Вместо вступления

Все литераторы знают, что вдохновение — субстанция эфемерная и коварная. Если есть подходящий сюжет — нет настроения писать. Пальцы лениво порхают над клавиатурой компьютера, выдавая примитивные до невозможности фразы. Потом нежданно-негаданно заглянет в гости на вечерний чаек та самая долгожданная Муза, а писать-то, собственно, не о чем. Все тайны и загадки выглядят такими же «неразрешимыми», как задачки в учебниках математики для второклашек, а придуманные, леденящие кровь события — сплетнями масштаба «бабка бабке у подъезда сказала».

Вот и мучилась я все три дождливых осенних месяца, отбывая, как повинность, рабочие часы в издательстве журнала «Осколки цивилизаций», пока однажды в воскресенье ко мне в гости не заглянула старинная университетская приятельница Витка Баранова. Точнее, теперь — по прошествии двадцати лет с момента получения диплома — Витолина Витальевна.

Виту Толкунову, в девичестве Барановскую, я всегда считала особой умной, обаятельной, деятельной и «вообще хорошим человеком». В нашей журналистской профессии она, правда, не состоялась, полностью посвятив себя семье и дому. Виделись мы редко, точнее, просто созванивались в праздники. Увы, два десятилетия «взрослой жизни» — слишком большой срок для любой, даже самой крепкой студенческой дружбы.

И до прошлого года, спроси меня кто о подруге, я бы честно ответила, что почти ничего о ней толком не знаю. Так, отрывочные сведения. Муж Витолины (тоже наш выпускник) стал весьма состоятельным человеком и известным издателем. Собственно, ради его карьеры и, конечно, ради обожаемого сына Витка окончательно превратилась в домашнюю курицу, хотя в свое время (единственная на нашем курсе) защитила довольно интересную и перспективную диссертацию.

Предпоследний раз, помнится, мы виделись в августе, когда после очередного вечера встречи выпускников, отправились скромной компанией в сорок человек домой к Толкуновым продолжать веселье.

Кстати, о нашем выпуске нужно сказать отдельно.

В годы учебы мы были не разлей вода. Нам не мешало ни так называемое социальное различие, ни разность характеров и национальностей, ни пресловутые комплексы «непризнанных» или признанных гениев. В наших двух параллельных группах училось сразу два сына каких-то министров, одна дочь дипломата, пять или шесть отпрысков директоров заводов, фабрик и целых семь наследников писательских фамилий, три детдомовца, один оленевод из Индиги, пять бывших воинов-афганцев и человек пятьдесят среднестатистических советских комсомольца.

Но мы жили одной семьей. Думали, как одна большая голова (умная и хулиганистая). Мы по косточкам разбирали личные драмы, чаще всего любовные, и готовили один комплект шпаргалок на всех. Мы ездили летом «погостить» по очереди к Кольцовой в Сочи, к Белову в Бердянск, к Пищикову на роскошную писательскую дачу в Переделкино и ко мне в Карелию, сплавляться на байдарках.

А потом мы стали взрослыми. В одночасье. Просто получив синюю или красную книжицу, подтвердившую законность и законченность нашего высшего образования.

Еще через несколько лет обзавелись семьями, службами и навсегда навесили друг на друга несмываемые ярлыки: «банкир», «светская львица», «главред», «типа продюссерша», «спился, бедный», почти полностью мимикрировав под эти социальные стереотипы.

И вот вдруг, наша любимая Барановская-Толкунова, закоренелая (по приговору общественности) домохозяйка, умудрилась стать владелицей одного из самых популярных и процветающих детективных бюро Москвы!

Удивлению нашего курса не было предела. Мы даже стали подумывать, сможем ли мы сами (не дай Бог, что, конечно) воспользоваться услугами сыщиков Витолины. Смешно сказать, но всего за год работы ее конторы уже пять бывших журфаковцев побывали у Виты в офисе…

Итак, Вита на прошлой неделе сама приехала ко мне в Бутово в гости и, потупившись, протянула обычный компакт-диск.

— Знаешь, сказала она, — тут, безусловно, не все интересно…. Но там есть кое-что, что может тебе пригодиться для следующей книги. Только пообещай, что не будешь менять имена моих друзей и помощников. Пусть порадуются, когда прочтут о себе в твоем романе.

Я поправила на носу очки и внимательно посмотрела на подругу:

— Тут какое-то конкретное дело?

— Ага, — Вита вздохнула, — и даже слишком конкретное. Почти личное …дело….

Я читала дневник Толкуновой почти все воскресенье. Потом не выдержала и перезвонила ей домой:

— Не спишь?

— Ой, Люська, привет! Не сплю, конечно. Ты… прочла?

— Потому, мать, и звоню. Понимаешь, какое дело… Сюжет отличный. Спору нет. Мне не хватает всего двух мелочей — уверенности в том, что твой Толкунов меня не убьет. Это раз. И второе — может, ты уже, наконец, расколешься, почему вдруг стала детективом? Из твоего дневника ничего не понятно. А на тусовках ты отделываешься формальным «так карты легли»…. Не поверишь, но мы с ребятами все мозги сломали, пока сплетничали, с чего это нашу Барановскую потянуло раскрывать преступления.

— Люсь, это выеденного яйца не стоит. — Засмеялась Витка, — Но, если хочешь, я тебе расскажу прямо сейчас.

— Нет, солнце, прямо сейчас мне надо вычитать последнюю распечатку журнала. Если ты еще помнишь, книжки я пишу, так сказать, для души. А зарплату стабильно получаю в любимом журнале. Поэтому не ленись, садись за комп, и быстренько пиши мне преамбулу. И не надо мотаться с диском через всю Москву. Интернет уже давно изобрели.

— Ладно. Хотя я не из-за диска приезжала. Я соскучилась просто.

— Я тебя тоже люблю, подруга. Но у меня такой цейтнот…. Ладно! Не вешать нос, гардемарины! Вот выйдет о тебе книжка, тогда наговоримся вволю.

Вита вздохнула, коротко попрощалась и повесила трубку. А уже утром у меня в почтовом ящике мигало новое сообщение — «вам письмо от V. Tolkunоva»….

Глава 1.

Привет, Люська!

Как тебе отлично известно, вести расследования меня никто не учил. Более того, все детективные романы, которых за 40 лет мне удалось перечитать превеликое множество, окончательно убедили меня в том, что профессия следователя — это что-то среднее между работой физика-ядерщика (самое страшное и непонятное из того, что можно представить) и спортсмена-марафонца (выносливость и еще раз выносливость). Так как умом физика-ядерщика я не обладаю, а со спортом у меня всегда были натянутые отношения, то, сама понимаешь, о карьере детектива я никогда в жизни не помышляла.

Ты спросила, как я умудрилась стать владелицей сыскного бюро? Все просто.

Прожив с любимым супругом более 20 лет и пройдя все этапы становления нашего союза (от забавных студенческих общаг до постройки нового дома на Клязьме) я оказалась, мягко говоря, не у дел. В том смысле, что супруг мой так и продолжает заниматься своим прибыльным издательским бизнесом, а меня прикомандировал к нашему семейному кораблю в качестве надсмотрщика за горничными, охранниками, садовниками и поварами. Поэтому последние лет десять я честно трудилась домохозяйкой. Догадываешься, как меня это достало? Ведь когда-то я была заводилой на нашем курсе. Потом удачно стартовала на ТВ. Закончила аспирантуру. И что? Ты теперь — известная журналистка и писательница, мой Сережка — издатель, Генка Бакланов и его бесперспективная Бакланиха — владельцы информационного агентства. Пищиков — депутат…А я ….

Вот я и сорвалась. В какой-то момент стало понятно, что смотреть все сериалы подряд и тоннами читать женские журналы — уже выше моих сил. Развлекаться на курортах в одиночку, или посещать фитнесс-студии вкупе с салонами красоты я уже тоже не могу. Все мои друзья заняты работой, соседи надоели до чертиков, сын вырос, а мужа практически никогда не бывает дома… Даже то, что я до минимума сократила штат прислуги и сама впряглась во все дела приносило только физическую усталость, но ни грамма радости.

Поэтому на одном из семейных советов я твердо решила поставить вопрос ребром: или я начинаю работать, или объявляю бессрочную забастовку вместе с голодовкой.

— Делать-то что будешь? — устало спросил муж, с подозрительным спокойствием выслушав мою пламенную речь.

— Пойду к тебе в издательство простым редактором, — выдала я заранее отрепетированный ответ, — Я еще ничего не забыла со времен института!

— И ты хочешь начать трудовую карьеру с того, чтобы вплыть в издательство, в котором тебя каждая собака знает, в должности рядового сотрудника? Витка, ты же мгновенно превратишь офис в бедлам. К тебе начнут ходить плакаться в жилетку и организовывать интриги на голом месте, — заволновался Сергей, — Ты мне весь коллектив взбаламутишь. Будешь устраивать протекции лодырям и гнобить тех, кто не умеет подлизываться! Я тебя и на пушечный выстрел к работе не подпущу.

— Почему это я буду помогать лодырям? — возмутилась я — Я за справедливость. Я буду помогать тем, кто действительно нуждается в помощи и вмешиваться в то, что неправильно! Тебе-то всегда некогда.

— Вот и я о том, — устало выдохнул муж, — Ты уже готова помогать и вмешиваться. А сначала завела речь о работе! Нет, любимая. Рядовой редактор — не мировой судья и не профсоюз. Тем более, что все мои сотрудники в прекрасных отношениях с современной техникой, а ты к компьютеру дома подходишь только затем, чтобы проверить тщательно ли на нем Клара пыль протерла. А из всех программ знаешь только Word, пару пасьянсов и самое великое достижение современности — интернет. Поэтому, еще раз нет! Хочешь работать — работай! Хотя, на мой взгляд, в твоем возрасте и с твоими привычками трудно будет пойти к кому-то в подчинение. Ты слишком привыкла командовать. Хотя, если уж так припекло, давай куплю тебе какую-нибудь парикмахерскую, или ресторан, или бутик. Хозяйничай на здоровье.

— Только не бутик. И не салон красоты. А от ресторанов меня уже тошнит.

— Ну, хорошо. Пусть будет туристическое агентство…

— Нет!!

— Риэлтерское….

— Боже упаси…

— Мебельный магазин…

— Только не это…

Мы перебирали варианты еще добрых часа два. После того, как Сергей дошел до покупки мне бюро ритуальных услуг или ветеринарной клиники, я решила, что в нашей дискуссии пора поставить точку. Иначе муж просто решит, что я затеяла весь этот разговор ради самого разговора, или воспримет мой рабочий энтузиазм, как результат обычной бабской взбалмошности и уйдет наверх спать.

— Всё! — рубанула я по столу ладонью. — Сейчас ты напишешь на бумажке три варианта, которые мы не успели отклонить, а я наугад выберу один из них. Будем считать, что это перст судьбы. Я соглашусь, не глядя, а там уж, как кривая вывезет.

Сергей молча пожал плечами, взял три свои визитки и размашистым почерком на каждой из них что-то написал.

— Тяни, деятельница, — ехидно улыбаясь, произнес он, и я поняла, что любимый муж, коварно воспользовавшись моим предложением, сейчас всучит мне какую-нибудь гадость. Я уже приготовилась, как всегда, поспорить о его вселенской несправедливости к несчастной супруге, но вовремя заткнулась, поняв, что в этом случае все опять пойдет по кругу.

— «Сыскное бюро» — прочитала я на карточке, которая лежала ближе всех к Сергею. — Дай мне посмотреть, что на других… «Зоомагазин» и «Антикварный салон»…

— Даже не думай бузить, — жестом остановил меня Сергей, устало потягиваясь, и вставая со стула, — Даже не начинай торговаться и выпрашивать что-то еще. Уговор дороже денег! Завтра же мои юристы начнут оформлять для тебя контору, подыскивать помещение под офис и делать всю бумажную лабудень, которая связана с открытием фирмы. А сейчас, я тебя очень прошу, пойдем в кроватку. У меня выдался ужасно тяжелый день, поэтому давай баиньки.

Вот так я и оказалась владелицей детективного агентства «Твист», документы которого, Карл Иванович Лемешев, главный помощник моего Сережи, принес мне уже через неделю. Главбухом в фирме числилась Клавочка, помощник бухгалтера мужниного же издательства, моя должность гордо именовалась «генеральный директор», а больше сотрудников в организации не было. Немного подумав, я вписала в штат «Твиста» в качестве младшего детектива нашего семейного водителя Колюню. Старшим детективом назначила Петра Ивановича Реброва — нашего охранника. В секретари определила племянницу нашей домработницы Клары, юную барышню Юлечку, приехавшую на поиски работы в Москву из Молдавии и временно торгующую бананами на Киевском вокзале.

Больше всего меня удручало название «Твист». «Какая фирма была, такую и купили, вместе с названием», — объяснил мне Карл Иванович. Я потратила почти сутки на то, чтобы придумать адекватную расшифровку, вроде «Твой истинный товарищ», «Толковый, важный и серьезный трест», «Толкунова, Воробьев и Сергей Тимофеевич» (вписав в название собственную фамилию, фамилию младшего следователя и имя-отчество мужа), а потом плюнула и решила — твист он и есть твист! Дело, в конце концов, не в названии. Нужно было начинать работать, а значит, нужно было начинать искать клиентов.

Первым делом, я поместила объявления о детективных услугах во всех бесплатных московских газетах и отправилась вместе с Юлечкой на первое дежурство в небольшой офис на улице Школьной, который Сережа снял для «Твиста» вместе с телефоном и мебелью. Вез нас на работу младший следователь Колюня. К моменту, когда мы подошли к двери конторы, внутри помещения уже вовсю разрывался телефон. «Добрый день, почем у вас кирпич?»— громко спросили в трубке, едва я успела поднести её к уху. «Вы ошиблись, у нас кирпича нет. Мы детективное агентство». «Телефоны надо правильно указывать, козлы…» — ругнулась трубка. Едва я успела положить её на рычаг, как аппарат зазвонил снова: «Алло, это «Бетонменеджмент»? Когда кирпич будет?» «Да нет у нас никакого кирпича. Мы агентство Твист». «А мне по барабану, кто вы. Кирпич еще на прошлой неделе должны были завезти».

После сорок восьмого вопроса по поводу кирпича головы у нас троих (меня, Колюни и Юлечки) уже просто раскалывались. Самое обидное, что ни одного звонка от потенциального клиента так и не прозвучало. Следующие три дня мало чем отличались друг от друга, разве что звонки стали разнообразнее и к кирпичу добавились сухие смеси и асбест. Но еще через неделю звонивших поубавилось (видимо, мы успели отбрить большую часть клиентов «Бетонменеджмента», снимающих этот офис до нас), а еще через 15 дней телефон замолчал окончательно.

Незаметно подошло время выдачи зарплаты, оплаты аренды, связи, коммунальных услуг, а на счету «Твиста» по-прежнему не было ни копейки. Тяжело вздохнув, я сняла со своей платиновой карточки VISA требуемую сумму и решила взяться за рекламу всерьез. К бесплатным газетам я добавила несколько популярных дамских еженедельников (что облегчило мою карточку еще на несколько тысяч долларов), объявления по радио и даже кабельному телевидению и приготовилась ждать клиентов.

Что вам сказать? Еще через месяц клиент пошел. Белее того, повалил косяком! Реклама — двигатель торговли — сделала свое дело. Правда, нужно признать, что конкуренции нашей сыскной конторе я в рекламных объявлениях не встречала, да и денег было вбухано столько, что на них можно было бы в течение 10 лет содержать штат какого-нибудь районного отдела милиции. Но ведь важен результат. И вот уже 25 человек моих штатных сыщиков (набранных из числа сотрудников трех ближайших отделений милиции) бороздят просторы Москвы, отслеживая маршруты коварных жен и загулявших мужей. А на счет «Твиста» ежедневно капают честно отработанные рубли и доллары. Мы закупили кучу шпионской техники: видеокамеры, портативные диктофоны, цифровые фотоаппараты. Я научилась лихо составлять отчеты о проделанной работе (пригодилось-таки образование). Клиенты довольны (или, чаще всего довольны), а я опять пребываю в унынии.

Ну, скажите, разве о такой работе я мечтала, когда затевала с Сережей разговор о моем трудоустройстве? Сплошные измены, ковыряние в чужом грязном белье и никакой созидательности. Вряд ли может утешать тот факт, что благодаря нашим стараниям злодеи-прелюбодеи наказаны, а мир в семьях восстановлен. Скорее наоборот. Мы за это время «организовали» не один десяток разводов.

Ты скажешь, что можно было бы заняться чем-то иным, отказавшись от разоблачений адюльтеров. Можно, конечно! Только с другими проблемами к нам как-то не спешат обращаться.

25 сентября (воскресенье)

Вот и сегодня, едва я успела открыть офис, как раздался телефонный звонок.

— Добрый день, «Твист» слушает, — привычно отрапортовала я (забыла сказать, что наша Юлечка теперь чаще всего занята слежкой, а функции секретаря выполняет лично генеральный директор).

— Здравствуйте, вы уже открылись? Можно к вам зайти? — раздался в трубке взволнованный женский голос.

— Поднимайтесь на второй этаж. Мы находимся над «Салоном причесок».

Через пять минут по лестнице негромко процокали каблучки и в нашу дверь вошла молодая женщина. Я чуть не упала со стула. Это была жена Сергея Качалова! Ага! Того самого Качалова, главы одного из крупнейших московских банков и потенциального президента всей нашей страны. Как минимум, месяц назад он еще был кандидатом на эту должность.

— Здрасьте! — смутившись окончательно, пробормотала я.

— Доброе утро. Я вчера поздно вечером звонила, мне сказали, что с утра будет специалист. А вы, вероятно, секретарша?

«Хорошо же я выгляжу, если меня за секретаря принимают. А ведь в бутике «Мон-Флэри» меня убеждали, что этот костюм от Армани достоин герцогини», — иронично подумала я, а вслух произнесла максимально вежливо:

— Я и есть специалист. Ну-тес, что у вас (я чуть было не сказала “болит”) произошло?

Судя по тому, как задрожал подбородок, и запрыгала в руках сумочка, супруга кандидата собралась разразиться рыданиями. Мне пришлось срочно менять тактику.

— Стоп, стоп, стоп! Так дело не пойдет. Я догадываюсь, что пришли вы к нам не от хорошей жизни, но, как говорят индусы, в жизни бывает всего 64 ситуации, с которыми, заметьте, уже кто-то когда-то сталкивался, а значит — находил выход. Давайте лучше покурим, успокоимся, а потом вы мне расскажете о себе. Не о проблеме, а о себе!

— Я не взяла сигареты.

— Не проблема, я угощу вас своими. Вы будете курить «Кент»?

— Наверное. Я… Мне все равно.

Я быстро прошла из приемной в собственный кабинет. Нужно было срочно позвонить Сереже. Адюльтер адюльтером, но в случае жены потенциального президента, я бы не хотела оказаться крайней. Мобильный мужа и все его рабочие «многоканальники» были беспросветно заняты. Пришлось возвращаться не солоно хлебавши, сделав вид, что долго искала сигареты.

Войдя в приемную, я решительно протянула пачку «Кента» Татьяне Качаловой, щелкнула зажигалкой, закурила сама и, усевшись на край стола, спросила:

— Простите, мне как вас называть? По имени отчеству, или просто по имени?

— Татьяной. Или просто Таней. Как Вам удобнее.

— Хорошо, значит Таней. А я Витолина Толкунова. Для близких Вита. Скажите, Таня, как вы познакомились со своим мужем?

Татьяна вздрогнула и удивленно подняла на меня свои большие зеленые глаза. В жизни она была даже интереснее, чем по телевизору. К примеру, цвет глаз был редкого изумрудного оттенка, чего совсем не было видно с экрана. А светлые волосы, к сожалению крашеные, были скорее серебристыми, нежели банально желтыми. Ухоженная кожа, перламутровый оттенок пудры, жемчужные тени на веках и пухлые, без следа помады, губы…Да, это была поистине эффектная женщина!

— Почему вы об этом спрашиваете?

— Потому что в свое время в МГУ мои педагоги по психологии долго внушали мне и остальным, что все наши нынешние проблемы есть суть прошлых поступков. Вот я и подумала, что ваш визит к нам, скорее всего, как-то связан с вашим супругом, который совсем недавно имел шанс возглавить страну. А значит, копать будем в этом направлении. Ведь не кошелек же вы потеряли, в самом деле?

— Вовсе нет. В смысле, не кошелек, конечно. Но и муж тут не причем.

«Значит, ошибочка вышла, дорогая всезнайка», — подумала я. Однако, не признаваться же в этом клиенту. Ну, сморозила глупость, бывает. Может, у нее собачку украли, или попугайчик улетел? Хоть какое-то разнообразие в ежедневных привычках «Твиста».

В коридоре глухо хлопнула дверь. В офис пришел кто-то из сотрудников. Скорее всего, в приемную они без надобности не войдут. Но я, на всякий случай встала и плотнее прикрыла стеклянную дверь.

— Со мной последнее время происходят странные вещи, — продолжала тем временем Татьяна. — Это очень серьезно. Понимаете, очень с е р ь е з н о…, — Татьяна словно разделила слово на отдельные буквы, — Мне временами кажется, что меня преследует…

— Танечка, давайте договоримся. Если вы пришли к нам за помощью, вы будете отвечать на мои вопросы. До ваших сегодняшних проблем мы обязательно дойдем. Но только постепенно. Поэтому расскажите, как вы познакомились с вашим мужем. Только максимально откровенно, как на исповеди, как у своего гинеколога, если хотите…

Из вечного упрямства, которое так бесит моего Сережу, я продолжала гнуть свою линию. Возможно, мне было стыдно за то, что с налету попала пальцем в небо. Или просто хотелось потянуть время, чтобы решить, как выкручиваться из сложившейся ситуации. Не признаваться же, в самом деле, клиенту, что помочь мы ей вряд ли сможем, так как никаких серьезных дел у “Твиста” на моей памяти не было и быть не могло. Да и действительно, кто доверил бы нам с е р ь е з н ы е дела, если существует милиция, прокуратура и прочие органы безопасности и защиты всяких наших гражданских прав.

— Итак! Предельно искренне, ничего не скрывая! — я повысила голос.

— Хорошо. Я расскажу о знакомстве с мужем. — Молодая женщина вздохнула и задумалась. — В анкетах я это не указываю, да и сама практически не вспоминаю, точнее, очень не люблю вспоминать. Словом, это обычная история. Самая обычная. В Москве так вышли замуж тысячи девушек. После школы я приехала сюда поступать в институт. Училась я так себе, но надеялась, что, может быть, повезет на экзаменах, и меня примут. Не повезло, конечно. Я устроилась по лимиту на московский завод Орджоникидзе, ученицей слесаря. Получила место в общежитии на улице Волгина. Проработала неделю или две, и поняла, что не это все не по мне. Не потому что я была какая-то избалованная, или ленивая. А просто в первый же вечер ребята из общаги, пытались пройти в нашу комнату, чтобы познакомиться со мной…, с новенькой… поближе. Ну, вы понимаете, какое знакомство я имею в виду. Они все были какие-то ужасные, абсолютно не симпатичные, ногти грязные, волосы немытые, тапочки домашние, вино дешевое принесли…

У меня папа тоже на заводе всю жизнь проработал, но он совершенно другим человеком был. А эти… общежитские… До сих пор терпеть не могу лимиту…. — Татьяна мучительно покраснела, но, собравшись с духом, продолжила — …Потому что через пару недель… Нет, не подумайте ничего такого… Меня никто не оскорбил, не изнасиловал, боже упаси. Просто на дискотеке мы с соседками по комнате немножко выпили. Потом нас парень один чем-то угостил. Вроде, домашней наливкой… Потом еще. Знаете, как в фильме “Осенний марафон” — русский коктейль — портвейн с водкой. А у меня вообще организм спиртное не переносит…. Правда, тогда я об этом не подозревала. Опыта не было… В общем, проснулась я на полу, точнее, на одеяле, в чужой комнате. Рядом мужик какой-то, практически голый. А на кроватях спят еще трое. Носками грязными воняет, бутылки кругом, шелуха от воблы. Меня чуть не вырвало… Самое главное, что…. — Татьяна покраснела еще больше, казалось, кровь сейчас брызнет сквозь ее перламутровую кожу — Короче, самого страшного не произошло. Я даже на смену не пошла, сразу к врачу побежала…

Мне стало до ужаса неловко от столь интимных подробностей из жизни жены (страшно сказать!) кандидата в президенты. Уж не вытянули ли папарацци на свет Божий старую историю? А может, ее узнал кто-то из бывших «коллег» — лимитчиков — и теперь шантажирует?

— Так вас к нам привела эта история? Кто-то шантажирует вас тем, что обо всем расскажет мужу? Или… — я тоже покраснела, — сам Качалов жил в этом общежитии и он….?

— Что вы! Сергей появился через три дня после того, как я сбежала из общаги. Там рядом, на Миклухо-Маклая, находится здание Университета Дружбы Народов, и я зашла к ним после визита к врачу в кофейню позавтракать. Не то, чтобы мне есть хотелось, просто студенты — это совсем другой мир…. А их кофейня, как оказалось, это такой маленький клуб со своими завсегдатаями, и чужие люди сразу в глаза бросаются. Вот ко мне и подошла какая-то девушка. Сигарету стрельнуть, что ли. Сейчас уже не помню…. Мы почему-то разговорились. Я ей понравилась, или она меня пожалела, не знаю. В общем, оказалось, что ее соседка по комнате еще не вернулась с каникул, и Галина предложила мне пожить у нее. Брат Галины учился на инженерном факультете. Его звали Сергей. Увидела я его, как уже говорила, через пару дней. А через два месяца мы поженились.

— Простите Таня, вы сказали, что ваша новая знакомая вас пожалела. Значит, ей вы при первом же знакомстве рассказали про общежитие и портвейн?

— Нет, что вы. Мне было так стыдно…. Я бы постороннему человеку ни в чем подобном не призналась, лучше бы умерла…. Я ведь о людях судила по своим родителям, или соседкам по дому: если не засмеют, то точно с позором выгонят. У нас в семье распутства не было…. Так что Галине я что-то соврала, по-моему. Мне тогда было очень одиноко и очень страшно. Одной, в огромной Москве…. Об этой истории в общаге я, вообще, за всю жизнь рассказала только Вике, своей лучшей подруге из Нижневартовска, да и то, года через три после замужества. А почему вы спрашиваете?

— Просто резонно предполагаю, что ваш визит как-то связан с вашими прежними проблемами и нынешним положением супруга. Или нет?

— Не знаю. Не думаю. Я не из-за мужа к вам пришла. Тут другое.

Поскольку моя детективная интуиция потерпела полное фиаско, я вынуждена была задать самый банальный и самый уместный вопрос:

— Что же в таком случае произошло?

Татьяна поискала глазами пепельницу, стряхнула пепел с полуистлевшей сигареты, затянулась (по-моему, всего второй раз за весь разговор), закашлялась и внимательно заглянула мне в лицо.

— Скажите, Витолина, вы никогда не боялись сойти с ума?

Вопрос был столь неожиданным и столь искренним, что я крепко задумалась, прежде чем что-нибудь ответить. Наверное, я просто не знала, как вести себя с Татьяной. Она не говорила того, что обычно с порога вываливают на нас наши клиенты, не трясла деньгами, не спешила с оформлением договора…

Не дождавшись от меня ничего кроме нечленораздельного мычания, Татьяна судорожно вздохнула и продолжила:

— А я вот уже полгода как боюсь. Иногда мне кажется, что все уже произошло… Но недавно я где-то прочла, что сумасшедшие никогда не считают себя больными и ничего странного за собой не замечают. Поскольку у меня все наоборот, может, я еще не совсем безнадежна?

Ответить мне не дал появившийся некстати Колюня. Он вошел в приемную, молча положил на стол проявленные пленки, зачем-то поклонился, постоял минутку и, пятясь, вышел из комнаты. Еще через две минуты писк селектора дал мне понять, что младший следователь вызывает меня в переговорную комнату на аудиенцию. Я торопливо извинилась и вышла.

В комнате наших следователей помимо Колюни, приехавшего вместе со мной, находился еще и Петр Иванович, видимо, появившийся недавно. Оба сотрудника «Твиста» сердито хмурились и курили. Петр Иванович пускал к потолку дым, сидя на подоконнике. Я молча стояла у двери и пристально смотрела на обоих. Какие же они все-таки разные! Колюня — среднего роста, широкоплечий, одетый так, как обычно одеваются водители — дешевая кожаная куртка с потертыми локтями, удобный серый свитер и грубые темные джинсы, стянутые у пояса широким кожаным ремнем с латунной пряжкой. Однако назвать его внешность заурядной я бы не решилась. В нем все выдавало человека, не расположенного к шуткам. Бледное, почти бескровное лицо резко контрастировало с черной, блестящей копной волос. Но самым удивительным в его внешности были глаза — черные и бездонные. Петр Иванович, напротив, мыл мелковат в кости, белобрыс, светлоглаз. Он казался бы субтильным, если бы не заметный пивной животик, который не мог скрыть даже явно великоватый ему серый пиджак в мелкую полоску. Привычка постоянно носить костюм и игнорировать другие, более удобные вещи, сохранилась у Петра Ивановича с давних, советских времен. Однако явным, хотя и полностью противоречащим хорошему вкусу стремлением к переменам, стало недавнее приобретение Петром Ивановичем просторной черной джинсовой куртки, которую он, ничтоже сумняшеся, одевал прямо поверх пиджака. Но сегодня куртка, видимо, была оставлена в машине. Кстати, кажущаяся субтильность сыщика очень обманчива. В свое время мой нынешний коллега был чемпионом Москвы по боксу, правда, в супер-легком весе. Но виртуозно драться не разучился до сих пор. Как-нибудь я расскажу об этом.

Было понятно, что моих коллег раздирает любопытство и им не терпится узнать, зачем к нам пожаловала сеньора из высшего общества (которую Колюня, естественно, мгновенно узнал), но спрошивать меня об этом они почему-то не торопились.

— Витолина Витальевна, заканчивайте там скорее. Не нравится нам все это, — не выдержал и первым заговорил Колюня. — Я не знаю, зачем она пришла, да и знать не хочу, но чувствую задним местом, что не к добру. Для полного счастья мы еще за президентами не шпионили — младший следователь вздохнул. — Мне и сон сегодня неважный снился…

Однако в меня словно бес вселился. Еще этим утром я размышляла о бренности нашей профессии, и вот Бог послал клиента, который, кажется, не хочет следить за собственным мужем, в отличие от остальных. И тут же мои коллеги начинают вставлять мне палки в колеса. Вот уж дудки. Если Татьяне Качаловой просто необходимо выговориться, и у неё нет никакой особой заинтересованности в «Твисте» — на здоровье. Гнать я ее не буду. И поэтому, если мне заплатят за то, чтобы я выслушала исповедь в размере вагона и трех маленьких тележек, я ее честно выслушаю. Видимо, последнюю фразу я произнесла вслух, потому что Петр Иванович как-то странно посмотрел на меня, вздохнул и сказал:

— Ладно, в принципе, ваше дело…

В момент моего возвращения Татьяна сидела на подоконнике, в точности копируя позу старшего следователя. И так же хмурилась.

Небо стало совсем светлым. С соседней улицы доносилось мирное погромыхивание трамвая. К оконному стеклу прилипли несколько резных кленовых листочков. Из открытой форточки тянуло терпким дымком паленого мусора. Почему-то мне показалось, что Татьяна выглядит абсолютно уместно в своем роскошном вечернем платье на нашем офисном подоконнике — красивая и бледная, как осенний день за окном.

Я бодрым шагом направилась к рабочему столу.

— Давайте разом покончим с вашими страхами. Поверьте, в этом кабинете мне довелось видеть многих людей, у которых возникли проблемы. Никто из них не производил впечатления более нормального человека, чем вы, — я воодушевленно врала, (правда, скрестив за спиной суеверно пальцы) и абсолютно не зная как вести себя с этой открытой, наивной и одновременно несколько отстраненной женщиной. — Извините, но ваш последний вопрос о сумасшествии был риторическим, или это и есть предмет вашего к нам визита?

Если сейчас госпожа Качалова скажет, что пришла в контору к частным сыщикам из-за плохого душевного самочувствия, я на собственные деньги с удовольствием куплю хорошей выпивки, вспомню все лекции по Фрейду и, оговорив размер гонорара, буду готова стать ее личным психоаналитиком. Если же у нее действительно проблемы, связанные напрямую с тем, чем по определению занимается наша контора, то, может быть, я прислушаюсь к совету коллег, и не буду лезть в “высокие сферы”.

— Знаете, я не очень уверена, но мне кажется, что кто-то зачем-то пытается меня во всем повторять,…в смысле, копировать — с запинками сформулировала Татьяна и, заморгав, отвернулась к окну.

— В чем это выражается?

— Ну не знаю. Просто периодически я замечаю женщину, которая как две капли воды похожа на меня. Как в конкурсе двойников. У меня нет сестер-близняшек. Я, как вы сказали, не выгляжу идиоткой, а, значит, мерещится мне это в течение полугода не может. Тогда что это?

— Так… Женщина, двойник… Простите, я не очень сильна в том, что связано с…. м-м-ма-…. мистикой. (Я чуть было не ляпнула «маниями»). Простите еще раз, но эту женщину замечаете только вы?

— Все задают один и тот же вопрос. Конечно, только я. Потому что, если бы ее заметили другие, то они просто приняли бы ее за меня, вот и все. Только почему-то такой простой ответ никому в голову не приходит. Считается, что если вижу только я, то у меня проблемы с головой. А они у меня обязательно будут, если это все не прекратится. Я уже начинаю постоянно оглядываться по сторонам, в поисках этой женщины.

— Она специально попадается вам на глаза? Как это происходит? — я лихорадочно придумывала вопросы, совершенно не понимая в какое русло нужно уводить беседу.

— Не знаю. Но мне кажется, что это происходит не специально. Более того, бывая там, где бываю я, она никогда не приближается. И только пару раз мы сталкивались, что называется нос к носу, правда она мгновенно уходила. Мне ни разу не удалось с ней заговорить.

— Когда вы заметили ее впервые?

— Это произошло в конце апреля. Мы ездили на дачу к главе…, хотя не важно к кому. Это была такая великосветская тусовка на Николиной Горе. Будущие президенты красовались перед камерами и нас, то есть жен, демонстрировали.

— Вам не нравятся политические амбиции мужа?

— Они мне абсолютно не нравятся. Не по мне это все. Хотя теперь, какая разница. Выборы мы проиграли, слава Богу…. — Татьяна улыбнулась каким-то своим сокровенным мыслям, и продолжила — На этих банкетах я чувствую себя полной дурой, потому что не знаю ни одного иностранного языка, не имею никакого образования…. И еще потому, что чертовы имиджмейкеры ходят накануне приема и два дня после него за мной табуном и анализируют каждый мой шаг. В общем, я была бы гораздо более счастлива, если бы Сережа занимался только своим банком, зарабатывал приличные деньги и ни в какие такие игры не играл.

— Значит, до апреля никаких двойников вы не замечали?

— Говорю же вам нет! Да и тогда я еще ни о чем таком не задумалась. Просто получилось так, что мы с мужем немножко повздорили. Из-за того, что я приехала на прием в розовом длинном платье. Сережа считал, что оно будет выглядеть слишком вычурно на природе. Тем более, что и погода была не ахти: сыро, слякотно… А мы с модельером его специально придумывали в стиле “английского деревенского пикника”, надеясь, что розовый цвет отлично оттенит молодую зелень…..

Телефонный звонок прервал рассказ Татьяны. Быстро отбившись собеседника и порекомендовав ему перезвонить через пару часов, я обернулась к Татьяне:

— Я вся внимание…

— В общем, — продолжила Качалова, — я ушла гулять к пруду одна. А когда возвращалась обратно, внезапно по соседней аллее мимо меня быстрым шагом прошла женщина точно в таком же платье. Понимаете, там сзади такой маленький шлейф и складочки. Я, помню, еще разозлилась и подумала, что с меня содрали шесть тысяч долларов за эксклюзив, а в таком «эксклюзиве» пол-Москвы ходит. Потом я специально высматривала женщину в розовом платье среди гостей и даже уговорила Сергея уехать пораньше, чтобы избежать скандала.

— Скандала из-за чего?

— Да из-за двух одинаковых туалетов. Что вы! Потом бы все телевизионщики по этому поводу прошлись. Но ничего подобного в их репортажах не было, а Сергей только посмеялся и сказал, что меня здорово надули с “английским пикником”.

— Лица женщины, таким образом, вы не видели?

— Нет. Но следующий случай был гораздо более серьезным. Сережин банк праздновал десятилетие со дня основания. Это было 4 июля. Мы собрались в Метрополе. Мужчины во фраках, дамы в роскошных туалетах. — Татьяна на минутку задумалась, накручивая на палец серебристую прядь волос — Не подумайте, что я уделяю этому большое внимание, просто так получилось, что тряпки в моей истории играют важную роль….

Где-то уже под конец банкета ко мне подошла жена нашего зампреда (ужасно противная старуха, между прочим) и ласково прошептала, что, дескать, не годится даме моего положения и при подобных обстоятельствах как подростку курить в туалетной комнате "очень определенную тра-а-авку". Я пыталась возразить, что не только не курила в туалете, но вообще не выходила из зала, на что она язвительно заметила: “Значит на сегодняшнем приеме два одинаковых платья с красными перьями, две рубиновые диадемы, а сама я египетский фараон, страдающий старческой дальнозоркостью”. Потом она подмигнула и сообщила, что запах этой травки помнит еще с крымских молодежных лагерей. Дескать, плавали, знаем… Главное, вовремя остановиться.

Я разозлилась, конечно, фыркнула и пошла к выходу. А в вестибюле остолбенела. Из ресторана выходила женщина точно в таком же наряде как у меня! Опять двадцать пять! Я бросилась к окнам и даже успела увидеть, как она садится в машину. Более того, я рассмотрела и красные атласные перчатки, и черную крокодиловую сумочку и даже украшения! Все вещи — один в один как у меня. Мне стало плохо. Я попыталась найти мужа и рассказать ему о странной даме, но Сергею было не до меня. Да и аргументы у него тогда были только одни — происки конкурентов. Что-то подобное он мне и буркнул. Начальник охраны, Гоша, то есть Георгий Петрович, к которому я обратилась, сказал, что никто посторонний на прием попасть не мог, а чья спутница была “в красных перьях” (так он выразился) ему абсолютно по барабану, и угрозы мне лично, Сергею или банку он в этом факте не усматривает.

— Скажите Таня, а что вы сами подумали тогда? Чем себе это объяснили?

— Наверное, тогда я еще думала о каком-нибудь чудовищном совпадении. Или, действительно, о происках конкурентов.

В это время в парадную дверь нашего офиса позвонили. Я извинилась перед гостьей и отправилась открывать. У двери стоял один из мастеров “Салона причесок”, заведения, имеющего один с нами общий вход и расположенного этажом ниже.

— Привет, старушка! Что-то ты рано сегодня. — Парень, как и все парикмахеры, был довольно фамильярен, — Я к вам пришел кофе выпрашивать…

Это был Дима, смешной и талантливый молодой человек. Смешной потому, что его голубая сексуальная ориентация ужасно не вязалась с исключительно мужественной осанкой и удручающе солдафонской физиономией, а женские повадки выглядели скорее понтами, дурацким выпендрежем, чем естеством.

Я чмокнула Диму в щеку, вручила ему банку кофе и решила, что после сегодняшнего баламутного утра обязательно заскочу к стилистам, чтобы вместе с прической чуть-чуть подлечить под феном нервы.

— Димуль, будь на работе. Я спущусь к вам через полчасика.

— Ждем-ждем, котенок, — проворковал Дима и, держа в наманикюренных пальцах банку Нескафе, танцующей походкой пошел к себе. Уже снизу обернулся и крикнул, — Колюне персональный привет и поцелуи!

Наш младший следователь панически боялся голубых соседей. На мой взгляд, совершенно зря. Таких классных ребят я никогда не встречала. И, если честно, относилась к их “привычкам” как к особой и безобидной игре, не более. Вернулась в кабинет я уже почти спокойная. Мне было нужно задать Татьяне еще пару вопросов и, естественно, выяснить, во что она оценивает наши услуги и чего реально ждет от нас.

— Таня, скажите точно, сколько раз за эти полгода вы сталкивались со своим двойником?

— Я не считала. Но примерно это происходит раз в неделю.

— Это всегда одна и та же женщина?

— Это всегда женщина, которая абсолютно похожа на меня. Я не думаю, что в Москве можно найти с десяток моих двойников. Так что, скорее всего, одна и та же.

— А наряды всегда, пардон, ваши?

— Абсолютно такие же.

— А прическа? Вы видели ее лицо?

— И лицо видела — мое лицо. И прическа такая же, и духи, и украшения. Она даже в машину садится как я, словно ныряет. Это у меня привычка такая смешная, с детства. Осталась с той поры, когда папа на «Победе» ездил. А в нее по-другому не сядешь.

— Еще один вопрос. Как вы оказались у нас?

— Понимаете, мне никто не верит. Муж и все другие считают, что у меня сдвиг на почве переутомления. Я думала обратиться в милицию, но Сергей категорически запретил мне это делать, считая, что из милиции меня отправят прямо в Кащенко. Я решила, что нужно попросить кого-нибудь последить за ней, и за мной, только не знала кого. Начальника службы безопасности я откровенно боюсь….

А вчера мы были на дне рождения у Сережиной сестры, Галины. Сначала в ресторане, потом домой к ней поехали. Так вот в ресторане опять была эта женщина, в этой вот самой парче, которая на мне сейчас одета. Я уже даже не стала никому ничего рассказывать…Когда мы приехали к Галине, я ушла в комнату её свекрови, сидела в одиночестве, курила, думала. А потом, от нечего делать, стала читать “ТВ-Парк”. Увидела ваше объявление и позвонила. Это было часов в десять вечера, и мне ответили, что агентство закрыто, а прийти можно будет завтра.

Тут Татьяна тихо вздохнула, и устало прикрыла глаза ладошкой:

— Понимаете, я не могла ждать до завтра, то есть уже до сегодня. Мне нужно было очень срочно. Машину я не взяла. Надела Галкин плащ и поймала такси. Это было где-то около пяти утра. Сережа уже спать лег. Мы у Гали частенько ночуем, так что ночью он меня не тормошил, домой не звал, выпил с Галкиным мужем чуть больше, чем обычно, расслабился в кои-то веки и уснул. Охрана должна была появиться в семь утра. Вот я и решила удрать. Но мы с таксистом не очень быстро нашли ваш адрес, потому что я сначала перепутала улицу Школьную со Студенческой. Так что я тут с восьми утра жду открытия вашего офиса. Хорошо, что вы и по выходным работаете.

— Я не заметила машины у двери…

— Все верно, — продолжила Татьяна, — Такси я отпустила, а сама дожидалась вашего прихода, бродя вокруг дома. Странно, но мне почему-то совсем не было страшно. Боже, как же я не подумала! — Татьяна вдруг нервно вскочила, — Я ведь никому ничего не сказала и никто не знает, куда я ушла… Сейчас там, у Галки, наверное, все на ушах. Уже, небось, и милицию подключили…. — Татьяна потянулась к телефону. — Можно? Я обязательно должна позвонить Сергею, иначе он меня убьет. Я ведь раньше без спросу из дому ни разу не удирала.

— Звоните, конечно. Только, что вы ему скажете?

Татьяна замерла с трубкой в руках:

— А ведь и правда. Я как-то не подумала. Если я скажу, что была в детективном агентстве из-за этих своих видений, — она хмыкнула, — меня точно упекут в психушку. Хотя, знаете, может все еще и обойдется. Главное, что я все вам рассказала, и мне стало значительно, просто невообразимо легче. Может, действительно, какая-то сумасшедшая мной прикидывается, а я из-за нее нервы трачу?

— Я смотрю, вы уже не так паникуете… Перестали бояться вашей “клонированной” подруги? Или просто нужно было, чтобы вам кто-нибудь просто поверил? В отличие от ваших близких? — я не заметила, как почему-то внезапно заговорила очень зло.

Госпожа Качалова, мгновенно уловив лед в моем голосе, в одночасье сжалась и опустила трубку на рычаг. Ее замечательные изумрудные глаза медленно наполнились слезами.

— Простите, Вита. Вы разозлились… Но мне действительно стало легче. Это что, преступление? Я знаю, что когда уйду от вас, все может повториться… Точнее, повторится обязательно. Получается, что у меня нет никакого выхода?

— А мы даже еще не добрались ни до выхода, ни до входа. Мы только выяснили цель вашего визита, — меня несло. Наверное, еще и потому, что мой замечательный план об изменении специализации нашей фирмы, который только-только начал утром формироваться в моей сыщицкой голове, грозил быть уничтоженным, даже без попытки начать его реализацию. — Мы выяснили, что есть некто, кто отравляет жизнь госпоже Качаловой и ее близким. Мы не знаем, кто это делает и зачем… Я не успела задать вам даже сотой доли тех вопросов, которые намеревалась. Перспективы развития ситуации могут быть самыми печальными. Но если вам было достаточно просто излить душу, то с вас 20 долларов за беседу и можете забыть адрес нашей конторы как страшный сон! Я даже не вспомню, что вы просили за кем-то последить и что-то понаблюдать…

“Толкунова, остановись!”— мысленно приказывала я себе. То, что я сейчас делаю, называется запугиванием клиента, и, в случае согласия Качаловой на сотрудничество с «Твистом», грозит обернуться для детективного бюро и меня персонально огромной головной болью. И поделом! Абсолютно ничего из рассказа Татьяны я не поняла и совершенно не представляла, что делать дальше.

— Что же мне делать?

— Определиться, в конце концов. Или раскручиваем вашу дублершу, или прощаемся. Можете звонить мужу. — Я надулась и гордо отвернулась к окну, еще раз мысленно обозвав себя стоеросовой дубиной.

Татьяна посмотрела на меня с укоризной, потом встала, поправила платье подошла к столу и взяла плащ.

Мое сердце тихонько заскулило. “Дура, дура, дура безмозглая, — “ повторяла я про себя, — “И чего на человека набросилась. Был клиент, был шанс. Прокакала все на свете. Даже разговаривать с людьми не научилась. Какой ей прок от тебя и твоей безмозглой конторы? Сейчас уйдет и правильно сделает”

— У меня с собой только тысяча долларов. Этого хватит? — холодно поинтересовалась Татьяна, роясь в портмоне.

— Значит, вы намерены разобраться до конца? — я еще не верила, что все обошлось.

— Конечно, намерена. — Она устало вздохнула. — Я только не пойму, почему вы на меня взъелись. Я просто хотела позвонить мужу.

— Вы умница! — я чуть не затанцевала на месте. — И не обижайтесь. Просто пока вы рассказывали, у меня в голове родился замечательный план. Мне кажется, я смогу вам помочь. А сейчас давайте вместе придумаем, что сказать вашему мужу в оправдание утреннего побега и начнем работать.

Татьяна положила деньги на стол, достала из сумочки очень симпатичную зажигалку в виде хрустального флакончика для духов, чиркнула пару раз колесиком, посмотрела на вспыхивающий голубой язычок пламени и задумчиво предложила:

— Может быть, сказать, что я была у подруги?

— Он наверняка знает всех ваших подруг. Давайте сделаем вот что. Скажите ему, что ваша депрессия, или нервы, или как он там называет ваше состояние, совсем разгулялась. Вы вышли из дому, взяли такси и поехали на вокзал с четкой целью уехать домой в Нижневартовск.

— Все мои родные уже три года живут в Москве. У меня никого нет в Нижневартовске.

— Ну, где-нибудь родные или друзья есть?

— Есть. Та самая моя лучшая подруга, о которой я вам говорила, сейчас живет на Украине.

— Вот же! Вы внезапно решили уехать к ней на Украину.

— А почему не уехала?

— Ну не знаю. Поезда не было, адрес не вспомнили, или еще что-нибудь. О том, что вы были у нас мужу знать не обязательно. Муж, вероятно, покричит на вас для порядка (мой Толкунов, подумала я, меня бы просто убил), взгреет охрану или кто там у вас за безопасностью следит, но потом всех простит.…Ведь Качалов у вас милый и отходчивый, признайтесь? Или я по рекламным роликам такое о нем мнение сложила? Ладно, проехали…. Теперь нужно придумать под каким предлогом я могла бы появиться в вашем доме. Поймите, Таня. Мне какое-то время будет необходимо бывать рядом с вами практически постоянно. Нужно придумать предлог. Вы случайно не ищите гувернантку?

— У нас нет детей. — Татьяна ошарашено смотрела на меня, не понимая, куда я клоню, но постепенно заражалась моим энтузиазмом. — Я подумала вот о чем. Эта моя подруга, Вика, которая сейчас живет на Украине…. Вы чем-то на нее похожи. Даже не то, чтобы похожи, но рост, стрижка, фигура… Правда, вы значительно старше…Сережа видел ее последний раз лет девять назад, когда мы ездили ко мне домой проведать родителей. Может быть, пригласить ее в гости? В смысле вас, вместо нее?

— Гениально, Танюша! Вы не уехали на Украину, но дозвонились подруге. И я бросилась вам на помощь! Тем более, её зовут Вика, меня Вита, не страшно будет перепутать имена. А возраст… — я легкомысленно встряхнула челкой, — мне часто дают и тридцать, и тридцать пять… Вашей подружке ведь именно столько?

— Да. Вике, как и мне, 33 года…Только, вот, Сережа не любит, когда у нас дома посторонние. И потом… все-таки вдруг он ее помнит лучше, чем мне кажется? Я боюсь, что нас разоблачат моментально.

— Ничего, как-нибудь выкрутимся. Не сможет же ваш муж выставить лучшую подругу с чемоданами на улицу? А на счет “узнает” не беспокойтесь. Мужчины редко помнят тех, кто им в данный момент не нужен, или не интересен.

Татьяна улыбнулась и кивнула:

— Ладно, прорвемся.

— Теперь вот еще что, — мне не терпелось как-то проявить собственный профессионализм — Вам придется полностью изменить внешность.

— Как это? И зачем? — Татьяна замерла.

Зачем, я еще и сама не знала. Но нужно же было что-то предлагать клиенту:

— Меняем внешность радикально, абсолютно, на сто процентов, так, чтобы мама родная не узнала. Не пугайтесь, обойдемся без пластической операции, но прическу, цвет волос поменяем решительно. Если ваша тень действительно существует, а вы меня в этом почти убедили, то это нам даст лишь кратковременное преимущество. Но, с другой стороны, если вместо ослепительной блондинки мы станем замечать рядом с вами, скажем, брюнетку, значит ситуация действительно серьезная и придется тогда действовать какими-нибудь другими способами.

— А пока вы думаете, что она…

— А пока самое простое, что мне приходит в голову, это то, что некая молодая дамочка, отдаленно похожая на вас и имеющая достаточные финансы и связи, развлекается тем, что сводит с ума гражданку Качалову. Что ее на это толкает, или кто — увидим. Кстати, у этой дамочки должен быть и помощник. Ведь похожие наряды — это одно. Но ведь еще нужно точно знать, что в какой-то день некто" икс", то есть вы, будет одет в платье "игрек". И этот коленкор с сообщником меня смущает больше всего.

Выпроводив Татьяну и условившись, что она снова приедет в контору к шести часам вечера, я начала лихорадочно обдумывать ситуацию. Во-первых, мне нужно было придумать хоть какой-то план действий. А его у меня, как вы сами понимаете, не было, и быть не могло. То, что я ляпнула о приезде подруги и изменении внешности, было пустыми словами. Потому что зачем все это нужно, я не могла бы объяснить даже себе. Во-вторых, я совершенно не знала, как оприходовать полученную от Качаловой тысячу долларов. Я, конечно, была в курсе, что наша Юленька как-то регистрирует полученные деньги, но она, помнится, составляла договора, выписывала квитанции, заводила папки, вела протоколы беседы. Увы, генеральный директор до сих пор не принял ни одного клиента лично, а потому всех этих канцелярских тонкостей не знал. Поэтому я поклялась себе, что незамедлительно верну Татьяне аванс, а все расчеты мы произведем с ней потом, когда-нибудь, если, конечно, дело выгорит.

Чтобы хоть как-то занять себя, я взяла чистый лист бумаги и набросала примерную схему действий, состоявшую всего из двух пунктов:

1. Посоветоваться со стилистами.

2. Внедриться в семью Качаловых, чтобы при необходимости защитить Татьяну. А еще лучше бы, конечно, спрятать.

Зачем и от кого ее нужно защищать и прятать — не спрашивайте, не скажу. Но в моих любимых романах про Пери Мейсона известный адвокат постоянно кого-то прятал, или прятался сам. Поэтому данного аргумента мне казалось уже достаточно.

Согласитесь, что в таком многомиллионном городе, как Москва, затеряться проще простого. Тем более, что кроме благополучного центра и относительно благоустроенных спальных районов в Москве существует множество трущоб, свалок, пристаней, улиц-призраков, где человек может исчезнуть практически навсегда. Я недавно была в поселке, неподалеку от Жулебино, и отлично помню, в какой ужас пришла, когда Петр Иванович повел меня какими-то секретными тропинками к объекту, который был нам нужен. Однако, кто мне разрешит прятать Качалову? Да и зачем? Подружка, которая приехала погостить, и умыкнула банкиршу, выглядит довольно странно…. Нас, скорее всего, без охраны и за порог не выпустят….

Пришлось пункт «Спрятать Качалову» вычеркивать из предельно лаконичного списка.

Ничего…Мы поступим по-другому. Мы будем ловить ее двойника «на живца», если двойник существует в природе. А для этого мне нужно поговорить со стилистами.

Через минуту я уже была этажом ниже.

Димуля блаженно потягивал кофе и курил, пуская художественные кольца к потолку. Быстро объяснив ему, что особо рассиживаться мне некогда, я прямо в лоб задала волнующий меня вопрос:

— Дим, скажи, а в природе двойники часто встречаются? И может ли, скажем, опытный стилист, сделать из другого человека очень похожую копию на какую-нибудь звезду, например?

— Котенок! Да мы этим только и занимаемся.

_ Ой, правда? Расскажи, а?

— Ладушки. Слушай, если припекло…

И Димуля рассказал мне следующее:

Почти каждый человек буквально с детства имеет и боготворит неких собственных кумиров, хотя и не формулирует для себя четко и осознанно, что хотел бы кому-то подражать. Нам нравятся какие-то артисты, спортсмены, шоумены, политические лидеры, или даже вымышленные герои кинофильмов. Распространенная теория о том, что у каждого из нас на Земле есть двойник, с точки зрения Димы, биолога по первому образованию, критики не выдерживает. Зато как стилист и имиджмейкер, Дима не единожды убеждался в том, что сотворить из себя двойника некоего человека — задача не слишком сложная. К нему с подобными просьбами постоянно обращаются клиенты и особенно клиентки. Прямо в лоб они, безусловно, свои желания не формулируют, но наметанный глаз мастера сразу определяет, кем себя мнит очередная посетительница — Джулией Робертс или Мэрилин Монро.

Для полного перевоплощения желательны, безусловно, определенные физические признаки похожести, но даже они не обязательны. Он, Дмитрий, например, сможет вылепить из меня, Витолины Толкуновой, с одинаковым успехом и Пугачеву, и принцессу Диану, и Ирину Хакамаду. В одном случае поможет парик, в другом — стильные аксессуары, в третьем — грим. Точнее, грим понадобится в любом случае. Ну, а если бы у меня вдруг возникло желание превратиться в актрису Татьяну Васильеву, определенное сходство с которой он и так наблюдает, то можно было бы добиться и вовсе потрясающего результата. Даже мама родная не отличила бы. И это, заметьте, без всякой пластической хирургии.

На мой вопрос о том, сколько бы заняло по времени мое перевоплощение в точный клон той же Татьяны Васильевой, Дима задумчиво ответил:

— Да месячишко бы точно угрохали. Во-первых, нам бы пришлось копировать не только внешность, но и манеру одеваться, говорить, двигаться. Для этого нужно просмотреть километры видеопленки, увидеть и рассмотреть кумира «вживую», постараться пойти на максимально близкий контакт, чтобы уловить энергетику образа.

Я кивнула в знак того, что все поняла, чмокнула Диму в щеку и собралась уходить.

— Эй, погоди, а мы что, правда, будем тебя под кого-то переделывать? Я бы не советовал. У тебя свой шарм, свой стиль… Но, если ты, конечно сильно настаиваешь…

— Отдыхай, Димуля. Я просто так спросила. Для общего развития, — я решительно поднялась с кресла.

— Ну, Витолинчик, ну куколка, не ври, — солдафонская мордаха стилиста стала мармеладной, — Я все понял. Я догадался! Ты решила открыть театр двойников. Вау! Это круто! Не забудь, главным стилистом в новом театре у тебя работаю я!

Ну, театр двойников, так театр двойников….

Дойдя до кабинета, я дозвонилась супругу. Не думая о том, что телефон не самое оптимальное средство для приватных бесед, я сообщила Сереже, что нашей клиенткой стала Качалова, жена того самого Качалова…. «Срочно закрывай офис и рули домой!» — сердито заорал муж, даже не удосужившись дослушать меня до конца. Он полчаса разорялся на тему, что подобные «игры в детективов» кончатся для него тем, что разного рода влиятельные лица просто прихлопнут как муху не только мой, но и его бизнес, а мы с ним пойдем по миру.

Вняв доводам взбешенного супруга (правда, не так быстро, как хотелось бы мужу), я уже, было, совсем собралась начать придумывать для Татьяны Качаловой приемлемую версию отказа от дальнейшей работы, как в дверь протиснулась очередная посетительница.

Девушка робко взглянула на меня, потом одернула до неприличия короткий плащик, и голосом подростка поинтересовалась, может ли она видеть директора агентства.

— Входите и смотрите! — лучезарно улыбнулась я — Меня зовут Витолина, я и есть гендиректор «Твиста». — У меня даже челюсти свело, настолько широко я продемонстрировала в самой ослепительной улыбке все тридцать два безупречных зуба. Девушка не была похожа на наших традиционных клиенток — охотниц на неверных мужей, — и уже поэтому мне нравилась. Малюсенький джинсовый плащ, который на мне бы смотрелся, в лучшем случае, как короткий жакет, не скрывал изумительной фигурки. Легкомысленный сиреневый шарфик трогательно обнимал точеную шейку, а огромные и до неправдоподобия голубые глаза глядели на мир доверчиво и растеряно. Вдруг девушка достала из полиэтиленового пакета маленький букетик бледно-голубых астр и, смущаясь, протянула его мне.

— Вот, Витолина Витальевна. Это вам! И спасибо вам за все.

— Да не за что, — я тоже смущенно заулыбалась, — это наша работа. Если мы вам помогли, то и, слава Богу! Хотя, вероятно, ваши цветы должна была взять Юленька, или кто-то из наших детективов, кто занимался вашим делом…

— Вы не поняли, — голосок девушки стал звонко-торжественным — Это вам за Сережу…., Сергея Тимофеевича Толкунова. Я, честно говоря, даже не рассчитывала, что у него хватит духу признаться вам в том, что наши отношения зашли достаточно далеко… Что он любит меня, а я его, и что мы собираемся пожениться, чтобы у нашего будущего ребенка был настоящий отец. А самое главное, что вы, уважаемая Витолина Витальевна, — девушка глубоко вздохнула, — что вы сами окажетесь настолько великодушны и добры, что не станете устраивать сцен и благословите нас с Сережей.

Легко догадаться, что следующим минутам позавидовал бы сам Гоголь, так как ситуация в приемной настолько переплюнула его легендарную «немую сцену», что стала казаться почти шедевром театрального искусства.

— И-ик… И-и-ик-к-к… И как же вас зовут? — зачем-то поинтересовалась я, когда обрела дар речи.

— Настенька.

Конечно, как еще могли назвать такую очаровашку, такую натуральную тургеневскую героиню папа с мамой, если не Настенькой. Я потянулась за стаканом с водой, потом полезла в стол за валерьянкой, одновременно вспоминая, есть ли у нас в офисе коньяк. Почему-то мне всегда казалось, что подобные случаи в жизни происходят как-то не так. Ну, там, сначала обманутая жена начинает что-то подозревать, потом она обнаруживает соперницу, которая, конечно же, является воплощением вселенского зла. Её разлучницу легко можно отнести к разряду пустоголовых дур, охотниц за чужими мужьями, крашенным стервам или чему-то очень похожему. Но я и предположить никогда не могла, что, во-первых, сама окажусь в подобной ситуации. А во-вторых, что все произойдет именно так — придет Красная Шапочка и скажет спасибо Серому Волку, что оставил в живых её и её любимую Бабушку.

— Знаете, Настенька, — я с трудом обрела дар речи и успокоила дыхание, хотя и чувствовала, что еще минута и слезы потоком хлынут из глаз, — Я вас разочарую, но Сережа не успел мне ничего сказать. Так что вы его несколько опередили. Поэтому цветов я не заслужила, и очень вас прошу…. Вы ступайте пока домой. Я вам позвоню позже, если вы мне оставите телефон… Мы сегодня же решим с Сергеем Тимофеевичем все вопросы.

— Ой, — тихонько пискнула Настенька, — Что же я натворила?…. Но Сереженька меня уверял, что вы уже в курсе…

— Идите! — грозно прохрипела я, и юное создание мгновенно выпорхнуло из приемной, успев, однако, оставить свой пакет с букетом на ручке двери.

25 сентября (воскресенье) — 26 сентября (понедельник, утро)

Мне сложно будет описать, как прошли следующие несколько часов. Сначала я выпила весь коньяк из конторских запасов. Потом долго рыдала на плече у Колюни, постоянно порываясь заставить Петра Ивановича поехать домой и собрать, к чертовой матери, все вещи Сергея с тем, чтобы отвезти их на свалку. Наш водитель и охранник, честно говоря, пребывали в шоке. Не знаю, что они поняли из моих сбивчивых объяснений, перемежаемых пьяной икотой, но Колюня постоянно гладил меня по голове, да так интенсивно, что у меня в волосах сбился колтун, а Петр Иванович сам набрался коньяку под завязку, непрерывно куря и повторяя: «Урою гада!».

Самое интересное, что позвонить Сергею я так и не решилась. До тех пор, пока я не слышала покаянный голос мужа, мне все казалось, что слова Насти еще как-то можно объяснить, а саму ситуацию разрулить безболезненно для всех. Но как только я представляла, что Сережка сейчас начнет лепетать в телефонную трубку о том, что он, конечно же, последний подонок, но все сложилось так, как сложилось и ничего исправить нельзя, — я с новой силой заливалась рыданиями.

Наконец в приемную тихо протиснулась Юленька.

— Витолина Витальевна, там вас какая-то Качалова спрашивает по телефону, вы есть или нет? — несколько растерянно среагировала секретарша на нашу вдребезги пьяную компанию.

— Скажи ей, что меня нет! То есть, что я есть и обязательно… Слышишь? Обя-ззза-а-а-а тельно! В общем, я срочно возьмусь за её дело, как только этот подонок будет выгнан из дома к своей Настеньке. А сыну я запрещу даже произносить его имя! Поняла?

— Да, — пискнула Юленька, — Я скажу, чтобы она позвонила вам завтра…

Само собой разумеется, что домой я не поехала. Не из принципа. Просто Колюня с Петром Ивановичем, доутешавшись меня до того, что уже сами еле могли разговаривать, кое-как уложили меня на диван в кабинете, заботливо укутав пледом, и заняли круговую оборону на креслах в приемной. Так и пролетела ночь.

А рано утром, не смотря на количество выпитого накануне коньяка, мы уже сидели за столом, абсолютно трезвые, без малейших следов похмелья и держали военный совет. Видимо, пережитый стресс так подействовал на наши головы, что они стали работать как компьютеры, на время заблокировав всяческие там недуги, абстинентные синдромы и прочие нормальные проявления физического нездоровья.

— Значит так, Витолина Витальевна, — затянулся сигареткой Колюня. — Горячку пороть не будем. Мы же сами себе детективы. И если за чужими мужьями вон уже сколько раз следили, то своего как-нибудь вычислим. Во-первых, нужно выяснить, как часто и где он встречается с этой Настенькой. Во-вторых, засечем степень интимности их отношений.

— Действительно, — вмешался Петр Иванович — Может он её под ручку гуляет, а сам в сторону кривится. Связался, дескать, черт с младенцем. В любом случае, для всяких там разводов и разделов имущества нам нужны неопровержимые улики.

— Мальчики, ну почему никому из нас не приходит мысль в голову, что эта Настя нас просто надула? Что это подстава какая-нибудь? Значит вы, как и я, мгновенно во все поверили? Значит, у нас были основания сомневаться в Сереже? Как же так? — я все никак не могла поверить, что моя жизнь полетела под откос и теперь мне остается только четко планировать какие-то «процессуальные» моменты будущего расторжения брака.

— Но вы ведь сами не захотели позвонить Сергею Тимофеевичу и все у него узнать? — насупился Колюня.

— И не буду! Чтобы слышать как он что-то лепечет в свое оправдание, или как он отпирается, или, наоборот, может, он еще и меня сделает во всем виноватой. Нет уж! Действительно, я лучше все узнаю от вас. Четко, внятно, по минутам. Чтобы никаких сомнений и никаких рассусоливаний. Тем более, что наша милая Настенька уже, скорее всего, предупредила Сергея о том, что она у меня была. Так что он сейчас готов к разговору, так сказать, морально. А, кстати, почему он не звонит? Я же не ночевала дома!

— Точно, Витолина Витальевна… Не звонит, значит уже все знает и затаился. Оттягивает, подлец, неприятный момент. И чего делать будем? — заерзал на стуле Петр Иванович. Как-то отстраненно, но я все же среагировала на это хлесткое слово "подлец", пообещав себе позже приструнить зарвавшегося Петра Ивановича. Ведь он очень многим был Сергею обязан…

Я решительно поднялась с кресла и прошла в приемную. Там валялся мой отключенный мобильник. Я вспомнила, что сама вчера отключила все офисные телефоны и собственный сотовый, чтобы не напороться случайно на объяснения с коварным супругом.

— Не звонит, потому что некуда! — торжественно объявила я и продемонстрировала коллегам отключенную технику, и, для наглядности даже потрясла трубкой над головой. — Сейчас проверю все не принятые звонки, он, небось, уже телефон оборвал…

Странно, но на моем мобильнике был только один не принятый звонок от Сергея. Я включила запись автоответчика, надеясь, что супруг догадался хоть что-то наговорить моему автосекретарю. Сердце болезненно сжалось, когда в трубке зазвучал родной голос: «Виток, опять ты отключила трубку…Девочка моя, я должен срочно улететь в Питер дня на два. Приедут финны из нашей типографии, нужно с ними кое-что обсудить. Так что дома буду только в пятницу. Еще раз прошу тебя не связываться с Качаловой! Даже не прошу — приказываю! Чтобы даже искушения никакого не было, лучше вообще срочно уезжай из Москвы. Прокатись куда-нибудь, на Канары, или в свой любимый Таиланд. И сама отдохнешь, и Качалова за это время какую-нибудь другую контору найдет. Объясни ребятам, чтобы придумали любой уважительный повод для вежливого отказа, и двигай на курорт. Кстати, можешь прихватить с собой и Николая с Петром. Тогда у Юльки будут все основания сказать, что в отсутствие начальства она никаких дел к производству принимать не будет. И честно, и красиво. Все, целую. Люблю. Созвонимся!». Время звонка — 19.40. То есть спустя два часа после визита Настеньки. Судя по голосу, он еще ничего об этом самом визите не знал. Или умело притворялся?

Я дала прослушать автоответчик по очереди Колюне и Петру Ивановичу. Мужчины наморщили лбы, дружно почесали затылки и одновременно закурили.

— Кажись, Тимофеевич еще не в курсах… — вынес общий вердикт Петр Иванович.

— А оно и к лучшему, — вдруг воодушевился Колюня. — Вы, Вита Витальевна, действительно, поехали бы куда-нибудь отдохнуть. А мы тут без вас за всем последим, отчетик подготовим, по электронке в отель сбросим. Там и решим, как дальше быть. Иначе вы же изведетесь. Вы же не сможете каждый день видеть Сергея Тимофеевича и делать вид, что ничего не произошло. Сидеть и тихо ждать, когда мы чего-нибудь нароем… А то, еще хуже. Вдруг эта юная свиристелка ему доложит, что с женой виделась. Пойдут разборки, скандалы. Тогда и следить незачем будет. А так, когда вас нет, пусть она хоть чего хочет ему рассказывает, с вами-то разобраться он не сможет, значит, будет предпринимать какие-то шаги в ваше отсутствие.

— Точно, а мы тут его и срисуем… — поддержал приятеля Петр Иванович. — А поругаться с Тимофеевичем вы всегда успеете. Но тогда у вас будут доказательства!

— Да вы представляете, каково мне будет одной на курорте? Я там еще хуже изведусь, чем в Москве. А то я себя не знаю. Буду часами сидеть у компьютера, ждать ваших сообщений, или мотаться в аэропорт, менять билеты, или звонить сюда каждые пять минут. Можно подумать, что расстояние как-то решает проблему.

В замке офисной двери захрустел, поворачиваясь, ключ. На пороге возникла по-деревенски румяная и уже по-московски стильная Юленька.

— Ой, а вы и не ложились, что ли? — засуетилась девушка, одновременно снимая плащ, включая кофеварку и компьютер. — Витолиночка Витальевна, вы не сердитесь, я вчера, когда все услышала, прямо не своя стала. Тете Кларе рассказала, она прямо в ужас пришла. Короче, она собрала тут ваши вещи в чемодан, сказала, чтобы Николай за ними заехал и отвез вас потом на вокзал. Тетя Клара позвонила нашим домой, в Молдавию, поедете в Меренешты на недельку погостите, а потом, когда этого паразита (ой, это Сергея Тимофеевича так тетя назвала), в доме уже не будет — вы вернетесь! Кстати, он уже и сегодня дома не ночевал. Был, наверное, у этой, Христенко…

— Христенко это кто? — обалдела я от напора робкой прежде Юленьки.

— Так Настя же эта… Я вчера, перед тем как в кабинет её пропустила, паспортные данные, как положено, переписала. Христенко Анастасия, как-то там по отчеству, живет в Печатниках. Ей на два года меньше, чем мне, то есть, 19 лет. Не замужем, детей нет. Раньше была прописана на улице Кравченко. Я по карте посмотрела, этот дом стоит во дворе того же дома, где у Сергея Тимофеевича находится издательство… Вот… — единым духом выпалила Юленька.

По всем законам мелодрамы именно в этот момент зазвонил телефон. Мы напряженно застыли. Никто из присутствующих не рисковал взять трубку.

— Может это клиент? — с какой-то безнадежностью в голосе шепотом поинтересовался Колюня.

— Лучше не берите… — так же шепотом ответила Юля.

— Берите, но для Сергея меня нет, — тоже прохрипела я, а Петр Иванович уже поднял трубку, еле слышно проговорив: «Агентство «Твист», старший следователь у телефона». Затем он покосился на меня, а я, соответствующим образом истолковав его косой взгляд, энергично замотала головой.

— Витолины пока нет… А как вас представить? — запоздало поинтересовался наш охранник. — Татьяна Качалова?… Я передам…

Я мгновенно выхватила трубку из рук Петра Ивановича и, откашлявшись, зачастила:

— Татьяна, Татьяна, хорошо, что вы позвонили. Это я, Вита. Чемодан я уже собрала, так что можем разыгрывать сцену «Визит подруги». Но, как я и говорила, на повестке дня первым пунктом у нас будет стоять смена вашего имиджа. Хотя, ведь мы можем заняться этим вдвоем, уже после того, как я появлюсь в вашем доме…Допустим, что я тоже решила поменять прическу, цвет волос и глаз… Вы не могли отказать любимой подруге, и мы быстренько поехали в салон красоты… Что?!! Сергей никаких приездов подруг не одобряет? Да пошел он к черту, этот Сергей. Гад он последний! Буду я еще прислушиваться к его словам. Я ему так и сказала вчера — «Извини, дескать, любимый, но интересы Татьяны для меня превыше всего». Что вы не поняли? Как это кому сказала? Естественно, Сергею Толкунову, своему мужу… А!!! Вы своего Сергея имели в виду. Хрен редьки не слаще… Короче, если вы надумали отыскать свою дублершу и вывести её на чистую воду, мухой отправляйтесь на Курский вокзал, туда в 11–20 прибывает поезд из Запорожья, мы это успели вчера выяснить. Узнайте, кстати, на какой перрон. Постарайтесь опоздать минут на пять. А когда подойдете, на платформе уже буду стоять я с чемоданом. Нравится это вашему мужу или нет, а я еду к вам в гости. Недели на две! Я выезжаю из офиса, так что звоните на мобильник. Если на перроне вас не будет — пеняйте на себя — наш контракт разорван!

С чувством выполненного долга я швырнула трубку. В офисе повисла тяжелая пауза. Петр Иванович медленно жевал во рту сигарету. Я замерла — интересно, заметит он, что съел почти весь фильтр и успеет ли вовремя выплюнуть размокший табак? Юленька также сосредоточенно наблюдала за поеданием погасшей сигаретки. И только Колюня, верный своему сыщицкому долгу, суетливо бегал от радиатора к входным дверям и обратно, приговаривая: «Ёшкин кот, ёшкин кот, во что втравили…». Затем он замер у настенных часов, что-то сосредоточенно просчитывая не только в уме, но и на пальцах и вдруг заорал:

— Все по коням! Времени — половина десятого утра. Если ваш гребаный поезд приезжает в 11–20, то на сборы у нас — самый обрез. Петь, вали с Юлькой за чемоданом и мухой на вокзал. Витолина Витальевна, ты тоже рексом в мою машину, нам надо успеть прикупить какой-нибудь рюкзачишко, на тот случай, если наши орлы попадут в пробку и не нарисуются на Курском с твоими вещами.

Странно, но дважды повторять Колюне не пришлось. Как-то мгновенно, без привычных бестолковых метаний и рассуждений, все сотрудники "Твиста" приняли мою идиотскую беседу с Качаловой как руководство к действию и уже через минуту офис опустел.

— Слышь, Витальевна, — сказал Колюня уже в машине. Ты это, часы сними и кольца. Да и с одеждой твоей нужно что-то сделать. Ну не может же приехать к Качаловой подружка из Зажопинска в парижском прикиде, который стоит как автомобиль у приличных людей. Может зарулим куда-нибудь на рынок? Переоденешься?

Видимо от волнения Колюня внезапно перешел на «ты», хотя эта его шоферская фамильярность меня нисколько не обидела. Я понимала, что рассуждения нашего водителя верны, но не очень знала, что делать в подобной ситуации. Во-первых, я уже лет десять как не одевалась ни на каких рынках. Но этот факт я бы как-нибудь пережила. Другое дело — время. Его катастрофически не было! Ведь купить себе любую шмотку, даже рядовые джинсы — это же надо примерять, выбирать, потратить пару часов. А у нас-то и было в запасе минут десять. А еще чемодан покупать…

И вдруг именно в это неподходящее и катастрофически недостающее время, когда нужно было собраться, сосредоточится и подготовится к следующим четырнадцати авантюрным дням, мне неожиданно вспомнился Сережа. Мой Сережка, коварный муж-потаскун, нежный обожатель юной Настеньки. В голове мгновенно всплыла картинка, как когда-то очень давно, когда мне только-только исполнилось 18 лет, мы столкнулись с ним в одном из гулких коридоров МГУ. Он просто стоял у окна в компании моей однокурсницы Ленки Татариновой и нежно целовал ей пальцы. Даже не пальцы, а один безымянный палец, на котором поблескивало новенькое обручальное колечко. Взъерошенные темные волосы, чуть сутуловатые плечи и совершенно не московская, сильно загорелая с ямочками щека, единственное, что я могла рассмотреть в неверном свете сентябрьского дня…. Парень был мне не знаком, но я догадалась, что это и есть свежеиспеченный Ленкин супруг. После каникул все мои подружки только и обсуждали свежую сплетню о том, что Татаринова летом выскочила замуж за старшекурсника. Кстати, первая из нашей группы. Я подошла к молодоженам, просто чтобы поздороваться, приветливо кивнула обоим, посмотрела на Сережку и… пропала. Его лицо показалось мне таким родным и знакомым, как будто я встретила давно потерянного брата-близнеца. Я почему-то знала каждую его родинку, морщинку, клеточку. Мне казалось, что я даже знала, как нежно шелковится, а совсем не колется его коротко стриженый затылок и как неуправляемы вихры в челке — никакими гелями не поможешь. Я стояла и стояла, онемев, не умея и не желая оторвать взгляд от внезапно обретенного родного лица. Очнулась я только от громких Ленкиных возмущенных воплей. Оказалось, что и Сережа, увидев мое окаменевшее лицо, не удивился, не улыбнулся, а тихо-тихо взял и нежно держал меня за руку. Держал ее двумя лапищами, решив, видимо, сначала поздороваться, а потом так и не отпустив. А еще через пять минут мы уже вовсю целовались, совершенно не замечая огромной толпы студентов и преподавателей, собравшихся на Ленкины крики. Подобного пердюмонокля МГУ еще не знало! Но пусть заткнутся все, кто не верит в любовь с первого взгляда, с первой секунды, первого вздоха, потому что я-то точно знаю, что ЭТО такое. Это хуже, чем цунами, это лучше чем все золото мира, которое бы свалилось на голову самому алчному человеку на земле, это самый сильный наркотик и самые горькие слезы. Через месяц Татаринова, бросив МГУ, уехала из Москвы, с проклятиями в мой адрес и свидетельством о разводе. А еще через две недели, заплатив непомерную по советским временам взятку в двадцать пять рублей (мы просто не могли ждать положенный срок), мы стали законным мужем и женой — Толкуновыми — самыми отчаянно влюбленными молодоженами на свете.

А теперь вот моего брата-близнеца Сережку, после двадцати двух лет брака, пролетевших для меня как один день, видимо, накрыло новое цунами. И мне остается только, как когда-то Ленке, рыдать от бессилия… Хорошо еще, что мне не пришлось наблюдать, как они самозабвенно целуются на глазах у всех наших знакомых, и вообще на глазах у всех… Хотя, если Колюня и Петр Иванович сработают оперативно, то и это зрелище мне будет суждено пережить, хотя бы в виде пошловатой шпионской видеозаписи.

— Курский, — негромко объявил Колюня, и зарыскал взглядом в поиске свободного для парковки места. Наконец мы втиснулись в небольшое пространство между старенькими Жигулями и огромным черным джипом, больше похожим на грузовик, чем на приватную машинку на 5 персон. Часы показывали 10–25 утра. Еще были спасительные десять минут, чтобы заскочить в какой-нибудь из магазинчиков привокзального помпезного торгового комплекса и с налету купить самое необходимое. "Горец бежал быстрее лани, быстрей чем заяц от орла" — некстати вспомнились мне лермонтовские строчки. Я, помнится, даже успела подумать, что наверняка переиначила любимого "Мцыри", но упрекать себя за это, преодолевая в рекордные минуты привокзальную площадь, уже не могла. Мы влетели в какую-то лавку она же «бутик» на первом этаже, и я одним махом выпалила ошеломленной продавщице: "Джинсы, свитер, куртку, чемодан. Все 48 размера!" Сонная барышня, спокойно отложив в сторону книжку Донцовой и, казалось, совершенно не удивившись, показала мне наманикюренным пальчиком куда-то за мою спину. Я обернулась и увидела прилавок с «красивой» китайской женской одеждой. Торопливо рассматривая ярлыки, и ища на них заветные цифры нужного мне размера, я, практически не глядя, выхватила черные вельветовые штаны, белый свитер, малиновую куртку и скомандовав Колюне: "За мной" — направилась в примерочную. Не стесняясь и даже не очень задергивая занавеску, я мигом выскочила из своих коллекционных французских шмоток, проворно влезая в азиатский ширпотреб. Штаны висели, свитер был короток, а у куртки не работала молния. Но это был такой пустяк, в сравнении с тем, что мы собирались заварить, что я нервно рявкнула на водителя: "Ну, чего ты смотришь! Срывай с меня ярлыки и бегом оплачивать все в кассу!". Колюня мигом ощипал меня примерно так, как деревенские женщины ощипывают зарезанную курицу, и помчался с кучей ярлычков к уже проснувшейся барышне. Надо отдать ей должное: она и бровью не повела, когда Колюня вытащил мою пластиковую карту и высыпал перед ней все оторванные наклейки. «Две тысячи шестьсот рублей», — спокойно произнесла барышня, а я даже застыла у полки с дорожными сумками, — обычно за такие деньги я покупаю себе разве что пару чулок.

— Подождите, не пробивайте! — я опять рванула к прилавку, сгребла с вешалок еще несколько джемперов разной расцветки, даже не глядя на их размеры, пару домашних туфель, кроссовки, в которые тут же переобулась, небольшой дорожный саквояж "мечта челнока" и банку растворимого кофе (и он был в "бутике", правда, банка оказалось начатой и, вероятно, принадлежала самим продавщицам). Доплатив еще три тысячи рублей и побросав все купленные, а заодно и все мои старые вещи в баул, мы понеслись на перрон.

На выходе на нужную нам платформу уже стояли Петр Иванович и бледная как смерть Юленька.

— Он гнал за 200. Нас, по-моему, даже гаишники засекать не успевали, — прошептала белыми губами перепуганная насмерть девушка. Хорошо еще, что Петр Иванович позвонил Кларе, и она подвезла ваш чемодан к МКАДу. Иначе, наш Мерсик вообще перешел бы на среднекосмическую скорость. Я в эту машину теперь еще лет пять не сяду.

В этот момент вдалеке, под сотнями перепутанных вокзальных проводов показался состав, который явно направлялся к нашему перрону.

— Все, по коням! — бодро скомандовала я. — Дизель-электроход прибыл. Давайте сумку, чемодан и отходите на безопасное расстояние.

— Не, — спокойно сообщил Петр Иванович, — Это не ваш поезд, это электричка. Хотите, я вам объясню, как по морде можно электричку от пассажирского отличить?

— Ну тебя к черту, — взорвалась я, — Не видишь, я вся на нервах, какие там еще морды. Сейчас Качалова на перроне появится, поезда нет, зато мы стоим, видимо, прибежав раньше паровоза.

— Да вот он ваш, запорожский. Вы в другую сторону смотрите. Украина-то на юге. А мы действительно отойдем от греха, сейчас тут давка начнется, — Колюня нервничал, но при этом старался держаться с достоинством. — Короче. Купите себе новую симку, или, лучше возьмите еще и мой мобильник, а то ваш слишком уж навороченный.

— Нельзя! — вмешался Петр Иванович, — по мобильнику ее мгновенно вычислят. Кто да что, на кого зарегестрирован. Пусть уж нам с городских телефонов звонит.

Решительно забрав мою новенькую бриллиантовую трубку, старший следователь придирчиво оглядел меня, затем взъерошил мне волосы и слегка растер по губам помаду:

— Хорошо, что ночь не спали, а то бы была с поезда и как новенькая. А так и мешки под глазами, и тушь размазалась… Маскировочка…

С этими словами троица отошла, поминутно оглядываясь. Я стояла абсолютно раздавленная последней фразой любимого охранника. Вот, значит, как. Мешки, тушь… Видимо, и цвет лица как у недозрелого лимона. Это вам не свеженькие Настины щечки и сочные (как только не лопнут) губки. В сорок лет вообще трудно оставаться эдаким розаном. Никакие косметологи не вытравят из взгляда прожитые годы и никакие чудо-маски не вернут коже барабанную натяжку. Правда, до недавнего времени мне казалось, что я выгляжу о-го-го! Видимо, так казалось только мне одной. Я горько вздохнула.

— Вика! Витка! — раздалось на перроном. Я оглянулась. Ко мне, с развевающимися полами плаща почти бежала Качалова. Сбоку и сзади ее плотно окружали четверо огромных дяденек, самого неприветливого вида. Сердце у меня предательски екнуло. Дело в том, что состав только-только подползал к перрону и объяснить, как я выпрыгнула из него на ходу, я никак не могла.

— Вот, — залепетала я — Вот, видишь, приехала… На этот э…., зажопиский поезд, — Катастрофа! Я напрочь забыла, из какого города должна прибыть лучшая Танина подружка, — билетов не было, пришлось другим добираться. Так что я на вокзале уже три часа.

— Ну, подруга, ну даешь, почему не позвонила?

Татьяна крепко обняла меня и зашипела в ухо: "Хоть обрадуйся мне, что ли"… Вместо этого я горько разревелась. События предыдущего вечера и сегодняшняя нервотрепка окончательно выбили меня из колеи.

— Танюшка, мила-а-а-а-я… Как я по тебе соскучилась…. У тебя вот свое, а у меня свое… Мой Сережа-а-а-а…

— Чего ты несешь? Какой Сережа? Витка, подруга, успокойся, ну!

Хмурые дядечки, сурово сверлившие меня глазами-буравчиками, иронично хмыкнули и почти тактично отвернулись. Видимо не получили пока ценные указания от шефа «бдить за подружкой с первой секунды». А мой внешний вид и мои горючие слезы соорудили мне алиби — лучше не придумаешь. И охрана успокоилась. Но я, как заведенная, продолжала всхлипывать:

— Мой Сережа, муж… У него новая баба. Только вчера все обнаружилось. Она ко мне на работу приперлась… Ребенка ждет…

Татьяна внимательно посмотрела на меня. По ее растерянному лицу я поняла, что Таня не знает, как реагировать на происходящее. То ли это умело разыгранный сценарий, а то ли правда, бабья истерика. Шмыгнув носом еще пару раз, я растерянно завертела головой:

— Тут туалет-то есть? А то, как я с такой физиономией перед твоими покажусь?

— Не проблема, — Татьяна мягко, но твердо скомандовала самому рослому охраннику, — Николай, отведешь Виту в туалет, а потом к нашей машине. Хотя, подожди. Я тоже пойду с вами.

— Не положено, Татьяна Борисовна, шеф будет недоволен, — Николай нахмурился, — Викторию… э-э-…

— Витальевну, — подсказала я.

— Викторию Витальевну я, конечно провожу. А вы в вокзал не ходите. Мало ли что. Зараза какая или бомжи. Встретимся у машины.

Татьяна, не споря с охранником, чмокнула меня в щеку, шепнула, «не задерживайся» и резко развернувшись, быстро пошла по перрону. Красивым клином вокруг нее шли огромные атлеты. Я засмотрелась.

— Ну, пойдемте, что ли? — Николай занервничал, — Не положено мне от нее отлучатся больше, чем на пять минут.

— А вдруг я за пять минут не успею?

— Придется успеть, — Николай явно не был расположен к шуткам. — Эй, а вам, Виктория Витальевна кто-то рукой машет.

Я повернула голову и застыла. Мне действительно семафорила моя закадычная троица горе-сыщиков. Конспираторы, блин.

— Да это так, попутчики…, — и я тоже помахала друзьям в ответ, правда, красноречиво сжатым кулаком.

— А они что тоже три часа на вокзале встречающих ждут? — подозрительности Николая не было границ.

— Нет. Вроде они куда-то дальше едут. У них поезд только днем, — Я, когда нужно, врать умела лихо.

Не знаю, бывал ли прежде мой провожатый на Курском вокзале, и как часто, но к дамской комнате он меня вывел безошибочно быстро.

— У вас червонец есть? — спросил Николай, тормозя у входа с указателем женского туалета.

— Наверное, а зачем? — поинтересовалась я.

— Так вход же платный.

Я сунула руку в карман свежекупленных джинсов. Конечно! Так опростоволоситься могла только Витолина Витальевна. Ни портмоне, ни денег в кармане не было. Рука нащупала только кредитку. Но доставать при Николае свою платиновую карту было бы верхом неосмотрительности. Я смущенно затопталась на месте.

— Понятно, — хмыкнул охранник, — Только хохлобаксы?

И он милостиво отстегнул мне из собственного кошелька два тяжелых металлических кружка по пять рублей.

Выйдя из туалета, где я провела меньше двух минут (их хватило только на то, чтобы с ужасом посмотреть в зеркало, даже руки мыть в этой сплошной антисанитарии я не рискнула), я вышла и буквально наткнулась на спину Николая. Охранник меня не видел — разговаривал по телефону.

— Да, шеф, посмотрю, конечно. Но, судя по всему, там чисто. Уж сильно она заполошная. Выглядит лет на десять старше Татьяны Борисовны. Но на фото, которое вы мне дали, похожа сильно. Сейчас дождусь ее и двигаем на базу.

Я робко тронула Николая за плечо. Он резко обернулся, все еще держа трубку у уха.

— Я готова.

— Извините, Георгий Петрович, мне пора. — Николай убрал телефон в нагрудный карман и удивленно поинтересовался — А что ж так быстро?

— Да там грязь ужасная, ни салфеток, ни жидкого мыла, ни горячей воды, — начала я и тут же осеклась. А могла ли настоящая Вика из Запорожья, у которой в отличие от меня нет ни особняка, ни штата прислуги, быть такой привередливой? И тут же сама себе ответила, что наверняка бы могла. Аккуратность женщины не зависит ни от ее материального положения, ни от статуса в обществе. Она есть или нет. Поэтому поторопилась объяснить:

— Понимаете, я с детства очень брезгливая. Почти как Таня.

— Ну ладно. Терпите тогда до дома. Хотя по пробкам, даже и с мигалкой, нам ехать не меньше часа.

26 сентября (понедельник, день)

Однако до Старозачатьевского монастыря мы добрались на удивление быстро. Сам монастырь был мне хорошо знаком. Когда-то на его территории находилась школа, в которой училась моя мама. Мамуля обожала рассказывать мне о своей школьной молодости, о том, какой она была красавицей, как сохли по ней одноклассники и в каких монастырских закоулках они учились курить и целоваться. Дом, в котором жила семья Качаловых, находился в непосредственной близости от монастыря и являлся настоящей крепостью, ограждающей сильных мира сего от столичной суеты, мирских проблем, чужих завистливых взглядов еще прочнее, чем старинные метровые стены. Высокий каменный забор новорусского подворья с затейливой "а ля старая Москва" лепниной и острыми пиками по верху был облеплен видеокамерами. Во внутреннем дворе, кроме будки охранников, небольшой детской площадки со стандартным набором качелей и каруселей, аллейки голубых елок и пары вычурных клумб больше ничего не было. Мерседес и джип, на которых мы приехали, незамедлительно скрылись за поднявшимися воротами подземного гаража, а из единственного парадного вышли двое охранников в сером камуфляже. Я неловко топталась у подъезда, а Мерседес, в который меня почему-то не посадили, увез Татьяну в чрево здания. "Третья квартира. Два плюс три", — сообщил по рации тот из охранников, что был моложе. Старший пожал руку двум Таниным телохранителям, почтительно кивнул мне, внимательно посмотрел, словно сфотографировал, и распахнул перед нами двери. Первым вошел Николай, затем мы с молодым секьюрити. Дом, который сначала показался мне многоэтажным, на самом деле имел в лифте всего три кнопки: "гараж", "1 зона" и "2 зона". Интересно, сколько же семей обитает в этом роскошном домище, и насколько дорого здесь стоят квартиры? Как-то пару лет назад у нас с Сережей была мысль приобрести помимо загородного дома еще и хорошую квартиру в центре Москвы, но тогда на подобную роскошь мы элементарно пожалели денег. А ведь присматривали квартирки и дома попроще, и то их стоимость зашкаливала за пару миллионов долларов. Эх, как бы пригодилась мне сейчас эта не купленная квартира. Ведь либо мне с сыном, либо Сергею со своей Настенькой придется подыскивать новое жилье.

Лифт поднял нас на этаж, обозначенный кнопкой "2-я зона". Двери бесшумно разъехались в стороны, и мы оказались в просторном холле, отделанном черной зеркальной плиткой. Бронзовые светильники, огромные пальмы в кадках, аляповатый бордовый диванчик с декоративными ножками и две массивные двери слева и справа от лифта — вот то, что я увидела. Мы повернули налево, и подошли к квартире с огромной латунной "тройкой", утопленной в массиве драгоценного красного дерева. За этой дверью, вероятно, и должна была начаться моя новая жизнь. Авантюрная и опасная. Я глубоко вздохнула и решительно переступила порог. Удивительным образом мой чемодан и вторая «челночная» сумка, прибыв раньше меня, уже стояли в прихожей.

