Наши добрые намерения… не были осуществлены в значительной мере потому, что мы не произвели изменений в старом механизме власти.
Я имею ввиду государственную бюрократию… Мы… по–настоящему еще не приступили к решительным демократическим переменам в экономике.
Михаил Горбачев, из выступления перед Верховным Советом СССР, 26 августа 1991 г.
Я лично верю сегодня Михаилу Сергеевичу Горбачеву значительно больше, чем даже три недели тому назад, до путча.
Борис Ельцин, 4 сентября 1991 г.
Трудно сказать, сколько республик присоединятся к союзу, но я твердо уверен, что союз будет.
Борис Ельцин, 14 ноября 1991 г.
Да, они теперь говорят: мы создадим конфедерацию и через запятую добавляют: но мы за единое государство. Как такое может быть ?
Леонид Кравчук, 26 ноября 1991 г.
К воскресенью, 25 августа 1991 года — ровно через неделю после того, как Геннадий Янаев согласился взять на себя полномочия президента, — он и все его соратники по заговору либо сидели в тюрьме, либо были мертвы, Деятельность коммунистической партии Советского Союза была прекращена, а большинство республик, вслед за тремя прибалтийскими республиками, бросились выходить из Союза. Для Горбачева положение осложнялось еще и тем, что центрального советского правительства по сути дела не существовало. Совет министров был распущен, КГБ, травмированный и напуганный, отдан под управление шефа–реформатора, а командование армией перетряхнуто.
Ельцин воспользовался попыткой переворота для того, чтобы распространить свою власть на области, обычно находившиеся под юрисдикцией центра или федерации, и Горбачев — поскольку это было необходимо для его спасения — мог лишь согласиться с тем, что Ельцин сделал в его отсутствие. Но в результате таких действий вся политическая инициатива перешла к Ельцину, тем более что Горбачев по возвращении в Москву медлил нанести решающий удар по компартии и отказаться от своей приверженности социализму.
Ранее Горбачев не мог спасти свой президентский пост без помощи Ельцина, а теперь он не мог спасти Союз без активной поддержки Ельцина. К счастью для состояния Горбачева на тот момент, Ельцин подтвердил ранее сделанные заявления о том, что он убежден; союзный договор может быть подписан и претворен в жизнь.
Но события разворачивались не только в Москве. И они сузили возможности выбора для Горбачева и Ельцина.
Лихорадка независимости
Одной из главных целей заговорщиков было ввести чрезвычайное положение в трех прибалтийских республиках, приостановить деятельность их законодательных органов и покончить с агитацией за независимость. Первым шагом сразу после сообщения о создании Комитета по чрезвычайному положению в Москве было объявление генералом Федором Кузьминым, командующим Балтийским военным округом, о подчинении ему правительств прибалтийских республик, а Альфред Рубикс, латвийский коммунист, сторонник жесткой линии, объявил о создании местного комитета по чрезвычайному положению. Военные и милиция заняли ряд предприятий связи и другие стратегические пункты Прибалтики, но они не проявляли жестокости, и переворот захлебнулся, прежде чем были приняты меры против республиканских правительств и их законодателей.
Парламенты и правительства Прибалтики не испугались демонстрации силы 19 и 20 августа. Они сразу выступили против Комитета по чрезвычайному положению, и две страны, которые до тех пор не объявляли о своей независимости, немедленно сделали это: Эстония объявила о своей независимости 20 августа, а Латвия — 21 августа. Литва, конечно, объявила об этом еще на год раньше, и как раз перед попыткой переворота РСФСР заключила договор с Литвой, признававший ее независимость. Как только Эстония и Латвия объявили о своей независимости, Россия немедленно известила мир о том, что признает их статус.
Однако Горбачев все еще колебался скрепить своей подписью признание прибалтийских государств, настаивая на том, что только съезд народных депутатов может принять такое решение. Тем не менее он одобрил меры, избавлявшие их от угрозы введения советских войск. Генерал Кузьмин был смещен; прибалтов, служивших в советских вооруженных силах, отпустили домой и собственность КГБ во всех трех странах была передана их правительствам. Латвийские власти арестовали Рубекса 24 августа за участие в попытке переворота.
Шестого сентября вновь созданный Государственный совет СССР единогласно проголосовал за признание независимости Эстонии, Латвии и Литвы. Развод стал официальным и окончательным, хотя многие вопросы еще оставалось уладить, в том числе график вывода из этого района советских вооруженных сил. Многие иностранные государства уже признали республики, а после акции Советского Союза признали и все остальные. А на следующей сессии Генеральной ассамблеи ООН все три государства стали ее членами.
Официальный выход прибалтийских республик из состава Советского Союза создал важный прецедент. Впервые Советский Союз разрешил республикам воспользоваться правом на отделение, якобы предоставлявшимся им по сталинской конституции. Горбачев мог бы уменьшить силу прецедента, если бы в 1989 году заявил, что прибалтийские государства стали частью Советского Союза незаконным путем и потому могут выйти из него согласно процедуре, не распространявшейся на другие республики. В ту пору Горбачев, наверное, мог бы договориться также о праве сохранить военные базы на территории Прибалтики и праве защищать другие советские интересы. Избрав иную линию поведения, Горбачев вынужден был согласиться с выходом прибалтийских республик на самых неблагоприятных для Советского Союза условиях: помимо того, что такая акция поощряла другие республики поступить так же, это показывало, что центр больше не в состоянии удерживать ту или иную республику в Союзе вопреки ее воле.
————
Какое–то время Горбачев, Ельцин и остальная часть мира по–разному относились к неприбалтийским республикам Советского Союза. Хотя многие объявили о независимости, не было ясно, действительно ли эти декларации соответствуют желанию республик стать полностью независимыми. Причины в разных республиках были разными. В одних случаях декларации были сделаны под давлением общественности, а в других они являлись следствием отчаянных усилий местных коммунистических правителей отделиться от реформ, которые решила проводить Москва.
Так или иначе, как только провалился переворот, заявления республик о независимости стали поступать чуть ли не ежедневно. Украина объявила о независимости 24 августа, что должен был подтвердить референдум, намеченный на 1 декабря. Верховный Совет Белоруссии объявил о «политической и экономической независимости Белоруссии» 25 августа. Парламент Молдавии принял декларацию о независимости 27 августа, Азербайджан — 30 августа, Узбекистан и Киргизстан — 31 августа, Грузия, объявившая о независимости еще в апреле, во вторую годовщину расстрела демонстрации в Тбилиси, объявила 6 сентября, что разрывает всякие отношения с СССР, поскольку он не считает ее декларацию законной. Таджикистан, озабоченный переходом власти в республике в другие руки, ждал с объявлением о независимости до 9 сентября. Армения сначала провела 21 сентября долгожданный референдум. Когда выяснилось, что почти 95 процентов населения высказалось за независимость, армянский парламент официально объявил об этом.
