1
В шестом «В» классе на контрольной по русскому языку случилась неприятность. Толя Кравцов подсунул учительнице изложение рассказа «Хамелеон», написанное не на уроке, как полагалось, а заранее, дома.
Узнав об этом от ребят, старшая пионервожатая вызвала к себе председателя совета отряда.
— Что у вас происходит с Кравцовым? — спросила она, как только Вася Нилин переступил порог комнаты.
— Лодырь, — сказал Вася. — Он нам весь отряд портит.
— Ты у него дома был?
— Очень мне нужно к нему ходить! Я таких людей не перевариваю.
— Ты брось! — строго оборвала его Катя. — Что значит «перевариваю» или «не перевариваю»? Ты — председатель совета отряда.
— Я с ним тыщу раз говорил… Он нормального разговора вообще не понимает… Екатерина Степановна, — неожиданно тоненьким, умоляющим голосом завёл Вася, — вы у нас в школе недавно… Это не только я прошу, все ребята просят: переведите его в шестой «Б». Там, знаете, какой сильный отряд! Там ему дохнуть не дадут…
— Глупости! — сказала Катя. — Подумаешь, какая сила Толя Кравцов, сладить с ним нельзя!.. Вы просто пасуете перед трудностями.
— Никто не пасует, — обиделся Вася. — Мараться неохота…
Катя пристально посмотрела на Нилина, и он, покраснев, опустил глаза.
— Мне очень не нравится, как ты разговариваешь. Кажется, я начинаю понимать, почему у тебя в отряде слабинка.
— Я пошутил, — мрачно сказал Вася.
— «Мараться», «не перевариваю»… — ещё раз жёстко повторила его слова Катя. — Может, ты устал быть председателем совета?
— Я не устал, — испуганно ответил Вася.
— Ты руководитель коллектива. А самый слабый коллектив сильнее самого сильного человека.
«Ой, кажется, это не очень правильно, — подумала Катя. — Надо будет справиться в райкоме комсомола».
— Мы его в газете продёрнули, — сказал Вася. — Специально в отделе «Колючки». У него, знаете, Екатерина Степановна, какая главная беда? Он — маменькин сынок. С ним не так-то просто, Екатерина Степановна.
— И с тобой не просто, — ответила Катя. — И со мной не просто.
— Ну да!.. Вот уж нет! Со мной проще пареной репы. Мне только объясни…
— Не хвастай. — Катя поморщилась. — Вы Кравцова на совет отряда вызывали?
— Мы его драили в прошлой четверти.
— Не «драили», а обсуждали поведение, — снова поправила его Катя, хотя ей самой и нравилось это выразительное морское слово «драили».
— Никак не отучусь, — сознался Вася. — Засорил язык… Может, Екатерина Степановна, вы поговорите с Кравцовым сами? Я могу сейчас его позвать…
Он рванулся к дверям, но Катя остановила его.
— Погоди. Вот как мы сделаем. Назначь на завтра совет отряда. Поставьте всего один вопрос: о поведении Анатолия Кравцова. Только подготовься, Вася, как следует, серьёзно…
— Я могу отругать его без всякой подготовки.
— Сделаешь так, как я тебе говорю. Совет отряда собери не в школе, а у Толи дома.
— Где? — не понял Вася.
— Дома у Кравцова. Предупреди его, что завтра в шесть вечера вы придёте к нему домой.
— В гости? — выпучил глаза Вася.
— Не в гости, а провести совет. Повестку дня не объявляй ему заранее.
— Ой, Екатерина Степановна, я что-то не понимаю!.. У него же мать дома. Как же мы при ней?.. Она нас как шуганёт!
Он поспешно поправился:
— Прогонит.
— Не прогонит. Пригласи её присутствовать, попроси высказаться. И чтоб завтра же он извинился перед Еленой Яковлевной. Справишься? — спросила Катя, глядя ему прямо в глаза.
— Не справлюсь, — ответил Вася.
— Только попробуй! — погрозила она ему пальцем.
Он вышел из пионерской комнаты злой и мрачный, как чёрт. Эта новая вожатая на ветер слов не бросает. Ещё поставит вопрос на совете дружины — можете не сомневаться! Из-за этого Тольки будешь отдуваться, как миленький… Завтра, значит, не придётся обедать вместе с отцом; сегодня же надо предупредить его, что борщ будет за окном, а жаркое в духовке. Будь он неладен, этот Толька!
