Я очень тепло и нежно отношусь к врачам. Окончательно утвердила меня в этом мой друг и коллега, ведущая программы «Здоровье» Елена Малышева. И уж если тема, над которой я начинаю работать, хоть как-то соприкасается с медициной, я непременно иду к ней за советом. Вот и в этот раз, понимая стопроцентное попадание в зрительский интерес, не скрою, для нас это очень важно, я попросила Лену рассказать мне все, что возможно. Лена знает всех ведущих российских пластических хирургов, но сразу ошарашила меня фразой: среди них есть и настоящие бандиты. Я тогда не слишком внимательно отнеслась к этому заявлению. (Пройдет месяц, и один из хирургов пообещает натянуть мне глаз на противоположную часть организма, вот тогда я почувствую, что такое — медицинский бандитизм.)

Честно говоря, начиная работать над этой программой, я преследовала и личную цель — переделать собственный нос. Возраст для переделки носа у меня был уже критический — 35 лет. Но я надеялась присмотреться к врачам и выбрать лучшего кандидата. Когда мне было 22 года, меня сильно избили, вследствие чего мой нос приобрел фантастическую форму. Частных клиник тогда не было, и я отправилась в «Институт красоты». Один из хирургов попросил за операцию 300 долларов — по тем временам фантастическая сумма. Уже тогда я поняла, что в коридорах клиник эстетической медицины вращаются теневые деньги. И что не только ни одна операция, но даже самая простая процедура не делается по прейскуранту — за все платят лично врачу в конверте. В результате прооперировал меня профессор, заведующий отделением. Прооперировал так себе, по крайней мере если я поворачиваю голову чуть влево, то выгляжу совсем иначе, нежели в правый полупрофиль. Потом он прооперировал мою подругу и тоже не очень удачно. Впрочем, положа руку на сердце, я еще не видела ни одной операции, о которой я могла бы сказать — супер, пятерка. Человеческий организм непредсказуем, и как поведут себя раны и швы при заживлении — не известно. Именно поэтому я двумя руками подписываюсь под фразой Малышевой: «Пластическая хирургия — единственная область медицины, в которой показания к операции диктует сам пациент. Он же сам в ответе и за ее последствия».

Итак, Елена Васильевна любезно согласилась провести мне пластический ликбез. Мы отправились к главному пластическому хирургу России Николаю Олеговичу Миланову. Это была долгая и очень полезная для меня беседа. Начнем с того, что если вы откроете справочник медицинских профессий, то специальности «пластическая хирургия» вы там не найдете. Официально такой профессии нет. А есть челюстно-лицевая хирургия, которая разделяется на эстетическую и реконструктивную. Реконструктивные операции составляют 75 процентов от всех пластических, а эстетические лишь четверть. Первая часть касается пересадок кожи, ликвидации всевозможных дефектов после травм, ожогов, ранений. В последнее время появились новые пациенты — те, кто проходит по государственной программе «Защита свидетелей» и жертвы терактов. Тяжелый искалеченный пациент — это всегда большой риск и неординарная ситуация. Еще один мой собеседник — выдающийся российский реконструктивный хирург Александр Неробеев рассказал мне, как несколько лет назад академиком Коноваловым была проведена операция по разделению сиамских близнецов, которые срослись головами. Разделить их нейрохирург брался — а вот кто обеспечит пластику? Этот вопрос оставался без ответа. Неробеев предложил свой вариант закрытия двух черепов. Операция шла 17 часов и закончилась успешно. Тогда девочкам было по 18 месяцев, и родители увезли их в Америку. Но в США почему-то рассказывали, что детей спасли американские, а не русские врачи. Могу сказать одно — в России сильнейшие реконструктивные хирурги. А вот эстетика в большинстве своем стала прибежищем шарлатанов. Студенты по правилам должны прослушать тысячи часов лекций и набить руку в операционных ассистентами. На деле молодые специалисты быстро получают лицензии, а набивают руку уже в процессе. Но даже если вы попали под нож к очень опытному хирургу, нет никакой гарантии, что результат вас порадует. Дело в том, что 75 процентов операций, которые делает один врач, — это переделки после других. А потому круг пациентов не слишком большой, просто многие ходят от одного врача к другому, пытаясь довести до совершенства какие-либо части своего тела. Кстати, пластика очень заразная штука. Есть целый отряд сумасшедших (многие из них — жены пластических хирургов), которые бесконечно что-то у себя переделывают, на них уже места живого нет, а они все ходят за своими мужьями с протянутой рукой, ногой или иной частью тела. Когда я в 1992 году оперировала нос, со мной в палате лежали две девушки. Я очень долго не могла понять, что им надо резать. Я всматривалась в их лица, фигуры — бред какой-то, все идеально. Наконец их привезли после операций. Оказалось, одной отсасывали жир с внутренней стороны коленей, а второй — с бедер. Причем обе весили килограмм по 50. Уже там я поняла, что предела неудовлетворенности собой нет. На этом и стоит пластическая хирургия.