— Ну, что, подруга, — вот мы и дома. Проходи, располагайся, — голос Татьяны звучал откуда-то из глубины квартиры. Пока я стаскивала кроссовки, показалась и сама хозяйка — без плаща, в голубеньких девичьих джинсах и белом пушистом свитерке. Я краем глаза глянула в зеркало, где отражалась моя громоздкая фигура. Бог ростом меня не обидел (судите сами — 172 сантиметра), хотя и сохранил до сороковника стройной и худощавой, однако китайские шмотки превратили меня в огромную бабищу преклонных лет, которая на первый взгляд, годилась Татьяне не в подружки, а в мамки. Я незаметно поправила прическу и постаралась красиво выпрямить спину, одновременно засовывая кургузый свитер под ремень джинсов.

— Мой руки и будем пить чай! — Татьяна ласково потрепала меня по плечу.

— Гоша, — крикнула она в глубину квартиры — Проверь голубую комнату. Вика остановится рядом со мной.

— Татьяна Борисовна, а зачем в голубую? Мы уже с Люсей гостевую подготовили…

И из широкого дверного проема, отделявшего тонированным голубоватым стеклом холл от остальных апартаментов, появился роскошный великан. Роскошный — это очень слабое определение, поверьте. У меня даже дыхание перехватило. Рост — примерно метр девяносто пять. Плечи — как у атлета Шварценеггера, только не уродливо бугрящиеся мускулами, а … просто дающие понять, что сила в этих плечах и руках немереная. Короткая стрижка (цвет соль с перцем, благородная дань возрасту), породистое загорелое лицо и почти прозрачные светло-серые глаза. Великан сдержанно улыбнулся и вопреки правилам этикета первым протянул мне руку:

— Будем знакомы, Георгий Петрович. Для друзей можно просто — Георгий.

Пожатие было сильным, быстрым и теплым.

— Витальевна Вита, — пролепетала я, — для друзей — просто Витальевна, в смысле Вита, то есть Вика.

Татьяна весело рассмеялась и подмигнула великану. Видимо, они оба привыкли к тому, какое впечатление производит на дам сей Аполлон, поэтому от души веселились:

— Гоша — главный человек в нашем доме после Сережи. Его правая рука. Его вторая голова, глаза, уши и, что там еще у человека главное…

Я внезапно разозлилась. В моем состоянии взбеситься было легко. Даже очень. Я сделала вид, что подыгрываю «подруге» и поспешила добавить: — Второе легкое, вторая почка, второе сердце. Хотя, если сердце второе, и даже голова, то это уже отклонение от нормы. Твой муж болен, дорогая? Или инвалид Георгий Петрович?

Татьяна в недоумении уставилась на меня. Зато Георгий Петрович очень хорошо понял дурацкую шутку. Веселый блеск в его глазах словно стерли ластиком, он сухо кашлянул и отодвинул меня от чемодана:

— Позвольте, я отнесу ваш багаж.

Когда великан скрылся за голубым стеклом дверей, Татьяна шепотом обратилась ко мне:

— Какая муха тебя укусила? Гоша — реально главный в доме. В отсутствии Сережи, — тут же поправила себя она — Ты не ссориться с ним должна, а дружить. Иначе у нас с тобой будет масса проблем.

Какие проблемы нам грозят в случае немилости Гоши Великолепного, я так и не успела выяснить, так как Татьяна меня подвела к дверям ванны, сунула в руки полотенце и, сказав, что ждет меня в кухне, быстро скрылась в том же направлении, что и Георгий Петрович.

Ванная комната в доме Качаловых была ничуть не лучше моей собственной. Та же стильная итальянская сантехника, тот же унитаз, со встроенным биде и подогревом, те же плюшевые пушистые коврики на теплом полу. И даже мисочка с сухим кормом и лоток для кошачьего туалета такие же, как у нас. Видимо у Качаловых тоже жила кошка. Хозяин лотка обнаружился на полочке, с которой Татьяна минуту назад брала полотенце. Это был огромный рыжий котяра с легкомысленным зеленым ошейником на мощной шее. Кот несколько секунд пристально изучал меня, потом мое отражение в зеркале, потом коротко муркнул и прикрыл глаза здоровенной лапой. Я была ему не интересна.

Изучение туалетной комнаты (гостевой, по всей видимости) мне ничего не дало. Шеренга шампуней и гелей, мочалки в нетронутой упаковке, такие же, запаянные в пластик, зубные щетки. Вот только мылом кто-то совсем недавно пользовался, да и лак для волос был открыт: «Не иначе Гоша себе прическу моделировал», — ехидно подумала я, умыла лицо холодной водой, насухо растерла мягким полотенцем, поискала глазами расческу и, не найдя, пригладила челку пятерней. Интересно, а положила ли добрая Клара мне в чемодан мою косметику, мой фен, мою любимую щетку для волос из жесткой щетины? Как плохо оказаться вне дома, без привычных вещей и с таким камнем на сердце… Поняв, что я опять собираюсь расплакаться, я решительно открыла дверь ванной и направилась туда, где до этого скрылись Гоша и Татьяна. То есть — за голубые стеклянные двери.

Кухню я обнаружила по запаху свежей выпечки и ароматного кофе. За огромным овальным столом уже сидели Татьяна, Георгий Петрович, какая-то пожилая женщина в бифокальных очках и молодая веснушчатая девушка, уткнувшаяся в журнал «Ledy Lux». При моем появлении она даже не подняла глаз.

Зато я тупо уставилась на обложку журнала, где во всю страницу была напечатана моя собственная фотография с надписью «Леди Люкс. Выбор месяца». Вот это пердюмонокль! Но Татьяна мое пристальное внимание истолковала по-своему:

— Знакомься, Викуся — это Наточка, дочь моего старшего брата Володи. Вообще-то Ната раньше училась в Питере, но сейчас перевелась в Москву, поэтому гостит у нас. С предками у нее полный неконтакт. Так, Натусь?

Наточке, видимо, кто-то засунул в уши по банану, потому что она даже после Таниных слов головы она не подняла, не кивнула, не поздоровалась. Ну и племянница! Да я бы своего сына за такое поведение хорошенько взгрела! Взгляд от «Ledy Lux» мне пришлось оторвать, но сделала я это с превеликим трудом. Надо же, так долго ждала публикации и увидела ее в тот самый момент, когда вся наша операция может провалиться из-за какой-то обложки…

— А это моя мама — Любовь Павловна, ты же отлично помнишь тетю Любу?!

Судя по чувствительному ударению на слове «помнишь», которое сделала Татьяна, я, ее старая школьная подруга, должна была первым делом, буквально с порога броситься на шею тете Любе, что мне и пришлось с некоторым опозданием осуществить.

— Тетечка Любочка, — завопила я, обнимая худую морщинистую шею, — Как я рада! Какая встреча! А вы меня, что, совсем не помните?

Старуха чинно похлопала меня по спине, приблизила ко мне лицо и недовольно скривилась:

— Как была егоза, так и осталась. Чего это я тебя не помню? У меня близорукость, а не склероз. Отлично помню — Вика Козлова. Покойного Ивана Козлова, завхоза нашего дочка. Вечно мою Таньку с толку сбивала, курить учила, на танцульки выдергивала. И что вышло? Она маму послушала — и стала женой бо-о-льшого человека, а ты так голытьбой и живешь. Вон, в какое-то Запорожье укатила. Чего ты там потеряла, за порогами-то? Чем тебе родной дом был не гож?

Я несколько обалдела от такого напора и поневоле напряглась. Но еще больше напрягся Георгий Петрович.

— Ивана Козлова? — резко перебил он старушку. А мне Вика Витальевной представилась…

И вторая голова несостоявшегося президента внимательно и быстро взглянула мне в глаза. Бабуля цыкнула зубом и махнула в сторону Гоши рукой так, словно муху отгоняла:

— Да хоть Витальевной, хоть Хренальевной. Один шут. Мать ее в нашем Нижневартовске официанткой служила. Так по молодости лет с кем только романы не крутила. Вон, и ее, Вику, в подоле принесла, в восемнадцать-то лет!.. Это ужо потом Ванька Козлов на Соньке женился. Ванька он с моим Борисом не разлей вода были. Гордость фабрики! Один старший мастер, другой бригадир…

Тетя Люба промокнула салфеткой глаза и продолжила:

— Ты, девка, на меня зла не держи. Я Ивана, отчима твоего, как родного привечала. Да и мать непутевую, Соньку, тоже любила. Шить она выучилась, так такие мне кофты шила — загляденье! Жива-то мать еще? Ваняша-то я, знаю, помер, когда мы еще в Нижневартовске жили. А как два года назад и Борис мой представился, царство ему небесное, я все старые связи и растеряла. В блокнотиках его я читать не вижу, да и писем писать не могу. Ты хоть расскажи, чего о земляках знаешь? Мамке-то твоей, поди, лет всего за полста и будет. Невеста и-ш-шо. — Бабуля тихонько засмеялась

— Мам, ну откуда Вика про твоих соседей знает? Она сама в Запорожье десять лет назад уехала, — Татьяна, молчавшая до сих пор, пришла мне на помощь. — А тетя Соня под электричку угодила год назад. Я ж тебе рассказывала. Так что не приставай к Вике. Ей о родителях вспоминать горько.

Я рассеяно кивнула. У меня из головы не выходила фотография с обложки и то, что Великолепный Гоша, сидя рядом со мной, тоже может ее заметить и сравнить с новоиспеченной подружкой. Хотя та холеная красавица на глянце и я, опухшая от слёз, растрепанная и в китайских обновках имеют сейчас мало общего. Но, тем не менее…

— Так Сонька-то под электричку не насмерть угодила, — вскинулась старушка, — Ты ж мне сама говорила,… вытащили ее. Вика вон, к ей моталась, звонила тебе из больницы. Перелом ноги ну и сотрясение головы. Тоже не подарок, но не убилась же, слава Богу.

— Умерла моя мама, теть Люба, — я мысленно попросила прощенья у незнакомой мне женщины из Нижневартовска, — заработала в больнице воспаление легких и умерла.

Я всхлипнула и закрыла глаза рукой. Через растопыренные пальцы я заметила, что журнал в руках у Наты дрогнул и слегка опустился. Я добавила децибел в рыдания:

— Похоронили мы ее, теть Люба… Прямо рядом с папкой похоронили.

Вспомнив могилку собственных родителей, я разрыдалась уже почти натурально и потянулась за салфетками. Сквозь слезы и сопли я не заметила небольшой металлический кофейник, который стоял на спиртовой горелке и нечаянно опрокинула его. Горячая коричневая жидкость жирной лужей выплеснулась на белоснежную скатерть и стремительным ручьем потекла к Нате.

— Ай! — громко вскрикнула Наточка и, вскочив, шмякнула в коричневую лужу недочитанный журнал. Увы, совсем не той стороной, которой мне бы хотелось.

— Ой, — тихо вздохнула Татьяна и схватилась левой рукой за запястье правой руки — вероятно кипящий кофе попал ей на руку. На глаза Качаловой навернулись слезы.

— Что такое? — взвизнула тетя Люба, растерянно вертя головой.

И только Георгий Петрович среагировал четко, по-военному, сухо отдав приказ в портативную рацию, лежащую рядом с его блюдцем:

— Николай, быстро с Ниной и аптечкой в кухню! Ожог у Тэ. Бэ., скорее всего, первая степень. — затем он повернулся к Качаловой: — Татьяна Борисовна, поднимайтесь, пойдемте к раковине, надо руку под холодную воду подставить.

Охающая Татьяна пошла за Гошей. Я, не растерявшись, тут же схватила мокрый журнал и сунула его в мусорное ведро, которое стояло в нише, под мойкой. Ната растерянно смотрела на разгромленный стол и медленно дожевывала печенье. Любовь Павловна зачем-то сняла очки и стала выглядеть еще беззащитней. Через минуту в кухню вошла стройная женщина в дорогом спортивном костюме — красивая и подтянутая — и уже знакомый мне Николай. В руках дама держала обитую плюшем коробку, вероятно, домашнюю аптечку Качаловых. Николай почему-то сжимал в руках пистолет. Отодвинув меня с прохода, женщина подошла к Татьяне и освободила ее руку из цепких пальцев великолепного Гоши.

— Пузырь будет! — весомо сказала она, осмотрев руку Качаловой, — Но до свадьбы заживет. Мы ваш ожог сейчас пантенольчиком сбрызнем. А вот свитеру конец. Кофе с ангорки не отстирать ни в жизнь. Это как же у вас так замечательно получилось? Я ж говорила, что кофе налью сама и вообще на кухне останусь. А вы, Татьяна Борисовна, заладили: «мало места, мало места»… Вот и доэкономились места-то. Будете с обожженной рукой ходить. Ни браслетик одеть, ни часики.

Через десять минут мы с Татьяной уже сидели в ее комнате и медленно попивали джин-тоник — «от нервов», — как сказала домовитая и деятельная Нина.

— Послушай, ты нарочно кофейник перевернула? — спросила Таня, — Чтоб расспросы прекратить?

— Боже упаси! — я была сама честность — Такое мне и в голову бы не пришло. Я, видишь ли, за салфетками вазочку с вареньем заметила. Вот ее-то я и хотела на твою Нату опрокинуть, врать не стану.

— На Наташу? Боже мой, но зачем?

— А у девушки в руках интересный журнальчик был. А в нем моя фотография на всю обложку. Мало того, что твой Гоша Великолепный меня взглядом пробуравил всю…, мало того, что тетя Люба сдала мою «Витальевну» с потрохами, так еще и этот журнал. Короче, раскусить нас могли в любую минуту. Рука как? Сильно болит?

— Да ерунда. Даже волдыря не будет скорей всего. Но ты права, пожалуй. Мы вчера так мало успели обсудить… И про маму я забыла. Ну, в том смысле, что она и Вику отлично помнит, и семью ее. Да и ты не могла Любовь Павловну «не узнать»… Я как подумаю, сколько всего еще может внезапно обнаружиться — прямо скрючиваюсь от страха. Хуже всего, что я не просто вру, а вру близким людям. Ну что мне скажет Сережа, когда наши с тобой детективные игры наружу выплывут?

Имя «Сережа» меня резануло словно острым ножом. Я заерзала в кресле и отставила коктейль: — Танюш, а можно мне твоим телефоном воспользоваться? Его… того… не прослушивают? А то мою трубку я отдала своим сотрудникам. Мне же как-то надо на связь с ними выходить?

— Да звони на здоровье, — Качалова протянула мне изящный белый телефончик, абсолютный клон моего собственного аппарата, — Его и не прослушивают, и не просматривают, — она вздохнула, — Не просматривают с той поры, как Сережа пролетел с выборами.

Вот и ладно. Я вышла на балкон.

Что вам сказать? Разговор с Колюней не принес мне ничего нового или успокоительного. Господин Толкунов, мой любимый муж Сережа, действительно находился в Питере. Один! Госпожа Христенко, она же Настенька, она же злая разлучница, посетила сегодня женскую консультацию и получила направления на анализы (мои сыскари даже выяснили на какие). За букет цветов и бутылку коньяка им удалось дополнительно узнать у лечащего врача, что срок у Настеньки 12 недель. И уже я сама, без всяких цветов и выпивки подсчитала, что этот срок точно совпадает по времени с моими последними каникулами в Таиланде, которые я устроила себе сразу после майских праздников, решив, что боссы детективных агентств тоже должны отдыхать. А вот Сережа со мной не ездил. Он не любил жару вообще и тайскую влажную жару в частности. Видимо им он предпочитал зной пылких Настенькиных объятий. Что, собственно, и зафиксировано в ее медицинской карте. Как мне сообщили, отцом ребенка Настя записала Толкунова Сергея Тимофеевича.

Выкурив на балконе три сигареты подряд, я вернулась к Татьяне.

— Ну что, Вита, как будем действовать дальше? — Таня сидела в кресле расслабившись, полностью поверив в то, что с мои появлением в ее жизни кошмары вот-вот закончатся. И даже ее страх перед мужниным разоблачением куда-то испарился.

Я вдруг поймала себя на мысли о том, что эта светлокудрая и хрупкая женщина выглядит так, как будет выглядеть проклятая Настенька лет, примерно, через десять. Те же узкие плечи, тонкая девичья талия, узкие лодыжки, хрупкие запястья. Даже марлевая повязка на одном из них не портила светлый образ, а добавляла ему трогательности. Во мне опять вспыхнула ревность и злость.

— Вот что! Сидеть нам тут и ждать у моря погоды некогда. Сейчас же объяви своим домашним, а, главное, этому холую Гоше, что мы едем в салон красоты. Кардинально менять имидж!

— Ты… Вы… сейчас с кем разговаривали? — Татьяна даже поперхнулась джин-тоником.

Я почувствовала себя полной идиоткой. Но врожденное упрямство не позволяло извиняться сразу после того, как стала очевидной немотивированная грубость:

— Я… Я!!! — я театрально показала глазами на запертую дверь — Я устала слушать, что я гожусь тебе в мамки, что выгляжу старше тебя на десять лет, что меня даже не узнает (я зарыдала) любимая тётя Люба…

— Да от кого ты это могла услышать? — Качалова искренне недоумевала.

— Даже у стен есть уши! И мне не надо ждать неделю, чтобы понять, как тут ко мне относятся.

Я несла чушь и отчетливо это понимала, но объясняться времени не было.

— Итак, если ты мне подруга, то сейчас мы поедем в парикмахерскую, и я хочу выйти оттуда помолодевшей! Такой, как ты! Ну а ты, если не забыла наши школьные развлечения, — (в моих устах это звучало почти угрожающе: «наши школьные раз-з-з-звлечения») — тоже изменишь себя как-нибудь. Ну, скажем, выкрасишься в брюнетку!

— Мой Бог, но зачем?

Вот тут уж я почти совсем вышла из образа:

— Ты дура, что ли, Качалова? О чем мы с тобой говорили? — я закашлялась и вовремя спохватилась, — О смене имиджа, о том, что наш возраст требует перемен, что муж устал от однообразия, и ты боишься супружеских измен.

— Ч-ч-его я боюсь?

— Измен!

Я выразительно показала глазами на стены, потолок, запертую дверь, а потом, приблизив губы к уху Качаловой, зашептала: «Чем, по-твоему, можно объяснить наше дурацкое желание радикально изменить имидж?»

Качалова согласно закивала головой, потом хитро прищурилась и выдала тираду, которая заставила меня задуматься о не том, что у балконных дверей есть уши, а о сильно непростом характере Качаловой:

— Ты права, Викуся! Я немедленно еду в салон. Если судить по тебе и твоему Сереже (правда, я пока еще не до конца поняла, что у вас произошло), мы, женщины, должны постоянно меняться. А то глядишь, и мой Ромео заведет себе новую Джульетту. Моложе, стройнее, красивее… Вот на кого ты похожа? Тебе, как и мне, 33, а выглядишь ровесницей моей мамы! Но ты не расстраивайся. Мне тут и про себя такое мерещилось… Хоть в Кащенко записывайся. Поэтому я сейчас попрошу Нину, чтоб связалась с моим стилистом, и мы с тобой поедем на Тверскую. Жорж превратит тебя в принцессу, честное слово. Ну а из меня он сделает… Он сделает… Хотя, это в принципе, не важно. Поживем — увидим.

Я хотела рассердиться, но потом махнула рукой и показала Качаловой знаками «один-ноль». Ведь эта несостоявшаяся первая леди разделала меня под орех. И это, заметьте, при том, что я о причинах ее переживаний знала почти все, а она о моих проблемах могла только догадываться…

26 сентября (понедельник, вечер)

К салону на Тверской мы подъехали почти в семь вечера. Так получилось, что пока я распаковывала чемодан и отпарывала у некоторых вещей фирменные лейблы (на случай любознательной прислуги), пока Нина (интересная дама в спортивном костюме) созванивалась с салоном, пока Таня решала, в чем пойти, а Нина подглаживала выбранные для выхода «в люди высокой моды» наряды, время пролетело незаметно. Я для себя отметила, что за все это время Качалов позвонил Татьяне лишь один раз (я почти все время находилась рядом). Мой Сережа в прежние времена (то есть еще пару дней назад) названивал мне каждый час, интересуясь всякой ерундой, а точнее, звонил, потому что просто хотел услышать мой голос. Разговор же Качаловых был краток и касался в основном меня: приехала ли, устроилась и (судя по некоторой заминке в Танином ответе) надолго ли решила остаться у них дома. Несколько минут волнений мне доставило выяснение адреса салона красоты. Согласитесь, на Тверской их, элитных, не так много. А я, в силу прежнего образа жизни, посетила почти все, и был велик шанс, что мы можем угодить туда, где госпожу Толкунову отлично знают.

Добирались мы до салона почти в том же порядке, что и с вокзала на Старозачатьевский. Я — на джипе с Николаем и водителем, Татьяна в Мерседесе с двумя охранниками. Но, в отличие от первой поездки мне даже удалось немного поболтать с охранником. В частности, он успел мне рассказать, что родом он из Новороссийска, славного черноморского города, печально знаменитого для современной молодежи тем, что в 1986 году там потерпел грандиозное крушение круизный теплоход «Адмирал Нахимов». Николай так ярко живописал страшные последствия крушения, число жертв, рыдающих родных, сутками ожидающих известия о пострадавших на пристани, что мне стало очень неуютно. Ну, неужели у человека, который провел детство и юность в таком замечательном городе, среди бравых моряков, тенистых аллей, запаха магнолий и соленого моря самым ярким воспоминанием о малой родине стала чужая человеческая трагедия?

Подсознательно я ждала от Коли вопросов к себе и пыталась лихорадочно вспомнить хоть что-то о тех городах, которые по легенде должны быть мне родными — Нижневартовске и Запорожье, но, как на грех, кроме Днепрогэса с его плотиной и Запорожской казачьей Сечи в голову ничего не лезло. Но, слава Богу, Коля вопросов не завал.

У салона «Паризьен» наши две машины остановились практически одновременно.

«Сидеть. Не выходить» — бросил мне Николай через плечо и проворно выскочил из джипа. Из соседней машины вышел еще один охранник, и они вдвоем скрылись за тяжелой дубовой дверью салона. Через пять минут серьезная Колина физиономия показалась из-за двери, а его коллега проворно подскочил к Мерседесу и открыл заднюю дверцу. В сопровождении второго охранника показалась Татьяна. Я невольно залюбовалась ее стройной, точеной фигуркой в строгом черно-фиолетовом маленьком платье, миниатюрными ножками, обутыми в светло-салатовые туфли на шпильке. Шелковый шарфик фисташкового оттенка небрежно охватывал руку Качаловой, прикрывая забинтованное запястье. Татьяна замешкалась у двери, обернулась и махнула мне рукой — выходи, мол. Тут же Николай дал мне вторичную отмашку и что-то коротко сказал Татьяне, вероятно, попросил ее не задерживаться в проходе.

В холле салона нас уже ждали.

Церемония знакомства была предельно короткой:

— Это Жоржик, мой любимый мастер-волшебник.

— Это моя лучшая подруга Вика. Пусть Викусей займется Ксюша или Николя. Я ее больше никому не доверю…

Тут же подсуетилась приветливая администраторша в белоснежной прозрачной блузке, не столько скрывающей, сколько подчеркивающей аппетитную налитую грудь, представила мне Николя, моего стилиста и предложила нам по стаканчику свежего яблочного фреша и худосочному птифуру, лежащему на кружевной салфеточке. В «Паризьене» все были сама любезность. Жаль, что мне не довелось бывать тут раньше…

Наша охрана расположилась на белых кожаных диванах в холле, мгновенно заняв собой все пространство, а мы с Таней и с недопитым соком в руках отправились в святая-святых — VIP-кабинет салона. В отличие от общего зала там стояли всего два удобных парикмахерских кресла, небольшой диванчик и журнальный столик с кипой рекламных проспектов. Над зеркалами тускло мерцали два плоских экрана. Таня походя объяснила мне, что пультом переключения мы можем выбирать либо телепрограмму, либо включать видеокамеру и тогда на экране будет видно то, что в данный момент делает мастер у нас за спиной. Указанный пульт, свой белоснежный бриллиантовый мобильник, точную копию моего, только с хрустальной подвеской, и маленькую, украшенную черным бисером сумочку, Татьяна положила на полочку у зеркала.

Пока я рассеяно листала каталог причесок, выбирая «новый имидж» (уж очень мне не хотелось менять собственную прическу, выстраданную годами экспериментов), Татьяна, извинившись, вышла с Жоржем и Николя посекретничать (как она выразилась). Я усмехнулась, так как легко вычислила предмет секретничанья. Моя новоиспеченная подруга, скорее всего, хотела попросить моего мастера каким-либо образом скостить мне десяток годков. Честно скажу — я бы не отказалась, если перемены будут не очень радикальными и мне не предложат обрить голову наголо.

Тем временем мастера вернулись и, достав из огромного шкафа целый арсенал каких-то баночек, тюбиков, кисточек и т. п., начали дружно щебетать над льдисто-прозрачными пиалами, творя «божественный» оттенок авторской краски. Они только такие слова и употребляли: «божественный», «волшебный», «неповторимый», «восхитительный». Иногда мне кажется, что в школе парикмахерского искусства, где учат таких вот Николя и Жоржиков, кроме умения щелкать ножницами и орудовать феном им обязательно преподают специальную лексику, которая ничего общего не имеет с обычной человеческой речью. Ну не понимаю я, как обычная стрижка может быть божественной, а обесцвеченная перекисью голова — волшебной. Хотя многим этот щебет, наверное, нравится….

Минут через десять колдовство закончилось, и Николя приблизился к моему креслу со сладкой улыбкой:

— Ну, котеночек, мы готовы к сказочному превращению?

— Из жабы в принцессу? — хмыкнула я и добавила, впрочем, миролюбиво: — Готова полностью.

Николя растерянно оглянулся на Жоржика, однако его коллега сам пребывал в некотором недоумении, беспомощно покачивая кудрявой головкой:

— А где же наша Танечка? Куда она вышла?

— Так Танечка с вами вышла, — ехидно заметила я, — Посекретничать!

— Но мы втроем возвращались, — капризно простонал Жоржик, — Ой, ну я не знаю, если она опять пошла к Ленчику о массаже договариваться, то я прямо разозлюсь… Мне этот состав надо наносить НЕ-ЗА-МЕД-ЛИ-ТЕЛЬ-НО!

— Ну и чего ты стонешь? — прикрикнула я на парня, — Давай, пошевелись, сбегай к этому твоему Ленчику, пока краска не высохла. Тоже мне, нашел проблему, которая выеденного яйца не стоит. Прекрати ныть, лучше действуй!

Жоржик трусливо покосился на меня и, пританцовывая, вышел из кабинета. Поскольку он вышел совсем не в ту дверь, через которую троица уходила секретничать, а через, так сказать, парадную, в голове у меня зародились нехорошие подозрения.

— Эй, Николя, — обратилась я к своему мастеру, — А чего это он туда пошел? Татьяна через комнату не проходила. Она с вами ушла, и искать ее нужно там, где вы секретничали. Ну-ка, давай, глянь в подсобке.

— Там не подсобка, — обиделся Николя, — Там дамская комната и выход в галерею на задний двор. А в галерее у нас зимний сад.

— Да хоть зимний огород! — я занервничала, — Иди и посмотри. Или тебе два раза говорить надо?

Николя послушно отправился в галерею.

Я отчего-то даже не удивилась, когда буквально через минуту услышала истошный визг из недр зимнего сада. Сорвавшись с кресла, я бросилась следом за Николя. У открытой стеклянной двери, точнее, у распахнутого французского окна зимнего сада, на кафельном полу лежала Татьяна Качалова, а вокруг ее прекрасных белокурых волос растекалась яркая лужа крови.

— Охранников быстро! И милицию, и Скорую, — рявкнула я побелевшему от страха стилисту и присела возле Татьяны. Таня дышала, прозрачные синие веки подрагивали, а тонкие пальцы скребли ледяной кафель, словно подгребая к себе нечто, не видимое мне.

— Танюша, милая, что с тобой? — я аккуратно просунула руку под хрупкую шею и приподняла голову. Кровь шла из небольшой, но глубокой раны в теменной части головы и выглядела эта рана (во всяком случае, на первый взгляд) как сильный порез.

Выхватив из кармана пачку одноразовых салфеток, я освободила их от целлофана и прижала к Таниной голове:

— Потерпи, солнышко!

В этот момент в галерею табуном ворвались наши доблестные охранники. Николай на бегу отдал какое-то приказание младшему коллеге и резво выпрыгнул в распахнутое окно. Второй бодигард грубо отодвинул меня от Качаловой и, убрав салфетки, бегло осмотрел рану: «Ранение в голову!», — отрывисто констатировал он и пристально уставился на меня. Третий охранник, что-то невнятно бормочущий в рацию, оценил этот взгляд как руководство к действию, выхватил откуда-то из-под мышки пистолет и направил его тупое тяжелое дуло точнехонько мне между глаз.

Я разозлилась окончательно:

— Придурки, — завопила я во всю мочь, — Один за окно побежал, как будто преступник его там дожидается, второй рассказывает о ранении в голову, умник,…. как будто не видно, что у нее кровища не из задницы хлещет, а третий пушкой машет! Вы бы хоть врачей вызвали, мать вашу! Дайте мне телефон! Дайте мне позвонить этому вашему великолепному Гоше! Качалову сообщите, в конце концов!

Охранник с пистолетом стушевался, но пистолет не убрал.

— Ну, чего ты стоишь пнем, — бушевала я дальше, — Беги в зал, там у них есть перекись, есть хлопчатобумажные полотенца, быстро тащи все сюда. Пока Скорая приедет у нее вся кровь из головы вытечет! И позвони, наконец, кому-нибудь!

Оказалось, что позвонить догадались наши стилисты. Ну, хоть в этом они молодцы. Бригада Скорой Помощи прибыла минуты через три и, попросив всех очистить помещение, занялась Татьяной. Спустя еще какое-то время пожилой доктор с уставшими глазами вышел в VIP-зал, где мы все, трясясь от страха, ожидали вердикта врачей:

— Ничего серьезного. Рана поверхностная, нанесена каким-то режущим предметом, вероятно ножом. Странно, что преступник целил ножом в голову, а не, скажем, в сердце. Ну да милиция приедет, разберется. Девушку мы вашу сейчас заберем в Склиф, фельдшер уже связывается с приемным покоем. А вам всем лучше дождаться приезда опергруппы.

— Скажите, а Таня жить будет? — не могла не вмешаться я.

— Еще сто лет проживет! — улыбнулся доктор. — Там делов-то всего ничего. Скобку я ей наложил, рану продезинфицировал. Хотя, понятное дело, в Склифе аккуратнее шов сделают, под волосами и заметно не будет. Ну и, ясен пень, надо посмотреть, нет ли сотрясения мозга. От такого касательного удара он вряд ли случится, но ваша барышня навзничь падала, да еще с каблуков, да еще и на кафель. Так что все может быть…

Не спросив ни у кого разрешения, врач достал из кармана халата пачку сигарет и аппетитно затянулся. Как по команде, мы (я и двое охранников — Николай так и не появился) тоже достали сигареты. Попросил закурить и Жоржик. А вот Николя, картинно промокая подкрашенные ресницы розовой салфеткой, тихо всхлипывал где-то в углу, бормоча как заведенный «ужас, ужас, ужас…».

26 сентября (понедельник, вечер)

Наверное, не интересно рассказывать о том, как мы ждали приезда милиции почти сорок минут. Как приехавшие милиционеры, узнав, кто именно стал жертвой нападения, тут же перезвонили своему начальству, и мы еще добрых полчаса ждали уже ГЛАВНЫХ милицейских чинов:

— Товарищ капитан, тут ножевое… — четко говорил один

— Есть! — соглашался с кем-то второй опер в штатском

— Да, жертва установлена! Это жена Качалова… Ну, того самого! — рапортовал лейтенант

— Есть! — дядька в штатском, похоже, продолжал получать ценные указания.

— Александр Юрьевич, округ беспокоит, сказали вам доложить непосредственно на Петровку! — подключился к их телефонным брифингам третий милиционер, одетый в рубашку без кителя

— Есть!

— Алло, генпрокуратура? — сменил собеседника первый розыкник.

— Есть!

Одновременно с генералами появился и сам Качалов — маленький, худенький, совсем не такой как по телевизору, несостоявшийся президент нашей страны и руководитель одного из крупнейших банков России. Нужно ли говорить о том, что с ним вместе прибыл еще добрый десяток людей — тот же Великолепный Гоша, пяток человек охраны, парочка адвокатов и даже, кажется, личный врач. Словом, в небольшом салоне «Паризьен», с учетом прознавшей о покушении журналистской братии, через два часа яблоку было негде упасть. Татьяну ни в какой институт имени Склифосовского так и не повезли, а уложили на стол в массажном VIP-кабинете под надзором арендованной Качаловым на неограниченное время бригады Скорой Помощи и вызванной из Кремлевки бригады реанимации. Врачи особо пациенткой не занимались, оказав ей оперативную помощь и вколов успокоительное. Я без дела болталась возле группы медиков, потому ясно услышала, как один молодой «кремлевский» эскулап с ухмылкой заметил, что «ладно хоть к царапине выезд, а не к занозе у олигархической кошки». Они, де и к такому уже привыкли…

К ночи выяснилось следующее. Качалова зачем-то открыла в галерее французское окно (предположили, что она хотела поговорить по телефону, а связь в помещении была плохая), присела на подоконник, свесившись на улицу (опять же из-за телефона), а пробегавший мимо хулиган чиркнул ее по голове «розочкой» из разбитой пивной бутылки (вероятно с целью этот самый телефон похитить). Опять же предположительно, хулиган был неопытный, удар у него получился смазанным и он лишь едва оцарапал Качаловой голову. Испугавшись, преступник удрал, забыв забрать телефон, а раненая Татьяна в шоке свалилась на пол у открытого окна. Кстати, «розочку» из пивной бутылки со следами крови нашел недалеко во дворе наш доблестный охранник Николай. Но он так залапал ее, пока осматривал, что идентифицировать чужие отпечатки на орудии преступления экспертам не представлялось возможным.

Словом, милиция пообещала найти хулигана. Качалов, в свою очередь, пообещал премию в 10 000 долларов тому милиционеру, который обнаружит преступника. А сонную Татьяну доставили домой, где и уложили спать под бдительным надзором Великолепного Гоши и причитающей Ниночки. Тете Любе подробностей решили не рассказывать, ограничившись «краткой версией» о нападении хулигана, посягнувшего на телефон. О раненой голове дочери пожилой женщине с больным сердцем знать было совсем не обязательно.

Так или иначе, но к ночи все более или менее успокоились. И только мне общепризнанная версия очень сильно не нравилась.

На то у меня было два основания.

Я точно знала, что ни по какому телефону Татьяна говорить не собиралась! Во время происшествия ее сумка и ее телефон лежали у меня на виду, под зеркалом. Это потом, в суете, когда все начали бегать и искать, откуда позвонить врачам и милиции телефон Качаловой непостижимым образом оказался рядом с ней в галерее.

А во-вторых, я была почти уверена в том, что знаю, зачем Качалова открыла довольно тугие запоры французского окна и выглянула наружу! Наверняка она очередной раз заметила ту самую незнакомку-двойника, из-за которой я и оказалась у Татьяны дома. Вот только Таня не ожидала, что ее попытка застукать обманщицу на горячем окажется столь печальной.

Однако делиться этими своими соображениями я ни с кем пока не торопилась. Не торопилась, чтобы детально всё обсудить с моей клиенткой, как только она проснется. Поэтому я быстро приняла душ, заглянула напоследок в комнату к Танюше, столкнувшись в дверях с ее сиятельным супругом, и отправилась спать.

Мне показалось, или Качалов действительно бросил мне в спину извечное московское «понаехали тут»… Ой-ой… Фразочка-то не слишком подходящая для столь интеллигентного и высокопоставленного товарища.

Не успела я забраться под одеяло, как в дверь моей комнаты кто-то тихонько постучал, потом она приоткрылась и на пороге возник Гоша Великолепный собственной персоной.

— Я очень надеялся, Витолина Витальевна, что вы еще не уснули, — Гоша удобно расположился на стуле возле моей кровати.

— ????…….. Кто?

— Что? Вас смутило то, что я вас назвал вашим настоящим именем? — он лукаво улыбнулся, но тут же сделал серьезное лицо, — Право, коллега, работаете вы из рук вон плохо. Не профессионально! — последние слова Георгий отчеканил как приговор — И посему, я прошу вас незамедлительно покинуть дом Качаловых, в который вы проникли аб-со-лют-но — Гоша с удовольствием произнес это слово по слогам, — незаконным образом! А завтра мы побеседуем с вами в другом месте.

— Но, позвольте! — Я попробовала возмутиться, — Как это незаконным, когда у меня есть четкая договоренность с хозяйкой, с Татьяной, которую, м-м-м…, которая, с которой….. Короче, вас, уважаемый эта договоренность, аб-со-лют-но, — я передразнила Георгия Петровича, — абсолютно не касается!

— Ну же, Витолина Витальевна, голубушка! Право слово, не следует так кипятиться. Признаюсь, когда позавчера (боже, это было только позавчера!) Татьяна Борисовна так ловко удрала от охраны из дома своей невестки, Качалов чуть было не отстранил меня от работы. Мне теперь не видать премии, у меня горит плановый отдых на Мальдивах, мне пришлось расстаться с парой довольно неплохих охранников, которые, увы, расслабились и отпросились у Татьяны Борисовны до утра… Но есть и хорошие новости… Хотите знать, какие? Я выяснил ПОМИНУТНО где, с кем и как общалась госпожа Качалова. Признаюсь, я не обо всем еще рассказал шефу, но для себя сделал однозначные выводы: эти ваши авантюры с подружками-землячками надо прекращать немедленно. Особенно, в свете сегодняшних событий. Вы не находите?

— Нет, Георгий Петрович не нахожу. И пока вы не объяснитесь, в чем вы меня конкретно обвиняете, я и шагу не сделаю из этого дома. Тем более, что у меня есть ТАКИЕ подозрения, от которых вам и вашей доблестной охране точно не поздоровится, — Я приподнялась на локте, совершенно не заботясь о том, что моя ночная сорочка сползла с плеча и я темпераментно вещала перед Георгием Петровичем почти голой.

— Что ж, — Гоша Великолепный не отводил глаз от моего лица, — Это очень интересно. Поверьте, очень… Давайте договоримся так. Я вам рассказываю о том, как вас вычислил, а вы мне сообщаете свои ТАКИЕ важные подозрения. Но в любом случае, после этого разговора мы расстаемся и уже никогда не встречаемся…. Для вашей же пользы, Вита, — неожиданно мягко добавил качаловский цербер. — Ну? Кто начнет?

— Начинайте вы! — я одернула ночнушку, — Но это не значит, что я соглашусь на ваши условия. У меня обязательства перед Качаловой.

— А у меня — перед обоими Качаловыми. Так я начну? — и Георгий Петрович достал из кармана брюк небольшую записную книжку:

— Вы — Витолина Витальевна Толкунова. Вам сорок лет, проживаете в поселке «Золотые зори» на Клязьме и являетесь не только владелицей некоего сыскного бюро «Твист», но и супругой довольно известного издателя — Сергея Тимофеевича Толкунова, а так же мамой 18-летнего Сергея Сергеевича Толкунова, который сейчас находится на учебе в Лондоне. Ну что, пока всё так?

— Так, — буркнула я, — Ну и что?

— Позавчера утром к вам в офис обратилась Татьяна Борисовна Качалова. Обратилась с какой-то просьбой, суть которой, я надеюсь, вы мне проясните…. Полагаю, вам как сыщику с почти годовалым стажем, — Георгий не удержался и хмыкнул, — не нужно объяснять, что после побега Качаловой я первым делом проверил все входящие и исходящие звонки с ее телефона и мигом вычислил координаты вашего агентства.

— А Таня говорила, что ее телефон не прослушивают и не просматривают…

— Да! Но не в такой же экстренной ситуации. Мы легко вычислили, что Качалова сначала звонила, а потом была у вас.… И уже после этого визита, она вдруг изобрела задушевную подругу, звонки к ней, более того, срочный приезд этой подруги… Мой шеф действительно помнит какую-то Вику из Нижневартовска, помнит даже то, что после свадьбы с Татьяной он пару раз встречался с этой девушкой, но он тактично попросил меня проверить все детально. И что же я выяснил? — Гоша сделал такую театральную паузу, от которой обрыдались бы все корифеи МХАТА и Малого театра до кучи, — А выяснил я вот что… Вика Дробышева, она же Торкнева, она же в девичестве Козлова действительно живет в Запорожье. В записной книжке Татьяны есть ее телефон. Только Вика и наша Татьяна не созванивались уже больше двенадцати месяцев — целый год! — и ни в какую Москву Вика ехать не собиралась и не собирается. У нее самый сезон — она выращивает цветы и отлично зарабатывает, продавая их на рынке. Об этом мне сообщил очередной супруг Виктории — Леонид Дробышев. Конечно, скажете вы, — Вика могла и не сообщать мужу о звонках Качаловой. И даже о поездке. Тем более, что в момент моего разговора с мужем, Вика была, по его словам, на даче! А могла бы быть и в Москве… Это очень натянуто, но я предвидел возможные возражения Татьяны, ее «подруги», то бишь, вас, и даже самого Качалова, который очень любит жену и опасается причинять ей неприятности своей подозрительностью…. Тогда я вчера, как раз после того, как вас очень кстати опознала Танина мама, изучил еще и записную книжку Любовь Павловны. Нашел там старый телефон Козловых, и узнал, что «ваша» матушка — Софья Александровна — жива, здорова и по-прежнему проживает в Нижневартовске. Слушайте, вы зачем свою «маму» похоронили? Расстроили Любовь Павловну? Ну не стыдно вам?

— А вам? А вам не стыдно? — я возмущенно уселась на кровати, подперев спину подушкой. И плевать, как я выгляжу в глазах этого Великолепного, — У вас под самым вашим греческим носом вашу же хозяйку почти полгода сводят с ума, а вы ее хотите упрятать в Кащенко! Да-да! Вы и ваш несостоявшийся президент. И правильно, что я за него голосовать не стала. Да не один нормальный человек голосовать за него не стал! Выискался откуда-то! Банкиришка… Партию организовал… Он бы лучше организовал безопасность своей жены, чтобы всякие прохиндеи ее по голове бутылками не били в элитных салонах! Чем вам лучше станет, если я уйду? Вы хоть на минутку поверите Тане? Вы почешете свои накачанные… зады, чтобы оторвать их от стульев и выяснить, что за двойники такие достают хозяйку? — Я вдруг почувствовала, что ужасно замерзла и потому… заткнулась и влезла обратно под одеяло.

— Уважаемая Витолина Витальевна! Торжественно вам обещаю, что с сегодняшнего дня, — Гоша поднес к глазам наручные часы, — Нет, точнее, с сегодняшней ночи я и мои сотрудники обязательно решим вопрос с мнимыми двойниками. Если это так уж беспокоит Татьяну Борисовну, что она обратилась во второразрядную контору… Только, пожалуйста, дайте нам это сделать без самодеятельности. Ищите дальше ваших неверных мужей, занимайтесь постельными разборками…

— Что?!!!!! — Мне так захотелось ударить Гошу, что я даже руки под одеялом сцепила, — Вы! Вы! Вы мерзкий шпион! Вы на что это намекаете? Какие такие неверные мужья? Или вы уже и в моем грязном белье порыться успели?

Гоша удивленно приподнял бровь:

— Я не очень понял, Витолина, что вас так разозлило. Но на всякий случай сообщаю, что сейчас сюда приедет ваш сотрудник,…, г-м-м, Петр Иванович, кажется. Он заберет вас и ваши вещи. А Татьяне вы позвоните завтра и скажите, что обстоятельства изменились, и вы не можете продолжать вашу работу. Кстати, поторопитесь. Петр Иванович будет у ворот с минуты на минуту.

С этими словами Георгий Петрович быстро вышел из комнаты. А я, как последняя дура, разревелась, сидя на королевской кровати, в которой мне, бесталанной сыщице, не удалось провести ни одной ночи.

Однако, собрав силу воли в кулак, вытерев сто первый раз за день слезы и сопли, я встала и начала собирать вещи. Что ж, он прав, он тысячу раз прав, этот великолепный Гоша. Я влезла в те сферы, где играют по другим правилам. Да и условия игры мне никто не озвучил. Но! Триста тридцать три раза «но»!!! Этот Гоша умудрился мне слить всю информацию обо мне самой, ничего не услыхав взамен. Поэтому еще вопрос — кто из нас настоящий профессионал, а кто так, сторожевая собака…. Ведь мы же вроде договорились? Этот скульптурообразный красавчик должен был хотя бы упомянуть о сегодняшнем покушении и моих подозрениях! Должен был поинтересоваться, что же ТАКОЕ я видела или знаю…, — от страшной догадки я даже прекратила метаться по комнате, — Должен был! Но только в том случае, если он сам не имеет к событиям этого вечера никакого отношения. И, слава Богу, что я не проговорилась о телефоне, забытом у зеркала. И хорошо, что я не озвучила свою версию про окно! Ничего! Москва — маленький город. У меня есть все телефоны Татьяны Качаловой, и я обязательно сумею с ней связаться. Даже если ей сменят номер телефона, я прямо сейчас могу пойти к Тане, разбудить ее и договориться, как мы будем держать связь. Ничего-ничего! Татьяна бывает в ресторанах, салонах красоты, ездит в банки, ездит в театры, наконец… Где-нибудь да сумею ее вычислить. Наш контракт никто не разрывал…. И тысяча долларов аванса до сих пор лежит в моем письменном столе и уже, наверное, прожгла в нем дырку…. Ладно. Мы еще повоюем!

Я вышла в коридор и, крутя головой в разные стороны, направилась к спальне Качаловой. Гоши нигде не было видно. Слава Богу! Приоткрыв дверь Таниной комнаты, я убедилась, что и Нина отсутствует, а сама Татьяна спит, запрокинув обе руки за голову. На голове у нее белела повязка с детским каким-то пятном зеленки, просочившимся сквозь марлю. Я нерешительно затопталась у кровати, поневоле залюбовавшись удивительно красивым лицом, точеным носиком, перламутровыми приоткрытыми губами. Татьяна мирно посапывала, выпуская тонкие пузырики через нежно-розовые губки… Вот черт! Эти няньки даже не смыли с Тани косметику!

Похоже, что я выругалась вслух, так как Таня вздрогнула, пошевелилась и повернулась на бок. Боже! Она легла совсем как ребенок, как мой Сережка, трогательно подложив ладошки под щеку: правая ручка сверху левой. Мне стало так жалко ее будить, что я тихонько приоткрыла двери, вздохнула и, бросив прощальный взгляд на постель Качаловой, вышла в коридор. Все объяснения отложим на потом.

Вдруг, в этот самый момент, что-то совсем незначительное, какая-то мелкая деталь, явно не очень важная и точно несвоевременная царапнула мои натруженные за день мозги. Я потрясла головой. Что мне не понравилось? Кто? И где? В комнате Качаловой или в темной, пустой и зловещей от этой темноты квартире? Скорее всего, мне просто перестала нравиться вся наша затея с подругами, двойниками и неминуемыми разоблачениями. Я понуро направилась в свою комнату, в десять минут собрала чемодан (отметив, что дорогая Клара так и не удосужилась положить в него ни косметики, ни расчески), прикрыла постель покрывалом, вытряхнула в мусорное ведро пепельницу и медленным шагом покинула «гостеприимную» квартиру Качаловых, так и не встретив никого из ее обитателей.

26 сентября (понедельник, вечер) — 27 сентября (вторник, утро)

Петр Иванович, терпеливо ждавший меня у ворот, не смотря на все мои вопли и возмущения, повез меня не в офис, а домой, на Клязьму.

— Тимофеевич в Питере, — разумно аргументировал он, — А ты, Витальевна, как пантера немытая вторые сутки. То по офисам, то по чужим людям. Уже возраст не тот, чтоб в засадах сидеть и в бомжа играть. Своего дома, что ли нет? Мне вон Георгий Петрович толково объяснил, — мирно бубнил Петр Иванович пересекая МКАД, — Заказчицу нашу вчера едва не порешили. Ты под подозрением. Ну и на кой ляд я тебя сейчас в офис везти буду, или какую-другую квартиру искать? Клара шанежки испекла, свои эти, молдавские, из кукурузной муки…., но со сметанкой очень даже ничего… Да, и это, — Петр Иванович замялся, — постель вашу мы свежим бельем застелили… А не захочешь в спальне спать — так у сына в детской заночуешь…

Отошедшие было на второй план мысли об измене Толкунова после этих «умиротворяющих» слов моего верного помощника опять заплясали в голове. Сережа… Настенька… Их будущий малыш и мои сорок с лишком годков…

— Петр Иванович, миленький, ну зачем мне это все? За что? — я прекратила орать и захлюпала носом.

— А потому голуба, — не оборачиваясь, продолжил мой верный товарищ, — что забывать ты стала уже, как раньше жила. Я-то у вас уже тринадцать лет на службе, всё помню!

— Тринадцать???? — я даже плакать забыла.

— Ага, чертова дюжина! Колюня тоже в этом году четырнадцать годков справит. Помнишь, как стал наш Тимофеевич первые книжки печатать про камасутру эту, и еще про то, как с компьютерами управляться — вроде как «Компьютер для чайников» называлось, так и пригодились мы с Колюней. Водителя вы тогда искали и охранника, чтобы тиражи эти ваши, на коленке деланные, охранять да развозить по лоткам. Я к вам из ВОХРа пришел, Колюня из таксопарка. Ни Клавой, ни Кларой, ни даже Карлом Ивановичем тогда и не пахло…. Ты моталась между своим Останкино и детским садом. Мы — сутками не вылезали с работы. А помнишь, как Сережка в школу пошел? Тебе тогда некогда было, ты на компьютере тексты набирала, мужу помогала, так я пацана сам в первый класс отвез и еще этот, — Петр Иванович рассмеялся, — букет гладиолусов ему купил, который выше Сереги был. Так я этот букет сам по школе потом и таскал, пока не догадался учительнице отдать….. А помнишь, был у нас такой Макарыч, который все обложки вам рисовал — заслуженный художник СССР. Зарплату вы ему платили больше чем гендиректору…. Звонил тут я ему недавно…. Спился мужик совсем. Жалко. Да…, о чем это я? А! Вспомнил! Помнишь, как Карл пришел и мы с типографией в Туле связались?… Забыла, что ль? Типография-то дорогущая оказалась, чуть мы с этих тиражей не прогорели. Удружил нам тогда наш Карлсон… Но ведь, твою мать, даже тогда выдюжили! А потом уже и зажили как люди. Первый домик в Подольске помнишь? Два этажа, брус с фанерой, а хоромами нам казались. Колюня Фордик затертого года купил, я на премию в Турцию слетал…. Ерунда вроде, а как радовались тогда, как жить умели! А сейчас? Миллионами ворочаем, а жизни нет. Тимофеевич пакостить начал на старости лет… И, видать, чувствует себя виноватым, а хотелку приструнить не может. Вот и мается…. Богатства все свои на тебя отписал по завещанию — и московские и испанские, и какие у вас там еще есть…, без копья, считай, себя оставил — но счастливей ты от этого стала, что ли? Будешь теперь миллионершей у разбитого корыта….

— Какие богатства? Кто отписал? — я сзади затрясла Петра Ивановича за плечи, да так, что машина затанцевала на пустой дороге.

— Да почем я знаю — какие? Все, кажется! Думал, ты, Витальевна, в курсе. Он еще три месяца назад со мной к нотариусу ездил. Все фирмы тебе завещал, всю недвижимость… Да ты, правда, не знала что ли?

— Сережа? Мне? А ну стой, Петр Иванович! Да остановись, я говорю.

Машина плавно съехала к обочине.

— А ну говори прямо: что с Сережей? Он был у врача? Какой ему поставили диагноз? Почему ты молчал, сукин сын? Ты понимаешь, что это значит — фирмы отписал! Это значит, что человек на тот свет собрался, а ты об этом мне говоришь вот так, запросто, в три часа ночи, где-то на окраине Москвы, — меня трясло не по-детски.

Петр Иванович непонимающе вертел головой и все пытался отцепить мои пальцы от своего плеча.

— Да не причитай ты, Витальевна! Нормально все было. Приходила к нему в офис баба одна, страховой агент, что ли. Сначала со страховкой…. То да сё…. Потом она ему в уши про завещание надула….Он с ней поговорил и меня вызвал, чтобы я твои документы из дома привез. И мы втроем уже в какую-то контору поехали. «Действительно, говорит, умные люди советуют… Случись что, а у жены ни доверенности, ни каких-то других документов». Я с ним полностью согласился…. Вот попадет, к примеру, Тимофеевич в аварию, а тебе потом по инстанциям ходить, права качать… А так он все и застраховал, и у нотариуса по завещанию на тебя оформил. «С сыном, сказал, она разберется, а у других претензий не будет». А ты, что же, не знала, что ли?

— Да не знала, конечно, — чуть не зарыдала я. — Разве Сергей мне хотя бы раз правду сказал? Вот же дурак, ну дурак… Чего это он придумал? Какая авария? При чем тут деньги? Ну, вернется господин Толкунов из Питера — будет у нас разговор сложный!

— Сложный разговор, Витальевна, у вас по любому будет…

Слезы из глаз потекли с новой силой, я завертелась в поисках носового платка или салфетки.

Петр Иванович, кряхтя, выбрался из машины, не торопясь, приоткрыл заднюю дверцу и ввалился ко мне на сидение. Зачем-то поплевал на свои большие ладони, растер их и медленно прижал к моим щекам. «Ну, Витальевна, ну будет, милая…. Жизнь она знаешь какая? Полосатая. Вот сейчас ночь в Москве, темно, а потом, глядишь, и солнышко выйдет…. И с Тимофеевичем у вас все срастется. Блуд у мужика короткий. Ты вон передачи по телевизору вспомни, да книжки все, которые мы вместе и печатали и читали. Я из них, что для себя уяснил? Не то горе, что сейчас, а то, которого не знаешь!»

Когда я выплакалась окончательно и притихла, свернувшись комочком между забытой в машине кем-то, возможно и мной, кожаной подушкой и теплой джинсовой курткой Петра Ивановича, мы уже почти подъехали к нашему дому.

Красные ворота были закрыты. В щелках жалюзи на втором этаже я успела заметить суетливую тень — вероятно, наш приезд караулила Клара. Из-под ворот высунулись два черных и мокрых носа — это Лиса и Герда, наши ротвейлеры, радостно приветствовали возвращение хозяйки. Поднявшись по ступеням веранды, я рассмотрела за стеклом нервно прохаживающегося по широкому подоконнику всеобщего любимца Котю — почти брата-близнеца качаловского рыжего котяры, правда, не такого крупного и не такого ленивого. Мне показалось, что это темное утро, спящий вполглаза дом и наши бесхитростные животные — это и есть то настоящее, что еще осталось в жизни. В той жизни, где нет места двойникам и изменам, недосказанным словам и недопонятым поступкам. Честно говоря, я была очень рада, что вернулась домой. И пусть моя радость будет кратковременной (увы, в сорок лет не забываются за пять минут как в детстве, ни обиды, ни предательства, ни Насти всякие) я хотя бы чуть-чуть еще понежусь в этой осенней спелости сада и покое чистых и светлых комнат. Я успею потрогать любимые сувениры, привезенные домой в те времена, когда мы были беззаветно счастливы. Успею надышаться запахами Сережиного ароматного трубочного табака, пакеты которого были разбросаны по всем этажам. Успею насмотреться на фотографии Сережки-маленького, развешенные в нашей спальне….

До постели я добрела уже совсем обессиленная. Стянула с себя надоевший китайский свитер, неудобные дешевые джинсы. Полюбовалась на свои белые махровые носочки, которые от азиатских кроссовок выкрасились в грязно-бордовый цвет и решила, что их придется выбросить….. Забросила носки вместе с бельем на пуфик, стоявший у туалетного столика и голышом нырнула прямо под атласное покрывало, прокопав внутри постели уютный ход между простыней и пуховой перинкой. Пожалела, что нету сил, чтобы принять душ…. и моментально заснула.

Вот только поспать мне почти совсем не удалось. Во всяком случае, разбуженная громким стуком в дверь, я посмотрела в окно и успела заметить, что утреннее бледное солнце если и приподнялось над горизонтом, то совсем чуть-чуть. Словом, если я уснула в пять, то сейчас было где-то около восьми утра.

Так оно и оказалось. Дверь не открывалась, но стук продолжался, прерываемый лишь сердитыми восклицаниями Клары: «Ну и чего ты удумал ее будить? Она только легла, трех часов не прошло, а ты с телефоном лезешь. Горит там, что ли у них, в телефоне?» «Ты не понимаешь, Клара, — возражал хрипловатый басок Петра Ивановича, — Это от Качаловых. Я ж тоже только-только закемарил, а тут этот звонит, который меня вчера вызывал, старший охранник. Говорит, что ему Витолина наша нужна. Несчастье у них». «Несчастье у них, а спать нам не дают», — не сдавалась Клара.

— Эй, вояки! Заходите уже, все равно разбудили, — крикнула я из-за закрытой двери, накинув халат. — Что там у вас еще случилось?

Дверь приоткрылась и в мою спальню одновременно протиснулась красная от злости домработница Клара и взъерошенный, не выспавшийся Петр Иванович:

— Вот, — протянул он мне трубку мобильного телефона, — Григорий Петрович вам звонит.

Я поднесла трубку к уху:

— Толкунова слушает.

— Витолина Витальевна, — глухо проговорили на том конце, — Это Георгий Эрнст. Георгий Петрович, то есть. Вам лучше бы приехать к нам.

— Ага, то уехать, то приехать, — недобро хмыкнула я, — Вы уж определитесь, милейший.

— Витолина Витальевна, вы не понимаете… Дело в том, что сегодня ночью умер Сергей Качалов…

Сон с меня сдуло словно ветром. Быстро приняв душ, надев строгую, но очень дорогую шелковую блузку и удобные шерстяные брючки того же оттенка (пусть Великолепный Гоша увидит меня не в затрапезном наряде) я спустилась в кухню. У плиты, недовольно ворча, суетилась Клара. У накрытого стола в полном сборе сидел весь основной состав «Твистовцев» — Петр Иванович, Колюня и Юленька, что, собственно говоря, было не удивительно, поскольку они почти все жили в нашем доме. Точнее, постоянно жили Клара с племянницей, а Петр Иванович и Колюня дежурили посменно, так как Сергей Толкунов так и не снял с них основных обязанностей — моего шофера и охранника. Хотя, в отличие от качаловских бодигардов, мои сотрудники были скорее хорошими приятелями, чем наемными служащими. И субординация у нас проявлялась до недавнего времени лишь в их обращении ко мне по имени отчеству и строго на «вы». Но в последние два дня, как я заметила, мы незаметно перешли на «ты». Действительно, чего уж «выкать» в такой-то ситуации.

Во время завтрака на Кларину стряпню никто не обращал внимания. Да и не до оладушек, когда такие дела разворачиваются вокруг. Петр Иванович барабанил вилкой по фарфоровой сахарнице и всё у него выходило на мотив «ту-сто-четыре— хороший-самолёт», то есть похоронного марша. Юленька рассматривала тот самый выпуск «Ledy Lux», где напечатали не только мою фотографию на обложке, но и несколько страниц интервью со мной, я задумчиво рисовала чертиков на салфетке. Первым молчание нарушил Колюня:

— Ну и чего мы скуксились? Давайте, что ли, подведем итоги того, что имеем, — предложил он.

— А чего их подводить? — мгновенно вскинулся Петр Иванович, — Вляпались мы в качаловское дело по самые эдельвейсы, простите дамы… И уже через день с начала нашего «сотрудничества» на счету одна фигурантка с разбитой головой, а второй — вообще труп.

— Да уж…, — возражений у меня не было, — Хотя, если подумать…. Если предположить, что мы бы в это дело не вляпывались… Могло же быть так, что покушение на Качалову состоялось бы в любом случае, а Качалова убили самого по себе?

— А как его убили? — задала резонный вопрос Юленька, отложив журнал.

— А вот этого я не знаю, — я потянулась за сигаретой, — Григорий Петрович по телефону мне сказал, что Качалов умер… Может инсульт, или сердце?

— Ну и почему мы говорим об убийстве? — хладнокровию нашей секретарши можно было позавидовать, — Логичнее было бы обсуждать только покушение на Татьяну Борисовну.

— А знаете, что меня напрягло? — снова вмешалась я, — В тот момент, когда я уходила из дома Качаловых, что-то показалось мне весьма подозрительным. Вот только я никак не могу вспомнить что именно …, — я нервно затянулась дымом и закашлялась.

— А вы, Витолина Витальевна, не спешите, не циклитесь на этом, — Колюня, похоже, включил в себе сыщика, — Если напрягло, то потом обязательно вспомнится. Вы нам лучше расскажите, как оно вообще всё там происходило. Ну, в смысле, в Качаловском доме?

— Ну, как? Как? — я наморщила лоб, — Встретили меня на вокзале, чуть было не спалили со всеми потрохами, когда я раньше поезда прибежала… Потом, уже дома, мать Качаловой устроила мне настоящий допрос. Но я выкрутилась! Опять же этот проклятый журнал, где моя физиономия сияла на всю кухню, — я ткнула пальцем в глянцевое издание. — Мне пришлось применить военную хитрость, чтобы нейтрализовать противника. Правда, вместо варенья, которое я предполагала перевернуть на обложку, я разлила горячий кофе, да так, что ошпарила Качаловой руку…

— Ну, что ж вы замолчали, — поторопил меня Колюня, так как я действительно прервала рассказ, ибо опять какая-то мысль буравчиком въелась мне в мозг.

Я затрясла головой, так и не успев ничего сообразить:

— Потом мы поехали в салон. Качалова с мастерами вышла в соседнюю комнату посекретничать. Жоржик и Николя вернулись без нее…

— Жоржик и Николя это кто? — сделал стойку Петр Иванович

— Стилисты салона.

— Тьфу ты, прости господи, имена какие-то, как собачьи клички. Точно люди говорят, чем моднее, тем дурнее, — плюнул в сердцах Колюня, вспомнив, вероятно, недвусмысленные приставания наших голубых соседей со Школьной улицы.

— Да не перебивай ты! — прикрикнул на коллегу Петр Иванович.

— Так вот, вышли они втроем, а вернулись без Татьяны Качаловой, — продолжала вспоминать я, наморщив лоб. — Ах, да! Перед тем как уйти, Качалова положила свой мобильный телефон рядом со мной. Ну, а потом, когда она всё никак не возвращалась, один из стилистов, Николя по-моему, пошел ее искать в галерею. Там и обнаружил на полу, в луже крови… Мне знаете что показалось странным? — внезапно вздрогнула я от очень яркого воспоминания, — Все врачи уверяли, что рана на голове пустяковая, хотя я сама ее видела и мне она показалась большой и страшной…., наверное из-за того, что все волосы были окровавлены… И, тем не менее, если верить врачам — на голове ерундовая царапина, примерно два сантиметра в длину, а под Качаловой было столько крови, словно молодого поросенка зарезали. Лужа буквально! Так не бывает, наверное…

— Бывает! — авторитетно произнес Колюня. — Сосуды в голове крупные, и если один повредить, то крови натечет — будьте нате!

— И всё равно, — я упорно стояла на своем, — Там ее было столько, как будто ей шею перерезали, тьфу-тьфу-тьфу, не приведи Бог, конечно… И еще. Ладно, перепуганный Качалов нагнал туда целый консилиум врачей, которые, кстати сказать, только руками разводили да посмеивались. Скобу наложили, рану промыли, голову перевязали, и курить пошли. Но зачем врачи при этом вкололи ей такую лошадиную дозу снотворного, что Качалова даже дома не проснулась? Не говоря уже о том, что она и в салоне в себя не приходила, показаний никаких милиции дать не могла, поэтому опергруппа быстренько сама все осмотрела, сама сделала выводы и отчалила. У меня такое ощущение, что Качалова спала еще до укола снотворного, понимаете?

— А вы в этом салоне ничего не пили? — спросил Колюня.

— Как раз пили — яблочный сок. Нам его администратор подала. Стаканчик мне, стаканчик Качаловой.

— Так надо поехать в салон и поговорить с этой администраторшей, — внесла предложение Юленька, — Я могу поехать и узнать, кто этот сок готовил, и не мог ли кто-нибудь туда подмешать снотворное.

— Да зачем куда-то что-то подмешивать? — крякнул с досады Петр Иванович, — Чтобы Качалова уснула до того, как ее по голове стукнут? Как ты себе это представляешь? Ну, выпила она твой сок…

— Не мой, а отравленный, — не сдавалась Юленька

— Хорошо, отравленный. Подошла к креслу, села и баиньки. А тут целое дело — с мастерами куда-то ушла, окно открыла, по голове получила и только потом грохнулась и уснула? — Петр Иванович очень не любил нелогичные построения.

— Предположим, — вмешалась я, — что уход Качаловой можно было предусмотреть. Девушка она нежная, тактичная, привезла меня в салон омолаживать… Ну, не могла же она при мне сказать мастерам сделайте из этой старой коровы молодую лань!

— Витолина Витальевна! — мигом вскинулась вся троица и даже Клара возмущенно засопела у плиты.

— Ну, какая же вы старая — Юленька даже кулачком потрясла, — Вы самая обаятельная и привлекательная, о вас вон даже в журналах пишут.

— Так в журналах и о фараонах пишут, о мумиях египетских, — я усмехнулась, — Так что это, деточка, не аргумент.

Где-то в прихожей раздался телефонный звонок. Мы напряглись: очевидно, это снова звонит Георгий Петрович с напоминанием о том, что мне нужно ехать как можно быстрее. Клара с ворчанием пошлепала в холл, махнув нам рукой: «Да доешьте хоть, сыщики!». Вернулась она уже через минуту, бледная, с трясущимися губами:

— Виточка, деточка, беда! Сережа наш в Питере, в больнице, при смерти!

27 сентября (вторник, утро)

Сказать, что у меня земля ушла из-под ног — это не сказать ничего. В висках застучали два раскаленных молота, руки затряслись, дышать стало просто невозможно, и я с остервенением рванула из-под блузки ставший внезапно тесным лифчик, ничуть не стесняясь присутствующих мужчин. В добавок, меня отчаянно затошнило и скрутило живот. «Сережа при смерти». Так не бывает! Так просто не может быть и всё тут! Да он и не болел никогда, даже эпидемии гриппа, которые периодически выкашивали по половине наших родственников и знакомых — всегда обходили его стороной. Даже элементарного отравления с ним никогда не случалось. Он всегда шутил, что у него желудок луженый. Боже! Почему я говорю «шутил»? Почему я говорю о своем Сережке в прошедшем времени? И завещание? Зачем он написал завещание? Значит, он знал, предвидел, чувствовал?

Я с совершенно бессмысленными глазами металась по дому, постоянно путаясь под ногами у Клары, которая собирала мне дорожную сумку для Сережи в больницу. Мой собственный чемодан так и не был распакован со времени возвращения от Качаловых.

Петр Иванович дозванивался в аэропорт, выясняя расписание самолетов, улетающих в Питер, а Юля пыталась связаться с больницей, чтобы выяснить хоть какие-то подробности о состоянии Сергея и параллельно обзванивала гостиницы, чтобы забронировать мне номер. Судя по тому, что Сережу положили в кардиологию, мы единогласно решили, что с Сергеем случился инфаркт (других сердечных болезней в нашей семье просто не знали). Я пыталась вспомнить все, что когда-либо читала об этом заболевании, но, увы, кроме того, что риску инфаркта подвержены все мужчины после сорока лет, и что этот проклятый инфаркт бывает обширным и еще каким-то «микро» мне ничего в голову не приходило.

«Миленький, любимый, только не умирай. Только живи и дыши! Женись на своей Настеньке, рожай себе детей, занимайся своим дурацким бизнесом — я даже не пикну!». Я не умела молиться, не помнила ни одной молитвы, поэтому повторяла про себя как заклинание всего два слова: «Отче наш… Отче наш…».

Как всегда все решили без меня. Петр Иванович завел меня в кабинет Сережи и силком усадил в глубокое кожаное кресло.

— Ты, это, — не кипятись, Витальевна. Мы тут померковали маленько, и вот что решили: самолет только через три часа. То есть, выезжать надо уже сейчас. Рейс могут задержать — потому как погода стоит самая нелетная. Дождя, правда, нет, но туман низко-низко лежал все утро. Ну да если рейс и не задержат — опять же полтора часа в полете! Потом мы прилетим в Питер. Пока заберем багаж, пока выйдем, пока то да сё, поймаем такси, доедем до больницы — еще три-четыре часа вместе с полетом отъедим. А за семь часов мы тебя вместе с Колюней до Питера и без самолете сами домчим.

Повисла пауза, так как мне возразить было нечего, да и не могла, не хотела я возражать, а все остальные эту идею уже, видимо, и так обсудили. Без меня. Во время моих бестолковых метаний.

— Ну и чего ждем? Давайте по коням! — тяжело поднялась с места я, — Только решите, кто поедет — ты, Петр Иванович, или Колюня. Двоим вам там делать нечего. Кто-то должен оставаться в Москве, на связи, кто-то должен помогать Юле и Кларе. И потом вот еще что…, — я внезапно притормозила, — Петр Иванович, будь другом,… свяжись с этой Настенькой. Надо ее как-то в известность поставить. Сереже будут нужны положительные эмоции, так вот пусть он, как только на поправку пойдет, видит рядом с собой любимого человека.

— Витолина Витальевна!

— Цыц, я сказала! Это не обсуждается. Ничего вы в жизни не понимаете. Вдруг у него из-за этой самой Настеньки с сердцем плохо стало? Она ему доложила о нашей встрече, а он перенервничал и слег… Так что пусть Сережа видит, что я в норме. Что все восприняла нормально. НОРМАЛЬНО, я вам сказала. И нечего на меня пялиться! И вот еще что! Клара, это касается тебя лично… Если будет звонить сын, ничего не говори Серому. Ни при каких обстоятельствах. Я сама позвоню ему позже.

Мы расцеловались у ворот, прощаясь. В Москве решил остаться Петр Иванович, пообещав, что за всем присмотрит. А Юленька, пробормотав, что в агентстве сейчас три заказа, пообещала все проконтролировать в лучшем виде, взяв с меня слово не думать о работе, и не переживать. Клара сунула мне в карман пузырек с но-шпой, бутылочку валокордина, пузырек валерьянки и половинку плитки шоколада в смятой фольге, а Колюне отдала простую белую фарфоровую чашку и бутылку с минералкой без газа. «Без комментариев», — пробормотала наша домработница и перекрестила нас и машину.

Мерседес резво несся по влажному шоссе. «Санкт-Петербург — 540 км» прочитала я в тот момент, когда слезы перестали лить из глаз и взгляд смог сфокусироваться на дороге. Колюня выжимал из любимой коняшки все ее лошадиные силенки до самой последней. На спидометр я решила не смотреть, достав из кармана и положив в бардачок несколько тысячных купюр для гаишников.

Через сорок минут позади осталась еще сотня километров.

— Коль, а давай кофе выпьем? — вдруг пришла мне в голову совершенно дикая в этой сумасшедшей гонке мысль.

— ????

— Понимаешь, — я пыталась как-то обосновать свое крайне неуместное предложение, — Если я вдруг захотела кофе, значит с Сережкой все хорошо?

— И где связь? — мой водитель даже слегка сбросил скорость.

— Ну, как ты не поймешь, — Я и сама не знала, как толком объяснить то, что чувствую, — Если я еду к больному мужу, а мне вдруг хочется кофе, то это значит что?

— Что вы не выспались, — мои сотрудники всегда мыслили исключительно рационально.

— Нет! Я бы никогда не рискнула распивать кофеи, если бы с Сережкой действительно происходило что-то страшное, если б он был в опасности. Ну как тебе объяснить, я их очень хорошо чувствую, моих мальчиков, сына и мужа… Я всегда беспокоюсь, места себе не нахожу, когда сын простужается в своем Лондоне… Ну, вспомни же вспомни! Как я ночь не спала, когда у Сережи на работе склад обворовали. Я тогда еще ничего не знала, но уже вся извелась.

— Ага, а инфаркт — это для вас не повод для беспокойства! — укоризненно возразил Колюня и тут же прикусил себе язык.

— Да нет у него никакого инфаркта! А есть, как это, предынфарктное состояние, недостаточность там какая-нибудь, криз сосудистый… Мы же толком не выяснили. Конечно, ты прав, — я заводилась все больше и больше, убеждая, скорее саму себя, чем своего водителя в непоколебимости собственной аргументации, — В общем-то они все хороши, эти болячки… Но НЕ СМЕРТЕЛЬНЫ! Чувствуешь? Вот приедем мы сейчас в Питер, а там уже Сережка нас в приемном покое дожидается, улыбается и собирается домой.

— Вита Витальевна, я вас расстраивать, конечно, не хочу, вам виднее. Кофе так кофе. Но я бы на нашем месте останавливаться не стал. Доедем до Питера, увидим Сергея Тимофеевича живым и здоровым, вот тогда и кофе попьем. Тем более, есть у меня такое, очень сильное подозрение, что за нами хвост.

— Хвост? Какой хвост? — Я завертелась, пытаясь отстегнуть ремень безопасности, — Ты имеешь в виду, что? Что за нами следят? — у меня похолодели кончики пальцев.

— Ну да, следят, пасут… Ведут нас, короче, дорогая начальница. Прямо от поселка и ведут. Я вас расстраивать не хотел, думал, оторвусь, но больно нагло ведут себя товарищи. Или нагло, или по-дилетантски, — Колюня нервно закурил.

— Это Качалов? — ахнула я.

— Судя по тому, что нам сообщили, скорее, не Качалов, а его люди. Самому ему, бедному, сейчас не до слежки…

Черный юмор Колюни меня покоробил. Я рассеяно посмотрела в окно. За стеклом машины по-прежнему мелькали золотящиеся в преддверии настоящей осени березки и сочные, темно-зеленые полотнища сосен и елей. Изредка виднелись то там, то здесь модные коттеджные поселки, но по мере удаления от столицы их все чаще сменяли обычные русские деревеньки, через которые мы пролетали, практически не сбавляя скорость и игнорируя все запрещающие знаки. Я очень люблю трассу на Питер. Но сейчас я пропускала пейзажи внутрь себя, не ощущая ничего, кроме горечи и раздражения. Я влезла с коленями на кресло, развернулась лицом к заднему стеклу и неотрывно следила за серебристым 607-м Пежо, который вертким зверьком, неустанно следовал за нами. Расстояние между машинами не сокращалось и не увеличивалось. Мне вдруг вспомнилось, что совсем недавно я точно так же, оглядываясь, наблюдала, как за черным джипом качаловской охраны змеится хвост черного же Мерседеса Татьяны Качаловой. Помнится, я еще подумала, что в кино показывают всё наоборот — сначала едет лимузин босса, а сзади, отсекая посторонние авто, его сопровождает эскорт из каких-нибудь тупоносых автоброневичков.

Вспомнив о Качаловых, я достала из сумки свой мобильник и набрала номер Георгия Петровича, предусмотрительно внесенный в записную книжку после нашего с ним последнего разговора.

Трубку взяли почти мгновенно.

— Слушаю, — голос Великолепного Гоши был глуховат и строг, — Витолина Витальевна, вас уже встречать? Вы к дому подъехали?

— Ага, значит, мой номер у вас определился…, — я не сразу сообразила, как ответить на прямо поставленный Гошей вопрос, — Только я никуда не подъехала. И вы это прекрасно знаете.

— Почему не подъехали? — голос в трубке стал металлическим. — Я же ясно сказал, что мы вас ждем. И ждем уже полтора часа!

— Я не подъехала потому, что сейчас нахожусь на трассе Москва — Санкт-Петербург. Еду в больницу. А ваши люди, которые преследуют мою машину, наверняка вам об этом доложили.

— Какие люди? Вы о чем? — в голосе Георгия Петровича сквозило настоящее удивление, — И почему вы едете в больницу? У вас кто-то заболел?

— Не юлите, Георгий Петрович! — я разозлилась, — Вы прекрасно все знаете. На хвосте моей машины висит ваш серебристый Пежо. А еду я в Питер, потому что мой муж, Сережа, при смерти в кардиологии. И мне сейчас не до ваших проблем.

Я очередной раз за два дня хлюпнула носом. Боже, у меня в организме целый резервуар слез. Или это их накопилось столько за те десятилетия, когда я не проронила ни единой слезинки?

— Витолина, Витальевна, — растерянно проговорил Гоша, — Примите мои соболезнования, конечно…. Только из моих людей никто у вас «на хвосте», как вы выразились, висеть не может. Да и нет в нашем гараже ни одного Пежо. Я вас, безусловно, жду…, ждал. Но раз такое дело… Вы мне перезвоните, пожалуйста, когда вернетесь в Москву. Это крайне важно, поверьте.

— Ладно, — я тоже смягчилась, хотя еще толком и не поняла, как реагировать на сообщение о том, что нас преследуют не качаловские люди, — Скажите, Георгий Петрович, а от чего умер Качалов?

— Эх, — как-то по-старушечьи вздохнул-всхлипнул несгибаемый Гоша Великолепный, — Вы ведь не знаете… У нас еще одно несчастье.

— Татьяна? — охнула я.

— Нет, Любовь Павловна.

— Мама Тани? Умерла?

— Жива, слава Богу. Но сильнейший инсульт. Ее уже увезли в больницу. Это же она Сергея Ивановича мертвым обнаружила.

До меня дошло, что я все время, еще в период «дела Качалова» упорно пыталась вспомнить отчество нашего несостоявшегося президента и, наконец, мне его подсказали, но в такой ситуации, что и врагу не пожелаешь.

— Будем верить, что Любовь Павловна поправится. А что с Сергеем Ивановичем? — осторожно поинтересовалась я.

— Пока предварительно констатировали острую сердечную недостаточность. Но у меня есть кое-какие сомнения на этот счет, поэтому я и хотел обязательно увидеться с вами.

— А что, от сердечной недостаточности тоже умирают? Не обязательно от инфаркта? — почти взвыла я, покаянно подумав, как еще пять минут назад уверяла Колюню, что у моего Сережки обнаружится всего-навсего эта самая недостаточность…

— От острой — да, — Георгий Петрович растерянно замолчал, — А что, у вашего супруга в Питере такой же диагноз?

— Да не знаю я! Оставьте меня в покое — я почувствовала приближение истерики — Или, нет! Скажите мне вот еще что… Как себя чувствует Татьяна? Как она весь этот ужас переносит?

— Об этом я тоже хотел с вами поговорить, — голос Георгия Петровича вновь стал глухим и отстраненным, — Видите ли, Татьяна Борисовна ужасно расстроена, она плачет, но…

— Что «но»? Что вы темните?

— После травмы у Татьяны Борисовны легкая амнезия. Так врачи говорят…. Она утром интересовалась, где ее подруга из Запорожья, а когда я ей сказал, что мы с вами всё выяснили и не нужно дальше продолжать играть в «подругу», искренне не поняла, о чем я ей говорю.

— То есть, как это не поняла, кто я такая? Она же сама ко мне в агентство приходила!

— В том-то и дело… Татьяна Борисовна совершенно не знает, кто такая Витолина Толкунова и все время просит позвать к ней ее Вику. То есть вас. То есть не вас, а ту Вику, — Георгий совершенно запутался, — Она даже несколько раз заглядывала к вам в комнату и искала ваш чемодан. Хотя, с учетом вчерашних и сегодняшних событий, любые отклонения от нормы выглядят объяснимыми.

— Так амнезия касается только меня? — я была совершенно ошарашена.

— Именно так. На все остальные вопросы врачей и даже мои Татьяна отвечает без запинки, верно, четко. А по вашему поводу у нее какой-то пунктик, честное слово… Может, вы позвоните ей?

— Хорошо, Георгий Петрович, — я вздохнула, — Я обязательно свяжусь с Татьяной. Бедная женщина! Столько всего в один день навалилось… Только, если можно, я позвоню Тане чуть позже. Поймите меня правильно. Из меня сейчас плохой утешитель получится. Я и сама не знаю, что меня ждет через пару часов. Только бы мой Сережа был жив!

— Удачи, вам, Витолина Витальевна, — голос Великолепного Гоши потеплел, — Вы там тоже держитесь. Вы сильная и славная женщина. Жаль, что мы с вами познакомились при таких обстоятельствах, и я был вынужден вас выдворить из дома. Вы не держите на меня зла. Это работа…

Скомкав разговор, Георгий Петрович отключился. Я тоже нажала на трубке кнопку «отбой» и устало откинулась на сидение. Колюня задумчиво посмотрел на меня. Судя по всему, он либо слышал, либо понял, о чем шла речь в телефонной беседе. Я взглянула в боковое зеркало. Серебристый Пежо все так же неотрывно следовал за нами.

27 сентября (вторник, день)

Попав на улицы Петербурга, да еще из Москвы, понимаешь, что это совершенно другой мир. Глаза радуют устремленные вдаль бескрайние перспективы. И почти отовсюду, во всяком случае с тех прохладно-просторных проспектов, которые я так люблю, видны либо искрящаяся даже в непогоду стрела Адмиралтейства, либо тяжеловесный малахитово-темный купол Исакия, либо что-то еще непередаваемо питерское…. Не перепутаешь… Мир величественных дворцов, мир классической европейской культуры.

Еще со студенческих времен я считала, что Ленинград — это такой особый город, где повсюду сплошные архитектурные памятники. Мне казалась кощунственной мысль о том, что за этими вот витыми решетками, в особняках с облупившейся штукатуркой, но величественных и гордых — могут жить обычной жизнью обычные люди. Что они ходят по мостам и мостикам над каналами и Невой не на экскурсию, а по делам, скажем, по пути на работу. Что их дети не застывают в восторге, увидев дрожащее отражение золоченой колокольни Никольского Собора в Крюковом канале, а всего лишь поеживаются от серой водной ряби и промозглого ветра…

Похожие чувства испытала я и в этот раз, едва наш автомобиль въехал на питерские улицы. Пока мы искали больницу, точнее, госпиталь, в который положили Сережу, мы проехали почти весь центр. И мои мозги, зацикленные только на здоровье мужа, тем не менее, с фотографической четкостью фиксировали до боли знакомые и любимые места — Зимний дворец, Петропавловскую крепость, Спас на Крови, умытые дождем дома Невского проспекта. Конечно, Санкт — Петербург не просто город, а сказка, которую хочется смотреть снова и снова. Но сегодня это была очень мрачная сказка.

Когда мы затормозили у ворот госпиталя, было уже почти пять часов вечера. Преследовавший нас всю дорогу Пежо, внезапно «потерялся» буквально за пару кварталов до нужного нам места. Но почему-то и я, и Колюня были уверены, что наш «хвост» пропал не случайно и он еще обязательно отыщется. Возможно, совсем скоро.

Влетев в приемный покой и вдохнув полной грудью отчаянно унылый, пропитанный хлоркой и сыростью воздух, я забарабанила в окошко «Справочной». Мой верный товарищ и водитель, Колюня, топтался за плечом.

— Прием передач в связи с карантином, только до пяти, — сообщила мне вполне миролюбиво пожилая толстуха, аппетитно прихлебывая чай, похрустывая сухарями и пристально рассматривая нашу огромную сумку. Сахар, которым были щедро обсыпаны сухари, искристыми снежинками украшал толстые пальцы.

— Простите, но я не только по поводу передачи. — Я попыталась выдвинуть вперед Колюню, так как отчаянно боюсь больниц, а потому всегда тушуюсь.

— Ну и, это…, — тетка аккуратно облизала палец за пальцем, — визиты тоже до пяти. Карантин же, сказано, у нас.

— Помогите, ради Бога, — я придержала рукой окошко, чтобы дежурная не смогла его захлопнуть, — В какой палате Сергей Толкунов, кардиология?

— А какая кардиология? Первая? Вторая, или третья? — тетушка явно не торопилась сворачивать беседу и по-прежнему заинтересованно рассматривала нас в амбразуру своего окна.

— Я заплачу! Сколько скажите, столько и заплачу! — Я потрясла перед изумленной дежурной пачкой тысячных бумажек, — Мы из Москвы только что приехали. У меня муж тут.

— А!.. Ну раз из Москвы…., — голос дежурной стал каким-то иезуитским, — Мы, конечно, сейчас поглядим… Только вы это… Деньги свои уберите. Нечего ими попусту махать. Не в Москве находитесь. В Санкт-Петербурге медицина бесплатная!

Через три минуты я получила подробное описание маршрута в третий корпус. Там, в 12-й палате находился мой Сережка. Но, не смотря на уверения о бесплатности медицины, по пути к этому вожделенному третьему корпусу нам пришлось с Колюней трижды доставать кошельки. Сначала, чтобы за двадцать рублей купить бахилы в главном корпусе, через который, по уверениям дежурной, лежал путь в нужное нам отделение. Потом на выходе из него, когда суровый охранник предложил нам либо возвращаться обратно, к центральному входу, либо сдать имущество (то бишь наши использованные бахилы) на оплаченное ответственное хранение и еще обещал открыть дверь, сразу за которой была небольшая тропинка, ведущая в соседнее, нужное нам отделение. Похоже, доблестный страж дверей сам до конца не знал, каким образом можно получить с нас мзду, вот и нес околесицу. Тем не менее, я, не очень вслушиваясь в его слова, сунула в руку дядьке бумажку в тысячу рублей (мельче были только у Колюни) и нетерпеливо затопталась у двери. Наш водитель досадливо крякнул, но возражать не посмел. Ну и в третий раз, теперь уже сам Колюня, расплатился за очередные бахилы в нужном нам корпусе, присовокупив к двум червонцам дополнительные сто рублей за то, что местный охранник проводит нас непосредственно на правильный этаж и в правильную палату. Но все это были такие мелочи, на которые мы, ей Богу, не обратили никакого внимания. Правда, на входе в само отделение кардиологии охранник куда-то испарился, а мы остались один на один с уставшей женщиной в белоснежном крахмальном халате и такой же шапочке на седеющих волосах. Это был сестринский пост, располагавшийся прямо у входа в длинный, бескрайний коридор.

— Вы к кому? — устало поинтересовалась накрахмаленная медсестра.

— К Толкунову, в 12-ю палату, — я заискивающе посмотрела прямо в голубые глаза, — Ведь он у вас?

— Толкунов? Сергей Тимофеевич? У нас, — женщина почему-то улыбнулась, — Очень приятный больной. Вы кто ему будете?

— Я жена, — быстро ответила я, — А это его…. э-э-э— … двоюродный брат, — Я выудила из-за плеча Колюню, — Нам можно к нему пройти?

— В принципе, можно, конечно. Вроде карантин сегодня отменили. Или еще нет? — медсестра собралась звонить кому-то по телефону, видимо, уточнять. Я заученно вытащила купюру. Женщина строго посмотрела мне в глаза и взяла деньги — Только у вашего мужа сейчас гости. Всем вам в палате тесновато будет. Вы лучше подождите здесь, а я потороплю Сергея Тимофеевича, точнее, его посетителей.

— Настенька! — ахнула я, — Но как девочка успела раньше нас? — я вцепилась в рукав сестринского халата.

Медсестра удивилась:

— Нет, вы ошибаетесь. У вашего мужа в гостях суетливый такой мужчина. Важный, маленький и смешной, — строгая дама не сдержала смеха, — А ваша дочка еще не приходила.

Медсестра неторопливо отправилась в глубь коридора, а я, выждав минуту-другую и ухватив за руку Колюню (почему-то у меня стали подкашиваться ноги) мелкой рысью потрусила за ней. Заметив, в какую палату зашла наша провожатая, я набрала полную грудь воздуха, резко выдохнула, промокнула ладошкой внезапно вспотевший лоб и решительно потянула дверь на себя. С Сережкой мы столкнулись лоб в лоб в дверях.

— Виток, родная! Ты приехала, так быстро! Тебя напугали, наверное? — Толкунов сграбастал меня в охапку и я, уткнувшись в его больничную пижаму, с упоением разревелась.

— Ты живой, ты живой — бормотала я куда-то в шею Сережке.

— Эй, на палубе! Ты чего мокроту развела? Видишь же, вот он я, живой и абсолютно здоровый. Еще лучше прежнего! Эх, Витка, в Питере такие врачи и такие замечательные медсестры — Сережа чуть отстранил меня от своей груди, позволив полюбоваться на свой цветущий вид, чтобы убедить меня в справедливости его слов. Я ткнула его кулаком в ключицу и показала язык. Именно таким немудреным способом мы всегда мирились в случае редких ссор. В этот момент Толкунов заметил Колюню. — О! Привет Николай. Быстро ты мою Витолину домчал. Спасибо тебе. Или вы на самолете?

— Здрасьте, Сергей Тимофеевич, — Колюня неловко, через мои плечи, пожал руку Сереже. — Не, мы не на самолете, мы на машине.

— Вот и отлично! Тогда возвращаться будем вместе.

Сергей расцеловал меня в обе щеки, слегка встряхнул и потащил за собой в палату. В небольшой комнате стояло четыре узкие кровати. На двух из них лежали мужчины примерно Сережиного возраста, один — жизнерадостный, краснощекий толстяк, читающий журнал «Его величество Футбол», второй — изможденный, лысеющий и одышливый дядечка, уныло поглядывающий на капельницу, которая была установлена рядом с его кроватью. На третьей кровати в комнате сидел Карл Иванович Лемешев — правая рука моего супруга, его верный, точнее, как он говорил сам Карл Иванович — «вечный» зам. С учетом нас и медсестры, которая вошла раньше, палата выглядела битком набитой народом.

— Здравствуйте, еще раз — смущенно сказала я всем сразу.

Толстяк вежливо и радостно поздоровался, худосочный едва кивнул головой, Карл Иванович картинно приложил руки к сердцу, а медсестра постаралась придать своему голосу строгость, хотя по всему было видно, что она растрогана нашей встречей:

— Так, товарищи, давайте пройдем в коридор. Давайте не будем нарушать. Оставляйте ваши вещи и проходите в холл. Хотя нет… Там сейчас больные телевизор смотрят… Давайте я провожу вас в ординаторскую. Ключ вот только принесу.

И медсестра почти бегом отправилась к себе на пост за ключами. А мы, извинившись перед Сережиными соседями, вышли в просторный больничный коридор.

— Ну, расскажи же, что с тобой произошло? — Я больше не могла ждать ни минутки, внимательно вглядываясь в такое родное Сережкино лицо. Выглядел он слегка уставшим, но вполне здоровым и даже веселым.

— Да, брось ты… Ерунда на постном масле, — Сергей дурашливо облапил меня сильными руками и оторвал от земли. — Видишь, не растерял еще силушку богатырскую! А тебя, что, правда, сильно напугали? Все ты, небось, Карл Иванович? — муж обернулся к своему заместителю.

— Боже упаси, Сергей Тимофеевич, — зам отчаянно замахал руками, открещиваясь от обвинений. — Мы же с вами телефоны в сауне забыли, а из больницы я еще не уходил. Я только сейчас собирался ехать в гостиницу и звонить в Москву Витолине Витальевне, чтобы сообщить, что мы задерживаемся. Это, наверное, лечащий врач звонил. Я ему все наши, точнее, ваши московские телефоны продиктовал…

— В общем, Виток, я сам не понял, что такое со мной было. — Сережа как-то растерянно заглянул мне в глаза. — Мы вечером пошли с нашими финскими партнерами в сауну, водку не пили. Честно-пречестно! Ну, если только перед баней в ресторане по сто грамм коньяка. Клянусь — рюмку, не больше! Потом мы попарились, выпили чайку. Потом, уже ночью, прилетел наш Карлсон. Мы снова парились и пили чай. И что-то мне к утру поплохело. В жар бросило, заколбасило, сердце застучало. Я только-только собрался выйти куда-то, где прохладней, как из парилки вернулся Карл Иванович и, поняв, что мне нехорошо, достал из своего дивного чемоданчика какое-то лекарство…

— Обычное средство от повышенного давления, — влез с объяснениями заместитель. — Я гипертоник, и оно у меня всегда в портфеле.

