Зарево на горизонте словно издевалось надо мной. Было часов десять вечера, мы сидели на веранде у входа в домик Чака и смотрели на горящие вдалеке огни Вашингтона. Три дня назад этот свет казался спасением, теперь он стал символом отчаяния.

— Поверить не могу, — тихо сказала Сьюзи, не отводя взгляда от горизонта.

Я передал ей свой телефон.

— Посмотри фотографии.

Она покачала головой.

— Я уже видела. Я не могу поверить, что это на самом деле произошло.

Люк до сих пор не спал. Он играл с костром перед нами, совал в огонь палочку, поднимал в воздух и с восторгом смотрел на новый огонёк, который сам создал.

— Люк, — позвала его Лорен, поднимаясь из кресла. — Не…

Я бережно поймал её за руку.

— Он должен сам учиться. Не мешай ему. Мы не всегда сможем его защитить.

Она хотела было возразить и оттолкнуть мою руку в сторону, но передумала. Она опустилась, внимательно глядя на Люка, но не стала ничего говорить.

Я заблудился прошлой ночью, пытаясь найти в темноте дорогу. Даже фонарик мне не помог.

Всё казалось одинаковым, и я улёгся в итоге на широкой опушке, свернувшись калачиком и зарывшись в груду листьев, дожидаясь рассвета. Ночью снова пошёл дождь. Я умудрился всё же уснуть, и когда проснулся, едва смог пошевелиться: руки и ноги промёрзли насквозь.

Когда я, наконец, в сумерках добрался до лагеря, Сьюзи едва меня не пристрелила. Они ждали спасателей, вертолёт и горячую еду, а дождались только меня: синего от холода и совершенно обессиленного. Мне грозило переохлаждение, я еле двигался и бормотал какой-то бред про китайцев.

Мы вернулись в домик и разожгли печь. Меня укутали в одеяла и усадили перед ней на диван.

Сьюзи дала мне отоспаться до вечера. Едва я проснулся, я первым делом сказал Лорен, что очень люблю её. Потом я какое-то время поиграл с Люком на диване, представляя, какой отныне будет его жизнь.

Они хотели, чтобы я рассказал, что случилось, но я попросил, чтобы мне дали время всё осмыслить. Нужно было решить, как сообщить им, что помощи не будет, и мы остались одни.

Как объяснить, что мы уже, наверное, живём не в Соединённых Штатах?

В итоге я позвал их на веранду и показал фотографии на телефоне. У них было много вопросов, но ответов у меня не было.

— И они просто тебя отпустили? — спросил Чак.

Его рука заживала плохо, а от жизни в лесу за эти два дня Чаку стало только хуже. Сьюзи не смогла вытащить всю дробь, но, по крайней мере, это была не правая, здоровая рука, а уже сломанная, висевшая на перевязи.

— Отпустили.

— Там были наши военные и полицейские? И никто ничего не делал?

Я ещё раз восстановил в памяти визит в город. Всё, что я видел до этого, предстало передо мной в новом свете после того, как я увидел китайскую военную базу. Я прокручивал свои воспоминания, пытаясь припомнить детали, которые тогда не мог объяснить.

— Полицейские были там, это точно были американцы — они направляли поток беженцев. На дорогах были военные, но думаю, это были китайцы.

— Ты застал какие-нибудь сражения?

Я покачал головой.

— У всех был такой подавленный вид, будто все бои уже окончились.

Люк бросил палку, взбежал по лесенке и запрыгнул к Лорен на колени.

— Здания были целыми? Ничего не тронуто?

Я кивнул, вспоминая, видел ли ещё что-нибудь.

— Да как они могли сдаться без боя? — с гневом сказал Чак.

Он не мог поверить. Не мне, а тому, как быстро всё завершилось. Я сам до сих пор не мог в это поверить.

— Как ты будешь сражаться с китайцами, если они лишили военных связи и вывели из строя электронику в оружии? — Я уже думал над этим. — Пещерный человек с палкой против пулемёта.

— И всё в Вашингтоне выглядело нормально? — спросила Лорен, покачивая Люка. Ей тоже было непросто принять действительность. — Ты был в Капитолии?

— Нет. Я уже говорил, я испугался. Я думал, нас ведут в какой-нибудь концлагерь. Я думал, что вообще уже не вернусь.

— Но ты видел других американцев среди прохожих? В машинах на дорогах? — спросил Чак.

Я рассказывал, что видел на улицах людей, которые ходили, будто ничего не произошло. И о парнях, которые меня подвезли.

Сьюзи вздохнула.

— Поверить в это сложно, но, видимо, жизнь идёт своим чередом.

— В оккупированной Франции продолжалась жизнь, — грустно согласился я. — Париж тоже сдался без боя. Без бомб, без сражений: вчера свободны — сегодня в плену. Люди ходили в магазины, покупали багеты, пили вино…

— Видимо, мы всё это пропустили, пока сидели в Нью-Йорке, — сказала Лорен. — Мы почти месяц провели в изоляции. Теперь понятно, почему было так мало информации, понятно, что происходило.

Это объясняло всё.

— Значит, мы были тогда правы, — добавила она тихо, говоря о той ночи в коридоре, когда мы гадали, с чем столкнулись. — Это были китайцы.

Снега уже не было, но весна ещё не наступила, в тёмном лесу не раздавалось ни шороха листьев, ни стрекота сверчков. Тишина была оглушающей.

Я вздохнул.

— Уроды! — прокричал Чак, вскочив с кресла, в которое мы его усадили. Он помахал здоровой рукой в сторону зарева на горизонте. — Я не сдамся без боя.

— Успокойся, милый, — мягко сказала Сьюзи, встав и обняв его. — Сейчас мы драться ни с кем не будем.

— Мы едва способны выжить, — мрачно усмехнулся я. — Как мы будем драться?

Чак смотрел на горизонт.

— Раньше находили, как. Подпольные организации, партизаны.

Лорен посмотрела на Сьюзи.

— Думаю, хватит на сегодня разговоров, согласна?

Сьюзи согласилась.

— Думаю, пора уже ложиться.

Чак опустил голову и повернулся ко входу.

— Скажешь, Майк, когда пойдёшь спать, я спущусь, встану на караул.

Лорен склонилась и поцеловала меня.

— Прости, что пропустил вчера твой день рождения, — тихо сказал я.

— То, что ты вернулся к нам живым и здоровым, было самым ценным для меня подарком.

— Я так хотел…

— Я знаю, Майк, но важнее, что мы вместе. — Она поцеловала Люка и поднялась, взяв его на руки. Он уже уснул.

Я остался сидеть. Бросив взгляд на входную дверь, я увидел на ней мезузу Бородиных.

— Кто её туда повесил? — спросил я, показав пальцем.

— Я, — сказала Лорен.

— Немного поздно, не думаешь?

— Поздно, Майк, никогда не бывает.

Я вздохнул и повернулся к сиянию на горизонте.

— Я ещё посижу тут, — сказал я ей. — Ладно?

— Не засиживайся.

— Хорошо.

Все ушли, а я остался сидеть, не отрывая взгляда от Вашингтона вдали, прокручивая в голове воспоминания о своем пути. Для них меня не было всего два дня, для меня — будто прошли годы.

Перед глазами пронеслась целая вечность, и мир изменился до неузнаваемости.

Я просидел в тишине ещё где-то час, во мне вскипал гнев. Наконец, я встал, повернулся к Вашингтону спиной и вошёл в домик.