Таким образом к концу сентября 1991 года все республики Советского Союза, за исключением России, Казахстана и Туркменистана, объявили о независимости, а Туркменистан сделал это в октябре. Тем не менее, большинство из них продолжало участвовать в остававшихся органах СССР и вести переговоры с Горбачевым о новом союзном договоре.
Сумятица в республиках
Провал переворота укрепил всех республиканских лидеров, связанных с центральной властью в Москве, и одновременно породил трансформацию внутренней политики многих республик. Некоторые республиканские лидеры — как правило те, что выступали против переворота, — выиграли, другие проиграли.
Особенно показательна в этом смысле Белоруссия. Николай Дементей, председатель Верховного Совета республики, не осудил попытки переворота 19–20 августа, а ЦК белорусской компартии 21 августа, как раз перед тем, как рухнул Комитет по чрезвычайному положению, сделал заявление, поддерживавшее его. Умеренные члены парламента во главе со Станиславом Шушкевичем присоединились к оппозиционному Национальному фронту и потребовали созыва чрезвычайной сессии Верховного Совета, которая открылась в субботу, 24 августа.
На сессии Дементей подвергся серьезной критике за свое поведение 19-22 августа, и хотя он отчаянно защищался, утверждая, что его действия были неверно поняты, подавляющее большинство депутатов в конце дня проголосовали против него. Однако на сессии не было кворума, и голосование соответственно не могло считаться законным. Сессия возобновилась на другой день.
К тому времени атмосфера радикально изменилась. В субботу после закрытия сессии, депутаты узнали, что Горбачев ушел в отставку с поста Генерального секретаря КПСС и прекратил деятельность компартии. Будет проведено расследование деятельности партийных организаций во время переворота. И тут лидеры белорусских коммунистов поняли, что единственный путь избавиться от придирчивого расследования их деятельности со стороны Москвы — объявить независимость. В воскресенье, придя на сессию, они проголосовали вместе со своими оппонентами — Национальным фронтом — за независимость. Дементей вынужден был уйти в отставку и уступить кресло своему первому заместителю Шушкевичу.
Восемнадцатого сентября на последовавшей за этим сессией белорусского Верховного Совета страна была переименована в Беларусь, и Шушкевич был избран председателем парламента (а также главой государства). Этот физик, проведший большую часть своей профессиональной карьеры в Белорусском государственном университете в Минске, занялся политикой лишь в 1989 году когда ему было уже за пятьдесят и он был избран в
Верховный Совет СССР. Он рассказал мне в 1992 году, что его подвигло заняться политикой возмущение недостойным поведением компартии во время чернобыльской катастрофы, и он выставил свою кандидатуру, как только были объявлены выборы.
Депутаты–коммунисты проголосовали за него, по всей вероятности, считая, что, будучи умеренным реформатором, Шушкевич прикроет их на посту председателя Верховного Совета и позволит существовать дальше, Думая так, они недооценили Шушкевича. Несмотря на мягкие манеры и тихий голос, он неустанно — хотя и тщетно — нажимал на проведение рыночных реформ и сыграл главную роль в разрушении Советского Союза.
————
На Украине и в Молдавии, где руководители республик противостояли перевороту, произошла смена власти другого рода. Леонид Кравчук и Мирчи Снегур в результате приобрели еще больший авторитет, поскольку коммунисты в обеих республиках, выступавшие против суверенитета и независимости, были разогнаны.
Кравчук сумел воспользоваться таким поворотом событий, хотя нет никакого основания полагать, что он мог предвидеть, когда и каким образом это произойдет. Весной 1990 года он занимал второе место в коммунистической партии Украины, но после того как в июне его выбрали председателем парламента, он начал отходить от партии, заняв более агрессивную линию поведения в переговорах о суверенитете Украины. Он привлек всеобщее внимание своей независимой позицией, когда в феврале 1991 года выступил против первого секретаря компартии Станислава Гуренко на заседании украинского ЦК. Еще до попытки переворота в Москве он уже возглавлял большую фракцию коммунистов, искавшую союза с РУХом и другими лидерами националистов. Провал переворота в Москве скрепил этот сговор, и коммунисты–националисты сумели пережить роспуск компартии, благодаря своей поддержке разрыва с Москвой.
В Молдавии, где местная компартия была запрещена еще до того, как Горбачев порвал с КПСС, наблюдалась аналогичная тенденция: коммунисты, поддерживавшие независимость, политически выжили (хотя им пришлось придумать новое название для своей партии), а те, кто относился к этому скептически и поддерживал политику КПСС, были сметены со сцены — во всяком случае, в Кишиневе, теперь официально именуемом Кишинау.
Однако Молдавия в одном отношении кардинально отличалась от Украины. На ее территории, в районе к востоку от Днестра, где городское население в большинстве своем славяне и много военных в отставке, зрело восстание. При попустительстве местных военных властей группа аппаратчиков объявила этот район отдельной Приднестровской советской социалистической республикой. Аналогичная попытка была предпринята и к западу от Днестра, где живут гагаузы, говорящие на тюркском языке, но они представляли собой меньшую угрозу.
————
Отклики августовского путча меньше сказались в Грузии, Азербайджане и Армении. В Закавказье было слишком много своих сложностей, чтобы события в Москве могли завладеть их вниманием.
Когда Комитет по чрезвычайному положению пытался захватить власть в Москве, в Грузии вовсю бушевал собственный политический кризис. Президент Звиад Гамсахурдия, победивший подавляющим большинством голосов на выборах в мае, проявлял все большую склонность к деспотизму, отбросившую от него основные фигуры его коалиции. Семнадцатого августа 1991 года он усугубил конфронтацию, выставив из правительства представителей умеренного крыла — неожиданно отправив в отставку премьер–министра Тенгиза Сигуа и его заместителя, а также министра иностранных дел и председателя КГБ. Девятнадцатого августа Гамсахурдия продолжил чистку, уволив Тенгиза Китовани, командующего грузинской национальной гвардии. Однако национальная гвардия в ответ повернулась против Гамсахурдия. Москва — будь то советское правительство Горбачева или российское правительство Ельцина — утратила свое влияние на развитие событий в Грузии.
В политической жизни Армении и Азербайджана по–прежнему доминировала проблема Нагорного Карабаха. Очевидно надеясь получить от Москвы большую помощь в этой борьбе, президент Азербайджана Аяз Муталибов поначалу поддержал попытку переворота, а когда переворот провалился, поддержал декларацию о независимости, чтобы избежать наказания из Москвы. Эта перемена позиции вместе с неудавшейся попыткой разрешить спор по поводу Нагорного Карабаха на условиях Азербайджана ослабили его позицию, и он стал уязвим для критики со стороны азербайджанского Национального фронта, который в январе был разогнан Советской армией, а теперь начал набирать силу. Кроме того соперник Муталибова Гейдар Алиев, член брежневского Политбюро, исключенный оттуда после прихода Горбачева к власти, восстановил свои позиции в родном Нахичеване, районе Азербайджана между Арменией и Турцией.
