали никогда о таких. А час назад проехавший через село мужичок, сумевший вывезти на телеге все свое семейство и кое-какой скудный скарб, еще об одной небыли сказывал: что будто бы лес поджег дракон невиданный. Семейство дружно выло от страха. Так же в один голос твердили о драконе.

Худое творилось с утра в округе. Селяне скопом отправились поглядеть: не угрожает ли пожар их полям, не перекинется ли через реки. Погорельцев было немало. Нищих, разбойников да воров теперь разведется окрест столько, что охрану надо будет нанимать: сынок один не справится. Верзила, прислонившийся к косяку на входе, внимательно оглядел оборванку, поднял вопросительный взгляд на хозяйку: прогонять или сама уйдет? Толстушка покачала головой и проворчала вошедшей: «Поди на задний двор, может, объедки какие найдутся».

Я порылась в котомке, унаследованной от магистра. Пальцы нащупали довольно тугой кошелек, из которого я с усилием выковыряла монетку помельче. Это оказался аримский золотой. Я мысленно возблагодарила своего похитителя и попечалилась о его участи. Что-то с ним сталось?

Хозяйка распахнула удивленные глаза и воровато огляделась, стремительно накрывая ладошку обеими руками. Прошептала, наклонившись к уху:

– Что ты, милая! Разве можно на глазах у всех такими деньгами трясти! Люди здесь всякие, сама понимаешь… Садись в уголок, я принесу тебе что нужно.

Монетка ловко перекочевала в пухлую руку. Я оглянулась, перехватив несколько любопытных взглядов. В харчевне обосновались десятка полтора человек, несмотря на час, подходящий скорее для позднего завтрака, чем для раннего обеда. Был и пробужденный – рябой, пьяно задумавшийся над кувшином.

За столом неподалеку двое общипанных бродяг вытянули гусиные шеи, пытаясь рассмотреть, что там прячет подозрительная странница. Все прекрасно понимали, что погорельцы обычно пытаются прихватить с собой самое ценное. И где их еще вылавливать, как не по харчевням? Под моим взглядом парочка осела, моментально сделав равнодушно-туповатые лица.

В дальнем углу длинноволосый лютнист настраивал инструмент, тихонько трогая струны и подтягивая колки, не забывая при этом прихлебывать из высокой кружки и, откидывая с глаз черные пряди, выжидательно поглядывать на соседей: кто раскошелится на обед. На кружку он только что заработал и растягивал теперь удовольствие, но не до бесконечности же его растягивать.

Я глазами показала хозяйке на лютниста, посчитав, что монеты хватит накормить всех присутствующих, не говоря уже о паре добрых обедов, мне одной столько не съесть. Хозяйка скривилась, но понятливо кивнула. Я забралась в другой пустовавший угол, из которого в пыльное окошко могла присматривать за Лэппом, вяло жующим зерно из бадейки. Расседлывать я его не позволила, решив, что долго здесь не задержусь.

Хозяйка харчевни – непроявленная лешачиха, как и ее сынок, – поставила передо мной скромную еду: отбивную с капустой, пару пирожков да кружку воды. Пока я принюхивалась к зеленоватому кусочку мяса, толстушка обошла столы, собрала пустые кружки, поставила полные. Мне не понравилось, как она перемигнулась с любознательной парочкой. В одном из них прятался упырь. Слишком близкий к проявлению. И это было странно. Неужели кто-то из нежити решил нарушить Изначальный договор?

Верзила утвердился на входе еще монументальнее. Призадумавшись над сизой капустой, я украдкой осмотрела окно, плотно ли прикрыта створка. И вздохнула с облегчением: оно было открыто и без решетки. Оставался шанс бежать.

Странствующий музыкант уже оторопело моргал на свой заставленный тарелками и кувшинами стол, отхлебнул из кувшина. Вся харчевня тоже взирала на это зрелище с недоуменным почтением. Длинноволосый закинул лютню за плечо, сгреб пару тарелок, прихватил кувшин и решительно направился к моему столу. Плюхнулся на скамью напротив, взял бесцеремонно мою кружку, понюхал и сморщился:

– Как это можно пить? Мне тут бог послал пойло получше. Даже не бог, а скромная такая богиня. Угощайся!

Я поспешно отобрала кружку. Неожиданный сотрапезник тут же сунул длинный нос в мою тарелку:

– Тогда поешь по-человечески, скромница! Думаешь, я не понял, кому обязан этим блаженным изобилием? Местная публика не страдает приступами благотворительности. А как зовут милосердную богиню? Меня люди кличут Сильвеном.

– Рональда, – помедлив, придумала я. Что-то подсказывало мне, что не надо далеко уходить от истины, но и приближаться следует не в таком месте.

– Не крестьянское у тебя имя, красавица. И не местное, а с далекого севера. И сама ты выглядишь, как снегурочка. Разве что слегка обгоревшая, – широко улыбнулся лютнист, приступая к трапезе.

Есть не хотелось. Солнце решило выгореть дотла, не достигнув зенита. Жара стояла небывалая. Небо плавилось. В тесном помещении стояла невыносимая кислая духота от распаренных тел, перегара, табака и варившейся на кухне пиши. Запах доносившейся гари отбивал всяческий аппетит. Я вяло сжевала пирожок: Аппетиту сотрапезника можно было позавидовать. Заморив червячка знатным окорочком, он откинулся блаженно, взял лютню и спросил:

– Что тебе спеть, дивная Рональда? О любви прекрасной…

– Нет, – не дала я ему договорить. – Потом споешь эту чудесную балладу. Расскажи мне, что говорят люди о пожаре на юге.

Он посмотрел задумчиво.

– Так ведь ты сама больше можешь рассказать: на тебя только посмотреть – сразу ясно, что прямиком из печки.

– Так я ничего кроме огня и не видела, – опустила я очи долу, чтобы не выдали.

– Я тут слышал, что Тварь странную видели незадолго до того, как лес начал гореть.

Бородач, сидевший за соседним столом, обернулся к нам, поддакнув:

– Точно! Сам не видел, но слышал того, кто насилу убег от страшилища. Откель эта штука взялась, знать никто не знает. Не слыхивали отродясь. Тварь та, бают, без глаз, но так глянет, что нутро стынет, сдвинуться не можешь. Аки дерево стоит, пока слизень не наползет и не проглотит. Арикта-мельник, грит, насилу сынка уволок. Оглянулся, а Твари уже и нету, след простыл! Тут он и поседел как лунь. А мельница его погорела, да…

– Да-а, не приведи господь такое встретить… – поддакнул его худенький черноглазый сосед, отхлебывая из кувшинчика и занюхивая кусочком хлебца. – Можа, то нига и есть? Тады бежать надоть всем миром отселя. А бают, еще дракона видали. Он его и пожег, лес-от.

– Не, вряд ли. Грят, нигу кто видал, так тот сказать не успевал. А можа, дракон-то Тварь ту выжигал, а, люди? – спросил сипло мужичок в обожженной по краю рубахе. Этот точно был из погорельцев, едва унесших ноги из ада. Теперь и ноги его не держали, и он доверчиво и пьяно прислонялся то к одному орошавшему его горе добрым вином товарищу, то к другому.

– Еще чего, Тишка, скажешь. Сиди уж, горемыка! – одернул его черноглазый.

– Так ить, судите сами, – не успокоился названный, – сначала ту Тварь видели у Брежков, потом у Ворюгов, опосля в Дерелях, а там уж и лес занялся. Ить, значица, вышла она из озера близ Брежков, шебутное озерцо-то было издревле, трава близ не росла! Да оттудова к Лесу Дерельскому. По прямой шла! А коли дракона над лесом тем видали, как огнем плюецца, значица, он Тварь и пожег!

– Сам он Тварь, дракон твой! Такой лес пожечь! – Черноглазый пустил пьяную слезу. Прислушавшаяся харчевня дружно кивнула пестрыми головами: все окрестные села кормились браконьерством в том лесу, благо владелец, чьим угодьем была чащоба, лет пятнадцать не объявлялся в родных краях, а родственник, управлявший хозяйством, был добрейшей души человеком и позволял всем кому не лень пользоваться земными благами за небольшую взятку в одну десятую улова.

– Не-е, люди! – упорствовал погорелец. – Тварь Твари рознь. Видел я того дракона далече! Красотиша! Жуть как хорош! Чисто золото!

– То-то и оно-то, что жуть! – не унимался черноглазый. – Хату твою кто пожег? Вот и майся теперь, любуйся тем чужим золотом!

– Эх, ежели он Тварь изживал, так и хаты не жалко! Все одно пропала бы, – махнул рукой пригорюнившийся все же Тишка.

– А что? Можа, так оно и было, – вступился за погорельца бородач. – Слыхали предание-то гарсийское?

Харчевня загудела, припоминаючи. Оказалось, все слышали звон, но вот по ком звонил колокол… Лютнист подмигнул мне, тряхнул густыми черными локонами и нежно тронул струны. Бородач приосанился, огладил седеющую поросль, гордо оглядывая соседей, словно сам собирался петь. Музыкант начал балладу тихим, чистым голосом, проникающим даже в мышиные норы пропитых мужицких душ.

На финальном аккорде в харчевне появилось новое лицо. Я глянула и поперхнулась, закашлявшись. Щупленький рыжий мальчуган лет двенадцати робко озирался, силясь разглядеть сквозь чад, куда занесла его судьба. Лютнист от души хлопнул меня по спине, с одного удара прибив позвоночник к грудной клетке. Я захрипела, умираючи. Мальчуган оглянулся на шум и тут же яростно кинулся с кулачками на лютниста. Вышибала, решив, что на его глазах совершается разбойное нападение, подставил мальчику подножку, тот споткнулся и в бреющем полете растопыренными руками заехал в черноглазого. Короткую потасовку разнял музыкант, выдернув мальчика за шкирку и перекинув на скамью за свою широкую спину. Сунувшийся с кулаками черноглазый наткнулся на обаятельную улыбку певца и приветливо распахнутые объятия:

– Желаешь спеть в хорошей компании, дружище?

– Лютый волк тебе дружище! Послушаю я, как ты в гробу запоешь! – прошипел худощавый, опуская, однако, кулак.

– На том свете тебе плохо слышно будет, – предупредил лютнист, чья широкая улыбка мгновенно перешла в волчий оскал.

Пьяненький Тишка потеребил мстительного черноглазого за рубаху:

– Да оставь ты их, Ряхло, нечаянно мальчонка-то!

Пелли пробормотал что-то вроде извинений, и инцидент был исчерпан. Рыжий тут же накинулся на еду, как… оголодавший дракон. Сильвен сбегал к своему столу за остатками трапезы и с удовольствием наблюдал, как мальчик подчищает тарелки. Я не торопилась приставать с расспросами. Наконец, Пелли сам поднял на меня поплывшие медом глаза:

– Замучился я тебя догонять, Роночка! Думал, ты в другую сторону подашься, на восток.

Я порадовалась в душе предусмотрительности с присвоенным именем и поинтересовалась, чем плохо на севере. Мальчик не успел ответить: в харчевню вошел потный краснолицый здоровяк, обвел присутствующих осоловелыми от жары глазками и ткнул в нашу сторону пальцем с воплем:

– Держи воровку! Эта девка меня обокрала, люди! Котомка-то моя! Погорельца ограбила!

Хозяйка харчевни заученно метнулась на кухню: мол, она здесь ни при чем. Любознательная общипанная парочка вскочила, решительно направляясь ко мне, на ходу обрастая ножами. Вышибала подобрался, как голодный пес, и тоже вытащил из-за голенища внушительный кинжалище. Я приуныла: слишком у многих алчно заблестели глаза. Вряд ли им нужна истина, а содержимого котомки магистра я и сама не знала и допроса не выдержу. Внушительно поднялся из угла еще один верзила, до сих пор безучастно сидевший, повесив голову над одиноким кувшинчиком. Повернув к нам смуглое рябое лицо, он выхватил откуда-то из-под стола неприметный прежде меч и перекрыл поднявшийся гул зычным гласом:

– Именем короля и Бужды! Эта ведьма арестована!

Лютнист отреагировал молниеносно: настежь распахнул створки окна, подхватил меня как перышко и Швырнул на улицу. Я выкатилась колобком и кинулась отвязывать приплясывающего от нетерпения Лэппа, уже рвущего повод. Следом в то же окно выдавился упирающийся Пелли, не забывший прихватить и котомку, и нетронутый окорок с полпоросенка. Напоследок он оглянулся, изогнулся по-кошачьи, и к его ноше добавилась еще тарелка с ломтями колбасы и кувшин. Что за рачительный мальчишка!

В дверях негостеприимного заведения образовалась пробка из жаждавших первыми поймать беглецов. С улицы к харчевне уже начал стягиваться народ, привлеченный воплями: «Держи ведьму!» Пелли сунул добычу в сумку и быстренько примотал к луке седла, проворчав: «Все равно уже оплачено, не пропадать же добру!» Подсадил меня в седло, одарил кувшином и развернулся к харчевне, из которой выкатилось несколько подразбитых уже мужичков. На них ласточкой сиганул вышибала, бултыхая в воздухе ногами. Едва вставшие на четвереньки мужички снова посыпались и распластались под тяжестью рухнувшего детины.

Лютнист вышел неспешным прогулочным шагом, полюбовался на барахтающихся и вдруг присел. Тут же через его голову кувырнулся позарившийся на котомку краснолицый здоровяк с выломанной ножкой стола наперевес. Он явно не ожидал такого стремительного уменьшения жертвы. Я замахала музыканту, чтобы тот присоединялся. Он глянул с сомнением: вряд ли такой отнюдь не богатырский коник свезет троих. И тут же откинулся в сторонку, разворачиваясь к вылетавшему из харчевни рябой летучей мышью пробужденному. Лютнист как бы слегка помог несущемуся на него потоку ускорить движение, подтолкнув мышь за крылышко, и меченосец тюкнулся носом, роняя меч, и врезался в поднимавшегося вышибалу. И без того неустойчивые мужички снова повалились в пыль, цепляясь друг за друга.

Селяне медленно брали нас в полукольцо. В руках свирепо поглядывавших мужчин появились, кроме непременных ножей, топоры и колья, тут же выломанные из близлежащих заборов. Пелли, видя, что я не собираюсь никуда спасаться без сотрапезников, а коник откровенно наслаждается человеческой дракой, подскочил и что было силы двинул кулаком в Лэппов круп. Желтогривый захрапел обиженно, взвился и скаканул с места через головы окружавших поле битвы селян. Те шарахнулись испуганными тараканами. Часть шарахнулась прямо на лютниста, начиная новый виток мордобоя. Лэпп остановился на безопасном расстоянии в конце улицы, не желая лишить себя и меня зрелища, за что я ему немедленно пообещала оставшийся после расплескивания глоточек из кувшинчика.

С Пелли в это время происходило нечто невероятное: он весь замерцал, окутываясь облаком золотистого дыма, удлиняясь и вырастая. Взрыли землю когти, махнуло, снося изгородь, кожистое крыло, дернулся, сшибая особо рьяных драчунов, шипастый хвост, весь словно усыпанный алмазной крошкой и нестерпимо слепивший глаза солнечными отсветами. И вот уже вместо безобидного веснушчатого мальчишки на площадке перед харчевней ворочалось что-то огромное, золотое, сверкающее и яростно пускающее клубы дыма из хищно оскаленной пасти. Харчевня начала рассыпаться под ударами мощного хвоста. Те из селян, кто поумнее, покинули поле битвы, не дожидаясь конца превращения. Таких оказалось немного. Остальные стояли и самозабвенно вопили от ужаса. Появись передо мной такое без предупреждения, я бы еще не так завопила.

Пробужденный, протерев запыленные глаза, нашарил меч. Но музыкант, закинув лютню за спину, уже взобрался по подставленной лапе и уютно устроился в междукрылье дракона. Пелиорэнгарс хохотнул громово, плюнул огнем под ноги пробужденному, повергая противника в панику. Незадачливые драчуны опомнились, побросали оружие и разбежались во все стороны, в том числе в мою. Лэпп посторонился, пропуская.

Среди беглецов оказался и худощавый черноглазый спорщик. Он промелькнул, неприятно скалясь, и спину ожгло резкой болью. Я ахнула, валясь на шею конька. Нож, ударивший вскользь в ребро, глухо звякнул о сухую утоптанную землю. Лэпп развернулся, задев мимоходом копытом юркнувшего в сторону черноглазого, и унес меня из-под посыпавшихся ударов. Селяне спешили отыграться за испытанный страх на более доступной, чем крылатое чудовище, жертве, но напрасно они с детской непосредственностью решили мстить на глазах дракона. Тот взревел, заглушая мой крик: «Нет, Пелли, не надо!» И вот уже факелами пылали заборчики и яблоньки по сторонам улочки. Я оглянулась. Горела и злополучная харчевня.

Дракон взлетел, нагоняя Лэппа с воздуха, и, широко взмахивая бронзово-золотыми крыльями, замельтешил впереди перекормленной стрекозой, показывая путь.

 

ГЛАВА 6

Привал последовал в первой попавшейся густой рощице с ручейком. Лютнист был в восторге от полета и щедро славословил, слагая благодарственную оду. Пелли, приобретший человеческий вид, распаковал спасенную котомку, обработал и перевязал мою рану на спине, ворча, что только безумные пифии, не принимающие никакую реальность всерьез, могут быть так беспечны. Я терпела и пластырь, и яд петушиного пастыря. И солнце палило нещадно, и жидкость, которой целитель смазал рану, немилосердно жгла. Но хуже всего саднил стыд перед всем миром за собственную глупость, и я сетовала в душе, что сквозь землю невозможно провалиться по первому желанию, без помощи лопат. Сильвен попытался разрядить накаленную во всех отношениях обстановку:

– Эй, дракоша, умерь пыл: наша снегурочка сейчас слезами изойдет и растает, только ее и видели.

– Хоть какая-то польза будет: дождик сейчас не помешает, – продолжал ворчать огнедышащий мальчик.

– Сильвен, – начала я отвлекающий от моих ран и их причин маневр, – а не тот ли ты Сильвен – Серебряная Струна, которого изгнали из Арима?

Лютнист кивнул с задорной улыбкой:

– Не знаю, как там насчет струны, а изгнали точно. И не только из Арима. Вообще-то, на родине мое имя Вадум. Но об этом уже все забыли, кроме меня. Сойдет и Сильвен.

Серебряная Струна прославился не только виртуозностью и чудным голосом, но и стремительностью, с которой умудрялся нажить себе врагов среди имущей верхушки, сочиняя ядовитые памфлеты. Его песенки распевали во всех кабаках, но во многие городские ворота лютнисту запрещено было ступать под страхом виселицы. Он не унывал и располагался обычно под стенами в каком-нибудь шатре смуглоликого табора, и горожане в эти дни перебирались в те же шатры всей братчиной. Злачные места приходили в запустение на неделю-две, а то и на месяц, если братчина раскошеливалась на весь табор. Хозяева не могли стерпеть убытки и подкупали городскую стражу, певцу выписывали охранную грамоту и впускали в город, который немедленно уходил в торжества по поводу этого дня свободы личности еще на неделю. Аристократы семьями сбегали в загородные дома, чтобы не слышать новых скабрезных куплетов в свой адрес, которые подгулявшая толпа еженощно распевала по всему городу. Все городские сплетни бывали немедленно зарифмованы, а лютнист тщетно отнекивался от доброй половины памфлетов, не признавая их за собственных детищ.

Короли не могли изгнать весь народ за вредоносные песенки, зато изгоняли лютниста; народ не мог признаться в нелюбви к королям во избежание повышения налогов, зато отходил душой, предаваясь любви к творчеству, причем всячески от оного открещивался, всегда назначая автором некую Серебряную Струну. Пока власти выясняли, что под автором подразумевался именно Сильвен, тот уже исчезал из ославленного града и брал в осаду следующий. В результате власти клеймили лютниста с еще большей злобой, и Сильвен отдувался за всех сочинителей, не рисковавших собственными благонадежными шкурками.

В Лиге странствующий музыкант известен был еще и тем удивительным даром, что способен был душу человеческую выразить максимум в четырех строках. А то и в одном слове. Альерг считал поэта пророком и горько сетовал, что Сильвен приходил в ужас от одной только мысли переступить порог какой-нибудь школы с иной целью, чем набедокурить или выпить с пифиями на брудершафт.

Спутники, разнежившись в тенечке, уже уминали остатки трапезы, сославшись на то, что грех сгноить на такой жаре такую добрую пищу.