Академик Николай Миланов рассказал мне, что в советские времена в Москве пластикой занимались только два института. Эстетическая хирургия очень тяжело пробивала себе дорогу. В Минздраве были озабочены тем, например, что в трети советских роддомов не было туалетов. Министр так и сказал академику: «Идите пришивайте пальцы, чтобы люди стояли у станка, а если у какой-то женщины кривая грудь — под одеждой это скроется. И если она женщина порядочная, то грудь ее увидят один-два человека в жизни — не больше. Мы не можем тратить деньги на обучение специальности, которая не несет конкретной пользы». Именно с таким отношением и боролись наши пластические хирурги, пытаясь вытащить отрасль из состояния каменного века. Но очень часто к услугам пластических хирургов прибегали и спецслужбы. Доктор Неробеев рассказывал мне, что по просьбе КГБ не раз перекраивал лица разведчиков. Так пластическая операция становилась частью секретной. Более того, ему приходилось оперировать людей, ни фамилий, ни имен которых он не знал. Его привозили в так называемые специализированные учреждения, где на операционном столе уже лежал пациент. Показывали только область тела, где надо было сделать операцию, профессора знакомили с результатами анализов, и все.

На Западе в 1980-е годы уже вовсю вставляли в грудь силиконовые протезы, отсасывали жир, подкачивали губы и ягодицы, убирали лишние ребра. За железным занавесом стремительно развивался шоу-бизнес, а за ним галопом неслась пластическая хирургия. Поп-идолы и были самыми ярыми пропагандистами успехов пластических хирургов. А в России бум начался только в 1990-е годы. И как всегда с перекосами. На площади трех вокзалов в Москве висел рекламный щит: «Вам до поезда два часа, а у вас маленькая грудь — зайдите в привокзальную комнату — и вы приедете домой с новой грудью!» Это был фантастический по прибыльности бизнес. Не надо было учиться, нужно было иметь только шприц и гель. Так называемые хирурги вкачивали его в отвисшие грудные железы, а результат был виден сразу.

И сразу — большие деньги. Это была грандиозная пластическая афера. Ведущие российские хирурги пытались как-то остановить этот чудовищный конвейер, ведь через год у пациентов начинали происходить страшные вещи — вкаченный гель расползался по всему организму. Грудь уплывала подмышку, а губы выворачивало, как у боксеров после боя, или вытягивало вперед, как у утки, в результате чего образовывались резкие носогубные складки. Вылавливать сбежавший гель — это еще несколько тяжелых операций. Но привокзальные целители об этом не сообщали. Они даже создавали летучие бригады, которые ездили по всей Сибири и Дальнему Востоку. Слух о расчудесных столичных умельцах тут же разлетался по провинции, и толпы страждущих выстраивались в очередь. Через неделю весь город ходил с надутыми губами, грудями и прочими местами. И бригада меняла дислокацию. У одного из наших героев — хирурга Владимира Тапии мы встретили в отделении пациентку, пережившую подобную экзекуцию. Женщину звали Вероника. Она попала в автомобильную катастрофу, в результате чего у нее оказалась фактически срезана внешняя часть бедра одной ноги. В тот период было очень модно использовать гель, в том числе и для восстановления поврежденных форм. Женщине, дабы скрыть дефект, закачали в бедро четыре литра геля. Но он, вопреки ожиданиям пациентки, отнюдь не восстановил форму бедра и вдобавок уже через месяц пошел гулять по всему телу. Целый год, в несколько этапов, Тапия вылавливал этот гель, пока наконец не привел ногу в исходное состояние. Женщина была очень довольна, что наконец-то избавилась от этого ужаса. Но впереди ее ждали еще несколько реконструктивных операций, так как нога представляла собой печальное зрелище и даже брюки не могли скрыть эти дефекты.