— Только наш Гиппократ чего-то напутал с дозой этого своего волшебного средства и я, видимо, грохнулся в обморок, — Сережу явно забавлял случай собственного нездоровья, — Представь, никогда не знал, в какой стороне сердце, а тут лишился «чуйств», как кисейная барышня. А добрый Карл Иванович поднял на уши половину Питера, вызвал «Неотложку», и меня доставили сюда, предварительно исколов всю задницу лекарствами. Тут, в госпитале, мне ввели какой-то еще эликсир молодости — названия не знаю, но на будущее обязательно запишу, — и я проснулся в обед живой и здоровый и даже собирался по-тихому свинтить из больницы. Но некоторые товарищи, — Сережа демонстративно показал пальцем на заместителя — решили, что мне нужно пройти полное обследование. Если бы вы сейчас не приехали, я б, скорее всего, согласился…. Честно говоря, перетрусил здорово. Хотя, Карл Иванович, я тебе русским языком объяснял, что прекрасно могу сдать всю эту лабораторную хрень и в Москве. И вас, други, я тревожить тоже не хотел. К вашему сведению, десять минут назад мы с Карлушей тщательно продумывали, какую вам лапшу на уши навешать, чтобы объяснить, почему я задержусь в Питере…. Поэтому вы, дорогие мои, застали нас в разгар почти шекспировской трагедии, когда я как Гамлет решал вопрос — «быть или не быть» мне пациентом сего благословенного госпиталя. И чего, по факту, говорить нашим перепуганным финнам? Они, Виток, еще больше тебя дрожали. Как же! Потерять такого сладкого заказчика…., — Сережа дурашливо рассмеялся.

Я с замиранием сердца слушала сбивчивый Сережин рассказ, до сих пор не веря в то, что все мои утренние страхи остались далеко позади. Я не могла насмотреться в его зеленые хитрющие и беззащитные глаза, и потому ужасно боялась отпустить знакомую руку — теплую, живую, обцелованную до каждого сантиметра…. Господи, неужели все случилось только этим утром? И именно я металась по дому в слезах и соплях, поверив в то, что Сережки может не стать? И именно я молила Бога о том, чтобы дал мне шанс застать мужа в живых? Клянусь тебе, Господи, что по возвращении домой срочно пойду в самую красивую церковь и поставлю в благодарность Тебе самую большую свечу.

Кстати, надо бы срочно позвонить нашим в Москву и успокоить Петра Ивановича, Клару и Юленьку. И обязательно следует их еще раз предупредить о том, чтобы не вздумали нарушить запрет и не предприняли попытки позвонить сыну в Англию.

Словно в ответ на мои мысли в кармане затренькал мобильник, исполняя незатейливую мелодию очень подходящую к Питеру — «Чижик-пыжик, где ты был? На Фонтанке водку пил»:

— Алло? — я даже не посмотрела на определитель номера.

— Ну, как там? — это, конечно же, был Петр Иванович, лаконичный по привычке и еще оттого, что боялся услышать самое страшное.

— Мы у Сережи, Петр Иванович. С ним все в порядке. — мне трудно было скрыть ликование в голосе. — С врачами я еще не говорила, но уверена, что у Сергея Тимофеевича все будет отлично и, возможно, его скоро выпишут.

— Да что там скоро! — заорал в трубку Сергей, выхватывая у меня из руки мобильник, — Привет Петя! Слушай, будь другом, срочно свяжись с Литвиновой Ксенией Павловной. В издательстве знают ее телефон. Это профессор, кардиолог, мы недавно издавали ее книгу «Сердце не болит». Так вот, пусть она позвонит сюда, местным эскулапам…. Карл Иванович через десять минут с тобой свяжется и продиктует телефон госпиталя …. И пусть сама Литвинова заверит питерских медиков, что я отбываю в Москву под ее полную профессорскую ответственность. Слышишь?

— Слышу.

— Только очень срочно! Буквально сейчас! Я не намерен оставаться тут ни минуты. Подними на ноги всех, но Литвинова должна меня отмазать! Все, отдаю трубку Лемешеву.

Сережка захохотал и довольный протянул трубку своему заместителю: «Карл Иванович, организуй все в лучшем виде!». Сергей вообще почему-то много смеялся и был подозрительно доволен.

— Товарищи, ординаторскую я открыла, — к нам подошла медсестра и царственным жестом пригласила следовать за собой. Колюня и Карл Иванович остались в коридоре, а меня Сережа буквально втащил в тесный кабинетик, где помимо стола, пары стульев и шкафчика со стеклянными дверцами стоял продавленный старенький диван.

— Виток, как же я рад тебя видеть, солнышко! — Сережка по-хозяйски взял меня за щеки и смачно чмокнул прямо в губы. Потом оглядевшись по сторонам, и не найдя более удобного места, силой усадил на лоснящуюся от старости диванную попонку — Ты знаешь, а ведь я перетрусил. Ага! Прямо как пацан.

— Сережка, скажи честно, ты как?

— Да, говорю же, отлично…. В принципе…. если честно, то просто нормально. Почти. Только, т-с-с-с, молчок. — Сережка сделал «страшные» глаза, — Я ведь при Карлуше хорохорюсь. Он сам больше меня испугался. Да еще как!

— Я тоже, Сережка, я тоже. — Я прислушалась к себе и поняла, что впервые за последние дни мне совершенно не хочется плакать. Мы тесно прижались друг к другу на диване, не разжимая рук.

— Знаешь, женка, а ведь жизнь чертовски прекрасна. И мы с тобой еще такие молодые, что я даже сам себе завидую. Столько у нас всего впереди! Мы еще даже пару-тройку наследников соорудить можем. Но в этой сауне, проклятой, когда сначала в груди запекло, а потом все поплыло перед глазами, я уже думал — кранты. Перетрусил ужасно, поняв, что у меня уже может совсем ничего не быть. Понимаешь? Ни рассвета, ни заката, ни аванса, ни получки. Так страшно стало… Ты меня теперь презираешь? — и Сергей опять счастливо засмеялся, заведомо зная ответ.

А меня будто током обожгло: «Наследники….» Будут у тебя еще, Сереженька, наследники. Ой, как скоро будут. Только, увы, я тут совершенно ни при чем. Я закашлялась:

— Сереж, — сказала я, когда почувствовала, что могу говорить без дрожи в голосе, — Сережка! Дело в том, что ты должен всегда помнить о том, что ты был, есть и останешься для меня самым близким человеком, отцом моего ребенка, другом, однополчанином. Я всегда приду к тебе на помощь. Всегда пойму, выслушаю. Ты можешь никогда и ничего от меня не скрывать. Я только сегодня утром сама себе пообещала принимать тебя любым и прощать заранее тебе все-все!

— Ой, сколько пафоса! — Сергей потрепал меня по носу, — Давненько в нашей семье не было слышно столь высокопарных фраз… Но я рад, Витка. Рад, что ты такая и так говоришь. Рад, что ты сейчас со мной. Ты — мой самый проверенный порт, в который я буду возвращаться из любых штормов.

Я абсолютно разомлела и рассиропилась. Казалось, что в этот момент я любила всех Настенек планеты Земля и всех еще не рожденных от Сережи детей.

— Но! — Сергей вдруг дурашливо вскинул указательный палец — Но я обязательно запомню твои слова о том, что ты мне отныне прощаешь все-все, и при случае этой индульгенцией воспользуюсь. Заведу себе молодуху, а когда застукаешь, скажу — обещала все прощать?

Сергей пытливо заглянул мне в глаза.

У меня внутри все оборвалось. Эх, рано я поверила в то, что смогу стать доброй самаритянкой….

— Эй, красавица, ты чего замерла? — Сергей пощекотал пальцами мой живот. — Испугалась? Да шучу, я, Виток, шучу. Ты же знаешь, женка моя любимишная, что никто мне, окромя тебя, не нужен.

Я поняла, что время упущено. Вот еще секунду назад у меня хватило бы смелости заговорить о Настеньке, а сейчас уже не смогу.

«Ничего-ничего, — я отвернула лицо к окну, — Нам все равно придется это обсуждать. Ведь у Сережки с этой тургеневской девушкой скоро будет ребенок… И нам всем с этим как-то придется жить. Только пусть этот разговор произойдет не сейчас. Пусть позже. Тем более, что Сереже нельзя волноваться. Я ведь еще не говорила с врачами. А вдруг у него все серьезно, а он дурачится и храбрится без оснований?».

— Знаешь, Сережка, я хочу сейчас поискать твоего врача и задать ему пару вопросов.

— Да не нужно никого искать. Я же попросил Карлушу и Петю, чтобы все уладили дистанционно, с помощью Литвиновой, — Сергей насупился.

— Чего ты боишься? — я удивленно пожала плечами, — Ну поговорю я с доктором. Может быть, он тебя и без всякой Литвиновой отпустит. Ты посиди пока здесь, попей кефирчику. — Я стала сосредоточенно рыться в сумке, — Даром, что ли, мы его из самой Москвы тащили? И яблок поешь. Свои, клязьменские… В этом году ужасно вкуснючие…. А я спрошу у медсестры, где найти твоего лечащего врача.

— А и действительно…. Чего я боюсь? — опять улыбнулся муж, — Хотя, если честно, то чего-то боюсь. Но ты права. Давай, сходи, поговори с врачом. Только убери ты свои продукты. Тут Карлуша еды на все отделение притащил. Еле я это все сбагрил соседям…. Питерские — они гордые…. А я, пока тебя не будет, в тишине сделаю пару звонков в Москву. Нужно просто позарез. Просто караул кричи…. Дай мне, будь добра, твой мобильник…. — Сергей заерзал от нетерпения, а потом не выдержал и хмыкунл, — Кстати, а кефирчик-то с яблоками — это ведь не твоя идея, а нашей ворчуньи Клары?

— А вот и моя! — я вдохнула воздух, — Клара только вещи складывала. А я из холодильника доставала все, что теоретически можно больным…. И, тоже, КСТАТИ, — вернула я Толкунову его любимое словечко, — телефон мой у Карла Ивановича остался или у Коли. Так что сейчас я его принесу. Мухой обернусь. Не скучай!

Мне пришлось пулей вылететь из ординаторской, потому что по особо нежной интонации мужа я отчетливо поняла, кому именно хочет без меня позвонить в Москву Сережа.

27 сентября (вторник, поздний вечер)

Мы выехали в Москву поздно вечером. Выписка из больницы заняла почти два часа. Еще столько же времени ушло на ужин. Все очень устали, без причин придирались друг к другу и занудничали. Сначала мы никак не могли решить — ночевать в Питере или ехать сразу. Потом мы гадали, где перекусить перед дорогой.

Колюне, правда, благодаря нашим спорам, удалось поспать перед отъездом пару-тройку часов. Он благостно продрых все то время, пока мы с Сережей и Карлом Ивановичем чинно поглощали деликатесы в ресторане «Гаджавель», который откуда-то знал Толкунов. Спонтанное и глупое решение — поужинать в пафосном месте — нам подсказал сам Сережа, когда я раздраженно посетовала, что в этот раз от Питера у меня не сохранится никаких впечатлений, кроме самых негативных.

Я так толком и не поняла ни из объяснений Сережи, ни из меню, ни из лепета официанта, какую кухню мира исповедовал шеф-повар ресторана, куда мы зарулили через сорок минут после больницы: то ли балкарскую, то ли аджарскую, а то ли, вообще, памирскую. Но еда была удивительно вкусной: обилие овощей в острых подливках, нежное мясо с какими-то пряными травками, паштеты то ли из орехов, то ли из гороха, обильно посыпанные жареным кунжутом, кефирный суп «Ош» с домашней лапшой. Красное чилийское вино и сладкий клубничный десерт по окончании ужина в буквальном смысле свалили меня с ног. Я еле добрела до машины. Сережа, чтобы дать мне возможность поспать, расположился на переднем сидении рядом с водителем, а я, почти с комфортом улеглась сзади. Под голову мне положили пахнущее «Эгоистом» Сережино пальто, а ноги укрыли Колюниной косухой. Уснула я мгновенно.

Мне казалось, что в моем состоянии можно проспать целую вечность, но когда я внезапно открыла глаза, выяснилось, что наш Мерседес стоит на стоянке возле МакДоналдса буквально на выезде из Питера. Мой заботливый муж повел водителя перекусить.

Я потянулась, опустила на пол ноги и почувствовала, что сон ушел окончательно. Нащупав на резиновом коврике мокасины, я обулась и вышла на улицу. В освещенном окне пустого фаст-фуда виднелись силуэты Сергея и Колюни. Я усмехнулась, заметив, что калорийной «вреднятиной» подкрепляются оба мужчины. И это после изысков дорогого ресторана! Что ж, узнаю господина Толкунова. За гамбургеры он готов продать душу дьяволу. Поискав в кармане сигареты, я, клацая зубами от холода, закурила, прислонившись к дверце автомобиля.

Как по заказу на ум пришел разговор с молоденьким лечащим врачом, который подготавливал документы Сережи к выписке из госпиталя. Поскольку думать ни о чем другом не было больше сил, я тщательно вспомнила все детали беседы:

«Странный, весьма странный случай, — бормотал молодой кардиолог, просматривая тоненькую книжицу Сережиной истории болезни, — Я с подобным сталкиваюсь впервые. Пульс на момент вызова неотложки у вашего супруга был порядка сорока ударов в минуту, нитевидный. Давление 60 на 35. При этом — глубокий обморок. Хотя этот вот обморок и не удивителен, а типичен при гипотонии. Но ведь привычной гипотонии в анамнезе нет! И кардиограмма ни на что не похожа. Мне показали лекарство, которое дал вашему супругу его коллега — обычный адельфан. И, как меня уверяли, всего одна таблетка. А до приема препарата ваш супруг жаловался на острую боль за грудиной, жжение в области сердца. Врачи неотложки зафиксировали интенсивный красный цвет лица и небольшое кровоизлиянии в склеру глаза, что бывает при гипертоническом кризе. Гипертоническом! Понимаете?! Боюсь, что нет… Итак, что мы имеем? Человек попарился, незадолго до этого принял спиртное, потом выпил горячий чай…. Вот сосудики и не выдержали…. Но если предположить, что в сауне у больного внезапно поднялось давление и начался приступ стенокардии, то адельфан не мог повредить. Он призван был помочь! И коллега вашего мужа все сделал правильно! Давление должно было упасть, но незначительно. К сожалению, мы не успели сделать все анализы, так как Сергея Тимофеевича Толкунова привезли только утром и мы были заняты тем, что спешно оказывали ему экстренную помощь, но вам в Москве нужно будет обязательно проконсультироваться у специалиста! Это поразительно интересный случай! Хотя сейчас я отпускаю его почти спокойно. Учтите! Почти! Потому что давление у больного — как у космонавта, пульс 72 удара в минуту. Тоже прекрасно…. Но вы уж, будьте добры, не оставляйте здоровье супруга без внимания. Я подчеркиваю, судя по всему, у вашего супруга есть проблемы. И очень интересные. Простите, серьезные….».

Я сосредоточилась. Точнее, постаралась это сделать, нахмурив лоб и обняв себя холодными руками. Мыслительный процесс в условиях стресса давался с трудом:

Нужно будет обязательно показать Сережу врачам. И еще выяснить, какой чай пил Сережа в сауне. И с какой стати он его стал пить ВООБЩЕ, если дома кроме кофе ничего в рот не берет?

В этом момент я докурила сигарету почти до фильтра и зябко поежилась. Нам понадобится сделать аллерготесты. А, следовательно, нужно вспомнить, в какой из клиник Москвы у меня есть знакомые врачи-аллергологи. Чай… Адельфан… Вдруг у Сережи на них такая вот реакция? Хотя, по-моему, аллергия проявляется иначе. У нашего сына был в детстве однажды аллергический приступ, когда его укусила оса. Но там мгновенно появилось удушье, крапивница, отеки. Малыш задыхался, синел, тянулся к нам ручками. Лицо Серенького стало напоминать огромную клоунскую маску, раздутую до космических масштабов…. Но никакой потери сознания и катастрофического падение давления не было. Это я помнила точно. И, не смотря на то, что мы с мужем в ту роковую летнюю субботу чуть не поседели и, казалось, напрочь утратили возможность думать, запоминать и рассуждать, признаки анафилактического шока я усвоила на всю жизнь. Уверена, что питерские врачи эти признаки обнаружили бы быстрее меня…. Эх, жаль, что Карл Иванович не поехал с нами, а остался в утрясать дела с финнами, мне бы очень хотелось задать ему несколько вопросов. У Сережи правды ведь никогда не добьешься. И почему мужчины начинают себя вести как партизаны, или дети младшего школьного возраста, когда речь заходит об их здоровье? Даже смешно, честное слово. Они или пугаются, или отчаянно лгут.

К Макдоналдсу подъехал очередной автомобиль и, резанув фарами дальнего света мне прямо в глаза, остановился, выплюнув на улицу парочку ночных путешественников, любителей фастфуда. Внезапно мое внимание привлекла большая серебристая машина, стоящая справа от входа в ресторан. Я не очень рассмотрела ее в коротком сполохе фар, но мне вдруг показалось, что это тот самый Пежо, который сопровождал нас из Москвы в Питер. Испугавшись, я решила нырнуть в уютное темное тепло салона нашего авто. Прильнув к стеклу и надеясь, что с улицы меня рассмотреть невозможно, я внимательно вглядывалась в силуэт машины. То, что это был Пежо, сомнений не вызывало. Но тот ли самый? Утренний? Если Георгий Петрович не обманул, то машина, преследовавшая нас — это не качаловский эскорт. Тогда кто и почему следит за нами? И следит ли вообще? Ведь могло быть так, что из нашего поселка кто-то прошлым утром тоже собрался по своим делам в Питер, да еще и в одно и то же с нами время. И ехал он, этот человек, естественно, тем же маршрутом, что и мы. А как еще? И даже можно допустить, что тем людям, на серебристом Пежо, нужно было попасть с нами в одну и ту же сторону в Питере (центр все— таки). Ведь мы потеряли автомобиль за пару кварталов до госпиталя? Потеряли! А теперь я увидела у ресторана очередной серый Пежо и уже насочиняла себе всяких ужасных историй. Эх, жаль, не запомнила я номер.

В это время в Мерседесе одновременно открылись обе передние двери. Я испуганно отпрянула от окна. В салон садились сытые и довольные Сергей и Колюня.

— Не спится, Виток? — заботливо спросил муж, потянувшись назад и обдав меня ароматом кунжута, соленых огурчиков и жареного мяса.

— Ой, как вы меня напугали, надо же, — я чмокнула мужа в щеку.

— Ха! Вот это сыщица, — засмеялся Толкунов, — Выходим, смотрим, сидит, уткнувшись носом в стекло, высматривает что-то, и вдруг оказывается — ничего не видит. Как тебя только твои сотрудники не уволили за профнепригодность? Николай, как вы ее до сих пор терпите?

Колюня обернулся назад, внимательно посмотрел на меня и, заметив, как я ему указала подбородком на входную дверь ресторана, перевел взгляд вперед. Пежо медленно отъезжал от Макдоналдса.

— Твою мать, — матернулся Колюня и тоже повернул ключ зажигания.

— Он? — спросила я.

— Да, похоже. Я номер в темноте не срисовал, — Колюня завертел головой, пытаясь засечь серебристую машину, скрывшуюся за углом здания.

— Вы о чем это? — растерялся Толкунов.

— Да так, Сергей Тимофеевич. Машинка тут одна за нами подозрительная из самой Москвы в Питер ехала. А теперь, похоже, вместе с нами собралась обратно возвращаться.

Мы медленно выехали на трассу. Пежо пока не было видно.

— Какая машинка? — все еще ничего не понимал Сергей.

— Да мы думали ребята качаловские…, — пробормотал Колюня.

— Качаловские?!! — дурниной заорал Сергей и рывком развернулся в мою сторону. — Качаловские? Ты все-таки связалась с этим делом? Вляпалась! Твою ма-а-ть!… Ну, поздравляю, женушка! Ну, ты моя умница. Ай, молодца! Теперь и вашему сраному «Твисту» капец, и мне, похоже, до кучи… То-то я смотрю, глаза у вас какие-то шкодливые. Думаю, уж не сообщил ли доктор чего фатального обо мне ненароком? А тут вон что! Большая политика!

— А чего ты орешь? — вскинулась я, подтягивая на сидении колени к подбородку, — Сама вляпалась, сама вылезу. Уж тебя не попрошу.

— Нет, ну какого черта? — продолжал бушевать Толкунов, — Коля, а вы там все куда смотрели? Вы чем думали? Вам всем, что, жить надоело? Где ваш долбаный «Твист» и где те сферы, куда вы курносые рязанские морды сунули? Вы с кем надумали играть в кошки-мышки? Ну-ка, быстро отвечайте, что происходит, пинкертоны недоделанные!

Я с размаху влепила Сергею пощечину. За «долбаный» Твист, за пинкертонов и за все остальное, что кипело раскаленной лавой в груди последние двое суток. Оплеуха пришлась большей частью на подголовник кресла.

— Ты что, мать, охренела? — Толкунов схватился рукой за щеку.

— Ах, ты хочешь знать, что происходит? — меня понесло. — Ты Настеньке своей любимой задавай вопросы. И таким тоном с ней разговаривай. Хотя, нет…. Что это я, старуха безмозглая…. Нам же теперь нервничать нельзя. Мы же теперь беременные. А беременным нужны исключительно положительные эмоции…

Злые слезы навернулись мне на глаза и все то, о чем я долго не могла заговорить, вылилось в какую-то безобразную бабью истерику:

— Завел себе малолетку… Хоть бы паспорт спросил…. Явилась она… Ждали ее…. Сю-сю, му-сю-сю,… ах, Витолина Витальевна,…. спасибо вам, Витолина Витальевна за Сергея Тимофеевича. Высокие, высокие отношения! Тьфу! — я со злостью плюнула на пол. — Седина в бороду, бес в ребро? Не так ли, Сергей Тимофеевич? Детишек нам захотелось? Давно за беременными не ухаживали, горшки не выносили?

— Николай, ты чего-нибудь понимаешь? — Сергей отклонился аж до лобового стекла, — Виток, ты что несешь? Какая такая Настенька? И почему ты мне не сказала, что беременна? — Толкунов так растерялся, что даже стал заикаться.

— Ой, не строй из себя недоумка, Сережа. Тебе это не идет, — я презрительно сощурилась и отвернулась.

— Да я ничего не понимаю, черт вас подери! — Сергей снова заорал. — При чем тут твоя беременность, хотя я и рад, конечно. При чем наш будущий ребенок и жена Качалова? Какая связь между этим? И еще малолетку какую-то приплела…. О ком ты говоришь все время? О Юльке нашей?

— Да о том, что не я беременна, а Настенька твоя, — я тоже перешла на крик. — Или ты скажешь, что еще ничего не знал? Тогда я тебя первая поздравляю! Счастливый папаша… И, вообще, хватит делать из меня дуру и хватит скандалить при людях. Вернемся в Москву — поговорим.

— Нет, мы будем говорить здесь и сейчас! — Толкунов решительно указал пальцем на обочину и даже схватился рукой за руль, — Николай, пожалуйста, сейчас же останови машину.

— Колюня, не смей! — я хлопнула водителя по плечу.

— Я выдерну к бениной матери ключи из зажигания, — заорал Толкунов.

Машина послушно вильнула к обочине и мы остановились.

— Вот пускай тебе Коля все и объясняет, — я схватила сигареты и дернула дверцу. — А с меня довольно! Лучше б ты в своем Питере остался. Пусть бы тебе Настя сопли вытирала. Короче, если через пять минут мы не поедем в Москву, я буду ловить попутку.

Дверцей я шваркнула так, что в ушах зазвенело.

На улице стало еще холодней, да к тому же начал накрапывать дождь. Но разгоряченная скандалом с Толкуновым, я нарочно подставляла лицо под прохладные капли, летящие с неба. Муж за мной не вышел, хотя я, честно говоря, в тайне даже от себя рассчитывала именно на это. Неужели он действительно будет расспрашивать Колюню? Вот стыд какой. С другой стороны, стыд — это то, что сделал Сергей Тимофеевич. Стыд — это визит юной Джульетты ко мне на работу. Стыд — это видеть, как меня жалеют посторонние люди и при этом смущенно опускают глаза, потому что и так все всем понятно — седина в бороду, бес в ребро, как недавно мне кто-то сказал. Господи, ну почему это произошло именно со мной?

Я помню как когда-то, очень давно, к моей маме, тогда еще молодой и красивой, начал захаживать в гости наш сосед и отец моей лучшей подружки, дядя Володя. Мама рано похоронила отца и долгие годы жила вдовой. Но не только со мной, а еще и с мамой отца, своей свекровью, а моей бабушкой. Каково было маме тринадцать лет жить в монашках — я не знаю. Но до самой смерти Анны Георгиевны к маме на пушечный выстрел не приближался ни один человек противоположного пола. То ли потому, что моя бабушка была большим партийным начальником и ее все, в том числе и потенциальные мамины ухажеры, очень боялись. А то ли просто потому, что мама сама не хотела причинять боль свекрови, предавая память ее сына.

Но уже через пару месяцев после смерти бабушки к нам домой стал приходить сосед. То починить что-нибудь. То забрать у мамы какие-то документы с работы (они еще и трудились в одном и том же конструкторском бюро). Я долго ничего плохого не подозревала. Мы даже продолжали дружить с дяди Володиной дочкой. Вот только домой к нам Иру приглашать мамулечка мне почему-то не советовала. Но шила в мешке не утаишь. Я отчетливо помню, как однажды вечером мама и дядя Володя вошли в квартиру вместе, принаряженные, явно вернувшиеся то ли из кино, то ли из ресторана. Мама держала в руках букет осенних астр, а Иркин папа — небольшой саквояж.

— Ты совсем уже большая девочка, Вита! — мама волновалась и краснела, — Поэтому мы решили сказать тебе правду. Я и Володя любим друг друга и жить теперь будем вместе.

— А Ирка? — ляпнула я первое, что пришло в голову, — Она тоже будет жить у нас?

— Нет, Ирина останется со своей мамой. Владимир Николаевич разводится с женой…

Мне трудно передать словами тот кошмар, который последовал за уходом дяди Володи из дома. Почти два месяца мама и ее новоиспеченный муж стойко держали осаду. Их клеймили и поносили все: соседи, сослуживцы, бывшая жена дяди Володи, учителя моей школы, даже мои одноклассники. Хотя, если честно, одноклассники, науськиваемые Иркой, только делали вид, что осуждают мою маму. На самом деле, я точно знала, что у многих в семьях бушуют скандалы почище любого развода. И мои подружки, у которых не было пап, или были, но папы-алкаши, папы-тунеядцы, с удовольствием согласились бы на то, чтобы и их мамы встретили свою любовь, пусть даже в таком пожилом, как нам тогда казалось, возрасте — в сорок лет!

Закончилось все очень просто. Наша семья переехала в другой район. Из престижного центра на самую окраину. Родители уволились с прежней работы и устроились в КБ какого-то заштатного НИИ, а я сменила школу. Но остался с той поры в моей душе какой-то осадок, привкус чего-то крайне неприличного, стыдного, аморального… Я видела, что мои «старички» искренне любят друг друга, радовалась за них, но никогда не забывала злые, покрасневшие от слез и опухшие глаза Ириной мамы, когда она пришла к нам скандалить и обзывала мою маму и своего бывшего мужа самыми погаными словами.

— Виток, прости, — возле меня материализовался Сережа, — Я ж ничего не знал. Муж тоже достал сигарету.

— Чего не знал? — нахохлилась я

— Да совсем ничего. Никакой Настеньки в природе не существует. А даже если и существует, то ко мне точно не имеет никакого отношения.

— Сережа, ты болен? Я сама ее видела. Своими собственными глазами. Так же отчетливо как тебя сейчас, — я пыталась понять, какую игру затеял Толкунов.

— Витолина Витальевна, — обойдя машину, к нам приблизился Колюня, — Похоже, чист наш Тимофеевич. Он нам… мне…, словом, нашему «Твисту» дал две тысячи долларов, чтобы мы разобрались с этой подставой.

— Эх, мужики… Покобелили и в кусты? — я от злости закурила вторую или третью сигарету подряд, — Да вы о девушке подумайте! Я уже про себя не говорю… Не надо играть ни в какие игры. Настя ждет ребенка от Толкунова. Вы же сами мне с Петром Ивановичем звонили, когда я была у Качаловой, — я расстроено посмотрела прямо в глаза Колюне.

— Понимаешь, Витальевна, какое тут дело — Колюня не отвел взгляд своих бездонных черных глаз, — я верю Тимофеевичу, а не какой-то медицинской карточке. Может, эта Настя аферистка и все сама придумала. Это же с ее слов отец записан. Да и в офисе у нас, ты вспомни, она сказала, что все обсудила с Сергеем Тимофеевичем, а он знать ничего не знает.

— Виток, ну ты сама вспомни, сколько раз я не ночевал дома? По пальцем же можно пересчитать за последние годы. И то, только тогда, когда улетал в командировку или аврал на работе разгребал, — Сергей отнял у меня сигарету и выбросил ее далеко в темноту. Огонек, прочертив тонкую оранжевую дугу, исчез в мокрой траве.

— Да? А сколько раз ты задерживался? — продолжала упорствовать я, но в душе уже потихоньку разливалось блаженное тепло и отчаянное желание поверить в то, что мой Сережка говорит правду.

— А сколько раз за вечер я тебе звонил, когда задерживался? — Сергей почувствовал перемену моего настроения и спешил закрепить успех — Как ты себе это представляешь? Я лежу с любовницей и каждые полчаса названиваю законной жене?

— Ну не приснилась же мне эта Настенька, — почти взмолилась я, чувствуя, что уплываю и уже отчаянно верю мужу.

— А вот этим мы с Петром Ивановичем и займемся. Прямо завтра с утра, — Колюня страшно довольный и бледный более обычного решительно направился к машине.

Всю дорогу до Москвы я мирно проспала в объятиях Толкунова на заднем сидении, чувствуя надежное тепло его рук, радуясь его близости, веря, что все мои страхи остались позади и тихо ликуя оттого, что за всеми этими семейными разборками Сережа совершенно забыл о первопричине нашей ссоры — его запрете связываться с семейством Качаловых.

28 сентября (среда, утро)

Впервые за последний год я бессовестно проспала работу. Ну и кто меня осудит? По натуре я жаворонок. Точнее, по искреннему убеждению собственного супруга — жуткий мутант — совожаворонок. Ложусь я, как правило, после полуночи (хотя тереть глаза и позевывать начинаю значительно раньше), а вскакиваю еще до рассвета — в пять, шесть часов утра. Никто меня к этому графику не приучал, нужда не заставляла, просто так получается, что вечерами, даже не смотря на отчаянное желание пойти в постельку, любопытство берет верх, и я продолжаю бодрствовать. Какое любопытство? Да обычное. То фильм интересный по телевизору покажут, то книжка попадется с интригующим сюжетом, и я никак не могу уснуть, пока не дочитаю до конца или до черных мух перед глазами. Ну а утром я просыпаюсь с петухами. Нет, никто меня специально не будит, Боже упаси… Просто в какой-то момент, переворачиваясь с боку на бок, я открываю глаза и с очевидностью понимаю, что больше закрыть их и сладко заснуть не сумею. Потому как тут же находится куча дел: сходить в туалет, выкурить сигаретку, водички попить, кофе… Ну, а когда любое из этих действий совершено — о каком сне может идти речь?

Поэтому я либо отправляюсь к компьютеру, либо усаживаюсь с недочитанной с ночи книжкой на кухне, либо пытаюсь соорудить домашним завтрак, опережая вездесущую Клару. Было время, когда я по утрам выбегала на улицу поселка, беря с собой в качестве сопровождающих наших трех ротвейлеров — бабушку Герду, маму Неську и внучку Лису… Но с тех пор, как в прошлый новый год любимица Сережки — Несси — умерла от рака, я прекратила пробежки с собаками. Мне очень тяжело привыкнуть к тому, что вместо трех упитанных симпатяг за мной будут бежать только две. В общем, кто терял любимую собаку — тот меня поймет…

Поэтому сегодня утром, выйдя на кухню и с удивлением обнаружив на круглых настенных часах сексуальное единение двух стрелок в районе цифры «12», я почувствовала себя виноватой. К тому же в доме никого, похоже, не было. Клара, вероятно, уехала на рынок, мои сотрудники, скорее всего, находились в офисе, а драгоценный Толкунов (если верить вчерашним обещаниям) покатил к профессору Литвиновой. На обследование. Во всяком случае, его половина кровати была пуста, а в мойке одиноко белела любимая Сережина «личная» чашка для кофе.

Я отлично помнила, что сегодняшний день должна посвятить встрече с Георгием Петровичем — Великолепным Гошей. Так я сама себе пообещала. Конечно, мне бы значительно больше хотелось повидать Татьяну Качалову, но я абсолютно не была готова к тому, чтобы найти правильные слова утешения, соболезнования, скорби и т. п., приличествующие данному случаю. Тем более, что отлично помнила, как еще буквально два дня назад обзывала ее покойного мужа «банкиришкой» и радовалась, что не пошла за него голосовать. А ведь Качалов не сделал мне ничего плохого. И Танюшу он любил, если верить ее словам, да и его поступкам. Я решительно набрала номер телефона начальника безопасности Качалова. Как и прежде, трубку он взял почти мгновенно:

— Алло, Витолина Витальевна. Как ваши дела? Вы еще в Питере?

— Спасибо вам, Георгий Петрович…. — я поймала себя на той мысли, что мне хочется говорить с ним запросто, без отчества, — Мы уже вернулись. У мужа все нормально. Вы там как?

— Я не очень свободно могу сейчас говорить, вы, надеюсь, понимаете? — Гоша прозрачно намекнул на свое нежелание общаться именно по телефону, — Мы не могли бы с вами встретиться в два часа пополудни где-нибудь в районе Комсомольского проспекта?

Я легко согласилась на встречу.

— Отлично, — Гоша явно оценил мою понятливость, — Как приедете на место, отзвонитесь мне. Мне со Старозачатьевского до любого места на Комсомольском добираться не более десяти минут. Подойдет любое кафе, любой ресторанчик. Не обязательно дорогие и пафосные.

Если я правильно поняла Георгия Петровича, он хотел встретиться в самом демократичном месте, где мы не будем привлекать постороннего внимания и легко смешаемся с толпой. Ну, что же, придется звонить Колюне или Петру Ивановичу. Пусть заезжают за мной и отыскивают конспиративный ресторан.

Однако звонок в офис меня очень разочаровал. Петр Иванович был на задании и мог освободиться не раньше вечера, а Колюня, хотя и не был занят — затемпературил после длительной дороги и отлеживался у себя в квартире. Можно было вызвать такси, но я рискнула сделать по-другому.

— Георгий Петрович, — вновь набрала я номер Эрнста, — Это Толкунова. К сожалению, я на сегодняшний день осталась безлошадной, а выбираться из поселка на такси — проблематично. Я боюсь просто не успеть. Поэтому, может быть, вы к нам заедете?

— А сад у вас есть? — некстати поинтересовался Великолепный Гоша.

— Есть, — оторопело ответила я, — И сад, и огород. Но сейчас осень и, боюсь, ни я год ни овощей уже не осталось… Разве что яблоки…

— Отлично, — хохотнул Гоша, — Я обожаю яблоки, так что еду к вам. Адрес не сообщайте, я его прекрасно помню.

Ничего не понимая, я побрела в ванну. При чем тут сад и яблоки? Не на дачу же к друзьям собрался Георгий Петрович. Мы вроде должны были обсудить некоторые подробности событий, случившихся у Качаловых?….

Гоша появился ровно через 60 минут. К этому времени я успела привести себя в порядок. Легкий дневной макияж, уютный домашний брючный костюм, свежие круассаны, испеченные Кларой и чай, согретый в самоваре, все это в комплексе, по моему мнению, должно было произвести на Эрнста благоприятное впечатление и подать меня, вместе с домом, в самом выгодном свете. Услыхав звонок домофона, я нажала кнопку автоматического открывания ворот и поспешила на веранду, встречать гостя. Георгий Петрович выходил из автомобиля, дружелюбно поглаживая по загривкам наших огромных псов. Боже! Я совсем забыла, что собаки свободно бегают по двору!

— Герда, Лиса! Фу! Свои! — закричала я с порога и бросилась прямо в домашних тапочках на мокрую тротуарную плитку.

Однако собаки, похоже, совершенно не собирались пугать нашего гостя. Они дружелюбно подергивали попками, пытаясь вилять култышками куцых хвостов. Да и Георгий Петрович не выглядел растерянным. Он стоял в большом черном плаще из дорогой кожи, декорированном оранжевой замшей и сам чем-то напоминал огромного ротвейлера.

— Витолина Витальевна, голубушка, очень рад встрече. — Гоша протянул мне руку. — Но вы зря в тапочках на улицу выскочили. Может быть, вы переобуетесь и накинете что-нибудь теплое? А я тут с вашими красавицами в саду погуляю?

— Но почему бы нам не пройти в дом? — спросила я, пожимая теплую Гошину ладонь и не очень понимая настойчивое желание беседовать на улице.

— Да на свежем воздухе сподручней, — весело подмигнул мне Гоша, но тут же сделал серьезное выражение лица и уже с другой интонацией добавил — Береженого Бог бережет. Я, знаете, стараюсь не доверять стенам. Оказывается у многих из них есть уши.

До меня наконец дошло. Я согласно кивнула и вернулась в холл за теплой курточкой, которая у нас была, так сказать, общего пользования — в ней все домашние выгуливали собак. Наскоро переобувшись в разношенные кроссовки, я поспешила на улицу. Георгий Петрович в окружении наших псов прогуливался по садовой дорожке и грыз сорванное с дерева краснощекое яблоко.

— Видите, я не преувеличил свою любовь к этим фруктам, — Гоша широко улыбнулся. А я — нахмурилась.

— Георгий Петрович, что-то у вас слишком радужное настроение. Как-то не вяжется все это — я обвела рукой улыбающегося Гошу с яблоком, собак — с теми событиями, которые привели вас в мой дом.

— А у меня всегда перед боем отличное настроение!

— Перед боем? Вы собрались со мной сражаться? — Я никак не могла взять в толк, что происходит.

— Упаси Бог! — Гоша наконец перестал улыбаться — Я намерен сражаться вместе с вами. И об этом, собственно, и приехал поговорить.

— Может быть, мы пройдем в беседку? — я указала на бревенчатый домик в глубине сада, — В ногах, как говорят, правды нет.

— Ну что ж, я не возражаю.

Усевшись на широкие деревянные скамейки возле большого прямоугольного стола, мы почему-то замолчали. Когда пауза слишком затянулась, Георгий Петрович решительно прокашлялся и произнес:

— А я в вас не ошибся.

— ????

— Не ошибся, когда вас «разоблачал». Ваш китайский или турецкий, не рассмотрел точно, прикид, в котором вы прибыли к Качаловым, совершенно к вам не шел. Вы с той одеждой были, как это выразиться, из разных опер.

— Это что, так бросалось в глаза? — я откровенно расстроилась.

— Конечно! Для сыщика — это абсолютный непрофессионализм. Умение перевоплощаться в другого человека иногда может стоить жизни и здоровья, — Гоша назидательно поднял вверх указательный палец.

— Ага, — скептически подхватила я, — Например, может довести до психушки. Как это чуть не произошло с вашей хозяйкой. Татьяной Качаловой. Кто-то так упорно в нее перевоплощался, что женщина стала подозревать у себя первые признаки душевной болезни.

— Вы знаете, что смерть Качалова не была случайной? — резко оборвал меня Георгий Петрович.

— Как это? — растерялась я.

— Для всех… для прессы, в том числе, Качалов умер от острой сердечной недостаточности. — Гоша знаком попросил разрешения закурить. Я автоматически кивнула. — На самом деле у экспертов есть все основания полагать, что его смерти кто-то очень сильно помог.

— Вы считаете, что Качалова убили?

— Именно так. Отравили. И, поскольку в ту ночь в доме находилось очень ограниченное число людей, круг подозреваемых минимален.

— Вы что же… Вы полагаете, что это я? — мне стало почти дурно.

— Напротив, Витолина Витальевна, — Гоша успокаивающе улыбнулся — Вы ЕДИНСТВЕННАЯ, кого я не подозреваю. Иначе меня бы здесь не было. Но я искренне рассчитываю на вашу помощь!

Из дальнейшего рассказа начальника качаловской службы безопасности мне стало ясно следующее:

В ту роковую ночь, когда умер Сергей Качалов, в доме находились помимо нас с Гошей всего несколько человек — Татьяна Борисовна Качалова, ее мать Любовь Павловна, племянница Качаловой Наталья, охранник Николай, еще один охранник Иван (но он дежурил у входа в квартиру, в небольшом холле возле лифта) и Нина Самсонова — домработница. Вечером в квартире побывал личный врач Качаловых, который осматривал Татьяну и адвокат Качалова некто Трегубов Семен Исаевич, который приезжал за документами к Сергею Ивановичу. Я, как всем известно, уехала из квартиры в районе полуночи или чуть позже. Минут пять спустя Гошу вызвал в кабинет Качалов. Разговаривали они о делах минут пятнадцать, после чего Сергей Иванович отправился спать, а Гоша еще час смотрел по телевизору теннис. Он, кстати, так и уснул под прямую трансляцию матча, поэтому утром не сразу расслышал шум и крики…

Мертвого Качалова первой обнаружила Любовь Павловна, что, собственно, и спровоцировало случившийся с ней в дальнейшем инсульт. Никто не может взять в толк, зачем понадобилось пожилой, к тому же почти слепой женщине в пять часов утра отправляться в спальню к зятю. Однако, когда ей стало дурно и она попыталась сначала позвать на помощь, а потом упала прямо возле постели зятя, в комнату к Качалову прибежали почти все домашние — кроме Татьяны и Наты. Татьяна еще крепко спала под действием успокоительного лекарства, а Наташа просто ничего не услышала, так как комната девушки довольно далеко от спальни Качалова, к тому же молодая особа имеет привычку спать в наушниках от портативного плеера.

Возле постели Качалова валялись чашка и пузырек с обычным пустырником, опрокинутые на пол при падении Любовь Павловны. Сначала на них никто не обратил внимания, так как всем было известно, что старушка на ночь пьет эту безвредную и почти бесполезную настойку. Поэтому могло быть так, что пожилая женщина зашла в комнату зятя с чашкой и лекарством. Насторожился только Эрнст. И то лишь после того, как не обнаружил к приезду милиции в комнате у Качалова ни чашки, ни флакона с пустырником. Зато на тумбочке у кровати старой женщины он их нашел. Пузырек с пустырником был очень похож, а вот чашка была совершенно иной. И, судя по всему, Любовь Павловна не выносила их из своей комнаты. Георгий Петрович сначала не придал, как и все, никакого значения увиденному. Так, отметил по привычке, некоторую нестыковку деталей, а забеспокоился лишь после того, как стали известны результаты вскрытия. Качалов перед смертью выпил очень сильный препарат от гипертонии. Название его не принципиально, но одна таблетка этого лекарства в десятки раз сильнее целой упаковки клофелина, который прописывают строго по рецепту врача гипертоникам.

Кстати, на вскрытии настоял именно Георгий Петрович. И милицию вызвал тоже он. У врачей неотложки, прибывших вместе с опергруппой, точнее, чуть раньше, мыслей об отравлении не возникало. Да они, собственно говоря, лишь зафиксировали смерть Качалова и занялись интенсивной реанимацией Любови Павловны, у которой заподозрили обширнейший комбинированный инсульт. Что, в результате, и подтвердилось.

— А Татьяна? — прервала я рассказ Гоши, — Как отреагировала она на смерть мужа? И почему врачей не насторожила внезапный сердечный приступ у здорового и молодого, в сущности, мужчины?

— Разрешите отвечать в обратном порядке? — по военному четко спросил Эрнст. — Качалов не был здоровым мужчиной. Предвыборная гонка, да и все предыдущие годы интенсивного занятия бизнесом, всяческие дефолты, экономические взлеты, падения сильно сказались на самочувствии Сергея Ивановича. Первый микроинфаркт с ним приключился в 33 года. Потом, через пару лет был еще один. Год назад Качалову поставили диагноз стенокардия, который, естественно, тщательно скрывался ото всех, в первую очередь от прессы. Кому нужен больной президент? Этого добра наша страна уже наелась.

Георгий Петрович встал, извинился, и попросил разрешения сорвать еще одно яблоко:

— Уж больно вкусные, объяснил он.

Я жестом попросила его оставаться в беседке и торопливо направилась в другую сторону сада, где у нас росла моя любимая яблоня — «Слава Мичурина», с удивительно ароматными, налитыми и сочными плодами. Сорвав три самых красивых яблока я вернулась в беседку.

— Поэтому, когда Сергей Иванович скончался, — продолжил Гоша, похрустывая яблоком, — мы решили, что случился очередной сердечный приступ. Тем более, что всего за пару недель до печальных событий, Качалову уже становилось плохо с сердцем. Более того, он даже вызывал своего адвоката и составлял завещание. При подписании этого завещания присутствовали я и Нина Самсонова, наша домработница. Татьяна тоже находилась в квартире и плакала в своей комнате. Она никак не могла свыкнуться с мыслью, что с мужем может что-то внезапно произойти и поэтому шутливое сообщение Качалова о том, что он решил составить завещание, восприняла буквально в штыки.

— Завещание, естественно, в пользу Татьяны — влезла я с вопросом.

— Естественно. Все движимое и недвижимое имущество, весь бизнес переходит к Татьяне Борисовне. — Георгий Петрович отвечал без запинки. — Выделены небольшие премии по пятьдесят тысяч долларов мне, Нине, еще трем сотрудникам и единовременная выплата в размере пятисот тысяч долларов родной сестре Качалова — Галине.

— И, тем не менее, вскрытие произвели? — не успокаивалась я.

— Тем не менее, да! Даже вопреки желанию самого Качалова.

— Как это? — я чуть не подавилась яблоком.

— Ну, Сергей Иванович неоднократно подчеркивал, чтобы его после смерти не резали и не потрошили, как лабораторную крысу, — Гоша пожал плечами.

— Качалов что, так часто говорил о собственной смерти?

— Увы. — Георгий Петрович нахмурился, вспоминая, — У него последние пару лет прямо какой-то пунктик по этому поводу появился. То он начинал рассказывать, каким должен быть его гроб, то просил сыграть на похоронах композицию Фредди Меркьюри «Шоу маст гоу он»… Но, скорее всего, Качалов просто так мрачно шутил, нежели предвидел близкую кончину. Я не психолог, но человек, который запоем читает Эдгара По и Стивена Кинга, игнорируя всю прочую литературу, или смотрит только фильмы ужасов вызывает у меня подозрения. Знаете, говорят, что в голове у каждого человека свои тараканы. И мой шеф не был исключением.

— А вы любили своего шефа? — спросила я в лоб.

— Я никогда не задавал себе подобного вопроса. Просто честно работал, — Гоша нахмурился еще больше — Настолько честно, насколько это оправдывала моя очень внушительная зарплата. Потерять такую работу я бы себе никогда не позволил. Поэтому приходилось ее любить. В том числе, и непосредственное начальство. Хотя многие черты Сергея Ивановича могли вывести из себя и ангела.

— Так что же Татьяна? — вдруг вспомнила я, — Как она сейчас? Ей, наверное, тяжело очень, бедняжке.

— А вот о Татьяне Борисовне у нас с вами будет особый разговор, дорогая Витолина Витальевна. Я, собственно, поэтому и приехал….

28 сентября (среда)

— Вы же понимаете, что в силу моей профессии, дорогая Витолина Витальевна, — продолжил Гоша после того, как Клара принесла нам в беседку термос с горячим кофе и уже остывшие круассаны, — Я вынужден быть подозрительным. Всегда и ко всем. Поэтому мои придирки по вашему адресу вы зря тогда восприняли в штыки….

Георгий Петрович замолчал, хотя его замечание было оставлено мной без внимания.

— Так вот. Я подозреваю, повторюсь, всех и всегда. Но Татьяна Борисовна была исключением из общего правила.

— Почему была? Что изменилось сейчас? — вставила я свои пять копеек.

— Многое изменилось. И не потому, что умер мой шеф. Точнее, не потому, что моего шефа убили. Черт подери…. И из-за этого, конечно. — Гоша запутался — А, ладно! — он махнул рукой, — Я вам сейчас выскажу свои соображения, а вы потом мне скажете свои.

— Но почему я, Георгий Петрович? — я искренне не понимала интереса Великолепного Гоши к своей скромной персоне, — У вас в штате полно профессионалов. А мы, как вы правильно выразились тогда ночью, ищем неверных мужей и домашних животных. В историю с Качаловой я совершенно случайно вляпалась.

— Наверное, потому, уважаемая коллега, — Георгий сделал акцент на слове «коллега», — Что в силу определенных обстоятельств я сейчас никому из своего окружения доверять не могу. Ни единому человеку. Пока смерть Качалова не расследована — я подозреваю каждого!

— А я, значит, казачок из чужого лагеря? — я усмехнулась.

— Ага! Из совершенно незаинтересованного лагеря. И потому я приехал к вам с просьбой… Не согласились бы вы, Витолина Витальевна, еще некоторое время погостить у нас?

— Но я совершенно не понимаю… — растерялась я.

— А я объясню, — голос Гоши стал жестким как металлолом, — Мне не очень нравится амнезия Татьяны Борисовны. И тот факт, что она совершенно не желает вспомнить вашу встречу в детективном агентстве, хотя я в лоб ее об этом и не спрашивал. И то, что она абсолютно уверена, что у нас гостила ее подруга детства.

— А как вы про агентство спрашивали, если не в лоб? — удивленно переспросила я.

— Я заговорил с Татьяной Борисовной о том, зачем она ездила на Школьную улицу, зачем удирала из дома своей невестки Галины…

— И что Татьяна?

— Она мне выдает отработанную ей с вами версию о душевном смятении, о звонке подруге в Запорожье, о намерении самой туда уехать, о том, что потом изменила планы и пригласила вас в гости. Словом, железно придерживается той же ерунды, которой она нас угощала с покойным Сергеем Ивановичем, — Георгий допил кофе и закурил.

— А про улицу Школьную что говорит? — я не понимала, зачем Татьяна продолжает скрывать правду. Разве что для того, чтобы меня не подставлять?

— Про Школьную она сначала вообще ничего вспомнить не могла. А потом подошла ко мне буквально через час и радостно сообщила, что на этой улице есть салон красоты, страшно модный, который ей рекомендовала одна из приятельниц. Кто конкретно, Качалова уже не помнит. Но уверена в том, что ездила туда к стилистам.

— Так все и есть! На первом этаже нашего здания действительно салон красоты, где работают мои друзья, — я задумалась, — Но я, по-моему, не говорила об этом Качаловой… Или говорила? Вот, черт! Честное слово — вылетело из головы.

— Витолина Витальевна, — Георгий поднялся из-за стола — Мне очень нужна ваша помощь. Я рассчитываю на очную ставку вас и Татьяны Качаловой. Пока у меня в голове все пазлы не сойдутся и картинка не сложится, я не успокоюсь.

— Ладно! — я тоже поднялась, поняв, что разговор окончен, — Мне не сложно. Я обязательно заеду к вам на Старозачатьевский. Могу прямо завтра с утра.

— Нет, завтра вряд ли получится. Завтра мы хороним Сергея Ивановича…

— А что, милиция уже разрешила? — я удивилась еще больше, так как из прочитанных детективов знала, что при убийствах тело потерпевшего долго не отдают родственникам.

— Ну, вы же понимаете, что мы — это отдельный случай. — Георгий Петрович протянул мне руку. — Так что давайте прощаться до послезавтра. Или, если хотите, — вдруг оживился он — приезжайте на церемонию прощания.

— Хорошо. А куда? — я пожала крепкую руку Эрнста.

— А вы что, телевизор не смотрите совсем? Там во всех новостях уже сообщили, — Гоша устало улыбнулся, — Похороны и отпевания состоятся в Донском монастыре. Это Шаболовка.

— Простите, но мне в силу семейных обстоятельств последние два дня не до телевизора.

— Понимаю, — коротко кивнул Эрнст, потрепал по мощным шеям подбежавших к нему Лису и Герду и сел в свой автомобиль.

Я махнула ему рукой и пошла в дом, чтобы нажать кнопку ворот.

Словно по заказу, сразу после отъезда Качалова раздался звонок мобильника. «Муж» — высветилась надпись.

— Да, Сережка!

— Виток, привет, не разбудил? — голос Толкунова был бодр и весел.

— Нет, что ты. Я, конечно, лентяйка, но спать круглые сутки все равно не научилась — засмеялась я.

— Виток, слушай, тут такое дело…, — Сергей замолчал.

— Что случилось? — сердце привычно заныло. Эти последние дни точно превратят меня в истеричку.

— Господи, да ничего особенного, — понял мое волнение муж и поспешил успокоить, — Сегодня был у Литвиновой. Не волнуйся! Я полностью здоров, как коров! — заржал не отличающийся особым остроумием Толкунов.

— Ага, — я вспомнила рассказ Георгия Петровича о здоровье Качалова, — Ты, конечно, здоров как коров, только сейчас скажешь: «Но…»!

— А ты откуда знаешь? — удивился муж.

— От верблюда — я решила соответствовать чувству юмора Толкунова.

— В общем, Виток, твое «но» действительно существует и называется мудреным термином «синдром хронической усталости». Старушка Литвинова рекомендовала мне срочно отдохнуть, съездить на море, короче, сменить обстановку.

— И ты согласился?

— Сначала нет. Но потом вспомнил, что на днях в Стамбуле пройдет книжная ярмарка, на которой я еще ни разу не был. Поэтому прикинул, что можно совместить недельку отдыха в Турции с полезным мероприятием. Ты как? Готова завтра вылететь?

— Ой, Сережка, все так неожиданно — я испугалась и обрадовалась одновременно. — Ты знаешь, милый, скорее всего, полететь с тобой у меня не получится. Но ты обязательно соглашайся. Ты так давно не был в отпуске!

— Океюшки, — подозрительно быстро и без дополнительных вопросов согласился Сергей, — Я так и понял, что ты свой Таиланд, который у тебя по плану в ноябре, ни на какую Турцию не променяешь. Тогда я, чтоб не откладывать в долгий ящик, закажу билеты на завтра. Ты как, не против?

— Нет, Серенький, — заюлила я, — Только рада. Очень и очень! Знаешь, заказывай путевку в отель Борен Маре Бич. Хоть мы в Турции уже три года не были, наш любимый отельчик жив и здоров. Там в августе отдыхала Танюха Зуева, говорит, что по-прежнему, чудесное место. Как ты любишь — малолюдное, дорогое и с отличным сервисом. Если хочешь, я позвоню Маше в «Риальто» и обо всем договорюсь.

— Да я и сам Машин телефон помню, не боись! — Толкунов не спорил, что уже само по себе было приятно.

— Тогда, до вечера?

— До позднего вечера, увы, — вздохнул Сережа. — Я половину дня выбросил на врачей, а теперь еще и эта Турция. Так что поеду в издательство раздавать особо ценные указания. Ты не жди, ложись спать. Хотя, — Толкунов захихикал, — лучше жди. А то, зная твою подозрительность….

Я послала мужу мобильный поцелуй и отключилась.

Ну вот, на ближайшие десять дней руки у меня развязаны. Только бы Толкунов не вспомнил о Качалове. Тогда мне не отвертеться от поездки на море. Это уж точно.

Я скрестила пальцы и пошла в свою комнату.

На часах было около пяти. Наша короткая, как мне показалась, беседа с Георгием Петровичем заняла почти три часа с лишним. Вспомнив, что за целый день кроме одного яблока и одной воздушной булки, принесенной в беседку заботливой Кларой, ничего не ела, я решительно направилась на кухню. Но на половине пути развернулась и опять вернулась в комнату. Теоретически, сейчас приедут Петр Иванович, Юленька, возможно, подтянется Колюня. Скорее всего, все захотят поужинать. Что ж, буду дожидаться компании, а пока попробую привести в порядок все те сведения, которые свалил на мою бедную голову Великолепный Гоша.

Итак. Пункт первый. Качалова убили. Убили каким-то очень женским способом, подсыпав ему в еду (питье?) какую-то таблетку. Как, кстати, называлось лекарство? То ли Георгий Петрович не говорил, то ли я запамятовала. Нужно будет обязательно уточнить и категорически запретить Кларе покупать его в аптеке. Наша домработница страдает от гипертонии и постоянно «пробует» на себе всякие новомодные препараты. Последний раз я отобрала у нее упаковку пресловутого клофелина, который «помог» Кларе самым радикальным способом: она свалилась в обморок прямо на кафельном полу кухни. Слава Богу, не очень ушиблась. Хотя, проконтролировать Клару сложно. Дело в том, что лекарства Клара покупает не в аптеке. Ей их доставляют «контрабандой» из родной Молдавии. Наивная женщина уверена, что молдавские таблетки дешевле, «вкуснее» и значительно полезнее российских.

Однако, я отвлеклась.

Вернемся к Качалову.

Что еще меня насторожило в рассказе Гоши? А! Вспомнила. Непонятный ранний визит к нему в комнату Любовь Павловны. Я совсем мало находилась в доме Качаловых, но успела заметить, что в этой семье царит атмосфера строгой субординации. Балом там правит, точнее, правил Сергей Иванович. Он и царь, и бог, и воинский начальник. Татьяна его откровенно побаивается, хотя и очень любит. Любовь Павловна, скорее всего, хоть и доставуча, как все тещи, не может не понимать, что счастье ее младшей дочери, благополучие старшего сына, его семьи, не говоря уж о самой Любови Павловне, зиждется исключительно на добром расположении Качалова. Поэтому к зятю в спальню старушка могла зайти только в том случае, если он ее туда позвал. Хотя, стоп! Кто говорит о спальне? Спальня у Качаловых общая. Это я заметила. У Сергея Ивановича есть свой кабинет, но обычно он спит с женой. Эта ночь могла стать исключением по той простой причине, что банкир не хотел беспокоить жену, на которую было совершено покушение. Значит, Качалов ночевал в какой-то другой комнате. Насколько я помню, в квартире есть две гостевых спальни, не считая некой «голубой комнаты», куда Гоша почему-то не захотел меня селить. И, если я правильно помню, эта голубая комната находится рядом со спальней супругов Качаловых. Возможно, преступление произошло там. И тогда понятно, что старая женщина могла натолкнуться на Качалова случайно. Допустим, она зачем-то пошла именно в эту комнату и неожиданно увидела мертвого зятя.

Увы, слишком много предположений. И все — вилами по воде.

Я внезапно похолодела. А что, если допустить и еще одно… Вдруг чашка с отравой была оставлена в этой голубой комнате не для Качалова, а для меня? Ведь никто из домашних не знал, что я отказалась от голубой комнаты, чтобы угодить Георгию Петровичу? Ага, никто… Кроме самого Гоши, Татьяны Качаловой, охранника Николая, который отнес мои вещи в гостевую и домработницы Нины, которая помогала мне стелить постель и обустраиваться. Словом, знали почти все. Поэтому версия с моим отравлением отменяется. Что ж, уже легче.

Я закурила, распахнула окно и свесилась через подоконник в сад. Что не говорите, а работа детектива требует действительно серьезных профессиональных навыков. Мне очень нравится читать произведения Дарьи Донцовой, Татьяны Устиновой, Анны и Сергея Литвиновых, в которых среднестатистические, рядовые дамы лихо распутывают самые сложные дела, перед которыми пасует даже милиция. У меня так никогда не получится. Я просто уверена в этом. Все достижения нашего «Твиста» зиждутся на том, что у нас в штате работает восемь бывших оперов, привлеченных высокой зарплатой, не считая трех бывших участковых и двух самых настоящих следователей, уволенных в свое время из рядов МВД за взятки (что нас, собственно, совсем не напрягает). Колюня с Петром Ивановичем и Юленькой — местное начальство — просто освоили и активно используют кучу всевозможной шпионской техники, сильно облегчающей работу остальным сотрудникам. Но здесь-то техника не поможет. Здесь нужно просто думать как сыщик. А это у меня, увы, пока не очень получается.

В этот момент от ворот донеслось утробное басовитое рычание. Именно такой звук издает наш Мерседес, если водителю придет в голову посигналить. Смешной сигнал установил Колюня и теперь страшно радуется, когда умудряется испугать где-нибудь на МКАДе какую-нибудь зазевавшуюся блондинку на изящной малолитражке.

Сверившись с будильником на комоде, я заметила, что мои «размышлизмы» заняли почти полтора часа. Ничего себе день летит! Вот что значит умственная деятельность. И при этом, старательно водя ручкой по бумаге, я умудрилась выкурить всего одну сигарету. Или две? Не суть важно. Все равно это мой личный рекорд. Обычно, бездельничая, я дымлю как паравоз.

Пританцовывая от нетерпения, я отправилась в холл, встречать твистовцев.

Рассевшись на кухне за удобным обеденным столом, наша сыщицкая команда сначала оперативно подкрепилась грибной солянкой, потом закусила жареной картошкой, напилась чаю с домашним печеньем и была полностью готова к тому, чтобы обсудить итоги дня.

Первым докладчиком выступала я, коротко изложив цель визита Георгия Петровича и не забыв упомянуть о его приглашении погостить у Качаловых.

— Дело, конечно, хорошее — с сомнением произнес Петр Иванович, — Но как отреагирует Сергей Тимофеевич?

— А он в Турцию улетает, — радостно сообщила я.

— В Турцию? — крякнул наш старший сыщик и почему-то быстро переглянулся с Юленькой.

— Ну да, в Турцию, а что? — странные «переглядки» коллег показались мне подозрительными.

— Да нет, ничего. Просто странно. Конец сентября не самое лучшее время для отдыха.

— Ой, ну что вы! В Турции это самый разгар бархатного сезона. Там море еще теплое, полно фруктов, витаминов, там вообще вселенский кайф — я была абсолютно уверена в правоте своих слов.

— Ну, если море с витаминами, то тогда ладно, — согласился Петр Иванович и обратился к Юленьке — Юляш, можно тебя попросить принести мой мобильный. Я его в машине забыл.

— Хорошо, — мигом согласилась покладистая девушка и вышла из комнаты.

— Так-с, други, а у вас что новенького? — я решила взять быка за рога, — По «Твисту» вообще и по качаловскому делу, в частности.

— По «Твисту» доложит Юля, — Петр Иванович взлохматил редкий белобрысый чуб, — Ну а по Качалову мы успели проработать только кое-кого из его московского окружения.

— И? — я нетерпеливо пристукнула кулачком по столешнице.

— Значитца так…, — Петр Иванович водрузил на нос очки и покосился на Колюню — Пока некоторые отдыхали, мы мало-мало компромат искали, однако.

— Ты, давай, чукча, не томи. Я, между прочим, за некоторых 18 часов баранку крутил, — беззлобно огрызнулся Колюня.

— Ладно, — легко согласился старший следователь и уткнулся в листы с напечатанным текстом, — Согласно разведданным, все близкие родственники Татьяны Качаловой обретаются ныне в Москве. Несколько лет назад она перевезла из Нижневартовска в столицу своих родителей. Качалов купил им двухкомнатную квартиру…. В Строгино — Петр Иванович подсмотрел в записки — Потом, когда отец Татьяны умер, мать переехала в квартиру дочери, а ее двушку занял старший брат Татьяны — Владимир, перебравшийся в Москву. Сейчас он работает обычным автомехаником на довольно престижном автосервисе «Юнит». Ремонтирует Мерседесы и БМВ. Собственно, на рабочем месте его твистовцы и разговорили. Пришлось проводить внеплановый техосмотр нашей коняшке. Володя нормальный мужик. Его жена преподает в лицее географию, а дочку взял под крылышко зять. Кстати, заметьте, — Петр Иванович поднял вверх указательный палец, — Володя так и не проговорился, что его зять сам Качалов. Зато сказал, что Наталье, дочери, видимо сейчас придется худо, так как родственник, который оплачивал ее учебу в институте, внезапно умер.

— А, в принципе, как наши оценили Владимира? — я помнила, что, согласно указаниям Гоши Великолепного подозревать нужно всех.

— С ним все чисто, Витолина Витальевна. — Петр Иванович отрицательно покачал головой — Прикиньте сами. Мужик, родственник почти президента, работает простым механиком и никуда не высовывается. А в свободное время они с женой знаете, что делают?

— Телевизор смотрят? — предположила я.

— Ездят по всяким бардовским тусовкам. Очень Володе нравятся песни под гитару и душещипательные стихи. Он даже Осе, нашему сотруднику, который Мерс пригонял, подарил диск с последнего Грушевского фестиваля. И денег не захотел брать. Жена, судя по всему, там такая же.

— А дочка? — не утерпела я.

— Вот дочурка будет поинтересней…

В этот момент в кухню вернулась Юленька.

— Петр Иванович, я нигде ваш телефон не нашла, — извиняющимся тоном произнесла девушка.

— Ну что ты за растяпа? — пробурчал сыщик, — Брала бы пример с тетки своей. У Клары все в руках горит. Ладно, пойдем вместе посмотрим. Я звонка очень жду. Важного, — извинился он и встал из за стола, — Мы мигом. Вы пока просмотрите отчеты по другим делам. Ты, Колюнь, тоже с нами сходи. В три пары глаз быстрее найдем.

Мужчины и Юленька ушли. Я взяла со стола распечатки:

Так. Некто Никишаева Ольга Петровна просит найти любимую болонку, которую, по ее словам мог умыкнуть только ее сосед, артист цирка….

Боже, как это достало!

Семен Иванович Сайгин, 57 лет, книгоиздатель — я хмыкнула: еще один книгоиздатель — просит проследить за 18-летней супругой Катенькой Сайгиной.

Что ж, скорее всего подозрения господина Сайгина подтвердятся.

Милованова Любовь Игоревна просит найти мошенников, которым она перевела со счетов своей фирмы для обналичивания сумму в размере 180 000 рублей. Ага, есть и два имени мошенников, исчезнувших в тот самый момент, когда деньги были переведены — Станислав и Георгий. И номер мобильного телефона: 89067853334. Попала тетенька! Мошенников, конечно, наши орлы прищучат. Но впредь ей стоит быть осторожней, особенно при играх с законом. Ибо она виновата перед государством ровно в той степени, в какой и мошенники, ловко обманувшие неудачливую предпринимательницу. Мы получим с этой заявки 150 тысяч рублей. Хм-м. Понятно, в некоторых случаях жажда мести сильней здравого смысла.

Далее следует Моторина Серафима Львовна, 79 лет. Что беспокоит бабушку? Ага! Здоровье собственного внука, владельца торгового комплекса, который стал замечать преследование своей персоны двойником…. Так… А это уже интересно. Второй двойник за последнюю неделю. Не многовато ли?

Черт возьми! Это надо обмозговать, только вот сначала кофе выпить…. И куда, скажите, пожалуйста, запропастились мои сотрудники?

Я встала из-за стола и принялась варить кофе.

Словно телепортировавшись в ответ на мой немой вопрос в дверях появилась вся великолепная тройка твистовцев.

— Нашли телефон? — я даже заерзала от желания поскорее задать мучивший меня вопрос о Моториной.

— Нашли, — Петр Иванович был предельно лаконичен. — На чем мы остановились?

— Я не помню…. Но вот тут у вас в документах я нашла договор с Серафимой Львовной Моториной. Дело о двойнике! Кто беседовал со старушкой?

— Я, — пискнула Юленька. — Меня тоже сначала насторожил факт какого-то двойника ее внука. Но потом я выяснила, кстати, из показаний, самой Моториной, что внук ее посещает секту, и все видения у него начались после того, как он связался с этими псевдоцерковниками.

— А кого он видит-то?

— Ну, как кого? Себя самого, — Юля улыбнулась, — Двойник провожает его до машины. Потом возникает возле коттеджа. Иногда ходит по этажам торгового комплекса…

— А охраны у Моторина нет?

— Есть. Только фамилия внука не Моторин, а Паук. Ударение на первый слог. Он этнический немец. Охрана бизнесмена факта появления двойника не подтверждает. Да и охрана у него — братки из Подмосковья. Пьют и деньги получают. Еще в казино ездят. Короче, бабулька ими сильно недовольна.

— А внук, значит, ей о двойниках рассказывает?

— Ну да, только он говорит не о двойнике, а об Ангеле, который его охраняет, — Юля улыбнулась еще шире, — Бабка, на самом деле мировая. Она внуку и с арендой торгового комплекса помогала, и в бизнесе разбирается, и вообще, по жизни курирует… Даже девиц легкого поведения с Ленинградки отбирает для внучка персонально. Чтобы девочки были здоровыми, ласковыми, желательно, провинциалками. Ну, то есть, чтоб не стервы и кофе в постель подать умели. Внук бабку боготворит. Естественно, и про появившегося Ангела он ей первой все выложил.

— Вы что-нибудь успели сделать по Моториной? — меня очень заинтересовала эта наша клиентка.

— Пока совсем ничего. Она только сегодня утром приходила. Часов в двенадцать, — уточнила Юленька.

— Витолина Витальевна, можно я к Качаловым вернусь, — вклинился в разговор Петр Иванович. — Давайте уже что-то одно добьем.

— Ладно. Добивай. Ты остановился на дочке брата Качаловой, — я постаралась переключиться.

— Ага! Значит, так. Наталья учится в университете. На платном отделении. Перевелась из Питера в апреле этого года. В Питере тоже училась на платном, на психолога. Учебу оплачивал Качалов. По месту учебы ее характеризуют как очень слабую девочку. — Петр Иванович встал и, поколебавшись всего пару секунд, взгромоздился на свое любимое место — на подоконник. — Так вот, — продолжил он, — Барышня талантами не блещет. Она очень хочет красивой жизни, отчаянно завидует своей тетке, Качаловой, на которую «незаслуженно» свалилось счастье в виде мужа-олигарха, роскошных апартаментов в центре Москвы, огромного особняка на Рублевке и парочки вилл — одной в Болгарии, другой на Кипре. У Татьяны свои личные стилисты, модельеры, а под ее наряды отведены две огромные гардеробные комнаты. Самой же Наташе достаются, по ее мнению, крохи. На личные нужды Качалов ей выделяет 100 евро в неделю, за рубеж ее вывозили отдыхать всего пять раз за три года, а весь ее гардероб умещается всего в одном шкафу. Ната просто достала своих однокурсниц постоянным нытьем и жалобами на вселенскую несправедливость. Предел ее мечтаний — выйти замуж за какого-нибудь приятеля Качалова. Но, увы, красота, обаяние и ум — не самые очевидные достоинства девушки.

— То есть, — сделала я резюме — у Наты есть все основания строить козни собственной тетушке. Но могла ли она организовать спектакль с двойником?

— Точно, нет! — жестко отреагировал старший следователь. — Там мозгов с гулькин хвост и очень мало денег для реализации подобного проекта. Кстати, и отравить Качалова Ната не решилась бы. Во-первых, нет смысла. А во-вторых, по признаниям тех же однокурсниц, — Ната влюблена в мужа тетки. Поэтому она если бы травила кого — так это Татьяну Борисовну. А вот поехать за вами в салон, выманить как-то Качалову на улицу и постараться стукнуть ее бутылкой по голове — это уже ближе к теме. Во всяком случае, подружки слышали, как Ната несколько раз говорила, обсуждая тетку: «Вот так бы ее и пристукнула!». Поэтому нужно узнать у Георгия Петровича, есть ли у Натальи алиби на момент покушения на Качалову.

Я задумалась. А что? Вполне резонное предположение. Увы, нынешние Золушки не ждут добрых фей, которые превратят их в принцесс. Они предпочитают действовать более нахраписто и цинично. У меня была приятельница, которая в свое время тоже приютила в доме дальнюю родственницу, бедную провинциалку. Юное создание из далекого северного городка Инта очень быстро освоилось в столице и даже решило закрепиться в Москве на самых законных основаниях — то есть, отбив у моей подруги ее мужа, удачливого журналиста. Зная, как моя Томочка любит гонять на автомобиле, девица нашла механика из гаражного сервиса и за бутылку водки уговорила его перерезать тормозной шланг Томиной иномарки. Спасло подругу лишь то, что совестливый механик-алкаш, выпив водки и проспавшись, прибежал к моим друзьям каяться. К счастью, Тамара в то время приболела и потому никуда не успела поехать. Трагедии не произошло. Родственницу с позором изгнали из дома. Заявлять в милицию постеснялись — очень уж гротескной мелодрамой выглядела вся эта история.

— Эй, Витолина Витальевна, вы с нами? — вернул меня к сегодняшнему дню Колюня.

— Да… Простите, я просто задумалась. Можем продолжать — со вздохом добавила я, размышляя о том, какие еще скелеты в шкафу есть в доме у Качаловых.

— Бабулю, мать Татьяны, мы отмели сразу — продолжил Петр Иванович. — У нее и возраст солидный, и характер не бойцовский, да и здоровье очень слабое. К тому же у нее столь слабое зрение, что старушка ничего без посторонней помощи сделать не может. Таким образом, нам осталось проверить охранника Николая, вашего Георгия Петровича и домработницу Нину Самсонову. Из всей свиты Качаловых только эти трое имеют возможность находиться постоянно в квартире Качаловых. Остальные охранники, водители и т. п., чаще всего дежурят за дверью апартаментов.

— Ух ты, — обрадовалась я, — И что вы узнали о Гоше? В смысле Георгии Петровиче?

Если сотрудников и смутила моя фамильярность, то вида они не подали.

— Увы, за сегодня мы успели узнать только о Самсоновой, — развел руками Петр Иванович — Элементарно не хватило времени. Поэтому докладываю. Самсонова работает в доме Качаловых всего восемь месяцев. В домработницы она подалась не от хорошей жизни, но и не из-за большой нужды.

— ??? — я приподняла бровь, недоумевая.

— Поясняю. За свои тридцать восемь лет, — Петр Иванович опять сверился с записями, — Самсонова успела шесть раз побывать замужем. Она коренная москвичка. Но так получилось, что своего первого мужа, его фамилия Задуйветер, Нина умудрилась прописать на собственной жилплощади. А потом, через пару лет, удрала от него к какому-то режиссеру Сидоркину. По правилам тех времен, если гражданин не проживал на своей жилплощади более двенадцати месяцев, и это подтверждалось показаниями соседей, родственников, знакомых, его могли выписать из квартиры через решение суда. Задуйветер всю жизнь работал в милиции и, отлично разбираясь в законах, сумел получить в безраздельное пользование прекрасную двухкомнатную квартиру на Солянке. Спохватилась Нина только через три года, когда разошлась с Сидоркиным. Но первый ее муж к тому времени был уже женат, имел двоих сыновей-погодков и прописывать обратно в квартиру беглую бывшую супружницу не хотел категорически. Но так как он по натуре трусоват, то предпочел все последующие годы не упускать Нину из вида и даже поддерживать с ней видимость приятельских отношений, чтобы новые законы, сменившийся строй и т. п. не позволили женщине отыграть у него квадратные метры обратно.

— И кто поделился с вами столь ценной информацией — я очередной раз поразилась тому, насколько профессионально, в отличие от меня, умеют работать наши сотрудники.

— Так сам Задуйветер и поделился, — Петр Иванович улыбнулся, — Я с ним беседовал лично. У него целое досье на Нину. Тем более, что сейчас Никита Семенович большой человек — начальник районного отделения милиции, и следить за супругой ему не сложно. После Сидоркина Нина совсем недолго была Ивановой (муж из цирковых — жонглер), потом сеньорой Родригес. У Серхио Родригеса небольшой отель в курортной зоне на побережье Коста-Браво. В качестве супруги иностранца Нина жила два года в Испании. Правда, гражданства не меняла. Следующие пять лет она была Лемешевой. Испанец выгнал Нину с пустыми руками и, как говорится, буквально грязными тряпками, так как она была застукана им в койке с русским туристом — собственно, этим самым Лемешевым. А Лемешев оказался скрягой и хитрецом. При разводе, состоявшемся два года назад, Нине не досталось ни копейки. Жилплощади своей у него не было, прописан он был в какой-то комнатушке у отца, счетов в банке не имел, а машина у него была служебной. С горя, или от злости, Нина тут же вышла замуж за Самсонова, не разобравшись в том, что очередной муж — запойный алкоголик. Во время одного из запоев Самсонов продал черным риелторам свою трешку, не успев прописать туда Нину, и уехал жить к старинному армейскому приятелю в Воронеж. Задуйветер считает, что Самсонов элементарно уехал пропивать вырученные деньги. А Нина, оставшись на улице, решила искать работу через агентство «Мэри Поппинс». Это уважаемая контора, поставляющая домашнюю прислугу. Задуйветер, к которому бывшая жена прибежала в истерике, сам порекомендовал ей туда обратиться, так как за всю жизнь Нина только и научилась, что идеально вести домашнее хозяйство, печь пироги, варить борщи и до блеска отмывать окна. Ничего другого она не умеет и не хочет делать. Как говорит Никита Семенович, его талантливая первая любовь прожила всю жизнь постоянным приложением к очередному мужу. Хотя в юности отлично училась, даже окончила два курса сценарного факультета ВГИКа.

— Но как Служба Безопасности Качалова взяла на работу такую легкомысленную даму? — поразилась я.

— Это вы сами спросите у Эрнста. — Петр Иванович покачал головой, — У меня есть два соображения. Либо Георгия Петровича устроила репутация Нины… Да-да! Не удивляйтесь. Ведь никакого криминала, никаких пороков, ничего компрометирующего за ней не числится. Она не только не пьет, но и не курит. О наркотиках и речи нет. Чужого не возьмет ни за что. Скорее, отдаст свое собственное…. А чехарда мужей — не от большого ума, конечно… Но, скажем, просто не везло Самсоновой. А ведь руки у нее золотые! А в сравнении с нынешними женами-свиристелками — просто бриллиантовые… — Петр Иванович покосился на Юленьку, — Не про присутствующих речь, конечно…. Хотя я склоняюсь больше к другому варианту. За неделю испытательного срока Нина так подружилась с Татьяной, что отбор других кандидатур был прекращен, и Самсонова прочно обосновалась в квартире Качаловых.

— Значит, и тут пустышка, — подвела итог я. — И что будем делать теперь?

Твистовцы переглянулись.

— У нас есть два соображения, — сказала Юленька, — Точнее, одно соображение, и одна просьба. Просьба моя, личная…

— Излагайте — я настроилась внимать их плану.

— Петр Иванович должен слетать в командировку в Нижневартовск и попробовать изучить прошлое Татьяны. Это раз, — загнула палец Юленька. — Второе. Колюня поедет в Брянск и поищет там…. Брянск — родина Сергея Ивановича Качалова, — девушка загнула еще один палец и замолчала.

— Ну и три? — я потрепала ее за третий палец, — Куда отправишься ты, звезда моя?

Юля замялась…

— А Юляшу мы отправим в Турцию, — решительно влез в разговор Колюня, — Вы так хорошо рассказали, что Турция — это витамины, фрукты и море, что мы решили попросить вас отпустить нашего секретаря на недельку отдохнуть. Нам Клара все уши прожужжала, что Юленька себя очень плохо чувствует и мечтает об отпуске.

— Но почему сейчас? И почему именно в Турцию? — перебила я Колюню и тут же прикусила язык, чтобы сотрудники не восприняли мой вопрос как отказ или как элементарную жадность — Я не против. Ты, езжай, конечно…. Просто все так очень неожиданно. Я, безусловно, оплачу твой отпуск.

— Спасибо Витолина Витальевна, — Юля покраснела и опустила голову, — Я вообще не умею жаловаться. Хотя врачи мне давно говорили и про дистонию… вегетососудистую… и про женские болячки…. — Юленька вздохнула, посмотрев на Петра Ивановича, тот поощрительно кивнул головой — Ну а Турцию выбрала потому, что там сейчас тепло. Там, и еще, конечно, в Египте и вашем любимом Таиланде. Но я арабов боюсь…

— Ну, так может все-таки Тай? — мне очень захотелось подарить Юленьке отдых в этой чудесной стране.

— Нет, Витолина Витальевна. — Юля решительно затрясла кудряшками — Таиланд это очень далеко и дорого. Я выберу какую-нибудь дешевую трешку в Турции и отлично отдохну.

— Слушай, — мне вдруг пришла в голову отличная идея, — Давай, я поговорю с Толкуновым, и вы полетите вместе?

— Нет, — в ужасе закричала Юля. Я от неожиданности подпрыгнула, — Нет и еще раз нет! Витолиночка Витальевна, миленькая, не рассказывайте ничего Сергею Тимофеевичу. Он и так считает, что мы у вас на шее сидим…. А тут еще и лететь с ним отдыхать в дорогой отель. На халяву с хозяином! Упаси Бог!

— Ах, значит, Сергей считает вас дармоедами? — я рассвирепела, — Решено! Ты летишь с ним, в самый крутой отель и точка! И, будьте уверены, — с мужем я еще поговорю!

— Тогда я отказываюсь лететь. И тоже точка! — Юля вскочила и уперла руки в бока. Она сейчас так напоминала нашу любимую Клару, что я рассмеялась:

— Ладно. Выбирай путевку и лети куда хочешь.

— А Сергею Тимофеевичу не скажете?

— Не скажу.

— Точно?

— Абсолютно!

— Клянетесь?

— Чтоб мне с этого места не сойти!

28 сентября (среда, вечер) — 29 сентября (четверг)

Перед сном, примерно в полночь, я посмотрела итоговый выпуск новостей. Сережка все еще был на работе, хотя звонил мне уже раза три. Его самолет улетал в Анталию на следующий день, примерно в 11 часов утра (Маша, наша бессменная туристическая палочка-выручалочка, как всегда, не подвела). Следовательно, в аэропорту нужно было быть уже в восемь. Мы с Кларой собрали Сереже чемоданы, куда помимо вещей он попросил упаковать еще около двадцати томов, вышедших в его издательстве за последние два месяца. Естественно, отбирать книги нужно было не по авторам — чего я никак не могла понять — а по качеству полиграфии, темам, циклам и т. п. Ну, скажите, чем может заинтересовать турков огромный том по домоводству — пусть даже с великолепными иллюстрациями для «тупых» — в котором на десяти страницах очень подробно, кадр за кадром изображен процесс варки борща? Уж пусть бы брал небольшой изящный фотоальбом «Россия неизвестная» или изданную хоть и карманным форматом, но с огромным вкусом, на тончайшей, очень прочной бумаге Агату Кристи, в цикле «Мистерия загадок». Единственная книга, из продиктованного Сережей списка, которая мне действительно нравилась — это документальная повесть «Фрагменты исчезающего мира», настоящий фотодневник команды российских путешественников, проживших в дебрях Новой Гвинеи, среди папуасов почти три месяца, почти как Миклухо-Маклай.

Собирать «презентационный материал» Толкунов поручил мне по одной простой причине — его любимый зам Карл Иванович все еще находился в Питере. А другим сотрудникам издательства, чтобы он там не говорил, Сережа доверял меньше, чем родной жене. В результате нашей кропотливой работы — каждую книгу нужно было снабдить визиткой Толкунова, обернуть тончайшей папиросной бумагой, не скрывающей обложку, а лишь подчеркивающей ее достоинства и затем, вместе с рекламным проспектом издательства уложить в фирменный пакет. Чемодан получился просто неподъемный. Интересно, как Толкунов собирается таскать свое «богатство» по книжной ярмарке, если у него нет собственного стенда, нет никого из сопровождающих, да и здоровья, как показали события последних дней, тоже значительно меньше, чем я думала?

Утешает то, что Сережа сначала отдохнет в Анталии, а лишь затем полетит в Стамбул. А за эту неделю я как-нибудь сумею уговорить Карла Ивановича присоединиться к Толкунову, даже если наш любимый бизнесмен будет категорически возражать.

Я очнулась от собственных мыслей лишь в тот момент, когда диктор по телевизору сообщил, что завтра в полдень в Донском монастыре начнется церемония прощания с известным политическим деятелем, лидером партии «Народная воля» и известным своим меценатством предпринимателем Сергеем Ивановичем Качаловым. «За свои сорок два года, — сдержанным и полным скорби голосом вещал диктор — Сергей Иванович доказал всем россиянам, что наша страна — это государство нового типа, свободное, демократичное, правовое. Начав свой путь обычным инженером на умирающем московском предприятии, Качалов добился такого авторитета у всех рабочих и служащих автогиганта, что сумел сначала возродить завод, приватизировав его, потом создал тысячи новых рабочих мест по всей стране, восстанавливая другие предприятия отрасли. Наконец он основал один из самых авторитетных банков страны — Первый Коллективный, собрал под знамена своей партии «Народная воля» единомышленников и очень достойно, наравне с другими кандидатами участвовал в последних президентских выборах».

Я вздохнула. Жалко Качалова, что там говорить. «Сердце Сергея Ивановича не выдержало колоссальной нагрузки. Увы, смерть всегда выбирает лучших. Светлая ему память».

Конечно, смерть выбирает лучших. Только, если верить словам Георгия Петровича, кто-то очень сильно помог безобразной старухе с косой сделать этот самый выбор. Ни деньги, ни авторитет, ни добрые дела, ни даже собственная серьезная служба безопасности не помогли Качалову защитить сначала свою жену от глупейшего покушения, а потом и себя от фатального исхода.

А что, если Эрнст преувеличивает? Могло быть и так, что Качалов действительно перенервничал из-за ранения Татьяны, выпил лекарство, которое кто-то, может та же Любовь Павловна готовил для себя? Ведь тот препарат, о котором мне рассказывал Гоша, все-таки продают в аптеках. Значит, для кого-то он не яд, а панацея?

Утром, как всегда без будильника, я проснулась в шесть часов. Унюхав аромат кофе, спустилась на кухню. Там уже вовсю кипела жизнь. Клара готовила Сереже завтрак, а сам он, с дымящейся чашкой любимой арабики в руке, что-то читал в своем ноутбуке.

— Привет ранним пташкам! — весело поприветствовал меня Толкунов, захлопывая компьютер.

— А ты что, так и не ложился? — я искренне не помнила, спал Сережа рядом со мной или нет.

— Какой там! Я приехал час назад. Думал покемарить до восьми, а потом решил, что высплюсь в самолете.

Клара сердито шмякнула на фарфоровую тарелку увесистый половник горячей геркулесовой каши:

— Работают, работают, работнички… А потом жены к ним по больницам мотаются.

— Клара Петровна, ты что? — улыбаясь каким-то своим мыслям, спросил Сережа, подвигая тарелку и аккуратно выкладывая в центр бежевой аппетитной горки огромный кусок сливочного масла.

— А то! — похоже, наша домработница была настроена по-боевому, — Одна вон, до полуночи книжки разбирает. Чьи-то!!! А еще до того, — Клара принялась ябедничать — собрала тут всю свою частную милицию… Уж я и так, и сяк намекала оглоедам — устала женщина. За мужа переволновалась, дайте отдохнуть. Так нет! Пока всё кофэ не выпили, не разошлись.

— Клара, побойся Бога! — я искренне возмутилась, — Да мы так каждый вечер собираемся.

— Молчи уж, горюшко! Так да не так! — Клара решительно вздернула подбородок, — Я не знаю, как ты, Тимофеевич, себя чувствуешь, а на ней ведь лица нет. И это ей, а не тебе на курорт надо. Что ж ты жену не берешь?

— Клара Петровна, а вам не кажется, что это не ваше дело? — Толкунов терпеть не мог, когда люди начинали себя вести с ним фамильярно. Правда, он редко делал им замечания.

— Уж, конечно, не мое, — Клара фыркнула и вышла из комнаты. Обернувшись от дверей, проговорила с непередаваемым сарказмом, — Ладно. Простите, хозяин. Отдыхайте там себе, поправляйте здоровье. А мы уж тут, как-нибудь…

— Что это с ней? — Сережа нахмурился и даже отодвинул от себя тарелку, — Вы что поссорились?

— Да нет же! Я сама не понимаю… — не ожидая утреннего скандала, возникшего буквально на пустом месте, я растерялась и потому тоже выбежала за Кларой.

Пожилая молдаванка рыдала в коридоре.

— Кларочка, милая, что произошло? — я обняла женщину за плечи, оглядывая полочку у зеркала в поисках платка или салфетки.

— Эх, Витолинушка, солнце мое, душа изболелась, — Клара уткнулась мне в плечо. — Тащишь все на себе, тащишь… А в благодарность что?

— Господи, Клара! — до меня начало доходить, — Ты устала, верно? Тебе тоже нужно поехать отдохнуть, вместе с Юленькой? Да? Как же я сразу не догадалась..

— Тьфу, ты, прости Господи! — Клара отстранилась и с укоризной покачала головой, — Разве ж обо мне речь… Э-ха-ха… Грехи наши тяжкие….

Махнув в сердцах рукой, домработница направилась в ванную и загрохотала там каким-то ведрами или тазами.

Провожали Сережу мы уже вполне мирно. Чтобы не отвлекать моих сотрудников от работы, Сергей вызвал из издательства водителя своего зама. Теперь он с сомнением оглядывал небольшую синюю малолитражку, не очень понимая, как он, с его почти двухметровым ростом в ней поместится. Хорошо Лемешеву — метр с кепкой. Ему и в Запорожце было бы удобно. Наконец, кряхтя и отодвинув пассажирское сидение почти до упора назад, Толкунов втиснулся в малюсенький Шевроле. Два его огромных чемодана едва влезли в миниатюрный багажник. Наконец, машинка укатила в аэропорт, а мы с Кларой отправились в дом.

— Ты сегодня планируешь что? Или как? — зачем-то поинтересовалась Клара.

— Ну, как всегда, через час на работу. А ты почему спрашиваешь? — я искренне не поняла вопроса.

— Да ты платье черное приготовила и косынку тоже черную. Я уж, грешным делом подумала, не хоронить ли кого собралась?

— Ну да! Я же говорила тебе, Качалов умер. Сегодня похороны в двенадцать. — Мне пришлось внимательно заглянуть в темные молдаванские глаза, — Ох, темнишь ты что-то Клара Петровна. Выкладывай, что тебя мучает?

— Да не мучает, а просто интересно, — Клара запнулась, — Ты почему мужа одного на курорт отпустила? Мало тебе историй со всякими девками? Еще хочешь?

Я облегченно рассмеялась:

— Боже мой, ну, конечно! Теперь мне все понятно! Ты же еще ничего не знаешь, — я обняла преданную помощницу, — Толкунов ни в чем не виноват. И чтобы ты совсем успокоилась, я тебе сообщу служебную тайну. Сергей Тимофеевич заплатил гонорар нашему агентству, чтобы мы с этой Настенькой разобрались.

— И много заплатил? — Клара сурово уставилась мне прямо в глаза.

— Много… Много тысяч долларов.

— А, ну тогда, наверное, не виноват, — домработница почему-то отвела взгляд и сообщила — Пойду белье доглажу.

30 сентября (пятница, утро)

Сказать, что я не люблю похороны — значит, ничего не сказать. А ведь говорят, что в Москве существует даже какая-то каста прахопочитателей, которых хлебом не корми, дай понаблюдать чужое горе. Уж не знаю, какая там философия у этих антихристов — наверняка ведь чем-то духовным, нравственным прикрываются, — но у нормального человека вид рыдающих родственников должен вызывать самые сильные и, увы, совсем не положительные эмоции. Я, например, похорон отчаянно боюсь. И если бы отпевание происходило в любом другом месте, а не в Донском монастыре, я бы не рискнула прийти. Но эта старинная обитель — другое дело… Для меня атмосфера Донского кладбища ассоциируется не со смертью, а с вечностью…

Сейчас объясню почему. Сережка когда-то, благодаря нашей с ним общей подруге Люське Синицыной, отчаянно увлекся историей старинных дворянских родов. Для изучения «натуры» мы часто по выходным выбирались в заброшенный в те времена кладбищенский дворик Донского монастыря. И, бродя среди старых, полуразрушенных захоронений, читали трогательные надписи на могилах и склепах, воссоздавая по крупицам забытые давным-давно даты жизни и смерти знатнейших фамилий Российской Империи. В классической истории СССР ни князья, ни графья, ни купеческое сословие почетом и уважением не пользовались, потому и были наши вылазки чуть-чуть секретными, а потому романтичными. Как правило, кроме нашей троицы да пары бездомных кошек на монастырском подворье никого не было.

В этот же раз, народу было море. В огромной толпе, собравшейся у церкви, я поискала глазами Татьяну, Георгия Петровича, заметила обоих, но приблизиться не решилась. Мне захотелось просто походить по знакомому с юности и потому не страшному монастырскому погосту. Судя по времени, отпевание еще не началось. Во всяком случае, заплаканная Татьяна находилась на улице и о чем-то вяло переговаривалась с Эрнстом.

Немного странным казался внешний вид вдовы. На ней был антрацитово-черный, достающий до земли нарядный плащ из лайки, стилизованный под костюм XIX века. На голове едва держалась неуместная в данной ситуации кокетливая шляпка-таблетка, с вуалью, опускающейся почти до подбородка. Из-за того, что лица было не разглядеть и слез не увидеть, фигурка Татьяны выглядела неким театрализованным символом скорби. Если бы импрессионист Моне решил нарисовать вдову, лучшей натурщицы он бы не сыскал: белоснежные локоны, пена черных невесомых кружев, угольные «слезы» стразов, переливающиеся на плаще в лучах неверного сентябрьского солнца. Хотя, разве можно думать о внешности в подобный день?