– Я слышала о твоем утверждении, что у каждого есть особая песня, – припомнилась мне еще одна подробность.

– Одна на всю жизнь, – кивнул музыкант, рассыпав по плечам смоляные кудри. – Странные иногда это бывают мелодии, странные слова. Иногда крутится на разные ритмы одна и та же единственная строчка. У одного воинственного царя жизнь состояла из трех глаголов, гремевших, как барабанная дробь. Да у большинства из кабацкой публики, такой, что сегодня выгнала нас из-за стола, не дав как следует насладиться чревоугодием, жизнь тоже укладывается в три слова, только нецензурных. А зачастую в одно, тоже непроизносимое при девушках, особенно при феях. У некоторых жизнь – что требник или таблица спряжений. Их скучно петь. Знавал я одного мздоимца, так у того вместо песни – круглый ноль. Свистнешь разок, вот и вся жизнь. У звездочета, который мне попался по дороге сюда, песня жизни была именем Солнца. А твою песню я сразу услышал, как только ты вошла в харчевню одинокой обгоревшей звездочкой. Она у тебя короткая. Хочешь, я тебе ее спою?

– Спрашиваешь! – Я немедленно подала ему лютню.

Пелли с коником в обнимку уже заранее впали в блаженное оцепенение. Сильвен приласкал неразлучную подружку, подтянул колки, чуть призадумался, пристально глядя сквозь меня, словно я стала прозрачной, и взлетел пустынным ветром, блуждающим в сумраке, зашелестел дождем по листьям плакучей ивы, пролился чистым ручьем. Песня была тихой и грустной, как лунный свет в заброшенном саду.

Певец прислушался к последней тающей ноте утихавшей струны и улыбнулся мечтательно, разбивая наше завороженное оцепенение:

– Эх, где та девушка, что споет мне мою песню жизни? А то все я да я! Надоело такое однообразие!

Я открыла было рот, чтобы сказать, где та задорная звонкоголосая смуглянка, но Пелли ткнул меня шипастым локотком, а подобравшийся под шумок Лэпп будто бы нечаянно зажевал вместе с клочком травы мою блаженно вытянутую ступню, и вместо предсказания из горла вырвался болезненный стон пополам с проклятием.

Сильвен тут же извинился, что его песня произвела на меня такое удручающее впечатление. Мы втроем, включая желтогривого, с жаром кинулись его разуверять, и лютнист в испуге, что струны его лютни расплавятся от такого всеобщего пыла, замахал руками, остужая ретивых.

Сразу вспомнилось о прохладе севера, и я снова задала моему оруженосцу вопрос, оставшийся в харчевне без ответа. Пелли замялся, смущенно поглядывая на Сильена. Черноволосый поднял на него смеющиеся глаза и пояснил неожиданно:

– Так на севере пробужденные давно уже трубят всеобщий сбор. Сегодня Вечит. Целая армия собирается со всех концов света. Все ордена, все приверженцы. Силы они стягивают несметные. Вот только зачем – непонятно. И без войны куда ни ступишь – обязательно на пробужденного наткнешься. По слухам, сегодня начнется их наступление.

Пелли неохотно добавил:

– Лигу они хотят смести. До последнего человека.

– Каким образом? – На мой взгляд, это была невыполнимая задача.

Мальчик-дракон снова покосился янтарным глазом на лютниста. Сильвен хмыкнул, не оскорбившись недоверчивостью, тактично встал и отошел подальше, делая вид, что поэтов совсем не привлекает мирская суета сует. Из-за кустов раздались звучные переборы и бесшабашная песня на гортанном незнакомом языке. Лютнист горланил так старательно, что я едва расслышала ответ Пелли:

– Они хвалятся новым оружием. Если там Тварь, то это ее война. Против всего мира. Лига больше всех мешает, с нее и начнут.

– А в лесу что было?

– Куколка нига, – прошептал веснушчатый.

– Что-о?!

Певец в листве споткнулся, но грянул с новой силой что-то совсем залихватское. Поперхнулся, откашлялся и жалобно заголосил в миноре.

– Неудачная куколка, – поправился Пелли. – У меня на них нюх. Я поисковый дракон. Это носители семени нигов. Но, когда что-то у них идет не так, они превращаются в таких вот слизней. Старики говорили, что ниги пытаются изолировать их, но они сбегают. Кто был исходной формой сегодняшней куколки, я даже не знаю. Но ниги выбирают только разумные формы для своего потомства. Судя по размерам, это был эльф. Куколка шла с севера на юг и прямиком на тебя. Может быть, ее направляла Тварь из Цитадели. И так стремительно шла, что я едва успел, и то потому только, что Альерг раскрыл для меня рандр и перебросил прямиком в лес. И вообще, Роночка, твой оруженосец обязан быть при тебе.

– Скорее оружие, а не оруженосец!

– Все равно, ты не смогла бы тащить на себе такое оружие, без оруженосца не обойтись, – нашелся Пелли.

– А что рождается из таких куколок? Ниги?

– Нет, что ты! Из таких – просто монстры. Чудовища. Потому мы и знаем, что это порченые куколки. Впрочем, кто их знает. Может, это специальные куколки, а никакие и не порченые.

– В сегодняшней были настоящие монстры. Жуткие. Но что странно – если их почистить от слизи и от злобы, останутся весьма милые мордашки и просто изумительно красивые крылья. Сейчас мне кажется, что из этого слизня вылетели крохотные дракончики.

Пелли едва справился с рвотным рефлексом.

– Ты, Роночка, ври, да не завирайся! Драконы рождаются из яиц, а не из слизней!

Я поспешила оставить куколок в вечном покое.

– А саму Тварь ты видел? Что она собой представляет?

– Сам не видел, но у нас много легенд. Все, что угодно. Послушай, Роночка, ты же пифия, неужели ни разу – ни в будущем, ни в прошлом – ты не видела этих Тварей или их куколок?

Мои полномочия пифии не распространялись на всеведение. Мне было стыдно признаваться, что даже драконов я никогда не видела ни в прошлом, ни в будущем, и я буркнула, оправдываясь:

– Ну, я же не всевидящая!

– Как такое можно не увидеть? – изумился огнедышащий мальчик даже с некоторым возмущением.

Лютня в кустах затихла. Как давно она молчала вместе с хозяином, мы не смогли припомнить, но тоже замолчали.

Странным образом приходят знания. Словно всегда тут были, при тебе. И нужно только слово, не всегда кстати, или, наоборот, пауза в разговоре с этим миром, как знание открывается во всей полноте и ясности. Пелли с тоской взглянул золотистыми, цвета гречишного меда очами на жарившее, как последний Раз, солнце, а я без всякой связи с этим зябким взглядом, пившем небо в смертной муке предзнания, уже поняла, что за чудовищный план созрел в Совете.

Хоть бы детей пожалели! Если Крылатые с трудом справились с Тварью, загоняя ее туда, откуда она вышла, то что может сделать один маленький зеленый, пусть даже золотой, дракончик? И если он доставит отца в Цитадель, то вряд ли Бужда клюнет на такой ничем не прикрытый крючок, от которого за версту разит провокацией! Мне захотелось вернуться в село, даже названия которого я не удосужилась узнать, и сдаться на милость меча рябого пробужденного.

Лютнист молчал слишком долго, и мы обогнули густые кусты с двух сторон, чтобы посмотреть, что там с ним случилось.

Он лежал, словно спал в тенечке под ракитой, а в груди торчала стрела с черным оперением. Я испугалась, что он мертв. А как же тогда звонкоголосая смуглянка на другом краю света? Но Сильвен был еще жив, хотя и без сознания. Он чуть слышно хрипел – задето было легкое. Вокруг торчавшего древка по коже расползалось ядовито-черное пятно: стрела была отравлена. Еще одна черноперая цапнула рукав моего платья и вонзилась в траву перед мордой Лэппа. Тот даже не поморщился, встревоженно потянувшись к лютнисту.

– В Гарс! Немедленно! – сказала я, строго взглянув на Пелли. Каковы бы ни были планы Лиги на этого веснушчатого, их придется изменить. Черта с два я дам им угробить этого рыжего, к тому же единственного знакомого дракона!

Через мгновение передо мной сверкало невероятное сказочное существо. Оставалось только каким-то образом пристроить раненого между крыльев да еще и не убить его при этом перемещении. Я в отчаянии пыталась подтащить лютниста к дракону. Ну почему я не богатырша!

Просвистела еще стрела, щелкнула, отскочив от драконьей чешуи. Пелиорэнгарс дохнул в ту сторону, откуда она прилетела. Выросла стена пламени. Стало еще жарче, но стрелы больше не летели. Крылатый выгнул изящную шею, мощными челюстями аккуратно сгреб лютниста и бережно опустил к себе на спину.

– Садись! Будешь придерживать! – распорядился он. У Пелли-дракона голос оказался, как гром и молния. Впечатляло.

– А Лэпп? Его же пристрелят!

– Не пристрелят! Правда, Лэпп?

Коник согласно потряс гривой, словно понял. Я чмокнула желтогривого друга в нос. Он ткнул мне кудрявой мордой в плечо и тяжко вздохнул. А когда дракон уже набрал высоту, я услышала шепот, подкосивший меня на лету, раздавшийся прямо в голове: «Прощай, подружка!» Я едва не свалилась со своего оруженосца. А этот лживый Дункан убеждал меня, что его Лэпп немой и что говорящих коней не бывает!

Дракон мчался, не щадя себя. Мне казалось, что мышцы его рвутся от напряжения, а кожистые крылья вот-вот лопнут, не выдержав напора. Я приникла к лютнисту, прижав его собой, изо всех сил цеплялась за чешуйчатые отростки в основании крыл, чтобы нас не сдуло.

С высоты драконьего полета обнаружились странные серые змейки, тут и там ползущие по дорогам в облаках пыли. Пелиорэнгарс пояснил, что это стягиваются к северным границам войска сторонников Лиги. И я снова усомнилась в собственных пифических способностях. Ну не было никакой войны в планах грядущего! Или у нас с ним разные планы…

Доктор Рипли только прослезился, когда увидел расползшееся еще больше черное пятно на груди лютниста. И удрученно развел руками. Потребовав, чтобы Сильвена отнесли в мою комнату, чтобы я знала, где его искать, я побежала звать на помощь дядюшку Кирона.

Сапожника нигде не было видно ни в пьяном виде, ни в трезвом. Измученный Пелли, уже принявший вполне бескрылый вид, тоже только развел руками: о том, где дядюшка, он знал столько же, сколько и я.

Оставалось еще одно существо, в чьих силах было излечить умирающего, его-то я и призвала, рухнув на каменные плиты самой древней башни:

– Ол'олин! Помоги!

– Здорова будь, дева Радона! Далековато ты забралась от страждущего! – ворохнулся где-то в углу знакомый баритон. Я напрягла зрение, но ничего не увидела. Гномий голос пробурчал уже из другого угла: – Иди ужо к себе! Старый Ол'олин знает, где нужна его помощь.

В комнатке собрался целый консилиум над телом лютниста, из которого уже была извлечена стрела. Столь тесные стены вместили и кряжистого гнома, и дядюшку Кирона, и мастера Альерга, и доктора Рипли, и суетящегося Пелли, и собранную Ребах.

Они отстраненно посмотрели на меня и снова сосредоточились на умирающем. Я почувствовала себя лишней. Да так оно и было: здесь мне делать нечего, мне надо уже давно быть совсем в другом месте, пока еще не село солнце. А было уже далеко за полдень.

Наставник глянул на меня удивленно. Он успел перехватить мою мысль. Но не успел меня удержать: я уже вышла за дверь. И, когда обеспокоенный опекун открывал ее за моей спиной, я попыталась сделать еще один шаг. Из крепости и Гарса.

Но крепость впилась в меня болотной пиявкой и не отпускала. Исчезновение не состоялось. Это только пьяному море по колено. То, что легко получилось в бессознательном состоянии, не торопилось свершаться в сознательном.

Я с досадой оглядела рыцарский доспех, одиноко скучавший в коридоре. Может, шваркнуть себя по голове перчаткой?

Альерг пресек покушение:

– Что ты задумала, Рона? Зачем тебе в порт Элин?

– Да просто так вспомнился. Пожалуй, я лучше пообедаю, – буркнула я мрачно.

– Не промахнись с местом, – пожелал мне приятного аппетита наставник. – Трапезная на первом этаже.

Я поплелась куда сказано.

Неудачница. Ну что я вцепилась в этот Гарс и оторваться не могу?

Людям всегда нужны поводки, за которые они держатся изо всех сил. Плотные, надежные, крепкие костыли чувств и ощущений, с помощью которых они осваивают действительность, считая, что это и есть мир.

Людям так нужны эти подпорки в руках, что они Даже магию представить не могут без вещественных посредников, без ритуальных действий с плотью этого мира. Они выпускают поводок не раньше, чем схватятся за другой. Срабатывает врожденный хватательный рефлекс. Обязательно должны быть сказаны заклинания, сотрясающие вибрациями ткань мира. Непременно должны быть вычерчены в теле этого мира пентаграммы или что-либо иное геометрическое. Не обойтись без горящих черным пламенем свечей. Не миновать распития зелья, сваренного из какой-нибудь мерзости. Рекомендуется также большое разнообразие иных необходимых телодвижений. Без них никак. Без тела нельзя и без движений тоже.

Только совершив всю эту массу действий, только полностью загрузив работой хватательный рефлекс для всех органов чувств, человек сочтет, что условия соблюдены и пора свершиться магии.

Стоит выпустить поводок, и мир выпадает из сознания. И является другой.

Всё рядом, всё есть, всё здесь и сейчас. И вчера, и завтра, и близко, и далеко. В одном месте.

Там, где я.

 

ГЛАВА 7

Чертово зеркало, когда они уберут его с этого не подходящего для будуара кокотки места на лестничном пролете?! Я снова вляпалась в туман, как в выгребную яму. Ухнула с головой.

Туман клубился, рвался прядями и выткал маленькую фигурку в удивительно знакомом синем платье На ее голове было странно раздутое сооружение вроде шлема с оборочками. Девочка оглянулась, но я не увидела ее лица, потому что тоже оглянулась на звук открывающейся двери.

В комнату входила госпожа Аболан. Она была по-прежнему прекрасна, но вокруг глаз уже лучилась легкая сеточка морщинок, а бронзовые тяжелые волосы слегка подернулись изморозью. Она не удивилась. Она ждала и дождалась. И глаза ее сияли радостью сбывшейся надежды.

– Рона!

– Мама?

Я закрыла глаза. Сейчас она исчезнет. Такого не может быть. Я просто сплю.

Она обнимала меня, гладила растрепанные волосы и плакала.

– Ну наконец! Я так ждала, дочка!

Она отстранилась и оглядела меня, укоризненно сдвинув брови:

– Ты что, явилась сюда прямиком из котла ведьмы? Пойдем, тебе надо переодеться.

Ее покои совсем не изменились. Ничего лишнего. Почти как в моей келье. Никакой роскоши. Но строгая, даже грубая мебель смягчалась искусно вышитыми накидками. Альков был скрыт резной ширмой.

Платье уже лежало в кресле. Простое, легкое и свежее, как летний луг. Она помогла мне переодеться и, предвосхитив вопрос, пояснила с улыбкой:

– Тебе было года три, когда ты предсказала этот день. Вот я и ждала.

– Почему я не помню? Я обычно помню свои предсказания!

Она помрачнела.

– Не все, дочка.

Я вынуждена была согласиться. Но… то детское видение я помнила, и оно было другим. Что-то здесь было не так. Да здесь всё было не так!

– Как я здесь очутилась? Не понимаю, как это произошло!

Я прошлась по комнате, потрогала портьеры, резьбу спинки стула, уколола палец о хрусталь баночки с благовониями на столике под вышитой салфеткой, выглянула в окно. Дальней мельницы, которая раньше торчала на горизонте как одинокий зуб во рту старухи, не было. В остальном окрестности замка Аболан остались таким же, как двенадцать лет назад.

Золотились поля, пожухлые выкошенные луга почти зеленели, вилась подсохшая ленточка реки, а с другой стороны замка наверняка плескалось озерко. К рощице приткнулись сирые домишки, к ним жались козы, на коз шипели гуси. Тишь да гладь.

Леди Аболан засмеялась и легонько, но ощутимо шлепнула меня по руке, когда я осмелилась дернуть изумрудную серьгу в ее ухе.

Всё было реальным. Очень качественная иллюзия!

Она взяла меня за руки, усадила рядом с собой и долго смотрела. Так, словно не могла насмотреться, словно в последний раз.

– Тебя же не удивило утреннее перемещение из леса в Гарс?

– Ты уже знаешь об этом? Откуда?

– Я люблю тебя, дитя мое. Ты всегда в моем сердце. То, что меня не было рядом с тобой, – не такая уж большая жертва за то, чтобы ты была на свете. Я хотела, чтобы ты жила долго-долго и была счастлива. Счастливее, чем я.

– Буду! – пообещала я с жаром. – Я тоже люблю тебя, мама. И так мало о тебе знаю! Даже не знаю, как твое настоящее имя, – призналась я, вспомнив укоры Дика.

Она смутилась.

– Еще узнаешь, родная моя. Но мы должны были с тобой попрощаться вот так, без помех. И они подарили нам эту встречу.

– Кто? Кто они? – превратилась я в нещадного овода.

Она опять погрустнела, откинула прядь со лба, вздохнув:

– Братчина. Вот и ожерелье тебе уже не нужно, оставь его здесь. Ты из него уже выросла.

Я с сожалением сняла золотого дракона с загадочным кристаллом: мне нравилось смотреть в немыслимую глубину мерцающего бирюзовыми звездами камня. Такую бесконечную глубину, словно в ней была замкнута Вселенная, вывернутая наизнанку.

Золотой зверь покосился грустным, подозрительно блеснувшим глазом: «Не реви, цыпленок! Зачем тебе скорлупа от яйца? Соскучишься, приходи, здесь для тебя всегда открыто».

– Теперь оно тебе только помешает, – утешила матушка. – Представь, что может случиться с кораблем, если распустить паруса, но не поднять якорь?

Жалкая картина. Но в большинстве своем люди так и живут, кружась в тихой или бурной лужице, пока не распадутся вдребезги. И я рубанула сплеча все канаты всех якорей этого мира:

– Мама, я – ниг?

Она рассмеялась, ничуть не удивившись вопросу:

– Так вот что тебя мучает! Твой отец тоже проходил через эти сомнения. Нет, конечно. Ниги – исконные враги нашего рода.

– Нашей расы, ты хотела сказать?

– И расы, и рода. У нас с тобой другие счеты с этими Тварями. Если ты идешь в Цитадель, тебе лучше тщательно спрятать эти знания. Забыть. Пробужденные так тебя выкрутят, что малейший намек может тебя погубить. Твое спасение – не в неведении, как считает твой отец и Совет. Твое спасение в полном контроле над памятью: суметь вовремя забыть, но и вовремя вспомнить. Кажется, за последние два года вы с Диком блестяще поработали над этим умением.

Я оторопела. И заподозрила. И спросила:

– Так я не случайно встретила Дика в Рагоре?

– Конечно, случайно! – лукаво улыбнулась мама. – Но что такое случай? Соединение элементов в одно целое: лучника, цели и попадающей в нее стрелы. Иными словами, случайность – совпадение замысла с результатом. Случай – осуществленный замысел. Люди забыли об истинном смысле даже такого простого слова. Люди сохранили многие слова сущей речи, но извратили значения. Как фальшивомонетчики тщательно копируют форму монеты, но сам металл уже не тот. Вот и в мире нигов случайность – это натягивание лука наугад, с завязанными глазами и без стрел, а в мишени стрела все-таки торчит. Но та ли это стрела, что была спущена с тетивы?

– Да это уже чудо!

– Именно так и воспринимается сейчас любая случайность. Чудо… или рок… Я просила Дика помочь тебе… при случае. И он помогал. Все. Тебе пора. И помни, что Цитадель – не конец Пути Тора. Твоего пути. Лети, девочка моя! Я благословляю тебя, да пребудет с тобой моя любовь. Но сначала тебе надо вернуться в Гарс.

– Зачем?

– У тебя еще не все дела закончены в крепости.

– А разве я не в Гарсе сейчас торчу перед зеркалом?

Она нахмурилась и проверила мой лоб: не жар ли у несчастной.

– Нет, не в Гарсе. Ты в замке Аболан.