Вася тяжело вздохнул. Через год он собирался подавать заявление в комсомол. Подашь с этим Кравцовым, как же, он тебя так подведёт, что не обрадуешься!.. А насчёт коллектива она правильно сказала; может, записать это в ту тетрадку, где он собирает разные выдающиеся мысли?
Мимо пробежал по коридору Петя Новиков. Вася схватил его за рукав:
— Стой!
Петя, очевидно, очень торопился — он вырвался из рук и побежал дальше.
«Хороша дисциплинка! — горестно подумал Вася Нилин. — Останавливаешь редактора стенной газеты, а он летит как угорелый».
До звонка на последний урок оставалось минуты три. Вася медленно шёл к своему классу, и всё, что он встречал по пути, ему нынче не нравилось. Малыши из младших классов подвёртывались под ноги. Одного из них Вася остановил и строго спросил:
— Ты зачем орёшь?
Вася был большого роста, а первоклассник совсем маленький, конопатенький, щуплый.
— Дяденька, — взмолился он, — я не ору, я пою…
— Певец нашёлся, — проворчал Вася. — Чтоб я этого крика больше не слышал, — понял?
Малыш кивнул два раза подряд, чинно отошёл шага на три, потом обернулся, показал язык и задал такого стрекача, что Вася сокрушённо улыбнулся.
«Возни с ними! — подумал он. — А Тольку Кравцова, пропади он пропадом, я лично недосмотрел»…
2
Узнав от сына, что вечером к нему придут товарищи, Анна Петровна обрадовалась и всполошилась. Толя, правда, сказал, что дома состоится какой-то сбор совета, но Анна Петровна не обратила на это внимания. Она знала только одно: придут дети, и надо их как следует принять.
К Толе редко заходили друзья. Забегали случайно кто-нибудь со двора или из школы, Толя показывал им свои марки, велосипед, духовое ружьё; приводил из кухни старенькую собаку — лайку Кляксу — и демонстрировал всё, что она умела делать. Мальчики выражали своё удивление и восторг, но дружба не клеилась.
Да Толя и не чувствовал никакой особенной необходимости в постоянных друзьях — он любил слушателей. До тех пор, пока ребята удивлялись его рассказам и проделкам, они были ему интересны; если же у него не было никаких сногсшибательных новостей, которыми он мог бы поразить приятеля, Толе становилось скучно. От скуки он начинал привирать; врал замысловато, но неумело. Его безжалостно ловили на бессмысленном вранье, он отбивался, сколько мог, однако приятели, с презрительной усмешкой, редели.
Порой, выйдя из дому в школу с твёрдым намерением начать новую жизнь, он неожиданно для себя сворачивал в сторону; сами ноги несли его не туда, куда нужно. Разумеется, для этого тут же всегда подбирались веские основания. Так уж невольно получалось, что от дома до школы ему приходилось преодолевать невероятные препятствия.
Накануне контрольной по русскому языку Толя, насвистывая, спускался утром по парадной лестнице; свой портфель он вёл по перилам, чтобы зря не таскать тяжести. Перед тем как выйти на улицу, он заглянул во двор: там фырчал грузовик, дворник сбрасывал с машины берёзовые дрова. На каменной тумбе у ворот сидел трубочист. За широким брезентовым поясом у него торчала круглая ложка с длинной ручкой и свисал на верёвке чёрный шар.
— Вы у нас на крыше были? — вежливо спросил Толя.
Трубочист повёл на него белками глаз и сухо ответил:
— Много будешь знать, скоро состаришься.
Толя хотел было спросить, сколько метров в верёвке трубочиста и страшно ли на крыше, для того, чтобы потом рассказывать ребятам, что он туда лазал, но у трубочиста был такой свирепо-чёрный вид, что Толя не решился.
За углом в переулке знакомая девочка выгуливала молодую овчарку.
— Плохо дело с твоей псиной, — сочувственно сказал Толя.
— А что?
— Левое ухо лежит.
— Ну и что, ну и пускай.
— Охота была держать дворнягу.
— А я её люблю, мне совершенно неважно.
Она погладила щенка и отошла в сторону.
— Дело твоё, — крикнул вдогонку Толя. — Но учти, что на той неделе дворняг будут отбирать: от них блохи в городе разводятся.
До школы оставалось три квартала. Мимо промчалась большая, крытая фанерой машина, оставляя после себя сдобный запах. Потом, тарахтя и пыля снегом, прошёл по трамвайным рельсам снегоочиститель, вертя перед собой по земле длинную, круглую колючую щётку.
Подле углового дома тротуар был загорожен досками: с крыши сбрасывали толстые сосульки. Толя пролез под досками и пробежал по опасному тротуару, чтобы испытать своё мужество.