В Армении, наоборот, сохранялась политическая стабильность. Левон Тер—Петросян, избранный в 1990 году председателем Верховного Совета, спокойно вел страну к отделению от Советского Союза и с самого начала выступил против попытки переворота. Однако страна, пострадавшая от длительных транспортных бойкотов и землетрясения 1988 года, а кроме того находившаяся в состоянии необъявленной войны с Азербайджаном, была экономически крайне слаба. Ее будущее останется заложником конфликта по поводу Нагорного Карабаха.
————
В Средней Азии наблюдалось большое разнообразие реакций на драматические события в Москве. Нурсултан Назарбаев (Казахстан) и Аскар Акаев (Киргизстан) с самого начала осудили переворот, и Акаев затем поддержал декларацию о независимости. Назарбаев же продолжал хранить верность Горбачеву и остался по сути последним из руководителей республик, выступавшим за союзный договор и реструктурированную федерацию или конфедерацию.
Три республики на самом юге — все еще находившиеся во власти старой партийной машины — либо приветствовали переворот, либо просто приняли его. Когда переворот провалился, они объявили о независимости, чтобы избежать ветров либерализации, подувших из Москвы. Президент Узбекистана Ислам Каримов и его коллега в Туркменистане Сапармурад Ниязов крепче взяли в руки бразды правления и начали наступать на демократическую оппозицию, возникшую при перестройке — в значительной степени в Узбекистане, где она всегда подавлялась, и лишь в незначительной мере в Туркменистане, где так и не укоренились более либеральные принципы, исходившие из Москвы.
В Таджикистане, самой бедной из союзных республик в плане экономических показателей, бушевал политический конфликт. Демократическая оппозиция, возглавляемая националистически настроенной интеллигенцией, принудила местного руководителя компартии Кахара Махкамова уйти в отставку после того, как он поддержал попытку переворота. Однако их победа над коммунистической политической машиной была краткой. Преемник Махкамова Кадриддин Аслонов тотчас запретил компартию, но она переименовалась в социалистическую, а парламент, где она составляла большинство, отменил запрет и вернул к власти предшественника Махкамова Рахмана Набиева, которого Горбачев снял в 1985 году. Последовавшие за этим президентские выборы привели к победе Набиева, но иностранные наблюдатели обнаружили широкую подтасовку данных.
В результате демократы объединились с двумя оппозиционными партиями исламской ориентации, и началась гражданская война, тем более разрушительная, что исламские группировки получали поддержку от моджахеддинов из Афганистана, а те, одержав победу над просоветским режимом в Кабуле, имели в избытке оружие, которое и переправляли через границу своим соратниками.
Преобразованный СССР
Москва не очень стремилась ввязываться в эти местные конфликты, хотя Ельцин и совершил с Назарбаевым кратковременную поездку в Нагорный Карабах в попытке выступить посредником в тамошнем конфликте. Главное внимание в столице было сосредоточено на попытках спасти рассыпающееся советское правление, на неустанном расширении сферы деятельности российского правительства с его эффективным законодательством и на переговорах о заключении нового союзного договора.
В первую неделю сентября была созвана чрезвычайная сессия советского Съезда народных депутатов для обсуждения проблем, возникших после попытки переворота. В результате ожесточенных дебатов Съезд народных депутатов подавляющим большинством голосов высказался за создание Союза суверенных государств согласно просьбе руководителей десяти республик, участвовавших в первом заседании нового Государственного совета. Это означало, что Съезд народных депутатов заканчивает свое существование.
Хотя кое–кто считал, что договор о создании конфедерации может быть подписан в течение недель, поскольку противники объединения были побеждены, Съезд народных депутатов тем не менее создал новую правительственную структуру для Советского Союза, который должен был продолжать свое существование до тех пор, пока не будет подписан новый договор или принята новая конституция. Эта структура состояла из Государственного совета, состоящего из президентов республик, готовых подписать союзный договор, с президентом СССР в качестве председателя; реструктуированного Верховного Совета и Межреспубликанского комитета по экономике для координации экономической политики. Однако руководство предприятиями, по большей части, переходило к республикам, которые по сути дела уже установили контроль над государственной собственностью на своей территории.
Дебаты были чрезвычайно ожесточенными, поскольку большинство депутатов не были довольны тем, что их институт перестает существовать. Под конец их удалось подкупить обещанием, что до конца 1994 года, то есть до окончания срока, на который они были выбраны, зарплата и привилегии останутся за ними.
Хотя новая структура была разработана наспех, в расчете на короткий, как многие думали, переходный период, она была плодом определенных компромиссов, которые при более благоприятных обстоятельствах могли бы разрешить споры и затянувшиеся переговоры по союзному договору до августа месяца. Так например, по–новому предлагалось построить верхнюю палату парламента…
Новым было и то, что даже те республики, которые решат не присоединяться к союзному договору, могут участвовать в Межреспубликанском комитете по экономике. Если союзный договор был бы подписан, эта организация могла бы стать механизмом по координации экономической политики независимых государств. Год тому назад это могло бы рассматриваться как радикальная уступка различным движениям за независимость. Горбачев и другие в ту пору утверждали, что независимость и экономическое сотрудничество несовместимы. Но политическая атмосфера к осени 1991 года настолько изменилась, что новаторские аспекты предлагаемой организации не привлекали больше внимания.
Горбачев заменил также Совет безопасности новым Политическим консультативным советом, Таким образом, его главный консультативный орган меньше чем за два года менялся уже третий раз. Президентский совет просуществовал меньше года, после чего был заменен Советом безопасности, и этот последний только начал организовываться, когда руководящие члены его попытались отобрать власть у Горбачева. На этот раз Горбачев не стал для вида включать партийных консерваторов и русских шовинистов в состав своего совета. Он назвал своих давних советников — таких как Вадим Бакатин, экономист Николай Петраков, Александр Яковлев и физик Евгений Велихов, а также включил в совет и более радикальных реформаторов, таких как мэр Москвы Гавриил Попов, давний сторонник Ельцина Юрий Рыжов, мэр Санкт—Петербурга Анатолий Собчак и редактор «Московских новостей», только что назначенный главой Центрального телевидении Егор Яковлев. Горбачев назвал также Эдуарда Шеварднадзе, но тот отказался.