Мы тогда спросили Веронику: а не пыталась ли она подать в суд на врачей, которые устроили ей такой «праздник»? Но в те времена жаловаться на медицинский бандитизм было некуда, так что Веронике пришлось все расхлебывать самой. Но самое парадоксальное, что и сейчас свою правоту мало кому удается отстоять. Николай Миланов — президент Ассоциации пластических хирургов. Но вот в чем странность. Членами ассоциации являются только 600 врачей, а клиник в России 5000. И не входящие в ассоциацию доктора плевать хотели на нормы и правила профессионалов. Но все же существует алгоритм, следуя которому можно побороться за свои права. Если пациента искалечил хирург и он решил довести дело до суда, ему необходимо заключение судмедэкспертов. Профессор Александр Неробеев председательствует в судебно-медицинской комиссии, которая разбирает подобные случаи с пластическими операциями. Кстати, на долю пластиков приходится только девять процентов от всех врачебных ошибок. Лидируют в этом списке с большим отрывом стоматологи и гинекологи.

С одной поправкой: к стоматологам и гинекологам обращается 100 процентов населения (женского во втором случае), а к пластикам — единицы. И тогда выходит, что 9 процентов — огромная цифра.

Но комиссия экспертов лишь констатирует факт нанесения вреда пациенту, но отнять лицензию у хирурга, как это делают их коллеги на Западе, она не может. По крайней мере за последние 10 лет таких прецедентов не было. Неробеев рассказал мне и противоположные истории, когда его коллеги-врачи сами становятся жертвами нечистоплотных пациентов. Профессиональные сутяги терроризируют клиники, выколачивая из них десятки тысяч долларов за то, что им якобы не нравится результат. Тут-то судмедэкспертиза и определит, насколько правомочны претензии пострадавшей стороны. Но в четверти случаев эксперты все же подтверждают опасения истцов. И даже заставляют недобросовестных коллег переделывать работу. Но кто ляжет под нож к человеку, от которого уже пострадал? И искалеченные пациенты вынуждены идти на переделку к другим хирургам за свои же деньги. Вот такой замкнутый круг прошла одна из наших героинь. Ее привел в редакцию мой коллега — журналист Дмитрий Серебровский. Марине было 62 года. Она переводчик с немецкого языка. В 1987 году женщина впервые сделала подтяжку лица у знаменитого хирурга Игоря Вульфа. Операция прошла успешно, Марина даже вышла замуж за какого-то немецкого бизнесмена. Через восемь лет она опять пришла к Вульфу с той же самой просьбой. Он согласился все сделать быстро, в тот же день, без анализов и за три с половиной тысячи долларов. Кстати, подтяжка в таком возрасте всегда предполагает три отдельные независимые операции: собственно круговая подтяжка лица, верхние веки и нижние веки. Но Вульф решил не мучиться и сделать все за один присест. Он очень торопился в Италию, где оперировал в одной из частных клиник. После его отъезда у Марины начался отек шеи. Она позвонила доктору и выслушала рекомендацию делать массаж, что было в такой ситуации противопоказано. Впоследствии Вульф утверждал, что такой рекомендации он не давал. Вдобавок доктор забыл снять швы, отчего загноилось и вывернулось нижнее веко. К тому же появилось облысение у висков. В результате Марина обратилась в суд. Восемь лет ее перебрасывали от хирурга к хирургу. После семи операций лицо, как она говорит, изменилось до неузнаваемости. Мое же впечатление было обратным, если бы Марина не заговорила о своих проблемах, я бы и не заметила, что у нее какие-то дефекты на лице. Выглядела она достаточно молодо. По крайней мере лет на 10 моложе. Сейчас ее имя хорошо известно в мире пластических хирургов, и никто больше за нее не берется. Пластическая операция, как любая другая, это всегда риск. И как у любых врачей, у пластиков бывают ошибки и даже летальные исходы. Врач не Бог, он не может предусмотреть все. И человек, идущий на операцию, должен об этом помнить. Такие случаи бывают у каждого хирурга, но разница лишь в том, как врач выходит из него — он может бросить пациента, а может, то есть должен, то есть обязан, предложить ему переделку. Вот этим-то и отличаются настоящие врачи от бандитов и шарлатанов. И кстати, аспект переделки нужно обязательно оговаривать перед операцией и прописывать его четко в контракте.