«Только я прополз, а оно как жахнет сзади и перед самым моим носом!» — шептал он фразу, которую скажет ребятам тотчас же при входе в класс.
Из ворот выносили обёрнутый рогожей рояль. Толя положил свой портфель у стены и примостился помогать с краю. Когда он понатужился и взялся за дело, работа пошла спорее.
Рояль взгромоздили на машину, шофёр сказал Толе: «Не болтайся под ногами» — просигналил и уехал.
Теперь до школы оставалось два квартала.
Из-за угла, широко шагая, вышла рота солдат. Барабанщик гулко ударил в барабан, пронзительно запели серебряные трубы, и сразу стало похоже на праздник; праздник уходил всё дальше и дальше и наконец печально затих.
У края тротуара стоял слепой, легонько постукивая палкой по обочине и прислушиваясь, как птица, к городскому шуму. Толя взял его за локоть и перевёл на другую сторону.
— Спасибо, товарищ, — сказал слепой. — Это что, сейчас сапёры проходили?
— Сапёры, — ответил Толя, желая сделать слепому приятное.
Толя пропустил его вперёд и потом, закрыв глаза, попробовал шагнуть, раз, другой. Он сразу же споткнулся. Быстро нагнав слепого, Толя снова взял его за локоть:
— Я вас провожу, хотите?
— Да нет, не надо, мне больше дороги не переходить.
До школы оставался один квартал.
Пустой троллейбус стоял неподалёку. Водитель, подпрыгивая на мостовой, дёргал соскочивший бугель за верёвку, пытаясь навести его на провод. Водитель взобрался, наконец, по лесенке на спину троллейбуса, но, когда уже был наверху, верёвка выскользнула из его рук. Толя подбежал и помог поймать верёвку.
— Садись, подвезу, — предложил водитель. — Я в парк. Машина испорчена.
— Да мне, собственно, в школу, — медленно сказал Толя.
— Дело хозяйское.
Водитель уже шагнул в кабину, когда Толя вдруг подумал, что это не очень вежливо отказывать человеку, пожелавшему отблагодарить тебя за услугу. Он вскочил в троллейбус почти на ходу. Мимо, подпрыгивая, проплыла школа. Толе даже показалось, что он заметил в окне Екатерину Степановну; у него вдруг заныло под ложечкой.
Он тряхнул головой, отгоняя неприятные мысли, и сел сперва на заднее сиденье, потом перешёл на середину, затем, балансируя, добрался до кабины водителя.
Пустой троллейбус мчался без остановок, город косо расступался перед ним.
У ворот парка он вылез из машины. И снова показалось, что праздник кончился, а Толя любил, чтобы праздник начинался с утра и кончался перед самым сном.
Он подошёл к мальчику, стоявшему перед булочной.
— Ты чего?
— Ничего.
— Ну и я ничего. У тебя велосипед есть?
— Нету.
— Давай — кто кого перетянет?
Они запыхтели.
Мальчик попался крепкий. Упёршись короткими толстыми ногами в землю, он стоял как вкопанный, да ещё вдобавок пальцы у него были какие-то цепкие.
Споткнувшись и поднимаясь с земли, Толя сказал:
— Я недавно болел. А то б ты у меня летел до того угла.
Толя ждал, что мальчик скажет в ответ что-нибудь обидное, но тот миролюбиво засмеялся и пошёл прочь.
Побродив по городской окраине, Толя дошёл до зоосада. Здесь он любил бывать, особенно в те дни, когда не дежурила одна дотошная старуха-служительница. Каким-то непостижимым образом она всегда догадывалась, что Толя удрал с уроков. Куда бы он ни направлялся, старуха следовала за ним и шипела:
— Вот срам-то!.. Непременно узнаю адрес — матке расскажу… Выдрать тебя обязательно надо!
Сейчас, как назло, дежурила именно она.
Войдя в зимнее помещение, Толя увидел её у дальней клетки. Бабка была какая-то бесстрашная: открыв дверцу клетки, она вошла ко льву и, швыряя толстые куски мяса на пол, приговаривала ласково:
— Сегодня я тебе баранинки припасла… Любишь, дурень, пожрать!..
Дурень вертел своим твёрдым хвостом, бил им по полу и жмурился на бабку. Вид у него был такой мирный, будто его царская мускулистая шея была повязана шёлковым бантиком.
Толя знал из «Пионерской правды», что несколько лет назад старуха выкормила этого льва молоком из рожка.