Если бы в 1990 году Горбачев послушался рекомендаций Совета, аналогичного тому, который он сейчас создавал, он мог бы избежать некоторых наиболее серьезных своих ошибок. На самом же деле его Советы были лишь витриной, а не эффективно действующими институтами. Горбачев редко консультировался со всей группой в целом, а просто вызывал отдельных советников и в зависимости от настроения принимал или отклонял их рекомендации. Соответственно Политический консультативный совет действовал не лучше, чем его предшественники, но к тому времени, когда он был составлен, ни один из институтов советского правительства уже не мог повлиять на ход событий.
————
Большинство населения следило не столько за деятельностью новых правительственных организаций, сколько за деятельностью двух старых — КГБ и вооруженных сил. То, что люди, возглавлявшие обе эти организации, участвовали в перевороте, делало их уязвимыми для чистки, несмотря на то, что в целом они (особенно армия) единодушно не поддержали заговорщиков.
Поначалу в КГБ произошли более радикальные перемены, чем в армии и во флоте. Как только переворот захлебнулся, президентская охрана, подразделение, ведавшее президентской связью, и отряд «Альфа» были выведены из КГБ и поставлены непосредственно под контроль президента. Затем 11 октября Государственный совет решил ликвидировать КГБ СССР и разделил его натри отдельные организации: пограничную охрану, разведку и службу внутренней безопасности…
Некоторые старшие офицеры КГБ были арестованы за прямое участие в попытке убрать Горбачева, однако большинство сотрудников КГБ были оставлены в новых службах. Бакатин настаивал на том, чтобы возглавляемая им организация ограничила свою деятельность борьбой с правонарушениями и выступил против требований о всеобщей чистке и о том, чтобы открыть архивы КГБ и установить, кто работал информаторами. Бакатин считал, что последнее приведет к несправедливым и часто необоснованным обвинениям против невинных людей.
Бакатин пошел навстречу республикам, отдавая им контроль над силами внутренней безопасности на их земле, и подписал целый ряд соглашений, передававших им имущество КГБ на их территории. Он работал также с российскими властями, создавая Федеральное агентство безопасности РСФСР.
Вооруженные силы не подверглись перестройке, как КГБ, но в верховном командовании были произведены существенные изменения: к октябрю свыше половины членов коллегии Министерства обороны были заменены. Генерал Евгений Шапошников был назначен министром обороны, а Павел Грачев — его заместителем.
Несмотря на верность Шапошникова, Грачева и других высших офицеров конституционному порядку, никто не сомневался, что сокращение вооруженных сил, начатое в 1990 году, будет ускорено. Предыдущее военное командование сопротивлялось сокращениям и в попытке заблокировать их или по крайней мере замедлить ничего не делало для широкомасштабной демобилизации офицерского корпуса. Новым руководителям вооруженных сил предстояло заняться проблемами, которые создали их предшественники своим бездействием…
В любом случае сокращение численности войск не было самой сложной проблемой, стоявшей перед советскими военными. В условиях политической нестабильности молодые люди стали отказываться от призыва. Не было ясно, сможет ли советская армия численно держаться даже на том урезанном уровне, какой предлагал Грачев. Кроме того республики все больше и больше выступали с планами создания собственных армий, а некоторые требовали, чтобы их граждан демобилизовали из советских вооруженных сил для служения в независимых войсках у себя на родине. Поскольку советские вооруженные силы формировались не по национальному принципу — офицеров и солдат часто назначали служить в подразделения далеко от дома и намеренно перемешивали с тем, чтобы подразделения не носили национального характера, — такие перемены могли затронуть повсеместную эффективность и готовность советских войск.
Особенно зловещий для советской армии характер носили пожелания Украины. Двадцать третьего октября Верховный Совет Украины одобрил закон о создании украинской армии из 450.000 человек и национальной гвардии из 30.000, которые выделялись из советских войск, расквартированных в республике.
Позиция Украины не оставляла сомнений: если союзный договор не будет заключен, советские вооруженные силы не смогут существовать в нынешнем виде. Единое советское военное командование будет разделено на мелкие военные организации, которые, возможно, будут, а возможно, и не будут сотрудничать друг с другом. Хотя в России, несомненно, останется наибольшее число войск, их доктрина и самый смысл существования должны будут измениться.
Россия занимает главное место
Девятого сентября Борис Ельцин формально вернул юрисдикцию над вооруженными силами, КГБ и Министерством внутренних дел, которые он подчинил себе указом во время попытки переворота. Советскому правительству Горбачева и вскоре после этого неожиданно взял трехнедельный отпуск. Тем временем его коллеги препирались в Москве по поводу того, что делать дальше. Главным вопросом было, следует ли России поддерживать союз республик, желающих объединиться, или объявить о своей независимости и договариваться с остальными республиками на двусторонней основе или на основе многосторонней организации вроде Межреспубликанского комитета по экономике.
Создавая свою президентскую команду, Ельцин привлек людей трех категорий: I) бывших коллег из аппарата свердловской компартии, таких как Юрий Петров, бывший первый секретарь, которого Ельцин сделал начальником своего аппарата; 2) чиновников государственного управленческого аппарата, многие из которых начинали карьеру в военно–промышленном комплексе; и 3) политических деятелей демократической ориентации, большинство которых составляли люди тридцати–сорокапетние и из–за возраста и относительного радикализма часто именовались сторонними наблюдателями «младотурками».
Первоначально Ельцин поставил правительство России под контроль первых двух групп, а большинство «младотурок» посадил в Государственный совет, консультативный орган, откуда они должны были осуществлять прямой контроль над правительством России. Люди, возглавлявшие правительство России, в том числе премьер–министр Иван Силаев, были за сохранение Союза, а «младотурки» считали, что России лучше быть полностью независимой. По их мнению, союз с другими республиками, в большинстве которых все еше господствовала старая коммунистическая номенклатура, может заблокировать экономические реформы, необходимые России, и будет вытягивать из России ресурсы, которые ей требуются для проведения собственных реформ и развития. А кроме того, независимая Россия позволит им занять более важные посты. Так, например, Андрей Козырев, министр иностранных дел России, уже не будет больше подчиняться советскому министру иностранных дел.
Для многих в этой группе практические соображения подкреплялись (а возможно, были порождены) убеждением, что Россия исторически пошла по неверному пути, расширяя свою империю, и теперь должна, подобно другим метрополиям XX века, отбросить имперские придатки. Иначе, считал и они, невозможно будет создать современное, демократическое государство.
Те же, кто противостоял желанию «младотурок» видеть независимую Россию, отнюдь не все были стариками или коммунистами, или сторонниками империи. Немало демократов–реформаторов, в том числе Анатолий
Собчак и Григорий Явлинский, выступали за добровольное объединение, утверждая, что Россия лишится части себя, если откажется от союза, особенно учитывая ее нынешние границы.
