Даже в магазине миссис Мэдден, когда дела шли совсем вяло, неделя не тянулась для Юнис так медленно, как в первые семь дней ее замужней жизни. Питера она видела мало, за исключением обеда и ужина. Обычно они встречались на площадке у своих дверей, он кивал Юнис со слабой улыбкой и, держа в руке книгу, быстро исчезал у себя в комнате. В этом и заключалось все их общение. Вечером в субботу, за ужином, Питер спросил ее, не получила ли она новостей от матери, поскольку Дженнингс должен был привезти из Бакстона почту.

Но писем не было. Правда, Юнис пока не ожидала ответа, хотя и сообщила матери свой новый адрес еще перед отъездом из Лондона. Они с матерью никогда не разлучались, да и Синтия была не особым любителем писать письма. Но теперь, конечно, она должна была уже получить письмо, которое Дженнингс отвез на почту во вторник, так что, возможно, на следующей неделе придет ответ.

В отличие от начала, солнечного и приятного, конец недели выдался туманным и серым, то и дело шел дождь. Юнис собиралась пойти в воскресенье на прогулку, но погода нарушила ее планы, и она пообещала себе, что на следующей неделе обязательно выберется из дома. Постоянное чтение книг в своей комнате, хотя и было для нее приятным времяпрепровождением, заставляло Юнис ощущать себя бесполезной в этом одиноком и пустынном доме.

Воскресным вечером после великолепного ужина Питер сказал:

— Вероятно, я завтра утром уеду в Бакстон, Юнис. Я хочу позвонить Ласситеру, чтобы узнать, на какой день назначено слушание дела в суде присяжных. Возможно, мне даже придется съездить в Лондон на пару дней, чтобы получить по нему полную информацию.

— Как скажешь, Питер.

— Есть что-то, что я могу сделать для тебя в Лондоне, пока буду там?

— Да, если не возражаешь.

— Конечно, буду только рад. Что ты хотела?

— Если ты не будешь слишком занят, не смог бы ты позвонить в клинику в Дорсете и попросить миссис Коннери передать сообщение моей маме, Синтии Портер?

— Непременно позвоню.

— Пожалуйста, попроси ее передать, что у меня все в порядке, что работа идет отлично и, может быть, я приеду повидать ее раньше, чем обещала. Подробно я написала обо всем в письме, но, думаю, она с удовольствием услышит об этом, даже если ей передадут через кого-то. Ты… ты можешь сказать миссис Коннери, что ты мистер Хендон, адвокат. Я… я сказала маме, что работаю на твою семью в качестве… ну, в общем, как компаньонка. Она думает, что у пожилой леди.

— Я понимаю. — И вновь в глазах Питера появилось насмешливое выражение, которое приводило Юнис в ярость. — Я не стану рассеивать ее иллюзий о твоей безупречности.

Яркая краска залила щеки Юнис.

— Тебе обязательно нужно всегда так цинично шутить? — парировала она негодующе. — Кроме того, мы женаты, и в этом нет ничего недостойного!

— Ты совершенно права, конечно. — Он отставил свой бокал И резко встал. — А теперь извини меня, Юнис, мне нужно еще кое-что проверить. Не беспокойся — я все передам наилучшим образом. Спокойной ночи.

Она закончила читать Олдингтона и взяла один из романов Комптона Маккензи, который еще не читала, — «Бедные родственники». Вполне подходящее название, подумала Юнис, снимая его с полки. Она тоже могла быть циничной, как и Питер Хендон, когда ее вынуждали.

Книга лишь слегка развлекла ее, и к одиннадцати часам девушка уже была готова лечь спать. Тихие раскаты грома в отдалении предвещали еще одну грозу в вересковых пустошах. Юнис разделась и легла в кровать. Для этого приходилось пользоваться специальной приступкой, и она каждый раз улыбалась, думая, когда же перестанет чувствовать себя новобрачной из исторических романов, взбираясь на это огромное ложе под балдахином. Это было так церемониально, что Юнис чуть не хохотала. Но она должна была признать, что эта кровать оказалась самой удобной из тех, на которых она когда-либо спала.

Гром грохотал все ближе и ближе к дому, и короткие всполохи молний заставляли обесцвеченные стекла окон тускло светиться. Какие бы узоры ни покрывали их века назад, они давно уже утратили очертания, и теперь Юнис, которая лежала и смотрела на окно, казалось, что на нее глядят искривленные в злобе лица, всякий раз, как за стеклом сверкала молния.

Каждый вечер, отправляясь в кровать, она ощущала почти сверхъестественное безмолвие дома. Как будто каменные стены улавливали и поглощали все звуки вокруг, подобно огромному эхолоту, и невозможно было услышать, что происходит в соседней комнате. Но теперь, лежа, думая о матери и мечтая вернуться в Лондон в конце месяца, Юнис могла поклясться, что слышит какие-то звуки над собой — тупой стук от падения чего-то тяжелого, затем лязг упавшего металлического предмета.

Вновь прогремел гром, но он был менее зловещим, чем эти странные звуки. Короткая гроза начала затихать, и барабанная дробь дождевых капель по окну почти прекратилась. Последняя вспышка молнии оживила злобные физиономии на стеклах, и наступила тишина.

Юнис со вздохом повернулась на бок. Она чувствовала себя как избалованный кот, раскормленный и ленивый, декоративный, бесполезный и равнодушный ко всему, что происходит вокруг. Даже работа на кухне после этих недель ничегонеделания будет для нее блаженством. На следующей неделе, если погода позволит, она обязательно отправится на прогулку. Возможно, даже дойдет пешком до Бакстона, это всего-то миль семь или восемь…

Над головой опять послышался приглушенный звук. Юнис окончательно проснулась и села с широко открытыми глазами. Все ее чувства обострились. Но звук не повторился. Возможно, это стучало приоткрытое окно и ворвавшийся внутрь ветер опрокинул какие-то латы или копье?

Но когда сон вновь потянул Юнис в безмятежное забвение, ее ум продолжал вяло спорить с таким объяснением. При грозе ветра почти не было, и дождь стучал в стекло очень тихо. Логика и здравый смысл говорили ей, что в доме никого нет, кроме ее самой, Питера и четы Дженнингс. Ну, возможно, еще духи из прошлого, но даже у них не было такой силы, чтобы опрокинуть фигуру латника в полном вооружении часового, стоявшего на страже покоя армии, которая никогда больше не выступит в поход.