Рядом со львом, у клетки с волчатами, стояли двое подростков. В руках у них были портфели, на которых лежали записные книжки. Мальчики посматривали на волчат и что-то записывали.
Когда Толя подошёл к ним, старуха, выйдя из клетки, ворчливо сказала:
— Общее собрание прогульщиков считаю открытым.
— Мы из Дворца пионеров, — крикнул один из мальчиков. — Мы к млекопитающим… Честное слово! Вот справка. Кружок юннатов…
Старуха приблизилась, взяла в руки справку, прочитала, вернула мальчикам.
— А ты? — спросила она Толю.
— У нас скарантина, — пробормотал Толя. Он сперва хотел сказать «карантин», потом «скарлатина», и поэтому у него получилось такое глупое слово.
Мальчики громко рассмеялись, и Толя, обидевшись, ушёл.
Проболтавшись часов до трёх дня, он вернулся домой.
Первые десять минут, как всегда в таких случаях, он опасался, как бы мать не догадалась по его лицу, что он прогулял школу; ему казалось, что это ясно написано на его носу. Разговаривать надо было очень осторожно: сгоряча легко проговориться. Ляпнул же он однажды что-то про медведя, а потом торопливо вывирался, рассказывая матери, как учительница естествознания принесла в класс медвежонка и они изучали его инстинкты.
Чтобы не отвечать на утомительные расспросы матери, Толя решил пустить в ход самый действенный способ: сняв в прихожей пальто, он сразу же взялся за горло и сказал матери с порога комнаты:
— Почему-то больно глотать…
Анна Петровна, громко причитая, подвела его к свету; он разинул рот до ушей, прогнусавил: «А-а-а», чувствуя уже, что горло и в самом деле не в порядке.
— Я же говорила, что тебе ещё рано выходить на улицу, — сказала Анна Петровна.
— Ничего не рано. Пройдёт… Вот только завтра у нас контрольная по русскому. Ребята говорили, изложение могут дать, «Хамелеон», рассказ Чехова…
После обеда он лежал на диване, перелистывая «Огонёк».
Была измерена температура и оказалось самое неприятное — 36,7.
— Я так и знала! — всплеснула руками Анна Петровна. — Бестемпературный грипп! Голова болит? Только не скрывай от меня.
— Ого! — сказал Толя. — Пополам раскалывается…
Его отец уже полгода был в командировке в Китае, а в отсутствие мужа Анна Петровна чувствовала себя беспомощной и особенно беспокоилась о здоровье сына.
Не пустить его завтра в школу она всё-таки не решилась. Весь вечер он так и пролежал на диване, укрытый одеялом. Мать названивала знакомым докторам, узнавая точные симптомы бестемпературного гриппа, затем бегала в аптеку за лекарствами и поила Толю горячим молоком, которого он терпеть не мог.
3
Четверо членов совета собрались, как было условлено, у школы в половине шестого.
По дороге к Кравцову снова возник спор, начавшийся ещё утром.
— Я всё-таки недопонимаю, — сказал редактор Петя Новиков, раскатываясь по ледяной дорожке тротуара. — Чего ради мы идём к нему на квартиру? Это же, ребята, неудобно…
— Верно! — поддержала его звеньевая Соня Петренко. — Получается какая-то семейственность. Я — против!
И она, забывшись, подняла руку, словно тут же на улице собиралась голосовать.
— При чём тут семейственность? — холодно спросил Вася. — У тебя, между прочим, дурацкая манера употреблять слова, о которых ты не имеешь представления. — И он тут же объяснил: — Семейственность — это когда хвалят почём зря, а мы, кажется, не собираемся хвалить Тольку Кравцова.
— Тем более как-то неловко: заявиться к человеку и наговорить ему неприятностей…
Сказав это, Соня сняла неожиданно запотевшие очки, обнаружив большие, добрые и выпуклые глаза.
Хотя она, в сущности, высказала Васе почти то же самое, что тот говорил вожатой вчера, эти доводы сейчас уже показались Нилину раздражительно-глупыми.
— Мы должны побеседовать с ним при его матери. Она нам поможет, как старший товарищ. Понятно? Или тебе надо повторять двадцать раз?..
Второй звеньевой, Митя Сазонов — в его-то звене и числился Кравцов — поддержал председателя. «Пусть посмотрят, что это за тип, Толька Кравцов, тогда они иначе запоют!» — думал Митя не без злорадства.
У Толиного дома Вася предупредил всех:
— Только давайте, ребята, так: не миндальничать, резать всё начистоту.