Но тут я заметила несколько телевизионных камер и догадалась, что дело не в самой Татьяне, а в том, что сегодня она действующее лицо шоу, которое обязательно покажут телезрителям. И, кто его знает, возможно в высшем свете существует некий дресс-код для подобных печальных сюжетов?

Переносные приборы освещения резко, холодно и тоскливо били по глазам. Зачем днем софиты? Не художественное же кино снимают…. Или все-таки кино? Как это мерзко…. В день смерти человека мы думаем и говорим не о том, каким он был, или о том, что мы с его уходом потеряли, а «транслируем церемонию». Во всяком случае, к микрофонам журналистов то и дело подходили известные всей стране VIP-персоны со скорбным видом. Женщины промокали платочками глаза, мужчины театрально играли желваками.

Задумавшись, я углубилась в монастырский двор.

— Витолина Витальевна, что ж вы к нам не подошли? — меня догнал слегка бледный и запыхавшийся Эрнст.

— Как-то не сложилось, — коротко ответила я и опустила глаза, — Как Танюша? Держится?

— Да, пока нормально. Нам бы еще поминки продержаться,… хоть самую малость, — воровато оглядываясь Георгий закурил — А потом заехать в клинику к Любови Павловне.

— А чего вы так странно оглядываетесь? Вы подумали о том же, о чем и я?

— Не знаю…. Я где-то слышал, что возле храмов не курят, — стушевался Георгий, — А о чем подумали вы?

— Мне показалось, вам нужно убедиться в том, что на похоронах нет, и не будет никакого двойника Качаловой, — я невыразительно махнула рукой, в попытке изобразить эфемерный призрак.

— Да забудьте вы об этом, честное слово, — Гоша скептически глянул мне в глаза, явно разочарованный тем, что услышал.

— А вот и не забуду, — я капризно надула губы. — Знаете, какой клиент у нас вчера объявился? Тоже из богатеньких Буратино и тоже по поводу двойника.

Заметив, как поморщился Эрнст, я быстро добавила:

— Извините… Про Буратино случайно вырвалось.

— И что же ваши сыщики? — Гоша не убрал скепсис из интонации.

— Пока ничего. Думаем. Ищем. Вы ступайте, Георгий Петрович. Вас ждут.

— Хорошо, тогда до встречи. Вы же поедете на поминки?

Вопрос Георгия Петровича не подразумевал отказа. Поэтому я просто согласно кивнула головой.

Примерно через два часа отпевание закончилось. Несколько мужчин в строгих черных костюмах, среди которых я заметила Николая и Ивана, охранников Качалова, вынесли на плечах из церкви гроб, с телом покойного. Белые лилии и хризантемы почти полностью скрывали великолепие полированного красного дерева. И лишь горящие золотом латунные ручки нелепо и весело поблескивали в лучах осеннего солнца.

Следом шла небольшая группа заплаканных родственников: Татьяна, похожая на сказочную герцогиню, Наташа, с абсолютно бескровным лицом, Нина, сосредоточенная и серьезная, вцепившаяся в Качалову мертвой хваткой. Были и те, кого я видела впервые, но их почему-то узнала. Маленькая, сухощавая женщина, примерно моих лет, рыдала навзрыд. Я подумала, что это, должно быть, Галина, сестра Сергея Ивановича. Ее заботливо поддерживал за талию грузный мужчина с растерянным, детским выражением лица — должно быть зять Качалова. Отца Наташи — Володю — и его жену я тоже определила без труда. Это, пожалуй, была самая бедно одетая и потому казавшаяся очень искренней и уместной в печальной церемонии пара. Володя сжимал в руках маленький букет поникших алых гвоздик. Видимо, церемониймейстеры не разрешили ему нарушить флористическое великолепие поминального ансамбля вкраплением дешевого букета.

Процессия вышла за ворота монастыря и торжественно направилась в сторону крематория. Движение на улице, понятное дело, было перекрыто. А воздух разрывали пронзительные ноты запрещенного решением столичных властей духового похоронного оркестра. Вслушавшись, я с содроганием поняла, что музыканты играют «Шоу маст гоу он» — бессмертный шедевр Фредди Меркьюри, — выполняя последнюю волю Качалова.

Мне показалось, что я сейчас потеряю сознание — так нелепо было все, что происходило вокруг. Еще неделю назад Качалов был для меня лишь лицом с телеэкрана. Потом я умудрилась попасть к нему в дом, познакомиться с его близкими и друзьями, да и с ним лично тоже. И вдруг эта внезапная смерть. Эти помпезные похороны. Эта многолюдная толпа, которая пришла проститься с бывшим другом, начальником, соратником, политическим деятелем. Сережей, Сергеем, Сергеем Ивановичем, господином Качаловым…

Человек приходит в этот мир одиноким. У него есть только он, его мама и руки акушерки, перерезавшей пуповину. А уходят все по разному… Но тоже всегда один на один с Богом! Смерть — это одиночество. И потому это сокровенное таинство ухода в иную жизнь не должно напоминать театральную постановку!

Я решительно развернулась и направилась в сторону Ленинского проспекта ловить такси. Ни при каких обстоятельствах я бы не могла сейчас подойти к Татьяне Качаловой. Точнее, я бы предпочла посидеть с ней тихонько, в уютном сумраке ее красивого дома и подержать Таню за руку. Но видеть роскошное убранство самого дорого ресторана Москвы, арендованного для поминок, слышать торжественные речи, произносимые под аккомпанемент звенящих вилок и хрустальных бокалов и лицезреть наигранно-скорбные лица официантов — это, уж, увольте!

Из-за того, что улица Стасовой, которая вела к проспекту, тоже была перекрыта милицией, охранявшей «покой» похорон, поймать такси не представлялось возможным, и мне пришлось минут пятнадцать идти пешком. Легкие лодочки на неустойчивой шпильке запачкались и выглядели не очень опрятно. К тому же, брызги грязной воды — я никогда не умела ходить по мокрому асфальту — некрасивыми пятнами украсили целлулоидный глянец черных колготок. Странно, почему-то мне казалось, что темное на темном не может быть так сильно заметно. Стараясь ступать очень осторожно и обходя даже самые незначительные лужицы, я медленно двигалась по осенней Москве.

Внезапно мое внимание привлекла к себе яркая, кричащая вывеска «Театр двойников «Зазеркалье». И чуть пониже, но не менее громоздкая и красочная витрина: «Международная школа пародии». Судя по тому, что театр и школа расположились в том месте, где раньше был совсем маленький гастроном, дела у артистов шли не ахти. Какие представления они дают? Кто к ним ходит? Мамы с детьми? Но детям не интересно смотреть на двойников, потому что в их сознании все максимально прямолинейно и честно. Дед Мороз — так Дед Мороз. Даже если у него будут тысячи дублеров. Не Ленина же им показывают? И не Сталина с Брежневым. Для них это не живые персонажи, а картинки из учебника истории. Это примерно как мне дублера Ильи Муромца показать…. Я бы в любого поверила.

А взрослым людям двойники зачем? Не смогли достать билет на концерт Пугачевой и пришли полюбоваться, как ее клон под фонограмму кривляется на сцене?

Скорее всего, театр плодит команды более или менее одаренных пародистов, которые зарабатывают на бесчисленных корпоративах, юбилеях и свадьбах, вживаясь в образы тех, кто чего-то добился самостоятельно, веселя подвыпившую публику, желающую заполучить на память фото со «звездой».

Меня потянуло зайти в театр. И не из-за любопытства. Я, понятное дело, ни на минутку не забывала о двойнике Качаловой. Да к тому же, сейчас очень кстати вспомнила рассказ Димы, нашего стилиста со Школьной улицы. Да что ж я за тюха-матюха такая! Почему мысль о профессиональном двойнике-пародисте не пришла в голову раньше? Обрадовавшись, что кое-какие шаги в расследовании смогу предпринять самостоятельно, я дозвонилась до офиса и предупредила, что задержусь на неопределенное время.

Только вот с кем и о чем говорить в этом театре?

«Ладно. Война план покажет!» — пробормотала я у входа и толкнула тяжеленную стеклянную дверь.

Холл театра двойников украшали всевозможные афиши и плакаты. Естественно, на всех постерах был полный реестр звезд российской эстрады, поп-королей и королев зарубежного шоубиза и стандартный набор политических деятелей всех времен и народов. Почему-то у меня сложилось впечатление, что в афишах для коллажей были использованы подлинные фотографии знаменитостей, которые должны были подтвердить первоклассность труппы театра. Вот разве что исторические персонажи «подгуляли». Сталин был слишком молод и худощав, а Надежда Константиновна Крупская больше смахивала на маму Тани Качаловой — во всяком случае, бифокальными очками точно.

Прямо напротив входа расположился маленький — крючочков на пятьдесят — гардероб. Слева и справа от него виднелись две двери: «Директор» и «Коммерческий отдел». «Директор» был для меня предпочтительнее, но, подойдя к двери, я заметила небольшой бумажный стикер, приклеенный прямо под латунной табличкой: «Для собеседования кроме трудовой книжки иметь при себе портфолио в гриме». Сообразив, что директор в этом заведении совмещает функции худрука и вряд ли будет мне полезен, я решила действовать привычным способом — сделав акцент на деньги. Потому смело направилась в коммерческий отдел.

Постучав, и не дождавшись ответа, я толкнула дверь. Молодая женщина, лет примерно тридцати, что-то громко обсуждала по телефону. Сделав мне знак рукой, который мог обозначать все что угодно, худощавая шатенка развернулась в крутящемся кресле спиной ко мне и продолжила беседу:

— Степан Ильич, миленький! Вы меня без ножа режете. У нас задействованы лучшие кадры. Мы подключили резервы. На ваш юбилей артисты летят из Новосибирска и даже Мелитополя. Мы гастроли людям прервали….. Я понимаю…. Я понимаю…. Да, мне известно, что гонорар не нужно возвращать! Но ведь это слезы! Жалкие слезы! Мы взяли у вас только двадцать пять процентов предоплаты, хотя обычно берем пятьдесят! Я понимаю… Я понимаю… Хорошо. Хорошо. Но, может, у вас там как-нибудь все утрясется? Ах, жена захотела праздник на Пукете…. Так не вопрос, мы и туда могли бы подъехать. А…. это Таиланд….. Верно, билеты дорогие, я как-то не подумала. Но, может быть, вы заплатите еще хотя бы пять процентов неустойки? Нет? Да? Прошу вас, подумайте. Таланты не должны страдать….. Прощайте.

Сделав театральную паузу между словами о талантах и финальным «прощайте» женщина с грохотом положила трубку старого и замызганного телефона.

— Черт бы тебя побрал, старого жмота! Простите, это я не вам. Вы по какому поводу? — повернулась она.

— Да я, собственно…. — Я еще не решила, как правильнее построить беседу, но общая канва начала в голове вырисовываться.

— Я вся — внимание, — моя собеседница даже не пыталась скрыть раздражение. Она цепким профессиональным взглядом отметила явное несоответствие дорогого черного костюма от Шанель, короткого, расстегнутого плаща от Армани и неопрятной обуви с пятнами грязи и потому слегка скривила губки.

— Мне посоветовали к вам обратиться друзья. Вы как-то организовывали для них мероприятие… Понимаете, у нашей фирмы в этом году годовщина…, — я задумалась, придумывая как бы ловчее перейти к главному вопросу.

— Ну, что же вы, смелее — женщина профессионально улыбнулась и от этого удивительно похорошела, — Вот, возьмите мою визитку. Евгения Шпартко, коммерческий директор театра «Зазеркалье». А вы?

— Витолина Толкунова, — автоматически представилась я и прикусила язык. Какого лешего я сказала правду?

— Итак, — Евгения пришла мне на помощь, — У вас юбилейные торжества и вы бы хотели, чтобы программа понравилась не только сотрудникам, но и гостям, была запоминающейся, интересной, оригинальной и, по возможности, бюджетной?

Я полностью согласилась. Действительно, если когда-нибудь мы решим отмечать день рождения «Твиста» я бы очень хотела, чтобы все было так, как сформулировала Евгения.

— Что ж, мы вам обязательно поможем. — Моя собеседница достала мобильный телефон и набрала несколько цифр, — Алло, Эллочка? Ах, Рима Ивановна… Не узнала… Попросите, дружочек, чтобы ко мне в кабинет принесли из буфета два кофе и печенье. Вам с сахаром? — шатенка повернулась ко мне.

— Что?

— Кофе с сахаром? Или, может, с молоком? Я-то обычно пью черный.

— Мне тоже черный и кусочек сахара.

— Сахар обязательно. Молоко не нужно. И, вот еще что… Передайте мне альбом с нашими звездами. Я его забыла у Натальи Егоровны. У меня в компьютере есть диск. Но живые фотографии, безусловно, смотрятся убедительнее.

Я покрутила головой, но никакого компьютера в комнате не заметила.

— Я полностью к вашим услугам. — Евгения еще раз ослепительно улыбнулась, — У вас есть сценарий? Каков бюджет праздника? Дата мероприятия?

— Бюджет? — я не очень понимала, какую цифру мне нужно назвать, чтобы попасть в «десяточку», — Бюджет будет зависеть от того, что вы нам предложите.

— Ну, как же! — Евгения даже руками всплеснула, — А площадка? А банкет? А количество человек? Вы что, всего этого еще не планировали?

Поняв, что слегка попала впросак, я попыталась исправиться:

— Бюджет на артистов будет идти отдельной статьей. Количество гостей — пятьдесят. Это вместе с сотрудниками.

— Прекрасно!

— Праздник думаем устроить примерно в конце октября.

— Великолепно! — моя визави чуть не подпрыгнула, — Случайно, не 20 числа?

— Возможно и двадцатого, — осторожно ответила я.

— Это было бы просто супер! Тогда мы сразу закроем брешь со Степаном Ильичем и еще ваш гонорар получим. — Евгения осеклась — Я в том смысле, что у нас все дни расписаны на полгода. А 20 октября как раз окно. Сорвался юбилей. Там уже и сценарий написан и артисты заряжены…

Почему-то я засомневалась, что артисты «Зазеркалья» идут нарасхват. Скорее всего, госпожа Шпартко имеет в штате несколько стандартных «двойников» какой-нибудь Верки Сердючки или Майкла Джексона, а с остальными исполнителями договаривается под конкретное мероприятие. Судя по внешнему виду кабинета, театр не очень-то процветал.

— Простите, Евгения, но меня вряд ли устроит чужой сценарий. — Я решила покапризничать. — У нас была задумка сделать двойников нашего руководства и кое-кого из гостей…

— Это мы тоже можем, — С энтузиазмом отреагировала коммерческий директор, — Только персонифицированная пародия будет стоить существенно дороже. Вы же понимаете? Работа гримеров, режиссера, сценографа, постановщика. Нам надо изучить образы. Уловить характерные черты… Опять же костюмы…. Мы подключим нашу «Школу пародии», задействуем артистов ведущих театров России и СНГ….

Я опешила. Моя бредовая идея, как оказалось, вполне реализуема.

— А у вас были подобные…. прецеденты? — я с трудом подобрала нужное слово.

— А как же! — гордо вскинула подбородок Евгения, — Не много, конечно. Но было. Мы и для телевизионных программ артистов поставляли, когда надо было спародировать кого-нибудь из гостей программы. Не самых популярных, разумеется. «Звезды» у нас все в орбите и даже продублированы….Но иногда, случается, к нам обычные люди обращаются, что называется с улицы. Друзей разыграть, или родственников. Только улица эта чаще всего находится в поселках на Рублевке…

— И что? Даже родные не узнают подделку? — я не могла поверить.

— Что вы! Узнают, конечно! — Женя засмеялась, — Но мы же театр. Нам нужно людей не обманывать, а развлекать. Как правило, гости остаются довольны. Хотя, вы знаете — Шпартко придала лицу одухотворенность, — Иногда такие гениальные актеры случаются. В образ попадают, как в десяточку. Не так давно мы готовили двойника какого-то большого начальника отдела Министерства путей сообщения, ….. ему самому на день рождения… Результат — изумительный. Нашего актера в министерство охрана пропустила мгновенно и даже удостоверение не попросила. А подчиненные вообще в струнку вытянулись. Да что там подчиненные! Жена, которая все это затеяла, и костюм мужа принесла для роли, половину вечера путала юбиляра с артистом. Так смешно было!

В дверь, постучавшись, вошла юная розовощекая барышня, чем-то отдаленно напоминающая Мерлин Монро.

— Женя, вы просили кофе и портфолио театра.

Девушка использовала довольно внушительный фотоальбом в качестве подноса под чашки с кофе. Чашки были разными, блюдца не подразумевались. На тарелке, которая явно не состояло в родстве ни с одной из чашек, находилось три сиротливых печеньица.

— Сахар я положила и размешала, — смущенно объяснила мне девушка, — По два кусочка.

— Ступай, Эллочка, работай, — Евгения царственным жестом отпустила подчиненную, — Кстати, а что у вас делает Римма Ивановна?

— Ну, так мы костюмы реставрируем, — Элла покраснела, — Чаплин весь в прорехах, у Престли оборвались стразы на лацканах, а у моего платья, слава Богу, только подол заново подшить. Его всегда ветром треплет, когда я над вентилятором стою….

Значит, я не ошиблась, и девушка работала не где-нибудь в бухгалтерии, а служила Мельпомене, по всей видимости, в роли секс-символа всех времен и народов — красавицы Мерлин Монро.

— Элла! — добавила металла в голос хозяйка кабинета, — Я неоднократно просила Римму, чтобы она не отвлекала вас от репетиций. Если костюмер не справляется с работой, пусть потребует себе штатную помощницу.

— У кого потребует? У вас? — растерялась Эллочка Монро.

— Ладно. Хватит болтать. Ты свободна. Напомни всем, что в 20–00 к нам на прогон спектакля приедет потенциальный спонсор. Я лично проверю, чтобы все были вовремя — и двойники основного состава и их дублеры.

Это прозвучало так комично, что я хихикнула. Подумать только — дублеры двойников! Мое веселье не укрылось от бдительных глаз Шпартко:

— А что вы думаете! — заносчиво произнесла она. Мы не какой-то там самопровозглашенный театрик. У нас в штате 35 артистов, среди них — заслуженный артист Удмуртии! И еще примерно столько же человек работают у нас на ангажементе. У нас есть спектакли, где на сцене поют сразу три Пугачевых!

— Зачем так много?

— Так задумал режиссер. Если хотите, можете прийти к нам на премьеру. Или, нет… Премьера не скоро…. Зато есть хороший спектакль «Чао, бомбино, сорри». Это музыкальная пародия на звезд итальянской эстрады. В этом мюзикле, — Евгения загадочно улыбнулась, — играем и мы с мужем. Как раз мой Юра — тот самый заслуженный артист. Он двойник Челентано. А я изображаю Софи Лорен.

Я чуть не поперхнулась кофе. На мой взгляд, Женя походила на прославленную киноактрису, как я на балерину.

— Скажите, Евгения, а как попадают в вашу школу? — Боясь, что моя ирония не укроется от глаз хозяйки кабинета, я задала «внеплановый» вопрос. Хотя, если честно, то и плана-то никакого не было.

— В принципе, мы не даем особой рекламы. И, тем не менее, нас находят. Вы даже не представляете, как много в Москве людей, которые считают себя похожими на кого-то из звезд. Вот мы и помогаем им раскрыться, отточить сходство. Некоторые потом зарабатывают этим на жизнь. Особо пронырливые, — погрозила кому-то пальцем Евгения, — сразу после выпуска начинают отбивать у нас хлеб. Организуют свои шоу, демпингуют, переманивают артистов, активно эксплуатируют Интернет.

— А вы что же?

— А мы, театр! Понимаете? Т Е А Т Р! Нам некогда заниматься всякими сайтами и прочей порнографией. У нас спектакли, гастроли…

— Корпоративы, — добавила я.

— Не корпоративы, а концертные выступления! — отбрила меня Женя. — Ладно, что-то мы заговорились. Давайте допьем кофе и посмотрим альбом.

Сомнительный кофе из сомнительной чашки мне пить очень не хотелось, поэтому я попросила разрешения, не откладывая в долгий ящик, посмотреть фотографии. Шпартко согласилась, сняла с альбома свою чашку и тарелку с печеньем, стряхнула крошки и протянула мне:

— Наслаждайтесь!

— Попробую, — пробормотала я, открывая первую страницу.

Альбом был составлен довольно просто. Вверху страницы размещалось фото артиста без грима, а внизу — две фотографии «в образе». Первыми шли двойники самых популярных и востребованных исполнителей. Я насчитала трех исполнительниц роли Кристины Орбакайте, двух Филиппов Киркоровых, трех или четырех Примадонн. Были в альбоме и Валерий Леонтьев, и Владимир Пресняков, и Лолита, и Анжелика Варум. Перевернув очередную страницу, я чуть не выпустила альбом из рук. Прямо на меня внимательными серо-зелеными, изумительно красивыми глазами смотрела… Татьяна Качалова. Снимки внизу объясняли, что она является двойником Лаймы Вайкуле.

— Простите, у вас работает эта женщина? — чуть охрипнув от волнения, спросила я у мирно попивающей кофеек Евгении Шпартко.

— Какая? — она с любопытством перегнулась через стол. — Ах… Эта… Да, в принципе, можно сказать и так. Валерия Чижова. Вообще-то Чижова не москвичка, поэтому в штат ее зачислить мы пока не можем. Но Лайму она делает изумительно!

— А можно с ней поговорить? — я с надеждой посмотрела на хозяйку кабинета.

— Зачем это? Все вопросы можно прекрасно решить со мной.

— Послушайте, Женя, это очень важно. Ваша артистка идеально подходит на роль…. хозяйки нашего агентства. Она на нее похожа, как близняшка. Я сейчас вам все объясню…..

30 сентября (пятница, день)

С Евгенией Шпартко мы проговорили около двух часов. Разговор, который не очень клеился вначале, стал более доверительным и оживленным, когда мне пришла в голову светлая мысль пригласить собеседницу в ресторан, пообедать. Еще в театре я заметила, с каким аппетитом Женя поедает не очень свежее на вид печенье. Вряд ли Шпартко голодала, но у меня была приятельница Инга Шнеер, такая же худенькая шатенка, которая никогда не бывала сыта. Видимо они обе относились к тому типу женщин, которые могут есть долго, много, со вкусом и при этом, не только не прибавлять в весе, но, наоборот, терять его.

Ресторанчик неподалеку от театра мне показала сама Женя. «Там дороговато, конечно, зато безумно вкусно», — прокомментировала она свой выбор. Поскольку мне было все равно, где продолжать разговор, а я легко согласилась на кабачок с хулиганским названием «Батько Махно».

В ресторане играла тихая музыка. Из десяти, примерно, столиков был занят только один. Выбрав самый укромный уголок, мы подождали официантку в национальном украинском костюме и заказали бизнес-ланч, время которого как раз наступило. Если бы не запах, который исходил от огромной связки чеснока, болтавшейся удавкой у меня прямо над головой, я бы могла сказать, что ресторан мне понравился.

Закончив с бизнес-ланчем и скромно попросив разрешения заказать десерт, Женя приступила к рассказу.

Валерия Чижова появилась у них в театре два года назад, приехав покорять столицу из города Ярославль. За плечами у не совсем юной актрисы был московский театральный вуз и не сложившаяся карьера на родине.

— Меня выживают из театра, — заявила провинциальная красотка на первом собеседовании. — Типичная история. Главный режиссер, влюбленный в меня как мартовский кот и его жена, прима нашего театра, ревнивая, как двести мартовских кошек.

Женя прекрасно знала все эти театральные истории, поэтому ничуть не удивилась. Даже директор театра, бывшая травести ТЮЗа Эмилия Дмитриевна, с сочувствием выслушала историю новой соискательницы. Поскольку внешностью бог Валерию Чижову не обидел, как, впрочем, и талантом, ее довольно быстро оформили по трудовому договору, вне основного штата. «Прописка требуется обязательно, а ее у Леры не было», — объяснила Шпартко.

Однако уже очень скоро руководство театра в лице Эмилии и Жени пожалело о своем скоропалительном решении. Мало того, что в Театре Двойников для Валерии долго не находилось подходящего образа (она перепробовала играть всех известных звезд-блондинок, но всегда было что-то не то…), так еще и характер у новой актрисы был не идеальным. Если, к примеру, в театре давали спектакль «Примадонна и все, все, все…», Чижова, играющая в спектакле Патрицию Касс, во время своего выхода умудрялась «петь» не на авансцене, перед публикой и Примадонной, а уходила далеко в кулисы. Поэтому реплики, которые «Алла Пугачева» произносила по ходу действия, улетали в задник. Зал любовался исключительно грузной, складчатой спиной Примадонны, которая очень сильно проигрывала на фоне стройной, девичьей фигурки Чижовой. На все вопросы о том, почему в спектакле сцена пошла не так, как на репетиции, Лера, потупив глазки, отвечала, что «почувствовала, что не может «затмевать» великую российскую певицу, и потому, только лишь из соображений политкорректности, уходила подальше». То, что своим уходом она перетягивала одеяло зрительского внимания на себя, провинциальную звезду нисколько не волновало.

Нина Бурмистрова — «Алла Пугачева» — тихо плакала на бестрепетном плече главного режиссера, который и до этого знал, что двойник Пугачевой чуть старовата, чуть грузновата, но все прощал из-за исключительной портретной схожести. Однако после шести минут лицезрения ее рубенсовской спины мэтр понимал, что идентичная внешность героини не тождественна успеху спектакля в целом.

И потому уже никого не удивлял тот факт, что в следующем спектакле играть Аллу Борисовну будет не Нина, а, скажем, Роза Бахроева, или Лидия Рискина. Еще две «дублерши» великой певицы.

А ведь за каждый спектакль артисты получали по 150 долларов! Больше в «Зазеркалье» зарабатывали только на корпоративах, которые, увы, случались не так уж и часто.

Дальше пошло еще хуже.

В скором времени у Чижовой приключился роман с Матвеем Сергеевичем, главным режиссером театра и, по совместительству, мужем самой Эмилии Дмитриевны. Бывшая ТЮЗовская травести и бывший актер театра Станиславского и Немировича-Данченко прожили в браке почти двадцать лет. И прожили их счастливо, родив и воспитав двух дочерей. До появления Чижовой, брак Матвея и Эмилии все считали образцовым. Что для театральной среды большая редкость. А если учесть, что и учредителями «Зазеркалья» являлись тоже Эмми и Матью, то станет понятно, что труппа была в шоке, узнав, что Матвей Сергеевич принес заявление об уходе. Да к тому же он зачем-то признался коллегам, что уже два месяца спит с Валерией, черпая в ней вдохновение, новое понимание жизни и новое видение себя в искусстве. Поскольку Матвей считал свой театр совместным с Эмилией детищем, то уйти он решил красиво, оставив супруге все — и бизнес, и купленную на ее имя квартиру и даже организовав небольшой фуршет по поводу «начала новой жизни»…

Уйти-то, он ушел. И бизнес оставил. И вещи из общей с Эмилией квартиры на Мосфильмовской улице забрал. Но буквально через неделю после его ухода к брошенной жене прибежала заплаканная Чижова. Уж что она там говорила, в чем каялась — об этом, видимо, знает только сама директор театра. До Евгении, например, дошли сплетни, что по словам Чижовой, Матвей, дескать, выдумал их роман, долго, но тщетно добиваясь внимания Леры. Поставив на карту собственную карьеру и благополучие, горе-кавалер даже не предупредил Чижову о своем увольнении. Конечно, никакой речи о любовной связи не шло.

— Я замечала, конечно, — говорила Чижова, рыдая, — что Матвей Сергеевич ко мне не ровно дышит. Но я слишком уважаю себя и слишком уважаю вас, Эмилия Дмитриевна, чтобы играть в подобные игры. Я не хочу уходить из театра за человеком, которого не люблю, с которым никогда не собиралась связывать свою судьбу. Я не умею предавать своих друзей…

Как выяснилось позже — умеет. Случилось это всего несколько месяцев назад, когда вконец опустившийся, безработный и почти спившийся главный режиссер приполз на коленях к Эмилии просить прощения.

— Лере я был не нужен! — пафосно заявил он, — Ей нужна была только московская прописка и жилая площадь. Когда она поняла, что у меня ничего нет, разорвала отношения тут же. В мгновение ока! Я любил ее, Эмми, прости, но любил по настоящему. Мне казалось, что это финальный аккорд прожитой мной жизни. Что после этой девочки, этой чистой и юной женщины уже никого и ничего не будет. И кто же мог предположить, что этот аккорд будет насквозь фальшивым?

Эмилия морщилась. Во-первых, потому что «юной» любви, этой «чистой девочке» давно уже перевалило за тридцать, и она была моложе самой директрисы всего на восемь лет. Во-вторых, потому что Чижова, с ее практичным провинциальным взглядом на жизнь никому (а Эмилии в первую очередь) не напоминала бескорыстную и возвышенную Музу.

Тем не менее, супруги помирились. Однако вместе более не живут. Дочери видят отца только в театре, куда он снова вернулся. Хотя, если честно, вся труппа очень надеется, что доброе сердце маленькой актрисы-травести со временем оттает и она простит Матвея Сергеевича по настоящему.

Естественно, с возвращением Матвея, увольнение Чижовой стало лишь вопросом времени. К тому же, в коллективе в ее отношении сложилось стойкое предубеждение. Не только начальству ярославская актриса не угодила. Коллеги тоже не жаловали Валерию. Сплетни и склоки, привычные для столичных театров, в случае с Чижовой казались артистам детской шалостью: мы-то, дескать, еще наивные дети, вы посмотрите на провинциальную беспардонность и наглость!

Правда, примерно за два дня до возвращения Матвея, Чижова внезапно исчезла. Она написала в дирекцию заявление об отпуске, из которого следовало, что актрисе нужно срочно съездить в Ярославль и решить вопрос квартиры, оставленной ей в наследство двоюродной бабушкой.

В наследство, упавшее с неба, никто не поверил. Артисты, точнее, артистки, дружно решили, что Лера либо испугалась, либо нашла себе временного покровителя, то бишь, спонсора. Однако, время шло, а Чижова в театре не показывалась. Возможно, она, действительно, продала бабушкину квартиру в Ярославле, приобрела недвижимость в Москве, и, имея прописку, смогла подыскать работу более денежную и престижную, чем в «Зазеркалье». Однако по общему убеждению бывших коллег, Чижова просто подцепила богатого папика и теперь загорает где-то на Багамах. «Она постоянно твердила о том, что ее козырная карта еще не разыграна, — заявила Евгения, — и была уверена, что Москва, как искусственный пруд, полна карасями-толстосумами».

Словом, следы Леры потерялись окончательно. Точнее, никто ее особо и не искал.

Получив в качестве платы за обед от госпожи Шпартко адрес и телефон Валерии Чижовой, я вышла из ресторана, поймала машину и отправилась в собственный офис на улицу Школьную. Время близилось к трем часам дня.

Евгения дала мне сразу два телефона Чижовой — домашний и мобильный. Решив не откладывать дела в долгий ящик, я набрала первые цифры. «Абонент временно недоступен, или находится вне зоны действия сети…» — заученно проговорил автоответчик МТС. По другому номеру трубку сняли почти мгновенно.

— Алло, Валерия, — еще не веря в удачу произнесла я.

— Представьтесь, пожалуйста, — ответил хрипловатый и чувственный женский голос.

— Вы меня не знаете. Ваш номер мне сообщили в театре «Зазеркалье», — протараторила я придуманные фразы. — У меня к вам есть крайне выгодное предложение, которое я готова озвучить при встрече.

— Какого рода предложение? — бесстрастно поинтересовалась моя собеседница.

— Это касается вашей работы…

— Ладно, подъезжайте, — женщина коротко продиктовала адрес. Увы, дом Чижовой находился все на том же Ленинском проспекте. Поэтому мне пришлось извиняться перед водителем, просить его развернуть автомобиль и отправиться практически в то же самое место, откуда я уехала пятнадцать минут назад.

Дом, где жила Чижова — типичный образчик советской архитектуры — оказался чистым и ухоженным. Честно говоря, для столицы — это большая редкость. Как правило, вся красота московских зданий заканчивалась на лицевой, парадной части дома, а дворы и парадные продолжали оставаться грязными и дурно отремонтированными. Однако подъезд, к которому я подошла, выглядел достойно: крепкая и новая металлическая дверь, аккуратный квадратик «Доски объявлений», исправно функционирующий кодовый замок. Сверившись с запиской, я набрала пять цифр подъездного кода и без труда проникла в сырое сумеречное помещение. Мне кажется, каждый из нас должен помнить и любить с детства запах таких вот подъездов. Не тех, конечно, где пахнет отхожим местом и кошками, а тех, где аккуратные бабульки даже при наличие уборщицы по нескольку раз в день моют лестничные клетки, где рядом с квартирами выставлены ящики со свежими яблоками с дачи и детские санки. Где из каждой квартиры доносятся аппетитные, хотя и незамысловатые ароматы готовящихся обедов: жареной картошки, борща, макарон по-флотски. Попадая в такие парадные, я поневоле замедляю шаг, вдыхая запахи, которые мне напоминают давно ушедшие времена.

Нужная мне квартира находилась на четвертом этаже. Нажав кнопку звонка, я ожидала, что дверь мне откроют так же быстро, как сняли телефонную трубку. Однако прошло минуты три, прежде чем я услыхала щелчки отпираемого замка. На пороге квартиры стояла женщина лет тридцати (может, значительно старше), укутанная в пушистый оренбургский платок. Кем она была — я не знаю, но мне открыла не Чижова. Роскошные, вьющиеся мелким бесом иссиня-черные волосы водопадом падали на плечи, огромные шоколадные глаза смотрели устало:

— Это вы звонили? — услыхала я все тот же грудной, чувственный голос.

— Я.

— Проходите, — женщина посторонилась.

— Простите, но мне нужна Валерия Чижова, — я затопталась на пороге, не зная принимать предложение хозяйки или нет.

— Да проходите же! Черт! Не на лестничной же клетке нам разговаривать.

Хозяйка квартиры решительно взяла меня за руку и втянула в прихожую. Рука ее была смуглой и очень горячей.

— Я температурю третий день. Сама не знаю, как умудрилась простыть. На дворе еще почти лето, а я в койке валяюсь.

Чуть сутулясь женщина пошла в глубь квартиры. Я осмотрелась. Просторный коридор, высокие потолки. Ремонт делался лет десять назад. Мебель добротная, но изрядно потрепанная. Вместо люстры с потолка свисает одинокая электрическая лампочка на длинном проводе.

— Где же вы застряли? — раздался голос из глубины квартиры.

Мне пришлось снять туфли и влезть в маленькие розовые тапки, стоящие под вешалкой. Тапки были размера на три меньше, и я фактически елозила пятками по полу, идя на голос хозяйки.

Она обнаружилась в гостиной на стареньком продавленном диване. Жестом указала мне на такое же продавленное кресло. Убрав стопку газет и журналов, я аккуратно присела.

— Извините, но чаем-кофе вас угостить не смогу, голова кружится, — пожаловалась женщина и пристально взглянула в глаза. — Рассказывайте, зачем пришли.

— Видите ли, мне очень нужна Валерия Чижова. Она дома? — я почему-то терялась под рентгеном проницательных глаз.

— Нет. Леры нет. И когда она будет — я не знаю. — Моя собеседница закашлялась — А вы из театра?

— Ну, не совсем из театра… — Я замялась, — Но поговорить хотела именно о работе. Кстати, давайте познакомимся, а то как-то неудобно. Меня зовут Витолина, а вас?

— А я тоже Лера. Только Моргунова. — Лера улыбнулась, — Представляете, когда-то мне казалось, что родители выбрали для меня очень редкое имя, а тут в Москве, у меня сразу обнаружился целый ансамбль тезок. И это только среди тех, с кем я довольно плотно общаюсь.

Лера опять зашлась сиплым, лающим кашлем.

— Слушайте, может мне вам чаю согреть? — мне стало искренне жаль собеседницу, лицо которой покраснело, а на глазах выступили слезы.

— Если вам не трудно, принесите, пожалуйста, просто горячую воду с малиновым вареньем или медом. Чайник у нас электрический, чашки в сушке над раковиной, а банки в холодильнике. Кухня там. — Женщина вытянула вперед смуглую руку, на безымянном пальце которой поблескивало узенькое обручальное кольцо.

На кухне было относительно чисто, но так же уныло, как и во всей квартире. Разнокалиберную кухонную мебель хозяйка пыталась задекорировать яркими клетчатыми занавесками и подобранной им в тон красно-белой клеенкой. Придирчиво осмотрев чашки и не найдя на них темных препротивнейших пятен от чая, я решила соорудить «малиновый кипяток» и себе. Честно говоря, я бы с большим удовольствием выпила кофе, но постеснялась спросить, где можно отыскать пакет или банку. Через минуту, когда чайник весело забулькал и отключился, целебный напиток был готов. В свою чашку я положила варенья совсем чуть-чуть, зато в Лерину бухнула почти две столовые ложки. Ничего! Пусть выздоравливает!

— А вот и эликсир здоровья, — бодрым голосом провозгласила я, возвращаясь в комнату.

— Послушайте, — Лера приподнялась на локте, — Вы ведь из этого самого агентства, с которым Чижова работала последние полгода?

— Нет, что вы… — мой ответ был абсолютно искренним.

— Тогда зачем вы ее ищите?

Я замешкалась, не очень понимая как ответить на этот простой вопрос, поэтому выпалила то, что хотела тщательно скрыть:

— Вам знакомо имя Татьяны Качаловой?

— Мне кажется, — Лера осторожно отхлебнула кипяток из чашки, — эту фамилию я слышала.

— Эту фамилию слышала вся страна. — Я сосредоточилась и постаралась сформулировать точнее, — Ваша подруга очень похожа на жену Сергея Качалова, который недавно баллотировался в президенты.

— Ой, точно, — обрадовалась женщина и опять зашлась кашлем, — Мне Лерка об этом все уши прожужжала.

— Тогда, пожалуйста, сосредоточьтесь и вспомните все, что она вам рассказывала, — я молитвенно прижала руки к груди, — Для меня это крайне важно. Вы даже не представляете, насколько!

— Да особо рассказывать нечего, — расстроилась почему-то моя собеседница, — Обычное дело… Чижик постоянно таскала домой всякие вырезки из газет с этой Качаловой и вечно допытывалась: «Согласись, Марго, ну подтверди же, что мы как однояйцовые близнецы…».

— Марго, это кто? — растерялась я.

— Марго — это сокращенно от фамилии Моргунова, а Чижик — от Чижовой. — Лера улыбнулась. — Знаете, как тяжело жить в одной квартире со своей тезкой. Телефонные звонки вечно путаешь, никогда не поймешь, кто из нас нужен — я или она…

— А где сейчас Чижова? — мне не терпелось увидеть двойника Качаловой.

— Не знаю. Чижик уже неделю не появляется дома.

— И вы ее не ищите? — растерялась я.

— Знаете, — Лера задумалась, — Я ее, наверное, и искать не буду. Чижик-то она Чижик. Но по повадкам — стреляный воробей. Если Лера уехала с концами, то и слава Богу. Тяжело, конечно, одной платить за двушку в центре, но уж лучше так, чем постоянно ждать какого-то подвоха.

— А хотите, я дам вам деньги, чтобы оплатить квартиру за год? Только вы мне должны все-все подробно рассказать.

— Шутите? — голос Леры дрогнул, — Мы платим по пятьсот долларов месяц. И это нам еще сильно повезло! Вы что, дочь Рокфеллера?

— Да уж, — погрустнела я, — Деньги, действительно большие. Тем более, что я не знаю, сможете ли вы мне сообщить что-то стоящее. Но вот две тысячи долларов я бы могла дать. Хотя и это очень много.

— Да что такого натворила Лерка, если вам не жаль огромных деньжищ?! — голос Марго внезапно избавился от хрипа, и я нутром почувствовала, что такие вот низкие, бархатистые и чувственные рулады должны производить сногсшибательное действие на мужчин.

— Сама не знаю, — честно ответила я. Затем подняла с пола свою сумочку, достала портмоне и вытащила деньги. Долларов у меня не было, зато нашлись четыре симпатичные яркие бумажки достоинством в пятьсот евро каждая.

— Ух, ты, — не смогла сдержать восторга Лера, — Я даже в кино не видела купюр такого достоинства.

— А это меня муж так награждает…, — я улыбнулась, — Считает, что крупную банкноту мне будет труднее потратить на ерунду.

— Повезло вам с мужем, — вздохнула женщина, затем устроилась на диване удобнее, подоткнув под спину лоснящуюся подушку-думку, и решительно заявила, — Ладно, спрашивайте все, что угодно.

30 сентября (пятница, день)

Из рассказа Леры Моргуновой стало ясно следующее.

Когда-то, очень давно, две провинциальные девочки оказались в одном столичном театральном вузе. Правда, Лера Чижова в то время училась на четвертом курсе, а Марго только-только успешно сдала вступительные экзамены. Дядя Леры Моргуновой работал в посольстве одной экзотической африканской страны и его просторная квартира в Москве, на Ленинском проспекте пустовала. Родня сразу договорилась, что Лера может поселиться в его хоромах. Это сегодня, когда дяди уже нет в живых, а квартира отошла его сыну, Лера вынуждена платить за проживание свои собственные и не малые деньги. Раньше же все денежные расчеты сводились лишь к оплате коммуналки. Да и то нужные суммы передавали Лерины родители, теперь уже тоже, увы, покойные.

Понятно, что первокурсница «с хатой» тут же была замечена вузовскими старожилами, которые облюбовали квартиру для традиционных студенческих вечеринок. На одной из таких посиделок Лера и познакомилась со своей тезкой.

К огромной радости девушки, новая подруга быстро и очень тонко почувствовала, что пьяные оргии, беспокоящая соседей громкая музыка и горы грязной посуды, остающейся после студенческих застолий, безотказной первокурснице доставляют массу неудобств.

— Хочешь, мы все это мгновенно прекратим? — прямо спросила она свою новую знакомую, — Только, чур, ты мне в благодарность разрешишь у тебя пожить?

— Конечно, — с облегчением согласилась Марго.

Вечеринки сошли на нет. Правда, появилось другое неудобство. Чижова периодически заводила бурные романы, а своих кавалеров она предпочитала принимать именно в квартире Лериного дяди, выдавая Марго за младшую сестру и почти не искажая правду о хозяине квартиры. С той лишь разницей, что посольский работник дядя Иван, по легенде, был их общим отцом. Тогда-то, кстати, и возникло первое неудобство от схожести имен, объяснить которое было сложно. Потом, кстати, уже сама Марго придумала, что «сестрички» родились от разных мам, которые из-за любви к мужу, не сговариваясь, назвали их в честь своей общей свекрови. В отношении имени Валерии Моргуновой, к слову сказать, это была абсолютная правда — она носила имя своей обожаемой бабули.

После окончания учебы, то есть, фактически через год, Лера Чижова уехала в родной Ярославль, а Марго продолжала учебу. Закончив вуз, Лера Моргунова домой в Пермь возвращаться не захотела и устроилась работать ассистентом режиссера на киностудию «Мосфильм». Денег платили мало, но Лера утешала себя тем, что нашла прекрасную подработку в виде участия в эпизодах тех фильмов, которые десятками снимали на знаменитой киностудии. Был у нее и опыт работы актрисой второго плана, но сериал остался незамеченным, и прославиться Лере не удалось. Яркая цыганская внешность, увы, сослужила начинающей актрисе плохую службу. Родись Лера в Мексике, то она, с ее внешними данными, с ее смоляными кудрями, пронзительными жгучими глазами и бешеным, почти дикарским темпераментом (который, увы, был не природным, а привитым в вузе) обязательно стала бы звездой номер один. Российские же режиссеры выбирали на главные роли актрис славянского типа — не таких ярких, зато более близких и понятных зрителю.

Два года назад, примерно в это же время года, в дверь Моргуновой позвонили.

На пороге стояла Лера Чижова — как всегда очаровательная, утонченная, белокуро-изысканная. Даже скромный плащик и старенький чемодан в руке не портили общего впечатления. Разве что глаза у молодой женщины стали чуть более прозрачными, да в уголках рта обнаружились две тоненькие горькие морщинки.

— Вот, приехала очередной раз покорять Москву, — просто сказала Лера и впорхнула в квартиру.

Марго очень обрадовалась старинной приятельнице. Как-то так получилось, что за восемь лет жизни в столице, девушка не обзавелась ни друзьями, ни любимым мужчиной. В ее жизни всего и было, что два скоротечных романа — один с преподавателем сценречи, надежно и давно женатым человеком, а второй — с мосфильмовским художником Геной, балагуром и весельчаком, оказавшимся, в результате, заурядным пьяницей. Кстати, на память о Гене Марго остался штамп в паспорте и вот это тонкое обручальное кольцо. А сам супруг как уехал три года назад в Казахстан работать художником-постановщиком в малобюджетном сериале по какому-то восточному эпосу, так более в жизни Леры и не появлялся. Остальные же мужчины почему-то сторонились броской красоты Моргуновой, предпочитая выбирать в подруги менее ярких женщин.

У Чижовой судьба сложилась, в принципе, похоже. С той лишь разницей, что за время, пока подруги не виделись, Лера успела поработать в трех областных театрах, из которых вылетала (по ее словам) всегда по одной и той же причине: ревность ведущих актрис.

— Как они не могут понять, что для меня главное — это искусство, а не их плешивые муженьки, по случаю оказавшиеся главными режиссерами, — возмущалась Лера, активно налегая на коньяк, купленный в гастрономе напротив и роняя скупые пьяные слезы.

— Нет, Марго, — настоящая жизнь только в столице. Я пока добиралась до тебя с вокзала, видела аж три вывески совершенно незнакомых мне театра. Один из них — какое-то «Зазеркалье» — буквально в двух шагах от твоего дома. Ты не знала, что ли? Никогда не поверю, что в Москве театральным миром правят те же бездари, что и в провинции… Это у нас, если ты блатной или жена блатного — тебе все пути открыты…, по родственному. А в столице пробиваются только таланты! Прямо завтра возьму трудовую книжку и пойду искать работу.

Трудно поверить, но Марго, живя на Ленинском проспекте, ничего не слышала о театре, расположенном буквально по соседству. Зато Чижова, уйдя на поиски работы в десять утра, уже в двенадцать возвратилась с бутылкой шампанского и огромным тортом:

— Ну, что, плесень мосфильмовская! Доставай бокалы, праздновать будем! — с порога завопила она и закружилась по комнате — Меня взяли на работу! Прямо сразу! Прямо в первом же месте! Правда, театр оказался специфическим. Это театр двойников. Ну и плевать, пробьемся! Эх ты, рохля, сидишь на своей студии, бумажки перебираешь, чужие морды оцениваешь, а задницу поднять не можешь. Годы-то, милая Маргоша, идут. И прожить эти годы нам нужно как?

— Как? — опешила Лера.

— Чтобы не было мучительно поздно! — захохотала блондинка и с шумом откупорила бутылку вина.

Однако уже через год эйфория Чижовой сменилась горькими рыданиями на кухне.

— Только представь, — говорила она, — Они до сих пор не могут подобрать мне образ! Я и не Пугачева, и не Мерлин Монро, и не Барбара Стрейзанд, в конце концов. Меня задолбали эти двойники! Ну почему я обязательно должна быть на кого-то похожей? Получается, что бездарная старуха, идеально копирующая Гурченко, им нужнее меня — молодой и красивой. Что за дикая идея — создать театр двойников?

— Но ты ведь сама туда устроилась? — робко возразила Марго.

— Правильно! Потому что дурой была, и никто меня не остановил. Ты в том числе…

Еще через какое-то время, уже ближе к зиме, Лера Чижова исчезла на три дня. Когда она появилась в выходные — сияющая и довольная, Марго догадалась, что у подруги произошли какие-то радостные перемены.

— Марго, прикинь! Я сорвала джек-пот, вытащила сразу всех джокеров! — рассказывала, собирая чемодан подруга, — Наш Матвей ушел от своей грымзы и женится на мне. Сейчас мы уезжаем на его дачу, встретим там и Новый Год, и Рождество, и День всех влюбленных…. Там снег, там камин, там вековые сосны, свечи в бронзовых подсвечниках, там наверняка есть тяжеленные хрустальные бокалы…. Я буду бродить по дому в бархатном халате и кормить с веранды снегирей. Мы организуем себе каникулы на целый месяц. Боже! Я никогда еще не жила на даче зимой… А когда Мэтью разменяет квартиру и выгонит к чертовой матери свою старуху из театра, я стану самой настоящей звездой!

— Каким образом? — для приличия спросила Марго, догадавшись, что Чижик закрутила роман со своим главным режиссером.

— Элементарно, Ватсон. Для начала позвездю в «Зазеркалье». Это раз. Два — близкий друг Матвея — главный режиссер театра-кабаре «Чехонте», о котором я даже мечтать боялась. — Лера загнула второй палец, — Теперь — три! Секи фишку: двоюродный брат Мэтью — генеральный продюсер «Племянничков», суперпопулярного сериала на ТВ. Неужели он не найдет для жены брата подходящую ролюшку? А еще Матвея иногда приглашают на свои юбилеи такие персоны… Такие… — Лера зашлась счастливым смехом, — Словом, если в следующей картине у Михалкова я буду главной героиней — не удивляйся!

Насколько Лера поняла из сбивчивого рассказа, Чижова уже давно играла в «кошки-мышки» с Матвеем Сергеевичем, человеком в летах, чертовски талантливом, обаятельном, «просто душкой». Сначала все было очень чинно, и «к телу» девушка влюбленного Матвея не допускала. Но когда его страсть достигла максимального накала, «старичок» не выдержал и честно признался во всем жене, собрал вещи и ушел из дома. Первое время влюбленная пара планировала пожить на даче у Матвея, правда довольно далеко от Москвы — примерно под Наро-Фоминском. «Но что такое расстояния? — дурачась, восклицала Лера, — Когда есть песни и любовь!».

В самый канун православного рождества мрачная Чижова с чемоданами вернулась в квартиру.

— Старый урод, — вынесла вердикт подруга. — Козлище! Чистоплюй! Расстреливать таких надо!

Оказалось, что Матвей Сергеевич не просто ушел из дома. Он ушел оттуда нищим, голым, пустым и свободным. Он оставил жене и детям квартиру в Москве и дачу в Подмосковье. Он написал заявление об уходе с работы. А на сберкнижке у стареющего Дон-Жуана оказалось всего полторы тысячи долларов.

— Нет, ты только подумай! — негодовала Лера, — На хрена козе баян? Своей долбанной Эмилии и дочкам-уродкам он оставил все, а я — крутись, как хочешь? Какая такая любовь, если в доме жрать нечего? В гости мы пойти не можем — как же, там все знают Эмми. Протекцию он мне составить не может — «у них так не принято»! — орала несостоявшаяся прима, запивая коньяк водкой. — Словом, все здесь, в этой Москве, как и в нашей гребаной провинции. Такие же чистоплюи и дегенераты!

Марго удивилась еще больше, когда узнала, что Чижова через несколько дней… вернулась в театр, под начало жены бывшего любовника.

— А что прикажешь делать? Работу терять? Хватит, натерялась уже… — безапелляционно заявила она, закусив губу, и больше к истории с Матвеем подруги не возвращались.

Еще какое-то время спустя Чижик огорошила Леру еще одной новостью:

— Я нарыла в Москве чудное агентство. Театральное. Пока не знаю что к чему, но к нам в «Зазеркалье» приезжал мужик, просматривал наш «семейный альбом», а потом приглашал на собеседование в кабинет к Шпартко некоторых актеров. Меня в том числе. Отобрал всего двоих. Теперь мне и Жоре Луговому надо будет подъехать на кастинг. Кого играть пока не знаю, но суть проекта, насколько я поняла, в том, что мы будем изображать известных всей стране лиц. Кстати, — перебила сама себя Лера, — Ты не знаешь, кто такая Качалова?

— Понятия не имею, — честно ответила Марго, а Лера занервничала:

— Черт побери, надо было нам поставить Интернет. Завтра пробы, а я — дура дурой. Я даже не представляю, кто такая эта Качалова. Депутатша? Банкирша? Плохо, что не актриса, а то я бы наверняка слышала.

Как выяснилось потом, кастинг Лера прошла удачно. Теперь она все меньше и меньше говорила о своей работе в театре и все реже появлялась дома, возвращаясь, как правило, далеко за полночь. Когда по утрам подруги вместе пили на кухне чай, глаза Чижовой казались холодными и отсутствующими.

— Ты бы рассказала о вашем сериале? — не утерпела однажды Марго.

— Я не «тыбы», а Валерия Чижова. И о сериале тебе лучше не знать, — угрюмо ответила Лера и принялась сосредоточенно ковырять ногтем клеенку. — Тем более, что мы все дали подписку о неразглашении коммерческой тайны. Могу одно сказать, — добавила Лера после паузы, — если дело выгорит, я свинчу из этой поганючей страны на фиг.

— Что? Пообещали приличный гонорар?

— Приличней не бывает, — буркнула Чижова и уехала на свою новую работу.

А потом она стала приносить с собой домой те самые газетные вырезки и приставать с нескончаемыми вопросами о ее сходстве с Качаловой, женой кандидата в президенты.

Марго многого не понимала в поведении приятельницы и все чаще раздражалась. Сначала девушка думала, что элементарно завидует успехам Чижовой. И стыдилась этих чувств. Но со временем Лере показалось, что ее раздражение вполне оправдано: Чижик совсем не такая белая и пушистая, какой хочет казаться. Да и успехов особых нет, так чему завидовать? Как-то раз поздно вечером к ним домой пришел тот самый Матвей Сергеевич, бывший главный режиссер «Зазеркалья» и два часа плакал на кухне, рассказывая Марго историю своего неудавшегося романа. Сопоставляя услышанное с версией Чижика, Лера четко уяснила, что стареющий режиссер действительно любит ее подругу. Любит и искренне не понимает, почему его бросили.

— Неужели квартира, прописка, эта пресловутая дача и даже работа могли перечеркнуть то высокое, что между нами зарождалось? Неужели Валерия испугалась таких пустяков, как съемная квартира? — рвал на себе седые волосы Матвей Сергеевич. — Ей ведь только тридцать лет! Девочка совсем! Вся жизнь впереди. Я бы для нее в лепешку расшибся. Мы бы все начали заново….

«Ха!» — только и ответила Чижик, когда Лера рассказала ей о визите Матвея. «Поздно пить боржоми, когда почки отвалились!».

Марго поняла, что подругу не переделать и поэтому перестала лезть к ней с душеспасительными беседами.

Однажды, знойным июльским вечером, Чижик приехала в квартиру в театральном гриме и неправдоподобно роскошном вечернем красном платье, украшенном перьями. Прическу женщины украшала диадема из казавшихся нпстоящими рубинов. Стянув с себя длинные алые перчатки и отбросив в сторону сумочку из крокодиловой кожи, Чижик простонала:

— Водка в этом доме есть?

Выяснив, что со спиртным у них туго, Лера достала из сумочки папиросу, завернутую в отдельную бумажку, и с наслаждением закурила.

— Это кайф, Марго! Это самая волшебная трава на свете! Только не советую пробовать, денег не хватит — подруга жадно вдыхала сладковатый дым.

— Чижик, это что? Наркотики? — опешила Лера Моргунова.

— А то! Самые настоящие! И самые дорогущие! Только, тс-с-с…, никому ни слова…. Я сейчас малость передохну и поеду… сдавать реквизит…

Ночевать в ту ночь Валерия Чижова так и не явилась, что, собственно, уже перестало удивлять ее подругу. Зато в те дни, когда женщины все же встречались, Лера отмечала значительные изменения, которые произошли с Чижиком. Актриса стала злой, нервной, раздражительной. Она постоянно злословила в адрес «Зазеркалья», намекала на какие-то фантастические перспективы, которые сулит ей участие в новом проекте, долго и цинично пересказывала сплетни из жизни столичного бомонда. Старые платья и туфли исчезли из ее гардероба. Их сменили несколько элегантных костюмов от титулованных Домов Моды и несколько пар эксклюзивной обуви. Если же Марго, которой тоже очень хотелось выглядеть модно и нарядно, покупала себе какую-нибудь блузку или юбку, Чижова моментально начинала кривить губы:

— Ух, ты! Поздравляю с обноской! Обновкой, прости…оговорилась…

А еще Лере очень не нравился человек, часто звонивший по телефону к ним на квартиру. Голос у него был скрипучий, липкий и обволакивающий. Не застав Чижову, мужчина, не прощаясь, швырял трубку. Чижик называла его «папиком», «счетоводом Вотрубой» и даже установила на свой мобильный рингтон старого шлягера «Бухгалтер, милый мой бухгалтер», определяющий вызов данного абонента. Из этого Марго сделала вывод, что «папик» — не режиссер, а, скорее, спонсор проекта, чьи ухаживания Чижик вынуждена терпеть.

И вот теперь, пять дней назад Лера Чижова исчезла. Точнее, просто ушла, собрав все вещи, все записные книжки, забрав даже полупустые флаконы из под шампуней и гелей и не дождавшись возвращения Марго с работы. Как насмешку и оскорбление восприняла Марго жирный кремовый торт и записку оставленную на кухне: «Не скучай, ай-ай! И в дожди жди-жди!». Записка была отпечатана на принтере. Лера вышвырнула бумажку в мусорное ведро, а торт отнесла пожилой соседке. И лишь потом, когда первая обида схлынула, девушка задумалась о том, что записку мог написать кто угодно.

«Зачем Чижику было меня обижать?» — спросила Марго, прощаясь — «Она, конечно, не образец добродетели, но и не законченная стерва. И, потом, мы же столько лет дружили»…

30 сентября (пятница)

Уезжая от Леры, я чувствовала себя как выжатый лимон. На улице горели фонари, а телефон, случайно мной выключенный днем и теперь возрожденный к жизни, с сердитым рыком выдавал сообщения о десятках пропущенных звонков.

«Вот и все», — думала я, — «Вот и раскрыта тайна Таниного двойника. Правда, особой моей заслуги или «Твиста» в этом нет. Помогло то самое редкое стечение обстоятельств, которое случается раз в жизни. В противном случае моим орлам пришлось бы исколесить половину Москвы, и не факт, что мы бы не плюнули на эту работу, если бы первые поиски оказались тщетными. А так, можно сказать, что свою тысячу долларов аванса я отработала почти на «отлично», потратив, правда, вдвое больше. Татьяну Борисовну Качалову, вдову банкира и не состоявшуюся первую леди России преследовала актриса из шоу двойников, направляемая опытной и бестрепетной рукой режиссера, вознамерившегося снять нетленку на тему «Из жизни олигархов». Псевдо-документальное кино, реалити-шоу, будь оно проклято».

Мне даже не был интересен сюжет и основная канва этого примитивного спектакля. Да и какая разница? Разве останавливаются перед чем-то люди, превратившие похоронные Таниного мужа в продаваемое экранное зрелище и тот «папик», который ангажировал Чижову для своих целей? Вряд ли…

Когда, наконец, такси затормозило у нашего дома, я, все еще пребывая в мрачных раздумьях, потребовала у растерянной, встречающей меня у ворот Клары «ведро» черного кофе, рюмку водки, авокадо и кусок бородинского хлеба с солью и укропом.

— А вас что, на поминках не кормили? — удивилась молдаванка и принялась вспоминать, как угощают людей в таких случаях в ее родных Меренештах, но я только зло фыркнула на домработницу и молча прошла к себе наверх.

Раздевшись и быстро приняв душ, я надела любимый домашний костюм, щелкнула пультом телевизора и плюхнулась в постель. Часы показывали без чего-то девять.

— Кофэ сюдой нести? — сердито поинтересовалась Клара, привидением возникнув в спальне.

— Нет в русском языке слова «сюдой» и слова «кофэ» тоже, — буркнула я и добавила, завернувшись плотнее в одеяло, — Сюда! Неси все сюда.

— Некоторые не знают русского языка, но зато у них мужья дома ночуют, — язвительно сообщила Клара, подбирая с пола разбросанные мной вещи.

— Что?!

— Некоторые не изображают из себя милиционерш и ребенков не разгоняют по Европам, зато потом и не просят ночью им водку приносить….

Я потрясла головой и села на кровати:

— Кларочка, — простонала я вполне миролюбиво, — Когда ты начинаешь путать русские слова и говоришь как узбекский гастарбайтер, значит, у нас что-то произошло. Не томи душу, выкладывай всё как есть. У меня был офигительно тяжелый день…. А тут еще ты….

— А не буду я вам ничего выкладывать! — Клара уперла руки в бока, — Ей тут все звонют и звонют, прям телефон оборвали…. А она президентов хоронит….

— Типун тебе на язык, — невольно засмеялась я, — Качалов не успел стать президентом. Зато по поводу его жены я все выяснила, так что можно считать — дело закрыто. Сообщи, дружочек, об этом нашим, в «Твист». Мне, правда, сейчас неохота ни с кем разговаривать.

— Подумаешь, «дело закрыто». Больно оно меня волнует.

— А что? Еще что-то случилось?

— Естественно, — Клара поджала губы.

— Ну, тогда выкладывай честно, — я зевнула, — а то у меня был такой сумасшедший день, что намеков я не понимаю.

— Наш Тимофеевич улетел в Турцию со своей поблядушкой! — выпалила Клара и исчезла в коридоре.

— Клара, ну какие слова ты употребляешь, — возмутилась я и резко села на кровати, — Что???!!!!

— А что слышали! — донеслось откуда-то снизу. Сонное состояние улетучилось мгновенно.

Кубарем спустившись на первый этаж, я догнала Клару у двери кухни:

— Ну-ка, повтори, что ты сказала!

— А то! — домработница сердито загремела посудой, — Юлька вчера с Петром обсуждала. А я подслушала.

— Как это обсуждала? Что именно они говорили? — меня затрясло.

— Вы ж не хотели ничего слушать. А я еще утром собиралась хозяину прямо в глаза все сказать. Так вы коршуном на меня набросились, все спрашивали, какая муха меня кусала.

— Клара, миленькая, ты можешь мне все объяснить внятно? Что ты крутишь? — я уже чуть не плакала.

Вздохнув, Клара вытерла передником слезы — сначала себе, потом мне — и торопливо заговорила. Выяснилось, что накануне, когда мы с твистовцами «гоняли кофэ» (Клара не удержалась, чтобы не съязвить), Петр Иванович и Юля о чем-то секретничали у машины. «Помните, он Юльку посылал свой телефон искать. Так вот он его не терял». Домработница, строго следившая за своей племянницей, не могла упустить случая, чтоб не подслушать разговор девушки и Петра. «Он мужчина холостой, это правда, только сильно старый для Юльки-то. Одно б дело он жениться решил, а другое — покобелить». Подобравшись к воротам гаража, Клара не пропустила ни словечка. О любви там речи не шло, зато подозрительной женщине стало ясно, о чем Петр Иванович просит Юлю. Той было велено пожаловаться на плохое здоровье и попросить отпуск. На неделю, в Турцию. А на самом деле Юля должна была поехать на курорт только затем, чтобы последить за Сергеем Тимофеевичем. Начальник долго инструктировал Юлю, как ей следует замаскироваться, как делать снимки, на что обращать внимание. Потом к ним и Колюня присоединился. Тоже советы давал.

«Нет дыма без огня, — вынесла свой вердикт Клара, — Они вас не хотели расстраивать, потому и придумали все эти фокусы с телефонами. Никакая Юлька у меня не хворая. Здоровая кобыла. И прохлаждаться на море она будет не просто так, а со всякими вашими шпионскими штучками. Кинокамеру я ей сама в чемодан клала, а еще фотоаппарат и эту, штуку такую, которая слова записывает. Магнитофон маленький. Вот!»

Клара исподлобья посмотрела на меня и замолчала.

Я облегченно вздохнула. Господи, спасибо тебе, что меня не разбил паралич от Клариных подозрений. Честно говоря, я и сама была уверена в том, что Петр Иванович постарается до конца разобраться в истории с Настенькой. Но не потому, что подозревает Сережу. Наоборот. Он уверен, что мой муж абсолютно не виноват. И именно доказательства его невиновности должна будет привезти из Турции Юленька. Ну а шпионские страсти-мордасти мои коллеги развели лишь затем, чтобы не травмировать меня лишний раз.

Сегодняшний визит в театр, а потом к Моргуновой меня убедил в том, что любые, даже самые непонятные вещи имеют, как правило, простое объяснение. Настенька, как и двойник Качаловой, существует реально. Только в случае Татьяны «мистикой» руководил опытный режиссер, решивший заработать деньги на скандальном сериале. А Настеньку мог подослать кто угодно. Да хоть Сережины конкуренты. Ведь если бы у нас в семье начались скандалы, вспыльчивому и ранимому Толкунову стало бы не до работы.

Эх, жаль, что мои друзья столь тактичны. Могли бы все обсудить со мной, и тогда б мне не пришлось пережить такие страшные минуты, как те, когда я услышала Кларино сообщение о совместном отъезде Сережи и его «любовницы».

Однако, почему молчит Толкунов? В списке пропущенных звонков его номера не было. Может, он звонил домой?

— Клара, — я попыталась говорить спокойно, — А Сергей сегодня звонил?

— Так в том-то и дело! — домработница всплеснула руками, — Юлька звонила. Сказала, что долетела хорошо. А от Тимофеевича — ни гу-гу, хотя он вылетел на три часа раньше, чем она. Хотите, — проявила молдаванка инициативу, — Я прямо сейчас племянницу наберу, и вы все у нее спросите?

— Сделай милость, выясни у Юли все сама. — почему-то предложение Клары меня напугало, — Если мои сотрудники решили все от меня скрыть, — стала выкручиваться я, — то не нужно их расстраивать сообщением о том, что я уже все знаю.

— Ну, как хотите…

А и, действительно? Чего я хочу? Или, точнее, чего так боюсь? Если допустить хотя бы на минутку, что на пути из Питера в Москву Сережа был со мной нечестен, то не проще ли узнать все самой и сейчас, чем терзаться подозрениями? Ведь совсем недавно я божилась, что в том случае, если мой муж выживет и выздоровеет, я сама лично приведу к нему за руку и Настю, и кого он только пожелает. Так что же изменилось?

Я прошлась по комнате и заглянула в зеркало стенного шкафа. Из темной глубины на меня смотрели встревоженные и уставшие глаза женщины, так скажем, не первой молодости. Волосы отросли и прическа была не столь совершенна, как хотелось бы, а ресницы, не подчеркнутые тушью, наоборот, выглядели короткими, куцыми и невыразительными. Да уж, в сравнении с молодой свежестью Настеньки я явно проигрывала.

Стоп! Какой Настеньки? Мне же Сергей все объяснил. Это какая-то чудовищная ошибка. Чья-то злая провокация с непонятной пока для меня целью. И не лучше ли будет не отсиживаться в кустах, за Клариной спиной, а набрать номер Толкунова и все у него выяснить? Я решительно набрала Сережин номер:

— Алло, — муж ответил буквально на третьем гудке, и слышимость была такая, как будто он находился в соседней комнате.

— Серенький, привет! — страшно обрадовалась я, — Ты как? Где? Почему не звонишь?

— Да я, как только прилетел, Виток, спать завалился и проснулся уже к ужину. Потом глянул — трубка разрядилась. А сейчас думал позвонить, только совсем запутался, сколько у вас там времени. Боялся, что тебя разбужу.

— Да, ладно! Ты ж знаешь, я малосонька — счастливо засмеялась я, слушая, как вдыхая, родной голос мужа. — Как там наш любимый «Борен Маре»?

Сергей замялся:

— Вит, ты знаешь, я не в «Борене». Мне захотелось поменять отель, увидеть что-нибудь еще. Я, как ты, помнишь, наш маленький «Борен» еще больше тебя люблю, но сейчас мне хочется, чтоб жизнь вокруг кипела, чтобы вокруг было много молодых и счастливых лиц. А то мы на своей Клязьме уже совсем одичали и закисли.

— Молодых лиц? — я даже не сразу придумала что сказать, а Сергей захохотал:

— Вот! Так и думал, что тебя это слово зацепит! Не бери в голову глупости, старушка, и не вздумай опять начинать ревновать.

— Да я и не думала ревновать… Просто как-то странно, — я пощелкала в воздухе пальцами, пытаясь подобрать нужный аргумент, — Тебе же вроде покой прописали, а не шум и дискотеки?

— Кто тебе это сказал? Ты перезвони Литвиновой и узнай, чем лечат хроническую усталость.

— И чем же? — я все еще не понимала.

— Кардинальной сменой образа жизни. — Сергей улыбался, я это чувствовала, — Я буду по утрам бегать, делать зарядку, есть много витаминов и много плавать. Обязательно съезжу на какие-нибудь экскурсии, чего не делал уже лет сто.

— Боже, Сережа, ну какие экскурсии в Турции? — я уже совсем ничего не понимала. — Все что там можно посмотреть ты уже сто раз видел еще десять лет назад.

— Повторение — мать учения, госпожа Толкунова. — Сергей опять засмеялся, — В общем, не дури, не забивай голову ерундой и попытайся от меня хорошенько отдохнуть!

— А ты, значит, будешь отдыхать от меня?

— Вит! Ну, вот опять! — Сергей начал заводиться и я это мгновенно почувствовала. — Зачем тогда было меня отправлять на отдых, если тебе, именно тебе, не нравится, как я отдыхаю?

— Ладно, — сухо произнесла я в трубку, — Отдыхай, Толкунов, так, как хочешь. Дома все в порядке.

— Ага! Передавай всем нашим привет и не ссорься с Кларой!

Мне показалось, или Толкунов действительно с облегчением повесил трубку, даже не сказав традиционного «целую» на прощанье? Хотя и я не сказала. Просто не успела.

Телефон зазвонил снова. Ага! Значит, в Толкунове совесть не умерла окончательно. Я схватила трубку и выпалила:

— Да! Да! Да! И я тебя целую тоже!

— Витолина Витальевна? Это вы мне? — из телефона раздался недоуменный голос Гоши Великолепного.

— Ой, простите, Георгий Петрович, — я смутилась — Я… э…. с сыном разговаривала.

Зачем я соврала? Ну, какая разница Гоше, с кем я говорила? Я покраснела как школьница и стала озираться в поисках сигарет. Не найдя их и понимая, что пауза неприлично затягивается, быстро затараторила:

— Георгий Петрович, как хорошо, что вы позвонили! Кстати, как там все прошло? Как Таня?

— Да, в принципе, нормально, — голос звучал глухо и устало, — Мы продержались все поминки до самого конца… А вы почему уехали?

Боже! Ну, как ответить на такой простой вопрос? Сказать правду — обидеть память Качалова. Обидеть Татьяну, Гошу… Но и врать не хотелось.

— Работы очень много, Георгий Петрович. Кстати, мне сегодня удалось кое-что выяснить по поводу Таниных, э-э-э, «видений»…

— Стоп! — резко оборвал меня Георгий — Я вас очень прошу, Витолина Витальевна, не нужно ничего важного — Гоша подчеркнул это слово — сообщать по телефону. Давайте завтра увидимся, и вы мне все расскажете.

— Ладно, — пожала я плечами. — Как хотите. А с Таней мне можно поговорить? Действительно, как-то неудобно… На кладбище не подошла, на поминки не приехала…

— К сожалению, — Георгий Петрович помолчал, — К огромному моему сожалению, Татьяна сегодня выпила чуть больше, чем положено, и сейчас спит.

— Но ведь Таня почти совсем не пьет?

— Так получилось…

— А Любовь Павловна? Как она? Или вы не успели заехать? — я смутилась. Мне почему-то стало неловко за Качалову, хоть я прекрасно понимала, что в подобной ситуации и сама, наверное, напилась бы в усмерть. Тьфу, тьфу, тьфу, конечно. Не приведи Бог!

— Да я вам как раз из больницы и звоню, — Гоша закряхтел, — Чертовы бахилы, никак не снимаются… Кто эту ерунду придумал?

— А вы не торопитесь. На ходу не получится, — я вспомнила, как недавно сама с остервенением пыталась снять с себя голубые полиэтиленовые тапки.

— Ну вот, слава Богу! — голос у Гоши повеселел, но буквально через секунду опять стал сосредоточенным и строгим, — Любовь Павловна пока держится. Правда, прогноз неутешительный. Сами понимаете — возраст. Плюс комбинированный инсульт. Ну и еще врачи говорят, что в момент кровоизлияния Любовь Павловна потеряла сознание, упала и дополнительно ударилась головой. Так что веселого мало…

— А она вас узнала? Она вообще кого-нибудь узнает?

— Знаете, Витолина, — Гоша случайно или намеренно пропустил мое отчество — Мне показалось, что узнает. Во всяком случае, при виде меня бабушка заплакала. Точнее, когда услышала мой голос…. Без очков-то она совсем ничего не видит…

— Вы держитесь там, Георгий — я тоже не стала величать его по батюшке, — Если помощь какая нужна — только скажите!

— Да пока справляемся…

— Ну, тогда до встречи? — я не знала, о чем еще говорить, если нельзя обсуждать дела Татьяны.

— До скорой встречи. — Георгий помолчал. — Я вам завтра позвоню, и мы договоримся точнее. Ладно?

— Буду ждать…

Закончив разговор, я нерешительно потопталась в комнате, случайно заметив, что все это время все еще смотрюсь в зеркало. Ну и кто сказал, что глаза у меня больные и уставшие? Вовсе нет! Нормальные глаза! И щеки не дряблые, и второго подбородка нет. А вот стрижку нужно буквально завтра поправить. И волосы осветлить. Развернувшись, как солдат в строю — резко, через плечо — я отправилась на кухню разыскивать Клару.

Домработница шинковала капусту. Глаза у нее были подозрительно красные, а веки опухшие.

— Чем занимаемся? — я обняла молдаванку за плечи.

— Борщ варю, — сбросила плечом мою руку Клара.

— На ночь глядя?

— Это ж вы, а не я любите вчерашний борщ, — Клара не собиралась мириться.

— Ты дозвонилась Юленьке?

— Да.

— И? — я почувствовала, как тревожно забилось сердце.

— Ну… — Клара замялась и даже прекратила терзать капустный кочан, — Все как вы говорили. Юлька меня отругала, бисова дочка, сказала, что будет в этой своей Турции лечиться. А все то, что я собственными ушами слышала у гаража — мне, видите ли, показалось. Только я так вам скажу, — Клара шваркнула кочаном об стол так, что ошметья капусты полетели в разные стороны — У меня, может и склероз, но глухой я никогда не была. Слышу еще лучше, чем наши собаки.

— Кларочка, милая, не бери ты дурного в голову, — я повторила слова Толкунова — Юля и Сережа отдыхают. Мы с тобой работаем. Потом поменяемся местами. Я тебя заберу в Таиланд, а они тут будут за нас отдуваться.

— Тьфу ты, пропасть… — Клара расплакалась — Сдался мне этот ваш Таиланд. Я ж для вас старалась, а собственная племянница меня обозвала этой…. Интриганкой… Вот!

Я рассмеялась.

— Ага, смейтесь, смейтесь… Завтра напишу сестре, пускай свою дочку обратно в Молдавию забирает. Нету моего на то согласия, чтобы какая-то свиристелка меня на старости лет костерила.

— Кларочка — я попыталась опять обнять домработницу — Интриганка — это приличное слово.

— Только пусть всякие соплячки его ко мне не применяют. — Клара вытерла фартуком слезы и сурово насупила брови — И вы тоже… хороша! Забирайте вона свою водку с кофэм и идите спать. Хлеб я отрезала, укроп надергала. А этой, как ее там, авокады, я не нашла. Может, ее дворник собакам скормил?

— Это вряд ли, — настроение у меня окончательно исправилось. — А хочешь, я тебе про Качалову расскажу?

— Нет! — отрезала упрямая Клара и повернулась ко мне спиной, давая понять, что разговор окончен.

— Ну, на нет и суда нет!

Я забрала с барной стойки чашку с остывшим кофе и отправилась баиньки.

1 октября (суббота, утро)

Утром оказалось, что на календаре уже 1 октября. Это был наш с Сережкой день. Именно первого числа, вернувшись с традиционной студенческой отработки — с картошки — мы и столкнулись с ним в гулком коридоре МГУ. И не расставались уже…. страшно подумать — 22 года!

Как жаль, что Серый улетел в эту свою Турцию. Первый раз за два с лишним десятка лет я буду отмечать наш день одна. Ладно, любой отпуск когда-нибудь кончается, Сережа вернется и мы традиционно пригласим друзей, бывший наш родной эмгэушный «детдом», всех, с кем продолжаем общаться хоть и не так часто, как хотелось бы, зато с удовольствием. На тумбочке запиликал мобильный. «Чижик-пыжик»! Сережка!

— Алло, милый!

— Мам, это я!

Это был действительно Сережка, только не старший, а младший Толкунов.

— Мамуль, я вас с папой поздравляю с вашим днем и желаю здоровья, счастья, короче, всего самого лучшего.

— Спасибо, сыночка. — Я очень обрадовалась звонку из Лондона — Ты как там? Как учеба, как здоровье? Почему так редко звонишь?

— Деньги экономлю, — засмеялся сын.

— А у тебя что, проблемы с деньгами? Почему ты не сказал отцу? Сколько тебе перевести на карту?

— Да не парься, ма, все отлично. Я тут просто прикупил себе комп, чтобы не сидеть в очереди в Интернет-клубе.

— Но у тебя же есть ноутбук? — Я ничего не понимала.

— Был, — хмыкнул мой сын, — Ма, так получилось, что я его одному парню подарил. Он из Индии, родители у него есть, но с финансами полный швах — только на еду хватает.

— Это тот Радж, которого ты собирался на каникулы в Москву привезти?

— А, так ты помнишь! — Сережка явно обрадовался, — Если вы не против, мы прилетим через полтора месяца. Только мне ему еще и билеты придется покупать. Говорю же, там финансы поют романсы….

— Я, в принципе, не против… — Мне не очень нравились Сережины английские друзья, которые, как я успела убедиться за два года, чаще всего просто бессовестно эксплуатировали доброе сердце моего мальчика. — В общем, если это настоящий твой друг, то, конечно, приезжайте…

— Ладно, мусь. Заметано. Ты самая классная мама на свете! — Сережка счастливо засмеялся, — А дай бате трубку, плиз-з-з.

— Папа в Турции отдыхает…, — я замялась.

— Как это? Без тебя, что ли?

— Ну, я же летаю одна в Таиланд…..

— Так это у тебя традиционный тайский хадж, к этому уже все привыкли. Но так-то вы всегда вместе. Слушай, — Сергей заволновался, — Вы там часом не поссорились? У вас этот, как его, кризис среднего возраста не наступил?

— Все отлично, сыночка. — Я скрестила пальцы и лихо соврала — Все замечательно. А у папы в Турции книжная ярмарка. Поэтому он отдыхает очень условно, скорее, работает.

— А, ну тогда ладно. Пока, мамуль. Кинь мне что-нибудь на кредитку. Не забудешь?

— Нет-нет! Днем заеду в банк и все сделаю.

— Целую. Всем нашим — привет!

Попрощавшись с сыном, я спустилась на кухню. За столом в одиночестве сидел Колюня и, не спеша, прихлебывал молоко. Синеватая щетина на бледном лице и покрасневшие глаза явно свидетельствовали о том, что ночь наш младший следователь провел без сна.

— Привет, ты откуда такой красивый? — я потрепала Колюню по смоляным кудрям.

— Из Брянска, — коротко ответил сыщик и зевнул. — Зря съездил. О Качалове там могут вспомнить совсем мало. Был мальчишка, как мальчишка. Учился на тройки-четверки, не хулиганил особо. Никакой брошенной невесты. Никаких друзей или врагов. Ушел в армию, потом поступил учиться в Москву и больше на родину не возвращался.

— А с кем ты говорил?

— С директором школы и с соседкой по лестничной площадке. Кстати, Витолина Витальевна, вы уж сами себе еду приготовьте. Клара неважно себя чувствует, говорит, что давление на погоду подскочило, вот я тут и кукую в одиночестве.

— Кларе нужна помощь? — вскинулась я.

— Не-а! Она мне в пять утра дверь открывала, как раз на кухне лекарство пила. Мы потом еще раз ей давление измеряли, вроде в норму пришло. Она спать отпросилась. Так что лучше ее не будить.

— Хочешь, я тебе яичницу поджарю?

— Не, не надо, я заскакивал в Макдоналдс. — Колюня еще раз зевнул. — У нас какие планы?

— Как обычно. Собираюсь в офис. Хочу посмотреть дело Моториной. Потом должна встретиться с Георгием Петровичем. Нужно доложить ему, что двойника Качаловой я вчера обнаружила. — Я гордо подняла голову и победоносно улыбнулась.

— Да ладно? — не поверил Колюня.

— Представь себе.

— И кто это был?

— Представляешь, выяснилось, что какие-то сволочи задумали снять фильм из жизни самых богатых людей России. Я точно не знаю, но предполагаю, что это должен быть какой-то документальный сериал со скандалами и разоблачениями.

Мне пришлось подробно рассказать Колюне, как я вышла на театр «Зазеркалье», на Чижову, потом Моргунову, и о том, что мне поведала Марго.

— Ну и не фига не понятно из того, что вы рассказали, — вынес свой вердикт Колюня. — Давайте кофе попьем, и я вам докажу, что работы по Качаловой еще непочатый край.

— Как это не понятно? — обиделась я. — Что конкретно тебе не понятно? Ты же не будешь спорить с тем, что Чижова, по всей видимости, и есть двойник Качаловой.

— С этим нет. — Колюня не дождался от меня кофе, а потому сам потянулся к полке, достал банку Нескафе, сахар и всыпал по чайной ложке и того и другого прямо в немытый стакан из-под молока. Кипяток ему налила уже я.

— Вы с чего взяли, что Чижова для сериала гримировалась? — стоял на своем Колюня.

— Как это, с чего? Она же актриса. Лера Моргунова рассказывала, что последние шесть месяцев Чижова принимает участие в каких-то съемках. Что она выиграла кастинг. Потом — это красное платье… Где тут нестыковки?

— А если предположить, что Чижова хотела подставить Качалову? — в черных глазах моего собеседника запрыгали черти. От его сонливости и следа не осталось.

— Каким образом подставить?

— Ну, не знаю… К примеру, если бы она напилась на каком-нибудь пафосном приеме, в крутом ресторане, устроила дебош, а это все засняли журналисты… И оказалось бы, что именно Качалова была на этом приеме. Да не одна, а со своим знаменитым супругом. Никто бы не стал сопоставлять минуты, когда настоящая Качалова вышла из ресторана, и когда началось безобразие. Зато снимки бы в газетах появились — будь здоров!

— Ты думаешь, это все-таки происки конкурентов? — я крепко задумалась.

— Да все равно — чьи! — Колюня допил кофе и быстро приготовил себе его еще раз. — Может и конкурентов, а может этот «папик» вместе с Чижовой газетам фотографии продавали, на том и зарабатывали…

— А, может быть, — продолжила его мысль я, — Они вообще ничего никому не продавали, а отправляли снимки заинтересованному лицу, то есть Качалову и элементарно шантажировали его… Ведь двойник появился в разгар предвыборной компании. Качалову нужно было пристально следить, чтоб репутация оставалась белоснежной…

Я вскочила и забегала по кухне. Без привычных утренних ароматов свежей выпечки, горячего шоколада, цейлонского чая, арабики и жареного хлеба просторное помещение напоминало пустую и бездушную операционную. Оказывается не я, а суровая пожилая молдаванка вдыхала в нашу кухню жизнь и тепло. Черт, а я умудрилась поругаться с Кларой. Мне стало стыдно.

— Ага, — следя за моими метаниями пронзительными черными глазами, проговорил Колюня, — Выборы это интересно. Только тут мы пролетаем. Как утверждала Качалова, муж в ее двойника не верил. Значит, агент этой Чижовой на Качалова пока не выходил.

— Теперь уже и не выйдет, — вздохнула я.

— Так что получается, нам по любому эту артистку надо искать. И чем быстрее найдем, тем лучше.

— Тогда допивай кофе, и поедем в офис. Теперь еще более важно проверить дело Моториной. Может быть, и у ее внука есть двойник из «Зазеркалья»? — внезапно мне в голову пришла еще одна мысль, — Черт побери, я же вчера не весь альбом просмотрела! Я, как только Чижову увидела, так сразу обо всем забыла. Надо было глянуть, может, у них еще кто-нибудь из артистов на кого-то из VIP-персон похож?

— Заметьте, Витальевна, эти двойники могут быть не только в «Зазеркалье». Наверняка этот «папик» по всей Москве шуровал. Так что работы у нас — непочатый край.

В офисе я, первым делом, отправилась к рабочему столу Юленьки и постаралась найти папку с документами Моториной. На часах было уже начало одиннадцатого, поэтому я посчитала приличным позвонить Серафиме Львовне, не боясь ее разбудить. Трубку снял мужчина, по видимому, сам Паук Генрих Михайлович, внук Моториной (согласно показаниям нашей клиентки больше у них в доме никто не проживал). Я немного растерялась, ибо не знала, как мне в этом случае представиться и насколько внук в курсе визита бабушки к сыщикам.

— Доброе утро. Могу я услышать Серафиму Львовну?

— К сожалению, моя бабушка вчера скончалась, — голос был молодым и не казался особо расстроенным.

— Господи! Что у вас случилось? — я не могла поверить. Вторая смерть за несколько дней. И обе они, похоже, связаны с нашим «Твистом». Голова пошла кругом.

— Простите, а вы кто? — осторожно поинтересовался внук.

— Понимаете, мы с вашей бабушкой не знакомы лично, но она мне очень нужна. Ой, извините, была нужна, и …..примите мои соболезнования! — спохватилась я.

— Спасибо, — с явным облегчением произнес Генрих Михайлович, — А то я, было, подумал, что не узнал кого-то из знакомых.

— Генрих Михайлович, мне бы очень хотелось с вами встретиться. Ваша бабушка обратилась к нам по одному деликатному вопросу, — я замялась, — собственно говоря, я поэтому и звоню.

— Боюсь, что в ближайшее время никак не получится. — Мне показалось, что Генрих хочет быстрее закончить разговор, — Сами понимаете, похороны, поминки… Времени нет ни секунды. Хотя, постойте. Вы сказали, что бабушка к вам обращалась. Зачем?

— Мы сыскное бюро «Твист». И Серафиме Львовне потребовались наши услуги.

— Услуги сыщиков? — недоверчиво переспросил внук, — Вы уверены?

— Абсолютно, — я покосилась на папку, — Вот тут у меня документы, договор, фотографии…

— Оставьте, пожалуйста, свой телефон, я перезвоню вам буквально через минуту… У меня кофе убегает.

— Да я подожду…

— Нет-нет! Давайте телефон, — голос Генриха Михайловича стал капризным, — Я сам с вами свяжусь.

— Хорошо, записывайте… — и я продиктовала семь цифр.

Положив трубку, я тупо уставилась в стену. Если верить календарю, Моторина обратилась к нам только позавчера. И вот сегодня ее уже нет в живых. Что это? Досадное совпадение? Возраст у нашей клиентки, конечно, был не пионерский, но, судя по отчету Юленьки, старушка выглядела бодрой, живой и на здоровье не жаловалась. Так что же могло случиться? Я задумчиво листала страницы дела.

Кстати, а почему мне до сих пор не позвонил Сергей, не поздравил с нашим праздником? Совсем заотдыхался он в этой своей Турции. Раньше провалов памяти я у мужа не наблюдала. Каждый год, первого октября, прямо с утра меня ждал букет бледно-розовых роз, которые обожал Толкунов. Я всегда смеялась, что цветы он дарит не мне, а себе. Сергей не спорил, отшучиваясь тем, что хорошая жена сама бы покупала мужу цветы, если уж подозревает, что он к ним неравнодушен.

Похоже, этот октябрь станет исключением из многолетней традиции.

Тут мне пришло на память, что Сережка просил наш «Твист» разобраться со своей мнимой любовницей и даже внес аванс. В свистопляске последних дней моим сотрудникам было не до Настеньки. Конечно, не всем сотрудникам, а тем, кому можно было поручить столь деликатное дело — Колюне, Юленьке, Петру Ивановичу. А что если мне самой попробовать найти девушку и все у нее выяснить? Это было бы самым верным решением проблемы и сняло с души тот проклятущий камень, который нет-нет, да и ворочался у меня где-то в груди. Я стала перебирать папки, которые в Юленькином столе находились в ящике с маркировкой «в работе». Тоненькая папка «Христенко Анастасия Владимировна» лежала в самом низу стопки дел. С трудом преодолевая противную дрожь пальцев, я открыла серую обложку… и разочарованно пожала плечами. В деле Настеньки хранилось всего два сиротливых листка формата А-4. На первом было две ксерокопии паспорта — страница с фотографией и страница с пропиской. Из них следовало, что моя мнимая соперница совсем молода, что раньше она проживала на улице Кравченко, а затем переехала на улицу Шоссейную. Ниже каллиграфическим Юлиным почерком была сделана приписка, поясняющая, что Настя сейчас работает продавцом в книжном магазине (адрес, рабочий телефон, фамилия директора). На втором листке я обнаружила бледную ксерокопию выписки из медицинской книжки женской консультации. На минутку мне стало дурно. В графе «отец ребенка» размашистым почерком врача было начертано — Толкунов Сергей Тимофеевич, 1964 года рождения, вторая группа крови, резус-фактор положительный. Я постаралась взять себя в руки. Закурила. Захлопнула папку. Ну, и что произошло? Что такого я увидела, о чем не знала раньше? Все это мне уже докладывали мои друзья, когда мы заседали с ними в нашей «штаб-квартире», на кухне. И именно из-за этих двух проклятых листков, особенно последнего, мой Сережа и поручил нам расследование.

Потирая виски, я отвернулась от документов и стала продумывать план своей встречи с Настей.

Зазвонивший телефон я поначалу решила проигнорировать. Судя по тому, что звонок прервался, трубку взял кто-то из сотрудников. Вот и отлично! Через несколько минут на пульте коммутатора замигал маячок внутренней связи и тут же раздался комариный писк дублирующего звонка.

— Алло. — Мне сейчас не хотелось ни с кем разговаривать.

— Вита Витальевна, там этот, Паук. По поводу Моториной. Вы есть? — быстро проговорил Колюня.

— Елки-палки, я совсем забыла… Есть я, соединяй, — мне пришлось хорошенько потрясти головой и закурить еще одну сигарету, чтобы переключиться с личных проблем на то, чем я действительно должна была заниматься.

— Алло? — голос Паука звучал вопросительно-вкрадчиво.

— Да, Генрих Михайлович, вы попили кофе? — я устало откинулась в кресле.

— Кофе? — на секунду растерялся Паук, — Ах, да! Конечно, кофе… Спасибо, у меня все в порядке.

— Так вы сможете подъехать к нам в офис? — я задавала вопросы по инерции, чувствуя, что совсем непрофессионально теряю интерес к делу нашей клиентки.

— Видите ли…, извините, не знаю вашего имени отчества, — голос внука Моториной стал приторным.

— Витолина, — я решила обойтись без отчества.

— Видите ли, Витолина, я не очень понимаю, с чего моя бабушка решила обратиться в ваше агентство… Тем не менее, — голос окреп, — я рискнул бы пригласить вас к себе. Видите ли, я простыл… И, похоже, серьезно.

Это беспомощное, многократное «видите ли» мне не понравилось совершенно.

— И что? — я продемонстрировала не очень хорошее воспитание.

— Я рискнул бы попросить вас приехать к нам домой, и привезти все документы по бабушкиному делу.

— Ладно. С учетом пробок, я смогу быть у вас,… — я прикинула расстояние от Таганки до Красной Пахры, где располагался коттедж Паука, — примерно через полтора часа.

— Но в субботу нет пробок….

— В субботу? — переспросила я.

— Ну да. Сегодня суббота.

— Черт! Я совсем забыла. — Я встала и постучала в стеклянные двери, отделявшие приемную от комнаты следователей. На пороге возник Колюня.

— Генрих Михайлович, повисите на трубке? — попросила я, и шепотом поинтересовалась у младшего следователя, сколько времен займет путь от нас в пригород.

— А где расположен ваш офис? — задал мне встречный вопрос внук Моториной.

— Метро «Площадь Ильича», «Таганка», словом, центр. — Я покосилась на своего коллегу. Колюня все еще молча листал дело Моториной и ничего не говорил.