– Не может быть! – опровергла я очевидное. – Не верю!

– А что может убедить тебя в достоверности?

Я подумала над этой странной задачей и призналась, что теперь, наверное, уже ничто не убедит. Вот если бы прежде волшебная палочка посодействовала перемещению или заклинание какое-нибудь…

– Зачем тебе – тебе! – заклинание?! – еще более изумляясь, всплеснула руками матушка. – Нужны только воля и вера! Но если ты не можешь обойтись без внешних красот, которые только для того и предназначены, чтобы обрести веру в себя… Я научу тебя одному заклинанию.

– С кровью? – подозрительно спросила я, вспомнив страницы магических пособий, где во всех семиэтажных заклинаниях перемещения надо было кого-нибудь прирезать, чаще всего себя.

– Ни в коем случае! – Матушка брезгливо сморщилась. – Кровь связует тебя с миром, а нужно, наоборот, эту связь разъять. Именно разъ-я-ть. Обойдемся словом.

Я замерла в ожидании. Затихла даже муха на оконном стекле, оторопело обследовавшая, почему так хорошо видимый мир вдруг стал странно недоступен. Но леди молчала, испытующе глядя из-под густой бахромы ресниц. Молчание затягивалось. Я начала нервно суетиться:

– Мама, я слушаю!

– Разве? – мягко улыбнулась она. – Ты глазеешь, а не слушаешь.

Я снова навострила уши и всё остальное, имевшееся в наличии. Мир медленно цепенел.

Тишина нарушалась только биением сердца.

Биение сердца прерывалось тишиной.

И сердце, всё отчаянней толкавшееся в густое, как смола, молчание, вдруг пробило брешь в невидимой преграде. Я выпала прочь, на лету уловив звякнувшее стеклышком слово: «Азэйсм!»

Прочь, в никуда, в нигде.

Я потерялась. Перепугалась и стремглав шмыгнула обратно, пока эта жуть не схлопнулась, изъяв меня из… везде. Везде – это где? Поконкретнее, пожалуйста. Тело бы какое-нибудь! Желательно моё собственное. Место бы для тела! Твердь!!!

Я затвердела и обрела прочность, и вцепилась в перила лестницы в башне Гарсийского замка. Девочка в зеркале стянула чепчик с головы и рассыпала длинные белые волосы. Госпожа Аболан подхватила её на руки. Смешались бронзовые и серебряные локоны.

Матушка подняла счастливое лицо и помахала мне ладошкой, одновременно исчезая.

Какая замечательная галлюцинация! Похоже, я перегрелась в драконовом пламени. У меня тепловой удар.

Альерг чуть меня не раздавил, слетев сверху железным молотом через несколько ступенек.

– Забыл тебе сказать: после обеда загляни ко мне в каби… в библиотеку.

– Ты хочешь показать мне Книгу проклятых? – спросила я со всем возможным равнодушием, как будто она меня совершенно не интересовала.

– Я покажу тебе ее, Рона, но не сегодня, – отмел он мои домогательства.

– Как там Сильвен? Пришел в себя?

– Ты требуешь от нас невозможного! Что мы могли сделать за пять минут? Пока жив, и то хорошо. Не забудь о библиотеке!

Он развернулся и помчался обратно семимильным шагом. Но внезапно резко затормозил, наткнувшись на собственную ладонь, ни с того ни с сего взлетевшую и хлопнувшую его по лбу, и проорал, оборачивая на меня оторопелое лицо:

– Радона!!! Откуда у тебя это платье?!

– Мама дала, – призналась я осипшим шепотом, оглядывая хорошенькую обновку. Школа никогда не раскошелится на такую. Льнущее прохладой к телу платье не просто говорило, а вопило о том, что либо галлюцинация продолжается, либо… она стала массовой. И я в испуге позволила телепату заглянуть в только что пережитое.

Мастер горько вздохнул: и как теперь уследить за такой воспитанницей?

– Все-таки промахнулась, пифия ты наша! Не слишком ли большой крюк в трапезную – через замок Аболан?

– Отцу доложишь?

– Разумеется! Пусть присылает еще сотню нянек, пока не поздно. Спасибо, что вернулась. Да еще живой и невредимой.

– А что со мной могло случиться? Подумаешь, родину навестила, маму повидала!

– Госпожа Аболан утонула чуть больше недели назад!

Он едва успел меня подхватить: ноги подогнулись, и я обморочно уткнулась в грудь гиганта:

– Не уберегли! Почему вы меня не послушали?! Почему мне не сказали?!

– Тело не найдено. Все что есть – лодка и с десяток свидетелей.

Он признался, что Лига не только опросила их своими изощренными методами, но перешерстила всю округу, не пропустив даже собак. Ее люди не просто исследовали озерцо – они высушили его до дна и перелопатили каждую пядь. Тело леди Аболан исчезло бесследно. Еще один необъяснимый факт.

Мне, только что разговаривавшей с матерью, невозможно было поверить, что ее нет. С кем же я тогда говорила?

– Это… исчезновение – дело рук пробужденных? – спросила я.

– Среди них тоже пока не найдено никаких следов. Такое впечатление, что они не знают о госпоже вообще ничего. Слыхом не слыхивали… Может, переоденешься? Что-то не нравятся мне такие подарочки.

Опекун понуро брел, думая телепатическую думу, ничего не видя перед собой, спотыкаясь, как пифия в трансе. Я едва от него отделалась, шмыгнув в комнатку Ребах.

Прежде чем избавляться от даров, мне надо взглянуть, что там похрустывает в потайном кармашке потустороннего платья. Может, там какое-то объяснение?

Но это была не записка…

Я сразу узнала эту рукопись, хотя никогда не видела своими глазами. Листы, исписанные мелкими значками карминного цвета, были словно окроплены кровью. Среди витиеватых символов не нашлось ни одной знакомой буквы. На мое счастье, встревоженный опекун отправил моего оруженосца поторопить меня и, думаю, покараулить. Я сунула покровителю цыплят рукопись в надежде, что драконы получают отдельное от человеческого образование.

Янтарные глаза Пелли вспыхнули удивленным узнаванием.

– Откуда у тебя это? Это же из Книги проклятых! Ты ее все же нашла?! А зачем листы выдрала, варварша?!

– Нет, это… я случайно нашла. Вот в этом кармане.

Мальчик недоверчиво хмыкнул. Но, мучительно разбирая коллекцию неровных почерков и спотыкаясь на каждом слове, оправдал надежды.

«В тот же день могучий король орантов Вельт взял в жены единственную дочь владыки Ярта, старшего из славного рода ведунов, наследницу Слова и Славы, прекрасную Ольду. Сестра короля орантов Жрица Истины Арда поклонилась брату, сказав при всем честном народе во время свадебного пира: «И во славу и в погибель берешь ты эту женщину, ибо чрево ея и благословенно будет и проклято. Две дочери и сын будут у тебя. И одна из дочерей будет причиной проклятия и гибели всего твоего королевства, и всего твоего народа, но через нее же найдут смерть и бессмертные прежде ниги, демоны, ужасней которых еще не знал наш мир. Откажись от Ольды, пока не поздно, великий мой брат, пожалей народ и королевство славных орантов!»

Побледнела прекрасная Ольда, услышав сие пророчество. Нахмурил соколиные брови юный король Вельт, ибо любил зело свою избранницу. Но встал тут дядя Ольды, брат владыки Ярта и старший его волур Свент, и рек: «Истину молвишь, мудрая Арда. Так не утаи же и то, что другая дочь славной Ольды и могучего Вельта унаследует благословение рода нашего ведического во всей его мощи, и прославит и наш, и ваш род, ибо от нее будет в веках и та, что снимет проклятие нигов, и вернет потерянное королевство орантов, и примет наследие сестры своей праматери. Только ведический дар сохранит семя твоего народа для возрождения, великий Вельт».

Но мудрая Арда вновь поклонилась брату в молении: «О великий король и мой милосердный брат! Услышь меня!» и поклонилась также владыке ведунов Ярту: «О, ведающий истину и пути к ней! Зри и виждь сие!», и поклонилась всему народу, и гостям сего народа: «О, любящие и любимые люди! Мир вам и вашим домам! Но не будет у вас мира, не будет и крова, и крови вашей не будет в мире. И ты, ведающий истину венценосный Ярт, и ты, ведающий пути к ней мудрый воин Свент, не утаите от мира страшную правду. Последний ребенок нашего народа не вернет потерянной кровной земли нашей, ибо уже не для кого будет ее возвращать. Последнее дитя нашей крови если и сможет найти смерть нигов, то только после того, как само потеряет и тело, и душу человеческую. И лучше будет умереть этому ребенку, чем такая участь. Еще и потому лучше, что станет сие дите, если выживет, врагом рода своего. Не должно допустить того. Никого не останется от твоей крови, и твоего народа, и твоего королевства, о мой несчастный брат! Смерть человеческого мира – такова будет цена за смерть нигов, о великие и мудрые!»

Замутилась бирюза очей прекрасной Ольды, и воздела она лебединые длани, чтобы снять свадебный венец. Но властно удержал ее руку юный король, ибо не гоже деве упреждать решение мужей, и пожелал Вельт прежде выслушать всех, причастных знанию грядущего. И поднялся отец Ольды владыка Ярт и рек громогласно: «Не столь однозначно грядущее, как зришь ты, мудрая Арда. Есть пути исправить сию стезю». Но Жрица Истины воскликнула, заломив белые руки: «И один из них – отказаться от грозного супружества, о венценосный мой брат!» Вскочил тогда старший волур Свент в яром гневе: «Воля великих богов и могучего Вельта на то, не твоя, жрица! Или забыла ты, что не пройдет и века, как исчезнет весь наш мир в пасти нигов, и все народы исчезнут до последнего человека, ежели не свершится должное? Должному надобно быть! Не искушай судьбу, она того не любит и мстит стократ!»

Народ же стоял безмолвный, слушая, как вершится его судьба по воле богов и ведающих их волю ведунов.

И тогда великий король Вельт принял горестное решение, расправил могучие плечи и молвил: «Не мне, человеку, противиться воле богов. Но и не мне, королю, положить мой народ в жертву и во благо остального мира, ибо какой же я тогда государь. Уже принесена мной клятва, и перед богами и миром взял я в жены твою дочь Ольду, славный князь и владыка Ярт. Но прежде сегодняшней клятвы принесена была Другая – на верность и во благо моему народу орантов. Ему буду я верен и его должен любить больше мира. И что нам до мира, если нас, орантов, и детей наших в нем не будет?»

Зашумел народ, соглашаясь со сказанными словами, но вопросил юный Вельт далее: «Так должен ли государь во имя большей клятвы пренебречь меньшей? Во имя старшего слова отступить от младшего?»

«Должен, государь наш!» – послышались возгласы с разных сторон, а прежде всего от полководцев государевых.

И снова спросил юный король: «И кто же тогда доверит жизнь государю, если он в любой момент волен пересмотреть клятвы и слова? И если в малом правитель готов поступиться словом, то кто доверит ему большее? Этому ли ты учила меня, мудрая сестра моя Арда?»

Смолчала Арда. Смолчал и народ. И, не слыша более от них ропота, молвил Вельт сии слова:

«Не стану я клятвопреступником, не уничижу закон, не пойду против слова. Пусть свершится должное. Если есть иная стезя и будет на то воля богов, мы ее найдем».

Так сказал юный король, любивший прекрасную Ольду больше жизни своего народа и больше своего королевства. И было по сему. И свадьба была, как похороны. Великий плач стоял в народе, и многие покинули отчие дома в страхе и ушли в чужие земли.

А когда родились у Вельта дочери Уна и Ульрида, то, дабы не исполнилось пророчество и не был проклят его народ, и не утратил он землю предков, король приказал тайно лишить их обеих жизни, ибо не знал, которая из них станет погибелью всей славы орантов.

И почти век еще процветала земля орантов как никакая иная, и были годы правления короля Вельта лучшими за всё время этой земли, и умножился его народ необычайно, и умножились богатства его, и расширил он границы. Соседние же народы, видя его преуспеяние, считали за благо для себя породниться с детьми орантов, и объединить государства, и жить по мудрым и справедливым законам славного и могучего королевства.

Но никому не устоять против рока. И не знал мир, что возвращены были к жизни обе дочери Вельта по воле богов. И унаследовала Уна всю мощь ведическую, ибо спасена она была ведунами как последняя надежда на победу над нигами. И взращена была втайне от мира. Но даже владыка рода ведического не мог ведать, что выжила и Ульрида, попавшая к нигам. Не мог, ибо неведомы человекам дела демонов. И укрыли ниги Ульриду, и стало дитя человеческое Деткой нигов. А когда узнали о том, было уже поздно. И убили оранты Ульриду. И свершилось предначертанное».

Пелли отложил листы и зябко, несмотря на жару, поежился, почему-то избегая моего взгляда. Поэтому я спросила у стен:

– И теперь они подозревают грядущего врага в каждом последнем потомке Вельта и Ольды? И во мне?

– Да, – хрипло откликнулся мальчик, бледный вплоть до исчезновения веснушек. – Они опасались: вдруг ты сбежишь из-под их контроля. Если бы они не боялись твоего отца, то давно бы тебя убили из-за этого пророчества. Но, как только ты дашь им повод, даже он не сможет их остановить.

Пелли был невиданно серьезен и даже осунулся от овладевшего им странного напряжения.

Я вдруг тоже страшно устала, заранее.

Тому, кто ступил на лезвие меча, остается только бежать и бежать, не останавливаясь, не оглядываясь, не сомневаясь, бежать в попытке выжить, взлететь над тончайшим и беспощадным лезвием…

– За что?! За слова, сказанные безумной жрицей столетия назад? И что я могу сделать всей Лиге? Или что могла сделать моя мать, пока не стала предпоследней?

– Не знаю, – хлопал он на меня несчастными глазами.

Действительно, что пристала? Разве его я должна пытать?!

– Пелли, обещай мне, что… Ладно, ничего не обещай. Но всеми силами постарайся не мешать мне в Цитадели.

– Тебе туда нельзя! Владыка запретил!

– А ты напомни ему сие: «Пусть свершится должное. Если есть иная стезя и будет на то воля богов, мы ее найдем», – ответила я словами Вельта и добавила от всего сердца: – Кому нельзя, так это тебе, Пелиорэнгарс! Тебя там не предусмотрено! Разве что в качестве куриного бульона!

– Роночка, ты же обещала! – взмолился перепуганный моим пророческим приступом Пелли.

– Ну не буду, не буду! Жди меня в Гарсе, оруженосец! И ни шагу отсюда до утра!

Теперь здесь сделано все. Можно идти.

Я рванула дверь и вылетела в коридор, до синих чертиков в глазах взбешенная немыслимой глупостью человечества, тупо верящего таким как я проходимкам, которые бормочут всякую с трудом переводимую на нормальный язык чушь, подглядывая в замочную скважину за грядущим.

Много ли увидишь в крохотную дырку крохотным человеческим умом?

Шарахнувшаяся из-под ног шавка остервенело меня облаяла. Откуда в помещении собаки?

Вынырнув из мерцающего сине-золотого марева, я обнаружила, что иду уже не по щербатой мозаике западной башни. Под ногами хрустела засохшими комочками грязи пыльная мостовая, и вокруг дымилась от зноя улочка едва знакомого городка, раскинутого на многочисленных островах в дельте северной реки Исты, воды которой, смешанные с морскими до горечи, уже нельзя пить.

Раскаленная улочка казалась нарисованной. Плоской. Нереальной. Правильно, я же забыла сказать слово, которому научила меня русалка в замке Аболан. Оно вылетело из головы, а я вылетела, потеряв голову, и все стало на нужные места. Мы с этим словечком где-то в нигде пересеклись, и в наказание за забывчивость вместо настоящего порта Элин я нарисовалась на его нарисованной улочке.

Одинокий прохожий оглянулся на лай, спросил что-то на незнакомом языке. Я оторопело уставилась на него: разве я не сплю? И решительно прошествовала за угол, где в воспоминаниях предполагалась набережная. Там она и оказалась. Альерг давным-давно провозил меня через этот морской городок в нашем длинном путешествии из Ирда в Гарс. Еще дальше на север, где-то в море, на одном из островов Северного Архипелага находилась Цитадель Бужды.

Если верить Сильвену, пробужденные в северном Элине должны встречаться на каждом шагу. Но первым, кого я встретила, не считая собаки и прохожего, был незадачливый ученик Лиги. Он стоял с этюдником и размашистыми мазками торопливо кидал краски на приколотую загрунтованную холстинку. Я узнала крючковатый нос, острую бородку и кудрявую, длинную шевелюру Мертвого Глаза. Вот и верь после этого слухам. Рисует по-прежнему!

Осторожному взгляду, брошенному через плечо мастера, открылось зрелище, сразу захватившее дух: на холстинке бушевала гроза, дыбилось и ворочалось черно-лиловым лохматым зверем забешеневшее море, вспенивая мощные загривки волн. Но при всей избитости сюжета я едва устояла на ногах от потрясения – с полотна яростно хлестала ужасающая, первозданная, неприрученная мощь невероятного живого существа. Я задохнулась от его неодолимой силы, властно хлынувшей и изъявшей меня из моего маленького мирка в эту невообразимую Вселенную.

Мучительно вернувшись в крошечное, по сравнению с этим гигантским всеохватным, человеческое тело, я не смогла сдержать восхищения, простонав:

– О-о-о! Этто что-то!!!

– Правда?! – по-детски восторженно спросил мастер, весь светившийся от возбуждения так, что с него слетали искры. – Это портрет с завтрашней натуры. Таким море будет завтра, вот увидите. Но тогда попробуй-ка постоять здесь с этюдником! А сегодня – самое то!

– Да, на такое надо смотреть на расстоянии, – согласилась я.

Он оглянулся с радостной улыбкой. И вдруг перепугался, грудью закрывая детище, словно я немедленно испепелю его на месте:

– Радона?! Что вы здесь делаете?

Пришлось промолчать. Не говорить же, что мне нужен какой-нибудь завалящий пробужденный! Тогда придется долго объяснять, зачем он мне нужен, а времени и без того мало осталось. Округлившимися от изумления глазами Пьетто оглядел меня и покачал головой, поняв, что девушка в беде: чумазая, исцарапанная, в красивом платье, резко контрастировавшем с ободранными, обожженными руками и общипанной косой. Драная кошка с бантом на шее и без гроша в кармане. Его испуг тотчас уступил место заботливому участию:

– Что с вами стряслось? Подождите, я сейчас!

Пьетто быстренько свернул этюдник, расплескивая в спешке краски из баночек, взвалил короб на плечо и, ухватив меня за руку, куда-то потащил, объясняя по дороге, что он тут недалеко живет и его супруга быстрее разберется, чем и как мне помочь. О супруге он говорил с такой теплотой, что даже голос дрожал от счастья. Это что должно было случиться, чтобы закоренелый холостяк, да еще и мертвописец, вдруг ожил? Я понадеялась, что Мертвый Глаз никогда не писал портрета избранницы.

Крохотное жилище художника ошеломляло. Я попятилась, едва переступив порог: стены сплошь кипели, бурлили, ярились, тосковали, смеялись, нежились, кишели невероятной жизнью невиданных существ. Они были пойманы в холсты и рамы, но постоянно вываливались, выплескивались и вырывались, поглощая смотрящего. Назвать их пейзажами и натюрмортами было невозможно.

Одно из существ вышло из большой рамы, плеснув занавеской, и. нежно улыбаясь, предложило мне чашку травяного отвара с печеньем. Только почувствовав рассыпчатые крошки во рту, я осознала, что эта ожившая солнечная полянка – человек во плоти.

– Моя жена Льенна, – гордо представил ее Пьетто.

– Вы меня совсем зачаровали, – пробормотала я растерянно, тая от удивительного наслаждения просто смотреть.

Она озарила комнату брызнувшим, как солнечные зайчики, смехом. Даже слово «прекрасная» было холодным и бледным рядом с ней и не смело прильнуть, чтобы согреться. Стояло поодаль и млело от счастья. Не любить ее было невозможно.

– Я не жил, Радона. Только сейчас начал, – неожиданно признался Пьетто. – Этого не объяснить. Как слепому не рассказать, что такое цвет. Как глухому не показать, что такое звук.

Он, смущенно улыбаясь, развел руками, не в силах передать мне понимание зрячего.

Единственное, чем я могла отблагодарить за дивное ощущение рая, в которое они меня окунули, – изгнать их.