— Это ясно. Чего там, — согласилась Соня. — Раз уж пришли.
— Сейчас тебе ясно, а потом будет неясно. Я твою привычку знаю: чуть что — в кусты… Добренькая очень! — Вася подозрительно посмотрел на неё. — Слушай, Сонька, может, лучше тебе вовсе не идти?
— Почему это не идти? — захлебнулась Соня. — Не ты меня выбирал…
На лестнице, у самых дверей квартиры, Вася осмотрел своих друзей и рукавом почистил Сонино плечо — оно было вымазано мелом.
— Значит, так, я звоню! — предостерегающе прошептал Вася и протянул руку к кнопке. Но рука его на секунду застыла. — В случае чего, отступаем организованно, все вместе.
— Ты про что? — наклонилась к нему Соня.
— Ну, мать прогонит, мало ли…
Дверь открыла Анна Петровна.
Она приветливо улыбнулась и сказала:
— Здравствуйте, дети! Заходите, заходите, мы вас ждём.
Ребята прошли в просторную прихожую.
— Толенька, где же ты? — крикнула Анна Петровна. — Принимай гостей.
Из кухни показалась пожилая домработница; сложив на груди руки, она остановилась на пороге, разглядывая ребят.
Вышел наконец Толя.
— Здоро́во! Давайте раздевайтесь, — сказал он.
Мать хотела погладить его по голове, но он уклонился, строго на неё посмотрев.
Прошли в столовую.
Здесь был накрыт большой обеденный стол, лежали пироги с глянцевой рыжей корочкой и сладкие блинчики; в центре, в высокой вазе горой насыпаны мандарины. Около каждой тарелки — свёрнутая трубкой салфетка, маленькие нож и вилка.
Из-под стола вышла старенькая добрая лайка и, виляя пушистым хвостом, доброжелательно обнюхала гостей.
— Пёсик! — сказала Соня, присела перед собакой на корточки и погладила её. — Пёсичек!..
— Между прочим, очень умное животное, — сообщил Толя. — Клякса — барьер!
Он поставил перед собакой стул, она перемахнула через него.
— Сидеть!
— Лежать!
— Лапу!
— Умри!
Глядя влюблёнными глазами на Толю, Клякса охотно проделала всё, что ей было велено.
— Она только одного меня и слушается, — объяснил Толя.
— Дети, садитесь к столу, — пригласила Анна Петровна. — Сынуля, ты даже не замечаешь, что твои гости стоят.
— Мы, собственно, не гости, — преодолевая жёсткое смущение, и потому сурово сказал Вася Нилин. — Разве Митя не поставил тебя в курс? — спросил он у Кравцова.
— Что-то говорил, — небрежно ответил Толя. — Но я в точности не помню…
— Ты меня предупредил, — перебила его Анна Петровна, — что сегодня к тебе придут твои друзья и вы устроите какое-то очень важное совещание. — Она улыбнулась. — Даже дети играют в совещания!.. Но я в ваши дела не вмешиваюсь. Я только советую вам сначала попить чайку, а потом начинайте свою официальную часть.
И она вышла из столовой распорядиться по хозяйству.
— Ребята, даю слово, я его предупреждал про сбор! Предупреждал или нет? — угрожающе подступил к Кравцову Митя Сазонов.
— В общем, да.
— Есть у тебя для этого дела помещение? — спросил Вася, досадливо оглядывая накрытый стол. — Кажется, можно было побеспокоиться…
«Отец уже пришёл с завода, — подумал он, — сидит, бедняга, один за столом, борща как следует себе не нальёт…»
Вошла Анна Петровна с чайником. По лицам мальчиков она догадалась, что её сыном недовольны.
— У него гланды, — сказала она. — Он недавно перенёс тяжёлую ангину.
— Мама, перестань, — прошипел Толя, — Пойдёмте, ребята, ко мне в комнату. Я говорил, что они чаю пить не станут. Вечно ты со своим чаем.
В соседней комнате, проходя мимо велосипеда, стоявшего в углу, Толя нарочно зацепил звонок на руле — звонок был особый, переливчатого звука, — но машина не привлекла внимания гостей.
Было что-то в их поведении такое, что пугало Толю и заставляло насторожиться. Он сел вместе с ними за свой маленький письменный стол, но оказался на углу; хотел было пересесть на диван, однако не сделал этого, боясь окончательно отрезать себя от ребят и очутиться в одиночестве.
Тихо вошла Анна Петровна с вязанием в руках.
— Можно? — шутливо спросила она.