— Отлично! Вам до меня ехать минут десять, — Генрих Михайлович явно обрадовался.

— В Пахру? Это, каким же образом? — поинтересовалась я.

— Не надо в Пахру. Зачем? Кстати, это бабушка сказала, что мы там живем?

— Ну да, — я отняла у Колюни серую папку, — В деле указан именно этот адрес.

— Но вы позвонили в Печатники! — перебил меня гражданин Паук, — В Пахре дом еще не достроен. Я там бываю, правда, совсем изредка…. А живем мы, точнее, жили….. с бабушкой, на улице Шоссейной. От Таганки это буквально в нескольких минутах езды. Сейчас я нахожусь в нашей квартире.

Название улицы — Шоссейная — резануло по ушам. Или это случайное совпадение, или перст судьбы.

— Хорошо. Диктуйте адрес.

Я записала номер дома и квартиры и положила в портфель папку с делом Моториной. Генрих Михайлович настоятельно просил, чтобы я все документы обязательно привезла с собой. Поколебавшись минуту, я достала из сейфа три тысячи долларов аванса, которые нам заплатила Серафима Львовна, согласно Юленькиной ведомости. Если внук будет настаивать на прекращении расследования, мне придется деньги вернуть.

Честно говоря, я бы десять раз подумала, прежде чем ехать домой к Генриху Михайловичу. Никогда прежде я не общалась с клиентами вне стен офиса. Это была прерогатива других сотрудников. Я же довольно редко уезжала со Школьной улицы. Однако все решил адрес Паука. Раз уж на улице Шоссейной, кроме нашей клиентки Серафимы Львовны, проживала еще и семья Насти Христенко, у меня появлялся прекрасный шанс разрубить все гордиевы узлы разом — поговорить с Пауком (ударение на первый слог, я запомнила) и с Настенькой.

Поворчав для приличия, Колюня завел движок Мерседеса. Мы стартовали из офиса ровно в полдень. В конторе после нашего ухода, осталась только бухгалтер Клава, которая явилась, чтобы в тишине выходного дня подготовить квартальный отчет и два детектива, с которыми, увы, я не была близко знакома, а потому совершенно не представляла, над каким из дел парни сейчас работают.

Спустя пятнадцать минут мы были на месте. Я приоткрыла дверь автомобиля:

— Ну что? Ты со мной? — я была уверена, что Колюня откажется. Так оно и случилось.

— Вита Витальевна, — заныл мой коллега, — Можно я тут маленько покемарю? Все-таки ночь не спал.

— Ладно. — Сегодня я была сговорчива, как никогда, — Только потом не говори, что от генерального директора нет никакой пользы. Заметь! Самые сложные случаи всегда достаются мне.

— Кто бы сомневался, — мой водитель улыбнулся, сладко зевнул и достал с заднего сидения кожаную подушку-думку.

А я подошла к нужному подъезду. Посмотрев в записку, набрала пять цифр кодового замка. Домофон сыграл незатейливую мелодию и дверь, пиликнув, открылась.

В лифте я еще раз внимательно изучила фотографию внука Серафимы Львовны. Хомяк хомяком, не смотря на претенциозное имя и фамилию. Спохватившись, переложила из кармана плаща в карман брюк пачку долларовых бумажек. Сумку я предусмотрительно оставила в машине, помня о том, как буквально месяц назад в одном из таких же московских подъездов местные хулиганы похитили у Юленьки и сумочку, и деньги, которые в ней были, и даже чековую книжку нашей фирмы. Больше всего, правда, мы с Юлей сожалели о пропаже самой сумки, которую мне сын прислал из Лондона, а я передарила ее своей помощнице.

Крякнув, лифт задрожал и медленно распахнул створки на седьмом этаже. Я даже не сразу сообразила, где нахожусь. Дело в том, что стены лестничной площадки, на которую я прибыла, отличались от всего подъезда, как благородная красная икра от своего кабачкового собрата. Передо мной открылся просторный холл, отделанный керамической плиткой цвета бирюзы. В левом торце холла перламутрово белела одна единственная дверь. Судя по латунным цифрам на двери — это и была нужная мне квартира. Но куда делись остальные три? И почему первый этаж — чистенький, не спорю — все-таки был предбанником обычной панельной многоэтажки, а это великолепие мне напомнило холл качаловских апартаментов? Поколебавшись ровно минуту, я нажала кнопку звонка.

Судя по тому, что дверь мне открыли не сразу, хозяин предварительно некоторое время изучал мою персону на экране видеофона, глазок которого я рассмотрела над входом.

— Вы из «Твиста»? — спросил дородный мужчина, приоткрыв дверь на ширину внутренней цепочки.

— Совершенно верно. — Я лучезарно улыбнулась. — А вы — Генрих Михайлович?

Дверь опять закрылась, чтобы через секунду широко распахнуться.

— Милости прошу!

Внук Серафимы Львовны был высок, полноват и неуклюж. На вид ему было около тридцати пяти лет. Синий пиджак абсолютно не гармонировал с зелеными брюками, а желтая рубашка, дополнявшая костюм, свидетельствовала о полном отсутствии вкуса. Мужчина нервно потирал толстые волосатые пальцы.

— Вы принесли документы?

— Конечно.

Генрих Михайлович требовательно протянул вперед руку.

— Но, может быть, я все-таки войду?

— Господи, простите. — Неуклюжий великан посторонился. — Я со вчерашнего дня сам не свой.

— Еще раз примите мои соболезнования.

— Спасибо. Хотя мы давно ждали чего-то подобного…. Понимаете, возраст, стенокардия… — Господин Паук повел меня в глубь квартиры. — Бабуля несколько неадекватно оценивала ресурсы своего организма. А позавчера вечером, когда случился приступ, меня не было дома. Врачи сказали, что, появись я на пару часов раньше, Серафиму Львовну можно было бы спасти.

— Так у нее были проблемы с сердцем? — Мне вдруг ужасно захотелось, чтобы причина смерти Моториной была какой-то другой.

— Увы,… — Генрих растеряно развел руками.

— Значит, смерть вашей бабушки была абсолютно естественной? — я внимательно посмотрела на внука. Но он не отвел взгляда.

— А какой еще? — Генрих привел меня в гостиную, — Впрочем, вы проходите, присаживайтесь. Сейчас я соображу нам с вами кофе или чай. Вы что будете?

— Кофе. Черный. С одним кусочком сахара. — Я внимательно осмотрелась. Квартира выглядела неправдоподобно большой. Скорее всего, господин Паук (ударение на первом слоге) выкупил в собственность все квартиры на этаже и благодаря перепланировке превратил обычные помещения в стильный шоу-рум эпохи Людовика XIV. С низких потолков свисали разлапистые бронзовые люстры, цепляясь паучьими лапами за замысловатую лепнину. Каждая комната (во всяком случае, из тех, что я заметила) была не менее сорока квадратных метров. Мебель гостиной и та, которую я успела заметить по ходу движения, явно не отечественного производства. Бархат, парча, позолота, инкрустация, модные и очень дорогие «червоточины».

— Красиво у вас, — прокомментировала я свои впечатления вернувшемуся Генриху.

— Да! Эта квартира — прихоть моей бабули. — Скороговоркой ответил мне внук, — После того, как на соседней улице произошел теракт, в котором погибли две бабушкины приятельницы, мы переехали с Мичуринского проспекта в этот район. Выкупили целый этаж, расселив соседей с большими для себя убытками, и стали жить. Не знаю, сказала ли вам Серафима Львовна, но бабушка хотела после того, как будет достроен наш коттедж, отдать квартиру наследникам своих подруг. Их осталось всего двое. Внук Тамары Петровны и внучка Олимпиады Ивановны, ее одноклассниц. Считается, что Юра с Лялей в скором времени поженятся. Собственно, они и не пострадали по той лишь причине, что во время трагедии отдыхали в Египте. А вот их родители тоже погибли во время взрыва.

— Да, это была кошмарная история. Бедные Юра и Ляля….

— Подруги бабули переехали в Печатники по расселению из Люблино, — проигнорировав мою реплику монотонно продолжил внук Серафимы Львовны, рассказывая ее так, словно повторял заученную главу из учебника истории — Бабушка их часто навещала. Она же у меня тоже люблинская. Хотя сама после замужества жила сначала на Кутузовском, а потом на Мичуринском проспекте. Но это к делу не относится… Собственно, я хотел сказать, что Юра и Ляля как бы остались на бабушкиной совести. Хотя они получили по отдельной однокомнатной квартире.

— Вы очень благородны, Генрих. — Я попыталась подобрать нужные слова, — Я так понимаю, что в скором времени вы эти апартаменты отдадите?

— Скорее всего, нет… — внук Серафимы Львовны замялся, — Я запамятовал, как вас зовут…

— Витолина.

— Так вот, уважаемая Лина…. — он проглотил начало моего имени, словно не расслышал его— Бабушка моя была золотым человеком, хотя и со странностями. Я очень уважаю ее память, ее доброе сердце…. Но я не очень понимаю, почему я должен сейчас дарить эту квартиру кому бы-то ни было. Государство выделило родственникам пострадавших вполне сносную жилплощадь. У меня масса своих проблем. Дом в Пахре не достроен. Бизнес требует от меня все новых вложений. В конце концов, — разгорячился Генрих, — Я хочу завести собственную семью и обеспечить ее максимально. Вы понимаете?

Через час я уже знала, что бизнес Генриха был основан на деньги Моториной. Родная бабка боготворила внука. Ее первый муж, Клаус Паук, считался в Москве одним из лучших дантистов, коллекционером редких ювелирных изделий и алмазов-самородков, а, следовательно, одним из самых состоятельных людей СССР. После его смерти Серафима Львовна вышла замуж второй раз за сына министра образования нашей страны. Однако позднее замужество оказалось бесплодным, а дочь от первого брака — мать Генриха — воспитанная во вседозволенности и полной безнаказанности, если что и успела сделать, так это родить внебрачного ребенка. Точнее, отец у Генриха был, и даже от него не отказывался. Он иногда заезжал к сыну, привозил игрушку или конфеты. Но чаще забегал «просто так», чтобы забрать с собой непутевую мамашу. Куда уезжали родители — бабушка не говорила. Они могли пропадать неделю, месяц, полгода. Однажды не вернулись совсем. Серафима Львовна ни дочку, ни ее гражданского мужа не простила. Безалаберные супруги, подкинув четырехлетнего Генриха бабке, завербовались куда-то на Дальний Восток. Там они со временем и затерялись. Все свои тридцать шесть лет жизни Генрих знал и любил только бабушку. Собственно, из-за внука она разошлась со своим вторым мужем. Иван Иванович Моторин бросил Серафиму Львовну после серьезной ссоры с Герой. Подросток, в пылу обиды на прижимистого и не очень ласкового бабушкиного мужа, зло высказал Моторину, что тот им с бабулей нужен лишь для денег, и вмешиваться в их жизнь со своим занудством какому-то чужому дядьке Генрих не позволит. Неожиданно Моторин поверил ребенку и ушел от Серафимы Львовны без объяснений. Он и не подозревал, несчастный, что денег, оставшихся после Клауса Паука, бабке хватило бы не только на достойную жизнь с черной икрой и регулярным отдыхом за границей, но и на то, чтобы в будущем дать внуку прекрасное европейское образование, купить ему бизнес и отладить его. А ведь Моторин бабушку боготворил. До самой своей смерти он присылал Серафиме Львовне на день рождения огромные охапки белых тюльпанов, ее любимых цветов.

Если бы не некоторые странности бабули, Генрих считал бы себя вполне счастливым и состоявшимся мужчиной.

— Простите, вы какие странности имеете в виду? — не утерпев, прервала я плавное повествование внука.

— Да все! — Генрих был настроен решительно. — Баба Сима основала мое дело. Мой торговый комплекс. Я не спорю. Но она лезла во все дыры. Она, вы не поверите, даже женщин мне сама подбирала. — Генрих смутился. — Не невест, а именно женщин…. Словом, я чувствовал себя глупым теленком, хоть все вокруг и пели мне дифирамбы.

— Вам было тяжело с бабушкой? — я постаралась быть максимально тактичной, догадавшись, насколько трудно говорить этому неуклюжему мужчине.

— С бабушкой — легко. Труднее было делать вид, что я сам всего добился. С одной стороны независимость, с другой — непонятные другим поступки… Эта квартира, которая должна почему-то достаться самозванцам… Деньги, которые Серафима Львовна контролировала до цента. Бабушка все решения принимала самостоятельно и ставила меня уже перед свершившимися фактами.

— Мне кажется, я понимаю, о чем вы говорите. — Я так устала от нашего разговора, что мне захотелось быстрее покинуть этот красивый дом.

— Вот и отлично, — обрадовался Генрих. — Давайте я заберу все бабушкины заявления, и будем считать, что никакого визита в вашу контору не было.

— А как же ваш двойник? — забеспокоилась я.

— Это еще один бабушкин пунктик. — Генрих насупился. — После того, как я признался бабуле, что некоторую, совсем несущественную часть прибыли отдаю организации «Путь Весны», она меня буквально заела.

— Кому отдаете?

— По бабушкиному мнению — секте. — Генрих усмехнулся, — А на самом деле обычной организации, которая помогает людям обрести свое место в жизни. Год назад я случайно столкнулся с молодыми американскими ребятами и посетил пару их тренингов. Поскольку обучение в «Весне» стоит не дешево, я не могу подозревать их в какой-либо иной корысти, кроме как платы за курсы. Курсов всего три. Обычный. Продвинутый. Лидерский. Все остальные поступления в организацию — это добровольные пожертвования и идут они в различные благотворительные фонды. Я, например, свои деньги отдаю детскому дому.

— Что ж, благородно…А при чем тут двойники?

— А это моя мелкая месть старушке… Я как-то пошутил, что меня преследует «черный человек», моя тень. Мне было забавно наблюдать, как старая атеистка, никогда не ходившая в церковь, начала приводить домой священников, чтобы они отворотили меня от секты и вернули православному богу.

Цинизм господина Паука меня покоробил. Тем е менее, я настойчиво продолжила:

— Генрих Михайлович, согласитесь, ваша бабушка обратилась к нам не с просьбой оградить вас от секты. Она формулировала вполне конкретные вопросы. Кто вам мешает жить? Кто вас копирует? Почему вы видите своего двойника?

— Довольно, знаете ли, — Генрих решительно прервал меня. — Бабушка могла придумать все что угодно. Я же вам ответственно заявляю, что ни о чем подобном бесед с ней не вел.

— Но она заплатила нам деньги…

— Сколько? — мгновенно среагировал внук.

— Три тысячи долларов…

— Давайте договоримся так. Полторы тысячи я у вас заберу. — Мужчина запыхтел, — Это будет, согласитесь, справедливо. А половину суммы вы оставите себе. За хлопоты. Только, прошу вас, отдайте мне все бумаги бабушки. Я бы не хотел, чтобы кто-то после ее смерти копался в нашем грязном белье. Понимаете?

— Понимаю отлично, — и ведь я действительно поняла нежелание Генриха вытаскивать скелеты из шкафа, — Только подскажите, где будет похоронена ваша бабушка?

Последний вопрос я задала из-за привычного стремления оставлять последнее слово за собой. Честно говоря, меня место похорон гражданки Моториной волновало меньше всего.

— Так это…, — Генрих внезапно покрылся испариной, — Я отвезу тело бабушки в город…. Аксай. На ее родину. Она всегда говорила, что хочет быть похоронена в городе, где родилась.

— Вы же говорили, что Серафима Львовна — люблинская?

— Ну да… То есть, сначала она жила в Аксае, а потом переехала в Люблино.

— Значит, — констатировала я, — Поминок не будет?

— Нет… — промямлил внук.

— И друзей не будет на похоронах?

— Я, честно говоря, планировал всех ее друзей обзвонить позже. — Генрих задумался, а потом решительно добавил — Это воля Серафимы Львовны. Она не желала превращать свои похороны в водевиль.

— Что ж, воля ваша, — не стала я спорить, одевая в прихожей плащ, — В папке, которую я вам оставила, все документы по делу, моя визитная карточка и полная сумма контракта.

— Но…

— Простите, я думаю, правильнее будет вернуть вам деньги сполна.

Мне показалось, или в глазах рохли-бизнесмена вспыхнули радостные огоньки? А ведь говорят, что богатые люди не продаются по мелочам.

Уходя, я не стала рассказывать Генриху Михайловичу, что во время нашего с ним разговора успела сделать несколько фотографий наследника своим телефоном. Как и не упомянула о том, что одна из его фотокарточек, принесенных бабушкой, так и осталась в кармане моего плаща. Зачем мне это было нужно — не спрашивайте. Сама не знаю.

1 октября (суббота, вторая половина дня)

Когда я подошла к машине, Колюня все еще сладко спал, развалившись на откинутом сидении. Двери Мерседеса были заблокированы. Оглядевшись по сторонам, я прикинула предположительное расстояние от того места, где мы припарковались до дома, где жила семья Христенко, и решила, что мне будет совсем нетрудно пройти несколько сот метров пешком. Несмотря на то, что на улице накрапывал мелкий дождь и дул пронзительный осенний ветер, холода я не чувствовала. С каждым шагом, приближающим меня к подъезду Настеньки, меня бросало в жар все больше и больше. Что я ей скажу? Как объясню цель своего визита? Я боялась даже думать о том, что мне придется задавать девушке бестактные вопросы и не о ком-нибудь, а о собственном муже. Но ведь нужно же, в конце концов, расставить все точки над «i». Я решительно дернула ручку подъездной двери. Не смотря на распоряжение столичного мэра, кодового замка на подъезде не было. Точнее, когда-то давно, после печально знаменитого теракта, замок, скорее всего, был установлен. Но сегодня вместо него в двери зияла черная дыра, из недр которой виднелись огрызки яблок, смятые пачки сигарет, обрывки проводов и обертка от «Сникерса».

Нужная мне квартира находилась прямо напротив входной двери, на первом этаже. Я придирчиво осмотрела потертый дерматин обивки, из оплавленных дыр которого торчали клочья серой ваты.

Коврик, о который предполагалось вытирать обувь, был по-стариковски лыс и украшен комьями засохшей грязи. Что ж, тургеневская Настенька не отличалась особой аккуратностью. Поборов последние сомнения, я нажала кнопку звонка. Дверь распахнулась почти мгновенно, словно меня с нетерпением поджидали. На пороге стояла молодая женщина, по виду лет тридцати пяти, с младенцем на руках. При виде меня, ее лицо озарила счастливая улыбка, удивительным образом преобразившая женщину и сделавшая ее очень похожей на Настеньку.

— Ой, я вас узнала. Вы Ирина Борисовна, да? — затараторила она. — Настя перед отъездом говорила, что вы должны прийти и принести ее зарплату. Ну что же вы стоите у порога! Входите же скорей! Володя! — крикнула она в глубину квартиры, — Ставь чайник. К нам с Настиной работы пришли.

— Так Насти нет дома? — переспросила я.

— Конечно, нет, — счастливо смеясь, ответила женщина, — Вы же сами прекрасно знаете. Сейчас я Тосю уложу, и мы с вами славно почаевничаем. Вы пока на кухню проходите.

Я осмотрелась. Квартира была бедной, однако относительно опрятной. Во всяком случае, не такой грязной, какой я ее представляла, рассматривая половик у входа. Поискав глазами тапки и не найдя их, я вернулась к порогу, потерла туфлями коврик и, прикрыв дверь, отправилась туда, где по моему мнению должна была быть кухня.

В маленьком, шестиметровом пространстве хозяйничал высокий худой мужчина, одетый в спортивные брюки и серо-голубую клетчатую рубашку. Заметив меня, он широко улыбнулся, сияя огромными распахнутыми синими очами:

— Проходите. Садитесь. У нас, правда, тесно, но мы уже привыкли.

Что ж, если это был Настин папа, то тогда вполне понятно, откуда у девушки такой удивительный васильковый оттенок глаз. От папы, конечно, чем-то напоминающим молодого Есенина.

— Володя, это Ирина Борисовна, с Настиной работы, — скороговоркой выпалила его жена, вернувшаяся из комнаты, и встряхнула гривой белокурых волос. — Представляете, у вас такая легкая рука… Тося даже не проснулась, когда вы позвонили. А обычно она нам такие концерты закатывает, все соседи слышат. Давайте знакомиться. Я — Настина мама, Галина, а это — она указала на мужчину, — Настюшин отец.

— Владимир, — представился тот и покосился на жену, — Галчонок, ты чашки из буфета достань, а то на кухне они все старые и разные.

— Конечно, — быстро метнулась в глубину квартиры мама Насти.

Надо же, никогда бы не подумала, что этой красивой паре примерно столько же лет, сколько и нам с Сережей. Супругов Христенко можно было снимать в рекламных роликах о здоровой, молодой и счастливой семье.

— Галина, а где Настя? — обратилась я к женщине, вернувшейся с тремя пузатыми красными чашками. Точно такие же были у нас в семье в моем детстве.

— Так что? Дочка вам ничего не сказала? — расстроилась Галина. — Обещала ведь. Я ее строго предупредила, чтобы обязательно поставила начальство в известность. Ей ведь у вас до самого декрета дорабатывать, поэтому не надо голову терять. Верно, ведь?

— Простите, я пока ничего не понимаю.

— Ирина Борисовна, — вмешался мужчина, — Но вы ведь отпустили Настю в Турцию? Она же не могла без спроса уехать. Да и зарплату, она сказала, ей должны были с работы занести.

— Куда уехать? — переспросила я, чувствуя, как ледяные тиски мгновенно сжимают сердце, а испарина покрывает лоб.

— В Турцию. Со своим женихом. — Женщина опять счастливо рассмеялась. — Уж про своего Сережу она вам наверняка рассказала? Только не говорите, что это не так. Я ни за что не поверю. Она про него окружающим все уши прожужжала. И подружкам, и нам с отцом, и коллегам.

— Вы имеете в виду Сергея Тимофеевича Толкунова? — чужим голосом уточнила я, понимая, что именно в эту минуту земля окончательно уходит у меня из-под ног.

— Вот видите, а говорите — не знаете. — Галина обняла мужа за талию, присев к нему на одно колено. Роскошные волосы защекотали Володину шею, и он засмеялся. Галя заправила прядь волос за ухо, чмокнула мужа в щеку и продолжила — В вашем магазине книжки Сережиного издательства продаются. Поэтому он для вас, конечно, Сергей Тимофеевич, ну а для нас скоро будет просто зять.

— Да уж, — улыбнулся Владимир, — Зять нас с тобой на два года старше, мать. Но мужик мировой!

В ушах у меня зазвенело. А ничего не подозревающие супруги Христенко все болтали и болтали без устали.

Сергей появился в жизни Насти примерно полгода назад. Может, чуть меньше, или больше. Кажется, семья Христенко тогда еще жила в однокомнатной квартире на Кравченко, совсем близко от Ленинского проспекта, в одном доме с издательством Толкунова. Однако с рождением маленькой Тоси, квартиру пришлось поменять на трешку, вот эту самую…. Правда, очень далеко от центра, в Печатниках, да еще и на первом этаже…. Но три, пусть даже малюсенькие комнаты, это значительно лучше, чем одна просторная и даже в отличном районе. Верно, ведь?

Вот только до работы Насте теперь приходилось добираться почти полтора часа. А увольняться она ни за что не хотела. Ей нравилась и профессия, и возможность покупать любимые книжки со значительными скидками, и высокая, даже по столичным меркам, зарплата. Была и еще одна причина. К ним в магазин часто заходил по служебным делам один их поставщик — хозяин известного московского издательства Сергей Толкунов… Понимаете теперь, почему Настя мчалась на работу как на праздник? Девушка давно заметила, что Сергей Тимофеевич проявляет к ней повышенный интерес. Он подолгу задерживался в секции, где работала Настя, задавал ей разные вопросы, дарил книги и шоколадки. Потом парочка стала ходить в театр, кино, рестораны. Однажды Сергей и Настя остались ночевать в книжном магазине…. После этой ночи роман завертелся с бешеной скоростью. Девушке пришлось во всем признаться матери. Родители поначалу амуры дочери с женатым мужчиной не одобряли. Но Сергей, которому плачущая Настя, рассказала о скандалах с мамой, повел себя очень благородно. Он сам приехал к ним в Печатники, пригласил в местный ресторан и торжественно пообещал, что в самом скором времени разведется с супругой и женится на Настеньке. Даже просил передать девушке маленькое обручальное кольцо с бриллиантом.

Сердцу ведь не прикажешь, кого любить, а кого нет…. Значит, такова была Настина доля — влюбиться в мужчину, который годился ей в отцы. Хотя, надо признать, Толкунов и не выглядел на свои годы. А с Настей он вообще превращался в мальчишку. Разве это не мальчишеский поступок, взять вот так, с бухты-барахты и умыкнуть Настю в Турцию? Она даже чемодан едва успела сложить. А все потому, что Сережа просто потерял от счастья голову, когда узнал, что его маленькая принцесса скоро станет мамой. И теперь, совсем скоро, в семье Христенко будут расти сразу два младенца — Тося и дочка Толкунова, которую Сергей очень хочет назвать в честь своей мамы Светланой.

Я почувствовала, что моя голова вот-вот лопнет от невыносимой боли. Собрав последние силы, я прервала Галину на полуслове, поднялась и стала прощаться.

— Ирина Борисовна, а зарплата? — поинтересовалась Галина.

— Простите, я оставила ее в машине, — с трудом проговорила я и уточнила, — Сколько я должна вам передать?

— Сорок тысяч рублей — не задумываясь ответила женщина и участливо переспросила — Вам нехорошо стало, да? Это давление, наверное. Знаете, в нашем возрасте такое бывает. Я вот тоже себя старой развалиной чувствовала, пока Тоську не родила. Вы замужем? Да? Ну, так посоветуйтесь с мужем, может вам ребеночка завести? Он все болезни мигом вылечит.

Едва дыша, я вышла на свежий воздух. В глазах плясали черные мухи, ноги дрожали, а рот наполнился отвратительной кислой слюной. В двух шагах от машины, я в изнеможении прислонилась к дереву. Из Мерседеса выскочил Колюня, видимо, заметив меня в зеркало заднего вида,

— Витолина Витальевна, что с вами? Почему вас так долго не было? Я поднимался к этому Пауку, он сказал, что вы ушли сорок минут назад.

— Я была у Христенко.

— Блин! Какого черта вас туда понесло?

Колюня залился свекольным румянцем и опустил глаза. Внезапно до меня дошло:

— Коля, скажи… Ты знал?

— Знал, — обреченно вздохнул водитель.

— И остальные… знали?

— Да.

— Вы уже были здесь?

— Петя был…

— И Юля полетела в Турцию следить за Толкуновым?

— Так точно.

— Ты понимаешь, что вы меня предали? — слезы горохом покатились из глаз, смывая тушь, помаду, пудру — Ты понимаешь, что вы ничуть не лучше Толкунова? Предатели… Предатели… Предатели…

— Витолина, сядь в машину, пожалуйста, не рви мне сердце, — покаянно попросил Николай.

— Конечно! Конечно сяду… — я всхлипнула очередной раз, продолжая прижиматься к дереву.

— Давай домой приедем и поговорим. Ну, садись же! Поехали домой!

— Заткнись! И даже не вздумай делать вид, что я тебе нужна! Ты…Вы… вы мне и так всё доказали… И дома у меня больше нет! Понимаешь, нет! — меня трясло крупной дрожью — Сейчас ты достанешь из моего кошелька сорок тысяч рублей и отнесешь Христенко.

— С какого перепуга? — удивился Колюня.

— Будем считать, что я заплатила за информацию. Из аванса Толкунова. — я почувствовала приближение истерики. — Неси же, говорю! Быстро! Только не вздумай им рассказать, кто я такая. Понял?

— Понял.

— Узнаю — убью!

— Да понял я, не дурак. Вы только не расстраивайтесь так…., — Николай схватил мой кошелек и быстрым шагом отправился к дому, в котором только что кончилась моя жизнь.

Я полезла в карман плаща за платком и нащупала там маленькую бутылочку. Это был валокордин, который мне когда-то давно, очень давно, еще в прошлой жизни, всего четыре дня назад сунула заботливая Клара, отправляя меня в Питер к мужу. Сжимая лекарство в руке, я добрела до машины и достала из бардачка пластиковый стаканчик. Воды у нас с собой не было, лишь жалкие остатки лимонада болтались на донышке бутылки, брошенной на заднее сидение. Отвернув крышку бутылки и крышку лекарства, я зубами выгрызла прочную внутреннюю пробку валокордина. Резкий запах шибанул в нос. Не раздумывая, я перевернула флакон и вылила все его содержимое в желтоватую муть сладкого напитка. Жидкость стала молочно-белой и запахла еще противней. Боясь, что меня затошнит от вкуса сердечного препарата, я перелила смесь в стакан и с огромным трудом проглотила лошадиную дозу «лимонадного» валокордина. Виски взмокли, дыхание перехватило. Сердце гулко ухнуло и, казалось, совсем остановилось. Я согнулась пополам.

— Витолина, давай вызову неотложку, — к машине подбежал запыхавшийся Колюня.

— Иди к черту, — сквозь зубы проговорила я и почувствовала, что выпитое лекарство неукротимым фонтаном возвращается обратно. Едва успев отскочить от машины, я вырвала мерзкую липкую жижу.

— Вот же, нажрутся, ироды, среди белого дня и заблюют весь район!

Рядом с машиной остановилась худая маленькая старушонка.

— Иди в задницу, — заорал на нее Колюня, — Не видишь, женщине плохо.

— Это чевой-то? — спросила бабка и принюхалась, — Корвалолом, что ли пахнет? У нее сердце схватило? Да? Так ты не стой пнем, — старушка пнула Николая, — Беги вона туда, там палатка. Попроси Ахметку продать тебе воды из холодильника. Только с газом не бери, — прокричала она вслед умчавшемуся Колюне.

Я без сил прислонилась к двери машины.

— А ты часом, не беременная? — участливо проговорила бабуля, — Вроде молодая еще для сердца? Я тут в женской полуклинике работаю, так у нас все старородящие завсегда токсикозом маются.

Я отрицательно покачала головой.

— А, ну тогда это, может, и сердце. Или давление. Погода, видишь, какая… Ты дыши-дыши… И губы-то подотри. Платок есть у тебя?

Я развела руками.

— Ну тогда бумажку какую найди… — никак не могла угомониться старушка, — Вот же, господи… И я тоже, раззява, в булочную выскочила, платка не взяла. Смотри, вона у тебя на кресле листки валяются…. Давай достану.

Я кивнула. Бабулька отодвинула меня и нырнула в машину.

— Только тут на них написано чего-то. Паспорт что ли, чей-то? Нужные тебе эти документы?

Поняв, что старушка разглядывает листочки из дела Христенко я отвернулась в сторону и тихо расплакалась.

В этот момент вернулся Николай. В руках у него была бутылка минералки, стопка бумажных салфеток и пачка моих любимых сигарет. Вода показалась соленой и почему-то тоже пахла валокордином. Я сделала несколько жадных глотков. Потом, намочив салфетку, протерла лицо.

— А ты Христенкам кем будешь? — поинтересовалась старушка, тряся бумажками и пристально вглядываясь в мое лицо. — Часом не жена Настькиного жениха, прости господи?

Я растерянно кивнула, а Колюня подозрительно покосился на старушку. Та смачно выругалась и сплюнула на землю:

— Уж нашла из-за кого плакать. Урод он, твой мужик. И брешет вам обеим. Вот погоди, давай я тебе расскажу, что знаю. Сам Бог мне тебя послал. Настька меня слушать не стала, так еще будет локти кусать. Наплачетесь вы с этим кобелем обе, попомните мои слова…

Забравшись на заднее сидение нашего автомобиля, и попросив не закрывать дверь (видимо, надеясь покрасоваться перед соседками, проходящими по улице) Антонина Степановна, так звали бабушку, приступила к рассказу.

В доме на Шоссейной семья Антонины Степановны живет с 1978 года. Муж ее, работник депо, получил квартиру, простояв в очереди лет пятнадцать. А вообще-то супруги прибыли в Москву из украинского городка Первомайск, Ворошиловоградской области. Теперь — Луганской, поправила бабуля сама себя. Вселялись в дом первыми, всех соседей знали наперечет. И даже то, что квартира была на первом этаже, с крохотной кухней и двумя маленькими комнатками, счастливых новоселов не расстроило. Не барак, и ладно!

Антонина Степановна всю жизнь проработала техничкой. Сначала в санчасти Депо, потом в районной «полуклинике» (женщина очень смешно выговаривала это слово), теперь вот в женской… Для дополнительного заработка Антонина Степановна подрядилась мыть полы в своем подъезде, вот и общалась с соседями запросто, без церемоний. И семью Жихаревых, вместо которых полгода назад вселились Христенко, тоже отлично знала.

Противный был этот Жихарев, — вспоминала старушка, — Ни тебе здрасьте, ни до свидания…. Глаза мармеладные, а сам хитрющий. Он тоже на железной дороге работал, его туда еще пацаном покойный муж Антонины Степановны устроил. Сначала все в гости бегал, по работе советовался да на начальство жаловался. А как Иван Тарасович помер, так Жихарев стал у них в депо, в профкоме пороги обивать, чтобы соседку выселить. Своему приятелю хотел жилплощадь сосватать. Да не вышло у него ничего. Сначала, правда, пожилой женщине пришлось срочно из Тюмени внучку выписывать, чтоб квартиру не отобрали. Ну а потом разобрались… Квартира-то не ведомственная, и выселить ее никто права не имел. Но злобу на соседа Антонина Степановна затаила лютую. Потому и обрадовалась сильно, когда весной узнала, что в квартиру Жихарева въезжают новые жильцы.

Семья Христенко соседке сразу понравились, и внучка ее, Люська, с их дочкой, Настей, подружилась. Они оказались ровесницами, да и работа у обеих девушек была похожая. Только Настя в книжном магазине торговала, а Люська — в ювелирном, на проспекте Мира. От внучки бабка и услыхала, что за Настей ухаживает какой-то бизнесмен. Узнав, что ухажер женат, Антонина Степановна попыталась поговорить с Настиной мамой, Галиной, но та только посмеялась.

— Они вообще-то странные малость, — вынесла вердикт старушка, — Дитё завели на старости лет. Дочке многое позволяли. Но не алкаши и не тунеядцы, и то хорошо…

Летом Настин ухажер стал бывать у девушки почти каждый вечер. Он привозил ее с работы на большой черной машине, заходил домой. Правда, больше чем на час никогда не задерживался. А Настя, после того, как кавалер уезжал, прибегала к Люське и шушукалась с ней аж до ночи.

Старушка со злорадством отметила, что Настин жених часто выбегал из подъезда, якобы покурить. А на самом деле, чтобы позвонить по телефону. Жену, наверное, успокаивал, оглоед….

Старушка отвлеклась на проходящую женщину с большой сумкой на колесиках.

— Матвеевна, здорово живешь! Ты куда это ездила? Опять на рынок? Не можешь свою толстозадую дочку отправить? Ну, гляди-гляди, надорвес-с-си когда, за лекарствами не прибегай.

Мы с Колюней заерзали в нетерпении, ожидая продолжения рассказа. Антонина Степановна степенно откашлялась, потом высказала мнение о том, что я перестала походить на покойницу и, не торопясь, продолжила повествование:

В самом конце августа, числа тридцатого, все было сначала как обычно. Приехала с работы Люська. Бабка накормила ее жареной картошкой, посмотрела сериал и села у окна с вязанием, пока еще не совсем стемнело. В девять часов примерно приехала Настя со своим женихом. Но в этот раз он вышел «покурить» почти сразу, как только они зашли в квартиру. На крыльце подъезда два соседа с верхних этажей пили пиво и громко матерились. Вот и пришлось Настиному ухажеру отходить со своим телефоном аж под окна Антонины Степановны. Пенсионерка волей-неволей прислушалась. Как она и подозревала, разговаривал бизнесмен с женщиной, которую звали Инна.

— Ты это что ли? — вопросительно взглянула бабулька мне прямо в глаза.

Я отрицательно покачала головой.

— Значит, у твоего Дона Хуана — (я даже не сразу поняла, о ком речь) — еще одна зазноба есть, — припечатала любительница бразильских сериалов. — Я почему-то так и подумала…

Разговор Антонина Степановна запомнила почти дословно, поскольку много раз слышала похожие слова по телевизору:

— Инна, сколько мне еще ждать?….. У меня нет сил! …. Ты мне месяц назад говорила, что вот-вот… Я уже не могу. Я скоро сорвусь… Эта глупая курица, Настя, собирается решить все по-хорошему… Ты не можешь не понимать, что она, в конце концов, это сделает. И плакали тогда мои деньги…. Тебе легко говорить, а меня уже тошнит и от Насти, и от ее придурочных родителей, и от перспективы стать отцом…. Короче, если в конце сентября я не уеду из страны — пеняй на себя. Я разорву все наши отношения!

Положив трубку, мужчина добавил несколько непечатных выражений, выкурил сигарету и вернулся в подъезд.

Бабку от окна словно ветром сдуло. Она смело ринулась в квартиру Христенко. Однако дверь открыл сам прелюбодей.

— Мне Настю, — попыталась отодвинуть жениха старушка.

— Извините, но Настя в ванной, после работы, — мужчина улыбнулся.

— Я все слышала, — угрожающе произнесла Антонина Степановна и добавила — И все расскажу Насте!

— А вы лечиться не пробовали? — грубо спросил нахал, и захлопнул дверь прямо перед носом у соседки.

Правда, уехал он в это вечер очень быстро. И Настя с ним укатила. Рассмотрев большое эмалированное ведро и плетеную корзину, Степановна сделала вывод, что парочка отправилась на дачу. Решив не откладывать разговор с девушкой, соседка все караулила, когда та придет к ним домой. Но Настя, как показалось Антонине Степановне, стала с той поры избегать встречи не только с ней, но и с Люськой. Поразмыслив маленько, старушка пришла к выводу, что чужая душа потемки, а потому просто отворачивалась, когда видела в окно подъезжающий автомобиль с любовниками.

Однако, примерно на прошлой неделе, женщина увидела у себя на работе, в женской «полуклинике», свою молодую соседку. Заметив, в какой кабинет вошла девушка, старушка выяснила после ее ухода у врача, Ольги Даниловны, что Христенко ждет ребенка. Поскольку аборт Настя делать не планировала, а воспринимала свою беременность с радостью, гинеколог не побоялась рассказать Антонине Степановне правду.

А третьего дня, примерно, Настя ворвалась в квартиру соседей — сияющая и довольная:

— Вот, — покрутила она рукой перед своей подружкой и ее бабушкой — Сережа подарил мне кольцо с бриллиантом. Я вам не хотела раньше показывать, чтоб не сглазить… Тем более, что Сережа меня предупреждал о том, что вы пытаетесь его шантажировать… Но теперь все равно! Я на вас, Антона Степановна, зла не держу! Сережа подал на развод, и завтра мы улетаем в Турцию!

Собственно говоря, Настя и забегала-то затем, чтобы одолжить у Люськи ее чемодан. Своего-то не оказалось. Подружка чемодан одолжила, но после ухода Настеньки задумчиво произнесла:

— Красиво стелет Настин жених. А сам навешал ей лапшу на уши. Бриллиант! Да ему цена — три копейки. Это даже не фионит. И в каком подземном переходе он его купил?

Люське можно было верить. Проработав в ювелирном магазине почти три года, девушка отлично разбиралась в драгоценностях.

Старушка закончила рассказ и внимательно на меня посмотрела.

— Ну и что? Полегчало тебе?

Я не очень понимала, что она хочет от меня услышать в ответ. Зато Колюня искренне заверил Антонину Степановну в том, что ее сведения цены не имеют, и даже вызвался проводить старушку до подъезда.

Я рассеяно смотрела в окно.

1 октября (суббота) — 2 октября (воскресенье).

По дороге домой мы дружно молчали. Николай решил не ночевать в нашем доме и уехал, пообещав завтра быть не позднее одиннадцати утра. Скользнув тенью в свою комнату, боясь столкнуться с Кларой, я тщательно заперла дверь спальни и включила свет. На тумбочке, прямо рядом с нашей кроватью, стоял роскошный букет розовых роз…

В кармане плаща, который я забыла снять в прихожей, зазвонил телефон. Вздрогнув, я поднесла трубку к глазам. На дисплее высветился номер Георгия Петровича. Поймав себя на мысли о том, что обрадовалась этому звонку, я нажала на зеленую кнопку.

— Витолина Витальевна?

— Добрый вечер, Георгий…

Эрнст сделал вид, что не заметил пропущенного отчества.

— А я ждал весь день вашего звонка, ждал…. А сейчас вот решил перезвонить сам.

— Ой, простите. Так неловко получилось…, — Я совсем забыла о том, что мы условились встретиться с ним и Качаловой.

— Только не вздумайте оправдываться, — я почувствовала, что мой собеседник улыбается, — Такой очаровательной женщине это не к лицу.

— Но я, правда, совсем закрутилась…

— Я так и понял.

— И что мы будем делать?

— А давайте поступим так… — Эрнст помолчал, — Я завтра заеду за вами часиков в десять. И мы отправимся куда-нибудь завтракать.

— Куда-нибудь — это к Качаловым? — я пока не могла понять игривый тон моего собеседника.

— Ну же, Витолина… — Георгий тоже очень ловко опустил мое отчество, — Мы же договорились ничего не обсуждать по телефону…

— Да почему, черт подери? — взорвалась я. — У меня, что, в телефоне хренова туча жучков? Или это ваш номер прослушивают?

— У вас что-то произошло? — мгновенно сменил тон Георгий Петрович.

— Ничего такого, отчего не хотелось бы застрелиться… — буркнула я.

— Может быть, мне нужно подъехать к вам прямо сейчас?

— Да не нуждаюсь я в сочувствующих! — ляпнула я и осеклась. С чего это я решила, что охраннику Качалова есть дело до моих истерик. Он ведь просто выполняет свою работу. — Простите, бога ради. Голова целый день раскалывается.

— Тогда, как условились, завтра? — тон Эрнста стал предельно сдержанным и официальным.

— Да! — коротко ответила я и швырнула трубку на кровать.

— Витолина! Ты дома, что ли? — раздался из-за двери голос Клары.

— Как видишь, — буркнула я, стаскивая с себя одежду.

— Выйти не хочешь?

— Не хочу.

— А у меня весь день сердце ныло…

Я спохватилась:

— Клара, как ты себя чувствуешь?

— Тебе Николай утром нажаловался?

— Не важно, кто… — я начала злиться — Так у тебя все в порядке?

— Считай, что да, — с непередаваемой интонацией произнесла наша домработница и застучала тапками по лестнице.

Преодолев желание догнать ее и рассказать обо всем, что свалилось на меня в этот день, я прошлепала в душ, быстро ополоснулась и легла в кровать. Розы на тумбочке пахли дешевым освежителем воздуха…

Утром я встала с больной головой. Накаркала. Умывшись и почистив зубы, я забралась обратно в постель. Гори оно все ясным пламенем. Сегодня воскресенье. И меня бросил муж.

На тумбочке заголосил мобильник. Я потянулась к трубке, но, увидев, кто мне звонит, отдернула руку. К разговору с Сергеем я была абсолютно не готова. Через пять минут звонок повторился, но теперь надрывался домашний телефон. Прислушавшись, я различила, как по лестнице, в направлении моей спальни, шлепает Клара. Еще через минуту раздался настойчивый стук в дверь.

Я притихла.

— Да стучу я, Тимофеевич, стучу, — раздалось из коридора, — Может, она в душе? Чего, говоришь? Цветы? Розы? А…, да! Вчера привезли букет. Я ей его на тумбочку поставила. Ладно, я скажу, что вы звонили…. Скажу, говорю! — Клара повысила голос, — Как там у вас погода в Турции? Дождя нет? А у нас вчера целый день шел. Ну, ладно, отдыхайте там. Не скучайте…

Клара последний раз стукнула кулаком по двери и отправилась обратно. А я поняла, что просто не смогу улежать в кровати. Надо сообразить, каким образом донести до нашей домработницы информацию о том, что мы с Сережей, скорее всего, скоро расстанемся. Насколько я знала нашу преданную молдаванку, она вряд ли позволит мне сдаться без боя и оставить ее любимого хозяина в безраздельном пользовании Настеньки. Хотя, если судить по рассказу Антонины Степановны, кроме Настеньки у Сережи есть еще какая-то женщина, с холодным и неприятным именем Инна. И она, пожалуй, имеет на моего мужа почти такое же влияние, как и Христенко. Такое же, если не большее…

Собрав волю в кулак, я быстро подкрасила лицо и спустилась на кухню.

— Ты вчера пьяная приехала, что ли? — недобро встретила меня Клара.

— Клара, а почему ты мне тыкаешь? — я поджала губы.

— Чего я делаю? — растерялась наша домработница.

— Почему ты разговариваешь со мной таким тоном? — я быстро прошла к плите и поставила на огонь турку, предварительно налив в нее воды. — И запомни. В моем доме я могу вести себя как угодно. И ни ты, ни твоя племянница, ни даже мой муж, не в праве мне задавать никаких вопросов.

— Значит, пьяная, — удовлетворенно хмыкнула Клара, — Оно и понятно. Кот из дома — мыши пляшут….

— Это твой кот пляшет со своей девкой! — Взвизгнула я и неожиданно разревелась, — А мне сейчас ни до тебя, ни до него нет никакого дела…

Клара охнула, схватилась за сердце и тяжело опустилась на стул.

— Витальевна, это что ж? Это, правда, что ли? — запричитала она. — Тимофеевич со своей шалавой в Турцию укатил? — она перекрестилась и внезапно резко повысила голос, — Убью Юльку, задушу заразу! Это она мне, родной тетке решила лапшу на уши вешать? А то я не слышала, как она с Петром шушукалась. И ведь заболтала меня позавчера совсем. Померещилось мне, дескать, и все тут. Ну, вернись только в Москву, горемычная, живо уши оторву….

— Да при чем тут Юля? — я отвернулась к окну, — И она, и Петр Иванович, и Колюня хотели как лучше… Только что уж тут попишешь?

— А ты точно знаешь? — Клара тронула меня за плечо мягкой рукой, — Точно уверена, что Тимофеевич с той… с этой…. уехал?

Собравшись с силами, я рассказала Кларе о своей встрече с родителями Настеньки. Вода в турке давно выкипела, и теперь по кухне разносился кисловатый запах раскаленного металла.

— Да уж, — вздохнула горько домработница, — Неисповедимы пути твои, Господи…. Чего ж делать-то теперь, а, Витальевна?

Звонок домофона не дал мне ответить. Я взглянула на голубоватую панель и ахнула. Возле наших ворот топтался Георгий Петрович.

— Открой, пожалуйста, — крикнула я на бегу Кларе и заперлась в гостевом туалете, чтобы хоть чуть-чуть привести себя в порядок. Рыжий Котя слез со стиральной машины и, мурлыкая, потерся о мои колени. Я машинально погладила шелковую шерстку и горько вздохнула.

Куда же я теперь пойду? Где буду жить? Куда денутся наши звери: Герда, Лиса, этот вот любимый Сережкин кот и попугай Федечка? Как мне обо всем рассказать сыну? Хорошо, что сейчас у меня есть работа. Как минимум, денег хватит на то, чтобы снять на первое время квартиру или даже дом. Здесь я, это даже не обсуждается, не останусь ни за какие коврижки…

Убедившись, что слезы насухо вытерты жестким полотенцем, а кожа лица пламенеет от ледяной воды, я пригладила волосы расческой и вернулась на кухню. Но у плиты по-прежнему топталась одна Клара.

— А где Георгий Петрович? — недоуменно спросила я.

— Дак, он, это,…. сказал, что обождет в машине. — Ты уезжаешь, что ли куда?

— Да. Нужно отлучиться ненадолго по делам, — коротко ответила я и припустила в спальню, лихорадочно придумывая, что мне такое одеть, чтобы было тепло и удобно. Наряжаться не хотелось. Меня знобило и тошнило одновременно.

Выбрав пушистый коричневый свитер и такие же, шоколадного оттенка, вельветовые джинсы, я набросила легкую болоньевую куртку и выбежала из дома. Уже в машине Эрнста я спохватилась, что мой кошелек, телефон, как, впрочем, и сумочка, остались в спальне. Но возвращаться не стала.

— Витолина Витальевна, — улыбнулся Георгий Петрович, открывая мне дверь автомобиля, — Вам говорили, что вы самая очаровательная сыщица столицы?

Я напряглась:

— Вы это к чему?

— К слову. Просто к слову. — Эрнст завел мотор и плавно отъехал от нашего дома. — Знаете, я вот уже почти неделю ловлю себя на мысли о том, что только общение с вами как-то скрашивает события последних дней. Вам это не кажется странным?

— Вы заигрываете со мной, что ли? — я не знала, как реагировать на его слова.

— Почему же? Просто констатирую факт. — Гоша вздохнул, — Точнее, если быть предельно откровенным, я только с вами могу сейчас свободно общаться, не подозревая вас в том, в чем вынужден подозревать остальных.

— Это потому что у меня есть алиби?

— Это потому, что у вас нет абсолютно никакого мотива.

Мы выехали на шоссе, и машина резко прибавила скорость.

— Ну, рассказывайте, наконец, что вам такого удалось отрыть? — Гоша повернулся ко мне и подмигнул.

По мере моего повествования, лицо Эрнста все больше и больше хмурилось. Когда я дошла до эпизода с красным платьем, в котором актриса Чижова появлялась у себя в квартире на Ленинском проспекте, Георгий Петрович легко, сквозь зубы, ругнулся:

— Черт, это было четвертого июля…

— Что? — не поняла я.

— Ничего, проехали…

Не знаю зачем, но кроме сообщения о двойнике Качаловой из театра «Зазеркалье» я решила рассказать Гоше и о деле покойной Моториной.

— Да…. Кино становится совсем интересным, — присвистнул Георгий Петрович, когда я закончила повествование, а его джип замер у дома на Старозачатьевском.

— Ну, что, готовы к встрече с Татьяной? — спросил он, и вышел из машины.

— В принципе, да, — ответила я храбро и уточнила, — А почему мы не заехали во двор?

— А потому что мы с вами, уважаемая Витолина, сейчас пойдем в ресторан «Тбилисо», — беря меня под локоть, объяснил Гоша, — Там я вас оставлю на некоторое время, и вернусь вместе с Татьяной. И уже в ресторане мы поговорим без помех.

— Простите, вы что, всерьез предполагаете, что ваша квартира на прослушке? — я не могла поверить в абсурдность ситуации. — Но вы же сами следите за безопасностью Качаловых. У вас есть все способы, чтобы не допустить наличия в доме жучков, камер и так далее…

— А кто говорит о технике? — подмигнул мне на прощание Качалов, показав пальцем на тяжелую дубовую дверь, за которой находился вход в «Тбилисо». Поняв, что отправиться в ресторан мне суждено одной, я смело направилась к выложенным мозаикой ступеням. «А денег-то у меня нет ни копья, — пронеслась в голове неуместная мысль, — Что если Эрнст не вернется? У меня без телефона и позвонить-то не получится».

Решив, что подстраховаться нужно обязательно, я спустилась в прохладное нутро грузинского заведения.

— Завтракать? Обедать? — подошел ко мне приветливый официант в летах.

— Да! — ответила я утвердительно на оба вопроса сразу и добавила — Только сначала помыть руки и позвонить. Мой телефон разряжен.

С непроницаемым выражением лица официант принял у меня куртку, проводил к дамской комнате, а затем встретил у двери небольшого уютного зала, протягивая мобильный и походя интересуясь:

— Желаете кушать здесь? Или проводить вас в кабинет?

— Наверное, в кабинет, — неуверенно пробормотала я и стала по памяти набирать номер Колюни. Трубку никто не взял. Я решила позвонить домой.

— Алло, — мгновенно ответила Клара, — Дом Витолины Толкуновой. Кто говорит?

Ого! Клара мгновенно вычеркнула Сережу из списка любимых хозяев.

— Клара, это я.

— Витолиночка! Откуда? — обрадовалась молдаванка. — Кошелек в спальне швырнула, сумку не взяла, телефон на постели оставила.

— Потому и звоню. Найди срочно Колю, пусть он едет в сторону Старозачатьевского… Там ему будет надо зайти…

— А чего его искать, — перебила меня домработница, — Он у меня тут рядом сидит, злой как собака.

— Дай ему трубку.

— Алло? — голос Колюни звучал встревожено, — Вы где, Витолина Витальевна?

— В данный момент в ресторане «Тбилисо». Будь другом, возьми деньги и телефон и подъезжай в район Старозачатьевского. Скорее всего, я буду в ресторане. Если нет, то найдешь в моем мобильном телефон Георгия Петровича и уточнишь, где мы находимся. Ты все понял?

— Еду, — коротко ответил Колюня и, помолчав минутку, добавил — Вы там, как, вообще?

— В полном шоколаде, — буркнула я и нажала кнопку «отбой».

Через пять минут рядом со мной вновь появился официант, зажег на столе свечу и поставил пепельницу.

— Ну что? Выбрали что-нибудь? — учтиво поинтересовался пожилой грузин.

— Принесите мне лобио, сациви и аджипсандали, я даже не потрудилась открыть меню, уверенная в том, что все эти традиционные грузинские блюда в ресторане обязательно есть.

— Лобио из красной фасоли, или из зеленой? — уточнил кавказец.

— Из красной. И попросите повара не жалеть перца.

— Хорошо. Сделаем. Пить что будете?

А и, действительно, почему бы не напиться с самого утра? Поводов у меня хоть отбавляй.

— Воду. Без газа, со льдом и лимоном, — вздохнула я и отвернулась.

Когда появились Гоша с Татьяной, мой завтрак был уже закончен и даже выпито две чашки кофе. Честно говоря, за эти сорок с лишним минут ожидания мне показалось, что обо мне все забыли…. Не давая раздражению вырваться наружу, я постаралась мило улыбнуться Татьяне.

— Господи, Вика! — бросилась она мне на шею, — Наконец-то Гоша тебя нашел. Но почему ты уехала? Отчего меня не предупредила? И в какой гостинице ты остановилась? — Качалова трясла меня за плечи. Ее прекрасные зеленые глаза были полны слез.

Георгий Петрович за спиной у Татьяны разводил руками, дескать, сами видите.

— Татьяна, вы что, меня не узнаете? — я не знала, как разговаривать с Качаловой. Эрнст быстро поднес палец к губам, видимо, давая мне знак молчать.

— Почему ты называешь меня на вы? — испуганно спросила Таня.

— Видите ли, Татьяна Борисовна, — вмешался Георгий, — Дело в том, что мы простились с вашей подругой не совсем хорошо. Вот она, вероятно, и обиделась. Это я виноват….

— Да что, черт побери, происходит? — Качалова потянулась за сигаретой, взяла ее у меня из пачки и нервно закурила, быстро затягиваясь. — Ты мне, Гоша, объяснял, что Вика уехала по собственной инициативе в тот вечер, когда мне проломили голову.

— Кстати, как ваша… твоя голова? — спросила я, заметив, что Татьяна не снимает берет.

— Болит еще. Я уже который день сижу на транквилизаторах и обезболивающих. Скоро совсем перестану соображать. Сережа умер, мама при смерти…. Впрочем, ты, наверное, уже знаешь… Ну за что мне это все? — Татьяна опять зарыдала, аккуратно промокая глаза крахмальной салфеткой. — Посмотри, Викусь, тушь не потекла?

Качалова, не смотря на раннее утро, была тщательно накрашена. Я бы сказала — слишком тщательно для вдовы. А потому сияла молодостью и красотой. Я опять некстати вспомнила Настеньку:

— Все в порядке, успокойся и… прими мои соболезнования.

Георгий Петрович внимательно смотрел то на меня, то на свою хозяйку.

— Помнишь, Вика, как мы с тобой в школьном саду яблоки воровали? — Татьяна улыбнулась сквозь слезы, — Ты тогда еще сказала, что я обязательно первой выйду замуж и наверняка за какого-нибудь принца… А мой принц возьми да и умри…. Плохая из тебя гадалка получилась.

— А как Галина? У нее, бедняжки, после смерти брата никого из родни не осталось… — я совсем не понимала, о чем говорить с Татьяной, у которой налицо были все признаки душевного расстройства.

— Галку последний раз я видела на похоронах, — Качалова вздохнула и пожаловалась, — Гоша ко мне домой никого не пускает. Наташа уехала жить к Володе. Брат мне только звонит. Так что меня стерегут охранники и Нина. Они считают, что я сошла с ума. Представляешь?

— Татьяна Борисовна! — укоризненно воскликнул Гоша

— Таня! — покачала осуждающе головой и я.

И мы оба почувствовали, как фальшиво звучат наши голоса.

Татьяна была одета довольно странно. И ее внешний вид, как и путаная речь, лишний раз доказывали, что с женщиной не все в порядке. На Качаловой были узенькие черные брючки, черная кружевная блузка с короткими рукавами и маленький жилет, отороченный мехом чернобурки. Я присмотрелась и заметила, как отчаянно дрожат ее пальцы, сжимавшие сигарету.

— А как твоя рука? Прошла?

— Ка-кая рука? — запинаясь, переспросила Таня.

— Ну, я же тебя облила кофе. Ты обожглась, — словно ребенку медленно и внятно растолковала я.

Георгий Петрович быстро взглянул на меня и уставился на руки Качаловой. Татьяна бросила сигарету и опустила руки под стол.

— Я не помню… — шепотом проговорила Татьяна и удрученно переспросила, — Я ничего не помню… Что со мной происходит?

— Это реакция на стресс, — без всякой уверенности в голосе пробормотала я и брякнула, — Таня, я нашла твоего двойника.

— Кого? — побледнела Татьяна и в ужасе уставилась на меня огромными глазищами.

Решив проигнорировать сигналы, которые мне подавал Гоша, я продолжила:

— Ты мне рассказывала о том, что тебя преследует двойник. Что все вокруг тебе не верят, а муж вообще считает сумасшедшей.

— Сережа? — выдохнула Татьяна.

— Именно.

— Гоша, — Таня опустила голову на стол, — Срочно позвони Нине, пусть она принесет мне мои таблетки. Мне кажется, я сейчас умру. Я не хочу умирать, и я не сошла с ума….

Худенькие плечи задрожали, потом затряслась голова, Татьяна начала биться лбом о стол и хохотать. В кабинет вбежал официант.

— Воды! — коротко приказал ему Георгий Петрович и схватил телефон:

— Нина, срочно беги в «Тбилисо» с лекарствами, которые ты даешь Татьяне Борисовне. Похоже, у нее опять приступ.

А я все смотрела и смотрела на руки Качаловой, стиснутые в кулачки и барабанящие по столу. Оба запястья были нежными, хрупкими и без малейшего намека на ожог….С головы слетел берет и стало видно, что прекрасные Танины волосы жирно вымазаны зеленкой и «украшены» широкой нашлепкой лейкопластыря. Мне стало дурно. Кто из нас сходит с ума?

Через несколько минут в дверь влетела Нина Самсонова, в своем традиционном спортивном костюме. Быстро оценив обстановку, Нина достала из кармана какие-то баночки, коробки, пузырьки. Ловко вытащив пару розовых таблеток, одну голубую и одну белую, Нина запрокинула голову бьющейся в истерике Татьяны и аккуратно всыпала таблетки ей в рот, одновременно заливая их водой из стакана. Вода выливалась из кривящегося рта на одежду Качаловой, на скатерть, на руки домработницы. Я испугалась, что Таня захлебнется. А Нина спокойно поглаживала ее по хрупкой шее, все еще держа голову откинутой назад. Я вспомнила, что таким же образом ветеринары скармливали лекарства нашим животным.

— Что тут произошло? — строго спросила Нина, обращаясь к Георгию Петровичу и игнорируя мое присутствие.

Гоша почему-то смутился.

— Я, вот, нашел Вику, думал Татьяна Борисовна обрадуется.

— А зачем этот цирк с рестораном? — Нина неотрывно смотрела Эрнсту в глаза, — Почему нельзя было привести Викторию в дом? К тому же, Георгий Петрович, вы коварно воспользовались тем, что я уехала на рынок и вытащили Таню из постели.

Георгий Петрович отрицательно качнул головой:

— Татьяна Борисовна не спала. Она, напротив, была весела и даже… пела на кухне.

— Пела? — домработница удовлетворенно кивнула головой, — Это отлично. Значит рекомендации доктора Лившица, действительно, помогают. Только вот, боюсь, вы снова все испортили. Кстати, вы не решили, когда мы с Татьяной Борисовной сможем вылететь в Израиль?

— А зачем ей лететь в Израиль? — влезла я в разговор.

— В клинику профессора Лившица, — не поворачивая головы ответила Нина, — В нашей стране амнезию не лечат, а в Израиле обещали попробовать…. Кстати, а куда вы на самом деле пропали? — женщина быстро взглянула мне прямо в глубину зрачков.

— Я?…

— Ну не я же?

— А почему, собственно, я должна отвечать на ваши вопросы? — меня покоробил безапелляционный тон домработницы.

— Нина, отстань от Вики, — прошептала Качалова, — Она нашлась, и, слава Богу!

— Простите, Татьяна Борисовна, — мгновенно сменила интонацию Самсонова, — Я же о вас беспокоюсь. Вы все время спрашивали об этой Вике, вот я и подумала…

Рассуждения домработницы прервало появление Колюни. Он влетел в кабинет с такой скоростью, будто за ним черти гнались.

— Витолина Витальевна, я все привез.

Гоша горой поднялся над столом.

— Это кто? — икнула Качалова.

— Это знакомый нашей Вики, у которого я, собственно, ее и нашел, — Гоша с силой оперся рукой о мое плечо.

— Мне официант сказал, что здесь кому-то стало плохо, — игнорируя Эрнста, продолжил мой коллега, — Я, грешным делом, подумал, что вам.

Я почувствовала, как пальцы Гоши железными тисками сжимают мою ключицу, и поспешила перебить Колюню:

— Николай, спасибо, все обошлось, — мне пришлось встать, сбросив с плеча руку Георгия Петровича, и выйти из-за стола. — Я не должна была ТОГДА уезжать с вами, не предупредив мою подругу. Она очень расстроилась. Понимаете, ОЧЕНЬ, — сделала я акцент на последнем слове.

— Ну, очень, так очень — породистое лицо нашего младшего следователя выглядело настолько комично, что я чуть не рассмеялась. — А делать-то чего?

— Подождите Вику в машине, — посоветовал Эрнст.

— Кого?

Николай все не мог никак понять, что тут у нас, собственно говоря, происходит.

— Викторию Витальевну.

— Меня, Колюня, — быстро среагировала я, и потащила своего приятеля к выходу из кабинета.

Выйдя на улицу, я с трудом отдышалась. Колюня растеряно топтался возле нашего Мерседеса, зачем-то включая и отключая сигнализацию. Наконец он не выдержал:

— Витолина Витальевна, вы мне можете что-нибудь объяснить?

— Могу, — быстро среагировала я, — Только я сама ничего не понимаю.

— За каким хреном вы сюда приехали?

— Если ты помнишь, — я поджала губы, — Качалова наша клиентка.

— И?

— И я сейчас пыталась с ней поговорить.

— А эта тетка? И мужик? Он, кажется, главный охранник Качалова?

— Гоша, ты ничего не понимаешь! — я сжала кулаки.

— Ага… Не понимаю… Только ничего, что я не Гоша? — Колюня заботливо приобнял меня за плечи. И очень кстати, поскольку из ресторана в этот момент вышел Георгий Петрович, который фактически нес на руках Качалову, и Нина, что-то объясняющая официанту. Судя по всему, пожилой грузин требовал у нее оплатить счет.

— Мы сейчас рассчитаемся! — Я сделала знак официанту и повернулась к Колюне, — Где мой кошелек?

— У меня.

— Так заплати!

— Слушаюсь.

Георгий Петрович уходил от ресторана, заботливо поддерживая полусонную Татьяну, не оглядываясь и не подавая мне никаких знаков. Зато Нина Самсонова с любопытством уставилась на наш автомобиль.

— Это машина вашего приятеля?

— Ну, да…

— И он москвич?

— А что, собственно говоря, вас интересует?

Нина красноречиво скривила губы и усмехнулась:

— Да уже, наверное, ничего…. А вы, однако, шустрая. Не успели приехать к школьной подружке, разжалобить всех дешевым шмотьем, как подцепили себе папика?

Слово «папик» резануло меня по ушам.

— Когда только успела? — саркастически улыбаясь, гнула свое Нина, — правду говорят, что хохлушкам палец в рот не клади.

Я задохнулась от возмущения и почему-то сказала совсем не то, что собиралась:

— Во-первых, я не хохлушка. А во-вторых, спросите у Тани, как мы в молодости богатых москвичей снимали…

Нина быстро оглянулась по сторонам, а затем резко прижала меня к двери нашего Мерседеса:

— А ну, говори, сучка, что такое ты знаешь про Качалову?

— И не подумаю, — я хрипела, прижатая к холодному металлу, — И ты особо не рассчитывай, что тебе от Таниных щедрот что-то обломится…. Лучше спроси, как она со своим Сергеем познакомилась…

— И спрошу, — Нина сплюнула на асфальт, — Обязательно спрошу, будь спокойна. А тебя, стерву приезжую, я к Татьяне и на пушечный выстрел не подпущу. Нарисовалась тут! Обслуживай вон, братков с Черкизона. — она кивнула на Мерседес, — Да не зарывайся! И Гоше нашему тупоголовому мозги не компостируй. Его хозяина больше нет! А есть только хозяйка. И лучшая подруга у Качаловой сегодня я! А ты, если только пикнешь про вашу общую с Качаловой молодость — сразу окажешься там, где тебе самое место….

— Где это? — прохрипела я.

— Где-где? По рифме….

Нина сплюнула на асфальт, оттолкнула меня и, выпрямив спину, быстрым шагом направилась в сторону Старозачатьевского. Я обессилено прислонилась к машине. Происходило что-то совсем непонятное. Гоша — спасовавший перед натиском прислуги. Татьяна — похожая на человека, обкурившегося наркотиками. Ну и, наконец, сама Нина Самсонова — обычная домработница, которая ведет себя так, словно она хозяйка в доме Качаловых. Господи, ну почему я такая бестолковая? И зачем, скажите на милость, я влезла в это дурацкое дело? Хоть бы Петр Иванович возвратился быстрее. Нечего ему сидеть в этом Нижневартовске. Да и Юленька тоже…. Будем считать, что ее миссия по разоблачению Толкунова выполнена полностью. Ничего нового она мне не сообщит.

Мои горькие размышления прервал Колюня.

— Я, это, Вита Витальевна, — он смутился, — деньги отдал. Но они там, в ресторане, такие перепуганные… Предлагают какой-то комплимент за счет заведения.

— Пойдем, — я, наконец, отклеилась от Мерседеса.

— Куда? — Колюня смотрел на меня такими же напряженными глазами, как я пять минут назад на неадекватную Татьяну.

— Обратно! — отчеканила я. — Сейчас накормлю тебя завтраком…

— Обедом — поправил меня Колюня.

— Да хоть ужином…. — я постаралась придать лицу нормальное выражение, — Накормлю и расскажу, что здесь сейчас произошло.

Пока Николай изучал меню, а я лениво ковыряла ложкой в вазочке с шоколадным мороженым, принесенным официантом в виде подарка от ресторана, картинки недавнего прошлого так и плясали у меня перед глазами. Татьяна Качалова оказалась реально больной. Я припомнила ее стеклянные глаза, ее искривленный в капризной, болезненной гримасе рот. Воду, некрасивой струей стекавшей по дрожащему подбородку…. Сосредоточившись, я попробовала вспомнить названия лекарственных препаратов, которые успела прочесть на баночках, из которых Нина доставала таблетки. Ничего не получилось. В голове мелькало только три цвета — голубой, розовый, белый… Встряхнув головой, я решительно набрала номер мобильного телефона Эрнста.

— Георгий Петрович, это я!

— Здравствуйте, Вика…

— Вы там еще очень заняты?

— В принципе, пока да… А вы где?

— Все там же, — я хмыкнула. — Так получилось, что мне срочно нужно задать вам несколько вопросов.

— Насколько срочно? — переспросил Гоша, и мне почудилось, что он в этот момент рассеянно сверился со своими модными золотыми часами.

— Чем быстрее, тем лучше.

— Я постараюсь быть минут через десять.

— Отлично. Колюня как раз успеет пообедать. — Я прикрыла трубку рукой, — Пожалуйста, постарайтесь захватить с собой таблетки Татьяны Борисовны.

— Простите, не расслышал?

— Таблетки принесите, черт вас побери совсем! — Я заорала, заставив возвратившегося официанта вздрогнуть очередной раз.

Да уж, бедный-бедный ресторан «Тбилисо»…. Таких сумасшедших клиентов как мы, им, в этом благополучном старомосковском центре давно наблюдать не приходилось…

— Ты ешь пока, — сказала я Николаю, — и вышла на улицу.

Возле нашего Мерседеса крутился какой-то подозрительный молодой человек в синей куртке.

— Эй! — негромко окликнула его я.

Мужчина вздрогнул. Обернулся. В его руке я рассмотрела монтировку. Кроме этой огромной железки я успела заметить только длинную рыжеватую челку, спадающую почти до подбородка и две декоративные прорехи на штанинах дорогих бледно-голубых джинсов, из которых виднелись худые колени. Кажется, штаны с такими дырами есть и у моего сына тоже.

— Эй, ты что это? — я сделала шаг назад.

Прикрывая лицо капюшоном куртки, парень бросился бежать по улице.

— Стой! — заорала я, — Стой! Кому я говорю?!

Несостоявшийся вор или просто хулиган юркнул в ближайшую подворотню. Пока я раздумывала, следует ли мне бежать за ним, или лучше позвать Николая, из-под арки, в которую забежал парень, на большой скорости вырулил серебристый Пежо и, сделав полицейский разворот, взвизгнув покрышками, стал быстро удаляться от ресторана. Единственное, что я успела рассмотреть, это цифры его номера. Как мне показалось — М 854.

На дрожащих ногах я подошла к нашей машине и заглянула внутрь. Кроме моей сумки на переднем пассажирском сидении не было ничего, что могло бы привлечь внимание грабителя. Я похлопала себя по бокам. Куртка, как и телефон, все еще находились в ресторане. А кошелек мой, скорее всего, взял Колюня, ведь именно он расплачивался за еду. Так что грабителю, решившему слямзить мою сумочку, сильно бы не повезло. Ведь кроме документов там ничего не было…. А что, если ему именно документы и были нужны? Мне стало совсем нехорошо. Что же вокруг меня происходит? Я беспомощно оглянулась по сторонам, словно надеялась прочитать ответ на ближайшей рекламной вывеске. Со стороны Старозачатьевского ко мне быстрым шагом приближался Эрнст.

— Что вы делаете на улице? — спросил он, слегка запыхавшись.

— Караулю грабителя, — саркастически ответила я и добавила, — Серебристый Пежо, номер М-854.

— Тот самый, о котором вы мне уже рассказывали, когда ехали в Питер?

— Возможно.

— Давайте пройдем в помещение. — Георгий Петрович взял меня за локоть, — Кстати, где этот ваш грабитель?

— Вы издеваетесь?

— Ладно, проехали… А ваш помощник?

— Обедает.

— Ну и отлично. Если вы ему полностью доверяете, то мы сможем, наконец, нормально поговорить.

Пожилой официант только вздохнул, когда увидел, что мы с Эрнстом вновь входим в ресторан. Надо будет оставить ему пару тысяч на чай, чтобы дядя смог подлечить нервы.

Лицо Колюни раскраснелось. Судя по большой суповой тарелке, он только что плотно подкрепился харчо.

— Знакомьтесь, — представила я мужчин друг другу. — Мой помощник Николай и начальник качаловской службы безопасности Георгий Петрович.

— Можно просто Георгий, — улыбнулся Эрнст.

Коля поспешно вытер руки салфеткой и пожал протянутую ему руку.

— Колюнь, а наш Мерс сейчас пытались ограбить, — я растеряно заглянула в глаза младшему сыщику.

— Твою мать, — охнул Коля, — Кто?

— Старые знакомые на Пежо.

— Кстати, — перебил меня великолепный Гоша, — Какой вы говорите у машины номер?

— М-854… А дальше я не запомнила.

— Минутку, — попросил Георгий и принялся куда-то дозваниваться.

Из его разговора нетрудно было сделать вывод, что беседовал Эрнст с каким-то своим старинным приятелем, важным милицейским чином, так как называл его то Васькой, то товарищем генералом.

— Ну вот, порядок, — сообщил Эрнст, закончив разговор. — Через пару минут машинку вашу пробьют и мне перезвонят. Хотя я и не уверен, что автомобиль имеет отношение к грабителю. Пока будем ждать результата, давайте обсудим ваше мнение о Татьяне. Вы что-нибудь поняли, Витолина?

— Честно говоря, — я расстроено закурила, — Мне Таня очень не понравилась. Похоже, у нее реальные проблемы с психикой. Вы принесли лекарства?

— Вот, черт, забыл — хлопнул по столу ладонью Георгий, — Но вы не волнуйтесь. Я задачу понял, сегодня же выясню, какие препараты принимает Качалова.

— А есть возможность еще и таблетки на экспертизу отдать?

— Вы предполагаете, что в банках может быть какая-то дрянь? — Гоша насупился, вероятно потому, что подобная мысль не ему первому пришла в голову.

— Я не знаю, но мне очень не понравилось, как вела себя ваша домработница. — И я подробно пересказала разговор с Самсоновой.

— А зачем вы наврали про общую с Качаловой молодость? — вмешался Колюня.

— Понятия не имею… — Я действительно не могла вспомнить, зачем ляпнула про то, как мы с Татьяной охмуряли богатых москвичей. Вероятно, это была реакция на слово «папик».

— Ляпнули и ляпнули — хмыкнул Гоша. — Даже хорошо. Самсонова, я уверен, не догадывается, что вы не та, за кого себя выдаете. Вот пусть и дальше не догадывается.

В этот момент зазвонил телефон Георгия Петровича.

— Алло, Вась, записываю. — Внезапно Гоша побледнел, коротко поблагодарил собеседника и растеряно обернулся ко мне, — Видите ли, Витолина Витальевна… Этот Пежо записан на имя Толкунова Сергея Тимофеевича…

Домой мы возвращались в похоронном настроении. Ехали молча. Говорить не хотелось. Зато моя голова просто пухла от грустных размышлений.

Чего я еще не знаю о собственном муже? Кто такая неизвестная Инна? Откуда взялся автомобиль, купленный на имя Сережи и отданный каким-то криминальным типам?

Почему Татьяна упорно не хочет или не может вспомнить кто я такая на самом деле?

С какого перепуга в доме Качаловых хозяйничает домработница?

Зачем Георгию Петровичу нужна моя помощь и почему грозный начальник службы безопасности ведет себя как беспомощный ребенок?

Вопросов, пожалуй, было больше чем ответов.

Расставаясь, мы условились, что завтра вновь встретимся, съездим в гости к Лере Моргуновой, попробуем подробнее расспросить девушку о ее соседке по квартире — Лере Чижовой. Двойника Татьяны Борисовны и особенно того, кто за ним стоял, пора было выводить на чистую воду. Эрнст так же пообещал, что постарается к завтрашнему дню выяснить все о лекарственных препаратах, которые принимает Качалова. Я, в свою очередь, заверила Гошу, что привезу ему все документы, которые мои сотрудники успели собрать по делу Качаловой, включая диктофонную запись разговора с братом Татьяны, отчет об опросе сокурсниц племянницы Натальи, досье на Самсонову. Кстати, мой предварительный доклад о прошлом Нины Самсоновой его приятно удивил. Он признался, что не рассчитывал на то, что наш «Твист» умеет работать так быстро и профессионально. И хотя ничего нового Гоша не услышал, все равно был доволен. Видимо, похвалил себя за то, что связался не с дилетантами. На мой вопрос о том, как он мог допустить, чтобы Самсонова с ее богатой биографией была допущена в дом к Качалову, Эрнст коротко ответил: «Решение принимал сам Сергей Иванович. Ему требовалось, чтобы рядом с женой находилась адекватная женщина средних лет, образованная, чистоплотная, с легким характером. До Самсоновой домработницы менялись, как перчатки. Молодых Татьяна ревновала к мужу, а пожилые раздражали ее своей медлительностью, любовью к сплетням и сериалам».

Меня так же неприятно удивило и сообщение Гоши о том, что буквально на следующий день после похорон Качалова, Татьяна распорядилась сократить службу безопасности, оставив из четырнадцати человек личной охраны только троих. И то тех, кто меньше всего нравился самому Эрнсту. К слову сказать, личного лечащего врача Татьяна тоже поменяла. Она объяснила это тем, что ей не понравилось, насколько Ефим Эмильевич скептически отнесся к ее ранению. Она была к нему в претензии еще и за то, что доктор не распознал приближение инсульта у Любовь Павловны. Новый доктор, некто Смоленков Вячеслав Дмитриевич, судя по отзывам коллег, — превосходный специалист с многолетним опытом работы в клинике Бурденко. И он носится с Татьяной Борисовной, как с принцессой крови. Именно он, связавшись со знаменитой израильской клиникой профессора Лифшица, выписал Качаловой те таблетки, которые меня заинтересовали. И он же, а совсем не Эрнст, отдал распоряжение об обеспечении полного покоя для своей пациентки, запретив визиты родственников и друзей. А вот первым клинику профессора Лившица, к слову сказать, порекомендовал прежний доктор. К удивлению Гоши, Татьяна обиженная на семейного врача, тем не менее очень быстро согласилась пройти обследования в Израиле. Видимо, она все-таки страдала от своей амнезии, хотя, по логике вещей, и не понимала, чего конкретно не может вспомнить. Лифшиц звонит в Москву каждый день и уже готовы документы, чтобы Татьяна могла срочно вылететь на лечение.

3 октября (понедельник)

Утром, едва выйдя из спальни, я услышала на кухне шум голосов. Судя по всему, помимо Клары и Колюни в доме появился Петр Иванович, вернувшийся из командировки. Поддавшись мгновенному искушению, я на цыпочках спустилась по лестнице и замерла за неплотно прикрытой дверью.

— Такие вот дела, — резюмировал разговор наш младший следователь.

— Да уж, — крякнул Петр.

— И меня дурой выставили, архаровцы, — внесла свою лепту Клара, — Я хозяйке так и сказала, — вернется Юлька, уши надеру!

— Да при чем тут Юля? — Петр Иванович загремел посудой, — Положи мне, будь добра, еще винегрета. Я в этом Нижневартовске почти и не ел ничего…. Ага! Спасибо. И все равно у меня не стыкуется что-то.

— А чего там стыковать? — воскликнула молдаванка. — Кобели вы все, мужики. Витолина — золотая женщина. А уж как она на нашего Тимофеевича молилась! Сама не съест — ему отнесет. Кофэ в постель, яблочко почистит. Над сыном, прости господи, и то меньше тряслась. Отправила, вона, к басурманам. В Москве, что ли, хороших институтов нет?

— Помолчи, Клара Ивановна, будь добра!

— А ты мне рот не затыкай. И не Ивановна я вовсе, а очень даже наоборот…

Я тихонько прыснула в кулак. «Наоборот» — это как?

— Эй, кажись, проснулась хозяйка. Пойду, гляну, — слух у нашей домработницы был как у хорошей собаки.

— Сидите уж, — остановил ее Колюня, — Вы, Клара, по лестнице так топаете, что мертвого поднимите. Давайте лучше подумаем, как нам уточнить, когда Сергей Тимофеевич этот чертов Пежо купил. Кто может быть в курсе?

— Так этот, лысый,…. Крал Иванович, — мгновенно среагировала Клара. — Он завсегда возле хозяина ошивается. Как лиса хитрющий. Он и про девку эту запросто может знать.

— Резон в твоих словах есть, конечно, — Петр Иванович икнул, — Попробую связаться с Лемешевым.

— А чего пробовать? — В Кларе проснулась жажда деятельности — Позвони ему и скажи, так и так, сукин сын, всё я про тебя знаю…

Решив, что подслушивать мне уже надоело, я храбро вошла на кухню. Оба мужчины встали, а Клара победоносно на них посмотрела.

— Ну что? Права я была? Встала наша Витолиночка, — молдаванка ласково улыбнулась, — И хороша-то с утра, как прямо яблочко наливное. Сейчас я ей молочка налью, пряничка дам, морковочки натру…

— Клара, — я поморщилась, — Прекрати со мной разговаривать, как с дебильным ребенком. Всё я про себя отлично знаю. И про то, как выгляжу, и про то, что, если выпью молока, то меня тут же стошнит…

— Доброе утро, Витолина Витальевна, — вразнобой поздоровались со мной коллеги.

— Привет! Рада, что ты вернулся, Петр Иванович, — Съездил-то хоть не зря?

— Да как сказать? — Петр замялся, — Привез кое-что. Во-первых — вот! — он выложил из кармана пачку фотографий, — Это Качалова в школе, это тоже в школе, только классе во втором, по-моему… А это я взял ее характеристику из личного дела в школьном архиве. Ну и вот справка из детской поликлиники. Тоже архивная, конечно…

Я с любопытством уставилась на снимки.

В детстве Татьяна Качалова была совсем не такой красавицей, как сейчас. Темные вьющиеся волосы, короткая стрижка… В начальных классах девочка даже отличалась некоторой излишней полнотой, правда, к выпускному классу похудела, постройнела и выглядела очень симпатичной.

Я напряглась. Темные волосы. Вот оно что! Ну, конечно! Помнится, еще в первый визит Качаловой я обратила внимание на ее удивительно красивый цвет волос, отметив про себя, что они, увы, крашеные. Так что меня смущает сейчас? Я постаралась сосредоточиться.

— Что вы там разглядели? — не утерпел Колюня и тоже потянулся за снимками.

— Да, так…, думаю, что блондинкой Качалова смотрится выигрышней, чем в детстве, — Тут меня осенило, — Коля! Ты вчера Качалову видел?

— Ну да…

— Ты обратил внимание, что корни волос у нее абсолютно светлые?

— Они зеленые, Витолина Витальевна, — поправил меня младший следователь.

— Коля! Они — белые там, где не в зеленке…, — я начала лихорадочно подсчитывать, — Татьяна была у нас больше недели назад. Так?

— Так, — ответил Петр Иванович.

— Я не помню, говорила вам или нет, но я заметила, что Татьяна красит волосы. Так?

— Не помню, — расстроился Петя.

— Хорошо, даже если не говорила, но сама заметила…, то это обозначает что? — я лихорадочно вспоминала.

— Что?

— Что корни волос показались мне более темными. Понимаете? А на следующий день я уже была у Татьяны дома, и мы собирались ехать в парикмахерскую. Значит, покраситься она не успела бы. Да и не станет Татьяна красить волосы сама. На то у нее Жоржик есть.

— И что? — мужчины искренне не понимали, почему я пришла в такое возбуждение.

— А то! В салоне мы ничего сделать не успели, так как Таню ранили. Мы же вчера видели, что у нее вся голова в зеленке. Но корни волос при этом светлые! Вы понимаете?

— Витолина, говори яснее! — повысил голос Петр Иванович.

— Мне кажется…., — я испугалась собственных мыслей, — Мне кажется, что вчера в ресторане была не Качалова…

— А кто? — даже подпрыгнул Колюня.

— Валерия Чижова — прошептала я и устало откинулась на спинку стула.

В кухне повисло молчание.

Мне пришлось сосредоточиться и привести еще несколько аргументов. Я, наконец, вспомнила, что так смутило меня еще в тот вечер, когда мы вернулись из салона красоты в дом Качаловой. Татьяна спала, положив руки под щеку. И никакой повязки у нее на руке не было. А ведь ожог от кофе был довольно сильным. К тому же, Нина не только обработала ожог пантенолом, но и прочно перебинтовала руку. А у спящей Качаловой бинт исчез. Да и вчера тоже я обратила внимание на абсолютно гладкую кожу запястий.

Затем, есть и еще факты….

Эта непонятная амнезия, например….

Ее нет и не было! О том, что Качалова была у нас в офисе, она поклялась никому не рассказывать. И, похоже, слово сдержала. А вот то, что к Тане приехала подружка из Запорожья — в доме знали все. Следовательно, Качалова-Чижова не могла «вспомнить» Витолину Толкунову. Она просто не догадывалась о ее существовании.

Похоже, мои подозрения о том, что могло заставить настоящую Татьяну открыть в салоне «Паризьен» французское окно — подтверждались. Таня опять увидела своего двойника. Возможно, даже хотела с ним заговорить. Именно в этот момент она и исчезла, а вместо нее, с пробитой головой, на полу галереи оказалась Лера Чижова, артистка театра «Зазеркалье». Теперь дальше.

Кто мог безошибочно опознать фальшивку? Конечно же, муж, Сергей Качалов. Но не в тот момент, когда он увидел жену в луже крови и сам находился в шоке. А позже. Допустим, утром. Но Качалов не доживает до утра.

Мать Татьяны? Конечно! Но старушку очень удачно хватает удар.

Брат? Сестра мужа? Охранники? Лечащий врач? Но они все, точнее, почти все — устранены из квартиры или уволены. Остаются два человека — Гоша и Нина Самсонова. Следовательно, кто-то из них и покрывает Чижову. И я очень боюсь, что этот кто-то — Георгий Петрович. Было бы логично предположить, что у Гоши значительно больше возможностей и полномочий, чем у обычной прислуги.

— Стоп, машина, — вмешался Петр Иванович. — Вы забыли о том, что Георгий Петрович вас собственноручно выставил из дома!

— Ну и что? — не сдавалась я, хотя мне меньше всего хотелось, чтобы красавец Гоша оказался главным подозреваемым.

— А то, что он не мог не знать, что вы шпионите за Качаловой! — старший следователь напрягся и стал похож на фокстерьера, почувствовавшего дичь, — И, если следовать вашей логике, он первым должен был рассказать Чижовой, что вы никакая не ее подруга, а как раз наоборот. И амнезию бы не пришлось изображать.

— Действительно, Витолина Витальевна! — подключился Колюня, — Зачем этому вашему Гоше приезжать к нам, настаивать на вашей встрече с его хозяйкой, если он, как вы утверждаете, сам все организовал?

— То есть, вы хотите сказать, что во всем виновата Нина? — я обрадовалась.

— Нина, или еще кто-то, кого мы пока не вычислили, — пробормотал Петр Иванович и задумался. — Давайте поступим следующим образом. Георгию Петровичу пока не звоним. Едем к этой женщине, о которой мне рассказал Колюня — соседке Чижовой — и стараемся устроить ей встречу с Качаловой.

— К Лере Моргуновой. — сообразила я.

— Ну да… Если она опознает в Татьяне свою приятельницу — будем действовать по обстоятельствам.

— А как мы свяжемся с Качаловой без Гоши?

— Придумаем что-нибудь… В крайнем случае, мы можем выяснить у Моргуновой о каких-то особых приметах подружки. Ну, может быть есть какой-то шрам, родинки, родимые пятна. Они же столько лет в одной квартире прожили. Если что-то подобное есть, ваша знакомая обязательно вспомнит!

Я побарабанила пальцами по столу. Все верно. Все так. Но есть еще один, самый страшный вопрос: куда делась настоящая Татьяна Качалова?

Холодные капли пота заструились у меня по позвоночнику. Господи, сделай так, чтобы она была жива!

Через полчаса мы уже сидели с Петром Ивановичем в Мерседесе. Колюня на своей машине поехал в аэропорт встречать Юлю. Оказалось, что Кларина племянница звонила накануне и сообщила, что возвращается в Москву. А, может быть, твистовцы и сами ее вызвали, поняв, что следить за Толкуновым больше не имеет смысла.

Я боялась признаться себе в том, что с нетерпением жду Юлиного возвращения. Никогда не считала себя мазохисткой, но теперь мне было просто необходимо воочию убедиться в измене мужа. Убедиться, чтобы окончательно поверить в то, что мир рухнул… А Юленька, насколько мне было известно, должна привезти видеозаписи….

До нужного дома на Ленинском проспекте мы добрались довольно быстро. Не смотря на то, что на календаре был понедельник, привычные пробки отсутствовали. Я вообще заметила, что Петра Ивановича дорога любит, и там, где мы с Колюней неминуемо прочно застревали на два-три часа, Петр проскакивал так, словно его машина была единственной в городе.

Где-то в середине пути я вспомнила, что забыла бумажку с адресом Леры Моргуновой и ее телефонами в другой сумке. Но возвращаться не хотелось. Подъездный код я помнила, дом и номер квартиры, естественно тоже, поэтому можно рискнуть и приехать без звонка.

Поднявшись на нужный этаж, я очередной раз подумала, что мои лень и рассеянность когда-нибудь сыграют со мной злую шутку…. Девушки может не оказаться дома. Она может отойти в магазин, в аптеку, уехать на работу… Тогда нам придется куковать у двери битый час, или возвращаться на Клязьму, искать домашний телефон Чижовой. Хотя, в принципе, можно было еще раз наведаться в «Зазеркалье» и постараться снова выпросить у коммерческого директора нужные сведения. Заодно, кстати, не мешает внимательно рассмотреть альбом с фотографиями артистов театра. Только теперь уже до самого конца.

Мы позвонили.

Так и есть. Как там говаривала моя учительница танцев Роза Соломоновна, «не с нашим еврейским счастьем»…. Даже после настойчивого третьего звонка дверь никто не открыл.

— И как это мы так облажались? — вздохнул Петр Иванович.

Я отметила про себя его тактичное «мы».

Но тут приоткрылась соседняя с квартирой Марго дверь.

— Вы к Лере? — раздался скрипучий старушечий голос.

— Да, — я всмотрелась в узкую щель приоткрытой двери, — Только ее, похоже, дома нет.

— Дома она или нет, не знаю, — заявила соседка. — Только не отпирает мне. Утром мой Васенька, сыночек мой, у ее двери огинался, да и шмыгнул, подлец, в квартиру. Ему у нашей Леры как медом намазано. Дома, видите ли, мы скучаем….Я было за ним выбежала, а тут ее дверь сквозняком и захлопнуло. Терпеть не люблю эти английские замки. Хлоп — и кукуешь на лестнице!

— Дверь, что же это получается, открытой была? — уточнил наш старший следователь.

— Похоже, что так. Я, конечное дело, стала звонить, а она не открывает. Затаилась…

— А что же ваш Василий не откроет сам? — вмешалась я.

— Так Васька — это мой кот, — хмыкнула бабуля и вышла на лестничную клетку. — А я — Анна Матвеевна, по мужу Киселева, Лериного покойного дяди соседка. Это хорошо, что вы пришли. Сейчас мы вместе дверь отопрем.

— Но у нас ключей нет, — возразила я.

— Зато у меня есть, — бабуля в теплом байковом халате потрясла маленьким ключиком, — Мне Лера его еще год назад дала. Я, когда она уезжает, цветы поливаю. Но сегодня сама шарудить в квартире без хозяйки не рискнула. Не приведи Бог, пропадет что-нибудь из дома, а я потом виноватой буду. А так заберу кота при свидетелях.

Старушка прикрыла собственную дверь и привычным движением всунула маленький ключ в замочную скважину.

— Входите! — пригласила нас она. — Только обувку протрите, а то натопчите.

— Лера! Лера, тута к тебе гости пришли, — предусмотрительно закричала старушка, — И кот мой, Васька, утром забежал, не видала его?

Из квартиры не раздавалось ни звука. Мы столпились в прихожей.

— Ага, ну значит, нет ее, — констатировала бабушка и запричитала сладким голосом — Кыс-кыс-кыс, Васенька. Иди к мамочке… Нечего тебе по чужим домам шляться…

Однако кот не отзывался.

— Куда ж ты запропастился, ирод? — возмутилась бабушка, и смело направилась вглубь квартиры. — Небось, опять на балкон выбежал и ворон считаешь?

Мы не знали, идти нам за ней, или ждать в прихожей. Вдруг из той комнаты, где я еще недавно беседовала с Марго, пулей вылетела пожилая женщина.

— Вы это… это… звоните «ноль-три» срочно. Похоже Лерке-то нашей плохо….

Не сговариваясь, мы с Петром Ивановичем дружно бросились в гостиную.

Лере, судя по всему, было совсем плохо. Настолько плохо, что ни одна неотложка ей бы уже не помогла. Верхняя часть туловища лежала на полу. Ноги, укрытые пледом, находились на диване. Рука была как-то странно вывернута. Окоченевшие пальцы сжимали старенький коврик. Лицо посинело и распухло. Рядом валялась чашка, в которой я еще недавно готовила для Марго целебный чай с малиной.