Конечно, пациенты приходят всегда с желанием чего-то исправить. Но здесь надо отсеивать нормальных людей с нормальными пожеланиями от ненормальных. Первый закон пластической хирургии — разговор с хирургом. Один такой разговор мы наблюдали в клинике Владимира Тапии. Его полная фамилия Тапия-Фернандес. Он родился, вырос и учился в Боливии, а затем много лет стажировался в Италии и Соединенных Штатах. Последние годы он оперирует в Москве. Его день расписан по минутам и начинается, как ни странно, с вечера предыдущего дня, когда в центре Москвы он консультирует пациентов. Поговорить с врачом в нашем присутствии согласилась Елена из Новокузнецка. На вид ей было лет тридцать, симпатичная женщина, но мешки под глазами существенно портили внешность. Несколько лет она думала об операции. Надо отдать должное ее тщательному подходу к этому вопросу. Тапиа — пятый специалист, которого она посещала для консультации. Мы не ожидали, что боливиец начнет с ходу отговаривать ее от операции, рассказывая о многочисленных осложнениях, которые могут начаться после всего. Елена потом сказала нам, что он — единственный, кто заговорил о последствиях и предостерег ее от ошибок. Не знаю, легла ли она под нож или нет. Но доктор признался нам, что отговаривает регулярно, и тем не менее пациентов ему и так хватает. Кстати, Тапию можно назвать пионером липосакции в России. Именно он привез сюда в начале 1990-х технологию откачивания лишнего жира. Привез на свой страх и риск, не зная, отзовутся ли клиенты на предложение по радикальной коррекции фигуры. А народ-то откликнулся. Тапия организовал школу по обучению этой технологии. Программа была рассчитана на три года. Но хирурги походили на операции три месяца и решили, что полностью освоили процесс. А дальше началась голая правда. Тяжелейшие осложнения, с одной стороны, с другой — пациентки полнели, и жир скапливался вокруг тех мест, которые были прооперированы — получалась жуткая картина. Тапия после этих «ученичков» очень много переделывал. Но он сам никогда не откачивал помногу. А вот рекорд его учителя — доктора Зокки — 22 литра за одну операцию.

Еще одна пациентка, на которую мы обратили внимание в клинике доктора Тапии, была совсем девчонкой — 16 лет. Ее звали Гульнара, и привез ее к Владимиру из Ростова отец. У девочки было затруднено дыхание, и врачи направили ее на лор-операцию, в результате чего у нее провалилась перегородка. Папаша пришел к ростовскому врачу, взял его за шкирку и тряс так, что тот дар речи потерял. Но делу это не помогло. Девочку привезли к Тапии, сделали рентген, а там перегородки нет. Резонный вопрос: а из чего делать нос? Две недели Владимир консультировался с коллегами. И в конце концов Тапиа установил ей донорский хрящ. Мы снимали девчонку спустя неделю после операции, она выглядела просто красавицей. Не знаю, как обстоят у нее дела сейчас, но тогда это было настоящим спасением. Впрочем, пока я изучала сложности пластической хирургии, желание переделывать свой собственный нос становилось все меньше и меньше. Окончательно меня отвратила от этой затеи вот какая история.