— Садитесь, пожалуйста, — сказал Вася. — Мы всё равно хотели вас пригласить.
Он раскрыл тетрадь, принесённую с собой, сурово осмотрел товарищей и объявил:
— Сбор совета отряда шестого «В» класса считаю открытым. Петя, веди протокол.
— Ох, даже протокол! — улыбнулась Анна Петровна. — Совсем как у взрослых.
Сын умоляюще посмотрел на неё; она замолчала.
— На повестке дня у нас один вопрос, — продолжал Вася. — Слушаем персональное дело ученика нашего класса Толи Кравцова.
Вася отлично знал, что на пионерских сборах не говорят «персональное дело», но именно потому, что нынешний сбор происходил в необычной обстановке, председателю захотелось придать всему особенно деловую, суровую форму.
— Кравцов, встань! — велел Вася.
Толя неохотно поднялся.
— Почему ты без пионерского галстука?
— Я дома, — пожал плечами Толя.
— Конечно, это неважно, — сказала Анна Петровна, торопливо подавая сыну галстук, хотела даже повязать его, но Толя оттолкнул её руку и повязал сам.
Ребята молча смотрели на него. Соня облегчённо вздохнула, когда галстук наконец-то оказался на месте.
— Слово предоставляется звеньевому Мите Сазонову, — слишком громким голосом объявил председатель.
То, что выступать надо было не в классе, а в обыкновенной комнате, где стояла обыкновенная кровать, висела на стене большая фотография, не Мичурина, не Дарвина, не Пушкина, а Толи Кравцова — мальчик лет пяти сидит в матроске на деревянной лошади, — всё это ужасно смущало Митю.
Он растерял внезапно все свои заготовленные мысли. Если бы здесь не было Анны Петровны, он, вероятно, попросту заявил бы, что не желает говорить первым; они бы долго и нудно спорили, кому же выступать первым, а потом он, может быть, и собрался бы с мыслями.
От волнения и неловкости у него пересохло в горле.
И тут вдруг Митя увидел, что Толя Кравцов еле заметно ухмыльнулся. Это взорвало Митю, и от злости он, хотя и нескладно, но заговорил:
— Ну чего ты, Толька, улыбаешься? Думаешь, так приятно с тобой нянчиться? Я вообще, ребята, не могу понять, чего он хочет. По-моему, самое важное — к чему человек стремится… Вот, например, Кравцов, к сожалению, в моём звене. Знаете, какое у него самое главное слово? «Скучно». Ему всё скучно… Я тебя в последний раз спрашиваю: долго ты будешь дурака валять?
Митя сел.
Уже сидя, он ворчливо буркнул:
— Уроки мотает, контрольную содрал, в классе шумит… Откуда ты взялся, честное слово!.. Не станет он извиняться, я вам точно заявляю…
— Теперь я скажу, — вскочила Соня Петренко, взволнованно поправляя на своём маленьком, тонком носу очки. — Мне не понравилась речь предыдущего оратора. Нельзя так ставить вопрос, что нам неохота нянчиться с нашим товарищем. Всё равно мы будем с ним нянчиться — это наш пионерский долг… Нельзя так говорить, будто Толя Кравцов — пропащий человек…
— Начинается! — прошептал Вася. — Я же предупреждал, что Сонька у нас добренькая…
— Ты не шипи, — оборвала его Соня. — Ругаться всегда легко… А если мы имеем дело с человеком, который не дорос, отстал.
— Чем это я не дорос? — обиделся вдруг Толя.
— Ну, конечно же, ты отсталый, — ласково приглашая согласиться с ней, сказала Соня. — Ведь правда же? Ты же ничем не интересуешься! Ведь условия у тебя, Толенька, исключительно хорошие. У нас в школе вовсе не у всех ребят живы родители. Я, например, вообще живу у тётки. Васька живёт с отцом, мать убили ещё на войне, он её и не помнит вовсе… Я бы очень много дала, чтобы моя мама сидела сейчас тут…
Соня говорила быстро, запинаясь и жестикулируя. Она даже вышла из-за стола, подошла вплотную к Толе и, приветливо заглядывая своими близорукими глазами сквозь запотевшие очки в его лицо, спросила:
— Нет, в самом деле, Толенька, в чём дело? Почему ты такой отупевший?
Толя стоял глядя в пол. Из одной паркетины, у самых ног, торчала шляпка гвоздя. Выдвинув незаметно вперёд ногу, он наступил на эту шляпку и вдавил её в пол.