Я выбежала из комнаты следом за соседкой и мы, дрожа, обнялись в коридоре.

— Эй-то что? Она померла, что ли? — спросила осипшим голосом старушка и перекрестилась. — Вот же горе. Молодая совсем…

Из комнаты вышел Петр Иванович:

— Бабушка, — обратился он к соседке, — Вы не могли бы вызвать милицию? Мы тоже вместе с вами пройдем.

— А кот? — пришла в себя соседка, — Васенька мой? Как же он с покойницей в одной квартире останется?

— Давайте пока мы не будем тут топтать, ладно? — Петр Иванович повысил голос, — Приедет опергруппа и освободит вашего кота. А пока лучше, чтобы все здесь оставалось так, как было.

Бабуля вздохнула, и мы гуськом потянулись в ее квартиру. Дверь решили просто захлопнуть за собой.

— Может быть, нам… тебе… надо было осмотреть там все? — осторожно поинтересовалась я у старшего следователя.

— Не положено, — резко отбрил меня Петр и обратился к плачущей соседке, которая уже успела вызвать милицию и теперь тихо всхлипывала у себя на кухне, — Анна Матвеевна, скажите, а когда вы Леру последний раз видели?

Сведениям, которые нам сообщила Киселева, мог бы позавидовать любой шпион. Бабушка оказалась не так проста, как могло показаться с первого взгляда. Ее покойный муж, Игорь Сергеевич, много лет проработал в дипкорпусе поваром. И квартиру он получил тоже от МИДа. Его молодая тогда жена, Анна Матвеевна, хоть и была простой женщиной, из деревни, да быстро сообразила, что в КГБ (а кто еще работает за границей?) абы кого не берут. Вот и старалась соответствовать мужу по мере сил. Даже когда супруг ушел на пенсию, а дети давно выросли, даже когда развалился СССР, Анна Матвеевна продолжала фиксировать все, что могло заинтересовать компетентные органы. Вот и на Лериного дядю у старушки имелось целое досье. И на его племянницу, как только она появилась в квартире, тоже. И хоть записи свои Анна Матвеевна никому никогда не показывала, однако кондуит на соседей заполняла регулярно.

Добровольная помощница КГБ вытерла слезы, предупредила, чтобы мы следили в окно, не подъедет ли воронок, и вышла в соседнюю комнату. Через минуту она вернулась, держа в руках две толстые тетради в коленкоровой обложке. Надпись на одной из них, сделанная, фломастером, гласила «Подозрительные машины». Вторая именовалась, соответственно, «Квартира № 43. Лера Моргунова».

Согласно наблюдениям бдительной старушки, Лера Моргунова вчера из дома выходила один раз. Утром. Вернулась она очень быстро и позвонила в квартиру Анны Матвеевны, попросив лимон и чеснок. «В нашем магазине не было, — объяснила девушка, — А я слышала по телевизору, что сок лимона с чесноком отлично помогает при ангине». Старушка отругала девушку, что та, больная, сама ходила в магазин, принесла ей нужные продукты и занялась обычной домашней работой. Развешивая на балконе белье, Анна Матвеевна обратила внимание, что к их подъезду подъехала красивая красная иномарка. Не наша! — мгновенно определила бабушка. «Свои-то автомобили, соседские, то есть, я все знаю, а вот такси и чужие — в тетрадку переписываю. Не дай Бог, ограбят кого, или теракт задумают, вот тут мои записки и пригодятся». Но в этот раз автомобиль припарковался так, что бдительной соседке никак не удавалось рассмотреть его номера. Старушка решила спуститься во двор, чтобы все-таки выполнить свой гражданский долг (порядок есть порядок), но на лестничной клетке успела заметить, как дверь Лериной квартиры закрывается, пропуская внутрь высокую женщину в светлой куртке. Решив, что машина привезла гостью к Моргуновой, старушка успокоилась и вернулась обратно. Сколько женщина пробыла у Леры, старушка не знала. Но, судя по всему, недолго. Потому что уже через час, отправляясь за свежей рыбкой для своего Васеньки, Анна Матвеевна красную машину у подъезда не обнаружила.

Милиция приехала только через час. Как выяснилось, расстроенная соседка, сообщая о трупе, обнаруженном в квартире, вместо возраста Леры указала свой собственный — восемьдесят четыре года. Вот опергруппа и не торопилась.

Милиционеры скрылись за дверью сорок третьей квартиры, оставив караулить нас у Киселевой молоденького сержанта. У него-то потом Петр Иванович и узнал некоторые подробности расследования.

Меня допрашивал пожилой, уставший капитан, от которого сильно пахло мятной жевательной резинкой и кремом для обуви. Мне пришлось рассказать о цели нашего визита, упомянув, что к Моргуновой мы прибыли в качестве сотрудников сыскного бюро, по заданию нашего клиента. Я призналась, что беседовала с Марго на прошлой неделе, а сегодня вернулась, чтобы уточнить некоторые детали. Какие? В основном меня интересовала подруга Моргуновой — актриса театра «Зазеркалье» Валерия Чижова. «Полюбовница, что ли чья-то?» — хмыкнув, поинтересовался капитан. «Вероятно, что и так», — обтекаемо ответила я.

— А в квартире что-нибудь трогали? — уточнил сыщик.

— В прошлый раз — да, безусловно.

— Что конкретно?

— Ну, я не помню… К мебели, наверное, прикасалась, чай на кухне заваривала…

— Чай? — сделал стойку капитан.

— Ну да, с малиной. Ой, вот же, вспомнила! Малину я доставала из холодильника. Значит, к холодильнику тоже прикасалась.

— Когда, вы говорите, были у Моргуновой?

— В пятницу, 30 сентября.

— Не подходит…. — пробормотал капитан.

Я также сообщила милиционеру, что у Анны Матвеевны Киселевой есть особые дневники, куда она заносит информацию о своих ближайших соседях, неизвестных автомобилях и т. п. и т. д. Скорее всего, в ее записях можно будет отыскать какие-нибудь важные сведения. Милиционер присвистнул и забрал со стола обе тетрадки. Настал-таки звездный час Анны Матвеевны!

К сожалению, все те два часа, пока опергруппа работала в квартире и допрашивала соседей, мы не могли остаться с Петром Ивановичем наедине. Но он знаками дал мне понять, что получил очень интересные сведения.

Как оказалось, молодой сержант, который ходил с Петром курить на улицу, а точнее, рассматривать наш Мерседес (парень мечтал о такой машине), по ходу дела рассказал о том, что услышал от своих коллег.

По предварительной версии следствия, Моргунова была отравлена цианистым калием. Чайник с заваркой, издающей отвратительно сильный запах миндаля и пачка экзотического миндального чая «Восточная ночь» обнаружились на кухне. Отпечатков пальцев на чайнике не было. Ничьих. Оперативники посчитали, что ароматный чай был выбран преступником именно для того, чтобы скрыть характерный запах отравы.

Чашка с остатками чая валялась в луже возле дивана. На ней, увы, тоже не было отпечатков пальцев. Похоже, что человек, отравивший Моргунову, уже после смерти своей жертвы аккуратно поднял упавшую чашку, тщательно протер ее снаружи, и положил обратно в лужу. Время смерти приходилось примерно на утро вчерашнего дня, то есть на тот самый период, когда мы с Георгием Петровичем ехали на встречу с Татьяной Качаловой в ресторан. Так что при необходимости я могла бы подтвердить свое алиби.

Ну и, наконец, еще одна маленькая, но очень интересная деталь. Из квартиры Моргуновой были похищены все фотографии. Ответственный квартиросъемщик, Лерин двоюродный брат, приехавший по вызову милиции в квартиру, объяснил, что Марго, как любая актриса, обожала сниматься, потому в ее доме имелось, как минимум, с десяток фотоальбомов и почти столько же видеокассет, где Моргунова была запечатлена в разные годы своей жизни и сценической карьеры. И вот теперь все исчезло. Не нашли сыщики и документов Моргуновой. Денег, за исключением горстки мелочи в пепельнице, в квартире тоже не обнаружилось.

Показания двоюродного брата Леры никто подтвердить не смог, так как бабушка Киселева, бывая в квартире, в ящики и комоды не заглядывала, поэтому об альбомах ничего не знала.

Теперь милиция опрашивает всех соседей в ближайших подъездах, так как вынести довольно объемную стопку альбомов и кассет незаметно бы не получилось.

Так кто же приезжал к Марго? Кого она могла запросто пустить в квартиру? Я задумалась. Увы, мое алиби было одновременно и алиби для Чижовой, если допустить, что вчера в образе Татьяны Качаловой со мной встречалась именно она.

К нашему дому мы подъехали почти в пять часов вечера. На улице разразилась настоящая гроза, а потому ни Герда, ни Лиса нашу машину не встречали. Зато Котя, забытый Кларой на улице, нервно прохаживался по крыльцу — злой, мокрый, со взъерошенной шерстью. Я запустила несчастное животное в тепло, и некстати вспомнила о том, что Васька Антонины Матвеевны так и не объявился. Скорее всего — ушел с балкона Моргуновой куда-то еще…

В доме витал аромат фаршированного перца, горячих пончиков и дыни. Наверняка Клара решила подсластить мне жизнь вкусной и обильной едой. Раньше я бы оценила ее старания. Но сейчас запах пищи вызвал лишь приступ тошноты.

На кухне мы застали только Клару и Юленьку.

— Николай пошел в свою комнату, — объяснила Юленька, вспыхнув при виде меня, — похоже, у него опять поднялась температура.

— О, как раз к столу! — засуетилась Клара и отвесила племяннице подзатыльник, — Ты Витолине-то зубы не заговаривай. Поздоровайся и начинай рассказывать. Не томи душу. Кофэ сварить? — обратилась она к нам.

— Здравствуй, Юля, — я попыталась улыбнуться, — Отлично выглядишь. Даже успела чуть-чуть загореть…

Девушка горько расплакалась:

— Витолина Витальевна, простите. Мы же хотели как лучше, чтобы вас заранее не волновать.

— Юля, я все понимаю, — я отвернулась в сторону темного окна, — Какой же дождь на улице сильный… Надо бы все окна в доме проверить….

— Ага, сейчас посмотрю, — Клара убежала, — Вы там ешьте пока…

— Скажи, детка, все подтвердилось? — Петр Иванович решил, что с неприятным разговором нужно заканчивать быстрее.

— Ну, да…, — вздохнула Юленька и, собравшись с силами, принялась за рассказ. Я слушала молча, не перебивая, все сильнее и сильнее сжимая кулаки. Вернувшаяся Клара тихо всхлипывала. Петр Иванович безостановочно курил.

Коротко Юлин рассказ выглядел следующим образом:

27 сентября Юля была занята в офисе с нашими клиентами. Следить за Христенко отправился Петр. Однако примерно в три часа дня Петр Иванович позвонил на работу и попросил Юлю срочно приехать на улицу Кравченко.

— Я потерял Христенко возле женской консультации, — сказал он, — Поэтому подзадержусь тут пока. Побеседую с докторами. Выясню, зачем Настя приходила на этот раз. Оно, конечно, мне не с руки про женские болячки расспрашивать, но выхода нет. А ты сворачивай дела в офисе и поезжай к девушке на работу. Если ее там не застанешь — просто поговори с сотрудниками.

Однако, когда Юля добралась до нужного адреса, Настя Христенко как раз выходила из книжного магазина. Судя по возбужденному виду девушки, она была чем-то обрадована и потому шла, точнее, почти бежала по улице, пританцовывая и напевая. Поколебавшись несколько минут, Юля решила проследить за Настей. К удивлению Юли, девушка направлялась не домой, а в туристическое агентство, расположенное буквально в сотне метров от ее работы. Рискуя быть узнанной, Юленька все же зашла следом. К ее счастью, офис турагенства был выдержан в американском стиле: десяток столов, невысокие полупрозрачные перегородки, телефоны, компьютеры, факсы… и снующие туда-сюда сотрудники и клиенты. Заметив, где расположилась Христенко, Юля выбрала соседний стол, буквально за спиной у девушки.

— Скажите, у вас есть горящие туры в Турцию? — задала вопрос Настенька своему менеджеру.

Юле тут же пришлось почти дословно повторить ее слова, так как вежливый молодой человек, за столом которого оказалась Юленька, приготовился к беседе с посетительницей.

— Есть, конечно, — ответила сотрудница Насте.

Такой же ответ услыхала и Юля.

— Мне две путевки на завтра, на самый ранний рейс и в самый хороший отель, — в голосе Настеньки Юля расслышала явное ликование.

— Одну путевку на завтра в приличный отель, — повторила она своему менеджеру.

— «Амари» вас устроит? Пять звезд, все включено, — дуэтом проговорили оба менеджера своим клиенткам, пощелкав клавишами компьютеров.

— Если вы уверены, что это очень хороший отель, то давайте оформлять документы — не стала капризничать Настенька. — Один номер с большой кроватью на фамилии Христенко и Толкунов.

— Я подумаю, — сообщила шокированная услышанным Юля и попросила показать фото гостиницы.

Пока Юля рассматривала фотографии «Амари» и еще нескольких отелей, Настя успела отдать для заполнения ваучеров свой паспорт, продиктовать данные загранпаспорта Сергея Тимофеевича, достать из сумочки деньги и даже расплатиться. И еще она успела сделать один звонок по телефону.

— Сереженька! Вылет завтра, в 13–00 из Домодедова, — весело щебетала Настенька, — Я купила недельный тур в очень хороший отель. Если ты сейчас не очень далеко, можешь забрать меня из турагентства…

И Настя продиктовала адрес.

Поняв, что меньше всего ей хочется встретиться с мужем своей хозяйки, Юля быстро выскочила из офиса. Правда, заботливый менеджер успел ей отдать свою визитку и заверить, что ему можно звонить до 22–00. В том случае, конечно, если Юля все же решит купить горящий тур и подарить себе несколько дней роскошных анталийских каникул.

Вечером, когда я радостно сообщила «твистовцам», что Сергей Тимофеевич по настоянию врача улетает в Турцию, было принято оперативное решение срочно ехать и выкупать путевку для Юли.

— Мы все успели, — сказала Юля, смущаясь, — Выбрали отель, который находится через забор от «Амари». Съездили и купили билеты и ваучер. А потом Петр Иванович решил перезвонить в «Риальто», ваше постоянное туристическое агентство, и уточнить, на всякий случай, информацию еще и там. К нашему удивлению, в «Риальто» подтвердили, что Толкунов завтра улетает в Турцию, но не 13–00, а в одиннадцать. Не из «Домодедово», а из «Шереметьево», и не в «Амари», а в «Мирамар». И летит он один!

Задача Юли сильно усложнилась. Ей надо было проверить оба отеля, постараться засечь Сергея Тимофеевича с Настей или без нее в одном из них, и, самое главное, не попасться на глаза моему мужу. Каково же было удивление Юленьки, когда оказалось, что Толкунов зарегистрировался сразу в двух отелях. Решив начать слежку с удаленного «Мирамара», Настя утром следующего дня вызвала такси. Прохаживаясь у ворот своего отеля в ожидании машины, девушка вдруг заметила, как из ворот соседнего «Амари» вышла щебечущая Настенька и… господин Толкунов.

— Ну а дальше… вот, — покраснела Юля и показала глазами на видеокамеру, лежащую на кухонном столе.

Понимая, что смотреть пленку в присутствии своих друзей у меня не хватит сил, я тяжело поднялась со стула, взяла камеру и молча пошла к себе в спальню.

Вспомнив, что в тумбочке у Сережи есть маленькая фляжка виски, я открутила пробку, сделала несколько глотков прямо из горлышка, зачем-то плотно задернула шторы и, не раздеваясь, плюхнулась на кровать. До самого страшного момента в истории моего супружества оставались считанные минуты. К счастью, вместе со мной в комнату пробрался рыжий Котя. Прижав к себе мурлыкающего кота и проглотив подступающие слезы, я нажала на кнопку «play».

В прыгающем прямоугольнике экрана появилась худенькая и отчаянно молодая Настенька в легкомысленном голубом сарафане. Она что-то говорила, но посторонние шумы от автомобилей, хруста гравия под ногами, выкриков местных торговцев, записанные Юлей на камеру, не позволяли разобрать слова. Через несколько мгновений девушку догнал мой муж. Он, смеясь, нахлобучил Насте на голову большую панаму, обнял за плечи, поцеловал в точеную шейку и парочка, прилепившись друг к другу, стала удаляться от объектива….

Я перевела дыхание.

Кадры сменились. Настя и Сережа находились в небольшой турецкой лавке. Юля следила за «объектом» через стеклянную витрину. Судя по всему, Сергей покупал Насте купальник. Он дурачился, прикладывая крохотный лифчик к своей груди. Его яркая оранжевая футболка — когда только успел купить такую — дьявольским огнем плясала у меня перед глазами. Затем пара удалилась куда-то в глубь помещения и я, до рези в глазах всматриваясь в крохотный экран, сообразила, что Настенька с Сережей скрылись в примерочной кабине.

Я тихо охнула и потерла рукой сердце.

Вот и следующая картина. Здесь звук был записан довольно чисто.

— Сережа, я так счастлива, — произнесла Настя, потягивая через соломинку какой-то коктейль. Пара сидела в баре, на берегу моря. Настя — лицом к объективу. Сережа — спиной. Периодически в кадр попадали ветки каких-то растений. Вероятно, Юленька снимала из кустов.

— Малыш, может, ты поешь что-нибудь? — спросил Сережка каким-то чужим голосом, — Тебе ведь нужно есть за двоих.

— Ой, — Настя засмеялась, — Скажешь тоже…Тут нас кормят как на убой! Я на завтраке так налопалась, что теперь до вечера есть не захочу.

— Солнышко мое, — произнес мой муж, с очень знакомой мне интонацией, наклонился вперед и поцеловал Настины пальцы, — А хочешь, мы через неделю улетим еще куда-нибудь? На Мальдивы? В Таиланд?

Только не в Таиланд, чуть не застонала я.

— Сереженька, а маленькому это не вредно?

— Настена, мы же договорились… Не маленькому, а маленькой… Сын у меня уже есть. Теперь будет только дочка! И пусть наш Светик сразу же привыкает путешествовать с родителями….

Решив, что с меня довольно, я выключила камеру и вытащила кассету. Судя по тому, что отсмотрела я только ее десятую часть, компромата Юленька привезла предостаточно. Слава Богу, что мне не пришлось наблюдать откровенных постельных сцен, жарких объятий и слышать слов, которые влюбленные говорят друг другу в особых ситуациях.

Я дотянулась до тумбочки и сделала еще несколько глотков виски.

Поздравляю вас, Витолина Витальевна, вот вы и пополнили огромную армию женщин, которые в народе называют «брошенки».

«А я шикарная, мадам Брошкина» — фальшиво пропела я и с силой запустила кассетой в стенку.

Затылок немилосердно заломило. Я вздохнула и взяла мобильный телефон.

«Приезжай срочно. Мы с папой разводимся».

Я отчетливо понимала, что слать такую эсэмэску сыну жестоко. Но что я могла поделать, если мир рушился, а никого, кто мог бы удержать меня от падения в пропасть, рядом не было…

4 октября (вторник)

Выходить на завтрак мне не хотелось. Вставать тоже. Ночь, проведенная без сна, лишила меня последних сил. Я лежала и тупо смотрела в потолок.

— Витолиночка, — Клара сидела на кровати рядом со мной и гладила мою руку, — Не убивайся ты так… Ну сама подумай, разве ж это горе? Неужто, конец света наступил? Вот послушай, что я тебе скажу. У тебя там, рядом с работой монастырь есть. Название я только забыла. В монастыре том похоронена святая Матренушка. Мы с Петром днем туда съездим, привезем тебе цветочек от Матренушки, иконку, землицу с могилки. Наши бабы говорят, что она всем женщинам помогает, всех скорбящих утешает. Нужно цветочек засушить, а потом с водой выпить. И вернется твой Тимофеевич… Как побитая собака прибежит. Верное дело я тебе говорю.

— Какой цветок, Клара? — я с тоской посмотрела на пожилую женщину, — Мне удавиться хочется. Ты что, действительно не понимаешь, что жизнь кончилась? Я ведь не злюсь на Сережу. И не хочу, чтобы он, как побитая собака…. Мне просто нет в этом мире места. Понимаешь?

— Смертный грех уныние твое! Вот, ей Богу, смертный. — Клара перекрестилась, — Ты чего это удумала? А сын? А мы? Вона, гляди, сколько людей тебя любит и жалеет. Ты думаешь, одна ты ночью маялась? Юлька моя рыдьмя рыдала. Петя с Николаем по три пачки папирос высадили. На работу не поехали. Сидят неприкаянные и чем тебе помочь — не знают.

В этот момент в дверь осторожно постучали.

— Чегой-то? — вскинулась Клара.

— Не помешаю? — в комнату, распространяя запах элитного парфюма и мгновенно заполняя собой пространство просторной спальни вошел Гоша Великолепный.

— Как вы здесь оказались?… — икнула я и натянула одеяло до подбородка.

— Честно говоря, — улыбаясь одними глазами проговорил Георгий Петрович, — приехал по делу… Но так получилось, что… В общем, Николай мне вкратце рассказал, что у вас тут семейные неприятности. И знаете, Витолина Витальевна, что я вам скажу…

— Что? — пролепетала я, понимая, что подобного позора я Колюне никогда не прощу.

— Что я очень рад! — Эрнст вытащил из кармана пачку сигарет и учтиво поинтересовался — Можно закурить?

— Нет уж! — вмешалась Клара, — Курите себе в коридоре. А еще лучше на улице. Витолине нужен покой.

— Допустим, уважаемая, покой ей абсолютно не нужен. — Гоша ослепительно улыбнулся домработнице, отчего та отчаянно покраснела. — Я, безусловно, покурю в коридоре, но и вы не задерживайтесь. У меня есть для вас очень важная информация.

— Для нас? — растеряно переспросила Клара — Это и для меня тоже?

— Ну, вы же добрый друг Витолины Витальевны и у нее от вас секретов нет. А значит и мне скрывать нечего.

Гоша подмигнул мне и вышел из спальни.

— Это что было? — перекрестилась Клара. — Он тебе кто? Это ж банкира охранник, который надысь приезжал.

— Он по работе, — промямлила я и покраснела. — Ладно, придется встать. Ты пока свари Георгию Петровичу кофе.

— Ой, мамочки, — заохала молдаванка, — Прямо в спальню… Прямо в спальню… Хорошо хоть Тимофеевич не видел.

На последних словах Клара прикусила язык и бегом выскочила за дверь. А я, пошатываясь от бессонной ночи, отправилась умываться.

Постаравшись хоть как-то закрасить круги под глазами и освежив цвет лица при помощи уютного розового свитерка, я, зачем-то, на манер Клары, перекрестилась и вышла на лестницу. Из кухни доносились раскаты хохота. Я остолбенела. Потом, какой уж раз за неделю, на цыпочках спустилась на первый этаж и замерла в коридоре.

— Ой, Петрович, — смеялась Клара, — Скажешь тоже! Как это я буду свахой работать? Да меня Витолина из дома выгонит…

— А я, — перебил ее бодрый голос Петра Ивановича, — сразу заметил, что ты, Георгий, на нашу Витолину запал. Мастерство не пропьешь…. У меня глаз — алмаз! Только что ж это получается? С корабля на бал? Нет, брат, права Клара, выгонит нас Витолина Витальевна.

— А вот и не выгонит, — вмешался Колюня, — Она меня позавчера раз десять по ошибке Гошей назвала. Представляете?

Я пулей взлетела обратно в спальню и заперла дверь. Боже, что у нас происходит? Зачем приехал Эрнст? О каком сватовстве они говорят?

Сердце у меня отчаянно заколотилось. Но плакать, правда, больше не хотелось. Я челноком засновала от окна к кровати. Какой ужас! Как мне теперь смотреть в глаза Гоше? А своим коллегам? Они-то из-за меня переживают, а я, получается, у них за спиной романы кручу. Вот стыдоба….

В дверь постучали. Я в отчаянье метнулась в ванную, потом выбежала оттуда, поняв, что прятаться глупо, и открыла дверь.

На пороге стоял Георгий Петрович.

— Подслушивала? — спросил он.

— С чего это вы взяли? — я не знала куда деть глаза.

— Как говорит Петр Иванович — мастерство не пропьешь. Грош бы мне была цена, как начальнику службы безопасности, если бы я твое появление прозевал.

— А мы перешли на ты? — я покраснела.

— Ну да, давно уже… Ты не заметила?

— Георгий Петрович, — я отступила в глубину комнаты, — Может быть, вы мне объясните, что происходит.

— С удовольствием, — сказал Гоша и уселся прямо в джинсах на мою разобранную постель. — Вы… Ты… Ты мне очень понравилась еще в самую первую встречу. И я, грешным делом, решил, что постараюсь отбить тебя у мужа. Когда, конечно, про мужа все выяснил. Но потом все так закрутилось, что не до амуров мне стало. Да и о своем Толкунове ты говорила с такой теплотой, что мне казалось, будто мои шансы равны нулю. А потом я сопоставил кое-какие факты, кое-что выяснил по собственным каналам, даже, извини, посмотрел папку с делом Толкунова и Христенко…

— Кто ее тебе показал? — ахнула я.

— Некто Игорь Сидорчук… Есть у тебя такой сотрудник в офисе. Пятьсот долларов и все дела. Кстати, ты зря наивно полагала, что остальные сотрудники «Твиста» не в курсе…. Твоя троица, конечно, отлично маскировала домашнее расследование, но аванс от Толкунова в амбарную книгу записала. Там даже есть пометка о сумме Юлиных командировочных.

— Это ужасно. Боже, мне теперь нельзя появляться на работе….

— И я так думаю…

— Но что же делать?

— Поехали ко мне… В смысле, пока к Качаловым.

— Но зачем?

Гоша почесал переносицу и развел руками.

— Но ведь Татьяна Качалова твоя клиентка. Так что будем считать, что мы едем продолжать расследование.

Дверь спальни приоткрылась.

— Витолина Витальевна, соглашайтесь — в комнату протиснулась вся наша компания, во главе с Петром Ивановичем. Старший следователь заговорил первым. — Мы пока на работу съездим. Разберемся с Сидорчуком. Проверим остальных. Если что, то кого-то уволим. Сидорчука самым первым. А вы пока расскажите Георгию Петровичу о наших выводах относительно Качаловой, ну и на месте разберетесь, что к чему…

Гоша быстро взглянул на Петра:

— О каких выводах? Вы узнали что-то новое?

— Новое не новое, а раскинули малость мозгами, да и произошло тут кое-что… Это все наша Витолина! — Петр Иванович взглянул на меня с гордостью папаши.

Я поняла, что совершенно не в силах противостоять общему натиску. Поэтому покорно поднялась.

— Хорошо. Едем. Работа есть работа. Только, Георгий Петрович, считайте, что вы мне ничего не говорили, а я ничего не слышала.

— А я ничего и не говорил, — улыбнулся Гоша и первым вышел из комнаты.

8 октября (суббота)

Четыре дня я провела как в бреду. Поэтому описывать их буду по памяти, извлекая на свет божий только те факты, которые мне кажутся наиболее важными.

Начну с того, что домой к Качаловым я попала только четвертого числа под вечер. Утром, по дороге на Старозачатьевский я успела рассказать Эрнсту о Чижовой, о том, что, по моему глубокому убеждению, это она, а не Татьяна Качалова встречалась со мной в «Тбилисо».

Эрнст отрицательно покачал головой.

— Что не так? — обиделась я.

— Пока всё не так… Если бы в доме находилась не Татьяна Борисовна, а ее двойник, я бы это определил без труда.

— Интересно, как? — съязвила я. — Вы что, под микроскопом изучали бы женщину?

— Нет, но есть масса мелочей, которые бросаются в глаза… Скажем, сколько ложек сахара человек кладет в кофе, как он сидит за столом, какими духами или кремом пользуется, когда его никто не видит. Запахи и привычки — это не мелочи. Это как раз то, на чем обычно прокалываются…

— Ага! Вы забываете, что у Чижовой есть прекрасный наставник — Нина Самсонова — которая все привычки Качаловой знает лучше вас.

— Хорошо, Витолина. Давай примем твою версию за рабочую гипотезу. Что еще ты мне хотела сообщить?

Мне пришлось рассказать о загадочной смерти Моргуновой.

— По какому адресу приезжала милиция? — быстро переспросил Георгий Петрович.

Я ответила.

— Подожди минутку, мне нужно позвонить. Георгий остановил машину, вышел и долго беседовал с кем-то по телефону. Наверняка опять со своим генералом Васей.

— Значит, дела такие…. — Сказал он, вернувшись, — Моргунову действительно отравили. Но, судя по всему, это будет очередной глухарь. Свидетелей нет. Даже подозрительную женщину, которую заметила соседка, никто, кроме нее вспомнить не смог. Отпечатков пальцев в доме тоже практически нет. Самое странное, что нет отпечатков этой твоей Чижовой. Хотя, ты говоришь, что она перед уходом, забрала все свои вещи, включая шампуни и зубные пасты?

— Ага, — подтвердила я.

— Тогда и квартиру вымыть, вероятно, успела. Кстати, о Чижовой… Я посоветовал коллегам объявить ее в розыск. Но пока то, что у них есть, это показания какого-то режиссера. Он ничего не знает о местонахождении бывшей любовницы, но вспомнил, что сумел ее проследить однажды до какого-то загородного коттеджа. Адрес мужчина не помнит, помнит только, что дом стоял в Красной Пахре.

— Красная Пахра… Красная Пахра…. — я попыталась сосредоточиться. — Послушайте, Георгий Петрович. В Красной Пахре проживает внук Моториной, одной моей клиентки. Точнее, я думала, что он проживает именно там. Оказалось, что Моторина указала нам неправильный адрес, и я ездила на встречу с Генрихом Михайловичем в Печатники.

— Ну, какое это может иметь значение? — Эрнст устало поморщился. — В Красной Пахре живет очень много народа.

— Да! Но не у каждого жителя бабушки владеют миллионами и обращаются в частные детективные агентства с просьбой отыскать двойника внука.

— Как двойника? — Гоша мгновенно подобрался, как тигр перед прыжком.

— Ну я же вам говорила! Серафима Львовна жаловалась нам, как и Качалова кстати, что ее родственника преследует двойник.

— Что же ты молчишь? Давай звони срочно этой Серафиме Львовне, нам с ней нужно обязательно встретиться!

Я растерялась. Во-первых, я забыла сказать Эрнсту, что Моторина умерла. А во-вторых, мне стыдно было ему сообщить, что телефона у меня тоже нет. Как, собственно, и всего остального. Поскольку все документы я собственноручно отдала Генриху Михайловичу.

— Что-то не так? — спросил Гоша.

Пришлось рассказывать все, как на духу.

— Ладно, без паники, — улыбнулся Георгий, — Я отлично знаю торговый комплекс, которым владеет Паук. У меня там приятель руководит службой безопасности. Так что внучка мы отыщем на работе. В крайнем случае, подождем его дома. Ведь адрес в Печатниках ты помнишь?

— Адрес помню, — ответила я, очередной раз удивившись тому, сколько же полезных связей есть у Эрнста.

Однако радовались мы рано. Сделав пару звонков, Гоша выяснил, что Генриха Михайловича сейчас нет в Москве.

— Ну, точно, — вспомнила я, — Он же собирался везти тело бабушки в Аксай, на ее родину.

— Конечно, в Аксай, — усмехнулся Гоша, — если Аксай находится в Швейцарии, куда гражданин Паук улетел не далее, как вчера вечером.

В этот момент у меня зазвонил телефон. Высветился рабочий номер мужа. Я растерянно посмотрела на Гошу.

— Это с Сережиной работы…

— Ну и что же вы трусите? — подмигнул мне Георгий Петрович, опять называя меня на «вы». — Смело снимайте трубку.

— Алло? — прошептала я.

— Витолина Витальевна? Это Лемешев.

— Здравствуйте, Карл Иванович.

— Что у вас произошло?

— А почему, собственно…

— Мне только что звонил ваш сын из Англии. Он получил от вас очень странное сообщение. Оно, честно говоря, и меня смутило. Вы ничего не хотите мне объяснить?

— Сережа? — я тихо ахнула.

— Ну да. По понятным причинам Сергей не хочет сейчас звонить отцу. Ваш голос он тоже боится услышать… Парень попросил меня встретиться с вами. Все выяснить, и еще выслать ему денег, чтобы он смог купить билет в Москву.

— Карл Иванович, миленький, я уже мчусь к вам… — я чуть не расплакалась, — Господи, какая же я дура. Зачем только сына напугала?

— Вы подъедете в издательство?

— Ой, если можно, нет! Там есть поблизости какое-нибудь кафе?

— Да, в здании развлекательного комплекса «Наполеон» есть небольшой японский ресторан. Сколько вам нужно на дорогу?

— Минут тридцать, — ответила я и умоляюще посмотрела на Гошу.

— Я все понял. Куда направляемся на сей раз?

— На улицу Кравченко…

С Карлом Ивановичем мы проговорили до позднего вечера. И, стыдно признаться, даже по-свински напились. Я честно рассказала старому Сережиному другу и коллеге о новом увлечении Толкунова, о том, что Юля привезла документальные подтверждения его измены.

— Вита, я в курсе, — тихо ответил Карл Иванович.

— Вы… Ты знал?

— Да. Но, к сожалению, узнал я это довольно поздно. Так что зла на меня не держи…Мы как раз с Сергеем в Питере были. Собственно, как раз после этого разговора у него с сердце и прихватило.

— Вон оно что… — саркастически улыбнулась я, — А я, как дура, неслась из Москвы на запредельной скорости… Богу молилась, чтобы Сергей жив остался…. Кстати, а откуда у Сергея Пежо?

— Ты и это знаешь? — потупив глаза, уточнил Лемешев.

— Так откуда?

— Он… эту машину Насте купил. Я сам документы оформлял… Правда, тогда я не знал, для кого ее Толкунов приобрел. И фамилия Христенко мне ничего не говорила. Сергей только уточнил, что женщина, которой автомобиль предназначается, водительских прав не имеет, и потому попросил меня найти для нее опытного водителя.

— Значит, это Настя ехала за нами в Питер? И мужик, который хотел разбить монтировкой мой Мерседес, тоже Настенькин приятель?

— Чего не знаю, того не знаю, — Карл Иванович подлил нам сакэ, и пожал плечами.

— Скажи, Карл Иванович, а чего еще ты не знаешь? Или я не знаю? Давай, выкладывай, не бойся.

— Ну, правду, так правду…. Короче, в общем, так, — Лемешев решительно махнул рукой, — Сережа планирует уехать за границу.

— Уже уехал…

— Ты не поняла. Он планирует уехать насовсем. Вместе с Настей. Куда-нибудь в оффшорную зону.

— А как же его бизнес, как издательство?

— Наверное, продаст….

— Как это он его продаст, — не выдержала я, — Если весь свой бизнес, все имущество Сергей переписал на меня?

— Как на тебя? — охнул Карл Иванович, — Когда? Я впервые об этом слышу.

— Я тоже не знала. Мне Петр Иванович рассказал, что Сергей недавно составил завещание и еще один документ… Словом, в случае его смерти, или при нашем разводе, все имущество до копейки остается мне.

— Вот идиотство… — пробормотал потрясенный Лемешев.

— Почему идиотство? — удивилась я.

— Да примета такая еврейская есть… Старая… Словом, как бы он на себя беду не накликал, — Карл Иванович встал из-за стола, — Прости, Вита, я в туалет выйду…

Выходили мы из ресторана обнявшись. Карл Иванович подвел меня к машине и передал с рук на руки Георгию Петровичу.

— Простите, вы новый сотрудник Витолины Витальевны?

— Ага, — улыбнулся Эрнст, — Бодигард.

— Надеюсь, вы доставите госпожу Толкунову домой в целости и сохранности.

— А как же, — продолжал широко улыбаться Гоша.

— Ну, не пуха вам, ни пера… — Лемешев, пошатываясь, отправился обратно в ресторан. — Я, пожалуй, еще посижу…

В машине Гоша мгновенно стал серьезным.

— Витолина, ты мне можешь сказать, где я видел коллегу твоего мужа?

— Понятия не имею, — устало икнула я и покраснела.

— Вот это меня и беспокоит… Ладно, разберемся, — пробормотал Гоша и резко стартанул с места.

Когда мы приехали к Качаловым, Нина и Татьяна уже спали. Точнее, сонная домработница вышла в холл в теплой пижаме и легком пеньюаре и брезгливо поморщила нос.

— Георгий Петрович, — игнорируя меня, зло прошептала Самсонова, — Где вы опять ее подобрали? И, главное, зачем? Вы что, забыли, что утром мы улетаем с Татьяной Борисовной в Израиль? Я не уверена, что Татьяна разрешит своей подруге находиться дома в ее отсутствие.

— А ты не бойся, — дыхнула я на домработницу перегаром, — Я еще с вами в Израиль поеду. Правда, Гоша?

— Она уже зовет вас Гошей?

— Спокойно, красавицы, — Эрнст потащил меня в гостевую комнату, — Утро вечера мудренее. Во сколько нам надо быть в аэропорту?

— В семь тридцать, — злорадно проговорила Нина.

— Вот это уже хуже, — Гоша усадил меня на кровать, вышел и прикрыл дверь, — Очень бы хотелось, чтобы подруги попрощались, — прозвучал из-за двери его приглушенный голос.

Я провалилась в черную яму сна и уже ничего не слышала.

— Вика, проснись, ну, Вика же! — кто-то тряс меня за плечи. Я с трудом открыла глаза и в темных октябрьских сумерках еле различила силуэт Георгия Петровича. — Слава Богу! Уже пять утра. Качалова сейчас уезжает. Ты можешь с ней поговорить?

— Не-е-ет, — простонала я, ощущая мучительную головную боль, — Дайте воды…

— Боюсь, что тут нужна не вода, а рассол, — мне показалось, или Гоша поморщился?

— Викусь, — в комнату заглянула улыбающаяся Татьяна, — Ты как? Мне Нина настучала, что ты вчера где-то хорошо гульнула?

— Было дело… — Я постаралась сосредоточиться, — Я с мужем развожусь, ты в курсе?

— Нет, откуда? — Татьяна знаком показала Георгию, чтобы тот вышел, — Только я, зайка, опаздываю на самолет. Боюсь, у меня не получится тебя выслушать.

— Знаешь, Таня, я вот что поняла, — я постаралась подтянуться и сесть на кровати, — Лучше быть вдовой, как ты, чем разведенкой, как я.

— Господи, ну как ты можешь? — с лица Качаловой улыбку мгновенно сдуло, — Ты хоть думай о чем говоришь. Не дай Бог тебе пережить то, что переживаю я. Когда ушел любимый человек… Когда моего Сережи не стало…

Татьяна начала тихо всхлипывать.

— А ты не останешься на девять дней? — уточнила я.

— Увы, не получается. Мне надо срочно восстанавливать здоровье. А, главное, память. Но я обязательно закажу ему самую дорогую панихиду на земле обетованной. — Качалова наклонилась и чмокнула меня в лоб. — Прости, родная, но надо бежать.

— Тань! Один вопрос, — прохрипела я, пытаясь сосредоточиться, — Ты рассказывала мне, что познакомилась с Качаловым в Туапсе, в каком-то санатории. Ты не помнишь, как он назывался?

— Такое не забудешь, — всхлипнув, проговорила Татьяна, — Он назывался «Прибой». Ну и глупые же вопросы приходят в твою голову с похмелья. Только расстроила меня перед дорогой.

— Я так и думала, — пробормотала я и без сил откинулась на подушку.

— Кстати, выпей вот таблетку от головной боли, — Качалова сунула мне лекарство, — Это намного лучше обычного пенталгина. Воду я сейчас принесу….

Я почувствовала, как моим губам прижалась чашка с тепловатой водой, разжала кулак и слизнула продолговатую безвкусную таблетку.

— Спи, родная!

Проснулась я много часов спустя.

В комнате горел неяркий свет, а у кровати дремал незнакомый мне старичок. Вглядываясь в полумрак, я определила, что нахожусь в квартире Качаловой. Только, кто этот дед? И сколько же я проспала?

Я тихонько выбралась из-под одеяла и, пошатываясь, вышла в коридор.

— Ефим Эмильевич! Ну, как нам наша красавица, не проснулась? — услыхала я голос великолепного Гоши, а скоро увидела и его самого. Белая футболка, плотно обтягивающая мощный торс, была украшена смешным кухонным фартуком.

— Ваша красавица проснулась, а дедок дрыхнет, — хрипло пробормотала я.

— Вита, ну, слава Богу — одним прыжком Гоша подскочил ко мне и подхватил меня за талию. Во время, между прочим. Голова сильно кружилась, и ноги были ватными. — Витолина, как вы себя чувствуете?

— Что? Мы опять на «вы»? — я попыталась улыбнуться — Меня штормит, а в остальном — прекрасно. Где Татьяна?

— Еще позавчера улетела в Тель-Авив. Увы, но у меня не было оснований противиться ее отлету. Чай будете? Или что-нибудь съедите? Я омлет поджарил.

— Какой к черту омлет, — чуть не застонала я — Георгий Петрович, вы не должны были ее отпускать. Это не Таня. Это Чижова. Я знаю точно.

— Вита, увы…теперь я тоже в этом почти уверен. Но у меня нет доказательств. Только чутье. Зато Ефим Эмильевич, которого я специально вызвал тем утром к нам домдй, чтобы он «осмотрел» Таню перед трудной дорогой, подтвердил — это настоящая Татьяна Качалова. У Качаловой есть специфическое родимое пятно под грудью, которого она очень стесняется. Так вот — пятно на месте.

— И что? Чижова спокойно среагировала на врача?

— Да. Более того, Татьяна даже поблагодарила дядюшку Фиму за заботу, извинилась, что была к нему не справедлива. Сама настояла на том, чтобы ей не только измеряли давление, но и послушали сердце.

— Значит, она к чему-то подобному готовилась. — Я разозлилась, — Судя по возрасту вашего доктора, он без лупы ничего не видит. Следовательно, ему можно было подсунуть любую фальшивку. А уж нарисованное родимое пятно — тем более.

В этот момент, с сильным опозданием до меня дошла самая первая фраза, сказанная Эрнстом.

— Погодите, Гоша… Вы сказали, что Татьяна улетела … позавчера?

— Ну да. И Нина уже звонила из Израиля. Татьяна находится в клинике профессора Лифшица.

— Я не о том, — я потерла виски, — Получается, что я проспала почти двое суток?

— Увы… — Эрнст развел руками — Качалова мне призналась, что дала вам снотворное, чтобы вы хорошенько выспались с похмелья. И даже оставила облатку лекарства. Это, действительно, очень сильный препарат. Ей его оставили медики «Скорой помощи» после происшествия в салоне красоты. Я забеспокоился лишь к вечеру 5 октября. Но Ефим Эмильевич, который все это время находился в доме, заверил меня, что пульс у вас нормальный, сердце работает без сбоев, давление в норме.

— Да этот ваш дед в сговоре с Чижовой! — заорала я.

— Этот «наш дед» не вступает в заговоры, не состоит в масонской ложе и даже, заметьте, не попытался удрать на историческую родину, — ко мне сзади неслышными шагами приблизился давешний старичок. — А вам, красавица, судя по отличному цвету лица и боевому настроению, сон пошел на пользу.

Я растерянно взглянула на обоих мужчин:

— Но как же вы не поймете…. У меня есть НЕОПРОВЕРЖИМОЕ доказательство.

— Какое? — в один голос спросили Эрнст и Ефим Эмильевич.

Мне пришлось нарушить священную тайну клиентской исповеди и рассказать подлинную историю знакомства Татьяны Качаловой со своим мужем. Упомянула я и об удочке с наживкой в виде «туапсинского санатория «Прибой»», на которую клюнула Валерия Чижова.

— Черт же вас дернул уснуть так некстати, — забегал по комнате Гоша.

— Это вас черт дернул оставить меня наедине с этой маньячкой, — мгновенно среагировала я. — Мне любую отраву могли в рот засунуть, а вы бы и пальцем не пошевелили. Тоже мне, блин, служба безопасности! Жить в одном доме с самозванкой и не суметь ее опознать и обезвредить! У вас, дорогой доктор, кстати, тоже были все возможности…. Карта медицинская, анализы всякие… Вы бы у нее хоть кровь проверили.

— У меня не было такой возможности, — расстроено проговорил старенький доктор, — Новый лечащий врач Качаловой забрал у нас все документы, все карты, все выписки. Впрочем, это нормальная практика…

Я умоляюще посмотрела на Гошу:

— Но сейчас-то вы можете позвонить этому ее врачу, проверить документы, связаться с госпиталем в Израиле… Пусть они сличат группу крови хотя бы…

По беспомощной физиономии Георгия Петровича мне стало все понятно. — Она, что? Увезла документы с собой?

— Все. До единого.

Весь день седьмого октября и даже утром восьмого числа мы занимались исключительно тем, что придумывали всевозможные версии разоблачения Чижовой-Качаловой. Квартира на Старозачатьевском превратилась в оперативный штаб, куда растерянная охрана элитного здания была вынуждена пропускать довольно много посторонних людей, включая моих Петра Ивановича, Колюню, Юленьку и даже Клару, которая пожелала собственноручно доставить нам свежесваренный борщ, домашние голубцы и огромный рассыпчатый пирог со сливами.

— А то, ведь, с голоду помрете, — пробормотала Клара, поджав губы, и решительно прошла в квартиру — Ну и где тута моя королева теперь жить будет?

9 октября (воскресенье)

Утро началось с того, что мне отчаянно захотелось вернуться в свой дом на Клязьме. Ночью мне снился наш сад, детская площадка, которая осталась еще со времен Сережкиного детства, снились наши собаки, все три, включая покойную Неську. Они радостно носились по саду, взрывая лапами нежную газонную траву… А мы с Сережей обживали наш новенький, только что построенный дом. Боже! Как мы хотели и любили его! С какой нежностью подбирали каждый рулон обоев, как азартно носились по строительным рынкам в поисках нужной паркетной доски и напольной плитки. А сколько сил было потрачено на выбор мебели! Я хотела исключительно итальянскую, но муж убедил меня в том, что русские мастера научились делать диваны не хуже буржуев, и в доказательство, в канун женского праздника, привез меня в магазин «8 Марта». Я, увидев вывеску, хохотала, решив, что мы приехали покупать сувениры для Сережкиных сотрудниц. Однако внутри обнаружились целые плантации великолепной мягкой мебели. И подарок предназначался мне одной! Естественно, мы закупили мебель в огромном количестве, решив, что диванов и кресел должно хватать на всех многочисленных друзей, которые обязательно будут бывать у нас в доме. Прошло уже восемь лет, великолепный ремонт требовал кое-где косметического обновления, но диваны по прежнему великолепны, как в самый первый день. И все так же напоминают мне о замечательном празднике любящих мужчин и любимых женщин— о Восьмом Марте!

Я проснулась в пять часов, постояла под обжигающими струями душа, растерла жестким полотенцем до красноты тело и, нарядившись в гостевой махровый халат, поплелась на кухню. Вздохнув, открыла шкафчик, где хранилось десять сортов элитного кофе, но не было лишь одного — моего любимого, и заварила кипятком отдающую шоколадом арабику. С сожалением взглянула на крохотный кусочек сливового пирога, оставшийся со вчерашнего дня, и решила уступить его Эрнсту. Закурив, уселась на подоконник и стала «думать о жизни».

Сколько же мне понадобиться времени, чтобы забыть мужа? Вот вчера вечером, например… Когда почти в полночь мои «твистовцы» наконец разъехались по домам и мы остались с Гошей одни, я, вместо того, чтобы уйти спать или посмотреть телевизор, или просто отдохнуть от всех этих загадок с двойниками, фальшивками и подделками битый час пересказывала Георгию Петровичу историю нашей любви с Толкуновым. Зачем? Я же видела, что Гоше неприятно меня слушать. Он всячески пытался меня остановить. Он даже принес бутылку шампанского и предложил выпить за ту жизнь, которая будет много лучше любых романтических лав-стори… Он, что уж греха таить, даже пытался меня поцеловать… Так нет же! Я не только вырвалась из крепких мужских объятий, но и с мазохистским удовольствием потребовала, чтобы мне, наконец, дали выговориться. В результате опять довела себя до слез и, хлопнув дверью, ушла в спальню, изрыгая проклятия в адрес подлого изменщика и его тургеневской Настеньки. Жить они, видите ли, будут долго и счастливо, да еще и в оффшорной зоне….

Кстати, я же все время собиралась позвонить Карлу Ивановичу и узнать, каким образом я могу отказаться от Сережиного «подарка». Триста лет мне не нужен его бизнес. Да в гробу я его видала. Пусть дом переоформит на сына, положит мальчику на счет сумму, нужную для того, чтобы закончить образование, и… катится, куда хочет.

Вспомнив, что уже три дня назад отключила мобильный телефон (чтобы не напороться на звонок Толкунова), я принялась лихорадочно искать бриллиантовую трубку. Телефон обнаружился в гостевом туалете. Он лежал на стопке чистых полотенец и рыжий качаловский котяра играл с его хрустальной подвеской. Миллионы солнечных зайчиков, отраженных от граней подвески весело плясали на потолке и, если бы не они, я бы в жизни не догадалась, где оставила аппарат.

Кот поприветствовал меня коротким рыком, лениво спрыгнул на пол и медленно подошел к своей миске. Вот черт! Пакет из-под кошачьего корма был абсолютно пуст.

— Ладно, пошли, сейчас найду тебе что-нибудь в холодильнике.

Рыжего великана уговаривать не пришлось. Интересно, станет ли когда-нибудь наш Котя таким же большим и важным? Или так и останется худой и подвижной «гармошкой», как называет его Клара.

Колбасы, сыра или мяса в холодильнике не было. Пришлось предложить котофею холодный голубец. Повозмущавшись для порядка, порычав и побарабанив хвостом, кот умял огромную порцию буквально в мгновение ока. А я включила мобильный. Мгновенно посыпались сообщения о пропущенных звонках. Их было очень много. Но ни одного из знакомых номеров я не обнаружила. Ни сын, ни… Толкунов мне не звонили… Хотя, может быть, мой ребенок сменил номер? Рискуя напороться на бывшего мужа, я набрала номер из последнего сообщения, где указывалось, что «этот абонент просит вас перезвонить».

— Слава Богу, — трубку взяли мгновенно, — Я с тобой никак не могу связаться.

— Телефон был отключен, — ответила я, пытаясь понять, кому я дозвонилась. Голос был знакомым, но не более.

— Как вы там?

— Ну, так себе. В принципе, все нормально… — я решила уточнить, с кем же все-таки говорю, но не успела.

— Толкунов возвращается в Москву.

— Когда? — ахнула я.

— Вероятно сегодня. В крайнем случае, завтра. Так что его подругу будем убирать. Там все переигралось, и мы чуть было не сели в калошу.

— Как переигралось? О чем речь? — я ничего не могла понять.

— Ну, чего я буду тратить деньги, и объяснять тебе это по телефону. Просто прими к сведенью, что убирать будем обеих его баб.

— Куда убирать? — я задрожала.

— На кудыкину гору… — грубо ответил мужчина. — Прекрати строить из себя идиотку…

Связь внезапно прервалась, но я быстро перенабрала номер.

«На вашем счету недостаточно средств…. Пополните счет, или…» — механическим голосом сообщила мне бездушная трубка и подмигнула хрустальной подвеской. Вот черт! Ну вот так всегда… Кстати, когда я умудрилась нацепить на свой телефон это дурацкое украшение? Наверняка Юленька привезла мне сувенир из Турции. Это как раз в ее вкусе.

— Не спится? — заглянул на кухню свежий и, как всегда неотразимый Эрнст, — А почему такие испуганные глаза?

— Гоша, мне только что сказали, что Сережа прилетает в Москву…

— Соскучилась? — невесело хмыкнул Георгий.

— Да не перебивайте меня! — я заорала, — Мне только что сказали, что Толкунов прилетает, поэтому обеих его баб будут срочно убирать…

— Каких баб? Что ты несешь?

— Да откуда я знаю, каких? Настю и эту… Инну, наверное. Раз об этом сообщили мне, то не меня точно.

— Стоп машина! Давай спокойно… — Гоша отхлебнул кофе из моей чашки и закурил, — Во-первых, кто тебе это сказал? С кем ты говорила?

— Откуда я знаю с кем. Голос знакомый, но, честно говоря, я не поняла…

— Так перезвони и спроси.

— Какие мы умные!!! У меня деньги на телефоне кончились. Вот — и я в доказательство протянула Эрнсту трубку, словно по ее внешнему виду можно было судить о балансе моего лицевого счета.

Георгий Петрович перестал глупо улыбаться.

— Откуда у тебя телефон Качаловой?

— Это мой телефон!

— Это — аппарат Татьяны Борисовны. Она забыла его в Москве и уже десять раз звонила, просила меня его отыскать. Я клятвенно пообещал заблокировать ее номер, но… забыл.

— Это мой телефон! — Я повысила голос, — Чем вы слушаете? Я звонила по пропущенному номеру, и МНЕ сообщили о прилете МОЕГО мужа. При чем здесь Качалова?

— Минутку, — сказал Эрнст, вышел в коридор и через минуту вернулся обратно, — Если это ТВОЙ телефон, то что я тогда держу в руках? — он протянул мне абсолютно идентичную трубку, правда, без хрустальной подвески.

— Где ты его взял? — спросила я дрожащим голосом.

— В кармане твоего плаща, — ответил, как отрезал Гоша и нахмурился. — Теперь еще раз быстро, внятно и без истерик говоришь, что тебе сказали по телефону?

Мне пришлось повторить. Пока я рассказывала, Эрнст быстро просматривал в Татьянином аппарате журнал пропущенных звонков и переписывал номера к себе в блокнот.

— Жди здесь, и никому, пожалуйста, не звони, — сказал он и ушел к себе.

Я уже запомнила, что все телефонные разговоры Эрнст предпочитает вести без посторонних. Мой собственный телефон он тоже, на всякий случай, унес с собой. Помаявшись пять минут без дела, я решила приготовить какой-нибудь простенький завтрак, а точнее, поджарить хлеб.

Почему-то возвращаться на Клязьму мне абсолютно перехотелось. Я нахмурила лоб.

… Если утром звонили настоящей Качаловой, то почему ей рассказали о Толкунове? Если звонили Чижовой, то, теоретически, рассказать о Толкунове могли, но только в том случае, если меня вычислили. В том смысле, что я никакая не Вика из Запорожья, а сыщица Витолина Толкунова, мешающая чьим-то коварным планам… В таком случае, «подруга», которую нужно убрать, — это я. Я и, вероятно, Настенька. Бред какой-то…

Схватив листок бумаги, я попыталась начертить хоть какую-то схему, наметить хоть какой-то план действий.

Итак.

Есть Чижова, которая заменила Качалову. Через шесть месяцев она станет наследницей финансовой империи. Но, насколько я знаю, нужно будет подписывать какие-то бумаги, чеки, документы…. Более того, для того, чтобы уже сейчас получать в банке немалые суммы, подпись Качаловой должна быть подлинной. О том, что любой документ с подписью Татьяны Борисовны будут дотошно проверять эксперты, мне сообщил Гоша. Следовательно, настоящая Качалова должна быть жива, как минимум, еще полгода. Тогда, где она?

Я потерла переносицу, чихнула и потрясла головой…

А что, если допустить, что и внук Моториной, Генрих Михайлович Паук (ударение на первом слоге) — это тоже фальшивка? Он ведь тоже унаследовал несколько миллионов Серафимы Львовны, и тоже очень удачно сбежал за границу?

— Гоша! — во всю мощь заорала я, — Гоша! Мне кажется, я все поняла!

Георгий Петрович не откликнулся, а я стала лихорадочно записывать разбегающиеся мысли.

Суть аферы, по моему мнению, сводится к следующему. Некая криминальная группа выбирает очень состоятельного человека. Желательно, чтобы у него был всего один наследник. После того, как жертвы назначены, а роли распределены, составляется подробнейшее досье. Дальше к работе приступают профессиональные актеры, изображающие «тень отца Гамлета». Двойники особо не прячутся. Ведь, как верно заметила Татьяна Качалова, никто не обращал внимания на двойника, принимая его за саму Татьяну. Вот только бедная женщина, которой постоянно являлся собственный призрак, постепенно сходила с ума. Скорее всего, мошенникам это было нужно для того, чтобы окружающие обязательно отметили какие-то изменения в обычном поведении Качаловой, ее странности и т. п. Потому что потом, когда прозвучат финальные аккорды пьесы и Сергей Иванович Качалов отправится на тот свет, вслед за ним исчезнет и настоящая Качалова. А Призрак выйдет из тени…. Выйдет, став на несколько миллионов долларов богаче. А любые «проколы» в поведении двойника можно будет объяснить предшествующей «неадекватностью» его прототипа и благополучно уехать лечить нервы за границу…. Что ж, аферисты действовали талантливо и с размахом. Если предположить, что в схему могли быть включены десятки состоятельных жертв, то преступники прокололись всего два раза. Один раз с Качаловой, второй — с Серафимой Львовной. Обе женщины решили обратиться к сыщикам. И, не сговариваясь, выбрали «Твист». Одна — благодаря тому, что прочитала в журнале наше объявление — единственное, кстати, об услугах детективов. А Серафиму Львовну, вероятно, привлек наш адрес. Ведь Таганка совсем недалеко от Печатников и пожилой женщине было легко к нам добираться. Я продолжила записи.

Итак. Преступники ошиблись два раза… И результатом их ошибок стали жизни Качалова и Моториной. Но, возможно, жертв у «театральной постановки» значительно больше? Как же это выяснить? И где прячут до поры до времени настоящую Качалову и настоящего Паука?

И куда же, черт побери, подевался этот противный Гоша?

Эрнст материализовался буквально через несколько минут. Я как раз дожаривала хлеб.

— Ешь…те! — я подвинула ему румяные кусочки.

— После Клариного пирога не прокатит! — оценил мои кулинарные способности Георгий Петрович, — Поэтому лучше просто покурю…. Кстати, абонент, с которым ты беседовала, зарегистрировал свой телефон на имя Тагедалыева Азика Рафатовича. Скорее всего, это какой-нибудь подставной гастарбайтер, одолживший свой паспорт рублей за пятьсот. Но мой друг попробует отследить мобильный по спутнику.

— Генерал Вася?

— Нет, в этот раз полковник Петя, из ФАПСИ.

— Кучеряво живем!

— Ого! — воскликнул Гоша, потирая руки и разглядывая мои записи. — Да вы, матушка, прирожденный детектив. Что ж, весьма интересно. Весьма. Я сам пришел, признаюсь, к похожим выводам. И число жертв, тут ты права, наверняка больше. Я могу как минимум, назвать еще две.

— Кого? — с любопытством спросила я.

— Валерию Моргунову и тебя!

Я охнула и опустилась на табуретку.

— С чего ты взял?

— С твоих же слов. Если звонили Чижовой и называли твою фамилию… Точнее, фамилию твоего мужа, то это может обозначать только одно — ты под колпаком. И поэтому ты теперь будешь сама изображать роль… — Эрнст подсмотрел в мой листочек, — как ты тут написала — «тени отца Гамлета».

— Я буду тенью? — я ничего не понимала, — Но чьей?

— Моей! — Гоша хлопнул ладонью по столу, — И это даже не обсуждается. Первым делом мы отправимся ко мне в офис и внимательно изучим личное дело Самсоновой. Жаль, что я не сделал этого до ее отъезда….

— Стоп! — перебила я Гошу, — У тебя в ее личном деле не будет никакого компромата. Именно поэтому ты и не спешил заниматься Самсоновой. Женщина как женщина, каких тысячи… Но я знаю…, точнее, Петр Иванович знает человека, который этот компромат может иметь. Не только то, что записано на бумаге, но и нечто конфиденциальное, как там в милиции говорят? «Не под протокол», да?

— И откуда ветер дует?

— Из далекой молодости…Этот источник — первый муж Самсоновой и, по совместительству, милиционер при чинах с какой-то смешной фамилией.

— Ладно, вызывай к нам сюда Петра, — Георгий не стал спорить и протянул мне мой мобильник. Я испуганно отшатнулась, — Не бойся, никакие сообщения ты не прочтешь. Я их все удалил, предварительно переписав номера звонивших в свою записную книжку.

Я покраснела.

— Кстати, на всякий случай сообщу, — Гоша скривился, — Твой Толкунов звонил одиннадцать раз, сын трижды и раз пять тебя набирали из издательства твоего мужа.

— Наверное, Карл Иванович…

— Наверное… Будешь перезванивать?

Я отрицательно покачала головой.

— Я уточняю, Петру ты будешь перезванивать? Или я сам? Ладно, сам так сам… Теперь дальше. Мы должны успеть съездить в это твое «Зазеркалье». Я хочу убедиться, насколько Чижова и Качалова похожи.

— Как две капли воды, — заверила я, — Заодно поищем там двойника Паука….

— Вообще-то я планировал, что Пауком займется мой приятель из его торгового комплекса, но если ты настаиваешь….

— Да я ни на чем таком…

— И, наконец, — припечатал Эрнст, — Попробую подключить кого-нибудь из знакомых в СМИ, чтобы выяснить, нет ли у них информации о том, что кто-то из очень состоятельных бизнесменов за последнее время скоропостижно скончался, оставив единственного безутешного наследника.

— Точно! — я обрадовалась, — И пусть заодно узнают, не уезжал ли этот наследник сразу же после похорон лечиться за границу…

9 октября (воскресенье, вечер)

В «Зазеркалье» мы попали к началу вечернего представления, потратив полдня на то, чтобы отыскать неуловимого мужа Самсоновой — Никиту Семеновича Задуйветер. В отделении милиции, которым он командовал, нам сообщили, что у полковника выходной. Мы попытались застать его на квартире, но и там его не оказалось. На даче у полковника находилась лишь его супруга, веселая моложавая женщина, которая и сообщила, что муж с друзьями уехал на рыбалку. Когда вернется — не известно. Да и возвращается с рыбалки он обычно в таком состоянии, что беседовать с ним бесполезно. Улов в их компании — не меньше двух бутылок водки на рыбака.

Вернувшись в Москву примерно к трем часам дня, мы сразу же поехали в редакцию газеты «Горячие Новости», где у Эрнста работала школьная подруга. Тамара принадлежала к тому типу женщин, который пугает меня больше всего — засаленный свитер с вытянутыми локтями, длинные пряди плохо прокрашенных волос, безумные близорукие глаза фанатки Шопенгауэра, Ницше и Велемира Хлебникова. Однако она оказалась настоящей въедливой журналисткой. Просто волчицей. Едва услышав просьбу Георгия Петровича, Тамара мгновенно поняла, что вопросы он ей задает не просто так, и что найденный ею материал может обернуться какой-нибудь репортерской бомбой. Поэтому, роняя сигаретный пепел на клавиатуру компьютера, Тамара Одуванчикова забарабанила по клавишам, роясь в одной ей понятных глубинах Интернета. Через два часа поисков и трех литров отвратительного кофе «Пеле», который мы, морщась, пили все вместе, журналистка гордо продемонстрировала нам список из трех фамилий.

Пучков Николай, директор одного из радиорынков, бывший криминальный авторитет, скоропостижно скончался от сердечного приступа. Сразу после похорон мужа его жена, Наталья, бывшая фотомодель, отбыла лечиться на Кипр и с тех пор в Россию не возвращалась.

Северянинова Анна Петровна, владелица одного из крупных строительных холдингов столицы, умерла в марте, в возрасте 49 лет прямо на работе, после скандала с сыном. Сын даже не явился на похороны, а через три дня после смерти родительницы улетел в Амстердам. Ссоры в семье, однако, не помешали ему стать наследником состояния, которое превышает пятьдесят миллионов долларов.

Жабовский Павел Константинович, известный антиквар, умер в самом начале года вроде бы естественной смертью в возрасте 89 лет. Однако, по завещанию, все свое состояние он оставил не дочери, а своему молодому приятелю — Ивану Чижу, начинающему художнику и адепту однополой любви. Боясь скандала, Чиж улетел в Париж, где и заявил о своих правах наследника и даже вступил в них….

Тамара, закусив губу, сообщила, что это только начало и что она постарается найти еще что-нибудь. Я ей поверила. Во всяком случае, когда мы уходили, Тамара все так же сидела, склонившись над клавиатурой, периодически заливая ее кофе и засыпая пеплом.

— Ну и что ты обо всем этом думаешь? — спросил меня Гоша, когда мы уселись в его машину.

— Ты о списке?

— Конечно!

— Мне кажется, что это может быть пустой номер. — Я вздохнула. — Все эти смерти, все эти наследства и даже отъезды за границу выглядят вполне естественно. Пресса сообщила о них исключительно из-за пикантности или скандальности ситуации. Ну, как же! Ты вспомни заголовки: «Фотомодель наследует империю вора в законе!», «Скандал с сыном убил миллионершу!», «Золото «голубого» антиквара семья не увидит!». Но даже если мы правы…. Если в Москве орудует шайка двойников-аферистов, как мы будем это доказывать? Как сводить концы с концами?

— Всегда найдется кто-то, кто очень недоволен распределением наследства. Какой-нибудь обиженный родственник, та же дочь Жабовского…. Вот с ними мы и побеседуем. К сожалению, у нас мало времени и почти совсем нет людских ресурсов. В твоем «Твисте» я доверяю только трем людям, но у них полно другой работы…. А моих сотрудников, насколько ты помнишь, Татьяна уволила.

— И что мы будем делать?

— Мало спать, много работать, — засмеялся Гоша и щелкнул меня пальцами по носу.

Я засмеялась и поймала себя на мысли, что запросто могла бы поддаться чарам этого веселого сероглазого красавца, если бы…. не так сильно любила Толкунова.

Купив два билета на спектакль «Чао, бомбино, сорри», который должен был начаться через двадцать минут, мы зашли в фойе театра. Удивительно, но почти все крючки гардероба были заполнены. Следовательно, представления двойников все же кому-то интересны.

— Где мне найти Евгению Шпартко, вашего коммерческого директора? — обратилась я к гардеробщице.

— Евгения занята в спектакле, так что сейчас она в гримуборной… — с достоинством ответила мне пожилая женщина и не удержалась от любопытства — А зачем она вам?

— Мы по поводу корпоратива — ляпнула я первое, что пришло в голову, не очень рассчитывая на то, что старушка меня поймет.

— Так вы клиенты?

— Ну, да…

— Ой, зачем же вы билеты покупали? Евгения нас отругает, — заохала гардеробщица.

— Не беспокойтесь, — вмешался ослепительный Эрнст, — Мы с удовольствием посмотрим спектакль.

— Ага! Кто-то обещал мало спать и мало отдыхать, — подколола я Гошу.

— Извините, Витолина Витальевна, я обещал только мало спать. Недостаток сна я буду восполнять культурным ростом. Пройдемте в зал.

— А как же Евгения? — прокричала нам вслед разбирающаяся в корпоративах старушка.

— Сообщите ей, что мы в зале. Если сможет, пусть побеседует с нами после спектакля…

Представление оказалось довольно забавным, а артисты — почти талантливыми. На самом деле, спектакль был ни чем иным, как чередой музыкальных номеров. Но меня приятно удивило то, что исполнители пели вживую, умудряясь довольно точно копировать не только внешность итальянских звезд, но и их голоса. По задумке автора, Софи Лорен и Андриано Челентано (Евгения Шпартко со своим мужем, заслуженным артистом Удмуртии) якобы отбирали исполнителей для очередного фестиваля в Сан-Ремо. Их репризы были остроумны, игра темпераментна и эмоциональна… Однако на сороковой минуте я уже начала уставать. С точки зрения режиссуры спектакль был удивительно однообразен: представление претендента — песня — горячий спор на повышенных тонах. Снова представление, затем опять музыкальный номер и неизбежное обсуждение кандидатуры. В конце каждой сцены Челентано из Удмуртии говорил коронную фразу «Чао, бомбино, сорри», бракуя исполнителя. По всей видимости, в конце пьесы он останется единственной звездой знаменитого итальянского фестиваля. Вот собственно и все. Украдкой посмотрев на Эрнста, я заметила, как тот зевнул.

— Интересно, перерыв скоро? — спросила я шепотом.

Гоша молча протянул мне программку, в которой было написано «Спектакль идет без антракта. Продолжительность мюзикла — 1 час 30 минут».

— Я застрелюсь, — простонала я.

— Лучше поспи… — посоветовал Георгий Петрович.

Как только в зале зажегся свет, наша знакомая гардеробщица отчаянно замахала рукой.

— Идите же быстрее, — нервно проговорила старушка, — Прямо и налево. Там гримерка Шпартко. Женечка уже ждет вас. Ой, постойте, дайте мне ваши номерки, я вещи посторожу.

— Спасибо за заботу, — сердечно поблагодарил Эрнст, и мы быстрым шагом отправились в указанном направлении.

— Боже! Это вы! — воскликнула Софи Лорен, когда мы, постучавшись, вошли в малюсенькую комнату. — Неужели Бог услышал мои молитвы, и вы решили праздновать юбилей двадцатого октября? Вы с прошлого раза пропали, и я уже начала волноваться.

— Простите, Женя, — я нахмурилась, — Не уверена, что праздник состоится в октябре и что он… вообще состоится… Тем не менее, я готова внести безвозвратный аванс, в размере, скажем, тысячи долларов за то, что отнимаю ваше время.

— Вам нужны дополнительные сведения о Чижовой? Но она не появлялась давно, — расстроилась Женя.

— Нет, — я подтолкнула Георгия Петровича вперед, Шпартко приосанилась и улыбнулась, — Это Георгий Петрович. Он бы хотел посмотреть тот альбом, который я уже видела. И, если позволите — сделать ксерокопии его страниц.

— Но это наша собственность… — растерялась Шпартко. — Наша труппа, этот альбом — это наше достояние, наш рабочий инструмент.

— Нам нужны просто копии… — не сдавалась я, — Тем более, что мне известно о том, что своим достоянием вы охотно делитесь с другими театральными агентствами. Интересно, за деньги или так?

— Что вы имеете в виду? — побледнела Евгения и резко прикрыла дверь гримуборной, — Вы кричите на весь театр!

Я поняла, что попала в точку. Скорее всего, Женя втихую «продавала» артистов тем самым агентствам-конкурентам, о которых она мне рассказала при первой встрече.

— Женечка, не пугайтесь, — Георгий Петрович недобро посмотрел на меня и достал портмоне, — Вот вам обещанная тысяча долларов. А вот моя визитная карточка. Видите? Я работаю в обычном банке, правда, на хорошей должности. Я попросил мою приятельницу познакомить меня с вами, чтобы мы могли отобрать актеров для представления. Но мой шеф занятой человек. Подъехать он не сможет. Поэтому просил просто привезти фотографии.

— Ах, ну в этом случае, конечно же, вы можете сделать копии, — похоже Шпартко совсем успокоилась и разулыбалась, кокетливо поводя плечами, — А лучше — возьмите альбом. Наверное, вашему шефу будет трудно сориентироваться по черно-белым копиям. Только обещайте, что не задержите портфолио театра более чем на два дня. Обещаете? Нет, ну правда, поклянитесь….

Я со злой улыбкой наблюдала как Евгения откровенно кокетничает с Эрнстом. Почему-то это меня сильно задевало.

— Ну, что вы! Как можно! — Гоша галантно поклонился и поцеловал руку поддельной Софи Лорен. — Должен заметить, что вы сегодня были просто очаровательны.

— Спасибо, друзья, спасибо большое. Но вы, право, слишком снисходительны к бедным комедиантам. Кстати, — спохватилась артистка, — Может быть, вы хотите кофе? Или чай? Или, к примеру, шампанское?

— Не советую, — буркнула я Эрнсту, — Если мы хотим выпить кофе, то лучше давайте отправимся в «Батьку Махно». Простите меня, Женечка, но кофе ваши сотрудники готовят не вкусно.

— Ах, милочка, вы абсолютно правы. Увы, ваше поколение знает толк в хорошем кофе и хорошем чае. Это мы, молодежь, выросли на суррогатах и чайных пакетиках. А насчет ресторана — отличная идея. Вы меня не ждите, ступайте сами. Я присоединюсь к вам буквально через двадцать минут…

Меня бросило в краску от намека Шпартко на мой возраст. Надо же, дрянь какая! Актрисулька! «Ваше поколение»! Да тебе, если разобраться, всего-то на пяток лет меньше. Но я сделала над собой усилие и сладко улыбнулась:

— Отлично! Можете не торопиться. Мы с Георгием поужинаем, а кофе уже выпьем вместе.

Теперь покраснела Шпартко.

Выйдя на улицу, Гоша смешливо толкнул меня локтем в руку:

— Надо же, а я и забыл, какими они могут быть, эти женские колкости.

— О чем ты? — темнота надежно скрыла мои пылающие щеки.

— Да ладно…. Проехали. Будем считать, что счет у вас с Софи Лорен: один-один.

В ресторане «Батька Махно» я очень внимательно выбирала столик, над которым бы отсутствовали вязанки лука, чеснока и прочих пахучих овощей.

— Ты серьезно решила поужинать не дожидаясь нашей артистки?

— Не беспокойся, — я уже успела взять себя в руки и очень надеялась, что говорю без раздражения в голосе, — Женя все равно закажет всё, что захочет. Что будем есть?

Георгий задумчиво улыбнулся и даже прищурился как сытый кот.

— Хочешь, я расскажу тебе одну историю, которая у меня всегда ассоциируется с украинской кухней? — весело спросил он и засмеялся. — Тем более, что благодаря этой самой кухне я так и не женился… Так вот. Дело было, м-м-м, скажем году так в восемьдесят пятом. Наш курс послали на практику в замечательный западно-украинский городок Ляхай. Это даже не городок, а так, поселочек на двести дворов где-то в Карпатах. И случился у меня там скоропалительный роман с одной очень симпатичной хохлушкой. Дивчина была самый сок: 120-70-120. Как сказал бы Бендер — мечта поэта, контрабас, точно, по ее формам делали…. Хохотушка, певунья, косы толщиной с руку и почти до колен, хозяйка отменная… Вот только инфантильна, если не сказать глупа, до безобразия. Но ты же понимаешь, что в том моем возрасте ум в романах с барышнями играл самую последнюю роль. В общем, миловались мы, целовались пока до конца практики не осталась неделя. А надо сказать, что родители Гали наши отношения всячески поддерживали и благословляли. Ну еще бы… В их городишке каждый жених на перечет, а тут такая удача — москвич, студент, «видный собой» (это они так говорили), да и при деньгах. И решили батько с мамой нас «застукать» в кровати. У них же как: гулять девка может, но не пойман — не вор. Жениться не заставишь. А вот если родственники тебя с дочкой в кровати застали, вариантов нет. Они в свидетели всех соседей позовут, шум поднимут, за «бесчестье» дочери кавалера прямо в ЗАГС отволокут, тепленького, прямо с постели. Я-то правда об этом ничего не знал. Думал просто, что люди такие замечательные, хлебосольные, все меня ближе к ночи на ужин заманивают. А на кой мне их ужин, когда нам с Галочкой любовь под ракитовым кустом любые вареники заменяла. Но однажды я не устоял. Уж больно скудно нас в столовой кормили, а на кухне у Гали такие ароматы разносились, что у мертвого бы аппетит проснулся.

Гоша смешно захрюкал и закатил глаза. Подошедшая официантка, не выдержала и прыснула в кулак. Я тоже расхохоталась.

— Так вот, — продолжил как ни в чем не бывало Эрнст, — в тот вечер, когда я очередной раз зашел вечером забрать Галю на свидание — пахло совсем уж фантастически. Короче, согласился я поужинать. Отец с матерью засуетились, забегали, обрадовались — словами не передать. Посадили нас в «залу», телевизор включили, а сами давай туда-сюда носиться, под яблоней в саду стол накрывать. Столик такой нехилый — метра два на три поляна. Когда нас к нему позвали — на скатерти свободного сантиметра не было. И все блюда как на подбор — шкварчат, румянятся, пахнут так, что я чуть слюной не захлебнулся. Ну и еще, конечно же самогон для мужчин, наливочка для дам. Сели мы чинно, всей семьей и начали трапезничать. Сразу скажу — ни до, ни после я ничего вкуснее не ел. Тут тебе и борщ с пампушками, и холодец, и грибы в сметане, и гусь с яблоками, и вареники пяти видов, и котлетки, и малосольные огурчики. Даже арбуз соленый я тогда попробовал. Ем и думаю: «А гори оно все огнем! Чтоб так каждый день ужинать, точно нужно на хохлушке жениться». Но облом вышел…

— Что так? — не утерпела я.

— Да я ж тебе говорю, по плану мы должны были с Галей в койку баиньки пойти. А там бы уж нас папа с мамой и с иконой разбудили — да под венец. «Спаскудил девку — будь добёр!». Но меня так от ужина разморило, что я прямо там под яблоней и заснул. А комплекция, рост у меня, сама видишь, не миниатюрные. В молодости я 98 килограмм весил. Словом, как не тужились Галины родственники, а сдвинуть меня со стула до кровати так и не смогли. Проспал я до утра рядом с холодцом и варениками. А утром меня во Львов на три дня откомандировали с отчетами по практике. В общем, вернулся я только перед самым отъездом. С Галкой прощаться пришел, а она в слезы: «Ел, пил, спал, а замуж не позвал». Ну и рассказала мне о проваленной родительской пищевой операции.

Гоша радостно захохотал. А я почему-то почувствовала приступ глухой необъяснимой зависти к неизвестной мне украинской Гале. Эх, сладкие у них, вероятно, были ночки, под звездным карпатским небом, в шелковых травах среди червонной руты… А я в этом самом восемьдесят пятом году, дай бог памяти, лето провела в историко-архивной библиотеке, в пыльной Москве, дожидаясь редких Сережкиных писем из стройотряда, куда он укатил на заработки. Как знать, может и он, в далеких шортандинских степях проводил такие вот сказочные ночи с какой-нибудь местной красавицей, не смотря на то, что дома исходила от тоски молодая жена?

— Не опоздала? — раздался возле нашего столика звонкий голос Женечки Шпартко.

— Что вы! Мы даже еще ничего не заказали, — Георгий Петрович приподнялся и галантно отодвинул для нашей гостьи стул.

— А я вам вот, принесла альбом, как обещала…

Женя промокнула лоб салфеткой, отдуваясь.

— Что, торопились? Боялись опоздать на ужин? — не сдержала я колкости.

— Да уж… Не в моих правилах опаздывать. Для артиста пунктуальность не главное качество, конечно, но его очень ценят режиссеры и продюссеры. Так что это, считайте, профессиональное.

Женщина упорно не хотела идти на конфликт и даже мило мне улыбалась. Я покраснела.

— Простите…

— Да за что? А почему, кстати, вы еще ничего не заказали? Впрочем, официанты здесь, вы помните, расторопностью не отличаются… Ну да ничего. Сейчас нас обслужат. Эй, любезный, подойдите-ка к нам! — крикнула на весь зал примадонна местного разлива, — Что это за сервис такой, люди полчаса ждут, когда на них обратят внимание.

— Да нет же, — вступилась я за обслуживающий персонал. — Видите, вот же лежит меню. Мы просто заболтались с Георгием Петровичем и не успели ничего выбрать.

— Так чего мы ждем? — повеселела Женя и стала внимательно читать толстую папку.

Я подняла глаза на Эрнста и похолодела. Георгий Петрович сидел с напряженным, суровым выражением лица. Под тонкой кожей впалых щек ходили желваки. Заглянув в раскрытый альбом, я увидела, что Гоша внимательно разглядывает отнюдь не фото Чижовой. На снимке была запечатлена юная барышня с огненно-рыжей челкой и раскосыми беличьими глазами.

— Это кто? — шепнула я.

— Это? Это, батенька, некто Инесса Гуляева, а по совместительству точная копия Натальи Пучковой.

— Пучкова, Пучкова, — забормотала я, — Гош, мне кажется, или я откуда-то знаю эту фамилию?

— Ты ее слышала буквально сегодня днем, от нашей распрекрасной Тамарочки. Наталья Пучкова, вдова директора радиорынка нынче лечит нервы на Кипре.

— А Чижову ты уже видел? — мне не терпелось узнать, что же думает Эрнст о двойнике своей хозяйки.

— Я, честно говоря, в шоке, — признался Гоша и забарабанил пальцами по столу. — Вот что, — он внезапно поднялся и ласково улыбнулся Жене, — Милые дамы, я приношу вам глубочайшие извинения, но мне придется вас покинуть. Вы, пожалуйста, ужинайте без меня. Очень надеюсь, что к концу вашего пира я все-таки успею вернуться, но на всякий случай вот деньги, чтобы вы могли себе ни в чем не отказывать….

— Гош, ты куда? — я ничего не понимала.

— Не волнуйся, Вит, я быстро. Думаю, пора мне снова съездить к Тамарке, тем более, что — Гоша быстро взглянул на часы, — время уже позднее и моя подружайка, вероятно, добралась домой на Академическую. Это совсем рядом. Очень хочу, чтобы она этот альбомчик своим цепким журналистским взглядом просканировала.

— Эй, вы о ком сейчас говорите, — отвлеклась от меню госпожа Шпартко, — Вы же говорили, что мой альбом нужно шефу показать?

— Шефу завтра, — ослепительно улыбнулся Эрнст, — А сейчас, я с вашего позволения, покажу его нашей…. гм-м-м… руководительнице пресс-службы. Она вкусы шефа лучше знает. Так что, может быть, я вам вашу ценность уже сегодня вечером и верну.

— Что вы, — Женечка кокетливо подмигнула, — пользуйтесь альбомом, как договорились. Зачем торопиться? Я, например, буду рада с вами встретиться еще раз. Через пару дней…

— Вот и чудно!

Гоша вложил в меню три пятитысячные купюры и, не прощаясь, стремительно вышел из ресторана. У меня тут же пропал аппетит.

— Витолина Витальевна, как вы относитесь к коньяку? — тронула мою руку прохладными пальцами Шпартко, — Вы такая бледная, просто ужасно. Может нам тяпнуть грамм по пятьдесят?

— Да хоть по сто, — я попыталась улыбнуться.

— Слушайте, но какой же потрясающий мужчина, этот Георгий Петрович, — Шпартко пристально взглянула мне прямо в глаза, — У вас что с ним, роман?

— С чего вы взяли?

— Так… Элементарная наблюдательность. Хотя, признаюсь, вы не очень похожи на влюбленную даму. Скорее, — Женя пощелкала пальцами в воздухе, — Скорее вы мне напоминаете Шарлоту Люпен. Помните, это героиня одной из пьес Мартина Задега «Шарлота и Шарль»? О! Мне как-то довелось играть это замечательную женщину. Правда, еще в ГИТИСе, на дипломном спектакле. Так вот, Шарлотта была женой одного полководца. Маленького, страшненького, но очень талантливого. Почти гения. Думаю, в пьесе намекают на самого Наполеона. А ее обожал другой человек. Генерал, красавиц, сердцеед Шарль де Бронте. И все три действия пьесы Шарлотта разрывалась между своей безответной любовью к мужу, который открыто изменял ей со своей фавориткой, и отчаянным желанием влюбиться в красавца Шарля.

— Вы это к чему? При чем здесь я? Или Георгий Петрович?

Женя помолчала, затем глупо хихикнула… Хотя, может, и не глупо, но меня сегодня раздражало в ней буквально все.

— Вы смотрите на Георгия так, как у меня никогда не получалось посмотреть по роли… С ожиданием любви. Да! Именно так. Признайтесь, ведь он вам совсем не нужен. Хоть и интересен. Вам льстит его внимание, но ваши мысли где-то далеко-далеко. Хотя и другой женщине, скажем мне, вы своего кавалера не уступите ни за что.

— Да ну, бред! Мы с Георгием Петровичем друзья. Друзья, да и только, — я вздохнула, — А вот и наш коньяк! Давайте что ли выпьем за ваш спектакль, талант, успех… За что там еще пьют после спектакля?

— Да ладно! При чем здесь спектакль? Давайте выпьем за вас, Витолина. Пусть у вас в жизни все будет лучше, чем у моей героини. Ведь по пьесе Шарлотта бросается в Сену, не в силах пережить измену мужа. И спасая ее, погибает Шарль. В общем, все умерли.

Женя опять глупо хихикнула.

— Да что вы каркаете? — я отшвырнула от себя салфетку, которую не замечая того, мяла в руках, — Пейте свой коньяк. И, знаете, лучше без тостов…

— Не сердитесь, Витолина. Вот увидите, все будет хорошо.

Странно, но дальше ужин прошел относительно спокойно. Мы говорили о всяких пустяках, о работе Жениного мужа в провинции, о их неразумном желании сменить заштатный театр на московские подмостки. Безусловно, я так или иначе пыталась вывести разговор на Валерию Чижову, чтобы образ талантливой пародистки (или как там ее еще назвать) оформился в моей голове окончательно. Шпартко, как мне показалось, Чижовой явно завидовала. Мне никогда не понять театральный мир, где одна — талантливая и, в целом, удачливая актриса, можно сказать прима, так раздражается в адрес другой коллеги по цеху, у которой и ролей-то, собственно, не было. По словам Жени у Чижовой в жизни был только один кумир — пресловутый золотой телец. Она могла в любое время «забить» на спектакль, уступив свое место актрисе второго состава, если, скажем, Валерии светил небольшой конферанс на каком-нибудь корпоративе. Она ехала на мероприятие, даже если гонорар составлял всего двести долларов, напрашивалась у временных работодателей на ужин, на бесплатную выпивку. Даже заказала себе визитные карточки с золотым тиснением, которые не стесняясь, вручала всем гостям ресторана. Точнее, гостям мужского пола. А еще точнее, тем мужчинам, которые, по мнению Леры, могли бы обеспечить ее содержание. Она даже не стеснялась рассказывать в театральной курилке, что ее заветная мечта — брак с олигархом — легко может подождать, лишь бы сейчас и сегодня Леру обогрел и приласкал кто-то, у кого бумажник набит золотыми или платиновыми кредитками.

Самое смешное, что все эти рассуждения слышал и павший ее первой жертвой главный режиссер, и его супруга, и даже сама Женя. Слышать-то слышали, но вот внимания не обратили.

Два часа нашей болтовни пролетели почти незаметно. Евгения изрядно захмелела, а я все чаще и чаще поглядывала на часы, ожидая возвращения Гоши. Поэтому, когда телефон зазвонил, я мгновенно схватила трубку, даже не взглянув на номер.

— Алло, Витолина Витальевна? — раздался в трубке нежный девичий голосок, — Это я, Настя Христенко. Вы слушаете?

— Да, — прохрипела я в трубку, мучительно краснея.

— Завтра в 12 дня я буду в Москве. Простите, мы не могли бы с вами увидеться?

— Мне не о чем с вами говорить.

— Витолина Витальевна, пожалуйста, не кладите трубку. Если вы откажитесь со мной увидеться, я покончу с собой.

Из трубки понеслись отчаянные рыдания.

— Что случилось? — стараясь казаться бесстрастной, поинтересовалась я, чувствуя, что где-то на самом донышке сердца горячим-горячим пульсом начинает биться надежда.

— Я не могу сейчас говорить. Сережа вот-вот вернется. Я наберу вас завтра, как только прилечу.

И Настя положила трубку. А я, растеряно глядя на Евгению, глупо улыбнулась, допила коньяк и с удовольствием закурила.

Уже поздно ночью, когда мы с Эрнстом возвращались в дом Качаловых, я, наплевав на правила хорошего тона и полностью игнорируя новости, которыми собирался со мной поделиться Гоша, тихонько дремала на заднем сидении его автомобиля. Пускай меня простят все Качаловы мира, мне сегодня было не до их проблем. Уже через двенадцать часов нам предстоит встретиться с Настенькой. И, я уверена, встреча эта подскажет, есть ли у меня впереди будущее, или мне, как той самой Шарлотте Люпен из пьесы какого-то незнакомого французского автора предстоит броситься с моста в Сену. Точнее, в нашем случае, в Москва-реку.

10 октября (понедельник)

В шесть утра я уже не спала. Да и кто бы удержался в постели на моем месте, будь он трижды сова и соня? Мне сегодня предстоит самое ответственное, пожалуй, свидание за последние лет двадцать — встреча с потенциальной женой моего мужа. Идиотизм? Не скажите. Я, например, всегда была уверена, что в случае супружеской измены вела бы себя совершенно не так, как героини многочисленных сериалов и любовных романов. Ну, например, я бы никогда не опустилась до шпионажа, не стала бы изводить разлюбившего меня человека придирками и подозрениями. Какой в этом, объясните мне, смысл? Любовь не разбитая тарелка — обратно не склеишь. И уж, конечно же, меньше всего я бы захотела травить себя встречами с удачливой соперницей…

Но вот сейчас же — хочу! Дождаться не могу той минуты, когда увижу счастливые Настенькины глаза и ее округлившийся живот. Хотя нет. Животу быть еще рано. Да и плевать на живот! Желание мое откуда? Из тайных глубин подсознания, закабаленных скрытым мазохизмом? Ну, вот приду я, увижу эти самые глаза и что? Буду, как тот глупый ребенок расковыривать едва затянувшуюся болячку?

А может, я вопреки всему отчаянно надеюсь на чудо? На то, например, что встречусь с Настей, а она мне сообщит, что Сережа ее разлюбил и признался в том, что никогда не бросит жену. И не потому, что я какая-то смертельно больная (любимая, кстати, отговорка женатиков), а просто потому что без меня он жить не сможет?

Я сплюнула в раковину зубную пасту, которой уже десятую минуту немилосердно полировала зубы. Что у меня с мозгами? Даже сама с собой разговариваю как провинциальная школьница: «потому что, из-за того что…». Двух слов связать не могу. А мне сегодня не только с Настей встречаться. В 15–00 у меня обед с Карлом Ивановичем. Совсем забыла в суматохе вчерашнего дня, что условилась увидеться с Лемешевым и, по возможности, рассмотреть вопрос о том, как бы мне потактичней отказаться от щедрого Сережиного подарка в виде издательства. Лемешев обещал прибыть на встречу с толковым юристом и нотариусом. Если это будет в рамках закона и не ущемит права моего сына, я бы хотела составить и написать заявление об отречении от всех прав собственности на Сережин бизнес. В общем, я не знаю, как правильно называется этот документ, но мне от Толкунова никаких подачек не нужно. Мне вообще ничего от него не нужно, тем более, если он планирует жить за тридевять земель от нас с сыном, в какой-то оффшорной зоне.

Подойдя к шкафу, я достала из него объемный чемодан, собранный, конечно же, предусмотрительной Кларой. Вот только развесить аккуратно одежду на плечики никто не удосужился. Еще накануне вечером я решила, что поеду на встречу с Настей в самой простой и, по возможности, молодежной одежде. Никаких строгих костюмов. Никаких бриллиантов, дорогущих аксессуаров и прочего. Не хватало мне явиться пред очи разлучницы этакой «упакованной» бабищей, вещи на которой прибавили бы к моему сороковнику еще добрые десять лет. А почему-то так всегда и получалось, стоило мне надеть не джинсы, а скажем, пиджак с юбкой и строгими лодочками.

Но в чемодане, как на зло, были собраны самые пафосные и нелюбимые мной вещи: темно-синий пушистый кардиган (который обожала Клара), золотистая блузка со стразами (предмет тайной зависти Юленьки) и строгий бордовый костюм, который бы по достоинству оценила старенькая английская королева. Перевернув чемодан вверх тормашками и вывалив все его содержимое на кровать я с отчаяньем констатировала — идти мне на встречу решительно не в чем. Что ж, значит придется с утра пораньше пробежаться по бутикам. Я вздохнула. В отличие от большинства женщин выбирать одежду я не люблю и не умею. Точнее, я всегда беру самые хорошие вещи (слава Богу, вкус привила бабушка-портниха), но очень редко захожу в примерочную кабинку, предпочитая подбирать наряды «на глазок».

Тихонько заглянув в комнату Эрнста и убедившись, что Георгий Петрович еще не проснулся, я отправилась на кухню чаевничать. Помнится, мы вчера по пути домой заезжали в ночной супермаркет, правда продукты Гоша покупал без меня, я отказалась выходить из машины. И теперь пожинала плоды своей лени. На полках холодильника стояли три пакета козьего молока, пачка мюсли, кусок копченого сыра и половина батона брауншвейгской колбасы. Как раз те продукты, которые я терпеть не могу. Даже хлеб Гоша купил «новомодный» из экологически чистых отрубей. Это резиновое, не черствеющее месяцами «здоровое» питание я бы не смогла проглотить никогда.