И я разрушила рай советом бежать сейчас же, немедленно, потому что к ночи здесь будет сущий ад. Так или иначе будет. Других вариантов будущего просто не было. Они дружно кивнули, и мне стало понятно, что они не успеют. Пока Пьетто будет спасать эти бесчисленные картины, его накроет либо Бужда, либо шторм.

– Спасайтесь! Оставьте все и бегите! Пьетто, вы же сами видели, что здесь будет!

– Здесь вся моя жизнь, – прошелестел художник, оглядывая многочисленные холсты.

– Не вся, Пьетто! Был у тебя огонь, будет вода, но будут еще и медные трубы!

Они снова дружно кивнули, взявшись за руки. Я покинула их, плача от бессилия.

С моря дул легкий бриз, дневной зной пошел на убыль, и улочки стали более оживленными. Я растерянно огляделась: ну, и куда сейчас? В порт, искать ближайший рейс до Цитадели? Я уже жалела, что отказалась от монетки из щедрой горсти Пьетто.

На плечо легла чья-то рука. Высокий усач, слегка склонившись, что-то спрашивал, неприятно подмигивая. На всякий случай я сказала: «Нет!» Но долговязый не отстал, костлявые пальцы сжали плечо еще сильнее. Я попыталась вывернуться. Прохожие уже с любопытством оглядывались, но не вмешивались в привычный для портового городка инцидент: девица хочет подзаработать и набивает цену. Порядочные барышни не скучают так откровенно на улице в одиночестве.

Не напрасно Дункан предупреждал: мало получить самое себя в собственность, надо еще уметь отстоять это право! Да, что я буду делать, если столкнусь не с телепатом, а с обычным наглецом? Утоплю в слезах? Оглушу предсказанием? А он ни слова не поймет! Даже если я предскажу ему сокровище бескорыстной любви. Я содрогнулась от неожиданного приступа смеха. Свободы захотела! Любвеобильный усач отшатнулся. А я смеялась и смеялась. Бедный, я же сумасшедшая! Как тебе не повезло! Долговязый побежал в панике, я ринулась следом: подожди, ты еще не знаешь о прелестях провалившегося носа и проблесках гениального безумия, которые поджидают тебя на последней стадии твоей болезни, уже разлагающей тебя заживо!

Искатель случайных утех свернул за угол, я за ним, на бегу громко сообщая медицинское название порчи в крови улепетывающего незнакомца, и сразу наткнулась на городской патруль. Ну наконец-то, пробужденные! И почему нужно обязательно устроить скандал, для того чтобы на тебя обратили внимание?

Трое всадников, обнажив мечи, окружили меня, тесня лошадьми к стене обшарпанного дома. Похоже, они решили прикончить меня без лишних вопросов. Я на всякий случай добровольно сообщила им название страны и города, откуда прибыла с визитом в эти благословенные места. Они переглянулись и убрали мечи. Рыжеволосый крепыш, по-видимому, старший в тройке, жестом приказал следовать за ним и пустил коня впереди, показывая путь. Двое его товарищей следовали чуть сзади, слегка понукая тычками в спину мой и без того почти бегущий шаг. Надо, надо торопиться: уже около четырех пополудни, а я все еще далеко от цели.

Через несколько улочек они пересеклись с еще одним отрядом в пять всадников, одетых в знакомые по Рагору травянистые одеяния, с закрытыми, несмотря на жару, лицами. Наемники. Я спросила мысленно: «Дик?» Он не откликнулся. И ни у кого из пятерых не обнаружилось знакомых глаз. И я вспомнила о страшной бесполезности вопрошания: Дик мертв. Проклятый Дункан! Наемники застыли как изваяния, перегородив путь. Рыжеволосый что-то им хрипло гаркнул. Ему ответил наемник повыше остальных, на гнедом скакуне, и отрицательно покачал головой, показывая на меня. Я возопила мысленно: «Не вмешивайтесь!» Даже гнедой удивленно на меня глянул, не говоря уже о его хозяине, в глазах которого мелькнуло замешательство. Последовал такой же безголосый ответ: «У нас приказ, пифия!»

Стражники не собирались уступать добычу. В спину остро кольнуло, прорезав ткань. Мне что, сегодня весь день в лохмотьях ходить? Но с моей охраной происходило что-то странное: она словно оцепенела. Меч, на который меня собрались нанизать, как на вертел, задрожал, оцарапав кожу, и выпал из руки державшего. В уши беззвучно влетело: «Беги, пифия! Сюда!» Я упрямо покачала головой: у нас с вами противоречивые приказы. От пятерки отделился вороной жеребец, всадник выхватил меня из парализованного окружения и помчал, перекинув через седло носом вниз. Что за привычка у них отвратительная! Глаза до рези запорошила поднятая копытами пыль.

Вдруг державшие меня руки разжались, конь метнулся, теряя всадника, а я начала съезжать носом в мельтешащий камень. Пронеслось видение собственной вдребезги разбитой головы, сопровожденное строкой из «Свода аномалий»: «Если истинная провидица видит себя со стороны, она видит свою смерть». Падение прервала чья-то рука. Меня подняли. Я увидела травянистое пятно, неподвижно распластанное на мостовой, и склонившееся ко мне в радостном оскале безбородое морщинистое лицо с прозрачными глазами под желтоватым капюшоном. Пробужденный! Это лицо внезапно исказилось судорогой боли и стало странно опрокидываться, но старик уже успел прижать к моему носу невыносимо вонючую тряпку, и я мгновенно задохнулась.

 

ГЛАВА 8

Очнуться пришлось в весьма некомфортной обстановке. Меня трясло, в бока что-то немилосердно впивалось, я была связана, на глазах повязка, а на голову что-то было надето, похожее на мешок из вывернутого наизнанку ежа. Ко мне проявили милосердие – не стали затыкать рот кляпом. Зато на языке я ощутила отвратительный вкус сыромятной кожи. Ремень плотно прижал язык, впился в уголки губ и ощутимо давил на затылок.

Кажется, моя особа стала весьма популярной у похитителей. Просто на ходу друг у друга подметки рвут. Интересно, кто на этот раз ограбил вора? Скрипели колеса, подпрыгивая на ухабах. Ездоки явно спешили. Телега остановилась, подпрыгнув напоследок так, что меня тряхнуло до непроизвольного хрипа.

– Приехали! Слышь, Хлыба, очнулась поклажа-то.

Голос был густой, как смола. С меня стащили мешок, но повязку с глаз не сняли.

– Извиняйте, госпожа, что причинили вам некоторые неудобства. Не по своей воле.

Я просительно замычала. Как ни странно, мою просьбу поняли и ответствовали:

– Пока не могу ничем помочь. Придется вам еще потерпеть. Вы бы пока еще поспали, с силенками собрались. Вам они еще понадобятся.

В его голосе звучало сочувствие. Может быть, из-за того, что я сама себе очень даже сочувствовала. Кто-то поднял меня на руки и снопом перевернул на другой бок, приговаривая при этом убаюкивающе:

– Право же, жаль мне вас, да ничего не поделаешь, приказано беречь как зеницу ока, глаз не спускать, доставить к месту и вовремя. В целости и сохранности. М-да-с… Где больно? Здесь? Щас полегче чуток будет.

В смоляной бас втек другой, липко-медового тембра:

– Да уж, Ресс, в целости и сохранности приказано. А жаль! Отойди-ка…

Грубые лапищи хищно коснулись тела. Я содрогнулась от омерзения, беспомощно корчась и пытаясь перегрызть ремень, а липкий голос невозмутимо продолжал:

– Ну, ну, эка неженка, от ласки невинной целости не убудет. Хе-хе… М-м-м-да… Хороша-а! Недаром герцог упаковал такую драгоценность, даже погляд запретил под страхом смерти, не говоря уж… Ну да мы люди пужаные, распакуем красотку! А герцогу скажем – так и было.

– Пужаные, говоришь? – насмешливо спросил смоляной. – А вот этим тебя пугали?

Раздался глухой удар и два взвизга, один из которых быстро заглох, а второй перешел в тонкие причитания:

– Ты что, Ресс? Ты ж его того! Ить герцог башку тебе свернет!

– Да не боись, Хлыба! Оглушил только маленько. Пусть пока в тенечке полежит: умаялся за день парень, в голове от жары помутилось. Герцог мне только спасибо скажет. Ишь, гнида, распаковать вздумал! Да я сам распакую!

Тонкий заголосил:

– Не дури, дурак! Не знаешь, что ли, эта девка гаже змеи подколодной. Тьфу! Я бы такой гадюки и рукавом коснуться побрезговал. Пифия она! Отойди от греха!

Смоляной хохотнул:

– А что с того, что пифия? Пифии – те же бабы! Им любить надо, как всем смертным. Разве не так, красавица? Эк тебя повязали с головы до ног! Пить небось хочешь? Погодь…

Веревки чуть ослабли.

Тонкий истерично завизжал:

– Ты что, бешеный! Не трожь ремень! Укусит эта змеюка! Смерть напророчит!

– Ха, напугали! А то бессмертные мы, помирать не собираемся? Все там будем. А вот интересно мне, какие глаза у пифий. Говорят, они на месте испепелить могут. Вот сейчас посмотрим. Начнем распаковывать.

– Будем-то будем, да лучше не знать, когда и как! Не трожь повязку, дурак! Сглазит до смерти! Не трожь, говорю! Герцогу скажу! Эй! Погодь, дурной, я хоть подале отойду! Ить сглазит!

– Ты, Хлыба, простак. Не знаешь, что незрячие зрят глубже! Слепая пифия пророчит вернее, не отвлекается по пустякам. Отойди-ка, а не то я тебе сам смерть от кулака напророчу и тут же исполню пророчество.

Он откровенно смеялся, а ручища уже копошилась на моем затылке, распутывая узлы. Наконец, повязка спала, и в мои полуслепые от боли и вспыхнувшего солнечного света глаза глянули неожиданно умные лучисто-зеленые очи моего обидчика, обладателя коренастой фигуры и черной бороды, утопившей в себе пол-лица этого непроявленного оборотня.

Я осмотрелась. Меня выгрузили на берегу небольшой бухточки, украшенной, как бусами, рядочком вытащенных и перевернутых днищами вверх рыбацких лодок. У деревянного причала покачивался в ожидании вместительный баркас. Пологие берега бухточки сплошь заросли живописными ивами. Под ближайшей лежало массивной колодой чье-то тело со связанными руками.

Ничто не могло подсказать, где именно находится это диковатое местечко. Или это окраина Элина, или один из многочисленных облюбованных контрабандистами островов в дельте могучей Исты. Зеленоглазый заговорщически подмигнул и начал распутывать ремень, заменявший кляп.

Из кустов снова донеслись причитания, мол, мало того, что «эта гадюка» сглазит, так, дай ей волю, еще и проклянет весь дурацкий род сего дурацкого дурака аж до седьмого дурацкого колена, и поделом, а умным надо уносить ноги, да не куда-нибудь, а навстречу герцогу, который ужо найдет управу на этого бешеного да три шкуры сдерет, а башку безмозглую на корм рыбам пустит. Я проугукала как могла и злобно закивала головой: прокляну непременно, уже прокляла. К причитаниям добавился треск ломающихся веток, утихший где-то далеко в стороне. Бородач вздохнул с явным облегчением, снимая с меня путы.

– Ну вот, госпожа пифия, теперь передохните чуток.

Он широко усмехнулся, осторожно массируя синяки на моем лице. Я зашипела от боли.

– Ну точно змея! – снова улыбнулся разбойник, страдавший, на мое счастье, приступами благотворительности. – Вот попейте. Это освежит.

Руки не удержали фляжку. Бородач подхватил ее и поил, как ребенка, мягко вытирая с подбородка струйки необыкновенно вкусной ароматной воды. Стало значительно легче.

– Из эльфийских родников, – похвалился зеленоглазый. И, пресекая мои нечленораздельные возгласы, сказал: – Вы, госпожа, молчите. Вам с таким распухшим языком говорить пока нельзя. Времени у нас немного, а узнать нам надо многое друг о друге. Я буду спрашивать, а вы, если не очень трудно, только кивайте головой: да или нет. Так и будем беседовать, если захотите. Я из Лиги. Телепат. Мое имя – Ресс. И первый вопрос для разминки: как это вы оказались в Элине, да еще без помощи рандра, Радона Гарсийская?

Я промолчала, как и было велено. Да, телепатов в нашем мире пруд пруди! Как грибов, под каждым пнем! Как собак, за каждым углом! Толпы! И что будет с нами, несчастными, когда эти потрошители голов расплодятся повсеместно?

Псевдоразбойник удивился:

– Так в чем дело? Кто мешает посмотреть? Или вы не пифия?

«Уже нет!» – мстительно подумала я и припомнила подходящие к случаю доказательства.

Брови собеседника удивленно взлетели.

– Бона что… Ну, это уже не так важно. Сейчас вы придете в себя, и мы отправимся восвояси, в Асарию. Как зачем? Скоро здесь герцог будет. А ваш отец с меня голову снимет, ежели вашу не уберегу.

Я задохнулась, словно вновь ударилась всем телом о стену в рухнувшей комнате. «У меня нет отца!»

– Конечно, не буду спорить. Нет так нет. Однако вот… Где ж она…

Он стянул сапог и сковырнул кусочек грязи, как будто случайно налипшей в складке голенища, растер в руке, сдул пыль… и на ладони оказался неприметный коричневый кругляшок – то ли пуговица, то ли плоский камешек. Ресс многозначительно помолчал над ней, и пуговица вдруг ожила, вспыхнула, и на поверхности проступил рельеф знакомого рисунка: тугой смерч, как будто спаянный из двух сверкающих, пронзающих друг дружку капель золотого и серебряного солнца.

– Это рандр. Средство связи… ну… соединения в пространстве с собеседником. И не только средство связи. Считайте, что это магический камень. Пользоваться им просто. Проще некуда. Позвать и увидеть.

Смерч пришел в движение, пульсирующими волнами развертывая сжатые в ничто спирали. Я закрыла глаза, не желая смотреть. Но сверкающие всплески проникали и сквозь закрытые веки, возрастающим громом заполняя собой весь мир.

– Надо попасть в сердцевину, в центр, – сквозь ревущий туман донесся обеспокоенный голос Ресса.

Но я беспомощно захлебывалась, теряя себя безвозвратно.

– В центр, быстрее!

Что-то подхватило меня и швырнуло сквозь бешеный вихрь, срывающий, как пушинки с одуванчика, остатки сознания, ревущий так, как будто взрывались звезды, и я оказалась в безмолвии. На долю мига. Потом грянуло:

– А! Вот и наша… благотворительница! – завопил Альерг, возникая из ниоткуда собственной персоной, которую я наблюдала глазом злобной мухи, вцепившейся в лошадиное ухо.

Лошадь то и дело стригла ушами, сбрасывая меня с насиженного места, норовя отшвырнуть в смертельный смерч, хищно ревущий в опасной близости, и я судорожно цеплялась обратно. Из-за этой борьбы с неоседланным лошадиным ухом мастер постоянно выпадал из поля зрения, зато никуда не девался его вопль, который стоячей волной вздыбился и замер на одной ноте, заглушавшей взрывы звезд. Через несколько мгновений вопль рассыпался на отдельные внятные звуки:

– Рона! Как ты могла! Сбежать не попрощавшись! Как последняя романтическая принцессулька! Я тебя не узнаю последние два дня! Столько дров наломала, что дровосеки два года могут отдыхать! Тебе привет от Сильвена, он ожил! Стой, чертова кляча! Это уже не к тебе, Рона! Где ты находишься? Это я уже тебя спрашиваю, Рона! Да открой глаза, чтобы я мог увидеть окрестности, не прикидывайся мертвечиной, успеется!

А ведь я вроде бы чем-то смотрела, ежели его видела прямо перед собой. Но глаза были немедленно распахнуты, больше от ужаса, чем по опекунскому приказу. Ресс довольно улыбался. Удивительным образом они поделили пространство, совершенно не мешая друг другу находиться в одном и том же месте – передо мной.

– Ага, вижу. Привет, Ресс, спасибо, дружище! – проорал Альерг. – Не узнаю местность.

– Остров Лис.

– Далековато забрались! Как скоро объявится герцог?

– Скоро. Полчаса максимум.

– Отлично. Рона, мы тебя сейчас перекинем обратно в Гарс.

– Нет, спасибо, мне и тут хорошо! – сложила я руки на груди.

– То есть как?!

– Давно мечтала пожить на острове. Подышать целебным морским воздухом.

– Не дури, девочка!

– Еще слово, и я перееду! Прямо в Цитадель.

Наставник немедленно захлопнул рот и в раздражении переломил зажатую в кулаке рукоять плетки, наглядно демонстрируя, что он сделает со мной, когда доберется.

– Пусть переезжает! – врезался стальным клином спокойный голос.

– Владыка!!! – обрадованно выдохнули и Ресс, и Альерг.

Пространство как-то странно раздвинулось, и за плечом мастера забрезжил еще один человек, стоявший у стрельчатого окна в просторной незнакомой зале. В окне виднелся горный ландшафт. Очертания заснеженных вершин тоже были мне незнакомы.

Я снова закрыла глаза, но добилась только того, что мы остались с ним наедине.

– Вот и свиделись… пифия.

Я разом вздыбила шерсть от этого арктического голоса и разразилась коротким взгавкиванием. Буквально, потому что сидела внушительным псом перед беловласым вельможей, часто дыша, с вывалившимся из пасти языком, утробно поскуливая и не смея почесать там, где свербила немилосердная блоха. Неприятная же штука эти их рандры! Зато я почуяла свежесть легкого ветерка, ворошившего белые волосы государя. И сразу же невыносимо захотелось содрать с себя мохнатую собачью шкуру, чтобы тоже насладиться прохладой. Отец выждал минуту, пока я вычесывала из себя собачьи чувства, как тех же блох.

– Рандр защищает от подслушивания, мы можем говорить спокойно. До появления Альерга полномочия опекуна переходят к Рессу. Телепат тебе сейчас необходим.

Прекословие взъерепенилось немедленно, моментально вернув мне дар речи:

– Откуда я знаю, что можно доверять Рессу, если все, что сейчас вижу с его помощью, может быть изощренной иллюзией?

Сочувственная улыбка тронула уголки его губ.

– Откуда знаешь? И это я слышу от особы, прослывшей провидицей? Впрочем, у тебя нет выбора… пифия.

– Уже не пифия, увы… – твердила я заученно.

– Пожалуй, если жрица Истины не может отличить иллюзию от… иллюзии… – улыбнулся он еще более жалостливо. – Ты летишь как обычно – слепо и глупо, как мотылек в огонь.

– Пусть. Сколько нужно мотыльков, чтобы погасить лесной пожар?

– Ты о неучтенном факторе? Один. Но ты – давно учтенный фактор, девочка. Ты ошибаешься. И напрасно считаешь, что Лига не сможет тебя сейчас остановить. Подумай хотя бы, почему тебя так тянет в этот огонь и сколько в этой тяге от твоей собственной, разумной воли? Или кто-то тебя подталкивает?

Я замерла. Но пробормотала упрямо:

– Сомнение хорошо для философии, но не для действия. Я должна быть в Цитадели.

– Перед Лигой у тебя нет такого долга. Кому должна? Кто зовет тебя в Цитадель? Не хочешь задуматься? Только звери действуют, не думая. Мы же сами выбираем себе судьбу.

– Мы оба знаем, что выбора у меня нет.

Он прикрыл глаза, губы сложились в горькую складку.

– Выбор всегда есть. Всегда.

– Я уже выбрала. Ты знаешь. Другое страшнее.

Он знал. Другая судьба была не просто ужасна. Она была не человеческой.

Он печально кивнул белой головой:

– Я хотел уберечь тебя, дитя. Избежать неизбежного…

– Я знаю, отец. Я тебя не виню.

– У нас еще есть время вернуть тебя в Гарс. И ты сама еще можешь вернуться. Потом шансов может не быть. Цитадель защищена. Сегодня этот твой шаг может оказаться более опасным для нашего будущего, чем война. К войне мы готовы. К тому, чем может кончиться твое присутствие в Цитадели, если Тварь победит, – нет. Ты зашла слишком далеко. Возвращайся, Рона.

Я даже поверила, что они и в самом деле изменили планы и уже не хотят принести меня в жертву Твари. Почти поверила. И упрямо покачала головой:

– Нет. Пелиорэнгарс не поможет тебе добраться до Твари, отец. Только у меня есть возможность доставить этот ваш рандр.