— Ты, главное, не молчи, — настойчиво попросила его Соня и даже легонечко потеребила за рукав. — Ты выскажись.
— Слово предоставляется Толе Кравцову, — объявил Вася.
В комнату, стуча узенькими тонкими лапами, вбежала Клякса. Она радостно осмотрела всех, словно говоря: «А вот и я, товарищи! Сейчас нам будет ужасно весело!», затем подбежала к своему хозяину, выгнула дугой бок и закружилась на месте, ловя свой хвост.
Толя неприметно оттолкнул собаку ногой.
— Клякса тут совершенно ни при чём, — рассердилась Соня. — Зачем ты её ударил? Поди сюда, пёсик…
Но собака, лизнув Толину повисшую руку, легла у его ног, положив свою острую морду на лапы.
— Нет, так у нас ничего не получится! — вскочил с места Вася Нилин. — Ну, мы уговорим Кравцова, ну, он ещё раз скажет: «Я больше не буду», и всё пойдёт по-старому. Я это ненавижу, когда взрослый парень говорит: «Я больше не буду!»… Что это такое, в самом деле?.. Ты не рассчитывай, Толька, что мы поговорим и разойдёмся. Мы тебе такую жизнь устроим, что не обрадуешься! Нас много, а ты один…
— Почему это я один? Похуже меня есть…
— Ну, ребята, ну что он мелет? — жалобно спросил Вася. — Ему нравится, что похуже его есть! Равняться на худших… Где ты откопал такой дурацкий лозунг?
Чтобы не пачкать протокол, редактор Петя Новиков быстро записал на отдельном листке Толины слова, немедленно решив завтра же выпустить классные «Колючки» под названием «Кривцов призывает равняться на худших!»
Он так увлёкся этой заманчивой мыслью, что пропустил несколько Васиных фраз. До него вдруг донеслось:
— Я даже не понимаю, как ты живёшь! У тебя же ни одного друга нету. Тебе кажется — ну, подумаешь, ерунда! А вот и не ерунда… Нам сейчас уже по двенадцать лет. А ты чего-нибудь достиг? Через два года школу кончаем. С нас теперь, знаешь, как спросят? Отец сказал, им всякая шантрапа на заводе совершенно не нужна. Они хотят выбирать. Ну куда мы тебя денем при коммунизме?..
Вася вытер рукавом взмокший лоб.
— Хоть бы ты заплакал, что ли! — горестно улыбнувшись, сказал он. — Я б тогда увидел, что тебя проняло…
И вдруг заплакала Анна Петровна.
Первой заметила это Соня. Она увидела, что Анна Петровна как-то странно и часто сморкается, закрывая платком всё лицо. Не успела Соня сообразить, в чём дело, как редактор Петя Новиков уже дёргал председателя за локоть и торопливо шептал:
— Васька, довольно! Вася, хватит!..
Растерявшись, Вася замолчал, и в наступившей тишине отчётливо послышались всхлипывания.
— Это я написала для него контрольную! — всхлипывая, говорила Анна Петровна. — Ну что ты стоишь, как истукан? Расскажи им, как ты меня мучишь!
Она выбежала в соседнюю комнату и, рыдая, упала на постель.
— Доволен? — тихо спросил Вася у Кравцова. — Пошли, ребята…
Они двинулись по коридору на цыпочках, как в больнице, и, столпившись в прихожей, начали торопливо одеваться.
Добрая Соня от волнения всё никак не могла попасть в рукав пальто. Она уронила на пол очки; все стали нашаривать их, Вася привычно шипел:
— Вечно с тобой, Сонька! И сама ревёшь, как дура.
— Я не могу смотреть, когда плачут, — виновато оправдывалась Соня. Очки наконец нашли. Быстро оделись.
В дверях кухни снова выросла пожилая домработница; она сложила на груди руки и сказала мужским голосом:
— А я-то старалась, пироги пекла…
Открыв входную дверь и пропустив вперёд товарищей, Вася обернулся к Толе, стоящему на пороге своей комнаты:
— Завтра в классе извинишься перед Еленой Яковлевной.
Домработница сказала:
— Как же, держи карман шире! У нас воспаление самолюбия…
И, махнув рукой, исчезла в кухне.
После ухода ребят Толя с полчаса просидел у себя в комнате. В углу стоял постылый велосипед. Духовое ружьё висело на стене. Клякса спала на диване, быстро-быстро перебирая во сне лапами.