Ругнувшись на собственную лень, я захлопнула дверцу холодильника и решила обойтись чашкой кофе. Пока напиток варился, пока я медленно его пила, стрелки часов вплотную приблизились к восьми. При таких темпах мне скучать еще два часа до открытия магазинов. Хотя…

Конечно же! Как я сразу не подумала! Кроме покупки новой одежды мне следует зайти в парикмахерскую. Последний раз я была у своего стилиста недели три назад. Стрижка уже не ложилась так, как мне бы хотелось, волосы потускнели и кое-где посеклись на кончиках. Обрадовавшись тому, что время можно будет убить с пользой дела, я оделась и тихонько выскользнула из дома. Эрнсту позвоню чуть позже. Пусть человек выспится.

День выдался на диво погожим. Как будто и не было вчерашней и позавчерашней снулой сырости, слякоти и отвратительных луж. Солнышко робко, но все же довольно ощутимо светило и пригревало. Я не спеша двигалась по Старозачатьевской улице. Неяркий осенний рассвет почему-то принес с собой запах весны. Под бодрый пересвист московских воробьев я чувствовала себя совсем не такой старой, как полчаса назад в качаловской квартире. Даже захотелось, в подражение воробьям, прочирикать какую-нибудь незатейливую мелодию. Эх, жаль все-таки, что мы уехали жить за город. Москва, с ее обязательными и никогда не исчезающими пешеходами, с неповторимым гулом даже самых тихих улочек, с тысячами еле различимых, но вполне реальных и живых звуков — это то лекарство, которое нужно обязательно прописывать всем, кто хандрит, всем, кому так же одиноко, как мне.

Маленькая парикмахерская обнаружилась всего в нескольких сотнях метров от дома Качаловых. Двери заведения были гостеприимно распахнуты. На ресепшн (точнее, за простым деревянным столом) сидела пожилая армянка и что-то увлеченно вязала крючком.

— Добрый день! У вас по записи? — с улыбкой поинтересовалась я.

— Канэшна, — подмигнула мне в ответ администратор, — У нас очень хороший мастер, к ней всэгда очэредь. Всэгда, но не сегодня! — подняв к верху указательный палец, торжественно сообщила улыбчивая женщина. — Так что проходи. Что дэлать хочешь?

— Подстричься, покрасить волосы, сделать укладку.

— Вах! Очень харашо! Останешься довольный. Проходи в зал, Валя-джян сейчас вернется. Ребенка в садик повела.

В этот момент в парикмахерскую влетела совсем юная, запыхавшаяся девушка, почти девочка.

— Вы ко мне? — мило улыбнулась она.

— А вы мастер? — я недоверчиво взглянула на юную мастерицу. Судя по всему, она совсем недавно закончила школу. Скорее всего, этим летом.

— Что? Молодо выгляжу? — засмеялась девушка, — Да вы не бойтесь. Мне уже давно уже не пятнадцать лет. Вон сына в садик отводила! Проходите-проходите. Что делать будем?

— Стрижку. Краску. Укладку, — еще раз повторила я и, оглядываясь, вошла в маленький зал, где стояло всего два кресла. Да уж, давненько мне не приходилось бывать в таких вот обычных парикмахерских. Может, стоит все же выбрать что-то более приличное?

— У вас такое приятное лицо, — прощебетала парикмахер, — Только разрешите я попробую чуть-чуть вас освежить? Вы недавно болели, да? Волосы тускловаты, мешки под глазами… Хотя все это мы сейчас исправим. Садитесь, что же вы?

— Понимаете, Валя… Вас ведь Валентиной зовут? — я отчаянно покраснела. — Мне сегодня обязательно нужно хорошо выглядеть. Так что вы уж постарайтесь, ладно?

— А что, какое-то торжество? — заинтересованно спросила девушка.

— Да уж какое там торжество, — выдохнула я и отчего-то сказало то, о чем рассказывать никому, а уж случайной парикмахерше тем более, не собиралась, — Меня муж бросил. И сегодня я еду встречаться с его будущей женой… Вот такие дела.

— Да вы что? — охнула Валя и поинтересовалась, — А вашей… ну, в смысле этой новой жене сколько лет?

— Восемнадцать, — с трудом проговорила я это несуразную цифру и покраснела еще больше.

— Понятненько, — фыркнула Валя и взявшись двумя пальцами за мои виски, осторожно покрутила голову в разные стороны. — Все мужики козлы! У моей мамы такая же ерунда в прошлом году произошла. Наш папенька загулял с секретаршей своего директора, ну и… того, свинтил из дома. Я думала — мама повесится. Но ничего. В прошлом месяце отец домой приполз. Только поздно. Мама уже с нашим соседом, дядей Жорой роман закрутила. А дядя Жора вдовец и такой замечательный мужик, что моему папеньке до него, как до Китая. Вот увидите, у вас еще столько в жизни счастья будет, что муж с любовницей все локти себе изгрызут. Вы только не унывайте. Да по сторонам внимательнее смотрите. Может ваше счастье тоже в соседнем подъезде живет, а вы из-за своего мужа других мужиков и не замечаете совсем.

Продолжая болтать, Валентина сбрызнула мои волосы из пульверизатора и лихо защелкала ножницами. Я прикрыла глаза и почти задремала.

Через полтора часа я выходила из парикмахерской с совершенно счастливой улыбкой на лице, оставив в кассе тысячу рублей и отдав еще две тысячи Валюше на чай. То, что сделала эта юная девочка еще ни разу не удавалось сотворить со мной даже титулованным стилистам. Волосы стали на четверть короче и заискрились приятным золотисто-шелковым переливом. При этом самих волос словно стало в два раза больше. Челка кокетливо прикрывала лоб рваными прядками. Такие же тонкие задорные пряди легкомысленно спускались от висков на щеки и повторяли хулиганистую линию на шее. Пока я сидела с краской на голове Валя умудрилась нанести мне на лицо какой-то ментоловый крем и сделать легкий массаж. Мешки под глазами словно по волшебству исчезли, кожа натянулась и посвежела. В самом конце Валюша подщипала мне брови и покрасила темно-коричневой краской ресницы. Глянув на свое отражение в зеркале, я пришла в полный восторг и попросила у Вали телефон. Если получится, попробую устроить ее к ребятам в салон на Школьную (руки у девчонки золотые, а получает она копейки). А даже если и нет, то буду заезжать к Вале сама и посоветую всем своим приятелям талантливого мастера.

В тот момент, когда я уже почти дошла до монастыря, оглядываясь в поисках такси, бравурным маршем зазвонил телефон. Даже не глядя на определитель, я догадалась, что услышу сейчас встревоженный голос Георгия Петровича.

— Доброе утро, Гоша!

— Ты куда пропала? — Эрнст, чувствовалось, был почти зол.

— В парикмахерскую, — легкомысленно ответила я и тут же пожалела.

— Ах, скажите пожалуйста, я совсем забыл, — голос Гоши просто сочился сарказмом, — У нас же скоро муж приезжает. Нам же надо шикарно выглядеть. Может ты еще и в бутик заскочишь, прикупить там нечто соблазнительное?

Отличное настроение начало стремительно таять.

— Георгий Петрович, а по какому, собственно говоря, праву я должна перед вами отчитываться? Мне не десять лет!

— Ага, — тут же согласился Эрнст, — Не десять, и даже не двадцать, и, вот ужас-то, не тридцать пять. А ведешь ты себя как дошкольник. Мы же договорились, что все эти дни будем действовать в тандеме, что твоя самодеятельность может быть довольно опасна.

— Но…

— Никаких «но»! У меня, что, по твоему, мало работы? Но я же соблюдаю договоренности. Ношусь с тобой как с писаной торбой!

— Ты соблюдаешь СВОИ договоренности, — я тоже перешла на крик, — Заметь, СВОИ, а не НАШИ! Я не просила меня охранять, пасти или даже интеллигентно опекать. Мы просто выполняли ОБЩЕЕ дело. Ты искал причины смерти Качалова. Я — двойника своей клиентки. А то, что по глупости я тебе выболтала еще и о своих семейных проблемах не дает право повышать на меня голос.

— Хорошо, Витолина Витальевна. Действуйте, как считаете нужным. Сочтете необходимым — свяжетесь со мной.

Гоша нажал «отбой» даже не попрощавшись. А у меня тут же пропало всяческое желание куда-то ехать, а уж, тем более, ехать на поиски модной шмотки. Далась мне эта Настя, чтобы я тратила на нее собственные деньги. Ведь, если разобраться, одежду я собралась покупать исключительно для того, чтобы утереть нос этой юной девахе. Ну, и нужно оно мне?

По зрелому размышлению я все-таки остановила такси и отправилась в один из торговых центров. Как ни крути, но помимо встречи с Настей мне сегодня предстоял еще и обед с Карлом Ивановичем. А перед ним нужно держать марку. И так Карлуша смотрит на меня как на побитую и брошенную хозяином собаку. Не хватало еще, чтобы он отказался помогать мне в составлении нужных бумаг, если я предстану пред его светлыми еврейскими очами в виде разнесчастной брошенки в затрапезном спортивном костюме. А именно в нем я и вышла утром из квартиры Качаловых.

Два часа хождения по модным лавкам пронеслись незаметно. Помимо симпатичного нежно-фисташкового костюма из тончайшего кашемира и удобных серых кожаных ботиночек на тонкой подошве, я купила еще пару свитеров Сережке-младшему и новый стеганый халат для Клары. Подумав еще чуть-чуть, я решила сделать подарки всем тистовцам, и выбрала модный черный пуловер Колюне, удобную коричнево-белую утепленную рубаху для Петра Ивановича и набор молодежной косметики «Пуппо» для Юленьки. Сообразив, что руки у меня теперь заняты многочисленными пакетами с покупками (а я терпеть не могу чувствовать себя вьючным животным), я решила вызвать в торговый комплекс Колюню и сбагрить ему всю свою нелегкую поклажу.

Мы условились встретиться в кафе «Джангл», расположенном в двух шагах от магазина. Кафе оказалось опрятным и даже почти уютным. На мой взгляд, декораторы слишком переборщили с пальмами и лианами, создающими атмосферу тропиков, воспетых Киплингом. Тем более, что все растения были откровенно искусственными. С другой стороны, я им тут же все простила, так как рассмотрела огромное панно, полностью закрывающее окно. Панно называлось «Ночной Таиланд». И еще в кафе еле уловимо пахло ароматизированными палочками, которые у меня тоже напрямую ассоциировались с моей любимой страной, да и вообще, со всей Юго-Восточной Азией. Если окажется, что в «Джангле» еще и угощают тайской едой — настроение мое опять станет прекрасным, уверена.

Колюня с Петром Ивановичем прибыли через пятнадцать минут. Им от нашей Школьной улицы до Таганки, где располагался торговый центр, можно было, в принципе и пешком дойти, а на машине домчаться минуты за три. Но пробки, вечные таганские пробки, практически уравнивали скорость движения пешехода и автомобиля.

— Завтракать будете? — поинтересовалась я у своих коллег.

— Ой, Витолина Витальевна, а чего это вы такая красивая? — искренне обрадовался Колюня.

— А это скажите спасибо Кларе, — улыбнулась я чуть кокетливо. — Она мне вещи в «командировку» подбирала исключительно на свой вкус, поэтому оказалось, что выйти из дома мне решительно не в чем. Вот и пришлось набег на магазин совершать.

— А почему вы без Георгия Петровича? И, кстати, он вообще в курсе, где вы сейчас? — Петр Иванович уже отнес пакеты в машину и теперь основательно устраивался на хлипком плетеном кресле, оглядываясь по сторонам в поисках пепельницы.

— А почему ты спрашиваешь? — я капризно надула губы, вспомнив телефонный разговор с Эрнстом.

— Так он нас с восьми утра терроризирует по телефону, вас ищет.

— Что ж он мне самой не позвонил? Точнее, позвонил только в десять — удивилась я поведению Гоши.

— Да почем мне знать, — пожал плечами старший следователь, — Может вы поругались. Может еще что. Кстати, я вас ведь тоже раз десять набирал, но абонент был временно недоступен.

Да-да. Теперь и я вспомнила, что юная Валечка в парикмахерской что-то такое говорила о плохой связи в их полуподвале и выбегала с мобильным звонить на улицу. Вон оно как! Оказывается, Эрнст пытался меня разыскать в течение двух часов, а потому и разозлился вполне справедливо. Что ж, надо будет перезвонить Гоше и извиниться за собственную резкость.

В этот момент официант принес заказанный мной для всей компании свежевыжатый грейпфрутовый сок, кофе с лимоном и ароматные нежные эклеры с кокосовым муссом. Если аппетит у моих мужчин разыграется, закажу им что-то более основательное. Выбор горячих блюд в кафе, как я убедилась, вполне приличный.

— А что вы все время на часы смотрите? — заинтересованно спросил Колюня, — Ждете кого?

— Ну, как тебе сказать? — я еще не решила, стоит ли посвящать друзей в возможность встречи с Анастасией Христенко. Наверное, можно. Точнее, даже нужно. Ведь неизвестно, где нам придется пересекаться с Настенькой, а без автомобиля передвигаться по Москве я уже разучилась.

— Что-то случилось? — встревожился и Петр Иванович.

— В двенадцать мне должна позвонить Христенко. Она возвращается из Турции и просит о встрече, — спокойно (хотелось надеяться, что спокойно) произнесла я.

— Ох, и ни фига себе! — охнул Колюня, — Это что ж, вы сами с ней связались?

— Я не знаю ее телефона, — мой ответ прозвучал как оправдание, — Да и не стала бы я ей звонить. Ни за что! Настя сама меня вчера набрала и еще что-то говорила о том, что покончит жизнь самоубийством, если я откажусь с ней встречаться.

— Вот это цирк! — разулыбался Петр Иванович, — Похоже, у барышни не все в ажуре, раз такие мысли в голову приходят. Может… это… Сергей Тимофеевич ей дал от ворот поворот?

— Очень славно! — тут же встала я на защиту мужа, — Как тебе в голову такое пришло? Когда это Толкунов научился прятать голову в кусты? И вообще, хватит. Давайте до звонка Христенко эту тему закроем. Нам надо обсудить, как продвигается дело Качаловой и что вообще творится в конторе. Я на неделю выпала, так сказать, из обоймы и думаю, вы там без меня успели расслабиться.

— Обижаешь, начальник, — насупился Петр Иванович и с сожалением взглянул на пустой стакан из-под сока. — Пойду, закажу еще попить. Кому-нибудь еще что-нибудь брать?

— Мне пива, — тут же среагировал Колюня, — И, чур, я после этого не рулю…

— Перетопчешься, пацан, — ласково потрепал коллегу по плечу старший следователь, — Возьму всем сока, только уже не такого ядреного. Будешь апельсиновый, Витальевна?

Как меня иногда злила манера моих коллег красиво уходить от ответа. Ведь оба прекрасно слышали, что я интересуюсь делами на фирме, но нашли удобный предлог не отвечать на прямо поставленный вопрос. Или у нас что-то такое произошло, о чем сотрудники предпочитают не информировать руководство?

— Петр Иванович, сядь, пожалуйста. — Я дернула приятеля за рукав пиджака, — Официант сейчас подойдет. И прекратите изображать из себя детсадовцев. Давайте все-таки ближе к делу. Итак. Что по Качаловой? Что нового в офисе?

Колюня с Петром одновременно нахмурились. Так. Понятно. Хороших новостей ждать не приходится. Как всегда, старший следователь оказался решительнее нашего водителя:

— Короче так. На сегодняшний день в офисе осталось всего шесть человек…

Я ахнула.

— Не боись, Витальевна, — хмурясь, продолжил Петр Иванович, — Со штатом проблем не будет. Возьмем людей Георгия Петровича.

— А с нашими-то что? — перебила я.

— Наши? — на той же ноте продолжил Петр, — Наши сдулись. Мы тут случайно выяснили, что не только Сидорчук информацией подторговывал. В принципе, любой человек, если очень хотел, конечно, мог в «Твисте» информацию перекупить. Вот такой мармелад…

— Но ведь у нас зарплата очень приличная…, — растерялась я.

— А что вы хотите, — вклинился Колюня, — Мы ментов бывших набрали, вот и получили ментовское отношение к делу. Зарплату они считали чем-то само собой разумеющимся. А взятки от клиентов, точнее, от тех, кого мы прорабатывали по просьбе клиентов — никто не отменял. Вот народ и шустрил. Не наглея, в общем. Но по нашим прикидкам — примерно четверть дел развалилась без доказательств, благодаря оперативной деятельности наших сыскарей. Хватало одного звонка, чтобы «объект» просекал, что за ним установлена слежка и вел себя паинькой.

Я вскочила с места и нервно заходила вокруг стола:

— Но это же полная катастрофа!

— А вот Георгий Петрович так не считает. Он уверен, что нам еще повезло. Исходя из его опыта, таких проколов должно было быть значительно больше, — успокоил как мог меня Петр Иванович. — В общем, со среды заступают в команду те, кого Качалова уволила перед отъездом в Израиль. Эрнст будет нести за них персональную ответственность. Он обещал.

— А по Качаловой что? — выдохнула я с отчаяньем, так как понимала, что вряд ли услышу какую-то успокаивающую информацию.

— А вот тут как раз веселее…

В этот момент совсем не кстати зазвонил телефон. Номер был мне незнаком.

— Алло?

— Витолина Витальевна? Это Настя. Я уже выехала из аэропорта и через час, примерно, буду дома. Вы можете со мной встретиться?

— Хорошо, Настя, — я постаралась говорить спокойно. — Вы ведь на Таганку едете?

— Да. А откуда вы знаете? — девушка заволновалась.

— Да так… Просто предположила. Исходя из вашего домашнего адреса.

— А адрес…

— А адрес ваш у нас имеется, потому что секретарь всегда ксерокопирует паспорта посетителей «Твиста». Слушайте, Настя, — Я постаралась говорить без раздражения, — Вам в отношении меня волноваться не стоит… Ведь во встрече заинтересованы вы, а не я. Правильно? Поэтому не нервничайте. Беременным это вредно. Доезжайте до метро «Таганская». Последний вагон в центр. Выход налево. Слева же от выхода увидите кафе «Джангл». Я буду ждать вас здесь.

— Ой, я знаю это кафе! — обрадовалась девушка, — Мы с Сережей в нем часто бываем.

— Вот и чудно. Жду! — рявкнула я и чуть не запустила мобильником в стену. Нет! Ну, надо же, какая дрянь! Они тут часто бывают!

Словно поняв мое состояние, сотрудники «Твиста» тактично замолчали. Петр Иванович, щелкнув пальцами в воздухе и попыхивая сигаретой куда-то в космос, вполголоса принялся что-то обсуждать с подбежавшим официантом. Колюня внимательно и молча изучал меню, оставленное на столике. Я же, достав из сумочки косметичку, решила поправить макияж. Хотя какой тут макияж! Можно подумать, что удачная стрижка и стильный, «вне возрастной» костюм куда-то спрячут мои сорок с хвостиком лет.

Однако зеркало в дамской комнате никак не хотело со мной соглашаться. Из тонированных зеленоватых глубин зеркального стекла на меня смотрела стройная, подтянутая и чем-то слегка испуганная женщина с оленьими глазами. Щеки разрумянились, контрастируя с бледностью лба и подбородка. Оттененные перманентной краской ресниц глаза казались больше обычного. Стрижка как-то «утряслась» и смотрелась озорно и естественно. В общем, возвращалась в обеденный зал я уже более спокойной, чем удирала оттуда.

— Короче вот… — не дав мне произнести ни слова, рубанул ладонью по столешнице Петр Иванович, — Покумекали мы тут по поводу Чижовой…. Забавная биография у девушки нарисовалась.

Я тоже сделала вид, что ничего не произошло, пригубила сок, принесенный официантом, и старательно изобразила внимание. Петр, оценив мою выдержку, продолжал:

— Насколько нам удалось выяснить из телефонных звонков, Чижова сменила с момента окончания вуза аж семь провинциальных театров. А совсем не три, как уверяла свою приятельницу Моргунову. Дважды наша артистка выходила замуж. При этом — последний раз за некоего Ивана Самсонова, москвича. Благодаря этому браку Валерия Чижова надеялась приобрести московскую прописку, но просчиталась. Муж категорически отказался вписывать супругу на свою жилплощадь.

— Погоди-погоди, — перебила я, — Это что же получается? Не тот ли это Самсонов, последний муж нашей славной домработницы Ниночки?

— Именно, — радостно подтвердили оба мужчины хором.

— Так женщины были знакомы? Они общались?

— Стопроцентно! Соседи Самсонова нам нашептали, что одно время, примерно два года назад, у Ивана в квартире проживало одновременно две женщины: супруга Нина и бывшая жена Самсонова, чье имя они запамятовали. Скорее всего, это и была Валерия Чижова. Кстати, соседи утверждают, что женщины жили мирно. Можно сказать, дружили. И если в семье и вспыхивали ссоры, то только из-за чрезмерного употребления общим мужем горячительных напитков. Ну а потом первая жена куда-то исчезла. Еще через год с квартиры съехала и вторая жена — Нина Самсонова, так как Иван спьяну умудрился продать свою жилплощадь. Вот такой вот расклад.

Перед моими глазами встала темная гостиная Леры Моргуновой и ее рассказ о внезапном появлении бывшей подруги. Что-то тут явно не срасталось. Ведь, по словам Марго, Лера Чижова появилась в Москве после ряда неудач в провинциальных театрах. О своих замужествах она вообще ничего не рассказывала, тем более, о московских. Фамилию не меняла. Может быть, это какое-то чудовищное совпадение? Тем более, если верить словам Марго, некий «папик» совершенно случайно обнаружил Чижову в театре двойников и ангажировал ее на роль Качаловой. Следовательно, познакомиться с Ниной Самсоновой она тоже должна была совершенно случайно. Или нет? Словно в ответ на мои слова Петр Иванович покачал головой:

— Мы пока не уверены на все сто процентов, что Чижова попала в театр и впоследствии стала двойником Качаловой по протекции Самсоновой. Возможно, это просто чудовищное совпадение. Но есть одна фраза в рассказе Моргуновой, которая говорит о том, что Чижова врет. Помните, она вам сказала, что Валерия упомянула о встреченном ей по пути с вокзала на Ленинский проспект театре «Зазеркалье»? Ну и как она могла его увидеть, если театр находится в глубине квартала, на улочке, по которой и машины-то редко проезжают? Так что нужно еще раз поговорить с дирекцией театра и уточнить обстоятельства, при которых Чижова была принята в труппу.

— Да, ну! Бред! — Я стукнула кулаком по столу и замолчала. До сих пор мне казалось, что схема преступления, которую я нарисовала в квартире Качаловой идеально правильная. А теперь такие вот сложные расклады: кто-то с кем-то был раньше знаком. Кто-то кого-то куда-то притягивал… буквально за уши.… Это могло бы сработать, будь у преступников в «работе» единственная жертва — Татьяна Качалова. Но я уже свыклась с мыслью о том, что мошенники действовали с размахом, и жена несостоявшегося президента была лишь одной из рыбок их большого улова.

— А Гоше вы об этом сказали? — спохватившись, спросила я.

— Как раз сегодня собирались, — вклинился в монолог Петра Колюня, — Я должен передать ему данные по Чижовой и еще папку с документами по Самсоновой. Их мы взяли под расписку у товарища Задуйветер на три дня.

— Но когда же вы успели? — я удивилась расторопности своих коллег, — Мы же с Гошей…. С Георгием Петровичем вчера полдня пытались отловить милиционера и так ничего и не добились..

— Мы в курсе, — хмыкнул Петр Иванович, — Только вы остановились на этапе беседы с женой, а мы прошлись по соседям, узнали дислокацию рыбалки, встретились с полковником и даже съездили с ним в отделение, чтобы под коньячок изъять нужные документы.

Признаюсь, в этот момент я испытала огромную гордость за свой «Твист». Надо же! Профессионал Эрнст спасовал, а мои орлы справились с задачей! Нужно срочно отправить их с докладом к Великолепному Гоше, пусть он почешет от зависти свое великолепное темечко. А я тем временем побеседую с госпожой Христенко. И вот, видит Бог, встречи этой я уже совершенно не боюсь. Ну, хотя бы потому, что ситуацию хуже, чем сложилась в нашем любовном треугольнике сейчас, трудно представить….

10 октября (понедельник, вторая половина дня)

Договорившись с коллегами о том, что они останутся в кафе до окончания нашего с Настей свидания (правда, посидят в это время в дальнем конце зала, по возможности, не попадаясь девушке на глаза) я еще и еще раз проиграла про себя возможные варианты будущего разговора. О чем меня собирается просить Настенька? Или даже уговаривать? А, может, ее интересуют подробности нашего предстоящего развода? Какой мне взять тон? Как не выдать ни лицом, ни словами ту бурю эмоций, которые беснуются в голове и сердце?

Наконец колокольчик у входной двери мелодично звякнул, пропуская внутрь кафе стройную, даже хрупкую девичью фигурку в черных джинсиках и легкой курточке цвета хаки. Я мгновенно вспотела и растерянно оглянулась. Мои мужчины тоже заметили посетительницу, а Колюня тот час же положил на стол перед собой ноутбук. Я знала, что в этот лэп-топ сбоку вмонтированы видеокамера и довольно мощный диктофон, способный улавливать звук на расстоянии тридцати метров. Ага…, значит, нашу встречу было решено зафиксировать документально. Стыдно, конечно… Но утешает хотя бы то, что прослушать запись разговора мои сыщики смогут не сейчас, не в он-лайн, так сказать, режиме. И то хлеб…

— Здравствуйте, Витолина Витальевна, — Настя стояла перед моим столиком и мучительно пыталась улыбнуться. Однако ее губы дрожали и совсем не слушались хозяйку.

— Добрый день, — у меня улыбки тоже не получилось. — Что же вы замерли? Присаживайтесь.

Настя как-то суетливо и по-детски неловко стала устраиваться за столом, пытаясь одновременно снять куртку, под которой обнаружилась лишь коротенькая черная футболка, и запихнуть ногой под столешницу небольшой бордовый чемодан на колесиках. Выдвинутая ручка чемодана мешала, но девушка упорно пыталась убрать его с глаз долой.

— Господи! Да оставьте в покое свой чемодан! Вы сейчас стол перевернете! — наконец-то глухое раздражение выплеснулось из меня наружу.

— Ой, простите! — стушевалась юная подружка Толкунова.

— Сейчас ровно четырнадцать ноль-ноль, — не глядя на мобильник и не сверяясь с часами произнесла я, — Сожалею, но через час у меня назначена еще одна встреча. Давайте я закажу вам чай или кофе и мы быстренько разберемся с тем, что вас привело ко мне.

— За час? — переспросила Настенька.

— А что? Мы будем обсуждать какие-то вселенские проблемы? Мне кажется шестидесяти минут вполне достаточно. И, давайте, сразу приступим к делу. О чем вы хотели поговорить?

Лицо Настеньки исказила совершенно детская гримаса, уголки губ поехали вниз, брови беспомощно поднялись, а из огромных голубых глаз горохом покатились слезы.

— Настя, вы плачете? — помимо воли моя рука с зажатым в ней носовым платком потянулась к обиженному лицу коварной разлучницы, — Боже, успокойтесь немедленно! Вам нельзя волноваться! Мне тоже, поверьте, не сладко. Может быть, вы уже объясните, наконец, что у вас произошло?

…..Почти сорок минут я слушала монолог юной влюбленной.

Сергей Толкунов появился в ее жизни совершенно случайно. Настя тогда проработала в своем книжном магазине всего месяц и еще не знала о том, что администрации периодически организует встречи персонала с поставщиками, то бишь, сотрудниками московских издательств. На этих семинарах предполагалось знакомство продавщиц с литературными новинками, объяснялось как лучше ту или иную книгу рекламировать читателям, говорилось о перспективном плане поступлений. Но та, памятная ей, встреча, видимо чем-то отличалась от других семинаров. Во-первых, до этого дня магазин никогда не посещали первые лица, тем более таких крупных издательств. Во-вторых, Сергей Тимофеевич Толкунов совсем не рассказывал о новых книгах издательства, а старательно расспрашивал продавщиц об их личной жизни, литературных пристрастиях, планах на будущее. Даже директор магазина была удивлена подобными вопросами, о чем ему тут же при всех и заявила. На Сергей Тимофеевич только улыбнулся и ответил, что книга, даже самая лучшая, сама себя не продает. Ее продают люди. Вот эти самые женщины и девушки, собравшиеся в кабинете директора. И от того, насколько они сами интересны как личности, будет зависеть и их возможность повлиять на выбор покупателя. Один из вопросов Сергея Тимофеевича касался того, с кем из литературных героев ассоциирует себя сотрудница магазина, чей образ ей ближе, во что она верит. Настенька, не задумываясь, назвала Ассоль из «Алых парусов» Александра Грина…

Через пару дней в отделе детской литературы, где работала Настенька, во время ее обеденного перерыва появился букет розовых роз, шоколадка и записка, написанная на тыльной стороне визитной карточки Толкунова: «Самой очаровательной Ассоль. Надеюсь, вы согласитесь позировать нашему художнику для обложки вашего любимого романа?». А еще через неделю появился и сам автор записки с предложением съездить на книжную ярмарку на ВВЦ.

Словом, через какое-то время роман юной продавщицы и немолодого бизнесмена подошел к самому пику. То есть, к той стадии, когда настала пора от прогулок по картинным галереям, кино и посиделкам в кафе переходить к чему-то большему. И не просто к поцелуям….

ТО САМОЕ… сокровенное….. произошло на День всех Влюбленных и, по стечению обстоятельств, ровно за день до переезда Настиной семьи с Ленинского проспекта в Печатники. Ее мама находилась в роддоме, подарив мужу и старшей дочери позднюю, но очень желанную всеми Христенко малышку Тосю — Антонину Владимировну. Настин отец, в отсутствие жены, ночевал то у своей матери в Балашихе, то у старинного приятеля в Медведково, прикрываясь каким-то детскими отговорками. Видимо, элементарно «обмывал» новорожденную с друзьями, в другое время-то он почти никогда не вырывался из дома…. Словом, Настенька, проведав маму и сестричку, созвонившись с отцом и уточнив, что у него все в порядке, привела Сергея Тимофеевича на порог родительской спальни. В тот момент Настя решила, что сама судьба к ним благоволит… И еще, конечно же, смелости придало шампанское «Абрау Дюрсо», которое Толкунов принес Насте вместе с духами от Кензо и шоколадным набором «Рафаэлло»…

Я поняла, что слушать дальше неспешное Настино повествование просто не в состоянии. Судя по тому, как правдиво и наивно она живописала мне почти все свои встречи с Сережкой, история первой ночи и первого соития должна была бы быть столь же детальной. Поэтому, набрав в легкие побольше воздуха, я решительно перебила увлекательный рассказ:

— Оч-ч-ч-ень рада за вас. И за вашу память, кстати, тоже. Но вам не кажется, Настя, что вы бы могли излагать историю ваших отношений с моим мужем как-то более компактно. Я уже поверила, что вы — Ассоль, а он — капитан Грэй…

— Нет, вы не поняли, — отчаянно перебила меня девушка, — Вы так ничего и не поняли! Все эти дни, когда мы только начали встречаться с Сережей, он мне рассказывал о том, насколько любит вас, сына. А я… Я была для него наваждением, искушением, проверкой на…, как это сказать, на прочность.

— Скорее, на вшивость, — хмыкнула я горько…

— Да-да! Если хотите, он выражался именно так, как вы, прямолинейно. И нашу первую ночь спровоцировала, если хотите, тоже я сама. Потому что к тому времени уже была отчаянно влюблена в моего самого дорогого чужого мужа. Честно говоря, мне казалось, что после этой первой ночи, получив то, чего мы оба подсознательно хотели, Сергей должен был потерять ко мне всякий интерес. Понимаете? Я была к этому морально готова. И решила, что если уж все заканчивать, то быстро. Хоть будет меньше болеть… Но дальше…

Но дальше вместо того, чтобы тактично закруглить отношения с девушкой Толкунов словно с цепи сорвался. Он стал приезжать к Насте буквально каждый день. Они встречались уже не стесняясь Настиных коллег по работе, родителей и друзей, всего, как Насте казалось, мира. Летом Сережа наконец сделал девушке официальное предложение. Он, к удивлению Настиных родителей, не говорил, что пока не может развестись… Просто уточнил, что в начале осени (после дня рождения супруги) обязательно обсудит с той вопросы предстоящего развода, а потом, буквально на следующий день после получения штампа о расторжении брака, отнесет в ЗАГС заявление с Настей. Кстати, Сережа сразу предупредил, что планирует большую часть имущества, денег и всего, что у него было, оставить своей семье. Себе он возьмет лишь малую часть средств, и небольшую долю в бизнесе, которая, тем не менее, позволит молодой семье относительно беззаботно жить на каком-нибудь тропическом острове, занимаясь изданием рекламных проспектов, или русскоязычной газеты (если количество русских туристов в этом месте земного шара будет достаточным). Мама Галя и папа Володя тоже захотели жить на острове. И даже смеялись, что голубая мечта Остапа Бендера о белых штанах и зеленых пальмах вдруг внезапно станет реальностью для их семьи. В сентябре, как и обещал, Сергей поговорил с женой, то есть, со мной. После чего Настя и отправилась в наш офис на Школьной с благодарностями. Не смотря на то, что я якобы изобразила удивление от встречи, Настя была уверена, что все вопросы с разводом Толкунов решил.

В этом сентябре события вообще неслись с космической скоростью. Во-первых, Настя узнала о своей беременности. Во-вторых, обрадованный таким известием Сергей тут же предложил Насте, не дожидаясь разводов и свадеб слетать на медовый месяц в Турцию. А там, в Турции, было уже все как в сказке: огромная кровать, которую по просьбе Сережи горничная усыпала лепестками роз, огромные хрустальные кувшины с ледяным шампанским и ягодами клубники, ароматное масло для тела, песни Фрэнка Синатры, которые так любит Сергей…

Но, увы, именно в этом раю, в этой проклятой Турции все и произошло…

— Настя, — опять перебила я девушку, до мурашек на коже шокированная ее рассказом, — Вы так долго подходили к событиям последней недели, что я уже, честно говоря, устала. Поверьте, ваши турецкие каникулы меня нисколько не волнуют. Если у вас там произошло нечто непоправимое или экстраординарное, и вы рассчитываете на мою помощь, то, может быть, уже сформулируете конкретную просьбу? Мне не хочется взывать к вашему такту, но позвольте напомнить, что вы сейчас общаетесь с женой,… пока еще женой… вашего жениха. И слушать вас мне довольно тяжело. Давайте будем более конкретны. Договорились?

— Ах, Витолина Витальевна! Ну, как же мне вам объяснить? — в глазах Насти опять заблестели слезы. Но она собралась с силами и заговорила…

… А дальше я услышала то, что заставило мою модную стрижку фактически стать дыбом. Ноги и руки похолодели, тоненькая струйка пота потекла по позвоночнику. …

— Два дня назад, — рассказывала Настя, периодически всхлипывая и вытирая, не стесняясь, нос растопыренной ладошкой….

Два дня назад влюбленная парочка (мой муж и юная прелестница) собрались съездить на традиционную турецкую рыбалку на высокогорное озеро. Сергей с самого утра был взвинчен. Еще в номере, находясь в ванной, Настя подслушала его телефонный разговор с каким-то Карлом Ивановичем. Точнее, «подслушала» — это громкое слово. До Насти доносились лишь отрывистые фразы Толкунова. Но уже из них девушка сделала вывод о том, что разговор был очень неприятным. Боясь задать любимому лишние вопросы, Настя лишь тревожно заглядывала ему в глаза, да крепко сжимала в экскурсионном автобусе, который медленно преодолевал перевал за перевалом в горах, влажную и безвольную ладонь своего обожаемого «супруга». Когда основная группа туристов с гиканьем, смехом и детским азартом стала разбирать удочки на небольшом катерке, который должен был отвезти всех на середину красивейшего голубого озерца, затерянного в сердце Атласских гор, Сережа придержал Настю и со словами «надо поговорить» увлек ее под навес небольшой кофейни. Девушка уже успела заметить, что Сергей вообще пьет мало, но если и пьет, то предпочитает заказывать спиртное, когда никого нет рядом, ну, например, во время Настиного дневного сна, сидя в одиночестве в небольшом баре возле отельного бассейна…

Но в этот раз Толкунов, совершенно не стесняясь, заказал большой стакан ракии — турецкой водки — и выпил его даже не разбавив, по обычаю, водой. Настино сердце оборвалось. Самое страшное, что она могла предположить, — это какие-то неприятные известия, полученные из Москвы и касающиеся ее любимого мужчины и их совместного будущего. Ну, скажем, жена Сергея не согласилась (вопреки прежней договоренности) на развод. Однако реальность оказалась хуже. Сильно хуже.

— Настена, — срывающимся голосом проговорил Сергей, — Мне с утра позвонил Карл Иванович. Он встречался с моей женой. Представляешь, эта дрянь, эта женщина, которая столько лет прикидывалась мягкотелой клушей, развила активнейшую деятельность. Во-первых, она вызвала из Англии нашего сына рассказала ему о том, какой я мерзавец. Сын пообещал Карлу, что покончит с собой, если я брошу его мать. Во-вторых, Вита заявила о том, что заручилась поддержкой очень влиятельных лиц… В частности, самого Качалова и его супруги, которые просто пустят меня и мое издательство по миру, или вообще сотрут в порошок, если я решусь на развод с Витолиной…. Наконец, моя жена заявила, что ни при каких обстоятельствах не допустит не только развода, но даже и намека на скандал. Я так понял, что в Москве нам с тобой грозит серьезная опасность. … Мне на себя плевать, я мужик, но Витолина пообещала, что обязательно разделается с тобой и нашим будущим ребенком! Понимаешь? Физически разделается!

Настя, услыхав подобные новости, смертельно побледнела и едва пролепетала:

— Но как же так, Сереженька? За что? Ведь я видела твою жену… И она меня видела… И ничего такого… Да и ты говорил…

— Настя, очнись! — заорал Толкунов, — О чем ты говоришь? Ты ее не знаешь! Она страшный человек. Мне казалось, что я никогда не смогу рассказать тебе всю правду. Я, по крайней мере, думал, что нас с тобой пронесет…. В общем, пока не бойся. Но слушай внимательно, — Сергей еще раз выпил полный стакан водки и нервно затягиваясь закурил, — Год назад у нас умерла собака… Наша любимая собака. Моя и ее. Мы воспитали ее буквально со дня рождения. Витолина сама принимала роды восемь лет назад у нашей первой ротвейлерши…

Сергей поперхнулся и вытер скупую слезу. Помолчал. Закурил.

— Так вот, — продолжил он, — Нашу Несси можно было спасти… Как минимум, подарить ей еще несколько лет жизни… Но Витолина, которой надоело, что все в доме крутятся вокруг больного пса, что новогодние праздники и ее плановый отъезд к сыну в Лондон под Рождество накрываются медным тазом, не стала дожидаться приезда специальной бригады из ритуальной ветеринарной службы… Вечером она плакала по поводу еще одной предстоящей операции, обсуждала со мной, как лучше поступить — лечить, или не дай бог, усыпить, а утром сообщила, что ввела собаке смертельную дозу какого-то сердечного препарата. Понимаешь? Не усыпила без боли, а именно убила! И даже, наверное, стояла и смотрела, как наша больная девочка хрипит, как у нее вываливается язык и синеет пасть….

Насте стало дурно.

Сергей, не замечая реакции беременной женщины, скороговоркой продолжал:

— Когда я спросил ее, зачем она так поступила, Витолина ответила, что в кризисных ситуациях кто-то должен принимать ответственные решения. А решение об усыплении собаки мог и должен был принять только мужчина. А, следовательно, по ее мнению, я бы потом всю жизнь мучился бы от этого рокового решения, от ответственности…

Я не выдержала, вскочила из-за столика, беспомощно оглядываясь по сторонам, потом снова села, стиснула виски руками и едва слышно прошептала:

— Господи, какая чушь! Моя… наша Неська действительно умерла от рака. На тот момент мы сделали ей несколько операций. Мы знали, что врачи уже вынесли нашей псюхе свой смертельный приговор, что время ее жизни стало измеряться уже не неделями или днями, а часами и минутами, но боролись за жизнь до последнего. Мы оба ночи напролет дежурили у ее матрасика, каждые два часа делали внутривенные уколы, ставили капельницы, кормили из пипетки… Она умерла у Сережи на руках, когда я, буквально на несколько минут отошла, чтобы позвонить друзьям и отменить все предновогодние встречи. Мы не хотели, чтобы кто-то приезжал к нам домой в это страшное время… Неськи не стало за 10 часов до нового года. И я этот день запомню на всю жизнь…

— Но это еще не все, — мертвым голосом пробормотала Настя, — Сережа еще мне сказал, что вы, в принципе, не остановитесь ни перед чем. Потому что не привыкли поступать иначе. Что его первую жену вы выжили из Москвы, даже не дав той закончить институт…. Что вы, не задумываясь, сживете со света и всю мою семью…

Я затрясла головой, не в силах поверить услышанному.

— И тогда я…, — продолжила Настя, переведя дыхание, — Тогда я не выдержала и позвонила маме в Москву. Прямо оттуда. С озера. Трубку взял отец, который мне и сообщил, что мама и Тоська попали в больницу с жуткой кишечной инфекцией… буквально в тот же день, когда к ним приходила какая-то женщина с моей работы и принесла зарплату… По описанию папы, женщина никак не походила на моих коллег. Я это сразу поняла….Это ведь были вы, Витолина?…. Я не предупредила родителей, что сама заберу свои отпускные из офиса в день отъезда в Турцию, так что никто к ним не придет… Вот вы и воспользовались случаем, чтобы свести с моей мамой счеты…. Врачи надеются на благополучный исход, но Тоська сейчас в реанимации…

Девушка подняла на меня покрасневшие, заплаканные глаза, а я беззвучно, как рыба, которую вытащили на берег, только открывала и закрывала рот.

— Но, Настя, нет…

— Зачем вам это было нужно? Ну скажите, зачем, вы их отравили? — девушка вцепилась в мою ладонь горячими, буквально раскаленными пальцами. — Если хотите, я откажусь от вашего мужа, откажусь от всего! Только оставьте нас в покое! Я уеду, исчезну… Ни вы, ни Сережа никогда не услышите о нашей семье. Только не убивайте нас, пожалуйста! Христом Богом прошу!

Я не выдержала и заорала на все кафе:

— Петр Иванович, Коля! Ну подойдите же кто-нибудь… Сделайте что-нибудь! Объясните вы ей, наконец!..

Мои коллеги вскочили из-за столика и быстро направились к нам. Настя, с расширенными от ужаса глазами смотрела на то, как они приближаются. Губы у девушки побелели. Она прижалась к спинке стула, загораживая двумя руками свой абсолютно плоский пока еще живот…

— Нет! Не надо! Пожалуйста!

— Настя, успокойтесь, это мои друзья! Выпейте воды. Черт! Где тут у них вода? Господи, ну посмотрите же вы на меня. Вот, возьмите стакан, здесь сок. Пожалуйста, не бойтесь, — я бормотала какие-то ненужные слова, продолжая сжимать одной рукой Настино плечо, а другой подталкивая ей стакан с уже отпитым мной соком.

Глаза у девушки пару раз моргнули и вдруг стремительно понеслись куда-то вверх, под тонкие, прозрачные, голубоватые веки. Настя тихо выдохнула и стала сползать со стула.

— Врача, срочно! — приказал Колюня появившемуся любопытному официанту, пытаясь поддержать обмякшее хрупкое тельце, — Вы что, не видите, женщине стало плохо…

В этот момент мой мобильный разразился гнусавой мелодией «Чижика-Пыжика». Я мельком взглянула на определитель. Это был рабочий телефон моего мужа. Поняв, что говорить я сейчас совершенно не в состоянии, трубку взял Петр Иванович:

— Алло! — тихо проговорил он. — А, здравствуй-здравствуй, Карл Иванович, ты где? Нет. Нет-нет, я не в курсе, что у вас встреча. Хотя что-то такое она мне говорила… Но я не думал, что встреча с тобой… Вот привез Витолину из дома… Витолина Витальевна, Лемешеву подтверждать встречу? Он тут рядом, подъехал к нашему офису.

— Да-да! Конечно! Пусть срочно едет сюда! — я с отчаяньем посмотрела на Настю, — Может быть, Лемешев ей объяснит, что все это чудовищная ошибка…

— Ага, подъезжай на Таганку, кафе «Джангл»… — Петр с сомнением покосился на Настю, которую обмахивал папкой с меню наш Колюня, — Тут у нас, видишь ли, небольшая проблема, так что в офис мы не поедем. Что? Да, так… Ничего серьезного. Короче, приедешь, все поймешь…. Ага. Понял! Ждем!

Петр Иванович склонился к моему уху:

— Лемешев сказал, что Сергей в Москве. Он с ним связывался. В смысле, Сергей звонил Карлсону. Я так понял, что Тимофеевич тоже хочет тебя увидеть. Но Лемешев считает, что решение о встрече с мужем ты должна принять сама.

— Ну, так я приму! Еще как приму! — я рванула мягкий ворот своего новенького костюма, — Петя, пожалуйста! Пускай все уедут отсюда. А Лемешев с Сергеем наоборот приедут… Пусть мне в глаза расскажут, какая я садистка, которая травит собак и детей, убивает любовниц мужа и науськивает сына на отца….

Хлынувшие Ниагарским водопадом слезы не дали мне договорить до конца. Настя к этому времени уже пришла в себя и, икая, пила сок из моего стакана, глядя на нас троих полными ужаса глазами.

— В общем так, — я отобрала у девушки свой сок, допила его до дна и повернулась к Колюне, — Возьми Настю, ее вещи и отвези в Печатники. Это рядом. Дом ты знаешь. Квартиру тоже. Заодно узнай у ее отца, что там такое произошло с Настиной матерью и ребенком…

— В смысле? — Колюня смотрел, не понимая ни слова.

— Это долго объяснять. Она тебе сама расскажет…

— Она, кто?

— Настя, в смысле, или ее папа. Короче, Галя с Тосей в больнице…После нашего с тобой визита… Если им, вам будет нужна машина, останешься. Может быть, придется куда-то ехать. Возьми мою кредитку. Код ты знаешь. Если потребуется — снимешь деньги.

Настя с отчаяньем посмотрела по очереди на меня, Николая и Петра Ивановича. Я молча, глазами указала Колюне на чемодан, валявшийся у столика и встала из-за стола:

— Послушайте, Настя! Все, что вы рассказали мне — это чудовищное недоразумение. Постарайтесь это понять. Я не знаю, зачем Сергею понадобилось рассказывать вам всю эту чушь, но, поверьте, я не имею никакого отношения к тому, в чем вы меня подозреваете. Езжайте домой. Разбирайтесь с мамой и малышкой. Если хотите, наши сыщики подключатся и выяснят всё о причинах их заболевания. Узнайте, какой нужен врач, лекарства… Словом, не стесняйтесь…А сами, Настя, — выпейте чай, какую-нибудь валерьянку и просто отдохните. Сергей Тимофеевич приедет к вам вечером…. В крайнем случае, я прослежу, чтобы он поступил именно так…

— Хорошо. — Настя надела куртку и направилась к двери. Сделав пару шагов, она обернулась, — Прошу вас. Я очень прошу вас…. Не причиняйте нам вреда. Вы же мать, вы понимаете, что такое ребенок. Дайте мне увидеть мою дочку….

— Черт знает что! Просто какой-то водевиль, — ругнулся Петр Иванович, когда дверь за Настей и нашим приятелем закрылась, издав напоследок мелодичный звон.

Я села на стул и закрыла глаза.

Самое обидное заключалось в том, что, кажется, я знала ответ на все вопросы. Ну, не все, конечно. А те, которые касались нас с Сережей. Моему мужу была просто невыносима мысль о том, что я сейчас стала самостоятельной. Что у меня в жизни, наконец, появилось дело. Господину Толкунову всегда (и он этого не скрывал) была нужна женщина, которая бы сидела дома, делала то, что хочет он, женщина, лишенная собственного мнения и каких-то своих устремлений. Пока я играла по его правилам — не было никаких Насть. После десяти лет, наполненных страстью и великолепным сексом, после следующих десяти лет наполненных сексом спокойным и вселенским умиротворением, между нами так и не возникло равноправия. Хотя это и не мешало любить друг друга. И вот теперь «я вырвалась из плена»… В какой-то офис, в какую-то работу, к каким-то недосягаемым для Сережки Качаловым, с потенциальными Великолепными Гошами в орбите моих интересов. Эх, знал бы он, что эта проклятая работа не занимает даже сотой доли моего сознания. Что в том момент, когда он перестал считать меня своей Женщиной, не научившись видеть во мне Личность, я, как и двадцать лет назад сижу и думаю исключительно о нем….

— Гоша больше не звонил? — вклинился в мои размышления Петр Иванович.

— Ну, ты же все время был рядом, — не открывая глаз, пробормотала я, — Когда б он успел?

— Так я звякну ему? Вы не против?

— Господи, да делай что хочешь… И еще, закажи мне коньяк, что-то у меня голова кружится и плывет все перед глазами.

Петр Иванович шумно задвигал креслом и, судя по дробному топоту, почти бегом отправился к барной стойке. Сколько раз я ему говорила, чтоб не суетился зря. Тем более, сейчас, когда все уже в жизни кончено. Я застонала и попробовала сосредоточиться. Открывать глаза и снова видеть мир, который совсем не изменился с того момента, как я умерла, мне не хотелось. В голове похоронной мелодией звучали Настины слова: «эта дрянь… эта мягкотелая клуша… моя жена садистка,… она сама убила нашу собаку…». Пам-пам-па-парам… Ту-сто-четыре-хороший-самолет… Ничего не хочу. Хочу в Таиланд. Найду себе работу. Сниму нам с Серым квартирку на севере Паттайи. Хотя, нет! Сережке-маленькому нужно учиться. Нужно как-то обустраивать жизнь. Или здесь, или в Европе. Потом он женится. Родит мне внуков, и я превращусь в хорошую, просто отличную бабушку. Ту-сто-четыре-хороший-самолет…

— Женщина, вам плохо?

В нос шибануло сладковатым запахом Фаренгейта. Надо мной склонился встревоженный официант.

— Спасибо. Все нормально. — Я с трудом подняла веки. Желтый свет кофейни резал глаза и рассыпался мириадами искр тайского заката.

— Ну, слава Богу! Вот ваш коньяк.

Мужчина потоптался у моего столика, смахнул невидимые крошки, сменил пепельницу и, замявшись, добавил:

— А то, что с дочкой поругались… Так с кем не бывает… Помиритесь еще. Дочка-то у вас какая красивая! Вся в вас.

Боже! Какой-то бред сивой кобылы. Поздравляю тебя, Витальевна. Вот ты и дожила до той славной поры, когда любовница мужа выглядит твоей дочерью. Интересно, Сережку тоже считают Настиным папенькой?

К столику вернулся Петр Иванович и, почти одновременно с ним, звякнул колокольчик у входной двери. В зал, украшенный тропическими лианами ворвались, словно опаздывающие на космолайнер инопланетяне Карл Иванович и какой-то незнакомый мужчина, лет пятидесяти. Оба, как сговорившись, вырядились в стильные серебристые плащи. Оба держали в руках багаж — большой черный кейс-чемодан и внушительный рыжий кожаный портфель.

— А вот и наша красавица… Наша капризница, — Лемешев склонился над моей рукой в почтительном поцелуе и незаметно подмигнул мне, — Знакомьтесь, это Яков Исаевич, мой старинный приятель и одновременно великолепный нотариус. А это — наша несравненная Витолина Витальевна, которая хочет поручить тебе, Яша, то необычное дело, о котором мы с тобой говорили.

В атмосфере поднадоевшего мне с утра «Джангла» пахнуло скучной московской улицей и чем-то еще, что нельзя было определить иначе, как запахом надежности, стабильности и буржуазной обыденности.

Мужчины шумно расселись за столом. Не спросив разрешения, Лемешев подвинул к себе бокал с коньяком и сделал хороший глоток.

— Вообще-то я коньяк Витолине Витальевне заказывал, — нахмурился Петр.

— Да какая в том проблема? — Легкомысленно махнул рукой Лемешев. — Сейчас еще принесу. Карл Иванович сграбастал ладошкой пузатый бокал и легко поднялся:

— Вы тут, господа, обсудите пока рабочие моменты. Виточка, поверьте, вы можете доверять Яше как себе…

За столом повисла неловкая пауза.

Мы проводили взглядом удаляющегося Карла Ивановича и уставились друг на друга.

— Что-то Карлуша больно веселый, — пробормотал Петр Иванович.

— Не знаю, — смущенно пожал плечами нотариус, — Он мне в машине сказал, что какой-то там ваш тираж побил все рекорды раскупаемости. И это, наверное, здорово, да? Впрочем, вы сами можете у него узнать. Я-то здесь по другому поводу. Витолина Витальевна, — Яков Исаевич близоруко щурясь заглянул мне в глаза, — Правильно ли я понял, что вы официально хотите отказаться от дарственной вашего мужа?

Мне пришлось собрать волю в кулак и даже для верности, что б не передумать, поелозить пальцами по столешнице, проверяя не только ее крепость и глянцевость, но и безвозвратность собственного решения. Как же этот нотариус все хорошо и просто сформулировал. Заслушаться можно. Я прокашлялась, стараясь говорить уверенно:

— Совершенно верно…

Петр Иванович пнул под столом мою ногу, выражая явное, почти враждебное несогласие, и мне пришлось повернуться к нему:

— Да-да, Петя, ты тоже расслышал правильно. Мне ничего не нужно от Толкунова. Абсолютно. То есть, — замялась я, — мне не нужен его бизнес, его зарубежные счета, его недвижимость… В общем, пусть он оставит сыну средства на образование и наш дом. Вот, собственно и все…

Яков Исаевич крякнул:

— Я не вправе вмешиваться в ваши дела и оспаривать ваше решение. Но позвольте заметить, что даже без завещания вашего мужа и без его дарственных половина имущества и половина бизнеса в любом случае принадлежит вам. Стоит ли отказываться от денег? Ведь вы просто разводитесь, насколько я понимаю. И вам будут нужны средства…

Ха! Как у людей все просто! «Вы просто разводитесь». Интересно, показывали вам в школьные годы, уважаемый Яков картину «Последний день Помпеи»? Или вы, может быть, увлекались приключениями, хотя бы телепрограммой «Клуб кинопутешествий»? Тогда мне не пришлось бы вам объяснять, что такое цунами, тайфун, землетрясение и иные природные катаклизмы, которые, почему-то во всех договорах считаются «обстоятельствами непреодолимой силы». А у меня положение хуже. Такой форс-мажор, что врагу не пожелаешь. В этом вашем «вы просто разводитесь» приговор всей моей жизни. Вам же не говорили, что вы дрянь, или клуша, или садистка? Точнее, садист? То-то! И хрена ли вы теперь говорите со мной казенным языком? Ну, что я должна тебе сказать, нотариус, что?!

— Все деньги, которые мне будут нужны, я заработаю я сама. Мне просто нужно быть уверенной в том, что у сына останется жилье и средства на то, чтобы гарантированно оплатить учебу в Лондоне. Считайте, что мне так будет легче жить.

— Ну, как знаете…, — Яков Исаевич подозрительно покосился на меня, словно мог прочесть мои мысли, — А где документ, который составил ваш муж?

Я растерянно глянула на Петра. Тот засвистел и поднял глаза к потолку.

— Петя, где документы?

— У Сергея Тимофеевича спросите…

— Где документы, черт тебя подери? — Корпоративная солидарность… Нет, практически тупая местечковая семейственность, демонстрируемая некрасивым Петиным лицом заставила меня повысить голос до неприличия. Да что это я? Не повысить голос, а заорать.

— Пожалуйста, не ссорьтесь, вмешался нотариус, — В принципе, я сейчас могу составить определенное письмо, в котором мы оговорим ваш отказ от имущества без ссылки, так сказать, на исходный документ. Тем более, что само завещание вашего супруга, или его дарственная пока юридической силы не имеют. Ваш муж жив, здоров и состоит с вами в законном браке. А все средства, недвижимость, бизнес, насколько мне объяснил Лемешев, он вам оставляет в случае своей смерти или расторжения брака, верно?

— Верно. Составляйте бумагу.

— Я отойду тогда с вашего позволения за соседний стол? — нотариус поднялся, — Позвольте мне ваш паспорт.

Я, не глядя, засунула руку в сумочку и вытащила из внутреннего кармашка основной документ гражданина России. Скоро на его страницах одной печатью станет больше. А в сорок пять лет вообще исчезнут все свидетельства моих с Сережкой брачных отношений. Ну и пусть. Петр Иванович, как преданная собака, которая не столько слушается, сколько искренне любит хозяина, заботливо перехватил документ из моих рук и тоже отправился за соседний стол — блюсти правильность нотариальной белиберды. Я с сожалением покосилась на опустевший бокал коньяка, сохранившим липкий отпечаток губ Карлуши и вспомнила, как очень-очень давно, еще в период нашего с Сережкой медового месяца мы выбирали себе в ГУМе рюмки для парадных обедов. Точнее, для единственного свадебного обеда…. Тогда все советские люди были уверены, что коньяк и водку требуется пить исключительно из толстостенных хрустальных рюмок. Это был высший класс! И мы, проигнорировав лекцию по этнографии (мою) а так же семинар по истории КПСС (Сережкин) удрали из универа в главный магазин всея страны, чтобы обеспечить себе на свадьбу две дюжины настоящих, умопомрачительно красивых и страшно дефицитных хрустальных сосудов. Даже, кажется, повздорили в очереди, потому что я хотела купить хрусталь с толстыми витыми бордовыми ножками, а Сергей обозвал мой выбор пошлятиной, настояв на покупке скромного набора, ценой в двенадцать с половиной целковых, без особого декора, зато какой-то неописуемой формы в виде задыхающихся рыбок с разинутыми ртами. К рыбкам прилагался графин в виде рыбы-мамы и безвкусный никелированный поднос с витыми ручками. Дальние родственники этой «красоты», только в более дешевом фарфорово-красочном варианте наверняка пылятся в сервантах сотен тысяч наших соотечественников до сих пор…

Из состояния прострации меня вывела мелодия гимна России. Именно такой сигнал установил на определение своего номера патриотичный выше всяческих похвал Колюня. Я нажала кнопку ответа и нетерпеливо заерзала на стуле:

— Ну, что там у вас?

— Как вам сказать…

— Господи, Николай, не тяни резину! Что с Христенко? Ты выяснил?

— Не очень хорошо там, Витолина Витальевна, — Колюня замялся, — Но к нам это не имеет никакого отношения.

— Ты можешь говорить внятно, в конце концов?!! — заорала я, проклиная ту минуту, когда отправила с Настей Колю, а не Петра Ивановича.

— В общем, после нашего прошлого визита, когда мы деньги Христенко оставили, Володя решил устроить жене праздник…

Дальше, если опустить невразумительные блеяния моего помощника, история выглядела следующим образом.

Володя Христенко, который никогда не был жадным человеком и любил хорошо поесть, сладко попить и весело погудеть с друзьями, решил, что принесенные для дочки деньги — отличный повод для небольшой пирушки. Действительно, ну не рассердится же на отца старшая дочка, если он совсем небольшую часть ее зарплаты, так сказать, экспроприирует. Тем более, что последнее время, после рождения Тосеньки, родители Насти вынуждены были во многом себе отказывать, тратя зарплату главы семейства на памперсы, дорогие фруктовые смеси, совсем недешевую одежку для крохи и т. д. и т. п. Володя с горечью признался, что Галина, которая обожает сладости, только издали любуется на всевозможные торты, понимая что за пятьсот рублей, которые просят за вкуснятину, она сможет купить семье кило сосисок и еще килограмм котлетного фарша. Правда, значительно больше сладостей Галя любит ту еду, которую муж, со смешком, именует «закуской»: соленые грибочки, красную икорку, нежную, жирную, со слезой на розовом срезе форель. Ну а какая же закуска без выпивки? Поэтому себя Володя тоже не забыл. Сбегал в супермаркет, купил бутылку самой дорогой водки. И только пробивая чек, с ужасом обнаружил, что угрохал на выпивку почти тысячу рублей. Забыв строгие предупреждения супруги о том, что на рынке нельзя покупать никаких домашних консервов, никаких рыбных и мясных полуфабрикатов, Володя прыгнул на маршрутку и быстренько смотрался к метро Текстильщики. В первом же торговом ряду он обнаружил огромного мужика с обветренным красным лицом, который зычным голосом предлагать покупать совсем недорого замечательную икорку из Астрахани, прямо от производителя, то есть, от него самого — заслуженного рыбака Астраханской поймы. Цена Владимира устроила. Он даже пробовать икру не стал, хотя здоровяк и предлагал ее всем желающим щедро черпая оранжевые зерна замызганной одноразовой ложкой. Побегав по рынку еще минут пять, Христенко обнаружил и бойкую бабулю, которая рекламировала «грибочки-опёнки-маслёнки-бе-е-е-линькаи», выставленные в симпатичных литровых банках на перевернутом деревянном ящике.

Домой Володя несся как на крыльях. Однако Галина — вот уж, действительно, у женщин семь пятниц на неделе — стараний мужа не оценила. А совсем наоборот — устроила грандиозный скандал и обвинила любимого супруга в том, что он транжирит на водку деньги, которые его бедная беременная дочь зарабатывает с таким трудом.

Володя психанул, хлопнул дверью и, прихватив бутылку водки, уехал с горя гулять в Кузьминский парк. Надо сказать, что супруги Христенко ссорились так редко, что совсем не умели это делать. Галя начинала плакать, растерянный муж позорно сбегал с места баталий, предпочитая отсидеться и переждать бурю в укромном месте. Вот и в тот день, мужчина погулял по парку, полюбовался лошадками, на которых катались отдыхающие. Затем купил в летнем кафе огромную порцию шашлыка и, спрятавшись от посторонних глаз за багряным кустом боярышника на заброшенной лавочке в глубине парка, выпил в одиночку почти половину бутылки водки.

Не допил, потому что совесть замучила, и захотелось быстрее помириться с Галчонком.

Собственно это всё. Когда Володя вернулся домой — часов в десять вечера — с букетом астр и извинениями, ему чуть не стало плохо. Любимая жена лежала на кровати почти без сознания, вся зеленая, липкая от пота, в луже рвоты. Малышка тоже едва дышала… Слава Богу, что Скорая помощь приехала очень быстро. Врачи сразу же заподозрили пищевое отравление, а после того, как увидели на кухне банку с грибами и пластиковый тазик с икрой, поняли, что могут быть самые неутешительные варианты, вплоть до летального исхода.

— Как у них дела сейчас? С Галей что? И с ребенком? — не выдержала я, перебивая. Честное слово, иногда Колюня способен вывести из себя и святого.

— Володя себя винит в том, что Галя поела его гостинцы. А потом грудью покормила дочь и даже впихнула крохе в ротик две-три икринки — «пососать солененького»…. Словом, отравление очень сильное, девочку даже поместили в реанимацию. Тут это… Володя места себе не находит, говорит, что это он и перед нами виноват. Извинения у вас просит.

— У меня-то за что?

— Так мне пришлось ему признаться, что мы не с работы его дочери. Точнее, это Настя сказала, а я уже дальше объяснил.

— А Настя как?

— Никак. Плачет.

— В какой больнице Христенко?

— В Боткинской. Галя — в инфекционном боксе. Врачи пока перестраховываются. Ну а девочка, действительно, в реанимации. Но прогноз, как нам по телефону сказали, скорее положительный.

— Колюня, у нас в Боткина есть кто-нибудь?

— Могу Юльке позвонить. Вроде этот, Краснов, которому мы сына-наркомана искали, именно в Боткинской работал.

— Да-да, верно! И, мне кажется, он доктор медицинских наук?… Или я путаю?

— Ну, да, профессор, это точно…

— Тогда есть шанс, что сможет помочь… Свяжись с ним срочно. Пусть обеспечит для Христенко самый лучший уход и самых лучших врачей. Скажи, что деньги мы заплатим.

— А какую сумму обещать?

— Это не вопрос… Любую сумму. Ты что, не понял, что речь идет о жизни людей?

— Я понял… Заплатим любую сумму………..

— Эй! Коля! Эй! Ты чего там хрюкаешь в трубку? Ты точно все понял?

— Я не хрюкаю, — сказал после паузы Николай, — Это Володя плачет…

Я нажала кнопку отбоя и устало откинулась на спинку стула.

Вот так, оказывается… Самые запутанные проблемы имеют, как всегда, самое простое объяснение. А ведь после Настиных обвинений я жутко испугалась. И ведь знала прекрасно, что к болезни Гали и Тоси не имею никакого отношения, но все равно волновалась. Даже не представляла, как буду оправдываться перед девушкой.

— Что скучаем? — к моему столику подошел радостный Карл Иванович, — И коньяк не пьем? У Яши почти все готово! Ой, Витолина, вы знаете, это не человек, а просто ходячий офис. Незаменимый специалист, доложу я вам… Все у него всегда под рукой: и компьютер, и принтер, и бланки всякие… Правда, у Яши и клиенты сплошь випы… Я вам оставлю его телефончик, мало ли что…

Карл Иванович еще раз подмигнул мне, смахнул невидимую соринку с плеча дорогого твидового костюма и взглянул на свои любимые часы «Патек», которые издательство в лице нашей семьи преподнесло ему к пятидесятилетнему юбилею.

— А не отужинать ли нам?

— Боже, которой час?

— Без четверти шесть. Мне официант сказал, что вы тут, бедняги, с обеда сидите. И только кофе, только соки и еще, вот, коньяк… Эх, посадишь ты желудок, Витолина…

Я поморщилась:

— Карл Иванович, признайся все-таки… почему у тебя такое отличное настроение?

— А что?

— Да так… Вроде нет особых поводов для веселья.

— Ну, как сказать… Как сказать…. После разговора с тобой… Помнишь, в том японском ресторане?… Я, в общем, две ночи не спал. И совесть меня мучила, и о себе, любимом, чего греха таить, переживал. Говорят, милые бранятся — только тешатся, а я легко мог без работы остаться. А потом, когда ты решила от всего отказаться и не устраивать дележ издательства, я успокоился. Во-первых, потому что бизнес сохранится. Во-вторых, я решил, что в любом случае в беде тебя не брошу и буду (хоть анонимно, если по другому не получится) вам с сыном помогать. Потому что, если Сергей со своей… пассией уедет за границу, то руководить издательством придется мне. Больше некому.

Ты у нас женщина красивая, видная… Я же заметил, как этот твой бодигард на тебя смотрел. В общем, покумекал я по-стариковски и пришел к выводу, что все к лучшему… Выдадим тебя замуж. Сергей в любом случае устроится. У него хватка акулья, сама знаешь. Да и мне давно пора не на вторых, а на первых ролях себя попробовать. Ничего, что я так прямо в лоб тебе все это говорю?

— Горькая правда, говорят, лучше сладкой лжи…

— Ну вот, все готово! — приблизился к нашему столику Яков Исаевич. — Теперь вы должны только расписаться на этом документе. Еще на нотариально заверенной копии. И в моей амбарной книге тоже… Так уж заведено. Только внимательно прочтите документ.

— Можно мне полюбопытствовать? — вмешался Карл Иванович, и цепко ухватив распечатанные листки, впился близорукими глазами в текст.

Я смотрела на своих собеседников и ничего не видела. Неужели это все? Эта бумажонка и есть итог моей жизни? Черным по белому… Ничего не приобрела и ничего не хочу. Осталось сходить в суд, или в ЗАГС и завизировать бесцельно прожитые годы фиолетовым штампом в паспорте, который продублирует еще одну формальную бумажку — свидетельство о разводе.

Пытаясь удержать наплывающие мощным потоком слезы, я залпом маханула почти полный бокал коньяка и слегка удивилась его карамельному привкусу. Не иначе Карлуша, дабы подсластить пилюлю заказал ароматизированную Метаксу, которую теоретически должны обожать дамы.

— Ну, Витолиночка, подписала? Умница, моя! Ничего не бойся. Не плачь, не бойся, не проси. Бесценная заповедь, видит бог! Будет праздник и на нашей улице! — Карл Иванович похлопал меня по плечу и даже поцеловал в макушку. — Ну что? Мы откланяемся, с твоего позволения? Ладненько? Я тебя завтра наберу, договорились? Ты, если хочешь, можешь пока в моей квартире пожить. Домой, как я понял, ты из-за приезда Сергея не вернешься?

— Спасибо, Карлуша. Мне есть, где остановиться. — Язык почему-то стал свинцовым. — Ты уходи. Уходи, пожалуйста. Мне лучше побыть одной.

— Я понимаю, Витолиночка, понимаю…. Сейчас Петра кликну, чтобы присматривал за тобой… и испарюсь…

10 октября (понедельник, вечер)

Милые мои, женщины. Подруги! Сколько бы мы не уверяли себя в том, что самодостаточны, что независимы, что находим счастье в детях и работе — не верьте! Ни другим не верьте, ни себе…

Вы когда-нибудь видели сдувшийся воздушный шарик? Напоминает ли он — кусок цветной сморщенной резинки — то гордое, парящее над землей великолепие, которое обожают и дети и взрослые, которое олицетворяет праздник? А ведь вроде в самом шарике, из которого выпустили воздух, ничего не изменилось: та же химическая форма у резины, те же красители, тот же вес. Даже надпись на боку «Я тебя люблю» (или любая другая) читается четче, чем на его раздутом собрате.

Вот так и мы, лишенные любви внезапно, никогда не имевшие ее, выдавившие из себя любовь по капле, как воздух из неплотно завязанного шарика — можем декларировать что угодно. Мы даже можем быть искренне убеждены в правдивости своих слов о преимуществе собственных свободы и независимости, но Боженька-то все видит…

Прищурив глаза, которые нестерпимо резал тусклый свет декоративных светильников, я сфокусировала его на гирлянде разноцветных воздушных шаров, украшающих барную стойку.

— Вита, с тобой всё в порядке?

Ну, надо же? Надо мной склонился сам Гоша Великолепный!

— Да. А что?

— Ты уверена?

— Аб-со-лют-но… — я качнулась, с трудом сосредоточившись на расплывающейся Гошиной физиономии, и устало склонила голову на стол.

— Эй! Девушка, не закрывайте глаза! Слышишь меня?!!! Вита, ты слушаешь?!!! Петр, звони в Скорую! Срочно! — по моим щекам какой-то дурак начал хлестать мокрой тряпкой, отвратительно пахнущей суточными щами.

Чувствуя, что земля уходит из под ног, уши заложило как в самолете при посадке, а к горлу подкатывает горячий комок сердца, я из последних сил попыталась пошутить:

— Гоша! Ты воняешь старым козлом. И не смей бить меня тряпкой!

— Петя, ты дозвонился?!! Звони же, твою мать!!!!!!!!!!!!!!! Виточка, у меня нет тряпки. Это просто мои ладони. И ты мне никогда не говорила, что не любишь запах Кензо…

— Гоша, чего ты орешь? Ты в курсе, что я сдувшийся воздушный шарик? И мне… Мне дико не хватает воздуха…. Кто придумал эти воротники! Да оторвите вы его наконец… Этот костюм меня задушит…

— Виточка, не закрывай глаза! Пожалуйста, посмотри на меня. Вот так. Вот и умница. Давай-ка, выпей водички… Ничего-ничего… Глотай! Ну, глотай же… Сейчас я вынесу тебя на свежий воздух! Всё хорошо. Сейчас всё будет просто отлично… Потерпи… Петя!!!!!!!!!!!!!!! Где эти грёбаные врачи?

А умирать, оказывается, совсем не страшно… Подумаешь, чуть-чуть поболит сердце и легкие наполнятся кисловатым воздухом, которые в тебя станут вдувать огромные воздушные шарики. Яркие, веселые, полные жизни и весны… Весны, которой ты уже никогда, наверное, не увидишь…

21 октября (пятница, утро)

Как хорошо, что мне два дня назад принесли ноутбук. Здесь, в больнице нет Интернета. Но, как минимум, дневник я могу вести.

Честно говоря, я уже почти неделю чувствую себя симулянткой. У меня ничего не болит. Кроме спины, которая затекает от постоянного лежания. Ну почему те люди, которые изобрели такие вот дорогущие клиники для VIP-персон, не позаботились о том, чтобы в палате, кроме удобной кровати были еще и письменный стол с не менее удобным креслом? Из-за этой непредусмотрительности я вынуждена который день подряд чувствовать себя каким-то инвалидом. «Каким-то» — это не пренебрежительное отношение к инвалидам настоящим, а простая констатация фактов. Вот уже неделю моя больничная палата представляет собой нечто среднее между военным полевым штабом и великосветской приемной. Кто тут только не побывал? И СМИ, клюнувшие на известие о покушении на жизнь жены известного бизнесмена, и милиция, которая расследует дело о моем отравлении, и весь мой «Твист», перебазировавшийся со Школьной улицы сюда, в Лосиный Остров. Пока до завтрака, то есть, до 8-00, еще есть минут сорок, я могу записать то, что считаю необходимым рассказать.

В клинику «Дьюти» (престижную лечебницу семьи Качаловых) я попала по страховке Георгия Петровича Эрнста прямиком из кафе. Роскошный особняк, где имеют счастье поправлять здоровье немногие избранные, радует меня не столько квалифицированной медицинской помощью, сколько тем, что я совсем не испытываю привычного больничного дискомфорта. Стеклянные витражи с картинами тропических островов, пальм и безбрежного океана, улыбчивый персонал, изумительная кухня и, конечно же, абсолютно домашние интерьеры напоминают, скорее, добротный отель на экзотическом курорте, чем лечебное учреждение.

Чем я, видит Бог, и пользуюсь на всю катушку… Вот разве что спина затекает…

Нет, ну, правда, почему бы клинике, предусмотревшей в моем номере сразу четыре гостевых кресла, роскошную кровать, огромную плазменную панель телевизора с тридцатью пятью каналами, испанские прикроватные тумбочки из вишневого дерева и удобные бра с тремя режимами света не учесть такую малость, как письменный стол? Вот и приходится мне вести записи, используя модную (но крайне нефункциональную в данном случае) мобильную «насадку» для завтраков, с которой мой лэптоп сваливается при малейшем движении.

Итак. Что там я была должна рассказать?

Начну с неприятного.

Примерно в семь часов пополудни 10 октября Гоша вызвал в кафе «Джангл» неотложку. Приехав на Таганку чуть раньше, по договоренности с Петром Ивановичем, он застал меня в совершенно расквашенном виде. Растерявшийся Петя пытался уверить Эрнста, что мое полувменяемое состояние объясняется жутким стрессом, выпитым на голодный желудок коньяком и какими-то «страшными» бумагами, которые я подписала против своей воли. Однако Гоша, который в свое время чуть-чуть обучался медицинским премудростям где-то в своих секретных службах, Пете не поверил. Спиртным от меня почти не пахло. Пульс прощупывался слабо. Руки были липкими и холодными. Заподозрив самое неладное, Гоша тут же вызвал врачей. Уже в клинике, после ряда медицинских манипуляций и произведенных экспресс-анализов, стало ясно, что меня… элементарно пытались отравить. Кто и как — еще предстоит выяснить. Потому что, по уверением Петра, в течение того рокового дня, чего я только не пила: и сок из рук Насти, и коньяк, который принес мне сам Петр, и бокал, которым меня угостил Карл Иванович, и воду, которой меня отпаивал Гоша… Не считая бесчисленных чашек кофе, которые по моей личной просьбе носил официант. С едой было проще… Я вообще ничего не ела.

— Витолиночка Витальевна, — в комнату вплыла улыбчивая медсестра, самое место которой было бы где-нибудь на конкурсе красоты, а не в больничной палате. Коротенький халатик едва прикрывал тугую попку, ноги заканчивались там, где у нормальных женщин начинается талия. Марина, так звали медсестру, страшно меня раздражала. Уж лучше бы ее приставили к мужским палатам. Наверняка процент выздоравливающих резко пошел бы вверх.

— Чего тебе? — буркнула я.

— Я коктейльчик принесла. Вку-у-усньникий, кислородный, — Марина аж зажмурила от восторга глаза, жирно подведенные зеленой обводкой.

— Спасибо. Мне Тамара Ивановна его уже приносила. Сорок минут назад. Вас найти она не смогла. — Я не удержалась от сарказма.

— Ой, Витолиночка Витальевна, как нехорошо получилось, — Марина густо покраснела, — Я там в ординаторской задержалась, вашему брату дала почитать выписку из истории болезни и результаты анализов. Слушайте, а Георгий Петрович женат?

— Кто?! — я не поняла вопроса медсестры-фотомодели.

— Как кто? Брат ваш!

— Ах, брат? Это он сказал, что брат? — я разозлилась окончательно. — Да он женат. Трижды. И каждый раз все удачнее и удачнее. Последняя его жена — французская миллионерша, телезвезда, певица и писательница…. Лена Ленина, слышали про такую?

— Ой, правда? — погрустнела Марина.

— Ага! И вообще Георгию Петровичу нравятся исключительно блондинки. Маленькие, миниатюрные и голубоглазые. Так что у вас нет ни малейшего шанса.

Из предбанника моих VIP-апартаментов раздался сдавленный смешок и в палату вошел Гоша, собственной персоной.

— Привет, злюка. Ты зачем девушке врешь?

— А ты зачем? — растерялась я и стала вспоминать, куда же я дела зеркальце. Помнится, последний раз я свою физиономию видела утром в ванной, и очень сильно подозреваю, что с того момента моя опухшая зеленая мордуленция краше не стала.

— Ну, я соврал потому, что мужу могут побояться правду сказать, а вот брат — лицо нейтральное.

— К-к-ка-кому мужу? — коктейль, который я до сих пор сжимала в руке, выплеснулся на белоснежный пододеяльник.

— А ты забыла, что я твой муж? — оттесняя Марину от моей кровати, игриво поинтересовался красавец Эрнст. — Лену Ленину зачем-то приплела… Вы знаете, Мариночка, — Гоша томно посмотрел прямо в глаза медсестре и придал своему баритону приторную бархатистость, — Моя Вита такая проказница… Придумывает каждый раз новые сказки… головы морочит, а потом сама надо мной подшучивает, заводит меня…. Это у нас с ней вроде игры. Эротической. Ну, вы понимаете, о чем я?

Гоша зарычал и театрально облизнулся:

— Ну что, шалунья, поиграем?…

Марина охнула и быстро выскочила за дверь, а я расхохоталась.

— Ладно, муже-брат, расскажешь, как там у нас дела?

— Обязательно! Только, скажи… — Гоша замялся, — Сергей не объявлялся?

Настроение у меня моментально испортилось.

— Нет. После того как Колюня подвез Настю к нашему дому 10 октября вечером для «очной ставки», так он и исчез. Девушка, кстати, тоже.

— А Клара что говорит? — Гоша поморщился, и я догадалась, что моему новому другу не очень хочется ворошить эту тему, но он зачем-то задает свои глупые вопросы.

— Клара, как только увидела днем, что к воротам подъехала машина Толкунова, так заперлась в своей комнате. На стук не отвечала, с Сережей не общалась. Только поздно вечером она подсмотрела в окно, как Колюня привез в дом какую-то девицу — «фифу, всю такую беловолосую, в сапогах с камушками, в голубом пыльнике» — но в холл все же не вышла. А потом мой муж и незнакомка уехали. Клара говорит, что они пробыли в доме минут пять от силы.

— И больше твои орлы их искать не пытались?

— А смысл? — я постаралась придать голосу безразличие, поперхнулась подступившими слезами и закончила совсем уж расстроено. — Все, Гоша, проехали. Давай вернемся к нашим баранам.

Включив чайник и достав из тумбочки пакетики с ароматным жасминовым чаем, Георгий Петрович принялся неторопливо рассказывать.

По его мнению выходило, что мы, прыгая от одной версии к другой, пытаясь сначала соединить историю Качаловой, Паука и других в одно дело, а потом снова дифференцировать сюжеты, потеряли время и не продвинулись ни на шаг. Но мудрые люди говорят, что в том случае, если ты запутался окончательно, попытайся вернуться к началу и пройти весь путь заново. Тогда непременно отыщутся незамеченные ранее детали, скрытые от глаз тропинки, какие-то иные пути, которые ты по невниманию проигнорировал.

Вот и Гоша, лишившись моей помощи, но, приобретя верных союзников в лице твистовцев, попытался реконструировать весь ход расследования.

Для начала Эрнст еще раз переговорил со всеми родственниками Татьяны Качаловой и выяснил, что жена его работодателя действительно довольно длительное время жаловалась на преследования двойника. Даже сестра Сергея Качалова подтвердила, что «Таня места не находила с той поры, как у нее начались видения» и была страшно обижена на мужа за безразличие и неверие. Кстати, в квартире у Галины Гоша обнаружил и забытую записную книжку Татьяны, в которой женщина фиксировала (правда, не с самого начала) хронику встреч с собственной тенью. Если верить ее записям, то таких контактов было восемнадцать! Одна из записей показалась Гоше крайне любопытной, так как в ней речь шла о закрытом показе эксклюзивных ювелирных украшений, на который были приглашены лишь избранные. Эрнст прекрасно помнил указанное мероприятие, которое именовалась помпезно и с намеком на избранность собравшейся публики — «Миллионер-Шоу». Подняв свои рабочие материалы по проработке мер безопасности для Качаловых, Гоша наткнулся в списке приглашенных на две фамилии — Толкунов С.Т. и Толкунова В.В., то есть на фамилии меня и моего мужа. Поговорив с Петром Ивановичем, Юленькой и даже Кларой Эрнст выяснил, что в подобном мероприятии мы не участвовали (иначе Юленька и Клара вытащили бы из любимой хозяйки все подробности о звездных гостях мероприятия). Однако в гостевой книге визитеров шоу автографы Толкуновых имеются.

Зато в театре «Зазеркалье», угостив госпожу Шпартко очередным ужином, Георгий разжился информацией о том, что Лера Чижова прожужжала летом все уши своим коллегам о том, как она «позвездила» на вечеринке миллионеров. Актриса так подробно описывала выставленные эксклюзивные украшения, меню фуршетного стола, туалеты светских львиц и автомобили их кавалеров, что коллеги-артисты не усомнились ни на минутку: проныра Чижова была на модной тусовке.

Надо ли говорить о том, что в списке гостей никакого намека на Чижову не было. Четыре дня понадобилось Эрнсту и твистовцам, чтобы обзвонить звезд по списку и подтвердить отчет пресс-центра шоу. Московский бомонд был в этот раз на удивление дисциплинирован. Кроме Примадонны и Галкина и господина Абрамовича с юной подругой мероприятие никто не проигнорировал. Это сообщили в пресс-центре шоу, это подтвердили беседы с секретарями звезд и бизнес-элиты. Следовательно, Чижова с каким-то неизвестным нам спутником была на вечеринке под именем Толкуновой, но в образе Качаловой.

Гоша убежден, что если проанализировать еще какие-то мероприятия, то окажется, что проникать на них Чижовой труда не составляло. Однако остается открытым вопрос, где небогатая девушка, бесперспективная актрисулька заштатного театрика, без особых связей и возможностей брала приглашения.

— Да что там думать? — перебила я Гошу. — Нам с Сергеем такие приглашения раньше приносили тоннами…

— Раньше? А сейчас? — быстро переспросил Гоша.

— Сейчас их все отправляют к Сергею в офис. Я не хотела, чтобы в груде ненужных бумаг терялась моя личная корреспонденция от друзей и родственников.

Гоша нервно вскочил и забегал по палате.

— Черт! Как же курить хочется, — буркнул он, с тоской оглядывая девственную стерильность палаты.

— А пойдем, в туалете покурим…, — лукаво предложила я, забыв уточнить, что поступаю так вот уже третий день, пользуясь мощной вытяжкой санузла.

Отставив в сторону чашки с недопитым чаем, мы гуськом, соблюдая конспирацию, отправились в просторный туалет, совмещенный с навороченной душевой кабиной. Правда, я на половине пути вернулась к кровати, пытаясь извлечь из под нее упавшую пачку сигарет, да так, скорчившись в три погибели, и призадумалась. Интересно, а почему мы с Сергеем не пошли на это «Миллионер-шоу»? Мог ли Сережа мне о нем не рассказать? Теоретически, мог. Я не большой любитель приобретать эксклюзивные украшения. Но!

Примерно год назад, когда мы катались на лыжах в Андорре, нашей соседкой по отелю оказалась известная на всю страну благодаря одной телепередаче экстрасенс — Лия Ахметшина. Мы подружились на горном склоне, а продолжили приятное знакомство в отеле. И вот там, как-то вечером, за ужином Лия взялась «посмотреть» мою карму. Я уже не помню всей той ерунды, которую она мне наговорила, но зато четко уяснила одно: если я хочу исправить прегрешения предков и обрести счастье я должна обязательно купить фиолетовый сапфир ровно в три карата, в огранке «принцесса» и носить его, не снимая, на мизинце левой руки в течение трех лет. С того самого момента мой муж, забывая купить подарок к очередному малозначительному празднику (вроде даты первого знакомства с моей мамой) часто отшучивался: «Искал фиолетовый сапфир. Но, увы, его нигде нет».

Так что ювелирное биеннале с эксклюзивными камнями Толкунов, скорее всего, не пропустил бы. И приглашения бы домой привез. Но я слышу об этом сегодня в первый раз….

— Ты куда пропала? — из-за двери санузла выглянула окутанная клубами дыма физионамия Великолепного Гоши.

— Елки-палки! Вытяжку включи! — Завопила я и бросилась к туалету, спасать положение. Не хватало еще, чтобы меня выперли из элитарной лечебницы за нарушение больничного режима.

Я не успела озвучить Гоше десятую часть вопросов, которые от вынужденного бездействия просто роились в моей голове, когда нашу мирную беседу прервал шум в палате. Я осторожно выглянула в щель и увидела сгорбленную фигуру Петра Ивановича. Мой коллега, как был, прямо в забрызганной дождем куртке уселся на белоснежную постель.

— Петя? — удивилась и обрадовалась я одновременно, так как ждала приятеля не ранее завтрашнего дня.

— Вита,… — Петр Иванович посмотрел больными глазами и даже не приподнялся мне на встречу, — На Калужском шоссе обнаружен труп Насти Христенко.

— Что?!!! — меня словно ураганом снесло. Это вывалился в палату из санузла Эрнст.

— Вот такой компот… — пробормотал Петр и тоскливо спросил — Водки, случайно нет?

— Петечка Иванович, миленький, подожди… — закудахтала я, подбегая к сыщику и пытаясь заглянуть ему в глаза. — Что ты такое говоришь? Какой труп? Когда? Как?

Гоша подошел сзади, легко, как пушинку, приподнял и переставил меня куда-то себе за спину, полностью заслонив собой сгорбленную фигуру:

— Остынь, Витолина, не мельтеши. Петя, ты это… Давай, соберись и выкладывай всё, что знаешь.

Рассказ Петра Ивановича не занял много времени. Выяснилось, что все эти дни, занимаясь делом Качаловой, бегая по заданиям Георгия Петровича, мои сыщики все-таки не выпускали из виду семью Христенко. Не потому, что им так уж важна была судьба девушки, с которой удрал мой муж. Скорее, чтобы удостовериться в том, что у Гали с девочкой все в порядке и жуткое обвинение в преднамеренном отравлении не грозит их любимой начальнице. Бедный Настин папа разрывался между больницей, домом и работой и испытывал огромное неудобство оттого, что судьбой «любимых девочек» озаботилась женщина, которая по вине его старшей дочери, Настеньки, лишилась мужа…. Тем более, что сама Настя (отец не сумел этого скрыть от твистовцев) в такое сложное для семьи время предпочла укатить с Толкуновым куда-то на Мальдивы, обещав позвонить, как только устроится.

А вчера ночью, Петру Ивановичу на мобильный позвонила Клара и сказала, что в программе «Чрезвычайное происшествие», в полуночном выпуске показали труп девушки-самоубийцы, которая бросилась под проезжавший автомобиль на оживленном Калужском шоссе недалеко от поселка Красная Пахра. Оператор без содрогания и довольно долго снимал крупным планом лицо пострадавшей. Наша старая молдаванка, видевшая хозяйкину врагиню и разлучницу всего один раз в жизни, охнула и побежала за сердечными каплями. Она без труда опознала Анастасию Христенко. «И ее, шалаву, и ейный голубой плащик, и джинсовые сапожки с камушками». Хоть и не испытывала домработница к молодой распутнице добрых чувств, однако всплакнула. «Ведь она Юльки нашей моложе», — размазывая слезы, рассказывала Клара собравшимся в экстренном порядке сотрудникам «Твиста», — «Да еще и ребятеночка ждет от Тимофеевича…».

Петр Иванович созвонился с дежурной частью, сослался на сюжет по ТВ и спросил, удалось ли опознать самоубийцу?

Судя по телевизионному репортажу, сомнений в том, что девушка сама бросилась под колеса, у милиции не было. Это подтвердил не только водитель и четверо пассажиров машины, из-под которой извлекли Настю, но и свидетели еще двух автомобилей, ехавших чуть позади в соседних рядах. Клара старательно пересказала твистовцам, как бедный водитель — пожилой мужчина с трясущимся подбородком, управлявший многотонным джипом-убийцей — рассказывал журналисту о том, что девушка стояла впритык к кустам. Фары высветили ее издалека. Он еще успел подумать, что это очередная «ночная бабочка» поджидает на обочине клиентов. А когда джип был от девушки на расстоянии каких-то трех метров, та быстро оглянулась назад, отчаянно вскинула руки и буквально нырнула под колеса. Выбежавшие из автомобилей люди почти сразу определили, что пострадавшая мертва. Вызвали ГАИ и Скорую Помощь, но, по иронии судьбы, первыми на место происшествия прибыли телевизионщики, которые как раз возвращались со съемок пожара, удачно потушенного в каком-то дачном поселке в двух километрах от места ДТП. Так вот сюжет и попал в передачу.

Кстати, в дежурной части ответили, что труп пока не опознан и попросили Петра Ивановича назвать имя потерпевшей, если он ее узнал.

Петр, решившийся было продиктовать все паспортные данные Христенко, внезапно спохватился и повесил трубку. До самого последнего момента он (как собственно, и мы все) был уверен, что Сергей Тимофеевич Толкунов и его юная подруга просто удрали из Москвы, дабы свить свое любовное гнездышко подальше от бывшей супруги и вообще, вдали от всех проблем. Но если Настя покончила с собой, если Сережа до сих пор неизвестно где, а я в больнице после покушения на мою жизнь, то что, собственно говоря, происходит?

В палате повисло тягостное молчание. Я без сил опустилась на тумбочку, слушая как грохочет в груди горячим молотом огромный кусок раскаленного железа по недомыслию именуемый сердцем. Петр Иванович опустил глаза и рассеянно растирал ладони, словно все время мерз. Гоша, задумавшись, мял в руке сигарету. Из под его красивых пальцев на чистый пол сыпалась рыжая, спутанная табачная пакля.

— Отец Насти знает? — первой не выдержала я.

— Нет… — почти всхлипнул Петр Иванович и, закусив дрожащую губу, опустил голову. Голос его звучал глухо и словно через силу. — Я как представлю, что ему надо сказать… спросить… Короче, не сумею я.

Гоша с каким-то непередаваемым высокомерием и почти брезгливостью уставился на старшего следователя.

— А ты не смотри, не смотри! — взвился Петр. — Ты этого Володю не видел! Да мужик поседел за те дни, пока у него жена с дочкой в больнице. А тут я позвоню… Здравствуй, дескать, ты труп дочки по телевизору не видел, случайно?….

Эрнст покраснел и набычился:

— А тебе, Петюня, — хриплым шепотом спросил он, — тебе не пришло в голову позвонить мне вчера? Какого хрена ты сопли жевал? Ты что, не понимаешь, что сегодня милиция уже вполне могла опознать тело девушки, опросить родителей, друзей, соседей. Сопоставить ее смерть с покушением на Витолину, которую, как ты прекрасно знаешь, уже допрашивали по поводу происшествия в «Джангл». Следовательно, все координаты, явки, пароли, в том числе и некой Анастасии Христенко, у оперов записаны. И напомню, на всякий случай, что в ходе допроса следователь Смирнов Юрий Юрьевич очень сильно интересовался местом пребывания Толкунова Сергея Тимофеевича и его юной любовницы. Витолина отказалась давать показания. Господин Смирнов психанул, конечно, но не настаивал… В общем-то, ее дело… Захочет — через два дня заберет заявление и признается, что лично наглоталась снотворного. Но теперь, по вновь открывшимся обстоятельствам, представь, какие у ментов могут быть варианты? Либо Толкунов Настю Христенко до самоубийства довел, отказавшись жениться, либо наша Витолина пообещала организовать девчонке небо в алмазах, а сама, для алиби, в больничку спряталась. Об этом ты подумал?!!!!