И он проницательным взглядом прочел, что за моей уверенностью стоит другая: я пойду и без рандра, поскольку мне он и не нужен. Мне показалось, что Владыка постарел за эти несколько минут разговора. Горькие складки так и не разгладились, когда он, не дождавшись, что я одумаюсь, глухо произнес:

– Принимаю твое решение. Ресс передаст тебе твой рандр. Постарайся не сразу проявить себя. Ты сегодня заставила нас распылить силы, и теперь нам нужно время их собрать. Без телепата тебе не выдержать испытаний Бужды, а твой наставник сильнее Ресса. Нужно время, чтобы Альерг смог войти в Цитадель. Твоя задача – запустить рандр в самый последний момент. Никто не будет допущен к Твари ближе, чем истинная провидица. Ближе, чем ты. Но если ты поддашься инстинктам, как вчера и сегодня, – ниг убьет тебя мгновенно. Если только почует нечто большее, чем ожидает. Помни: рандр должен быть запущен только тогда, когда тебе будет казаться, что твой конец неминуем. Именно в этот момент не только ты будешь во власти Твари, но и она в твоей. Упустишь – погибнешь. Опередишь – тоже погибнешь. Постарайся успеть, прошу тебя. Там, в Цитадели, я не смогу тебе помочь. Да, слово для рандра… – В груди внезапно горячо толкнулось: «Дик!» – …есть. Хорошо. Никто не должен знать его имя, даже я. Прощай.

– Подожди! – крикнула я торопливо. – Что бы это ни было, это будет разрушено!

Как они любят доводить до озноба! Даже вспыхнувшим нескрываемой радостью лицом. Он несколько мгновений пристально изучал меня, выворачивая наизнанку. Я подсунула ему отдельный, специально отведенный для выворачивания карманчик.

Наконец, он откинулся, посветлев:

– Да, ты меня порадовала. Мы можем выиграть этот бой. Может быть, я и не ошибся в тебе. Если даже сейчас ты сумела припрятать самое себя.

И неожиданно улыбнулся.

– Дозволь спросить! – воспользовалась я таянием снегов.

Он кивнул, дозволяя.

– Как маме удалось скрыться даже от тебя, Владыка?

– Ее спрятала Братчина. У нас возникли некоторые… разногласия.

– Из-за того, что я – натх?

Глаза его расширились. Величественное лицо исказилось тревогой и, внезапно, искренней жалостью. Он махнул рукой, то ли пытаясь меня поймать, то ли прогнать, и исказился, рассыпаясь…

Новоявленный опекун тревожно посматривал в глубь леса. Рандр потускнел, снова превратившись в комок грязи, и Ресс приладил его в ту же складку на голенище сапога.

– Извините, госпожа, – пробормотал он торопливо. – Я вынужден был свернуть рандр: герцог слишком близко, а нам надо еще кое-что успеть. Вы не возражаете, если я вас снова свяжу, раз уж вместо Гарса нам с вами в Цитадель отправляться?

Я не возражала. Ресс аккуратно упаковал меня, обойдясь на этот раз без мешков и кляпов. Потом полез за пазуху, вытащил старую потрескавшуюся трубку, отколупнул донышко, и на его ладони тускло блеснула еще одна безликая кругляшка.

– Это ваш рандр. У нас одна минута, чтобы пристроить его так, чтобы был легко доступен для вас и незаметен прочим… ну, вы видели. За неимением других идей, положим в туфлю. Если вытряхнется, не бойтесь, найти сможете только вы. Нет. Лучше заклепкой на туфле. – Мгновенно кругляшка уменьшилась до размера кнопки, приобрела серебристый блеск и, пришлепнутая быстрым движением, затерялась в ряду таких же заклепок. – Только вашему слову откликнется. Всегда. Надо только позвать. Его имя Должно быть тайной.

Ха! Как будто он не телепат!

Ресс улыбнулся:

– Имя рандра невозможно услышать. Оно дается сердцем. Теперь главное. Вы попадете на церемонию отбора Избранной. Тяните время, сколько возможно. Хотя сегодня в Цитадели может быть все иначе. Сегодня они призовут Тварь. Нига. Чем он… или оно… будет, мы не знаем. И будет ли в привычном смысле этого слова. Я буду рядом, но мельтешить и высовываться мне нельзя. Моя роль – прикрывать вас от телепатов Бужды. Если, мало ли, меня разоблачат, не отчаивайтесь: подхватят другие. Мы на вас очень надеемся, госпожа. Главное, вовремя призовите рандр, он уже настроен и создаст вход для владыки. Только он сможет изгнать нига.

Он шептал уже едва слышно, потом мгновенно натянул личину туповатого разбойника и перешел на бормотание:

– Эва, щечки-то как мешковиной нацарапало. Щас протру водичкой эльфийской, быстро все пройдет, так и еще краше будет. А вы поспите-таки, барышня, глазки закройте и спите себе.

Я замотала головой: ни за что! Непроявленный оборотень Ресс умоляюще глянул:

– Надо! Вритар приказал держать вас в бессознательном состоянии, пока не отъедем подальше от берега. Чтобы телепатов на след не навести. Он же погони боится.

В нос ударило чем-то дубиновым, и сознание начало мутиться. Как мне везет сегодня на насильственное засыпание! Обидно. Не так уж много у меня осталось времени, чтобы вот так бездарно его проспать по чужой воле!

Вновь ожить мне довелось в обстановке не менее удручающей. Меня качало так, что желудок выворачивало. Уложена я была лицом вниз, чтобы не захлебнулась. Ремни с рук и ног были сняты. Приподнявшись на локтях, я оглядела комнату. Похожа на корабельную каюту. Мебель – ложе и стол – намертво прикручены к половым доскам. Покрывало из козьих шкур и я сама – все, что было в помещении из движимого имущества. Кироновы башмачки исчезли. Заставив себя подняться и забыть о существовании снова разболевшейся правой ноги, я потащила себя к двери. И вовремя, ибо та распахнулась, и мне довелось встретить вошедших, не распластавшись носом вниз на козьей постели, а гордо стоя на одной левой.

Передо мной явились трое пробужденных. Впереди – невиданно мрачный тип со зверской физиономией палача, с черным смоляным чубом на макушке, маленькими поросячьими глазками и крючковатым массивным носом. Почти такое же жуткое лицо я видела совсем недавно, не далее как утром. Судя по всему, явился герцог Вритар собственной персоной, весь в черном, разбавленном массивной золотой цепью на груди. Цепь своими размерами более годилась бы для подъемного моста неприступного замка.

Ошуюю и одесную этого мостоподобного сооружения громоздились два еще более мрачных типа, отягощенных, правда, не цепями, а всем содержимым оружейной лавки. Если бы они обременили себя еще и тараном, то никакая крепость не устояла бы. Что говорить о маленькой пифии. Тем более что пол предательски качнулся, ударил по последней оставшейся в живых ноге, метнул меня ядром на палача и удалился строго вверх, дерзнув поменяться местами с потолком.

Я страшно испугалась, что разобью остатки тела о цепкую палаческую грудь. Но обошлось. Стражники, решив, что мне сдуру взбрело напасть на палача, выметнулись вперед, перехватили в полете и подвесили перед собой на заломленных за спину руках. Суток не прошло, как я лишилась аж трех всего лишь из четырех отпущенных мне всевышним конечностей.

Палач расцвел хищной ухмылкой, оценивающим взглядом знатока ощупывая тело подвешенной, затем коснулся поникшего подбородка жертвы, силой приподнимая, заставляя взглянуть в черную жуть непроницаемых глаз. Мозг вспорол шипящий свист: «Я долго ждал, пиф-ф-фия. И не напрас-с-сно. Ты даже превз-зошла мои ожидания… Поторопись, Вритар! Я ус-с-стал ждать». Последние фразы явно были свистнуты уже не мне.

– Господин доволен! – громогласно, но несколько скрипуче осклабился палач.

Уже вечерело, и предзакатное солнце заглянуло, наконец, в грязное окошечко каютки, проверяя, как я тут поживаю. На жалобы оно не отреагировало никак: не омрачилось тучкой, не затмилось и даже не погасло. Всего лишь неуклонно закатывалось.

Меня извлекли из запертой каюты, снова связали и поволокли, словно тюк с заморскими пряностями, не давая коснуться ни палубы, ни трапа, ни земли. Армия встречавших приветствовала Вритара многозевным ревом. Поверх многочисленных голов, запрудивших причал, неприступной черной скалой царила громада Цитадели, подавляя саму землю массивностью, а небо – чернотой. Рассыпанные по острову здания были по сравнению с угольной горой крошечными, как хлебные крошки.

Не дав вволю полюбоваться на мощь сердца Бужды, мне завязали глаза. Повязку сняли уже в просторном беломраморном помещении, обставленном с царственной роскошью. На меня накинулись десятка два бессловесных рабынь. С лихорадочной поспешностью я была вымыта, упакована в белое одеяние, причесана и почти вылизана. Обувь мне вернули собственную, и я обрадовалась неприметной заклепочке, как родному дому.

Не меньше десятка столь же молчаливых стражников извлекли почищенную и разве что еще не выпотрошенную жертву из беломраморного зала и, проведя по коридорам, сложенным из крупных глыб, подогнанных до волоса, втолкнули в черномраморный склеп. Когда глаза привыкли к темноте, оказалось, что стены слабо светятся, словно покрыты мерцающей сетью. Наученная гарсийским подземельем, я прикоснулась к ней более осторожно, и все-таки палец опять чуть не вырвало из ладони.

– Не трудись, пифия, тебе эту сеть не пробить, – напугал меня скрипучий голос Вритара. – И защита ваших телепатов сюда тоже не пробьется, даже если они успели проникнуть в Цитадель. Здесь ты полностью беззащитна! Сюда никто не проникнет.

И расхохотался.

– Даже твой хозяин? – Несмотря на все усилия, мой голос дрогнул.

Смешливое похрюкивание захлебнулось.

– Слишком много болтаешь, пифия! – рыкнул он. – Начинайте, магистр!

В непроницаемо-темном углу кто-то шевельнулся. И я сразу осознала, под какой твердокаменной скорлупой хранила меня Лига все эти годы. Сознание мгновенно размякло, как вытащенная на берег медуза. Я ничего не могла сделать, даже прикрыться маячком. Они высасывали все. Как бы пригодилось сейчас полное неведение! Последнее, что мне осталось, – найти хотя бы одну каплю, чтобы утонуть, одну золотистую точку, как назло куда-то запропавшую. Вспыхнула синяя. Я не стала привередничать…

– Этой пифии далеко до ведуньи, – всколыхнул тишину женский голос. – И Наследия в ней нет. Она пуста.

– Жаль, – разочарованно скрипнул герцог. – Но она сойдет за Истинную провидицу?

– Вряд ли, – усомнилась телепатка. – Есть кое-какие способности, но долго не протянет.

– Сойдет для сегодняшней церемонии! – недовольно пробрюзжал Вритар. – И волки будут сыты, и… нам хорошо. Благодарю вас, магистр.

Дверь открылась, и невысокая фигурка выскользнула из склепа.

– Насколько верна оценка магистра, дорогой Крон? – тут же спросил невидимый в темноте герцог.

Шевельнулось еще одно пятно, перекрывающее сияние защитной сетки. Ну, мы уже знаем, как бороться с этой напастью. Шепелявый старческий голос подтвердил безнадежный диагноз. Вритар скрипнул зубами:

– А я думал, телепатка решила нас провести. С этими союзниками держи ухо востро. Но ошибки быть не могло, лорд Крон! Мы точно знаем, что наследницу прячут в Гарсе!

– Я вас предупреждал, милорд: вряд ли они станут привлекать внимание к наследнице. А эту пифию они громогласно назначили Верховной и особо не охраняли. Она даже постоянно разъезжала, путаясь у нас под ногами. Вспомните хотя бы Арим и Рагор!

– Может, кто-то из учениц гарсийской школы?

– Госпожа Лен Шратхр сообщала о некоей Ребах. Девушке тоже семнадцать лет. Очень туманное прошлое, родители неизвестны. И ее с рождения сопровождает телепат, хотя она не пифия. Известно также, что Владыка регулярно запрашивает о ней отчеты. И совершенно непонятно, чем она так ценна для Лиги. В замке играет роль камеристки при Верховной пифии. Но это только прикрытие. Ребах не служанка. Соглядатаи почуяли очень большие способности, но девушка никогда их не демонстрирует. Она всегда в тени. В школе Лиги Ребах официально не обучалась. Из Гарса никогда не выезжала. Никогда не бывает одна. Охраняют ее, как принцессу, даже когда она идет на прогулку в город, что случается очень редко. Не так ли, пифия?

Я забарахталась, застигнутая врасплох неожиданным натиском.

– Ага! – возбужденно воскликнул Крон. – Милорд, память пифии подтверждает сведения!

– Да черт с ней! Эти сведения подтверждают гораздо более надежные источники! Только мы внимания на них не обращали, что Лиге и надо было. Как же мы так опростоволосились?! Пифию выставляли как куклу и прикрывали ею настоящую Наследницу! Да, Лиге в уме не откажешь…

– Не стоит переживать, мой лорд, никуда Ребах от нас не уйдет. А сегодня мы скормим Господину эту овечку.

– Господину! – фыркнул герцог, вскакивая. – Этого ли мы добивались? Время уходит, дорогой Крон! Тварь все более требовательна, и, если мы в ближайшее время не найдем Наследницу, ниг поработит нас.

– Бриго уже испугался.

– Он подлец и глупец! – вскипел яростью Вритар, бегая тенью на мерцающих стенах. – Не упоминай при мне даже имени мерзавца! Кто разбудил Тварь без нашего ведома?! Она бы дрыхла и дрыхла, а мы спокойно искали бы способ ее связать и использовать в наших целях, и только тогда можно было будить! Так нет же, этот недоумок захотел меня устранить. Единоличной власти захотел! И что? В штаны наложил князек, как увидел, кого он вызвал! Всех нас под смерть подвел и сбежал, гад!

– Далеко не сбежит! – мстительно прошипел его собеседник. – Я отправил по его следу не меньше полусотни Псов.

Они говорили свободно, не смущаясь присутствием свидетеля, словно уже приговорили меня к смерти. Я испугалась, что так и сгину в этом каземате, не добравшись до цели. Вритар почти орал:

– А нам расхлебывать все это дерьмо! Хоть с проклятой Лигой вступай в переговоры! Немедленно отправьте за Ребах!

– Слушаюсь, господин.

Герцог успокоился и вспомнил о моем присутствии:

– Это даже хорошо, что пифия оказалась пустышкой. Твари ненадолго хватит ее сил, будет повод созвать внеочередной Вечит.

– Продолжить допрос или вычистить память? – спросил Крон.

– В чистку!

Я вовремя легла на дно синя моря. Надо будет при первой же возможности предупредить Ресса, он найдет способ передать Лиге, что Ребах в опасности.

 

ГЛАВА 9

Меня распяли между двух стражей, как между двух одушевленных и вооруженных мечами столбов, в зале под гигантским куполом, придавившем массивные колонны.

По размерам зал годился на роль городской площади. Добрую четверть огромного помещения занимало возвышение в три ступени, увенчанное массивным троном из белого материала, тронутого желтизной. Костяной желтизной. И я тут же запретила себе знать, чьи кости утилизованы таким образом.

Слева от пустующего трона черным монументом возвышался герцог Вритар. Цепь на груди сподобилась за это время усохнуть до тоненькой цепочки, зато оставшееся от прежней цепочной массы золото перетекло в неоправданно громоздкий орден. Гигантомания оказалась непоколебима.

Справа, вся в белом (с костяным оттенком), топорщилась нелепая фигурка карлицы. Ни цепей, ни иных вопиющих украшений не наблюдалось. Только жезл, в два раза длиннее обладательницы, возносил под купол алмаз неимоверной величины, цапнутый золотой скрюченной лапой. Да еще драгоценная диадема восседала на макушке непропорционально большой головы. Из-под скромной полоски золота целой сворой болонок лохматились неожиданно легкомысленные соломенные кудряшки, преданно лижущие морщинистые пергаментные щеки и весело прыгающие в хозяйские белесые глаза все того же костяного цвета. Она была древнее древности, эта слепая карлица.

Пока я разглядывала кошмарную парочку, зал бесшумно заполнился черно-белыми фигурами и стал напоминать шахматную доску с явным перевесом белых. Сотни фигур в белых с костяной желтизной балахонах, со спрятанными под капюшоны лицами стеной окружили место действия. Малый круг составило воинство в черном, с демонстративно обнаженными бицепсами, зримо вооруженное всего лишь тонкими тросточками. В черные же ризы было одето еще несколько фигур, сгрудившихся в центре вокруг трона.

Я оказалась внутри черного круга. Безмолвие, с которым горизонт моей жизни безнадежно затягивался тучами без единой бреши, становилось все гуще, все напряженнее. И, наконец, когда публика уже изрядно заскучала, грянуло.

Старуха вскинула руки, алмаз в лапе на кончике жезла ослепительно вспыхнул, и мозг взорвался свистом. Однако шипение и свист были совсем не те, что недавно звучали в любезно предоставленной мне для путешествия одноместной каюте. Как бы масть не та, помельче да повизгливее, словно свору болонок одновременно дернули за хвосты. Карлица верещала:

– Твои слуги здесь, Господине!

Зал синхронно зашипел нарастающим свистящим эхом.

Это были единственные слова, которые я разобрала в речи, моментально перешедшей в нечленораздельную. Пассы посохом и мантры свистом ускорялись, темп возрастал, алмазные сполохи стали уже непрерывными, свист дребезжал на пределе слышимости, и внезапно карлица ткнула разжавшейся лапой жезла в сторону пустого трона. Камень полыхнул, из когтей вырвалась черная искра и взвилась в купол. Дрожь пробрала Цитадель до основания. Зал взревел. Уши заложило. Освобожденные от алмаза когти поскребли пустоту и скрючились дохлой куриной лапой.

Трон наполненнее не стал, но Вритар согнул колено перед пустым местом, демонстрируя всем, что свято место пусто не бывает.

– Свершилось! – восторженно сообщила карлица оцепенело умолкшей публике.

Тишина взбулькнула тысячезевным оргазмическим стоном и вновь сгустилась. И в этой стоячей тишине завибрировал пробирающий до костей, до мозга, до последней жилки звук, шедший отовсюду, дошедший до центра и отпрянувший от трона эхом, сложившимся в слова:

– Я с вами!

Белые фигуры пали ниц. Черные остались невозмутимо стоять, и державшие меня столбы, к счастью, тоже не пали. Звук повторился, смягченный, впрочем, несколько деловой интонацией:

– Фс-се з-здес-сь… Готова ли Избранная?

Судя по удвоенным свистящим звукам, невидимый обладатель трона то ли слегка заикался, то ли его произношение страдало из-за отсутствия зубов на отсутствующей голове.

Карлица рухнула в сторону трона, звякнув намертво вцепившейся в болонок диадемой.

– Господин! Смилуйся! – Она приподнялась, обличающе ткнула в мою сторону когтистым пальцем. – Она даже не пифия!

– С-сам с-слыш-шал, что не пиф-фия! – огрызнулся Невидимый как-то даже несколько виновато. – И нас-сколько верны с-слухи? Кто-нибудь потрудился проверить?

Последний вопрос Голос уже прорычал. Карлица притворилась контуженной щукой: выкатила белесые глаза и широко разинула рот с неожиданно крепкими для своего возраста клыками.

Герцог Вритар поклонился:

– Мой господин, ваш слуга имеет самые свежие сведения о вашей избраннице. Предлагаю выслушать свидетелей.

Узнать вошедших можно было с трудом. Лица на Дункане не было, а то, что находилось выше плеч, заплыло багровыми синяками, волосы слиплись от крови, стоял он с трудом, слегка покачиваясь от напряжения, а левая рука болталась так неестественно, как будто была сломана. Утренняя повязка на ладони была содрана, и рана опять сочилась кровью. О Дункане, кроме приметной раны, напомнил только пронзительный синеокий свет, вспыхнувший на меня из багровых щелей. Значит, еще зряч, вздохнула я с некоторым облегчением. Разительный контраст с бывшим приятелем по псарне составляла Иби, в роскошном черном одеянии выглядевшая довольно царственно. В ее облике не было и следа вчерашней болезни. Я опять засомневалась в идентификации личностей вновь прибывших, но кто-то вроде дворецкого представил их присутствующим:

– Ее высочество принцесса Ибиссина, герцогиня Вретсия Органре Ибхтор и лен Шратхр и магистр…

И так далее, мне второй раз было неинтересно.

