Я вышел затемно.

За всю свою жизнь, я ни разу не проходил больше пяти километров, разве что выходил днём погулять, но я полагал, что вполне осилю девяносто километров: шесть километров в час, за пятнадцать часов — все девяносто.

Я могу пройти девяносто километров за один день. За один день.

Всего за день я смогу, наконец, узнать, что случилось, почему на нас пала эта кара небесная.

Президент, как он сам сказал, покинул Вашингтон, но сейчас в городе горели огни. Я собирался пойти в Капитолий, объяснить кто я такой, что дядя моей жены — сенатор, и через день вернуться с подмогой.

В небе ещё висел месяц, когда я вышел утром на улицу. Я пошёл по просёлочной дороге, светя перед собой налобным фонариком. Когда я проходил мимо дома Бэйлоров, у меня душа ушла в пятки, но внутри не горел свет, не было никакого движения. Когда я добрался до дороги, ведущей вниз с гор, утренний полумрак начал рассеиваться.

Я взял хороший темп, слегка прихрамывая из-за раны на ноге.

У подножия гор снега почти не осталось. Передо мной разбегались в стороны поля, леса и холмы. Вскоре серое утро пронзили лучи солнца, и мир начал приобретать цвета. На траве блестели капли росы, и я чувствовал себя полным сил и энергии.

После всего, что нам пришлось пережить, оставалось протянуть всего один день.

Я не боялся заблудиться — это было невозможно. Вниз по склону и на восток по шестьдесят шестой трассе до центра Вашингтона, пока не упрусь в монумент Вашингтона. А затем по Национальной аллее до самого Капитолия.

Я взял с собой телефон. GPS работал, но карты без Интернета не загружались — у меня была только карта Нью-Йорка, которую закачал Чак. Она мне была не нужна, но я взял телефон на тот случай, если в городе есть связь.

Я шёл и шёл, и шёл.

Солнце поднималось выше, стало теплее. С наступлением утра на дороге появились редкие машины. Я шёл по дороге, параллельной трассе шестьдесят шесть, и старался не высовываться понапрасну. Смотреть под ноги, не привлекать внимания и идти вперёд.

Порой, вдали на трассе появлялась машина, медленно росла в размере, приближаясь ко мне, и в одно мгновение проносилась мимо. Меня так и подмывало махнуть им рукой, чтобы они остановились, чтобы расспросить их, но я боялся. На меня полагались Люк и Лорен.

Я не мог рисковать.

Идти, идти и идти вперёд. Сколько же километров я уже прошагал?

Я цеплялся взглядом за гребень холма на горизонте и смотрел на него. На протяжении целой вечности он оставался так же далеко, но потом вдруг начал увеличиваться, и вскоре я уже спускался с него, выбирая новую цель. В кармане лежала мезуза Ирины, и я порой сжимал её в руке, словно надеясь, что в ней есть некая магическая сила, которая меня защитит.

Ноги ныли от усталости, рана горела огнём.

К обеду солнце уже жарило нещадно, и я промок насквозь от пота. За спиной висел рюкзак — в основном там лежали бутылки с водой — но из-за него спине было очень жарко, и я порой снимал его, чтобы немного остыть. Слабый ветерок холодил поток пота, струящийся по спине.

После пяти недель лютого холода неожиданно стало очень жарко. Я и представить себе не мог такого. Может, мне вообще пойти в одних трусах? А почему нет?

Я остановился, чтобы снять джинсы.

Неловко сняв их, я осмотрел пропитанную кровью повязку на правой голени. Осторожно потрогал края раны. Она ещё была воспалена. Я надел кроссовки и с удивлением посмотрел на свои худые ноги в разных носках. На бледной коже синели какие-то отметины, хотя я не помнил, обо что я мог набить такие синяки.