Если бы в этот момент случилось землетрясение, или потолок элитной палаты обрушился на мою голову, клянусь, я бы даже не вздрогнула. Единственная мысль пульсировала, билась в мозгу, словно вырвавшийся из рук водопроводный шланг: «Что с Сережей?».

Боже, где он? Каким образом Настя, которая уехала с моим мужем строить новую жизнь на какой-то далекий остров, могла попасть через неделю на Калужское шоссе и бросится под машину?

— Вита! Вита, тебе плохо? — я очнулась оттого, что Гоша тряс меня за плечи как обвешенную плодами яблоню.

— Се-ерё-жка… Серёженька…., — выдохнула я прямо в ухо Эрнсту.

— Да понял я всё про твоего Сережу!! — Георгий Петрович вскочил и забегал по палате, — В общем, так. Никуда не звонить. Ничего не предпринимать. Ждать моего возвращения! Если появится Смирнов, ты, Петр Иванович, даже на порог к Витолине его не пустишь! Я сейчас договорюсь с Мариной, чтобы она вкатила нашей сыщице успокоительное, и тогда ее, сонную, может быть, и можно будет демонстрировать милиционерам в самом убедительном виде.

— Не надо уколов. Мне нельзя! — я в ужасе попятилась.

— Тогда пообещай, что до моего возвращения ты даже не пикнешь! — огромные глаза Гоши приблизились к моему лицу настолько, что слились в один, отливающий багровым пламенем дьявольский прозрачно-серый глаз.

— Обещаю… — произнесли мы с Петром Ивановичем почти хором.

Еще через тридцать минут, забыв забрать из приемного покоя верхнюю одежду и документы, мы мчались на нашем безотказном, соскучившимся по хозяйке Мерседесе — Мурзике — прямиком домой. На Клязьму.

21 октября (пятница, день, вечер)

При виде меня Клара заохала, захлопотала, даже собралась по привычке всплакнуть.

Наш дом выглядел брошенным сироткой. За какие-то две недели из спальни абсолютно выветрился запах моих любимых духов. Занавески на окнах вытянулись словно новобранцы на плацу и понуро замерли. Свежий воздух из осеннего сада бился о плотно закрытые фрамуги.

Даже кухня, ароматы с которой в обычные дни разносились по всему дому (благодаря этому свойству вентиляции наш архитектор и прораб поминались недобрыми словами почти ежеденевно), казалась пустой и брошенной. На плите булькала овсянка на воде — любимая еда Клары в отсутствие хозяев и гостей.

— Витолиночка, лапушка, если честно, я же тебя только в понедельник ждала, — истомившаяся без общения Клара бросилась еще раз мне на шею, потом к холодильнику, молниеносно доставая из него вкусности. — Сейчас баклажанчиков положу, наших, тираспольских…,пюре разогрею, биточки в микроволновку засуну. Будешь ты у меня сытая.

— Клара! Не мельтеши! — окоротил домоправительницу Петр Иванович.

— Сам заткнись, — не осталась в долгу молдаванка, — Глянь, на кого Витолина похожа — кости да кожа. Костей больше! Я тут сейчас управлюсь и ванну наберу. Грелочку в постель положу. Будешь спать как королевна. Постелька чистенькая, свежая, белье аж хрустит….

Я помимо воли улыбнулась. Что не говорите, а дома, рядом с близкими людьми находиться очень приятно. И мой любимый старый розовый халат, и разношенные мягонькие тапки согревают и успокаивают нервы лучше любых новомодных таблеток. В отличие, кстати, от «парадных» пижам и официальных дорогущих пантофлей, которые Клара передала мне в больницу «чтоб перед людями не было стыдно».

Сама же Клара в это время быстро сбегала в свою комнату и вернулась, сияя золотыми зубами, в своем любимом наряде — парчовом изумрудно-зеленом халате, щедро расшитом пайетками и стразами.

У этого халата тоже была своя история…

Как-то два года назад, Сережка вернулся с работы раньше обычного, с охапкой розовых роз и бутылкой дорогущего шампанского «Вдова Клико». Пребывая почти в состоянии эйфории (совершенно не свойственной сдержанному Толкунову), муж сообщил, что ему удалось заключить договор с западными инвесторами на серию фотоальбомов «Русские промыслы» и «Российская глубинка», обойдя в тендере десяток ведущих издательств. Контракт, стоимостью несколько миллионов долларов, мы тогда и обмывали французской шипучкой. Абсолютно счастливая Клара, безмерно преданная хозяину, с самым серьезным видом интересовалась, кто такие «эти инвесторы»? Сережа, объяснил, как мог…

А на следующий день выдал молдаванке премию в размере тысячи долларов. Вот на эти-то деньги и была приобретена ужасная в своем варварском великолепии зеленая одежка. Тогда же прозвучала фраза, которая снискала Кларе славу непревзойденного домашнего оратора: «Вот пускай теперь ихние инвестиции поработают на мою экономику!» — заявила очень довольная домработница, любуясь на себя в зеркало.

Когда первые эмоции от возвращения в родные пенаты улеглись, мы с Петром Ивановичем уселись за стол, зажгли уютную настольную лампу (хоть на улице еще было светло) и разложили несколько тонких папок. Клара, обиженная тем, что от ее угощений хозяйка отказалась, отправилась мыть полы в холле. Судя по тому, что швабра постоянно стукалась о кухонные двери, демарш был организован показательный. Ибо домработнице очень хотелось послушать, о чем мы будем говорить.

Естественно, в первую очередь речь зашла о Насте.

Как я ни пыталась представить себе, что эта юная тургеневская девушка, ставшая причиной моего личного горя сейчас мертва и находится в судебном морге — все равно она стояла перед глазами такой, какой запомнилась за две короткие встречи. Вот она входит в наш офис на школьной с букетиком голубоватых астр… Вот она, с испуганными оленьими глазами и потухшей улыбкой осторожно переступает порог кафе «Джангл»… Слезы, помимо воли, потекли из глаз горячим водопадом.

— Ты, э…, Витолина, девчонку-то не шибко жалей, — приобнял меня Петр Иванович, — Вот родителей ее жалко. Это правда. Отца особенно… А дочка, что ж… Она сама себе такую судьбу выбрала. Небось, дал ей Тимофеевич от ворот поворот, вот она под колеса и бросилась…

Меня словно током обожгло. Господи! Я же думала об этом сегодня. Еще в больнице… Если Настя покончила с собой из-за моего мужа, то где он сам? Куда уехал? Неужели Сергей не догадывается, что тело девушки раньше или позже опознают и тогда обязательно начнут его искать? А что, если Толкунов, удрав из дома, испугавшись разборок со мной с сыном, с Карлом Ивановичем, наконец, потом все-таки одумался и решил вернуться с повинной? Да-да! Скорее всего, именно так все и произошло. Я очень хорошо знаю супруга. Он человек эмоциональный, вспыльчивый, подверженный переменам настроения. Скорее всего, он в уже Турции решил прекратить отношения с Настей. Поэтому и пугал ее мстительной и коварной женой. Ерунда на постном масле, конечно. Но других версий у меня нет.

Сережа возвратился в Москву, уверенный в том, что Настенька, испугавшись, затаится. А она взяла и назначила мне встречу! Более того… Она позвонила из дому Сергею (этот разговор подслушал Колюня) и настояла на том, чтобы приехать в наш дом. И Сергей, заметим, послушно на всё согласился и даже покинул коттедж, забыв не распакованный чемодан. Но вот куда они делись потом? Куда решили уехать? Как Настя оказалась на трассе у Красной Пахры?

— Клара! — завопила я, озаренная внезапной догадкой.

— Ась? — мгновенно материализовалась в дверном проеме пожилая женщина.

— Клара, скажи, ты чемодан Сергея Тимофеевича разбирала? — мне было крайне важно убедиться в том, что все Сережины вещи на месте.

— Вот еще… — молдаванка сурово поджала губы, — Как он его в прихожке кинул, так там два дня и валялся. А потом я его в кладовку отволокла, которая у входной двери, с лыжами…. Да дверь не плотно прикрыла, что б, если что, он свои шмотки прямо с порога увидел, и по дому не шатался без толку.

— Кларочка, я тебя очень люблю, но прошу выбирать выражения, — я поморщилась, — Тебе ЛИЧНО Сергей Тимофеевич ничего не сделал…. Ты лучше, вот что…. Ты принеси его чемодан сюда.

Открыв чемодан, мы растерялись…

Сережиных вещей там было совсем не много. Отсутствовали и книги, которые мы заботливо упаковывали с Кларой, накануне Сережиной «командировки». Зато в чемодане было тесно от подарочных упаковок, тщательно перевязанных и помеченных стикерами. Раздирая липкими от напряжения пальцами красивые хрусткие бумажки, я извлекла на свет божий два футляра с ювелирными украшениями и вложенной в один из них запиской «Любимому Витку от ее Серого Волка». В большом целлофановом пакете обнаружилась красивая кожаная куртка вызывающего фиолетового цвета. Фасон был явно женский, а вот размер… — исключительно Кларин, что и подтвердилось запиской, найденной в кармане: «Любимой няньке великовозрастного дитяти». В другом пакете нашлись две пары дорогих замшевых перчаток (темно-коричневая и черная) и две кожаные кепки в тон. Там же лежала и открытка с видом Стамбула с пометкой — «Петру и Николаю». По логике вещей должен был найтись подарок и для Юленьки. Он обнаружился на самом дне — очаровательный комплект махровых полотенец, махровая варежка для душа и вложенная в нее связка разноцветных брелков из самоцветов, горного хрусталя и дутого серебра.

— Не фига себе, конфеты… — присвистнул наш старший следователь и я молча согласилась с коллегой. Признаться, ничего подобного мы не ожидали. Зачем человеку, который уезжает на юг с любовницей, более того, не планирует возвращаться в семью — делать такие щедрые презенты. Или что? Или это прощальные гастроли?

— Витолина Витальевна, смотри… — Петр Иванович достал из недр чемодана фотоаппарат. — Это цифровик. Новая какая-то модель. У вас такого не было, я б запомнил. Значит, Тимофеевич его в Турции купил.

— И что?

— Да так… — Петр нахмурился и согнутым пальцем почесал переносицу, — Камера без упаковки. Есть шанс, что ей снимали. Не возражаешь, если я гляну?

— Почему «гляну»? Глянем! — возразила я.

— Нет уж, — мой приятель прижал камеру к груди, — Ты вон, с Кларой чайку попей пока. А я отсмотрю и доложусь.

Поняв, что будет так, как сказал Петр Иванович, мы с Кларой сделали пару шагов к столу и замерли, вытянув шеи. Из-за сгорбленной спины сыщика нам ничего не удавалось рассмотреть.

— Давай уже, не томи душу, — не выдержав и трех минут неизвестности, хрипло прошептала я.

— Еще секунду… — буркнула щуплая спина в твидовом пиджаке. — Десять кадров осталось…

По сияющему лицу Петра Иванович и той легкости с которой он протянул мне небольшой фотоаппарат стало понятно, что никакого компромата там нет. А все, что запечатлел мой супруг предназначалось им для просмотра посторонними, в том числе и мной. Поэтому я не торопилась опускать глаза на дисплей.

— Что там, Петька, что? — не выдержала нашей игры в молчанку Клара. — Нету там покойницы?

— Типун тебе на язык, — разозлился мой помощник, — Возьми да глянь. Там сплошные картинки с выставки.

— Какой выставки, — не сообразила Клара.

— А такой! Книжной, вот какой! И Сергей Тимофеевич там если и обнимается с кем, то только с мужиками у книжных стендов.

Я шелкнула кнопкой просмотра. В памяти цифровика нашлось всего 54 кадра. Быстрая прокрутка показала, что Петр не ошибся. Это были снимки из Стамбула. И, если верить датам на экране, в Стамбуле Сережа провел целых четыре дня. Четыре… из семи.

— Витолиночка моя, ягодка… Ну ты опять плачешь? — бросилась ко мне Клара, держа белоснежное кухонное полотенце наперевес, как винтовку, — Что опять не так?

— Всё не так, Клара, всё… Я чувствую, что с Сережей произошло несчастье.

Звонок у входной двери проиграл бой курантов, оповещая, что кто-то пожаловал в гости. Петр Иванович быстро вышел в холл.

Вернулся он в компании разгоряченных первым морозцем Юленьки и Колюни.

— Что это? — охнула Юля, останавливаясь у раскрытого и растерзанного чемодана с подарками. — Ой, здрасьте, Витолина Витальевна. С выздоровлением вас!

Мы обнялись.

Пока Юля, ахая и охая от восторга рассматривала презент из Турции, пытаясь сохранять, тем не менее, серьезный и сосредоточенный вид, Петр Иванович доложил коллегам о последних событиях.

— В общем так. — подвел он итог. — Нужно ехать на Калужское шоссе, выяснять у гаишников, которые выезжали на ДТП подробности. До кучи по дороге покумекаем, почему Христенко оказалась именно в этом месте и в такое позднее время. Куда они могли с Сергеем Тимофеевичем направляться. Насколько мы успели обсудить с Витолиной, никаких знакомых с дачей или домом в районе Красной Пахры у Сергея нет. Во всяком случае, среди относительно близких людей.

— Красная Пахра? — переспросила Юленька и наморщила юный лобик, — Единственное, что приходит мне в голову в связи с этим названием, так это дело Паука. Генриха Михайловича, по моему… Кажется, бабушка, которая жаловалась на двойника внука жила именно в Красной Пахре…

Колюня с Петром мгновенно сделали стойку. У меня в голове тоже заискрился калейдоскоп отдельных фраз, событий, картинок. Действительно, в тот роковой день, когда я познакомилась с родителями Насти Христенко, мы же заезжали в Печатники не просто так. А к нашему клиенту. Пауку. Ударение на первый слог. И, помнится, Генрих Михайлович остался крайне недоволен, что бабуля рассказала мне о недостроенном доме в Красной Пахре. Обозвал ее чуть ли мразматичкой…

Но какое отношение дом моего клиента может иметь к исчезновению Сережи и самоубийству Насти?

— Ну что, орлы, какие будут предложения? — мой бодрый голос прозвучал исключительно фальшиво.

На самом деле еще пять минут назад предложений и предположений появилась бы масса. А теперь нас словно зациклило на этой Красной Пахре. Мы возвращались к этому проклятому адресу снова и снова.

— Юля, — наконец не выдержала я, — Ты где-нибудь дублируешь копии документов?

— А зачем вам?

— Да ни зачем. Я же, как последняя дура, отдала папку с заявлением и договором бабки гражданину Пауку в собственные руки. А мы все равно не успокоимся сейчас, пока этот дом не проверим. В Пахре — он единственная наша зацепка.

— Теоретически, я всегда записываю данные паспорта клиентов в журнал. Но я не уверена, что у этой… — Юля опять наморщила лоб — Серафимы Львовны ….была подмосковная прописка.

— Точно, — обрадовалась я — Серафима Львовна Моторина! Колюня, ну-ка быстро звони своей подружке в ЦАБ, обещай что хочешь, хоть жениться, и пробивай регистрацию Моториной и Паука.

— А возраст? — деловито уточнил младший следователь.

— Ну откуда я знаю…. Я бабулю вообще не видела, а внуку лет тридцать пять, тридцать восемь…

Через час заветный адрес в Красной Пахре был уже у нас в руках.

Выехать незамедлительно нам помешал звонок Великолепного Гоши.

21 октября (пятница, поздний вечер)

Гошин звонок грянул словно гром среди белого неба. Увидев его номер на определителе, я вздрогнула и скрестила пальцы. Если Эрнст сейчас приехал в больницу и не обнаружил меня — крик будет страшный.

— Алло. — хрипло пробормотала я.

— Вита, слушай, тут такое дело… Я был днем с одним приятелем у Смирнова. Смирнов, если помнишь — твой следователь. Сейчас еду к Тамарке, в редакцию. Завтра у нее выходит материал, я тоже хотел бы его глянуть.

— Какой материал? — осторожно поинтересовалась я.

— По делу исчезнувших наследников. По нашему делу, драгоценная коллега! Она все-таки что-то нарыла, моя крыска-красавица. Подробностей не знаю, но Тамара обещает, что это будет настоящая бомба!

— А…. Это просто здорово.

— Слушай, а что это у тебя голос такой? Что-то еще случилось? — занервничал Гоша.

— Нет-нет! Я просто заснула, — быстро ответила я, искренне надеясь, что Эрнст не станет уточнять, где именно я заснула. Увы, последнее время как-то так всё складывается, что врать новому другу у меня входит в привычку.

— Тебе про Смирнова-то рассказать? Или ты совсем сонная?

— Рассказать, конечно — быстро встрепенулась я.

— Тогда слушай. Значится по поводу твоего отравления…. Эксперты говорят, что твой таинственный отравитель перестарался.

— В смысле? — я искренне не понимала, о чем идет речь.

— Ну, ты не помнишь, конечно…. Но в тот момент, когда ты в кафе начала потихоньку терять сознание, я попытался влить в тебя большой стакан воды.

— И что?

— А ни что. Рвота у тебя началась, буквально фонтаном. Врачи говорят, что это тебя и спасло. Пожалей злодей на тебя ядику, ты бы уже архангела Михаила в раю приветствовала. А он тебе от щедрот передоз устроил. Вот организм и взбунтовался.

Действительно, я где-то раньше читала, что в некоторых случаях избыток лекарственных препаратов может привести к неукротимой рвоте, благодаря чему организм себя вроде как сам спасает. Это не научная фантастика, а самый что ни на есть факт. А вот тщательно выверенная доза яда, убивает наверняка. Слава богу, что мне попался убийца не знакомый с азами фармакологии.

— Официанты в кафе никакой дополнительной информации дать не смогли. Они вроде и помнят всех посетителей, которых обслуживали в тот день и за столиками и в баре, но никто не заметил ничего подозрительного. Напитки из зала не выносили. Лекарства или подозрительные флаконы, коробочки и т. д. в руках не крутили. Пустую посуду, как ты помнишь, в «Джангле» убирают быстро и тут же ее моют. Так что с поисками преступника дело пока застопорилось. Но прорабатывают всех.

— Понятно, что ничего не понятно… — я замялась, — Гоша, а ты им рассказал про Настю?

— Им нет, — отчеканил Эрнст. — А вот друзьям с Петровки — да.

— И что удалось выяснить?

— Смерть девушки наступила ровно в 22–40. Телевизионщики еле-еле успели воткнуть сюжет в полуночный эфир. Хотя это, в принципе, не важно. Там есть один момент, интересный…. Очень, я бы сказал, занимательный моментик…

— Ну не тяни кота за хвост, — взмолилась я, и, подав своим знак сидеть тихо, переключилась на громкую связь. Затаив дыхание, мы слушали рассказ Георгия Петровича.

Криминалисты, прибывшие на место происшествия по вызову сотрудников ГИБДД обнаружили, что девушка, перед тем как броситься под машину, долго стояла в кустах. И стояла явно не одна. Земля позади кустов буквально истоптана следами женских сапожек на каблуке и мужских ботинок сорок третьего размера…

Я ахнула. Именно такой размер обуви был у моего Сережи.

Там же валялись и окурки от сигарет «Парламент». Эксперты попытаются определить по следам слюны на окурках группу крови человека, с которым Настя провела последние минуты перед самоубийством. Примерно в ста метрах от места происшествия обнаружена женская сумочка, очевидно, принадлежавшая потерпевшей. Точнее, теперь уже точно известно, что это вещь Христенко. Идентифицировали отпечатки пальцев. Но в сумке только косметика и какой-то женский роман. Ни денег, ни документов нет. Рядом с сумкой обнаружены следы протектора автомобиля, по всей видимости, иномарки. Судя по размеру шин (17 дюймов), ширине колеи, глубине отпечатка протектора — это Пежо-607. Эксперты уверены.

Что-то подсказывало Гоше, что криминалисты не далеки от истины и колесики, оставившие глубокий след на влажной почве принадлежат не просто автомобилю Пежо, а машинке с определенным номером, который нам очень хорошо знаком…

— Гоша, — прервала я его рассказ, — Ты что, рассказал им про Пежо?

— А как ты хотела, Витолина? — Эрнст тяжело вздохнул, — И про Пежо, и про твоего мужа и про то, как зовут таинственную девушку-самоубийцу.

— Зачем ты это сделал? — прошептала я в ужасе. — Они же сейчас схватят Сергея и обвинят его во всех смертных грехах.

— Не волнуйся, дорогая. Если Сергея арестуют, я буду знать об этом первый. — Голос Эрнста стал металлическим, — Я понимаю твои чувства, но ты должна забыть о том, что мы сейчас обсуждаем твоего… родственника. Его подозревают в очень серьезном преступлении. Не только в доведении до самоубийства. — Эрнст помолчал, — Возможно, Настя шагнула под машину не по доброй воле…

— Как это? — ахнула я.

— Я не сказал тебе главное. В кустах обнаружен пистолет. Отпечатки пальцев с него стерты. Но курок снят с предохранителя.

— Господи ты, боже мой, — взвизгнула Клара.

— Кто там у тебя? — тут же среагировал Георгий Петрович.

— Никто, — пролепетала я, — Это Клара сейчас вот ко мне приехала и… ударилась об угол тумбочки.

— Клара? В девять вечера? Кто же ее пустил?

Похоже, Эрнст мне не поверил.

— Никто особо ее и не удерживал, — я старательно выкручивалась, — Просто она мне термос с бульоном привезла, ну и…, в общем, определенные женские штучки. Словом, не важно.

— А, ну тогда ладно. Отдыхай. Не буду больше тебя отвлекать. Кларе привет передавай. Скажи, что ее голубцы я вспоминаю каждый день. Утром я к тебе заеду.

Нажав отбой, я устало и затравленно посмотрела на друзей.

Все сидели, понуро опустив головы. Только Клара, получившая неожиданный комплимент от Георгия Петровича, смущенная и страшно довольная возилась с посудными полотенцами, аккуратно развешивая их на специальные крючочки. Для меня стало очевидно, что решение сейчас предстоит принять мне. Подозрения в отношение моего мужа, которые так легко и словно походя высказал Гоша, снимали с моих коллег всю ответственность. Они бы с радостью помогли Толкунову, если бы он попал в беду. Но бросаться на поиски и тем более на выручку человека, который возможно совершил тяжкое преступление — это уже совершенно другое…

Прежде чем уговорить их незамедлительно ехать в Красную Пахру, нам надо было расставить все точки над «i».

— В общем так… — я откашлялась, — Я знаю, что Эрнст отличный профессионал. Что всему, что он говорит по делу можно верить. И я ни минуты не сомневаюсь в правдивости его слов. Вероятно, Настю действительно подтолкнули к самоубийству, или просто подтолкнули…., скажем, угрожая ей пистолетом. Это факт. То, что девушка прибыла с кем-то на место своей будущей смерти в автомобиле, возможно даже в Пежо, это тоже факт. Я это не отрицаю. Как не отрицаю, что Сергей курит сигареты «Парламент», когда нет любимой трубки, и носит сорок третий размер обуви. Но такой же размер у тысяч других мужчин! И «Парламент» — совсем не редкий сорт табака, который мог бы точно указать на Толкунова….

Сережа в беде. Я это чувствую.

Неужели вам ничего не сказал его чемодан, подарки, которые мы только что разбирали, фотографии из Турции, наконец? Даже если он был влюблен в Настю — нас он бросать не собирался.

— Так в том-то и беда, — вздохнул Колюня, — Я тоже по Настиным словам понял именно так… Что-то у них расклеилось. Что-то ее тревожило…. Она даже ехать к нам домой сначала не хотела. Но я позвонил Сергею Тимофеевичу, сказал, что нахожусь в доме той самой Христенко, по поводу которой он…., как это сказать, просил провести расследование…. И Тимофеевич велел мне срочно привезти к нему Настю.

— А Настя слышала твои слова?

— Нет…. Откуда? Я разговаривал на кухне, а Настя в это время звонила Карлу Ивановичу, просила его узнать, хороший ли врач лечит ее маму в Боткинской больнице.

— Какому Карлу Ивановичу?

— Так нашему же… Лемешеву! Бухгалтеру Сергея Тимофеевича.

— Лемешев никогда не был знаком с Настенькой, — прошептала я. — Он мне сам это подтвердил, когда мы с ним обедали в японском ресторане. Он узнал о любовнице своего друга только в Питере. Хотя и подозревал давно что-то подобное, когда Пежо для незнакомой женщины покупал….

Колюня пожал плечами и вздохнул:

— Видать обманул вас, Витолина Витальевна, наш бухгалтер….

И тут в голове моей словно вспыхнула тысячеваттная лампочка. Отдельные фрагменты, детали и факты молниеносно сложились в цельную картину. Вот только озвучить ее я пока не могла. Не имела права. У меня не было самого главного козыря, без которого уже всё остальное становится не важным: я не знала, где мой муж!

Тем не менее, необходимо было сделать один звонок.

Я решительно набрала номер:

— Алло? Слушаю вас, Витолина Витальевна, — голос был настороженным, но привычно вежливым.

— Добрый вечер, Карл Иванович. Мы с вами можем встретиться?

— Господи, что еще случилось? Вы где? — Лемешев не на шутку перепугался. Но для меня уже не было секретом — почему.

— Я дома. И со мной все в порядке. А вот к вам у меня есть несколько неприятных вопросов.

— Витолиночка, — заблеял Карл Иванович, — Милочка… Что ж так официально… Мы вроде на «ты» перешли, нет? Если ты по поводу Сережи, то у меня с ним, увы, нет связи. Я понимаю твое состояние, но сейчас ничем тебе помочь не смогу. Ты ведь в курсе, что Сергей Тимофеевич с молодой невестой уехали из страны?

Мне пришлось набрать в легкие побольше воздуха, чтобы та черная ненависть к настоящему Иуде, продавшему нашу многолетнюю дружбу, продавшего меня и моего сына за тридцать несчастных серебряников, не затопила меня с головой:

— Молодая невеста господина Толкунова, — я старалась не выходить из себя, — сейчас находится в судебном морге. А вот, где мой муж я очень бы хотела узнать.

— Господи, милая, не думаешь ли ты…, что я… — Лемешев закашлялся.

Я брезгливо отодвинула трубку от уха, словно бывший Сережин друг и партнер мог меня забрызгать ядовитой слюной.

— Я думаю…, точнее, я уверена, Карл Иванович, что вы с самого начала были в курсе Сережиных отношений с этой девушкой. Более того, я убеждена, что вы-то ее ему и подсунули! У Толкунова никогда не входило в привычку посещать книжные магазины и беседовать с персоналом. Этим занимались вы и начальник пиар-службы Ольга Матвеевна. Но тут вдруг…, надо же, какое совпадение, Толкунов сам приходит в магазин и влюбляется в продавщицу! Это вы их свели! Вы!!! Зная Сергея, вы легко могли предположить, что он никогда не сможет жить на две семьи, работать на два фронта. А если он уйдет от меня, то ему совесть не позволит жить со мной и сыном в одном городе, в одной стране… Толкунов терпеть не может сложности. Он, по-своему, деликатный и порядочный человек. Так вот…

Мне пришлось еще раз глубоко вздохнуть. Каждое произнесенное слово гулкой болью отдавалось в груди, словно я не проговаривала, а глотала раскаленные булыжники фраз:

— По вашим расчетом Толкунов и Настя должны были обязательно уехать из страны, тем более, у нас есть недвижимость за рубежом и ему было куда уезжать. — Я перевела дыхание.

Колюня, Петр Иванович, Юленька и Клара смотрели на меня во все глаза. Собравшись с мыслями, я продолжила:

— Вы первым узнали о Настиной беременности и, уверена, внушили Сереже мысль поторопить отъезд, чтобы избежать скандала. При этом, вы рассчитывали на то, что, известие об измене Толкунова заставит меня навсегда вычеркну его из сердца и из памяти. Что я не буду его разыскивать, умолять вернуться, просить о чем-то. Вы не учли одну мелочь! Вы даже не подозревали о том, что порядочность Сережи заставит его сделать прощальный подарок — переписать все имущество, весь бизнес на мое имя. А ставка ведь делалась именно на то, что после отъезда Толкунова первым лицом в издательстве с совершенно неограниченными полномочиями останетесь вы! Поэтому вы и подтолкнули меня к решению отказаться от наследства и подписать нужные бумаги. Вы даже не поленились нотариуса привезти в кафе. Вам так сильно не терпелось почувствовать себя полноправным хозяином?

Эй, вы меня слушаете?

Мне показалось, или в трубке действительно раздался сдержанный смешок. По лицам своих друзей я догадалась, что мне ничего не померещилось. Это подтвердил и ответ Лемешева.

— Господи, Витолиночка, какой ты еще, право слово, ребенок… — голос заместителя Толкунова звучал почти радостно. — Я-то думал, что там случилось, не приведи, бог, конечно? Ты ведь приболела. Может быть с головой какие проблемы приключились… А ты, наверное, бразильских сериалов насмотрелась? Вся беда от них, от сериалов этих. Даже умные женщины начинают нести чушь…

С каждой произнесенной фразой голос Лемешева леденел и крепчал. Веселость быстро сменилась откровенным раздражением:

— Да! Я прекрасно знал о Насте. Ну и что? Что я должен был делать? Бежать тебе жаловаться? Но, прости, детка, Сергей мне ближе. Да и не по-мужски это…. Если хочешь знать, ты, и только ты виновата во всем. Ты превратилась в клушу, в курицу, в вареную рыбу. Сергея потянуло на молодость и свежесть… Что тебя удивляет? Можешь спросить у бывшего мужа, если, конечно, ты его когда-нибудь разыщешь, в чем я сильно сомневаюсь… Так вот, можешь спросить Сергея, сколько раз я просил его не пороть горячку и оставить отношения с Настей за кадром семьи. Он меня не послушал. И… и… и теперь я думаю, что совершенно правильно.

Из телефона понеслись отрывистые гудки. Лемешев бросил трубку. Я сидела, не в силах поднять глаза. Клара тихонько плакала в углу кухни. Внезапно я почувствовала, как тяжелая крепкая рука легла мне на плечо. Уткнувшись в нее носом, я уловила едва ощутимый запах сигарет и какого-то очень безыскусного «мужского» мыла. Петр Иванович накрыл мне голову второй рукой и даже слегка потрепал по волосам:

— Ничего, девочка, ничего. Плюнь и разотри. Ты мне лучше на два вопроса ответь…

Петр Иванович приподнял двумя пальцами мое лицо и цепко взглянул в глаза:

— Всего два вопроса. Первый звучит так: почему Карл Иванович не удивился известию о том, что Настя мертва?

— А второй?… — я замерла в недобром предчувствии.

— Почему Лемешев уверен, что Сергей не вернется в семью? Точнее, что ты его не разыщешь?… Настя мертва. Ближе, чем ты у Тимофеевича никого не было, и нет. А? Сыщица? Что скажешь?

— Скажу, что надо срочно звонить Гоше… — с цыганской страстью в голосе произнесла я, — Гоша — он великолепный! Гоша — моя самая последняя надежда!

Клара со злостью сплюнула. Юленька смущенно улыбнулась и отвернулась к темному окну. Колюня хихикнул, а старший следователь щелкнул меня пальцами по носу и вынес вердикт:

— Даже самые умные женщины с головой не дружат. Это точно! Посему, Николай, предлагаю тебе прогреть движок и выдвигаться в район Пахры. Пусть наши дамы подежурят у телефона, а мы с тобой проверим коттедж Паука и заодно побеседуем с ментами.

— Есть, командир! — подхватился с места Колюня.

— Возьми в буфете пару бутылок вискаря для гайцов.

— Может водки?

— «Может» — не поможет. Водку будешь за превышение скорости предлагать. А у нас с тобой задача серьезней.

Давайте я не буду комментировать, что сказала воспитанная и довольно терпимая к проявлениям мужского шовинизма Юленька. Не стану упоминать и о том, как отнеслась к предложению наших следователей я.

В принципе, даже Клара, которой совершенно не свойственно нырять в гущу событий, собралась ехать со всеми. И лишь мои доводы о том, что в доме, как в штаб-квартире, должен кто-то остаться, охладили бойцовский пыл пожилой молдаванки. Она с сожалением отложила в сторону два огромных кухонных ножа, которые предполагала взять с собой в качестве орудия самообороны, принесла из холла телефонный аппарат и клятвенно пообещала, что будет оставаться на связи всю ночь….

Через пятнадцать минут мы выдвинулись в сторону Московской Кольцовой Автодороги.

22 октября (суббота, время пополуночи).

Честно признаюсь, четкого плана наша ночная экспедиция не имела. Теоретически, мы знали, что целью вылазки является проверка коттеджа Паука в Красной Пахре и возможный «допрос» гаишников, дежурящих в ночь гибели Насти Христенко.

Но как мы будем действовать в том случае, если дом Генриха Михайловича окажется необитаемым, а нужных нам сотрудников ГИБДД не обнаружится на дежурстве — не знал никто. Правда, это ничуть не мешало нашему автомобилю мчаться по ночному шоссе.

Включив навигатор и введя в него название нужной нам улицы поселка Красная Пахра, мы надолго замолчали. «Тихий ангел пролетел», — говорила в таких случаях моя бабушка.

Погода окончательно испортилась. По дороге мела поземка, а в лобовое стекло нашего автомобиля бились крупные хлопья снежной крупы, расплюскиваясь неопрятными серыми лужицами и медленно, словно нехотя сползая вниз.

— Дворники включи, — буркнул Петр Иванович, сидевший рядом с Колюней.

— Да и так все прекрасно видно. Знаешь же, что я терпеть не люблю, когда щетки перед глазами елозят, сосредоточиться не дают, — отмахнулся от приятеля водитель.

Почти пустая ночная дорога позволяла Мерседесу лететь почти с космической скоростью. Даже погода ему не мешала. Я по привычке прикрыла глаза. Знаю ведь, что и Николай и Петр Иванович любят лихачить, а привыкнуть не могу. Наверное, я тот самый исключительный русский, который не любит быстрой езды. Хотя не уверена, что классик сочинил бы свою крылатую фразу, если бы прокатился не на тройке вороных со скоростью двадцать километров в час, а промчался по современной автомагистрали на железном коне со скоростью под двести километров…

Через тридцать пять минут мы уже свернули с МКАД на Калужское шоссе. И угодили точнехонько в руки инспектора ДПС, который практически не таясь стоял с радаром метрах в пятистах от съезда с моста.

— Старший лейтенант Куница, — козырнул гаишник, — Документы предъявите.

Николай потянулся к бардачку.

— Что ж это вы нарушаете? — беззлобно поинтересовался страж дороги, демонстрируя радар, — Знаете, на сколько вы скорость превысили? И это с учетом того, что у вас пассажиры в салоне. На тот свет торопимся?

— Понимаешь, командир… — залепетал Колюня, протягивая документы и одновременно выбираясь из автомобиля, — Тут такое дело… Может, договоримся?

Я почувствовала, что настал мой звездный час. Плевать на деньги, которых сейчас придется отдать немерено, зато есть шанс попытаться кое-что узнать о девушке-самоубийце, если конечно, предположить, что место позавчерашнего ДТП в юрисдикции данного инспектора:

— Понимаете, товарищ Куница, — зачастила я, догоняя удаляющихся к патрульной машине Колюню и гаишника, — Вчера показали сюжет про аварию у Красной Пахры. Моя приятельница опознала в погибшей мою родственницу. К сожалению, дозвонилась подруга мне только час назад…., вот мы и сорвались. Конечно, спешили. Но, как не спешить в подобной ситуации?…

— Вы что же, полагаете, что труп будут держать на трассе до приезда родственников? — хмыкнул инспектор и тут же себя одернул, — Соболезную, конечно…

— Нет-нет! — залепетала я, — Я всё понимаю… Мы просто подумали, что нужно срочно подъехать, узнать, куда увезли тело Насти. Может быть, получится поговорить с милиционерами…, ну, теми, которые осматривали место происшествия.

— Когда это, вы говорите, было? Вроде вчера ДТП со смертельным не регистрировали, иначе я бы знал. Может не на Калуге, а на Киевском?

— Нет-нет! Именно на Калужском шоссе, в районе Красной Пахры… Передачу показали в ночь с двадцатого на двадцать первое…

Старлей недоуменно уставился на наручные часы:

— Так-с… Сегодня у нас что? Двадцать второе? Получается, ваша авария случилась двадцатого? Долгонько же вы однако ехали…

— Ну, я же вам объясняю, — взвилась я, — Моя приятельница сумела до меня дозвониться всего час назад. Я сама в больнице лежала, только вот вечером выписали. Мы, как только узнали о трагедии, сразу выехали…. Послушайте, можете вы нам помочь, или нет? Штраф за превышение скорости мы заплатим, какой скажете. Мы еще и вас…, как это сказать, отблагодарим… Нам бы только узнать, что с Настенькой произошло. Девушка такая молодая, красивая, ей бы жить да жить. А по телевизору сказали, что она сама под колеса бросилась.

— Самоубийца из Пахры? — дошло наконец до гаишника, — Так что ж вы молчали? Это же мы с Семеном на ДТП выезжали. При жертве ни документов, ни денег, ни сумки… А девчонка молоденькая совсем, почти ребенок, ровесница моей дочки, Оксанки. А она только в этом году школу заканчивает… Да, сочувствую я вам… Потерять ребенка…Эх-ма, жизнь… — милиционер закурил, закашлялся и продолжил, — Хорошо хоть телевизионщики подвернулись со своими камерами. Обещали, что покажут сюжет в программе, может узнает кто… Так вы, выходит, узнали?

— Господи, да не томите, рассказывайте, — не выдержав, вклинился Колюня, — Видите, на Витолине Витальевне лица нет..

— Так, давайте, что ли в машину мою пройдем, — спохватился милиционер, — Погода не летняя, а вы женщина, в легкой курточке…

Однако расположились мы в Мерседесе, дав возможность услышать рассказ и Петру с Юленькой.

Собственно, сообщить нам что-то интересное или принципиально новое старший лейтенант не сумел. По его словам выходило, что Настя бросилась под колеса примерно в километре от светофора, который установлен на повороте в Пахру. Точнее, именно в том месте, где заканчивается ряд торговых построек, складов, гаражей и одиночных жилых зданий. Примерно метров на восемьсот на этом участке тянется «неосвоенная» территория. Лес не лес, парк не парк, так…, не пойми что… Вроде территорию сначала огородили под какое-то строительство, но потом так и забросили. Кстати, это единственное место на трассе, где кусты и деревья вплотную подходят к дороге.

Вот из-за одного такого куста девушка и выскочила…

Водитель джипа, сбившего девушку, утверждал, что она, вероятно, была в каком-то невменяемом состоянии. Потому что сначала стояла спокойно, вроде как собиралась либо голосовать, либо ждала какую-то машину, а потом как сиганула м прямо под колеса… При этом водителю можно верить. У него стаж почти двадцать пять лет безаварийного вождения, да и человек он аккуратный и осторожный. Мужчина утверждает, что если бы у него хоть на минутку закралось подозрение, будто девушка решила перебежать дорогу в неположенном месте, он бы обязательно притормозил. Знаете, как это бывает? Молодые люди вечно торопятся, лень им идти до пешеходного перехода, вот и носятся через дорогу, даже такую опасную, как магистраль, или МКАД, сломя голову. И попадают в результате под колеса…

Но Настя стояла совершенно спокойно, полуобернувшись к кустам, лицом к проезжающим автомобилям. А потом резко вскинула руки вверх, что-то закричала и фактически влетела под колеса. Все произошло в считанные мгновения. Машин на дороге было не очень много, двигались они без превышения скорости (все местные знают, что у поворота на Пахру частенько стоят гаишники с радаром, скорость меряют), вот и соблюдали правила. Поэтому слова водителя подтвердило много свидетелей.

Жертва скончалась практически мгновенно, что и понятно, учитывая силу удара и вес огромной машины. Милиционеры не нашли при девушки никакой прощальной записки или документов.

— В кармане плаща только жевательная резинка была, — закончил лейтенант Куница, — Орбит без сахара. И таблетки какие-то… Одна из пассажирок джипа, сбившего девушку, определила, что это таблетки от укачивания. Может быть самоубийца куда-то намеревалась лететь на самолете?

— Или только что прилетела… — задумчиво добавила я.

Поблагодарив автоинспектора, заплатив ему положенный штраф и презентовав бутылку дорогого виски (к слову сказать, и штраф и презент гаишник сначала очень не хотел брать), мы продолжили движение. Часы на приборной доске показывали половину второго ночи.

В этот момент зазвонил мобильный телефон Юленьки. Девушка растеряно взглянула на определитель номера и пробормотала:

— Это из дома. В смысле, вашего дома. Наверное тетя Клара… Но, почему так поздно?

— Господи, дай сюда, — не выдержала я и выхватила у Юли телефон:

— Алло!

— Деточка, там Витолина далеко? — залепетала в трубку наша молдаванка.

— Это я, Клара! Что случилось?! — сердце замерло в тревожном предчувствию

— Мне сейчас звонил… этот… качаловский… Григорий Петрович, что ли? В общем, Гоша ваш. Ругался страшно. Ему в больнице сказали, что вы уехали, никого не предупредили и они вас сами ищут…

— А он что?

— Так что? Вас хотел…

— А ты?

— Ну, я ему и объяснила, что вы в деревню поехали, где полюбовницу Тимофеевича задавили…

Домработница тяжко вздохнула и всхлипнула.

— Господи, Клара, ты можешь говорить связно? Почему я у тебя по капле должна всё выпытывать?

— Да я что? Я сразу не сообразила придумать, что вы спите уже, вот и ляпнула правду про деревню… А он как давай на меня орать, разве что не по матери ругался… Сказал, что я из ума выжила, раз вас отпустила. Еще сказал, что теперь всё знает. Все ответы, в общем. Что какой-то важный документ у вас с самого начала в руках был, и даже дурак бы догадался, кто всю кашу заварил… Но вы так ему голову заморочили, что он в трех елках заблудился… И еще сказал, чтобы я молилась, чтобы наш Тимофеевич живой обнаружился. И вам велел передать, чтобы сей же час останавливались там, где находитесь и не вздумали проявлять эту… как ее… инициативу…. Вот!

— Ладно, Клара, не рыдай… Сейчас сама перезвоню Георгию Петровичу и всё выясню. Будь на связи, пожалуйста. Спать не ложись. Завтра выспимся…

— Да какой там спать, — всхлипнула очередной раз женщина и положила трубку.

А я начала искать в телефоне номер Эрнста. Не нашла. Потом вспомнила, что терзаю трубку Юли, и в раздражении швырнула ее на сидение. Достала из кармана свой аппарат. Он оказался выключенным. То ли аккумулятор сел, то ли я сама отключила мобильник, подспудно опасаясь проверочного звонка Гоши. Вспомнив пин-код и оживив телефон, набрала номер Эрнста. «Абонент временно недоступен или находится вне зоны действия сети», — равнодушно сообщил автоответчик. Ну что вы прикажете делать? Что нового мог узнать Гоша о моем Сережке? Где муж? Какая опасность ему грозит?

— Витолина, подъезжаем, — предупредил с переднего сидения Петр Иванович и поинтересовался — Что там случилось? Георгий нас вычислил?

— Я так поняла, что он узнал что-то важное и очень злился, что не может со мной связаться. — Почему-то мне не захотелось рассказывать друзьям о приказе Эрнста не предпринимать самостоятельных действий. И еще… я просто не смогла произнести фразу о том, что надо молиться, чтобы Толкунов нашелся живым…

Мерседес плавно притормозил на какой-то темной улочке. Механический голос из автонавигатора как раз сообщил, что до нужной цели осталось сто метров. Мы дружно опустили стекла и выглянули наружу.

Дома на улице Ясной были старыми, но, в принципе, добротными. Никаких покосившихся строений, разрушенных заборов, заброшенных избушек. Хотя, возможно, припорошивший землю снежок и почти полная темнота создавали иллюзию благополучия. Однако, и никакого коттеджа поблизости не было видно. Разве что в самом конце улицы едва светилось одинокое окошко, примерно на уровне второго этажа. Судя по всему, это и был нужный нам дом. Как минимум, единственный двухэтажный.

Петр вышел из машины и медленно пошел вперед, освещая дорогу фонариком. Нас он попросил пока не выходить из машины, а Колюне велел припарковать Мерседес поближе к какому-нибудь забору.

Ожидая возвращения Петра Ивановича мы все, даже Юленька, нервно закурили. У меня возникло стойкое ощущение, что время закручивается в какую-то тугую спираль, находится внутри которой физически невыносимо. Я выбросила окурок в окно и уже собиралась решительно открыть дверь, как вдалеке, примерно в районе того дома, где светилось окно, раздался собачий лай. Еще через несколько мгновений из темноты показалась бегущая фигура нашего старшего следователя. Колюня мгновенно подобрался и вытащил из-за пазухи пистолет. Господи, откуда он у него взялся?!

— Разворачивай машину поперек дороги! — заорал Петр Иванович издалека, — Срочно перегораживай улицу, слышишь?!

Два раза ему повторять не пришлось. Колеса взвизгнули в унисон с зарычавшим мотором, снежная каша фонтаном брызнула в разные стороны и грузный автомобиль замер посреди дороги.

— Юля, Вита! Срочно из машины! — Петр рванул мою дверцу.

— Что происходит? — успела спросить я кубарем вываливаясь на снег. — Ты что-то видел?

— Николай, мы с тобой за машину! Женщины быстро уходят до перекрестка и не высовываются! — коротко отдавал приказы старший следователь, игнорируя мои вопросы.

— Я никуда не пойду, пока ты все не объяснишь! — заорала я и демонстративно прислонилась к автомобилю, правда сзади, там же где присел Колюня. В короткие ботинки тут же набился противный мокрый снег, а ладони, которыми я цеплялась за Мерседес заледенели.

— Черт! — ругнулся Петр Иванович, — Вита, не будь дурой! Там во дворе наш знакомый Пежо. И они сейчас собрались уезжать! В конце улицы, возле их дома — тупик, так что проехать они смогут только здесь. Точнее, теперь не смогут проехать… Но, уверен, попробуют!

— Кто они?!

— Лемешев, твой муж и еще один мужик, незнакомый… — замешкавшись на секунду с ответом, и отводя глаза в сторону пробормотал Петр, — И они, похоже, вооружены…

Договорить ему не дал звук включенного двигателя и неверный свет фар, который сначала заметался где-то в конце улочки, а потом, сфокусировался и резанул прожекторами прямо в сторону нашей машины. Мы дружно присели.

— Бегите, девочки, — прошептал Колюня и вытер рукавом куртки вспотевший лоб.

Но мои ноги словно приросли к земле. В это момент несущийся на нас автомобиль замер на расстоянии метров двадцати. Сразу с трех сторон распахнулись дверцы. Свет фар слепил глаза, мешая рассмотреть что-нибудь в деталях. Но это был он — серебристый монстр, машина-призрак, которая появлялась в самые поганые мгновения моей жизни.

Скрученная до предела временная спираль, лопнув, синхронно с первым выстрелом, яркой стрелой взвилась в небо. От Пежо в нашу сторону бежал человек. Даже в полной темноте, даже в тот момент, когда голова, казалось, перестала соображать, превратившись в комок липко-обжигающего страха, я не могла не узнать бегущего. В какой-то чужой, распахнутой рыжей куртке и видневшейся из-под нее белоснежной рубашке ко мне мчался мой муж… Мой самый любимый человек…

Я вскочила, чтобы броситься ему на встречу и защитить от выстрелов, которые, как мне показалось, звучали теперь со всех сторон. Сергей затравленно оглянулся и ускорил бег. Повторяя его движение, я тоже обернулась и в ужасе закричала. С другой стороны улицы прямо на нас молчаливыми черными тенями неслись огромные страшные фигуры, державшие наперевес, наизготовку смертоносные автоматы Калашникова. Не помня себя я бросилась навстречу к мужу…

Нам оставалось всего несколько шагов до встречи, как вдруг Сережка резко споткнулся, словно налетел на невидимую преграду, вытянул вперед руки и упал в снег. Одним прыжком я преодолела оставшееся расстояние. Сергей лежал на спине, странно подвернув ногу. На груди, под белоснежным воротничком алел пионерский галстук. Боже, зачем он его одел? И почему этот галстук такой мокрый?

Не успев ничего, понять я отлетела в сторону, сметенная какой-то огромной тушей, навалившейся на меня сзади. Лицо уткнулось в противную ледяную кашу, мгновенно заполнившую рот, нос и даже глаза. Я попыталась вздохнуть и поняла, что вместо воздуха в легкие проникает только эта холодная жижа, скрипящая на зубах глиной и песком. Я тонула, лежа на твердой земле….

22 октября (суббота, раннее утро).

— Ну, вот и очнулась наша красавица!

Голос Колюни я услышала раньше, чем успела открыть глаза и увидеть незнакомую комнату, обитую вагонкой и украшенную расписными жестовскими подносами, расписанными под Хохлому красно-золотыми разделочными досками и сине-молочными гжельскими тарелками. Судя по большому буфету с посудой, плитой и мойкой, расположенным у дальней стены, большому столу, на котором веселой гурьбой сгрудились краснобокие чайные чашки и добротным деревянным табуреткам, накрытым клетчатыми попонками, я находилась на чьей-то кухне.

Приподняться у меня не получилось. Клетчатая занавеска слева от меня почему-то зашаталась и поплыла перед глазами взад-вперед как на качелях.

— Сергей Тимофеевич! Витолина проснулась! — закричал куда-то в сторону наш водитель и тут же склонил ко мне сове бледное лицо с огромными сияющими черными глазищами. — Как ты себя чувствуешь?

— Где мы, Коля? Я что, спала? — я не успела задать и десятой части тех вопросов, которые крутились на языке, как вдруг внезапно какой-то вихрь подлетел ко мне, приподнял над полом, закружил и затормошил, до боли стиснув ребра. Еще не понимая, что произошло, но уже чувствуя, что случилось что-то очень хорошее, я осторожно вдыхала очень знакомый, чуть горьковатый, пахнущий одновременно мандарином и свежей травой, самый любимый запах на свете.

— Только не пугайся, — засмеялся Толкунов, аккуратно усаживая меня в кресло. Пол подо мной незамедлительно снова зашатался.

— Да что это такое, черт побери! — ругнулась я, затравленно оглядываясь, — Почему все плывет?

— Потому что это кресло-качалка, — мгновенно ответил на вопрос откуда-то из-за спины муж и придержал рукой мою голову, — Оглядываться не рекомендую!

Собравшись с силами я вынырнула из его теплых ладоней и оттолкнувшись резко поднялась с кресла, едва не улетев на средину комнаты. Упасть мне не дал подоспевгший Колюня.

— Не ушиблась? — подбежал сзади Сергей.

И тут я увидела его лицо. Точнее, не лицо, а распухшую багрово-синюю маску с заплывшими глазами, запекшейся черным цветом ссадине на подбородке и разбитой бровью.

— Господи, что это? — в ужасе заорала я, узнавая и не узнавая самое любимое на свете лицо.

— Ну я же говорил, — захохотал Сергей, — Видок у меня, Коляныч, не для слабонервных.

Николай (еще один дурак, откуда только они взялись на мою голову?) почему-то тоже засмеялся.

Через полчаса я с удовольствием пила обжигающий чай из дурацкой пузатой чашки и пыталась слушать рассказ Толкунова, каждый раз содрогаясь от ужаса, когда он подносил к своим опухшим, разбитым губам кусок мягкой свежей булки с маслом.

— Извини, Виток… Просто так проголодался за эти дни, что никак не могу остановиться. И больно…, а ем. Прямо напасть какая-то.

— Счастье, что Гоша со своими орлами и ОМОНом вовремя приехал, — вмешался в разговор Колюня, не отрывая влюбленных глаз от Толкунова, — Иначе нас бы всех положили, как котят… Пистолеты у нас с Ивановичем ведь газовые…. Так, детская игрушка. А у этих, на Пежо — целый арсенал. И еще Витолина прямо под пули рванула… Когда на нее Георгий Петрович сверху свалился, я думал все — кранты — убили обоих….

— Но каким образом Гоша оказался в Пахре? — я никак не могла поверить, что все уже закончилось. И закончилось так счастливо.

— Да он мне только пару слов успел сказать, — хитро прищурился Колюня, — Злой был на тебя — жуть! Когда Георгий Кларе звонил, они уже сюда с ОМОНом ехали и то, что ты удрала не только из больницы, но и из дома его очень напрягло. Потому как сразу стало понятно, что ты…, в смысле — мы, в Пахру лыжи навострили. А Гоше его приятельница журналистка, которая статью готовила, материал интересный откопала. В двух случаях с уехавшими за границу наследниками фигурировало одно и то же лицо… Короче, в списках бывших сотрудников этих олигархов присутствовал бухгалтер — Лемешев Карл Иванович! Ну и, кроме того (это, кстати, уже мы узнали, только значения не придали) домработница Качаловой — Нина Самсонова — одно время была Лемешевой, т. е. супруга ее звали Лемешев К.И.! Представь, эта бумага у нас почти в первые же дни появилась, а мы ее так бездарно профукали…

— Я все равно не могу поверить, что наш Карлсон все это придумал… — Сергей поморщился, — И, кстати, Коляныч, почему ты мне не сказал, что Виток участвовала в захвате? Я думал, она просто от стресса сознание потеряла… Жена! Объясни мне, пожалуйста, зачем ты под пули лезла? В неуловимых мстителей не наигралась?

Голос Сережи задрожал, заплывшие глаза недобро засверкали. Господи, я никогда не привыкну, что у Толкунова между гневом и радостью проходит доля секунды…

— Но я же видела, что тебя застрелили, — возмутилась я и уставилась на мужа, — Родной, может, ты уже объяснишь мне, что произошло?

— Честно говоря, своего двойника я видел мельком, — вздохнул Сергей. — Мне Петр с Юлей в двух словах объяснили, о том, что он ….был…, что его застрелили….. Ребята, кстати, поехали за моим джипом. Мерседесу, похоже, каюк настал. Весь в дырках от пуль…

Толкунов еще раз вздохнул, поморщился, отложил в сторону бутерброд и принялся рассказывать.

Как выяснилось, в плен к преступникам он попал практически по собственной воле.

После того, как Сергей прилетел в 16–00 из Турции, получил багаж, забрал со стоянки машину и «сюрпризом», без звонка приехал на Клязьму, события начали разворачиваться как в каком-то дрянном американском боевике.

Сначала мой муж, не застав никого дома (даже Клары), пытался дозвониться мне на мобильный и на работу. Однако мой номер не отвечал, а в офисе кто-то из сотрудников, узнав, что Витолину разыскивает супруг, сообщил, что все начальство (то есть я, Петр Иванович, Николай и Юля) куда-то отъехало по делу Качалова.

Услыхав фамилию человека, с которым мне было строжайше приказано разорвать всяческие отношения, Толкунов дико разозлился. Он приготовился устроить мне настоящий разбор полетов, (то есть, грандиозный скандал), но в этот момент к дому подъехал автомобиль, из которого вышли Колюня и незнакомая Сергею молодая девушка. К удивлению Сергея, наш водитель практически сразу уехал, оставив гостью на крыльце дома. Еще больше поразился мой муж тому, как незнакомка, увидев его, бросилась к нему на шею и расплакалась со словами: «Прости, любимый, прости, я сама во всем виновата. Твоя жена ни при чем»…

Сергею пришлось завести девушку в дом и попытаться узнать, кто она такая и зачем ее привез мой сотрудник. К слову сказать, девушка, немного придя в себя, тоже опешила:

— Вы не Сергей! — закричала она, — Вы не Сергей Толкунов! Признавайтесь, куда вы дели моего Сережу?!

Попытавшись успокоить странную гостью и даже, для верности, продемонстрировав ей свой паспорт, Сережа догадался, что перед ним та самая Настенька, из-за которой он чуть не разругался с женой. Однако наличие девушки и даже ее убежденность в том, что он выдает себя за настоящего Толкунова, (которого куда-то предварительно спрятал), ничего не объясняло. Сергей уже совсем было собрался вызвать милицию, чтобы доблестные стражи порядка, с помощью своих методов разобралась с незваной посетительницей, как Настя схватила телефон и позвонила… Карлу Ивановичу.

Сергей, едва услышав имя и отчество своего друга, выхватил у девушки трубку.

— Какого черта?!! — заорал он. — Что происходит?!!!

Однако Лемешев почти спокойно и очень коротко ответил:

— Все объясню при встрече. Сейчас не могу. Мы с Витолиной ждем тебя в Красной Пахре. Это Калужское шоссе, примерно двадцать пять — тридцать километров от МКАД.

И Карл Иванович продиктовал адрес.

Естественно, Сергей, прихватив для верности рыдающую девицу, тут же выехал на встречу. Зол он был неимоверно. И, конечно же, во всем винил свою жену, устроившую какие-то шпионские игры.

Добрались до места довольно быстро. Едва его машина въехала во двор нужного дома (кстати, за всю дорогу Настя не произнесла ни слова, периодически размазывая по щекам слезы), и едва Толкунов приоткрыл дверь автомобиля, как сзади кто-то со страшной силой ударил его по голове.

«Я впервые понял, что такое — искры из глаз», — почти весело сообщил Толкунов, заставив меня вздрогнуть от ужаса и сострадания.

Очнулся Толкунов в сыром, но довольно теплом подвале, освещенном одной тусклой лампочкой и отвратительно воняющим отхожим местом. На цементном полу рядом с ним сидела женщина, похожая на приведение и опухший, болезненного вида мужчина.

— Вы кто? — спросил Сергей. — Где мы?

Женщина, к ужасу Толкунова, оказалась Татьяной Качаловой. Той самой, чьим делом сейчас теоретически занималась его любимая жена, а мужчина каким-то Генрихом с паучьей фамилией.

Из рассказа обоих пленников следовало, что причина, по которой они все здесь находятся, никому не известна. Что обращаются с ними крайне плохо. Не бьют, правда, но почти не кормят. Да и воды выдают одну бутылку на двое суток. Кстати, еду — полукилограммовый пакет собачьего корма — тоже сбрасывают один раз в два дня. Туалета или раковины в подвале нет. Пленники приспособили для естественных нужд старую кадку из-под квашеной капусты, которая обнаружилась в куче старого строительного хлама.

Кстати, подвал этот, как и дом над подвалом, принадлежал этому самому Генриху и он решительно не понимал, почему его бабушка до сих пор не хватилась внука и не подняла на ноги всю московскую милицию. Тот же самый вопрос задавала себе и Татьяна. Она никак не могла взять в толк, почему ее могущественный муж не организовал розыск пропавшей жены. Таня Качалова была убеждена, что служба безопасности Качалова сумела бы отыскать пленницу в считанные дни.

Надо сказать, что Татьяна держалась значительно лучше Генриха. Только все время сухо, отрывисто кашляла. Из ее рассказа Сергей уяснил, что похитили женщину примерно две недели назад прямо из салона красоты, куда она отправилась со своей подругой. Кто был этой подругой, Толкунов тоже выяснил, но уже значительно позже…

Генриха Паука никто не похищал. Он сам, добровольно, приехал в коттедж, где достраивались баня и гостевой дом, чтобы встретиться с новым прорабом. Накануне бабушка уволила старую бригаду строителей и велела показать дом какому-то «хорошему и опытному строителю», с которым познакомилась совершенно случайно, в дорогом супермаркете на Таганке. Звали прораба … Карл Иванович. Мужчина помог Серафиме Львовне донести пакеты до стоянки такси, потом подвез ее на своей машине к дому, а по пути они разговорились…. Приехав в Пахру, Генрих Михайлович едва успел выйти из автомобиля навстречу приземистому и лысоватому толстяку, как тут же схлопотал по голове от незнакомца, тихо подкравшегося сзади…

За все время заточения пленников из подвала выводили всего дважды. Оба раза от них требовали поставить подпись под какими-то финансовыми бумагами, скорее всего, распоряжениями о переводе денег или выдаче наличных.

Толкунов, как позже выяснилось, провел в плену почти неделю. Хотя ему казалось, что значительно дольше. Часы у него, как и у всех остальных, отобрали. А лампочка, горящая круглые сутки, не давала возможности понять, когда ночь сменяется утром. Татьяна и Сергей коротали время в бессмысленных разговорах, вспоминая общих знакомых, обсуждая некую Витолину Витальевну — случайную «подругу» одной и законную супругу другого.

Генрих Паук (он просил ставить ударение на первый слог) в разговорах участия не принимал, сидел часами с закрытыми глазами, раскачиваясь из стороны в сторону.

О судьбе той девушки, которая приехала вместе с ним в Красную Пахру, Сергей ничего не знал. Собственно, отсутствие какой бы то ни было информации и возможности предугадать, что ждет их в будущем, изматывало больше всего.

Лишь вчера днем, точнее, уже ближе к вечеру, всем заключенным приказали подняться наверх. Рыжий бандит в импровизированной маске, сделанной из обычной старой дырявой лыжной шапки, под дулом пистолета вывел пленников во двор. На улице мела поземка, а на Татьяне было лишь тонкое черно-фиолетовое платье и изящные, правда сильно запачканные замшевые лодочки, поэтому Сергей набросил ей на плечи свой пуловер, оставшись в тонкой черной футболке…

Собственно, этот момент и спровоцировал дальнейшую драку. Бандит, который то ли не так трактовал, а то ли просто испугался взметнувшихся рук Сережи, набросился на Толкунова с кулаками. Естественно, Сергей не мог упустить такого подходящего момента и попытался выбить у охранника из рук оружие. Они сцепились и упали на землю. Однако на помощь к подельнику бросились еще два бандита и исход поединка был предрешен. Ослабевшему человеку трудно сражаться против троих. Сергей это знал, но продолжал драться из последних сил… Вероятно, его били еще и после того, как он потерял сознание. Ничем другим многочисленные синяки, ссадины и ушибы по всему телу Толкунов объяснить не может.

В себя он пришел от жуткого холода и в кромешной темноте. Рядом сидела плачущая Таня и совсем потерянный Генрих.

— Нас заперли в подвале бани, — грустно объяснил Паук. — Она не достроена. Здесь нет ни света, ни отопления. Мы с Таней слышали, как наверху запирали засов и забрасывали входную дверь поленницей. Кстати, на крышку люка они тоже что-то набросали. Похоже, мешки с цементом. Судя по всему, нас привели сюда умирать….

Генрих вздохнул и почти по-бабьи разрыдался:

— Зачем вы полезли в драку?

— Можно подумать, что моя покорность что-нибудь бы изменила, — буркнул Сергей, отчетливо понимая, что при таком холоде, без еды и воды им не продержаться и сутки.

Друзья по несчастью обнялись, тесно прижавшись друг к другу, и надолго замолчали. Толкунову даже в какой-то момент показалось, что он стал согреваться и проваливаться в сладкую дрему. И именно в этот момент его разбудил чей-то хрипловатый басок:

— Эй, есть тут кто живой?

А следом по глазам резанула сладко-яркая, ослепительно-медовая полоса долгожданного света.

Еще через пятнадцать минут Сергей оказался в теплом помещении и… увидел меня. Радость неожиданного освобождения омрачало лишь то, что я лежала в кресле-качалке без сознания. Ну и еще слова, которые Сергей услышал от врача Скорой Помощи, увозившей Татьяну Качалову и какого-то незнакомого высокого красавца с пронзительно серыми глазами:

— Надеемся, Георгий Петрович, что Татьяна Борисовна выживет… Мы очень постараемся…. В принципе, организм у нее молодой, хоть и сильно истощенный…

Вместе с Качаловой в больницу отправился и Генрих Михайлович. У мужчины началась такая истерика, что даже укол сильного успокоительного не мог купировать его икающие рыдания….

Карла Ивановича Лемешева, закованного в наручники и еще двух мужчин, чьих лиц Сергею разглядеть не удалось, увез сине-белый милицейский форд с мигалкой, огласив, напоследок, окрестности взбудораженной Пахры мяукающими воплями сирены….

25 октября (среда)

Вот собственно и всё.

Смотрю на запорошенный снегом двор и ничего не чувствую.

Почти полтора года работы в детективном агентстве не вымотали меня так, как эти последние тридцать дней. Однако, надо собраться с силами и рассказать о том, что успел поведать на допросах арестованный Лемешев Карл Иванович. Диктофонную запись его исповеди передал Юленьке Георгий Петрович.

К огромному сожалению, Эрнст под разными благовидными предлогами отказывается от встреч со мною. Даже трубку не снимает, если на телефоне высвечивается мой номер. Но мне почему-то кажется, что это временное отчуждение. Просто этот очень большой, умный и красивый мужчина, у которого в жизни было и есть всё, кроме личного счастья, вдруг и помимо воли вошел в мою жизнь спасителем, утешителем и защитником.

Я ведь тоже люблю тебя, Эрнст! Люблю, как сказал бы Шекспир, любовью брата, а, может быть, еще сильней…

Мы с тобой почти идеально сыграли пьесу про Шарля и Шарлоту.

Но есть три ключевых и всё объясняющих слова: «сыграли», «почти» и «пьесу».

Тем не менее, я искренне надеюсь, что когда-нибудь, через годы, а лучше месяцы или недели — мой телефон подмигнет знакомым номером, радостно сообщая, что Георгий Петрович Эрнст…., что мой обожаемый Гоша Великолепный меня не забыл. Что он простил. Что помнит. Помнит всё….

Итак.

Финал.

Либретто трагикомедии, фарса или обычной человеческой драмы? Не берусь судить…

Карл Лемешев был назван папой-коммунистом в честь автора знаменитого «Капитала». Еврей по матери и чистокровный русак по отцу, маленький Карлуша с детства чувствовал себя не на своем месте. Во многом, благодаря маме Еве.

Родители Евы Беренштам, так же как и ее старшая сестра, жили в Израиле. В свое время квартет известных виолончелистов отправился на гастроли в Австрию, где и остался, попросив политического убежища. Одиннадцатилетнюю младшую дочь им пришлось оставить в Союзе. Музыканты пожертвовали ребенком, рассчитывая на фантастическую возможность в каком-нибудь обозримом будущем, вызволить ее у коммунистов и вывезти на Землю Обетованную. К слову сказать, в 1993 году их мечта осуществилась. Еве разрешили выехать в Израиль для воссоединения с семьей. Однако своих родителей она в живых не застала. Да и старшая сестра — Марочка — была уже очень плоха, почти не ходила, не видела и не слышала. Так что райские кущи, о которых мечтала Ева долгие годы, превратились для нее в маленький дом на выжженной солнцем земле и общение с незнакомыми, в сущности, людьми, говорившими на незнакомом языке.

Однако вернемся к Карлу Ивановичу.

Его отец — Иван Лемешев, был воспитанником того же детдома, куда отдали Еву, после бегства родителей. Будущие родители Карлуши полюбили друг друга еще в унылом сиротском приюте, которому не изменили и после окончания десяти классов. Иван, освобожденный от армии по состоянию здоровья, поступил в пединститут, а после его окончания вернулся в родной детдом преподавать физику. Собственно, он из него и не уходил. Ева работала пионервожатой, а жили молодожены (они расписались в 18 лет) там же, в здании хозблока детдома, обустроив под семейное гнездышко кладовку для хранения инвентаря.

Когда родился маленький Карлуша, Иван Лемешев уже дослужился до завуча, а мама до завхоза детского дома. С рождением сына, в принципе, почти ничего не изменилось. Разве что комната теперь была побольше и с двумя окнами (под жилье Лемешевым отдали одну из классных комнат). Но вот обедала, ужинала, даже мылась и справляла естественные надобности семья истовых фанатов своего «родного гнезда» вместе со всеми воспитанниками. Что, кстати, безумно злило Карла.

Мальчик всегда считал себя выше и лучше остальных, непомерно задавался, за что частенько и нещадно был бит ремнем разгневанным родителем-коммунистом. Именно после очередной такой воспитательной экзекуции Ева, жалея сына, под строжайшим секретом рассказала ему о бабушке и дедушке, живущим в прекрасной благословенной стране под названием Израиль.

Напомню, что с Израилем у СССР тогда были очень напряженные отношения и иначе как мировым агрессором наши газеты эту страну не называли. Но в рассказах мамы Евы, Израиль был настоящим раем: полным мандарин, раскидистых пальм, красивых людей с черными волосами и сказочных дворцов на берегу волшебного Мертвого Моря.

Именно после маминых убаюкивающих сказок, у Карла появилась и со временем сильно окрепла заветная мечта — во что бы то ни стало уехать из Советского Союза.

И надо же было такому случиться, что в 1980-м году, молодой комсомольский деятель и студент экономического факультета МГУ Карл Лемешев был оставлен работать в московском стройотряде с делегациями, прибывающими в страну на Олимпиаду. В первый же свой трудовой день он познакомился с женщиной, которая сыграла в его будущей судьбе роковую роль.

Сара Камминг-Брюс, 27-летняя переводчица из графства Аргайл (Шотландия) подошла к группе своих земляков, которую встречал в аэропорту Карл Лемешев с каким-то вопросом. Молодые люди посмотрели друг другу в глаза и…, как говорится, пропали. Это была та самая, воспетая поэтами, любовь с первого взгляда, о которой я и сама знаю не понаслышке. Надо сказать, что ни Карл, ни Сара особой красотой не отличались. Он был низкорослым, полноватым, даже рыхлым юношей, с бледной кожей и угреватым носом. Сара, которая и в ранней юности выдающимися внешними данными не блистала, к двадцати семи годам превратилась в излишне сухопарую, жилистую, чуть мужиковатую женщину с тяжелой челюстью и гривой ярко-рыжих волос, жестких, словно медная проволока. Но, как говорят, на вкус и цвет товарищей нет… Сара показалась московскому студенту самой красивой женщиной на свете, отличавшейся от его однокурсниц так, как отличается породистый английский сеттер от беспородной московской дворняжки.

В общем, любовь вспыхнула с такой неистовой силой, словно эти два человека из разных стран, культур, миров, планет, созвездий и галактик всю жизнь ждали именно друг друга. Группа, прикрепленная к студенту Лемешеву все дни Олимпийских Игр бродила по Москве неприкаянной (чему, собственно, была только рада). А влюбленные голубки не выбирались из койки в гостинице «Космос», где у Сары был снят номер.

Для того, чтобы беспрепятственно встречаться, Лемешев подделал удостоверение, в котором лихо переправил «Сопровождение группы студентов из Йоркшира» на «сопровождение журналистки Сары Камминг-Брюс из Йоркшира». А журналистка — надо же, беда какая — внезапно заболела. Поэтому комсомолец Лемешев вынужден читать ей книги по истории СССР и переводить комментарии к спортивным состязаниям непосредственно у нее в номере.

Однако уже на третий день влюбленные со всей очевидностью осознали, что их роману скоро придет конец. Сара вернется в Англию, а ее Карл останется в Москве.

И тогда девушка, впервые почувствовавшая, что Бог зачем-то сотворил ее женщиной, узнавшая вкус любви во всех ее (даже самых откровенных и неизведанных ранее) проявлениях, предприняла немыслимые, титанические, почти героические усилия. Она устроила настоящий показательный процесс под названием «не разлучайте влюбленных», для чего собрала журналистов на пресс-конференцию в посольстве Великобритании. Она написала открытое письмо Леониду Ильичу Брежневу. Она составила, отпечатала и распространила петицию «Коммунисты душат любовь» среди всех тех иностранных граждан, которые жили в одной с ней гостинице.

Во избежание международного скандала Лемешеву разрешили расписаться с иностранной гражданкой. Более того, в КГБ потребовали, чтобы этот брак был заключен незамедлительно и «счастливая чета» отбыла на родину невесты еще до окончания Олимпийских Игр.

До мечты маленького Карла, до чудесной волшебной страны «Заграницы» оставалось всего каких-то четыре часа авиаперелета.

Карл Иванович Лемешев взял фамилию супруги — Камминг Брюс, так как это была одна из известнейших фамилий восточной Шотландии. Титул лорда ему, естественно, не светил. Однако жена объяснила, что для большинства ее земляков уже одного звучания знатной фамилии достаточно, чтобы у Карла на новой родине все получилось.

Словом, Карлуша летел в новую жизнь буквально на крыльях (и в прямом, и в переносном смысле этого слова). И аэропорт Хитроу, и автомобиль Сары (старенький, но не виданный им прежде в родном государстве) и, конечно же, сам Лондон произвели на Лемешева такое неизгладимое впечатление, что он не уставал щипать себя за руку, дабы убедиться, что все это не сон.

Даже когда Лондон остался далеко позади, а городские пейзажи сменились загородными плэнерами, восторгу не было границ. Любимая женщина (законная жена!) за рулем собственного семейного авто, потрясающие виды за окном и, конечно же, конечная цель — фамильный замок в деревушке Брюс-Ровенберри, куда направлялась молодая супружеская чета, всё это казалась ожившей сказкой мамы Евы. От предвкушения удовольствия и пережитых волнений Карл неожиданно задремал. Проснулся он только тогда, когда Сара возвестила громким голосом: «Сладкий мой, проснись. Подъезжаем к Ровенберри. Еще пять километров и мы дома!».

Смеркалось. Автомобиль ехал вдоль каких-то скалистых холмов, поросших темным, неприветливым лесом. Показавшиеся было огоньки — не больше полусотни — остались где-то слева. «В деревню заезжать не будем. Я устала с дороги», — мило объяснила Сара. Наконец, пропетляв по узкой пустынной дороге еще минут двадцать, автомобиль замер у покосившегося забора с обычными деревянными, давно не крашеными воротами. Где-то, метрах в ста впереди, за плотной изгородью разросшихся в человеческий рост кустарников, виднелся мрачный дом. Ни одно окно не светилось.

Это и был фамильный замок титулованных, но обнищавших лордов.

Утром Карл увидел его во всей красе.

Нет, безусловно, когда-то очень давно, примерно четыре века назад, замок мог сразить своим великолепием кого угодно. Но в конце ХХ века от его величия мало что осталось. В кое-как отремонтированном обнищавшей родней лорда правом флигеле (спальня, кабинет, кухня-столовая-кладовая и комната для Эльзы — единственной старой служанки) еще теплилась какая-то жизнь. Остальные постройки представляли собой настоящие руины, мечту пионеров-следопытов и любимое пристанище привидений. Дабы избежать травм, к основному зданию даже не подходили.

Закончив осмотр «владений», Карл вернулся во флигель. Он вошел, сильно пригнув голову (входная дверь едва достигала 170 сантиметров, а потолки, в лучшем случае, дотягивали до двух метров), закурил и печально уставился в тусклое оконце.

Под разлапистым кустом можжевельника плакала Сара. Она, конечно же, все видела и все поняла по выражению лица новоиспеченного мужа…. Догнав в заброшенном саду любимую жену, юный супруг поклялся, что вернет замку Камминг Брюс и всему многогектарному поместью вид и благородство, достойные его великой истории. Именно с того рокового утра, с того самого момента, когда он заметил в окне плачущую Сару, у Карла появилась цель.

Однако, сказать легко. Сделать трудно.

Более десяти лет Карл и Сара безуспешно пытались хоть чуть-чуть разбогатеть. Увы, у них ничего не получалось.

Не получалось ровно до тех пор, пока однажды, приехав получать в Лондон скромный гонорар за перевод сборника рассказов Александра Грина, Карл совершенно случайно не столкнулся со своим бывшим однокурсником Антипом Гариным. Старый приятель стал осанистым, завел себе вульгарный бордовый пиджак из лучшего английского твида, огромные золотые часы и не менее внушительный золотой крест на колированной платиновой цепи.

Антип, затащив вновь обретенного приятеля в самый пафосный ресторан Челси, за бутылкой отменного скотча рассказал Лемешеву совершенно невероятные вещи о новой России. По его словам выходило, что люди с мозгами, житейской смекалкой, нужной степенью авантюризма могли сейчас сколотить в стране миллионы. И, заметьте, не рублей! Гарин, конечно, ругал беспредел и разгул криминала, но по его словам выходило, что договориться с бандитами всегда можно. Главное — захотеть разбогатеть!

Этого-то как раз Карл очень хотел.

Тем более, что в его шифоньере, на самой нижней полке под грубыми льняными простынями хранился старый советский паспорт, который по нелепой случайности спецслужбы не изъяли при отъезде из страны. На всякий случай Лемешев выяснил у Антипа, что старые паспорта в стране еще в ходу…

Убедив супругу в том, что единственный шанс поправить материальное положение — это съездить на разведку в Россию и заверив всячески Сару в своей неиссякаемой любви, Лемешев отбыл в Россию.

Точнее, из аэропорта Хитроу улетал англичанин Карл Камминг-Брюс. А из зала прилета Шереметьево-2 вышел россиянин Карл Иванович Лемешев, обычный рядовой москвич средних лет и неброской наружности……….

Вся дальнейшая жизнь (почти двадцать лет) Лемешева-Камминг-Брюса в России — была длительной подготовкой к его самой главной афере, невольными участниками которой стали все мы….

Карл Иванович прекрасно понимал, что без связей, без денег, даже без квартиры (не считать же квартирой 20 квадратных метров в детдоме, где доживал старость его отец) что-либо сделать будет трудно. Для начала он просто присматривался к ситуации, устроившись бухгалтером в небольшую туристическую компанию (пригодился язык и отличное знание Англии). Однако очень скоро фирма обанкротилась, оставив после себя кучу долгов и десятки обманутых туристов.

Карл сменил еще десяток мест, пока, наконец, случай не свел его с моим мужем, Сергеем Тимофеевичем Толкуновым. Новая работа, во-первых, довольно сносно оплачивалась, а во-вторых, Карл, наконец, получил возможность беспрепятственно и за служебный счет летать в Европу, где он каждый раз обязательно встречался с обожаемой Сарой. Кстати, почти все заработанные деньги Лемешев исправно отправлял жене, используя для этой цели свои английские документы.

Очередной виток, или, точнее, зигзаг, судьба уготовила Лемешеву, когда он отправился отдыхать в Испанию. Карл Иванович приготовился провести с женой две чудесные летние недели, в маленьком деревенском отеле на побережье Коста-Браво. Однако Сара, страдающая последние годы от приступов жесточайшей аллергии, приехать не смогла. А у Лемешева в паспорте не было английской визы…

Зато женой хозяина отеля являлась его землячка Нина Родригес. Смуглолицая красавица, хохотушка и певунья, актриса в прошлом и отличная «сеньора эль ама» — госпожа хозяйка — отеля «Белла Вилла») в настоящее время, она мгновенно приглянулась Карлу Ивановичу, истосковавшемуся по женской ласке. К чести Лемешева, нужно сказать, что сначала их отношения были исключительно платоническими. Они просто часами болтали обо всем на свете, в первую очередь, конечно же, о России, по которой Нина очень скучала. Рассказывая ей последние столичные новости, сидя на удобном шезлонге в тени раскидистого куста с непроизносимым названием, росшим прямо у красивого голубого бассейна, Карл с сожалением думал о том, что именно так он представлял себе райскую жизнь в сказках мамы Евы….

И только на десятый день случилось то, что, по логике, всегда случается на курортах с симпатизирующими друг другу мужчиной и женщиной.

Бутылочка терпкой домашней наливки, жгучий рыбный суп, седло барашка, запеченное с апельсиновой цедрой и пухлые, сладкие, пьянящие женские губки в такой непосредственной близости, что удержаться от поцелуя не смог бы и святой.

Правда, скандал разразился чуть позже, когда сеньор Родригес обнаружил жену не за возбуждающим ужином, а уже непосредственно в спальне Лемешева….

Карл Иванович даже не удивился, когда через неделю после возвращения в Москву он увидел Нину возле своего офиса. Как настоящий джентльмен, он вынужден был жениться. Нина Родригес не возражала. Естественно, о Саре он ей ничего не сообщил. Как ничего не написал и любимой супруге…

Именно Нина, взявшая после свадьбы фамилию мужа — Лемешева, и натолкнула Карла Ивановича на мысль об использовании артистов-двойников для открытия нового бизнеса. Конечно, сначала ничего криминального в виду не имелось. Просто Нине показалось, что на пародировании звезд эстрады, политиков и т. п. селебритис можно очень неплохо заработать. Корпоративные вечеринки только входили в моду. Ниша была практически свободна.

О том, как из похожести двойников можно сколотить заветные миллионы, Карл Иванович догадался уже самостоятельно, прочитав в газете статью о двойнике донецкого авторитета Белого, удравшего в какую-то африканскую страну со всем воровским общаком. Оказалось, что двойник сам нашел вора в законе и «преподнес» себя ему в подарок на юбилей, предложив разыграть друзей именинника. Предвкушая, как «попадает братва» и «какой будет ржач» Белый решил спрятать артиста на несколько дней у себя в доме. Но день рождения, увы, не состоялся. Ровно за день до праздника артист «Белый» исчез, прихватив с собой бандитскую казну. Как он вывозил ее за пределы страны — газета умалчивала. А вот тело настоящего криминального авторитета Белкина Андрея Павловича нашла его домработница, в подвале дома. Кстати, она же и рассказала милиции о том, что в особняке гражданина Белкина несколько дней проживал неизвестный мужчина, похожий на ее хозяина, как брат-близнец….

Собственно, на этом рассказ можно было бы и закончить. Потому что все последующие события были лишь техническим воплощением в жизнь дерзкого плана.

Больше трех лет Карл Иванович практически не отправлял денег в далекую шотландскую деревушку, тратя их на организацию театра теней (так он называл свою аферу). Так что моя догадка про Тень Отца Гамлета отчасти оказалась верна.

Кульминацией стали последние восемнадцать месяцев. Из десятков и сотен известных людей, самых состоятельных семей России, Лемешевым и Самсоновой (сменившей к тому времени двух мужей, но оставшейся верной делам бизнеса) тщательнейшим образом были выбраны восемь, в которых либо не было наследников совсем, либо наследник был единственным. Мы с Сережей к числу потенциальных жертв не относились. «Так просто, всё как-то само собой сложилось» — прокомментировал вопрос следователя Лемешев. — «Нинин родственник остался без работы, надо было парня выручать. Да и двойника Толкунову подобрать оказалось легче легкого. Самая, ведь, заурядная внешность: рост, телосложение, цвет глаз, волос… Это Для Витолины он свет в окне — единственный и неповторимый. А если глаза разуть — таких Толкуновых у нас — половина России».

После того, как основные действующие лица были определены, а их двойники подобраны и проинструктированы, оставалось лишь претворить план в жизнь.

Надо сказать, что артисты-двойники выбирались очень тщательно и не только по внешнему сходству. Как ни крути, а исполнителей требовалось посвящать в суть преступления. К огромному сожалению, нужно признать — почти никто из «прошедших кастинг» не отказался от своей роли…

Я не хочу обвинять актеров (в сущности, обычных людей), хотя, на мой взгляд, оправданий им нет! Видимо ставка, назначенная Лемешевым за участие в спектакле, сыграла роль змея-искусителя. Против соблазна устоять было крайне сложно. Ведь она, эта ставка, составляла в разных случаях от четверти до миллиона долларов! Для большинства наших сограждан — это невиданный гонорар!

Пять «пьес» были успешно претворены в жизнь. Этой осенью оставалось реализовать всего две постановки — спектакли под названием «Качалова» и «Паук». Пьеса абсурда «Толкунов и Толкунова» предполагалась на бис, под занавес…

Горько, конечно, осознавать, что мы столько лет дружили с человеком, который буквально помешался на своей сумасшедшей идее, обманув нас с Сережей, подставив пройдох-артистов, которых сейчас разыскивает Интерпол, предав даже свою напарницу Самсонову.

Ведь это ей он отводит на допросах роль палача, утверждая, что именно его бывшая жена занималась непосредственным устранением жертв, в частности убийством Сергея Качалова, Леры Моргуновой, Серафимы Львовны Моториной и т. д. и т. п. Это Нина (по словам Карла Ивановича) придумала сценарий качаловской пьесы, случайно увидев по телевизору сюжет об очередном кандидате в президенты. Супруга этого кандидата была вылитая подружка Самсоновой, точнее, первая жена ее очередного мужа — Валерия Чижова. Понимая, что с персонами такого уровня шутки плохи, Карл Иванович сначала категорически отказывался. Но, рассмотрев фотографии Чижовой и сравнив их со снимками Татьяны Качаловой — сдался. Сходство было действительно феноменальным!

Нина написала уникальный сценарий… По собственной инициативе женщина даже сама решила войти в игру, устроившись домработницей к Качаловым. Это она договаривалась в бутиках и модных ателье, где одевалась Татьяна Качалова, чтобы курьеры привозили по два одинаковых комплекта одежды («это прихоть заказчицы, так, на всякий случай», — объясняла Нина). Татьяна легкомысленно доверяла Самсоновой кредитную карту и никогда не проверяла чеки. За время брака с Качаловым женщина научилась не считать деньги.

Но вот похищение Татьяны — это работа самого Карла Ивановича. Об этом Лемешев заявил почему-то с гордостью. Он долгие месяцы возил Леру Чижову в своем автомобиле практически во все те места, где бывали Качаловы, правдами и неправдами доставая приглашения, билеты, контрамарки и, как хищник на охоте, дожидался удобного случая. И случай, наконец, подвернулся.

Узнав о приезде подруги из Запорожья (Нина Самсонова охарактеризовала меня как заполошную дуру) и о планируемом визите в салон красоты, Лемешев и Чижова стали ждать удобного момента. Если все пойдет как обычно (а парочка уже знала все привычки Качаловой), то Татьяна должна будет обязательно выйти в галерею на перекур. Охрана проверяет помещения и двор всего один раз, по приезду, а значит, у преступников будут все шансы.

Выманить Качалову на улицу труда не составит. В этом Лемешев был уверен. Лера, в образе двойника Качаловой, и так довела банкиршу почти до сумасшествия.

Все прошло просто чудесно, как и планировалось. Татьяна вышла в галерею, поговорила о чем-то со стилистами, а потом осталась в комнате одна и закурила, глядя в окно. Возле окна мгновенно оказалась Чижова и, улыбаясь, поманила Татьяну рукой. Женщина открыла окно, выглянула наружу и… мгновенно потеряла сознание, поскольку Карл Иванович набросил ей на лицо махровое полотенце, пропитанное самым обычным эфиром. После этого подельники дотащили Качалову до машины, заклеили ей рот пластырем и, связав, бросили на заднее сидение.

Без досадного недоразумения, к сожалению, не обошлось…. Во дворе очень некстати появился какой-то подвыпивший мужичок с мусорным ведром, но, увидев, как одну женщину затаскивают в машину, а другую бьют бутылкой по голове — тут же удрал. К счастью преступников, милиционеры и служба безопасности Качалова очень халатно отнеслись к своей работе и не стали опрашивать соседей. Иначе они в тот же день могли бы пролить свет на «покушение», точнее похищение Татьяны Борисовны.

Но вернемся к «пострадавшей». Удар по голове, как вы понимаете, был нанесен Валерии Чижовой. Точнее, имитация удара, неглубокий порез разбитой бутылкой. Это было необходимо по сценарию, поэтому девушке пришлось терпеть боль, хотя Карл Иванович и дал ей успокоительное, заморозил предварительно макушку лидокаином и слегка черканул кожу по касательной острым стеклом. После того, как Лера забралась внутрь помещения и улеглась на пол, он вылил на рану пакетик крови нужной группы, купленный в станции переливания крови у продажного санитара. Вся операция с подменой не заняла и пяти минут.

Риск, конечно, был, но он оправдался.

«У меня не было проколов. И быть не могло» — пытался похвастать перед следователем Карл Иванович, но аплодисментов не дождался.

А я, дрожа от возмущения, продолжала слушать рассказ бывшего приятеля о том, как в день похищения Татьяны Качаловой, Лемешев, успев спрятать деморализованную женщину в коттедже в Красной Пахре, со всех ног полетел в Питер. Да! Это был воистину «ЕГО» день! Триумф! Виктория!

Буквально накануне ему удалось убедить Настю Христенко отправиться с визитом в «Твист», чтобы, так сказать, отблагодарить жену своего жениха. Ох, какой тонкий, какой виртуозный и филигранный был расчет! Рассчитать время Настиного визита, организовать встречу с финскими партнерами, отправить на эту встречу Толкунова, прилететь в Питер самому, сделать так, чтобы Сергей Тимофеевич не захотел или не смог, по привычке, названивать каждые полчаса своей супруге… Лошадиная доза адельфана и еще одна таблетка, уже открыто предложенная «другу» в сауне — не подвели. Толкунов потерял сознание…. Лемешев не собирался в ту ночь убивать Толкунова. Он был уверен, что олимпийское здоровье издателя пострадает незначительно. Собственно и нужно было всего-то пару дней: двойник Толкунова ждал инструкций в петербургском отеле, а Настя бы примчалась по первому же звонку. Дальше парочка беспрепятственно улетела бы в какую-нибудь крошечную страну, где с девушкой можно было бы проступить, соотносясь с ситуацией: припугнуть, продать в рабство, в крайнем случае, ликвидировать…

Через пару дней, все из того же Питера, мне бы позвонил «добрый друг» Карл Иванович и со скорбью признался, что Сережа с юной любовницей скрылся в неизвестной стране. Зная мой характер, легко было предположить, что я не стану предпринимать никаких розысков и насильно возвращать беглеца в лоно семьи. Ну а если бы что-то пошло не по плану…. Моим активным действиям обязательно бы помешал еще один участник банды «кукловодов» и, по совместительству племянник Нины Самсоновой, неотступно следивший за мной на серебристом Пежо. Можно было бы организовать несчастный случай, инсценировать самоубийство… Да мало ли вариантов? Но чертовы питерские медики проявили ненужную инициативу и позвонили в Москву, родственникам Толкунова, сорвав такой удачный план… Хотя, в принципе, и слава Богу! Ведь этот непредсказуемый Толкунов, как волк, который почуял беду, успел переписать все свое состояние на супругу. В случае его бегства и последовавшего развода бизнес остался бы в моих руках, а Карл Иванович опять бы вынуждено играл роль «дяди на зарплате»… Пришлось менять сценарий по ходу пьесы… и питерскую подмену Толкунова откладывать на неопределенный срок. Впрочем, срок был минимально коротким: ведь Самсонова и Чижова уже выехали за границу. Пора было сматывать удочки и самому Лемешеву. Нинин племянник тоже просто испарился бы из страны, оставив свои жертвы тихо умирать от голода в запертом и не отапливаемом подвале загородного особняка…

Вот, собственно и все… Обо всех остальных событиях эпопеи с двойниками я рассказала чуть раньше…

Татьяна сейчас находится дома. Она с трудом восстанавливается после трехнедельного заточения в подвале и ужасного известия о том, что стало с ее мужем и мамой. Артист, исполнявший роль Сергея Толкунова был застрелен Лемешевым при попытке сбежать в начале перестрелки. Нинин племянник, получивший пулю от ОМОНа, скончался в больнице, не приходя в сознание. Ну а «Генрих Паук» (он же Игорь Коростылев), так не вовремя вернувшийся в Россию из Швейцарии повидать новорожденную дочь, дает показания в том же СИЗО, что и Лемешев.

Странно, но сейчас, глядя на пустой двор за окном и считая крупные снежинки, аккуратно опускающиеся на подоконник, я почему-то думаю о незнакомой мне английской женщине по имени Сара. Некрасивой, одинокой и, по большому счету, очень несчастной… Она, увы, теперь вряд ли дождется когда-нибудь своего прекрасного русского принца. И, может быть, имеет смысл написать ей письмо и сообщить, что муж погиб? Ведь каково будет узнать гордой наследнице самого титулованного шотландского рода, что для восстановления каких-то каменных развалин ее обожаемый муж пожертвовал жизнями стольких людей?

Цель оправдывает средства?

Да кто вам сказал эту чушь?

— Кларочка! Ты упаковала чемоданы? Проверь, родная, паспорта и билеты! Их должно быть ровно шесть! Наш самолет вылетает в Бангкок через четыре часа. Позвони моим архаровцам и предупреди, что мы с тобой будем их ждать в Шереметьево у стойки регистрации. И не забудь положить в сумку таблетки от укачивания для себя и Сережки.

— Вот же раскомандовалась, докука, — пробурчала довольная молдаванка, с трудом вкатывая на кухню свой огромный чемодан, плотно набитый «красивейшими» парадно-выходными нарядами для тайского курорта…

Жизнь продолжалась.