Изувеченного Дункана вытолкнули к трону, но он умудрился не только не упасть, но избежать и намека на поклон. Вритар явно мечтал добить гордеца и нетерпеливо теребил черный жезл, а зал зароптал еще громче.

– Ах-х, иц-щенок вс-се еще с-скалит зубы! – скучающе прошипел Трон. – А Вритар недостаточно с-строг со с-своими псами! Ну-с-с-с, как там тебя… Дункан? Твое молчание будет дорого с-с-стоитьтебе…

Дункан упрямился, молча посверкивая глазами. Потом вдруг задергался в судороге, как жук, пришпиленный булавкой. Внезапно открылись его раны, и на помост закапала кровь. Даже со стороны ощутимо было, как волна чудовищной боли прокатилась по его телу. Но он молчал. Голос продолжил после паузы:

– Чтобы ты не с-скучал в раздумье, твое одиночес-ство кое-кто разделит… С-советую говорить… С-с-слуш-ш-шаю!

На этот раз свист хлестнул меня невидимой розгой. Бесконечной иглой вонзился не только в уши, но медленно прошил позвоночник, выскреб череп. От внезапной мучительной боли заорал бы и камень. И я заорала. Когда боль схлынула, оказалось, что Голос пытал и магистра, судя по тому, как вновь скорчилось в конвульсии его тело. Остальные наблюдали с оживленным удовольствием.

– Не надо! – прохрипел Дункан. – Я и не собирался от тебя ничего скрывать, мой господин…

– С-с-смотри-ка, заговорил, – развеселился Невидимый, – не без-знадежен. А ты жаловался, Вритар!

Палач хмыкнул, пинком поднял Дункана и, ударив сзади палкой по ногам, заставил его встать на колени перед Ничем на троне.

– Ну-с-с, человечек, и з-зачем было упираться, вынуждать меня к крайним мерам?

– Меня оклеветали, выгнали из ордена без суда и следствия, отняли жезл и регалии. Я оскорблен!

Трон – и тот растерялся от такой беззастенчивой наглости, забыл о заикании:

– Страж, верни ему жезл!

Недовольный герцог поджал губы, но возразить не посмел. А Дункан, воспользовавшись замешательством, умудрился встать с колен и выпрямиться с бесподобной гордыней.

Стражники с поклоном вручили магистру короткий жезл и цепь на шею. Допрашиваемый не стал упорствовать и выложил, что знал. А знал он, оказывается, все:

– Заговор действительно был, но с иной целью. План Лиги был довольно наивен: Радона Гарсийская была в день моего приезда в Гарс снята с должности Верховной жрицы, на сегодня же было запланировано увезти ее куда-нибудь в глушь. Завтра были бы распущены слухи, что несчастная больна и отправлена на лечение, а послезавтра она якобы погибла бы в снежном обвале. И все, о жрице забыто.

– С-с-скучно иметь таких глупых врагов. Жрица она или нет – уже вс-се равно. Почему же ты не выполнил задание до конца? Ты пос-смел отпустить Избранную!

– Обстоятельства неожиданно изменились. Я не мог медлить и под собственную ответственность скорректировал данный мне приказ. Я всего лишь хотел вручить тебе настоящую Избранную лично и получить всю награду, в обход Вритара.

– Самонадеянный глупец! А мне доложили, что ты лучший ученик. Каковы же тогда худшие?! Я разочарован!!!

Голос уже грохотал со всех сторон, потрясая своды, пол ощутимо дрожал. Все присутствующие мигом бросились ниц. Устояли только мои подпорки в виде стражи и Вритар. Карлица юркнула за трон. Грохот приутих.

– Ты ос-смелилс-ся на с-свою игру, щ-щенок!

– Еще не проиграл, – с достоинством заявил Дункан.

Вритар, нетерпеливо теребивший жезл, наконец встрял:

– Господин! Его учитель сообщил нам, что он уже не Пес по состоянию ума. Наши труды пошли прахом. А сведения, им добытые, только отчасти подтверждаются другими источниками. Эта и только эта девица может быть той, которую мы ищем. Он ослушался приказа. Смерть ему!

– Я с-сегодня добр, как никогда, и доз-зволяю щенку жить еще немного, на время церемонии. А пос-сле – предос-ставлю ему право с-стать первой кос-стью в подножии моего нового трона. Вс-с-се! Вритар! Начинай церемонию!

Вритар взмахнул жезлом, где-то в глубине растворились створки огромных дверей, и началось какое-то странное движение, словно в зал волокли что-то неимоверно тяжелое. К Дункану подскочили стражники и потащили прочь, но он извернулся и прокричал:

– Но она не та, кого ты искал! Заговор внутри, а не снаружи! Твой враг здесь, среди нас!

Все замерли как вкопанные.

– Кто еще предатель, кроме тебя?

– Ты несправедлив со своим, может быть, единственным верным слугой, что я еще надеюсь доказать. Не я предатель, а тот, кто морочит всех нас этой никчемной девицей!

– Что с-скажешь, Вритар?

– Мой Господин, он тянет время! Дозволь убить его немедленно!

– Время, говориш-шь… Да у меня его вечнос-сть! И еще пара минут. Пусть говорит!

Дункана водворили на прежнее место перед троном.

И разверзлись хляби небесные – его понесло. Он говорил так долго и нудно, что я порадовалась: Альерг наверняка успеет добраться до Цитадели даже прогулочным шагом.

Весь смысл речи магистра свелся к тому, что не Дункан, а какой-то общий враг обманывает присутствующих, пытаясь подсунуть в качестве Избранной никчемную пустышку, храмовую болтушку, чьи предсказания сбываются через раз. В королевстве Ильчир эта чересполосица давно известна. Дункан же из лучших побуждений предлагает не тратить время и испытать другую, более достойную.

Я уже изрядно приустала от этой шумной церемонии и прикорнула на плече телохранителя, но тут встрепенулась и задохнулась от возмущения. Это кто – пустышка? Кто – храмовая болтушка? А Дункан продолжал ораторствовать перед подозрительно умолкнувшим пустым местом:

– Ты можешь убить меня, я и так истекаю сейчас кровью перед тобой и моими братьями, умираю от пыток, которыми Вритар силился вытащить из меня те знания, что должны быть поведаны только тебе и здесь, но я счастлив умереть за наше великое дело, и единственное, что омрачает эту радость, – то, что силы мои уходят быстрее, чем я успеваю поведать тебе об истинном обстоянии дел…

Оратор внезапно закашлялся, покачнулся и завалился на бок. Трон ожил. В смысле, заговорил:

– Не переигрывай. Ты только что заливался чудненьким с-соловьем. Я даже зас-слушалс-ся.

Трон и впрямь выглядел несколько… задумчивым. Если бы он закинул ножку на ножку и подпер одним подлокотником несуществующую голову, а вторым почесал бы несуществующий затылок, то вполне изобразил бы то легкое замешательство, которое проскользнуло в Голосе.

– Ес-сли из тебя вытекает больше крови, чем с-слов, то говори побыстрее. Переходи к с-сути, тогда успеешь хотя бы выполнить священный долг передо мной. А там я, может, и прощу тебя. Посмертно.

– Как изволишь, Господин, хотя в твоих силах излечить мои незаслуженные раны… – намекнул Дункан. – Я узнал, что один из самых ближайших твоих Хранителей вступил с ними в сговор с целью сорвать сегодня твою церемонию. Мне показалось странным, что пифия, которую Вритар якобы выследил как Истинную, была слишком слабой даже как пифия, не говоря уже о большем. Но попутно с приказом подготовить для тебя похищение Верховной жрицы я получил еще один, касавшийся другой воспитанницы Лиги. Вот она действительно была талантлива. В ней уже чувствовался изощренный разум Пробудившейся. Она и была Истинной Избранной, Наследницей, которую Псы искали семнадцать лет. Гарсийская пифия была только прикрытием. И герцог Вритар знал о настоящей наследнице, но скрыл ее от тебя!

Все вокруг взорвалось, особенно имярек. Магистр Предательских Дел Дункан зычно выкрикнул сквозь шум:

– Не я, а Вритар тебя предал! Он возомнил властвовать даже над тобой, господин. Герцог – враг твой и нашего дела!

Побагровевший Вритар с воплем «Как ты смеешь, гаденыш!» взметнул жезл и швырнул в своего обвинителя. Тот увернулся, хотя несколько неуклюже из-за ран, жезл пролетел в пяди от его головы и устремился прямиком в трон, но, не долетев двух шагов, вспыхнул и разлетелся мелкими искрами.

Зрители взбурлили, белые рванулись на помост, черные рванулись на белых. Растерзать никого не успели: цепь черных стражей оттеснила зрителей назад, кучка стражников насела на Вритара. Как ни странно, Свистун от свиста воздержался, хотя кто-кто, а этот тип умел заставить себя слушать. Когда все стихло, мне пришлось посильнее постучать сразу в две стены перед носом. Телохранители раздвинулись в стороны, и открылась упоительная картина некоторого несогласия в стане моих похитителей.

Обезоруженный Вритар без всяких видимых опор реял под куполом. По всему залу в таком же подвешенном состоянии болталось над головами коллег еще десятка два балахонов. По всей видимости, внутри балахонов кто-то был, потому что из них раздавались невнятные поскуливания и постанывания. Среди черных тоже были жертвы левитации, но значительно меньше. Видимо, это были ближайшие помощники герцога.

Иби без кровинки в лице валялась прямо на полу. То ли дух полета ее проигнорировал, то ли слишком тяжела оказалась ноша.

Карлица, вероятно, все еще отсиживалась за троном.

Дункан назло всем врос в пол и картинно поддерживал сломанную левую руку раненой правой, взирая на происходящее с явным удовлетворением.

В наставшей тишине, наконец, прорезался Голос:

– Говори, Дункан, что еще ты можешь с-сказать перед смертью!

– Я… – сообщил магистр. И рухнул замертво.

– Что за слуги пошли изнеженные, – проворчал Трон. – Ирсика!

Карлица вынырнула из-за трона, жеманно отряхивая юбки. Потом, спохватившись, шмыгнула обратно, вытащила неуклюжий жезл. Говорящий трон выделил ей пять минут на латание ненужных дыр Дунканова тела.

Старуха принялась за дело, даже не омыв рук. Бинты тоже не потребовались. Она просто с силой потыкала в раненого своей палкой, проделав, наверное, те самые некоторые сложные отверстия. Не удовлетворившись результатом, поплевала, побормотала, попрыгала вокруг тела с шаманской удалью и встала над головой пациента.

Ничего не помогло. Минуты истекали.

Уже в некоторой растерянности она протянула жезл параллельно телу, крикнула нечто на незнакомом гортанном языке, развернула палку когтистой верхушкой вниз и хрястнула что есть силы. Спасибо, не по голове убиенного. Рядом.

Плиты помоста вздрогнули и выпустили клуб удушающей мглы, окутавшей жертву черным, непроницаемым саваном. Если Дункан еще был жив, то теперь уже наверняка оказался мертв от удушья.

Мне стало совсем тошно. На моих глазах убивали человека, пусть и подлого, ненавистного мне, но… спасшего мне однажды жизнь. И откуда-то со стороны внезапно послышался мой собственный крик:

– Не смейте! Пустите меня!

Чары рассеялись, саван треснул. Старуха, потрясая кулаками, яростно обругала меня на неведомом языке. Дым исчез, открыв Дункана, по-прежнему не подающего признаков жизни.

– С-сюда! – с интонацией удава приказал Голос. – Подведите ее!

Меня доставили на возвышенье к трону, как тушеного кролика к столу. В непосредственной близости к центру сообщений было значительно холоднее. И воздух оказался несколько разреженным, как на горном хребте.

– Пиф-фия пыталас-сь кое-кого здесь с-спасти? Нес-сколько не по профилю, но прис-ступай. Дозволяю.

Я осмотрела мертвеца. Издалека мне казалось, что на нем гораздо больше ран. А уж крови было!

Уже не было.

Я растерялась. Ран не было, переломов не было, пульса, кстати, тоже не было. Что-о?! Плюнув на все и всяких там удавов, я решила уже заняться спасением с того света, но мертвец не пожелал моей помощи. В уши влез злобный мысленный шепоток: «Весьма польщен, жизнь моя! Спасибо, ты мне всю игру испортила! Что за глупые существа эти пифии?» Насмешливый тембр Дункана невозможно было спутать ни с каким другим. Жив!

Я опрометью отскочила: кто их знает, этих зомби!

– Господин, – чуть слышно прошептал Дункан. – Не эта. Та!

И он, бережно приподняв себя, как хрустальный бокал, шевельнул пальцем на придавленную двумя солдафонами принцессу Ибиссину, герцогиню Вретси Органре Ибхтор и лен Шраттхр…

Переждав двусторонний вопль – Вритаров с потолка и принцессин с пола, – Голос сказал с мерзкой усмешечкой:

– Ибиссина! Пора поз-знакомиться поближ-же…

Иби содрогнулась. Мне уже было знакомо пристальное внимание Трона, и я тоже содрогнулась фантомными болями. За что ее уничтожает Дункан? Что она ему сделала?

Трон распорядился:

– Уведите ее и подготовьте. Да, Дункан, ты оказался прозорлив: она может выдержать Испытание. Не Наследница, конечно, здесь ты преувеличил. Но ес-сли она окажетс-ся Истинной, ты будешь вознагражден. Если ошибся, то умрешь вместе с ней. Никому не-поз-зволено без пользы транжирить мою вечнос-сть. А с этими искателями абсолютного оружия… что вы хотите, чтобы я сделал с ними, слуги мои?

Армия взревела единым гласом. Наверное, они потребовали стереть несчастных в порошок, потому что тут же, не успел зал затихнуть, наземь плавно опали внезапно опустевшие балахоны, из которых высыпались облачка мелкой пыли. Стоявшие под ними люди шарахнулись в стороны, заслоняясь от жирной черной пороши.

Высоко поднятое тело Вритара стало медленно сворачиваться истошно визжащим жгутом. Брызнули кровавые фонтаны. Невидимка выжал герцога, как тряпку. Я зажмурилась, попытавшись прикрыться телохранителями, но от страшных криков некуда было спрятаться.

В наступившей тишине Голос умыл отсутствующие руки:

– Я выполнил ваш приговор, слуги мои. Вы потребовали, я сделал. И так будет с-с каждым врагом Дела Бужды! Но мы довольно раз-звлеклис-сь. Пора переходить к долгожданному делу. И раз уж у нас-с тут подготовлена и заждалас-сь первоначальная кандидатура, займемс-ся ею, не будем обманывать ее ожидания. Ты ведь уже заскучала тут с-с нами, пиф-фия?

Я энергично помотала головой: нет-нет-нет, что вы, что вы, с таким-то кошмаром! Исцеленный магистр позволил себе недоуменную реплику:

– Но Господин! Зачем возиться с пустышкой? Не Истинная не выдержит испытания, и эта смерть будет бесполезна!

– А удовольс-с-ствие?! – напомнил Голос. – Я ценю, магистр, твои ус-силия. Какая трогательная з-забота о полез-зности моего с-сущес-ствования! Ценю по достоинс-ству. Ты займешь то место, которого домогалс-ся, – мес-сто Вритара, прямо сейчас-с, без обычной церемонии замены Стража.

Дункан низко склонился перед пустым Троном и расшаркался в благодарностях за оказанную честь.

– Брос-сь пресмыкатьс-ся, – отмахнулся Трон чуть ли не всеми подлокотниками. – Не будем терять вечнос-сть, мой новый Страж! Ты не против побыть шафером на моей сегодняшней с-свадьбе?

Голосистый Трон развеселился. Дункан, напротив, почему-то сник.

В зале зарокотало: в его глубине продолжилось прерванное было движение чего-то громоздкого. После некоторой суеты и натужного кряхтения на возвышение вкатили огромный каменный саркофаг. Он мне сразу не понравился. Слишком черный. Бока лоснились жирной сажей. Вкатили и отошли подальше. Я понимаю носильщиков: не слишком-то, наверно, приятно, прикасаться к такой гадости, от которой за версту разило чем-то сладковато-тошнотворным.

– Начинай церемонию, Страж!

Дункану поднесли короткий жезл. Он махнул им небрежно, как бы недоумевая, что с ним делать. Саркофаг, брошенный в гордом одиночестве, постоял, подумал и стал медленно, с ощутимым скрежетом, без всяких рычагов подниматься. И с довольным чмоканьем водрузился вертикально, явив в себе полное отсутствие чего бы то ни было. Стало понятно, что имеют в виду, когда говорят: ни дна, мол, тебе, ни покрышки – в зияющей бездне колыхалась густая жирная мгла.

Меня подвели, поставили перед испокон веков не чищенным саркофагом. Я задохнулась. Они что – собрали все могилы в одном месте? Сколько же трупов сгнило здесь с сотворения мира? Все, что когда-то шевелилось на земле?

В глазах поплыло, хотя плыть было нечему: я ничего не видела в смрадной мгле перед собой. Откуда-то приплыло странное словечко: ароматерапия. Как за последний якорь, я ухватилась за недоумение: что бы оно значило? И повисла, раскачиваясь.

Жесткие пальцы впились в плечи, повернули рывком, и я уткнулась взглядом в пустое лицо Дункана. Мертвец выглядит краше. Его пронзительный взгляд плеснул словно ушатом ледяной воды. Он врывался в сознание, спрашивал: «Слышишь меня, Радона?» – «Д-да…» – «Так что там с обещанием убить? Вот он я, исполняй обещанное». – «Да ну тебя. В следующий раз. Руки только пачкать о такую гадость». – «Так я и думал, белоручка. Умрешь, не пикнув». Он брезгливо скривился, став удивительно похожим на моего отца. И ласково шепнул на ушко:

– Это я убил Дика! Ты не ошиблась, жрица.

Ненависть обрушилась, как лавина, и вывела меня из обморочного оцепенения. Палач улыбался. Так же он улыбался над телом брата, глядя на его конвульсии. «Жаль, что моя рука дрогнула, Дункан!» – «Я предупреждал, жизнь моя!» – «Вон из моего сознания! Я убью тебя!» – «Прямо сейчас? Куда тебе, рабыня!»

Усмешка зазмеилась по этому ненавистному лицу, украденному у Дика. Чем он так доволен? Моим унижением? Ведь ясно, что ко мне давно пора звать жреца для отпевания. Какими грехами я заслужила, что последние минуты моей столь недолгой жизни скрашивает именно этот негодяй?!

Я скосила глаза: каким-то образом я очутилась внутри саркофага. Когда Дункан успел привязать меня ремнями к торчавшим из стенок крюкам, я даже не заметила. Гроб даже не потрудились очистить от вековой паутины, и она свисала над головой неопрятными черными прядями.

В уголке суетился жирный паук, успевший обновить тенета тысячелетней давности свежими заплатами, и в липких серебристых струнах уже трепыхалась ночная бабочка с блеклыми крылышками. Схожесть наших с ней судеб была столь безнадежной, что мне пришлось подать небесам жалобу: ну нельзя же так откровенно иллюстрировать происходящее!

Гроб был мне великоват. Внутри оказалось не так уж и страшно, если бы не жуткое ощущение бездонной пропасти за спиной, в которую я могла в любой момент оступиться. Тем более что путы, как я тут же осторожно выяснила, не слишком крепко были стянуты. Наверное, их наличие было скорее напоминанием, что не они за меня, а я за них должна держаться, дабы преждевременно не сорваться в жадно разинутую сзади зловонную бездну.

Отходя, магистр еще раз презрительно кольнул холодными жесткими глазами: «Не забудь об обещании, жрица, когда будешь умирать!» – «Я не умру! Я убью тебя!» – «Я жду, жизнь моя!»

– Я вам не с-сильно помешаю, если присоединюсь к вашей милой бес-седе? – скромно поинтересовался Невидимка.

 

ГЛАВА 10

– Итак, испытание очень простое, пифия, – важным тоном, словно приосанившись, сообщил Голос на Троне. – Ты должна предсказать мне мое будущее. К с-слову, я и без тебя его хорошо знаю. Прос-сто, как принято говорить в будущем, сверим наши часы.