В нашей программе принимали участие, помимо многочисленных пациентов, жертв и судмедэкспертов, три основных хирурга. Это уже известные вам доктор Тапия, профессор Неробеев и еще один герой — профессор Александр Сергеевич (фамилию его я произносить не хочу). Его знают звезды отечественного шоу-бизнеса. Многих из них он оперировал бесплатно, просто за рекламу, зато остальной контингент был исключительно с Рублевки. Цены на его услуги были заоблачными, как минимум в три раза выше, чем за аналогичные услуги у других врачей. Клиника его располагалась в самом центре столицы, а загородный офис — в знаменитом рублевском поселке Барвиха. Безусловно, Александр Сергеевич — человек способный, но во многом своему карьерному взлету он обязан жене — дочери известного грузинского хирурга. Она сама по профессии врач, но по деловой хватке — просто акула. Женщина весьма странной внешности. Ей было под пятьдесят, но она ходила с голым пупком, мощным декольте, все лицо ее было похоже на маску. Всем своим видом она показывала, кто хозяин не только в доме, но и в клинике. Профессор же производил впечатление робкого подкаблучника, а потому его жена определяла стратегию и основные направления деятельности клиники. Впрочем, мой выбор на эту пару пал не случайно. Мне ее буквально навязала коммерческая служба нашей телекомпании. Их появление в программе было проплачено. А так как я по поводу каждой кандидатуры консультировалась с Еленой Малышевой, то, естественно, сообщила ей и о своем новом герое. Лена покрылась красной краской, у нее затряслись руки: «Ни в коем случае, этому человеку в сообществе никто не подает руки, кто угодно, только не он». Лена как в воду глядела, сказав, что если остальные участники программы узнают, кто рядом с ними в компании, то откажутся принимать участие. Я пошла в дирекцию нашей компании с просьбой разорвать отношения с этой подозрительной четой, но дирекция была непреклонна. Впрочем, позднее они сами горько пожалели, что не пошли на мои уговоры.

Небольшое лирическое отступление. Дело в том, что пластическая хирургия развивается стремительно. Все время появляются новые методы, препараты, протезы и прочее. Но в отличие от классической хирургии все эти новации не проходят достаточно серьезных клинических исследований у нас в стране, а сразу пускаются в оборот. Одной из таких новаций являются так называемые стволовые клетки. Я не ученый, но даже они на примитивном уровне не могут объяснить, что это такое, впрочем, в моем расследовании это и не главное. Хотя сейчас я прекрасно владею предметом. Стволовые клетки можно получить двумя путями — вырастить из взятых у вас клеток по специальной технологии или получить из абортного материала. Важно то, что наш профессор один из первых начал использовать стволовые клетки в своей работе. Серьезные же врачи категорически против этой новации. То есть они против экстренного внедрения метода в производство, как абсолютно не изученного. А милая супружеская чета плевать хотела на мнение профессионального сообщества. Они кололи эти клетки кому и куда попало. Я видела своими глазами и глазами оператора: пришла девушка, новая русская, мать двоих детей, решила подкорректировать себе нос. Тут же владелица клиники, закачав в шприц какой-то жидкости, которую она назвала стволовыми клетками, посадила барышню на кресло и вколола ей в горбинку носа этот состав. Затем на нос наложили гипсовую повязку и попросили прийти через три дня на смотрины. Мне показалось подозрительным, что девушка не смыла макияж, не переоделась, не подписала никаких документов, предварительно ей ничего не рассказали о методе коррекции, у нее не взяли никаких анализов, и вот еще деталь — девушка тут же заплатила администратору 2000 евро (у нас в стране все расчеты производятся в рублях по курсу) и не получила кассового чека. Все это меня насторожило. Но не только это. Дело в том, что большинство частных клиник арендуют помещения в больницах, где есть оперблоки и реанимации. Александр Сергееевич оперирует у себя в клинике, где нет и не может быть реанимационного отделения. С учетом того, что большинство операций делают под общим наркозом, это огромный риск, ведь осложнения — вплоть до остановки сердца — могут возникнуть прямо на операционном столе. В этом случае помогать некому. Жена профессора попросила рассказать о ней в программе как о выдающемся пластическом хирурге, взамен пообещав всю жизнь обслуживать меня бесплатно. Перспектива уколов неизвестными препаратами в нос за 2000 евро показалась мне неравноценным обменом, я промолчала, но от всей этой атмосферы меня начинало потихонечку подташнивать. Бесил надменный тон, с которым она обращалась к присутствующим, хамское отношение к своим сотрудникам — все это опытный глаз журналиста брал на заметку. Потом в кресло посадили еще одну даму лет пятидесяти, на которой испытывали новый метод «фотолифтинга». Приборчик долго ползал по ее накрашенному лицу, совершая в процессе редкие вспышки (каждая вспышка стоила несколько десятков евро). По задумке доктора, уже через неделю пациентка должна будет выглядеть гораздо моложе. Ну что ж, мы приехали через неделю посмотреть на тетеньку и взять у нее интервью. Но нашу героиню загримировали так, что она стала выглядеть не лучше, а хуже. Но так как тетеньке обещали солидную скидку в обмен на интервью для нашей программы, она заливалась соловьем о чудодейственном методе. На этом я сказала: «Хватит!» И мы приступили к монтажу.