Без пояса мои семейники на мне не держались. Я потерял столько веса, что мог бы сделать на поясе ещё одну дырку, итого вышло бы пять за месяц. Я, наверное, потерял пятнадцать сантиметров в талии. Трусы пришлось дважды закатать, чтобы они не падали, но обретённое чувство прохлады этого точно стоило.

У меня было с собой немного еды, арахиса, были и деньги, и кредитные карточки. Если электричество восстановили, значит, город вернулся к жизни, и я смогу что-нибудь купить. Идя по нарастающей жаре, я мечтал о том, что куплю первым: может, сочный гамбургер, или даже закажу стейк? Неожиданно вернулось воспоминание о мясе в котле, о крови, и желудок едва не вывернуло.

Чья это вина? Кто превратил нас в диких животных?

Таких совпадений не бывает, слишком много целей за раз: сначала атаковали логистику, затем обрезали доступ в Интернет, объявили о вспышке птичьего гриппа, а потом что? В воздушном пространстве над Америкой появились неизвестные цели, а следом пропало электричество. Дело рук преступников? Но что они с того выгадают? Террористов? Слишком хорошо всё организовано, слишком тщательно спланировано.

После полудня боль в ногах стала невыносимой, и я направил её на растущий в душе гнев. Это сделал Китай, иначе и быть не может.

Сражение в Южно-Китайском море, новости об их нападении на наши Сети, кража данных.

Вашингтон рос вдали с каждым шагом, вопрос становился всё важнее, а ответ на него — яснее.

Я томительно ждал, когда же солнце опустится, и воздух охладится.

Крутые холмы сменились покатыми, а леса и поля — фермами и небольшими поселениями.

Во второй половине дня я увидел на дороге первого путника и обогнал его, не поднимая головы.

Пройдя дальше, я остановился и надел джинсы. К закату по дороге двигалось ещё несколько человек: и впереди, и позади меня.

Все держались на расстоянии друг от друга.

Здесь электричества ещё не было. Большинство домов стояло в полной темноте, но в некоторых дрожал неровный свет — скорее всего, от свечей. Трасса уходила к горизонту, и небо над ним светилось. Я был всё ближе и ближе.

Но по-прежнему очень далеко от города. Имеет ли смысл и дальше идти?

Боль стала просто невыносимой. Ноги, руки, спина — болело всё. Я сжал зубы. Смогу ли я идти ночью?

Я посмотрел на горизонт. Ещё слишком далеко. Мне нужно отдохнуть. Завтра дойду.

В небо снова поднялся полумесяц, в его свете по земле тянулись полупрозрачные тени.

Впереди, между деревьями, возвышался какой-то силуэт. Прихрамывая, я подошёл к нему и сошёл с дороги, чтобы рассмотреть получше. Это был заброшенный сарай, между истёртыми досками зияли большие щели. Двери не было. Я достал из рюкзака налобный фонарик и посветил внутрь.

— Эй! — крикнул я.

В сарае лежал разнообразный хлам: доски, старые башмаки, ржавый детский велосипед. В углу на кирпичах стоял старый «Шевроле», покрытый горой мусора.

— Есть кто?

Мне ответило эхо.

Сил больше не было.

Я осторожно направился внутрь. Луч фонарика выхватил из темноты какую-то старую тряпку — штору, что ли, — и я поднял её с земли. К ней пристала грязь, но я постарался, как мог, очистить её и отряхнуть.

По спине до сих пор стекал пот, и я задрожал в холодном ночном воздухе.

Я добрался до пикапа и открыл дверь. Внутри меня ждало длинное трёхместное сиденье, и я, улыбнувшись, прыгнул за руль. Пристроив рюкзак вместо подушки, я закрыл дверь и лёг на сиденье, обернувшись шторой.

Что-то впилось в кармане. Мезуза Бородиных. Я достал её, приподнялся на локте и сунул в ржавую дыру на двери.

Я улыбнулся. Чем не вход?

Стоило положить голову на рюкзак, как я провалился в сон.