Александр Ципко, философ, который в начале гласности первым опубликовал в советских средствах массовой информации статью, открыто нападавшую на марксизм–ленинизм, решительно выступил против попытки России уничтожить Союз. В своей статье в «Известиях» 1 октября 1991 года он писал:
«Союз без всесоюзной собственности, без уважения к Президенту и Конституции, к союзным учреждениям, без общей союзной армии никому не нужен. Союз мог существовать только до тех пор, пока Россия существовала как объединяющее начало. Но выделившись из недр Союза Россия уже неотвратимо становится фактором разъединения…
Распад СССР по нынешним внутренним границам не только ведет к гибели Советской империи, но и к распаду исторического ядра государства. Многие, заселявшиеся на протяжении веков русскими территории сейчас оказались вне пределов нового Российского государства».
Ципко приписывал центробежную тенденцию личным политическим амбициям руководителей республик. Желание захватить местную политическую и экономическую власть было, безусловно, сильно, но оно было не единственным фактором. По мере того, как структуры Союза работали все менее и менее эффективно, начало казаться, что реформы можно будет провести, лишь игнорируя Союз и осуществляя их на республиканском или местном уровне.
А тем временем в России нарастали настроения, требовавшие смены правительства. Во время отсутствия Ельцина премьер–министр Иван Силаев подал в отставку в атмосфере ожесточенной критики неэффективности правительства России в проведении реформ. После переворота Силаев стал также председателем Временного комитета СССР по управлению экономикой. Отказавшись от поста премьер–министра России, Силаев по сути дела связал свою судьбу с Союзом. Однако после его ухода с поста премьера в руководстве российским правительством образовался вакуум, которым вскоре воспользовались «младотурки».
Когда Ельцин в середине октября вернулся из отпуска, в стране росло недовольство политикой. Эйфория конца августа растаяла, и страна снова погрузилась в политические интриги. В средствах массовой информации замелькали мнения, что возможности, созданные победой над путчем, упущены из–за топтания на месте и нерешительности. Хотя деятельность компартии была прекращена, во многих местах партийные бюрократы завладели местными и провинциальными правительствами, из–за чего в большей части страны царила атмосфера противодействия реформам.
Серые, холодные октябрьские дни возвестили о близости зимы, экономика рассыпалась не по дням, а по часам, так что стал и маячить голод и холод. Наконец радикалам–реформаторам удалось привлечь внимание Ельцина.
В конце октября, следуя их рекомендациям, Ельцин принял ряд мер, чтобы проложить для России курс, независимый от Союзного правительства и других республик. Двадцать восьмого октября он представил съезду народных депутатов России план радикальных экономических реформ и попросил год на то, чтобы провести экономические реформы с помощью указов и назначить губернаторов. Многие депутаты возражали против этого, как и против плана реформ, но съезд народных депутатов в конце концов одобрил его. Был также создан конституционный суд — первый в истории России — и Руслан Хасбулатов был избран председателем Верховного Совета…
Четвертого ноября главы республик собрались на заседание Государственного совета СССР и решили ликвидировать все министерства СССР, кроме обороны, иностранных дел, железных дорог, энергетики и атомной энергии.
Шестого ноября Ельцин издал указ, назначив себя председателем Совета Министров РСФСР. Своим первым заместителем он назначил Геннадия Бурбулиса, бывшего преподавателя марксизма–ленинизма в Свердловске, который возглавлял избирательную кампанию Ельцина в Российский парламент и считался лидером «Молодых Турок». Другими заместителями председателя были назначены Егор Гайдар, возглавлявший Институт экономики, человек, на которого оказала сильное влияние Чикагская школа денежно–кредитной экономики, и Александр Шохин, бывший министр труда…
Эти назначения, наконец, поставили радикалов–реформаторов во главе правительственного аппарата РСФСР. Они перестали быть советниками, чьи рекомендации можно игнорировать. Но им предстояло столкнуться с тем, что основные финансовые рычаги все еще находились под контролем Союзного правительства. Ельцин быстро ликвидировал эту проблему, издав 15 ноября пакет из десяти указов, которыми он обеспечивал себе контроль по сути дела над всеми советскими финансовыми учреждениями, равно как и над выдачей лицензий на экспорт нефти, золота и алмазов, добываемых на территории РСФСР.
Неделей позже Верховный Совет РСФСР взял под свой контроль Государственный банк. То обстоятельство, что парламент взял банк под свой контроль, а не оставил его в подчинении исполнительной власти (как это было в Советское время) или не сделал независимым (как Федеральный резервный банк в США или немецкий Бундесбанк), будет иметь серьезные последствия в будущем.
Стремясь ликвидировать организованную оппозицию планируемым реформам, Ельцин издал указ, запрещавший коммунистическую партию Советского Союза и коммунистическую партию России. (Изданный ранее Горбачевым указ о прекращении деятельности партии не являлся официальным запретом.) По всей вероятности, Ельцин не случайно объявил об этом 6 ноября, в тот день, когда по традиции один из членов Политбюро выступал с речью, посвященной большевистской революции, и точно через четыре года после того, как Горбачев выступил с праздничной речью, текст которой обсуждался в ЦК — Горбачев тогда выступил с нападками на Ельцина и потребовал исключения его из Политбюро. В тот день в 1987 году Ельцин сидел среди других руководителей компартии на сцене Дворца Съездов, понимая, что присутствующие в зале перешептываются о его неминуемой отставке. Теперь он отомстил им полностью: партию, которая пыталась изгнать его из политической жизни, теперь постигла та же участь от одного росчерка его пера.
К концу ноября у Союзного правительства ничего не осталось, кроме деморализованных армии и флота, расчлененных сил безопасности, судов и прокуроров без ясной юрисдикции да институтов президента и министра иностранных дел, чье министерство был о только что переименовано в Министерство внешних сношений.
Общие интересы с Западом
Внешняя политика Горбачева подверглась нападкам в 1991 году и еще в большей мере потом за излишне многочисленные уступки Западу и, в частности, Соединенным Штатам. Некоторые противники Горбачева даже обвиняют его в заговоре с Соединенными Штатами по развалу Советского Союза.
Для любого человека, уважающего факты, такие обвинения представляются абсурдом. Казалось бы, должно быть ясно, что внешняя политика Горбачева была блистательно успешной. С самого начала перестройки ее задачей было уменьшить напряженность, существовавшую в отношениях с остальным миром, с тем, чтобы сосредоточить внимание и ресурсы на реформах в стране. Горбачев достиг этой цели, создав политику, которая служила интересам как Советского Союза, так и его западных противников.