Какое может быть будущее у бесплотного Голоса, который умирает каждый раз, когда замолкает? Я рассмеялась:

– Предсказать тебе смерть?

Зал странно взбулькнул. Трон крякнул, но утешил с сочувственной какой-то улыбочкой:

– Боюс-сь тебя разочаровать, но я бессмертен. Довольно глупое занятие – предс-сказывать бессмертному смерть. Я начинаю думать, что Дункан был прав: ты даже до пифии не дотягиваешь. Кстати, было бы интересно услышать ответ еще на один незначительный вопросец: кто я?

Какой популярный вопрос! Я сама люблю его задавать.

– Не знаю. Мне вас не сочли нужным представить.

Карлица втихаря хихикнула. Дункан, да и все остальные, которых я могла разглядеть, воззрились на меня с несказанным изумлением. И тут до меня дошла неприятная в своей простоте мысль: может быть, одна я не вижу этого нига, а для всех других он имеет какую-то форму? Находится в каком-то теле?

– Кто я, пифия?! – с угрозой спросил Никто. Похоже, он тоже начал что-то подозревать.

«Да мне без разницы, кто, чтоб ты провалился!» На меня нашло мое извечное упрямство.

– Не знаю и знать не хочу. Но ты не бессмертен!

Зрители были в замешательстве и растерянно переглядывались. Магистр ал…Краст заинтересованно уставился в мраморный рисунок пола. Карлица почесала болонок, сдвинув диадему набок, и приняла несколько залихватский вид. Ей нравилось представление, внесшее значительное разнообразие в рутину церемониала.

Даже паук в уголке саркофага приостановил пляску вокруг бледнокрылой жертвы. Может быть, ниг – вот этот самый тонконогий вампир в мире насекомых, паучище с невнятным рисунком креста на мохнатой спинке? И всего-то дел – высвободить руку из пут и раздавить хищную Тварь?

– И я вижу твою смерть, – продолжила я под нарастающий ропот. – Рассказать?

Ни зги я не видела. Но упрямство и вдохновение – великая вещь, почти как настоящее пророчество. В уши забрался насмешливый шепоток магистра: «У тебя проблемы со зрением, жизнь моя?» Я моментально взбесилась: «Прочь, убийца!»

Продолжая увлеченно разглядывать каменные плиты, Дункан снова беззастенчиво влез, не постучавшись: «Позвольте представить вам давно почившего отца ордена Бужды. Надеюсь, пифиям преподают историю!»

Я представила, сразу вспомнив миниатюры летописей. Плюгавенький такой был человечек, но, по мнению современников, великий оратор и пророк. Тогда он еще не заикался, наверное. Но если это «дух Бужды», то понятно, почему публика в шоке. За всю историю еще ни одна пифия не умудрилась предсказать смерть духа.

Голос меж тем говорил:

– В с-следующий раз расскажешь, если будет шанс-с. Я восхищен. Ты так убедительно лжешь, а пифии на это не с-способны. Бедняжки даже не ос-сознают, что из них льется в трансе, и ничего не помнят после. Не заметил, чтобы ты была в трансе, Радона Гарс-сийс-ская. Хотя кое-какие странности мы все здесь заметили.

В зале нарастал хохот. Но я продолжала упрямиться, мысленно отдав должное магистру:

– Разве ты не знаешь, великий Бужда, что провидицам не возбраняется быть всегда в здравом уме и памяти?

– Не возбраняется, – мягко согласился сразу успокоившийся невидимый призрак. – Но нам надо убедиться, в здравом ли… Один ответ я, наконец, получил от тебя. Если так дальше пойдет, нам и вечности не хватит. Начнем ис-спытание! Только избавь нас от прогнозов погоды и пророчеств из жиз-зни нас-секомых. Я задал вопрос о моем будущем. Желательно не тратить на ответ всю мою вечность. Смотри с-сюда и говори, жрица!

И внезапно из ничего передо мной оформились и наполнились золотым блеском завитки массивной рамы, соткалось зеркальное полотно. И отразило. Ну ничего нового. То есть – меня. Так, пустое место вместо… Зато присутствовало остальное убранство помещения, противоестественным образом включая трон и исключая мой саркофаг с живой начинкой. А на троне… Что-то клубилось и проявлялось из ничего.

Но мне впервые было не до зеркала. Так мучительно свербил вопрос, что я полностью увлеклась выскребыванием ответа: почему только для меня Бужда невидим? Чем я хуже других? И единственное здравое объяснение, которое я могла дать сама себе: потому, что никакого тела давно почившего Бужды и нет. Есть массовая галлюцинация, не овладевшая мной по какой-то причине. А если его нет, значит…

– Смотри, жрица! – встрял дух Бужды с назойливыми рекомендациями.

…значит, ему очень надо стать. Но зачем тогда им истинная провидица? И почему пифия никак не устроит? Потому, что провидица не видит себя. Ну и что?

– Ну, смотрю, – задумчиво сообщила я. – А что я должна увидеть?

Дух разорался, как обжуленная кухарка на базаре:

– Вы кого мне подсунули?!

– Не я, а Вритар! – отбрехался Пес. – Я как раз хотел избавить всех от этого кошмара.

– Кошмаром здесь буду я! – обрадовал предсказанием Трон. – Убрать эту пародию на жрицу! И утром публично сжечь самозванку в назидание народу!

Дункан радостно кинулся отвязывать меня, но я вцепилась в ремни, на которых была подвешена, и бесстрашно качнулась вглубь саркофага:

– Минуточку! Кажется, я что-то вижу!

– Кажется?! – взревел дух уже не Бужды, а быка.

– Ви-и-ижу-у!

Что-то клубилось и проявлялось из ничего, стремительно обрастая деталями. И вот уже на троне восседал маленький плешивый человечек с гневным морщинистым личиком и жуткими дырами вместо глаз. Мне срочно захотелось протереть собственные очи, но ремни не пустили.

Привидение на троне синхронно дернуло ладони к рваным, пустым, зияющим глазницам, из которых выплескивался воющий мрак, вибрируя на низкой всепроницающей ноте, заставляя меня цепенеть от омерзения, – отвратительный, хищный, безумный первозданный мрак.

Торжествующий Голос, исходящий уже сзади, из гниющей тьмы, приказал с соответствующей могильной интонацией:

– Яви нам, что видишь, жрица!

Рама начала тускнеть и растворяться, прихватывая края зеркала. Оно таяло с торцов, и отражение словно источалось в пространство, меняясь местами с отраженным.

За моей спиной что-то ухнуло, толкнуло, устремляясь сквозь меня из бездны саркофага навстречу видению. Мое тело сотряслось, затрепыхалось, как перышко на шквальном ветру. Мрак, источаемый чудовищем, и мрак, источаемый из-за спины зевом саркофага, где я была распята уже даже не костью, а мучительно вибрирующей мембраной, устремились друг к другу, торжествующе подвывая, медленно перетекая вовне, охватывая меня свивающимся смерчем. Меня раздирало на части этой неодолимой вибрацией.

Лишенное ограничений отражение заглатывало пространство, подменяя его собой. Не в силах оторваться, я исчезала в этом захватывающем преображении. Я вся стала как вопль, как вой, как зов, и больше ничего от меня не осталось, кроме этого звука, воплощающего ничто в нечто.

Призрак поднялся с трона и поплыл. Пока он медленно приближался, черты его расползались, перетекая и меняясь. А когда ниг приблизился вплотную и глянул мне в зрачки рваными глазницами, опустошая меня до дна, он начал принимать обличье безглазой Твари с белой, как снег, шерстью.

Моя смерть стояла передо мной. Ей осталось сделать шаг и взять мою почти потерянную плоть. Но меня словно подхватила чья-то ладонь, выдирая из разверзтого небытия, и сжала в мощном кулаке, остановив трепыхание уже рвущейся на клочки мембраны. «Не забывай, жизнь моя!» – «Никогда!» Я очнулась. Что это я должна не забыть?

Очертания призрака колыхнулись, как от брошенного камня. Торжествующий звук споткнулся и растерянно замер на одной ноте, кружившейся, как стервятник. Вдруг что-то промелькнуло сбоку, и зеркало разлетелось в мелкие брызги, исцарапав меня до крови. Рев скомкался кратким взвизгом. У ног звякнула железная пластина в форме звезды с чуть изогнутыми лучами.

Карлица не растерялась и мгновенно затворила мне раны, попросту ткнув в мою сторону жезлом. При этом меня обдал такой адский холод, что кожа заиндевела и угрожающе потрескивала. Теперь я боялась пошевелиться, дабы не рассыпаться, как сосулька. А пока я пребывала в переохлажденном состоянии, рассвирепевший Голос нещадно кого-то казнил. Изо всех сил скосив избежавшие замораживания глаза, я попыталась разглядеть, кого убивают на этот раз.

Умирал Ресс.

Костяные балахоны скандировали, покачиваясь:

– Смерть! Смерть!

– Я здес-сь! – свистел Голос. – Здес-сь и сейчас-с-с! Как ему умереть, слуги мои?

Толпа распорядилась.

Ресс умирал. Медленно, бескровно, невидимо и изощренно расчленяемый по косточкам, по волокнам, по каждой капле крови, по мельчайшей частице мощного тела. Руки, ноги, бедра, подергиваясь, превращались в бесформенные мешки, словно кости становились жижей, едва удерживаемой тканями кожи. Когда он уже давно перестал дышать, когда от него осталась только оболочка, постепенно теряющая очертания тела, останки начали отваливаться кусками и распадаться в пыль. Невидимый убийца оставил в целости только обезображенную голову жертвы. По приказу Голоса магистр ал…Краст поднял за волосы голову Ресса, продемонстрировал неиствующим вурдалакам и положил к подножию трона. Тошнотворный тысячезевный вопль экстаза взлетел под купол.

Только я виновата в его гибели. Я упустила момент, чтобы раскрыть рандр и призвать отца. Еще мгновение – и ниг пожрал бы меня, и я не вспомнила бы, зачем я здесь. Еще чуть-чуть, и видение стало бы безвозвратным, поменявшись местами с реальностью. Ресс должен был убить меня, чтобы не дать исполниться пророчеству. Так зачем телепат пожертвовал собой, если сейчас все повторится сначала?! Ведь нигу ничего не стоит создать еще одно зеркало видений, и начатое завершится. Для этого и зеркало совсем не требуется.

Карлица, продолжавшая заговаривать мои царапины, подобралась совсем близко. И ее слепые глаза пристально смотрели на меня. Через миг они снова подернулись отвратительными бельмами. Или я сошла с ума, или только что они были живыми.

– Что скажешь, Ирс-с-сика? – проскрежетал Голос.

Ведьма отошла, бережно расправляя помятые юбки. То, что она ловко вытащила из складок, так же неприметно спряталось в рукаве. И холодок меж лопаток подсказал мне, что только что я опять смотрела в глаза смерти.

– Госпожа готова к церемонии! – поклонилась горбунья, распределив поклон между троном и мной с точностью аптекаря.

Толпа начала скандировать непонятный гимн и раскачиваться, как единое существо, постепенно наращивая ритм. Взлетали и опускались руки, склонялись и поднимались головы. С цокающим щелчком перед глазами возникло новое зеркало. Я отвернулась. Лучше провалиться мне на этом месте. Меня волчком развернуло обратно, и Голос надавил как снаружи, так и внутри:

– С-смотри, жрица!

Заладил. Я закрыла было глаза, но веки перестали быть препятствием для зрения. Что с открытыми, что с закрытыми глазами, я наблюдала то же зрелище, что и накануне.

– Не противьс-ся, жрица! Или умрешь!

И что кричит?! Поморгать нельзя…

Разница все-таки была: передо мной и вокруг меня не было ничего. Совсем. Пустота без единого проблеска чего-либо внятного. Я тщательно и довольно долго глазела в это зияющее пространство, но ничего не происходило, за исключением того, что Голос разверз пасть и стал меня заглатывать. Под ногти вонзились невидимые иголки, добрались до каждого нерва, впились в позвоночник, и я, осознавая полное свое ничтожество, дрогнула.

Пустота тут же знакомо мигнула, всколыхнулась, и в ее глубине начало сосредоточиваться клубящееся нечто. Настолько жуткое, что не имело права быть. Я не могла допустить этого. Что-то стучало сквозь мою муку, что-то схватило и удержало распадающийся разум: «Рона! Помни!» Дункан! Он везде… Боль выворачивала меня наизнанку. «Рона, помни, кто ты…»

– Щенок! Умри!!! Яви нам, что видишь, жрица!

Что-то вспыхнуло. Кто-то упал. И обрушилась БОЛЬ… Таяли, как дым, все щиты, укрывавшие меня до сих пор. Кто-то умирал совсем рядом. И мука из немыслимой стала невероятной. О-О-О-О-О! Мама-а, ну не должно быть на свете такой боли! Я не могу больше. Не могу!!! «Рона, помни…» Что там гаснет? Нет, подожди! Я должна! Я не умру! Не будет этого! ЭТОГО НЕ БУДЕТ! Будет другое. БЕЗ БОЛИ!!!

И она отхлынула.

Голос взвыл гигантским волком, наткнувшимся на комбинацию из трех пальцев со стороны добычи. О зеркале и видениях все моментально забыли. Карлица направила на саркофаг хлещущий черными искрами жезл. Дункан, который секунду назад свалился было в глубоком обмороке, передумал падать, выгнулся и, слегка пошатываясь, прыгнул на карлицу, пытаясь вырвать оружие.

Старуха одним грациозным движением сбила его с ног, и магистр врезался сразу в двоих стражников, кинувшихся на подмогу неизвестно кому из дерущихся.

Голос удвоил усилия, но вместе с тем попытался стать членораздельным:

– И-ирс-с-си-ика! Как пос-смела!

Карлица отвернулась от меня, мимоходом вновь, как кутенка, отшвырнула прыгнувшего на нее Дункана, который опять пролетел через весь помост, прихватив по пути еще несколько черных фигур, вскинула руки и провозгласила загадочно:

– Азэйсм Оссия!

И вся вспыхнула искрящимся сиянием.

Ирсика на глазах преображалась. Белоснежные волосы разметались по плечам, тело выросло и выпрямилось. Гневные, но совершенно ясные глаза ее пронзительно оглядели всех и вся. Балахоны смешались, засуетились, путаясь в просторных складках.

– Долго же ты пряталас-сь, Ос-с-сия! – Ревущий голос потряс своды. – В нашу последнюю встречу ты была покрас-сивее, тебя даже приятно было убивать. Что ты з-здес-сь потеряла? Девчонку?

– Возьми меня вместо нее! Я для тебя более ценная добыча!

– 3-заблуждаешьс-ся, ведунья! Она моя! И она это з-знает! Ты не с-сможеш-шь мне помешать! Мое время приш-шло! Я – вс-сюуду, а-аус-с-су-у…

Дух Бужды вдруг поперхнулся, смялся в животный вой и попытался раздавить неожиданную помеху мощью невидимой глотки.

Голорукие стражники, которых Голос стегнул приказом, как бичом, выпучив бессмысленные глаза, ощетинились мечами и кинулись на Оссию недружной пошатывающейся сворой. Она выкинула им жезл как кость, и еще в полете он покрылся дымком, пыхнул и растаял клубом тумана со всеми, кто успел в него ступить.

На опоздавшего к раздаче исчезновений Дункана свалилось потерявшее опору когтистое навершие жезла и прочно насело перепончатой лапой на голову. Ошарашенный вояка вступил в борьбу с новым врагом. Лапа не поддавалась.

Между тем дребезжащий от натуги воющий Голос все набирал и набирал обороты, с возросшей силой хлеща звуком, словно кнутом. Присутствующие не выдержали и дружно зажали уши. Им стало не до драки. Рев нарастал.

Хозяин, пытаясь убить Оссию, убивал всю свою армию. Кто мог, бежал к выходу, но падал, как подкошенный гигантским серпом. У некоторых сквозь пальцы засочились тонкие красные ручейки.

Закогтенный Дункан смирился с подаренным судьбой шлемом и неожиданно сменил направление атаки, развернувшись в мою сторону. Жезл его вспыхнул, мои путы растаяли, слизнув и кожу, с которой соприкасались. А ноги… мне показалось, что они расплавились в охватившем их огне. Я призвала мысленно: «Дик!» Но ничего не произошло. Вместе с болью меня пронзил ужас: магистр сжег мой рандр!

Побледневшая Оссия обрушила на Дункана гибкий, как змея, столб голубого пламени. Магистр отпрыгнул гигантским сверчком, пролетев между мной и висевшим в пустоте зеркалом, но при всей стремительности движения успел выметнуть руку и толкнуть меня, опрокидывая в так долго ждавшую добычи могилу.

Вой сразу стих, как будто уши мне залило вязкой болотной жижей. Саркофаг тут же начал нехотя ложиться навзничь. Так же невероятно медленно я в него погружалась.

Дрессированный дельфин мчался в толще вод. Его великолепное обтекаемое тело обременяла безобразная железная опухоль с зарядом смерти. Тот, кто его отправил, ждал на берегу, когда живая торпеда достигнет цели. Тогда он нажмет кнопку. Люди должны быть в безопасности.

Только вот кнопку уже не нажать – рандр, который я несла на себе к цели, разрушен. Да и зачем он мне?

Госпожа Аболан распахнула влажные глаза, улыбнулась. И я услышала: «Рандр связует тебя с миром, а нужно, наоборот, эту связь разъять. Именно разъ-я-ть. Обойдемся словом. Нужны только воля и вера. Воля и вера!»

Саркофаг не торопился закусить. Он всасывал меня неспешно, тщательно, со вкусом и толком гурмана.

И внезапно я почуяла Тварь. Ниг был не там, где виделся и слышался. Безликий, бесформенный, беспредельный, он таился сзади меня, за спиной, в бездне, прикрытой видимостью саркофага.

Когда-то он дождался хорошей добычи – поглотил маленького жреца, неудачника-провидца, разменивавшегося по мелочам астрологии. И Бужда внезапно обрел силу, стал великим пророком и жил невероятно долго для человека. Ниг не может существовать без того, что мы называем чудесами. Это его стихия – круговорот форм. Его дыхание. Его энергия. И он творил чудеса, превращая одни вещи в другие.

Он переставлял горы, пожирая их в одном месте и выплевывая в другом, шутя превращал озера пресной воды в вино, камни в хлеб, а птиц в камни. Но, когда до него добралась Лига, ниг ускользнул, покинул свой якорь – тело смертного, и позволил ему сгнить в хранимом веками как святыня саркофаге. Но и спящим он перетекал в глыбы Цитадели, подминая под себя тесные островки архипелага. А когда его призвали адепты Ордена Гроба, каким-то страшным чудом нашедшие путь к спящему, потребовал нового разумного тела. Не всё же по орденским регалиям сонно ворочаться.

И только Провидец мог дать ему себя, не умерев преждевременно, не утратив связей с этим миром прежде, чем Тварь перехватит и замкнет их на себя. Только тот. кто не погряз в видимости себя, чье присутствие в текущей реальности зыбко, как тающее облако. Только тот, чье настоящее никогда не бывает настоящим в полной мере. Только тот, кто мог разъять связь времен и миров.

И в этот миг разъятия Тварь сомнет его и перехватит нити, и свяжет их так, как сочтет нужным.

И в мир явится Ниг.

Очнется дремлющая плоть Цитадели, оживет земля архипелага.

Очнутся все ее осколки и крупинки в мешочках-ладарах, которые носят у сердца сотни, тысячи тысяч пробужденных.

Очнется овладевшая их пустой оболочкой Сущность – одна на всех, одна во всех – Тварь. Всюду. Во всех концах земли. Ни Владыка, ни Лига не в силах такому помешать. Не в силах даже предвидеть.

И Ниг поглотит мир Вавилора.

Но как ему сегодня не повезло! Сегодня не лучшая ночь для паразитов.

Ты слишком близко подпустил меня, ниг!

И, не оборачиваясь, не глазами, а всем измученным существом я увидела его.

Дрессированный дельфин с зашитой в теле смертью добрался до цели. Она колыхнулась и соткалась из ничего, вспыхнув снопом яркого белого света… Вздыбилась белоснежная безглазая Тварь и раззявила пасть мне в лицо. И замерла, почуяв: «Натх!!!»

Одновременно Оссия махнула раскрытой ладонью, из которой вырвался и разбежался по всему залу сноп ослепительных искр с тонким звоном, от которого вой разом съежился, словно ком снега под солнечными лучами, и гневно крикнула:

– Не подавись, Тварь!