Когда черновой вариант программы был готов, мы передали его в дирекцию общественнополитического вещания Первого канала (так положено). Там посмотрели, одобрили и поставили проект в эфир. У нас было в запасе буквально три дня. Дело было за малым — показать программу ее героям, как мы, собственно, и договаривались. Я с ужасом ждала ответа от участников программы. Первым за кассетой приехал курьер из клиники профессора Неробеева. Уже через два часа мне позвонила его ассистент и сказала следующее: «Наташа, большое спасибо, мы посмотрели ваше творение, нам все очень понравилось, но принимать участие в программе, где известный профессор и его жена рекламируют стволовые клетки, мы не будем». У меня сердце остановилось. Эфир — через два дня. А как я могу вырезать Неробеева, который вместе со своими пациентами занимает треть программы. И почему я должна его вырезать — он прекрасно говорит, он уважаемый человек, крупный ученый? Почему? Я тут же набрала номер исполнительного директора и сообщила ему это пренеприятнейшее известие. Конечно, ничего внятного в ответ я не услышала. Мы ждали вечера, когда в «Останкино» на просмотр приедет жена Тапии — Наташа. Двухметровая блондинка-красавица с мраморной кожей занималась вопросами PR собственного мужа. Как только она увидела на экране главу про стволовые клетки, остановила просмотр и позвонила мужу. Возмущению супругов Тапия не было предела. Они, так же как и Неробеев, поблагодарили меня за внимание и попросили вырезать их полностью. На часах девять вечера. Завтра в 10 утра у меня уже озвучание. Что делать — я не знаю. Времени доснимать у меня нет. Я поставила в известность о происходящем генерального директора компании Алексея Пиманова. Он ответил: «Поступай, как считаешь нужным». И я приняла единственное верное решение. Впереди была ночь, что по телевизионным меркам — немало. Я позвонила девушке из рекламной службы нашей компании и сообщила ей, что супружеской четы — новаторов в программе не будет, что это мое решение и точка. Сбросив с себя бремя переговоров с этими ребятами, я занялась наращиванием хронометража программы. Дело в том, что супруги со своими клетками занимали 12 минут эфира, и если я их вырезаю, то это время надо было чем-то заполнить. Как всегда, на помощь пришли мои друзья. Я позвонила коллеге по «Совершенно секретно» Мише Маркелову с вопросом, кто из террористов пользовался услугами пластических хирургов. А Миша — крупный специалист по горячим точкам. Он-то и подсказал мне кандидатуру Салмана Радуева. Террорист номер один неоднократно оказывался на столе у реконструктивных хирургов. У него было серьезное осколочное ранение в голову, и врачи в Германии поставили ему титановую пластину на место разбитого фрагмента черепа. После операции Радуев и получил кличку Титаник. Ему вмонтировали протез глаза, фрагмент скулы, в общем, собрали по кускам. А Миша неоднократно встречался с Радуевым в Чечне и дал мне кассету с его интервью, а также архивные съемки жизнедеятельности бандита. Так у меня появился первый вставной фрагмент. Я быстро написала текст и отдала его Димке Серебровскому, который вместе с режиссером Светой Анучкиной, бывшей на девятом месяце беременности, скоропостижно монтировали. Но это две минуты, а надо было придумать еще на 10. Я обратилась к своему другу Георгию Черданцеву — прекрасному футбольному комментатору. Жора мне рассказал историю о том, как пару дней назад футболисту Андрею Шевченко раскроили вдребезги губу. После травмы он перенес пластическую операцию. Услышав это, я завизжала от радости. Конечно, мне очень горько было за Шевченко, но благодаря его ранению в программе появились еще две с половиной минуты. Жора нашел у себя кадры, где Шевченко принимает участие в рекламной кампании Джорджио Армани, мы настригли футбольные матчи с его участием — получилось очень живо и интересно. Было три часа ночи, а нарастили только пять минут. Остальное решили брать из остатков интервью Тапии и Неробеева. Худо-бедно, но к утру мы закончили монтаж. Впереди еще озвучание, а я уже и на ногах не стою. Впрочем, такие марафоны для нас не редкость. У меня был рекорд — в 2002 году я в понедельник получила задание сделать программу о футбольном погроме на Тверской улице в Москве и в пятницу утром сдала на эфир 26-минутную программу. К тому же за это время я еще сделала 12-минутный сюжет для программы «Человек и закон» об освобождении из тюрьмы криминального свердловского авторитета Сергея Терентьева. Получилось, что за неделю я спала только одну ночь — со вторника на среду. После этого я поверила в беспредельные возможности человеческого организма. Так, кстати, работает все телевидение.