Не политика Запада привела к развалу Советского Союза, а просчеты в политическом процессе, который шел в самой стране. Когда Советский Союз больше всего нуждался в помощи, его окружала чрезвычайно благоприятная атмосфера. В Азии, Европе и Северной Америке наблюдалось желание помочь руководству Советского Союза в избранном им трудном пути перехода от одной формы экономики к другой, а не стремление воспользоваться его трудностями, чтобы усугубить их.
Выгода, которую Советский Союз получил от внешней политики Горбачева, стала особенно очевидна осенью 1991 года, когда страна начала разваливаться. Запад поддерживал, как мог, перемены, а не отнесся к ним враждебно, что позволило народам Советского Союза самим решить свое будущее без вмешательства со стороны. Хотя сочувствие и поддержка со стороны Запада не могли возместить недостатки политического процесса, происходившего в стране, нельзя не признать, что Советский Союз легче пережил период своего распада в дружелюбной международной атмосфере, чем если бы она была враждебной.
————
В период, последовавший за попыткой переворота, советское Министерство иностранных дел претерпело радикальные изменения. Бессмертных, обвиненный в «чрезмерной пассивности» в момент, когда Комитет по чрезвычайному положению пытался захватить власть, вышел в отставку вскоре после возвращения Горбачева из Крыма в Москву, и пост министра иностранных дел был предоставлен Борису Панкину, советскому послу в Чехословакии, который был одним из немногих советских послов, осудивших переворот до того, как он захлебнулся. Целый ряд послов, которые, как считалось, с невиданным энтузиазмом выполнили приказы хунты, были отозваны, и аппарат Министерства иностранных дел подвергся серьезным сокращениям.
Хотя Министерство иностранных дел СССР работало в этот период в полную силу: провело важнейшую международную конференцию по правам человека в сентябре, приняло много иностранных гостей и подготовило Горбачева к его последней международной встрече в качестве президента СССР — конференции по Ближнему Востоку в Мадриде 30 октября, на которой Горбачев и Джордж Буш были сопредседателями, — контроль над внешней политикой стал переходить к республикам. Несколько руководителей республик выезжали за границу и были неизменно приняты главами правительств: Ельцин в октябре посетил Германию, а Назарбаев в тот же месяц отправился в Великобританию. Акаев и Тер—Петросян посетили в ноябре Соединенные Штаты. Ельцин снова отправился за границу в ноябре, на сей раз в Италию. Иностранные государственные деятели, приезжавшие в Советский Союз, обычно встречались с Ельциным и нередко заезжали в столицу одной или двух республик — так, госсекретарь Бейкер во время своего визита в сентябре побывал не только в Москве, но и в Алма—Ате (а также в трех независимых прибалтийских государствах). Германский министр иностранных дел Ганс—Дитрих Геншер посетил в октябре Киев — и это всего лишь несколько примеров.
Республикам уделялось куда больше внимания, чем прежде, но Министерства иностранных дел по–прежнему ориентировались на Советское правительство. По просьбе «семерки», международные организации поспешили сделать предложения о помощи. Всемирный банк, Международный валютный фонд и Европейский банк реконструкции и развития — все выступили с важными программами. Советская общественность, однако, не поняла, что эти программы связаны с успешным проведением реформ, да и в любом случае результаты скажутся лишь через годы.
Перестав потворствовать сторонникам жесткой линии среди военных, Горбачев быстро решил проблемы, остававшиеся нерешенными в советско–американских отношениях: когда Бейкер в сентябре посетил Москву, он, наконец, сумел договориться о прекращении поставок оружия всем группировкам в Афганистане. Горбачев согласился также отозвать с Кубы находившиеся там советские войска. А несколько недель спустя Вадим Бакатин — в качестве жеста доброй воли — передал моему преемнику Роберту Штраусу схемы подслушивающих устройств, установленных КГБ в новом здании американского посольства. Мы, конечно, и сами их обнаружили, но жест Бакатина был оценен, как указание на то, что мы можем теперь вести себя более открыто по отношению друг к другу.
В середине ноября Эдуарда Шеварднадзе наконец уговорили вернуться в переименованное Министерство внешних сношений и руководить им в последние, как оказалось, недели его существования. К тому времени Ельцин настаивал на сокращении персонала министерства на 80 процентов, но прежде, чем это произошло, министерство СССР было слито с российским министерством, и во главе был поставлен Андрей Козырев, который незадолго до того был одним из младших помощников Шеварднадзе.
Союз независимых государств?
До середины ноября казалось, что большинство из двенадцати республик, остававшихся в Советском Союзе после отделения Прибалтики, создадут — хотя бы временно — государство того или иного типа. В начале сентября руководители десяти республик придерживались такой концепции. Однако, вопреки тому, что в договоре, который должны были подписать 20 августа, предусматривалось создание федерации, теперь Горбачев и руководители республик решили, что их союз должен быть конфедерацией. До попытки переворота Горбачев упорно утверждал, что с конфедерацией ничего не выйдет, теперь же его позиция была настолько слаба, что он мог рассчитывать лишь на довольно свободное объединение. Ельцин тоже заявил, что выступает против идеи новой союзной конституции. Вполне достаточно союзного договора в качестве юридической основы новой ассоциации, утверждал он.
Переговоры, однако, начались не сразу. В обстановке ускоренного экономического распада Государственный совет прежде всего занялся соглашением, которое регламентировало бы межреспубликанские экономические связи. Переговоры с самого начала показали, что республики намерены отобрать большую часть полномочий у центра.
Первоначальный проект соглашения, подготовленный группой Григория Явлинского в сентябре, предусматривал существование нескольких общих организаций, таких, как Центральный банк и Банк для внешней торговли, а также обязательств способствовать развитию частной собственности, иметь общую валюту и открытые границы, поделить между собой долговые обязательства СССР и координировать налоговую политику. Однако, когда представители правительств республик просмотрели проект, они убрали или ослабили многие пункты, существенно важные для экономического единства.
Так например, представитель России исключил пункт, предусматривавший рублевую зону для всех членов предлагаемого экономического сообщества, а Украина заблокировала предложение о координации бюджетной и налоговой политики его членов. Республики отклонили также пункт о создании конкретного механизма, который обеспечивал бы оплату советского долга (убрав налог с валютных поступлений от экспорта), и заменили его общими словами об обязанности разделить выплаты по долгам, оставив за республиками право решать, откуда они будут брать на это средства. Пункт о частной собственности тоже вызвал серьезное противодействие со стороны ряда республик, но, убранный сначала из проекта, он был впоследствии восстановлен.
Явлинский был настолько расстроен хирургической операцией, проведенной республиками, что публично выразил сомнение в том, жив ли еще «пациент» (Союз), которого «он взялся лечить».
Несмотря на это, Договор об экономическом сообществе суверенных государств был подписан руководителями восьми республик 19 октября. В тот момент Украина и Молдова отказались его подписать, но сделали это двумя–тремя неделями позже. А Грузия и Азербайджан так к нему и не присоединились.