Громовое эхо ответило ей откуда-то издалека:

– Эл…рах…м ол…олин!

Сноп огня прорвал стену. В пролом ворвалась сверкающая золотая молния с бешеной мордой Пелиорэнгарса. За спиной дракона полыхнула еще одна ослепительная вспышка, сдобренная грохочущим гласом:

– Урарэнг Арург!

Ниг с треском заткнулся.

Тварь попятилась, с лязгом схлопнула пасть: «Я твоя смерть, натх! Что по ту сторону смерти?» Я потянулась к ней, произнося ритуальную формулу: «Смерти нет! Но умирание вечно. Я принимаю тебя». Тварь заколебалась клочком тумана и опрокинулась в бездну, увлекая меня за собой. Ниг отступил.

Вся моя мука, вся ярость, вся жизнь уместились в одно желание, в один импульс воли. И он мгновенно был подхвачен многоголосым бушующим потоком, который всю невероятную мощь влил в одно слово и огненным лезвием рассек связь нежити с живым миром: «СГИНЬ!»

Призрак словно лопнул, разнеся вдребезги трон, в последней расходящейся волне сдвигая колонны, давя всмятку людей, гигантской метлой швыряя их к стенам, моментально покрывшимся трещинами. Купол начал крошиться, массивные плиты пола разъезжались сгнившей тряпочкой, снизу фонтанами хлынула вода, стремительно раздирая прорехи. Цитадель сотрясалась до самых корней, рвущихся в рокочущих морских глубинах. Остров разрушался и медленно опускался под воду, и ни у кого не было надежды уцелеть.

Дракона потащило обратно в пролом, но он сложил крылья и ящерицей пополз к центру. Прежде чем опрокинулся саркофаг, подставив меня под летящие сверху обломки купола, я успела увидеть, как Оссия раскрывает сияющий контур рандра. Плита, на которой она стояла, опрокинулась, и женщина мгновенно канула в черный провал. Подобравшийся Пелиорэнгарс не успел ее подхватить и едва увернулся от мощной струи воды, вырвавшейся из щели. От шкуры дракона поднимался пар, и видно было, какую жгучую боль он испытывает от соприкосновения с водой. Но он еще продвинулся к центру и вытащил кого-то из-под обломков. Спасенный с трудом вскарабкался на спину дракона. И только тогда Пелиорэнгарс попытался взлететь.

Ниг уходил, словно искривляя пространство, и меня засасывало следом в воронку смерча, скрутившего реальность невообразимым жгутом. Она треснула и плюнула мне вслед осколками. Невыносимо яркая боль вспорола глаза. В этой последней вспышке, забыв, что рандр разрушен, я всем сердцем призвала: «Дик!» Я попыталась вернуться туда, откуда начиналась. К моим истокам. В замок Аболан. Но не смогла. Я была уже слишком далеко.

Но это было не важно. Уже ничто не было важно, потому что жертвоприношение состоялось и принято. Отец может быть спокоен: ниг покинул этот мир, и… я тоже ухожу. «Смерти нет!» – сказала я Твари.

Если смерти нет, то нет и жизни. Есть вечный распад.

Только так я могу изгнать и связать собой нига – Тварь и я – навсегда.

Это и есть вечный ад – место, куда уходят натхи и запирают своим умиранием бессмертных нигов. Ниг Цитадели уже не вернется в мир. А если придут другие Твари, то… в школах Лиги не иссякли еще мотыльки…

Но это уже не мое будущее, которого уже нет. Кончилось.

Мир сворачивался, словно гигантский свиток, мучительно сминая, разымая, изничижая то, что уже утрачивалась как человеческое я.

Время замерло.

Ниг распахнул слепящие крылья: «Ты будешь вечно в меня падать, мотылек!»

Прощальным всплеском что-то прорвалось из смятой ткани растерзанного мира, обхватило и словно связало, выдирая из ослепительного небытия отчаянным вскриком: «Аруна!»

И я распалась с последним вздохом: «Азэйсм…»

 

ГЛАВА 11

Тучи неслись стремительно и низко, шквальный северный ветер рвал деревья, слизывал черепицу, ломал навершия башенок и рушил на землю небывалый ливень. Небо стало водой, и дышать можно было, только спрятавшись в надежные каменные стены под прочной крышей. Стены крепости Гарса были достаточно надежны, а разрушенное южное крыло спасало от полного развала только то обстоятельство, что оно было с наветренной стороны. Грохот срываемых с насиженных мест камней, порывы ветра, ворвавшегося в раскрытые разгулу стихии залы, сотрясали крепость до основания и доносились до самых глухих уголков уцелевших строений, сливаясь с непрерывными разрывами молний и громовыми раскатами.

Высокий беловолосый вельможа, сцепив за спиной озябшие руки, стоял в обширной зале у самого окна, грозившего лопнуть под ударами рассвирепевшей стихии, и слепо смотрел в непроницаемую, бурлящую стену дождя.

– Позвольте доложить, Владыка, – сказал вошедший в залу похожий на бульдога человек мощного телосложения. – Цитадель полностью разрушена. Уже весь архипелаг под водой. С Буждой, вероятно, покончено навсегда. У нас потери – около сотни человек… и дракон Пелиорэнгарс. Они не успели выйти, слишком все стремительно произошло. Было задействовано всего два рандра, но с периферии. Вернувшиеся в плохом состоянии. Подробности до сих пор неизвестны. Еще зарегистрирована попытка из эпицентра: Оссия успела только передать сообщение, что операция завершена. Она погибла почти на наших глазах. То, что мы успели увидеть, мало назвать кошмаром. Там творилось что-то невероятное! Непонятно, на что рассчитывал Орден Бужды, стремясь овладеть этим…

Беловласый обернулся к нему, как всегда, спокойный, жесткий и суровый.

– Я видел, Рунгар.

Волур помолчал, переминаясь, но не утерпел и нарушил тяжкую паузу:

– Но вы все-таки изгнали Тварь!

– Не я. Моя дочь.

Все шло не по плану. Это он должен был уйти вместе с нигом. А он даже не смог приблизиться, хотя отправился сразу после получения сигнала о разрушении ее рандра. Он смог только добраться до стен Цитадели, пробить брешь и впустить дракона, но сам войти не сумел: чудовищный взрыв отшвырнул и смял его рандр.

Рона все сделала сама. Увела нига и разорвала связи с этим миром и для Твари, и для себя.

– Рандр пифии не был затребован, – прохрипел волур. – Она погибла. Я сожалею, Владыка…

Последнюю фразу вестник прошептал сочувственно. Глава Лиги невозмутимо ответил:

– Ее рандр был кем-то уничтожен незадолго до взрыва. Я получил сигнал о повреждении. Но он и не смог бы раскрыться на выход, он был односторонним, настроенным только на вход. Ресс заподозрил подмену, но было уже невозможно что-либо изменить.

И, видя окаменевшее от изумления лицо волура, пояснил:

– Кто-то в Совете решил убить сразу двух зайцев после того, как они изгонят третьего. Если бы девочка привела меня в Цитадель, мы оба уже не смогли бы выйти. Выясните, Рунгар, кто составил заговор.

Рунгар кивнул, принимая приказ. Но про себя хмыкнул: заговорщиков можно понять. Они были очень напуганы. Больше, чем нигом. Два натха в мире! На Альерга было жалко смотреть. Телепатическая мощь гиганта была под стать его великаньему телосложению, он был лучшим в Лиге, но за последние два года просто с лица спал, постоянно жалуясь, что, чем работать с этим исчадием ада, лучше уж он голым задом заткнет действующий вулкан.

Чего стоила только ее уловка с маячком, которую она опробовала в Рагоре, первый и последний раз сбежав из-под контроля Совета. Тогда она и встретилась снова с этим ее Диком. Тот еще фрукт, доставивший Лиге немало хлопот этой немыслимой неуловимостью. Куда там нигам до Дика!

После Рагора контроль за пифией пришлось так усложнить, что с тех пор даже Совет сомневался в его полноценности: не морочит ли она снова им всем головы. Владыка только пальцами барабанил по очередному подлокотнику на очередной доклад да советовал тщательнее присмотреться к этим ее прогулкам по прошлому.

Присмотрелись всем Советом, но ничего не высмотрели. Если это защита, то она держала ее так плотно, что делало бы честь даже самому Альергу. Это значило, что она обладает не просто превосходящей, но невиданной телепатической мощью. Словно Совету противостояла сотня телепатов. Однако девушка не телепат. Тогда и заподозрили чужое вмешательство. Но кому она может так доверять? О потенциальных друзьях, вернее, об их отсутствии, Лига вовремя заботилась, пресекая намечавшуюся дружбу в зародыше. Так кто же еще мог ее прикрывать, кроме самого Аль-ерга? Но мастер был чист. Производил впечатление чистого. Не мифическая же Ульрида, в самом деле.

И осталась еще неразрешимая загадка: каким образом она перемещалась без помощи рандра? Еще один фокус натхов, крапленый туз в рукаве? Мало им времени – за пространство взялись! А сегодня добавился еще один вопрос: почему таким же образом девушка не сбежала из Цитадели? Не смогла или сознательно пошла на смерть? Впрочем, это уже не важно. Важна победа.

Вельможа прервал размышления волура:

– Еще одно задание для тебя. Рандр не просто разрушить, не уничтожив при этом носителя. Неуязвимого оружия нет, но до сих пор мы думали, что никто в этом мире не обладает необходимыми для такого разрушения знаниями. Кто-то сумел это сделать. Выясните, кто способствовал разглашению сведений. А если бы девочка не справилась? Тогда нам надеяться было бы не на что. И передайте в Академию задание разработать дополнительную защиту рандров от внешних воздействий. Они там слишком расслабились. Уже не в пещерном времени живем!

– Слушаюсь, Владыка. Точно знаю, что они начнут кричать о том, как сложно разработать защиту, не зная, чем именно был разрушен рандр… Значит, расчет Дункана был именно на эту отсрочку, чтобы контроль ослаб еще больше, а Радона окрепла и не смогла бы служить нашим целям?

– Да. Он стал бы Главой пробужденных и уничтожил бы нас. Но, если бы пифия вырвалась из Цитадели, даже после выполнения миссии, последствия стали бы непредсказуемы. Ты знаешь пророчества… Лига не могла этого допустить.

Глава Лиги, государь затерянной в горах страны и владыка древнего рода, рассыпанного, как соль, по земле и растаявшего в гуще человеческих племен, говорил ровно. Только паузы были несколько длиннее, чем обычно. Словно он искал оправдания Лиге.

Взгляд его был прикован к слепым от дождя стеклам, и Старший Волур не мог прочитать больше, чем было сказано. Но он прекрасно понимал, что только пифия до сих пор сдерживала Владыку, страшившегося за ее судьбу и воевавшего за каждый день ее жизни.

Теперь Глава Лиги не так легко будет идти на уступки Совету, если только не пожелает снять с себя полномочия. Совет не будет возражать: Тварь изгнана, Дело Бужды почти уничтожено, и благополучию Лиги уже никто не угрожает… кроме этого белоголового. Натха. Владыки не по названию или венцу. По сущности, которой не отнять.

Владыка слегка расслабился только после того, как поспешно откланявшийся волур плотно закрыл за собой дверь. Легкая усмешка тронула его губы: они все еще его боятся, несмотря на договор, который его народ ни разу не нарушил за тысячи лет, не отступил ни на пункт, даже в ответ на вероломство человеческой расы. Они будут бояться, пока жив хоть один натх.

Никто не любит принимать яд, даже зная, что он защитит организм от паразитов. Но щит от нигов должен быть создан во всех временах, во всех мирах, куда Твари могли дотянуться.

Летописец осторожно, словно опасаясь потревожить прах мертвых, погладил черный в мраморных прожилках кожаный переплет массивной книги. Стол, в котором она была спрятана, разлетелся в щепы от падения в обвалившееся подземелье. Половина личной библиотеки мастера Альерга превратилась в крошево. Но происшествие никак не отразилось на внешнем виде этой книги: словно заговоренная, она не пострадала совершенно, в отличие от народа, о котором рассказывала. Мастер расстегнул бронзовые застежки, раскрыл костяного цвета пергамента на сотни раз прочитанной, наизусть запомненной странице с древним пророчеством, перечитывая его слезящимися глазами в сто первый раз.

Отерев широкое лицо мощными ладонями, стараясь, однако, не потревожить пострадавший накануне нос, Альерг прошептал еле слышно: «У тебя не было шансов, девочка. Прости меня…»

Чернила на заполненном листе подсохли. Осталось внести несколько завершающих строк, и древняя бесславная история будет закончена. Мудрая Арда не ошиблась в своем пророчестве. Мудрая Лига не забыла о ее предупреждении.

Летописец перевернул лист, оказавшийся последним, и начал заполнять так долго ждавшую страницу:

«…и весь архипелаг стремительно ушел под воду вместе с людьми и строениями. Никто не успел спастись. Наша миссия была выполнена.

Так погибла Пифия Гарса, Радона…»

Рука замерла. Стекла лопнули под порывом шквального ветра и ранили ее осколками. Ливень влетел и слизнул только что написанный и не успевший высохнуть текст и брызнувшие на пергамент капельки крови из порезанной руки. Альерг чертыхнулся, схватил летопись и выскочил из комнаты.

В коридоре на него налетела зареванная Ребах:

– Мастер! Там… Пелиорэнгарс вернулся!

Как добрался дракон до крепости в такой ураган – загадка. Он мертво распластался во внутреннем дворике, и бешеные порывы ветра пытались оторвать остатки разодранных в клочья крыл. Шкура свисала лохмотьями, словно дракона недожевала и выплюнула гигантская пасть. В прорехах дымилась уже черная плоть. Вокруг суетились волуры, сооружая волокушу.

Гигант не глядя сунул кому-то летопись, про которую сразу забыл. Он приподнял мощную лапу дракона, подлез под него и, крякнув, шатаясь и спотыкаясь, как муравей под стрекозой, потащил в ворота башни. Волуры гурьбой подхватили конечности умирающего существа, но к шипастому ядовитому хвосту никто не решился прикоснуться, и на плитах внутреннего двора навсегда остались глубокие борозды.

Только к утру Владыка, Гарсийская Братчина и целители смогли сложить рваные части в Пелиорэнгарса так, что ему не опасно уже было принять человеческий вид. Мальчика погрузили в купель с целебной влагой из запасов Братчины, и еще через час он пришел в себя.

Ливень к этому времени совсем прекратился, и мир обняла огромная яркая радуга, не думавшая таять: ей было слишком хорошо в этом сияющем небе. Она отразилась в янтарных глазах Пелли, и мальчик улыбнулся, вбирая в себя ее радость.

– С возвращением, Пелиорэнгарс, – услышал он тихий голос Владыки.

– Спасибо, государь, – прошептал Пелли. Ему еще трудно было говорить. И много чего он вообще не собирался говорить этому человеку… почти человеку… настолько же почти, насколько и сам Крылатый.

– Мне кажется, ты будешь рад посмотреть на это, Пелиорэнгарс, – по-прежнему тихо привлек его внимание белоголовый.

Мальчик скосил глаза, и его улыбка стала еще шире: в протянутой ладони Владыки покачивалось ожерелье с зажатым в пасти дракона кристаллом. Камень мягко пульсировал, излучая яркий, но удивительно нежный зеленовато-голубой свет. Но вредный рыжий сделал вид, что ничего не понял:

– Здорово! И что?

– Рона жива, – спокойно сообщил государь.

Мальчик вспыхнул от радости: он надеялся, но не был уверен, что тот, кого он вытащил из-под обломков, сумеет помочь девушке, как обещал. Пелли думал, что отправил его на верную гибель, вняв отчаянной просьбе спасенного сбросить его над разверстой бездной, заглотившей Радону. И плакал, считая, что потерял обоих друзей. Но должен ли об этом знать Глава Лиги?

– Я хотел бы надеяться. Очень хотел бы, – лицемерно прикрыл сияющие глаза Пелли и, содрогаясь от ужаса перед собственной решимостью, солгал самому Владыке. – Но… это невероятно, государь. Там выживших не осталось.

– Вот как? А ты?

– Я – другое дело! Я – Крылатый.

– Сюда ты каким-то образом долетел совсем бескрылым, – усмехнулся государь. – И ты единственный выживший свидетель. Но не буду тебя утомлять. Выздоравливай, Пелиорэнгарс. Может быть, потом найдешь что мне сказать.

Мальчик не вынес проникающего до сердца взгляда Владыки:

– И теперь вся ваша свора кинется в облаву?!

– Пока об этом факте знаем мы двое. Но одного факта мало. Нужно еще знать место, где она. Я надеялся, ты не станешь скрывать это от отца.

– Я не знаю, государь, где она может быть. Слово Крылатого! – искренне ответил Пелли и нырнул в купель с головой, чтобы не выдать обуревавших его чувств: белоголовый вспомнил, наконец, о том, что он не только государь и Глава Лиги и теперь играет роль обеспокоенного родителя, чтобы найти и водворить упорхнувшую птичку в клетку. Да этот их Совет тут же свернет ей шею!

– Есть еще одно последствие этого факта, – строго сказал белоголовый. – Ты, кажется, все еще оруженосец моей дочери по данному тобой слову? Или за сутки уже устал от службы? Срок нашего договора не истек. Излечивайся и приступай к обязанностям, Пелиорэнгарс!

Мальчик вынырнул ошеломленным дельфином и попытался вытянуться перед государем, как подобает, невзирая на отсутствие какой бы то ни было формы, но тот уже ушел.

Альерг в панике искал пропавшую Книгу проклятых, но та как в воду канула. Он не мог вспомнить, в чьи руки сунул ее впопыхах. Удрученный, он притащился проведать спасенного Крылатого и уныло сидел перед Пелли, являя собой мировую скорбь во плоти.

– Да уж, пробужденные окочурятся от радости, читаючи вашу потаенную книженцию! – добивал гиганта вредный рыжий. – Зря вы не сняли с нее копию, мастер. Если книгу уничтожат, история будет еще более неполной.

Альерг коротко взглянул на него и вдруг слегка улыбнулся. Пелли понимающе прищурился в ответ. А он думал, что гигант безнадежен! Надо будет сказать Братчине, пусть присмотрится к телепату, поможет, если что. Он помялся нерешительно и, вздохнув, сообщил:

– Наш договор с Лигой еще в силе, но Ольен считает, что мне пора в путь. Утром я покидаю Гарс, мастер.

– Вот как… – решила заговорить мировая скорбь. – После того как ты показал себя во всем блеске, это не безопасно. Здесь ты защищен.

– Так же, как Радона? – упрекнул мальчик неприязненно.

Гигант снова поник головой. Эта печаль останется с ним навсегда. Помолчав, он вздохнул:

– Что ж… мне будет тебя не хватать, Пелиорэнгарс. Но я тоже завтра уезжаю по заданию Лиги.

Мальчик вытащил из кармана свернутые рулоном листы:

– Да, чуть не забыл… Рона оставила это в комнате Ребах.

Альерг развернул свиток. Мальчик пытливо следил горящим янтарным глазом за мастером. Руки телепата затряслись.

– Откуда она это взяла?!

– Сказала, что нашла в кармане платья, – пояснил Пелли. И, заметив, как побледнело лицо мастера, спросил, не скрывая раздражения: – Разве вы могли отнять у натха его сущность?! Она и без этого свитка догадывалась. Стоило ли вам тратить столько усилий, чтобы держать ее в неведении?

Мастер пожал плечами:

– Смутные догадки и игра воображения – это еще не знание. Знание становится оружием, только когда осознано.

– А какое это имеет значение? Это же не лишило ее дара.

– А такое же, как если бы человек не знал, что он человек.

– Ну и что? Это не помешало бы ему быть человеком, – не сдавался Пелли.

– Ошибаешься. Он остался бы зверем. Человеку нужно постоянно, непрерывно напоминать о том, что он человек. Только тогда он будет им в полной мере. Так и с Крылатыми. Так тебя, Пелиорэнгарс, раскрыл Ольен. Так и с натхами. Со всеми непроявленными. Хотелось бы мне знать, кто раскрыл Радону.

– Тяжело, наверное, заставить орла ползать! – презрительно бросил Крылатый.

– Нет, если вовремя подстригать крылья, – устало парировал телепат.

– И что вы получили? Целую планету полутрупов!

И не признаете ошибки!

– Лига не ошибается.

– Время покажет, – ответствовал Гарсийский Дракон.