Впрочем, наутро меня уже ждало разбирательство с супругами. Я очень корректно объяснила им ситуацию. В ответ начался истошный крик, и я положила трубку. Жена перезванивала мне еще раз двадцать и наговаривала на автоответчик, какое место она мне куда натянет или пришьет. Все это было, с одной стороны, крайне неприятно, с другой — закономерно и предсказуемо. Я в который раз убедилась в том, что интуиции надо доверять, да и Елена Васильевна Малышева была абсолютно права. Все-таки в медицинском сообществе еще живо понятие «нерукопожат-ный» человек. Потом мне рассказали историю о женщине, которая пришла к ним с претензией по поводу качества проведенной операции. Пациентку выгнали в шею из клиники охранники.

Программа вышла с оглушительным рейтингом. Ее посмотрела, наверное, вся женская часть зрительской аудитории. Мне выразили благодарность за проявленный героизм, но осадок в душе остался очень неприятный. Не знаю, может быть, с годами, когда лицо мое станет похожим на печеное яблочко, я вернусь к мысли о необходимости лечь под нож пластического хирурга. Но вот нос я в тот момент переделывать так и не решилась. По крайней мере ни в моей карьере, ни в моей личной жизни эта приобретенная горбинка не сыграла роковой роли. К тому же у пластических хирургов есть поверье: меняешь форму носа — жди перемен в жизни. А я ничего менять не хочу. Пока.

Во все времена в России воровали золото. Петр I воров вешал. Сталин расстреливал. Брежнев сажал. Сегодня же половина добываемого в стране золота разворовывается совершенно безнаказанно. В «левом» обороте более миллиарда долларов. Эти деньги могли бы принадлежать государству. Но, увы. Государство, некогда державшее под контролем каждый грамм желтого металла, уже не в состоянии вернуться на прежние позиции. На криминал в отрасли работают ученые, банкиры, правоохранительные органы, промышленники, заключенные. Золото воруется в артелях, перевозится челноками-контрабандистами, штампуется на подпольных заводах. Нелегальный оборот достиг критической отметки. Это ясно и тем, кто стоит у власти, и тем, кто работает в этом сегменте рынка.