Подписанный под звуки фанфар и провозглашенный величайшим шагом вперед, этот экономический договор на самом деле был немногим больше обещания продолжать переговоры. Хотя он объявлял о создании экономического сообщества, требовалось еще два десятка дополнительных соглашений, прежде чем экономическое сообщество сможет стать реальностью. Важнейшие вопросы оставались открытыми: статус и полномочия учреждений экономического сообщества, устав банковского союза, права собственности, передвижение людей через границы и обслуживание внешних долгов. И эти вопросы, похоже, не скоро будут решены.
————
Ситуация с Договором об экономическом сообществе показала, что политический союз — более сложная проблема, чем экономическое сотрудничество, — примет очень свободную форму, если вообще будет возможен, Когда Ельцин в конце октября объявил свой план реформ без консультации с Горбачевым, многие решили, что это показывает его желание разрушить Союз, однако Ельцин продолжал утверждать, что он стоит за Союз. Более того: он удивил всех, когда на ноябрьском заседании Государственного совета объявил, что Россия не намерена создавать собственные вооруженные силы.
Заявление свое он сделал после доклада министра обороны Шапошникова, который предсказал, что если наметившиеся тенденции будут продолжаться, Советский Союз превратится в «конгломерацию противоборствующих княжеств».
Ельцин мерным откликнулся на заявление Шапошникова. Россия, сказал Ельцин, не намерена создавать собственную армию, как бы ни поступали другие республики. Он заявил менторским тоном, каким всегда пользовался, когда хотел что–то подчеркнуть: «Мы не будем ни первыми, ни вторыми, ни третьими, ни четвертыми, и это ответ России на опасения тех, кто считает, что она может кому–то угрожать». Затем, повторяя недавно сказанное Горбачевым, добавил: «Поскольку (несмотря на все трудности) мы пытаемся создать новое государство, Союз суверенных государств, оно безусловно должно иметь и единую армию, единые вооруженные силы».
Своим выступлением Ельцин не только поддержал позицию Горбачева относительно вооруженных сил, по и использовал ключевой термин Горбачева, заявив о создании «нового государства». Это означало, что Союз будет являться субъектом международного права с реальной властью, а не просто сообществом дли дискуссий и координации действий.
————
Ельцин — человек изменчивого нрава, и никто не мог быть уверен, как долго он будет придерживаться своих взглядов. Собственно гак оно и произошло, когда на заседании Государственного совета, собравшеюся 14 ноября в Ново—Огарево, где в апреле было заключено соглашение «Девять плюс один», он поднял вопрос о том, должен ли новый союз «быть государством».
При поддержке Шушкевича, по к удивлению остальных участников, считавших этот вопрос решенным, Ельцин выступил против создания «единого государства». Он предпочитал именовать это просто «конфедерацией». Горбачев и Назарбаев возразили, заявив, что согласны с созданием конфедеративного государства, но не некой бесформенной аморфной структуры; Горбачев попытался возродить слово «союз», но Ельцин и остальные не пожелали с этим согласиться.
Для тех, кто не особенно вдавался в тонкости политологии, эти дебаты могут показаться буквоедством. На самом же деле это было не так: речь шла о том, будет ли союз, который они создавали, государством с президентом и законодательным органом, которое будет направлять и принимать послов и являться членом международных организаций, или же оно будет международной организацией, местом собрания своих членов, возможно, с генеральным секретарем, который будет ведать бюрократическими делами, но без президента. Горбачев почувствовал, что земля колеблется у него под ногами, и он упорно настаивал на том, что любой жизнеспособный союз должен иметь атрибуты государственности. Когда Ельцин и Шушкевич отказались уступить, Горбачев произнес роковые слова:
«Если не будет эффективных государственных структур, зачем же тогда нужны президент и парламент? Если вы так решите, я готов уйти с поста».
Судя по записям Грачева, Ельцин классифицировал это заявление как «проявление эмоций», после чего Горбачев поднялся, повторил, что он не станет отвечать за аморфную организацию, затем вдруг повернулся к Ельцину и, явно намекая на Бурбулиса и «младотурок», сказал:
«Поймите, Борис Николаевич, во что нас втягивают те, кто предлагает России сбросить всех и пойти вперед в одиночку».
Ельцин ко всеобщему удивлению отступил, пробормотав: «Я не поддерживаю экстремистов. Давайте честно напишем — «конфедеративное государство».
В результате последовавшей за этим дискуссии группа пришла к решению, что новый союз будет именоваться «конфедеративное государство», но не будет иметь конституции — в основе его будет лежать договор, который они подпишут, плюс Декларация прав, принятая на Съезде народных депутатов в сентябре.
Перед самым концом заседания Шушкевич предложил снова встретиться дня подписания текста — это обяжет подписавших поддерживать его, когда он будет рассматриваться в соответствующих законодательных органах. Все согласились с тем, что договор может быть подписан до конца года, однако Назарбаев, имея в виду 20 августа, в шутку заметил: «На этот раздавайте не устанавливать даты заранее».
Участники совещания вышли из зала и были встречены ярким светом прожекторов телевидения и потерявшими терпение журналистами, не один час дожидавшимися их в другой комнате.
Горбачев предложил Ельцину выступить первым, и Ельцин объявил: «Трудно сказать, сколько государств вступят в союз, но после сегодняшнего обсуждения я твердо убежден, что Союз будет».
Назарбаев заявил, что Казахстан всегда был за союз, не за старый, конечно, но за такой «союз, который действительно существует сегодня, союз суверенных государств, независимых и равных». Он добавил, что только будущее покажет, будет ли этот союз «конфедерацией или чем–то другим».
Шушксвич выразил согласие с тем, что союз возможем, и три президента Средней Азии поддержали его заявление.
Отвечая на последовавшие вопросы, Ельцин немного прояснил то, к чему они пришли в результате обсуждения. Участники встречи согласились, сказал он, создать «союз суверенных государств — конфедеративное государство с функциями, которые будут по договору предоставлены ему государствами — членами».
Президенты республик подтвердили, что до подписания документа остается лишь обсудить его в соответствующих законодательных органах и, возможно, внести некоторые незначительные изменения.
————
Однако сам документ вызывал кучу вопросов. Так например, в одном пункте говорилось: «Союз суверенных государств выступает в международных отношениях как суверенное государство, субъект международного права и преемник Союза Советских Социалистических Республик». А в следующем пункте заявлялось, что «государства, входящие в Союз, являются полноправными субъектами международного права». Иными словами, у них будут свои министерства иностранных дел, свои аккредитованные дипломаты, они будут самостоятельными членами международных организаций, то есть будут иметь возможность вести сепаратную внешнюю политику, даже если она будет противоречить политике Союза. Трудно было представить себе, как это получится на практике.