Из окна видно было, как по бульвару, шагая рядом, шли четверо Толиных гостей. Вася размахивал руками и что-то доказывал; Соня, разбежавшись, прокатилась по ледяной дорожке, потом толкнула Петю Новикова в снег, навалилась сверху и они, смеясь, забарахтались в сугробе.
Толе стало обидно и одиноко сидеть в своей комнате. Сперва он решил не думать о том, что с ним произошло, но это никак не получалось. Сейчас было бы хорошо совершить какой-нибудь поступок, чтобы доказать им всем, что он вовсе не такой, как они о нём думают.
Он выходит, например, к доске и говорит учителю:
— Николай Иванович, можно — я вам отвечу сейчас по физике?
И тут же начинает писать на доске очень красивым, крупным, круглым почерком все законы и формулы.
— Позволь, Кравцов, — останавливает его изумлённый учитель, — этой формулы я что-то не припомню.
— Возможно, — отвечает Толя. — Ведь эту формулу я сам сочинил сегодня утром.
— Прекрасная формула! — восхищается физик. — Великолепная формула. Поздравляю тебя, Кравцов, с научным открытием. Пожалуй, тебе следует заняться созданием нового искусственного спутника. Тем более, что у тебя есть для этого дела собака лайка…
Разгорячённый этой воображаемой картиной и даже почти поверив в неё, Толя вскочил со стула и беспокойно прошёлся по комнате.
Клякса проснулась на диване, сладко, по-старушечьи, зевнула во весь рот и, соскочив на пол, затрусила к своему хозяину.
Толя погладил её по горбатой спине и тихо спросил:
— Полетишь, Клякса?
Потом осмотрел комнату, словно вернувшись сюда сию минуту, и тяжело вздохнул.
— Никуда ты, дура, не полетишь…
За стеной на постели лежала Анна Петровна.
Она слышала, как хлопнула входная дверь — ушли ребята, как сын прошёл к себе и затих.
За то время, что Анна Петровна просидела в углу на диване с вязаньем в руках и слушала друзей сына, она обо многом успела подумать и многое вспомнила.
Когда-то, давным-давно, она ведь тоже была пионеркой, и тоже сидела на сборах, и так же яростно набрасывалась на прогульщиков, лодырей и шалопаев. А теперь Анна Петровна горестно слушала, как ребята честили её собственного сына.
Сперва она хотела вступиться за него, по материнской привычке, но почему-то не посмела. Когда его ругали взрослые — муж, учителя, директор школы, — у неё всегда хватало сил и решимости хоть в чём-нибудь противоречить им, выискивая оправдания.
Нынче же, именно потому, что поведение Толи обсуждали его сверстники, Анна Петровна сидела молча, съёжившись в углу дивана.
Сын стоял посреди комнаты, свесив длинные праздные руки, тупо уставившись в пол, и изредка молол постыдную чепуху, — всё это было мучительно.
Господи, ведь это же её сын, двенадцать лет её жизни!..
И в голове её мелькнуло, как много лет назад — ему, кажется, было года три, — Толя стоял на кровати и бросал на пол резинового зайца; он бросит, а она нагнётся и поднимет: он снова нарочно уронит, а она снова, смеясь, поднимет. И старая нянька, поглядев на это, сказала:
— Ох, Петровна, Петровна! Гляди, дорогонько тебе встанет этот зайчишка!..
Толя вошёл в комнату матери, когда она уже лежала с сухими открытыми глазами.
— Мама, ну чего ты? — севшим от долгого молчания голосом спросил Толя. — Мама, перестань, пожалуйста…
Анна Петровна молчала.
— Ты не плачь… Я не терплю, когда ты плачешь…
— Я не плачу, — тихо сказала Анна Петровна. — Зачем мне плакать? Я сама во всём виновата. Ведь я же написала за тебя сочинение…
— Ни капельки ты не виновата. — И вдруг, захлебнувшись собственным благородством, он быстро продолжил: — Вот увидишь… Ты только поверь мне. Они правильно про меня говорили. Они еще не все знают. Я им завтра всё расскажу… Ты только поверь мне, мама. Ну, хочешь, ну, в последний раз. Ну, в самый последний!
— Хорошо, — сухо ответила Анна Петровна. — Я постараюсь поверить, хотя это очень нелегко.
Она поднялась и поправила растрепавшиеся волосы.
— И больше я не стану поднимать зайцев.
Последнюю фразу она произнесла совсем тихим голосом.
Толя хотел было спросить, о каких зайцах говорит мать, но у неё было непривычно злое лицо, да и он сам решил, что, вероятно, ослышался: зайцы, по его мнению, здесь были совершенно ни при чём.