Пункты, касающиеся вооруженных сил, тоже скорее вызывали дискуссии, а не устанавливали приоритеты. Республикам предоставлялось право создавать воинские подразделения, но их размеры и функции подлежали определению в подписываемых впоследствии «межгосударственных соглашениях». Союз суверенных государств сохраняет «единые вооруженные силы и централизованное командование стратегическими войсками, включая атомные ракетные войска». Учитывая, что в большинстве республик были сильны тенденции создания собственных министерств обороны и военных служб, было ясно, что никакого конкретного взаимопонимания не достигнуто, если не считать вопроса об ответственности за атомные войска. Так что споры по поводу размера и субординации национальных вооруженных сил должны были неизбежно возникнуть.
Горбачев сумел сохранить пост президента, равно как и правительство, возглавляемое премьер–министром. Союз будет также иметь Верховный суд, Арбитражный суд и Генерального прокурора, но большая часть полномочий центрального правительства передается республикам, таким образом эти институты будут иметь куда более ограниченную юрисдикцию, чем их предшественники в старом СССР. Центральным властям оставляли лишь совсем немного бесспорных полномочий. Хотя Горбачев мало что мог сделать, он все же пытался отобрать у президентов республик как можно больше.
————
Горбачев планировал провести торжественную церемонию подписания договора 25 ноября на заседании Государственного совета, который снова собрался в Ново—Огарево. Его пресс–секретарь Андрей Грачев пригласил большое число журналистов и телевизионщиков для записи и съемок исторического события.
Встреча, однако, пошла не так, как ожидалось.
Лишь только Горбачев открыл заседание, Ельцин заявил, что не может подписать документ, поскольку в ходе консультаций с Верховным Советом РСФСР выяснилось, что в такой форме документ не будет принят. Ельцин добавил, что русским законодателям не нравится концепция объединенного государства, они не согласятся даже на конфедерацию. Поэтому он предложил употребить термин «конфедерация демократических государств».
Горбачев пришел в ярость и обвинил Ельцина в том, что он отказывается от достигнутого ранее соглашения, но Ельцина поддержал Шушкевич. Хотя именно он предложил подписать документ на данном заседании, теперь Шушкевич заявил, что надо отложить подписание, поскольку парламентские комитеты его страны не закончили работу над текстом. Президент Узбекистана Каримов, ко всеобщему удивлению, тоже высказался за то, чтобы отложить подписание.
Разгорелись споры, и Ельцин добавил, что было бы неразумно подписывать документ до выборов на Украине, поскольку это может подтолкнуть украинцев занять даже более негативную позицию по отношению к союзу. Горбачев возразил, заявив, что наоборот — важно показать Украине, что союз будет в любом случае создан. Тогда Украине ничего не останется как присоединиться, утверждал Горбачев.
Хотя Шушкевич попытался заверить Горбачева, что они будут, по всей вероятности, готовы подписать документ дней через десять и у него нет оснований беспокоиться, Горбачев понял, что задержка с подписанием может быть роковой. У Ельцина и Шушкевича, казалось, были какие–то скрытые мотивы.
Выйдя, наконец, из себя, Горбачев заявил собравшимся, что им больше не нужен президент, поднялся и вылил на них поток ругани, какую употреблял, когда имел дело со взбунтовавшимися подчиненными коммунистами. Грачев приводит такие его слова: «Я не понимаю, как вы собираетесь дальше жить, — ведь, создав богадельню вместо единого государства, вы замордуете общество. Мы уже и так захлебываемся в дерьме!.. Если вы отвергнете конфедеративное государство, то дальше двигайтесь без меня!»
И он выбежал из помещения, сопровождаемый сподвижниками.
————
Участники заседания по–разному интерпретировал и уход Горбачева. Сам Горбачев и его сподвижники, такие, как Бакатин, Черняев и Грачев, говорят, что он разозлился и объявил перерыв, поскольку хотел дать президентам республик возможность проанализировать свои взгляды без него. Так, согласно интерпретации Грачева, когда Горбачев сказал: «Вам больше не нужен президент», он имел в виду на данной встрече, в данный момент. Он намеревался вернуться, когда его пригласят продолжить дискуссию. Сторонники Горбачева считают также, что Ельцин и Шушкевич заранее все спланировали: выстроив надуманные возражения, они намеренно прервали переговоры, чтобы оправдать свои последующие действия.
А Шушкевич и Ельцин говорят другое. Они утверждают, что вспышка Горбачева удивила их, так как они считали, что переговоры, хотя и затягиваются, тем не менее продвигаются вперед. Как сказал мне год спустя Шушкевич, они с Ельциным верили в переговоры, всегда обуславливая их консультациями со своими парламентами, а Горбачев слышал лишь то, что хотел слышать, и по обыкновению считал еще незакрепленное соглашение уже состоявшимся. Они с Ельциным, сказал Шушкевич, стремились выработать такое соглашение, какое было бы приемлемо для Украины, а Горбачев всякий раз отбрасывал в сторону их беспокойство и настаивал на условиях, каких Украина никогда бы не приняла. В результате, когда Горбачев 25 ноября в бешенстве покинул заседание, это было для них последней каплей. В отсутствие Горбачева они решили снова встретиться в Белоруссии и пригласить на встречу Кравчука.
Пока Горбачев ждал в кабинете наверху, президенты республик обсуждали, как быть дальше. А представители средств массовой информации по–прежнему сидели в ожидании, надеясь увидеть, как будет подписываться договор. Президенты республик решили предложить Горбачеву передать проект договора на одобрение законодательных органов республик с целью подписать его и ратифицировать до конца гада. Они выбрали Ельцина и Шушкевича для передачи этого Горбачеву.
Войдя в верхний кабинет Горбачева, Ельцин пошутил, что их послали «с челобитной к царю», а Горбачев в ответ назвал Ельцина «царем Борисом». Оба не щадили резких выражений: Ельцин отметил царственные замашки Горбачева, а Горбачев провел историческую параллель между Ельциным и царем Борисом — Борис Годунов в русской истории считается многими узурпатором трона, принявшим трагический конец.
Тем не менее Горбачев, казалось, был доволен тем, что именно Ельцин готов вывести ситуацию из тупика, и они вместе сошли вниз, заседание возобновилось, и было быстро достигнуто согласие о тексте заявления, предложенного президентами республик. Члены Государственного совета отказались, однако, встретиться все вместе с прессой, как это было после предыдущего заседания. На этот раз Горбачеву пришлось предстать перед камерами и журналистами одному.
Он даже не пытался скрыть своего разочарования и заметил, что руководители республик отступили от союзного договора.
Это отступление было окончательным. Государственный совет больше не собирался.