Я знакомлюсь с отцом и матерью Доминика, а также с тремя другими женами отца. Мне кажется, что у них в семье несколько дюжин детей разного возраста. Все они – отпрыски рода Оле Нангон. Некоторые из них по виду старше Доминика, но есть и младенцы, которых держат на руках.

Я тепло и восторженно приветствую их, но смущаюсь из-за того, что меня принимают так радушно. Их дружелюбие и гостеприимство сразу пленяют мое сердце.

Хижина кажется совсем первобытной. Даже я не могу здесь выпрямиться в полный рост, хотя я не очень-то высокая. Обстановка весьма скудная. Внутреннее пространство разделено на две части. Одна служит чем-то вроде нашей, английской, гостиной, в другой – общая спальня. Вместо кроватей – деревянные поддоны на полу, покрытые традиционными шерстяными kanga. Пищу здесь готовят на открытом огне, который тлеет посреди комнаты. Нет ни окон, ни трубы, и воздух удушливый, горячий, тяжелый от дыма. Несколько гончарных мисок украшают собой единственную полку, вылепленную из глины. Еще есть длинный изогнутый сосуд, калабаш, в котором, как объясняет мне Доминик, скисает молоко перед тем, как его будут пить. И, в общем-то, все. Ни микроволновки, ни холодильника, ни современной плиты. Только несколько горшков и немного дров.

И где-то в глубине души у меня появляется осознание того, что, как бы ни была сильна моя любовь к Доминику, я никогда не смогу даже подумать о том, чтобы жить здесь.

– Они считают тебя странной, – с улыбкой говорит Доминик, – потому что я сказал им, что у твоей семьи нет скота.

– Они очень любезны, что принимают меня здесь, – говорю я. – На самом деле, очень любезны. Asante. Asante.

Все многочисленные члены его семьи широко улыбаются мне.

– Пойдем, – приглашает Доминик. – Я покажу тебе нашу школу. – Он выводит меня из хижины и направляется к противоположной стороне manyatta.

Там, под акацией, я вижу несколько деревянных скамеек. На них сидят дети – и совсем маленькие, лет двух, и стесняющиеся подростки. Их внимание обращено на пожилого джентльмена в оранжевом kanga, который тяжело опирается на палку. К дереву прикреплен листок бумаги. На нем на двух языках – суахили и английском – написаны названия дней недели и месяцев. Маленькая девочка лет восьми показывает по очереди на слова, а остальные ученики нараспев произносят их.

– У вас нет классной комнаты?

– Надеемся, что когда-нибудь у деревни хватит на это денег, – говорит Доминик. – Детям трудно неподвижно сидеть на жаре, но еще труднее, когда идет дождь. Если идет дождь.

Он машет учителю и жестом дает ему понять, что мы хотим остаться. С его разрешения мы садимся сзади на свободную скамью и слушаем урок. Дети елозят и, не вставая, поворачиваются на скамьях, чтобы украдкой взглянуть на меня, а потом хихикают в ладошки.

– Ты тоже так начинал учиться? – тихо спрашиваю я.

– Да, – отвечает Доминик. – Но мне очень повезло, и я пошел в миссионерскую школу. Мы хотим сохранить наши обычаи, Просто Дженни, но понимаем, что нам надо стать образованными людьми. Масаи уже не могут жить только рогатым скотом. Времена меняются, и мы тоже должны меняться. Я уговорил мой народ приглашать туристов в гости к нам в manyatta. Мы не можем справляться без них.

Так вот кем они считают меня! Для них я просто еще одна туристка с вытаращенными от любопытства глазами. Знают ли они, что мы Домиником встречаемся? И что я хочу провести с ним всю свою жизнь?

Я смотрю на детей, стремящихся к знаниям, выкрикивающих новые слова на уроке английского и суахили. Как им удается удерживать внимание под палящим солнцем – загадка, недоступная моему разуму. А еще я поражена тем, что у этих детей нет двухнедельных рождественских каникул.

– Проблема в том, что когда наша молодежь идет в школу и в университет, то больше не хочет возвращаться домой, в деревню, – говорит Доминик.

– А как же ты? В кемпинге ты видишь такой комфорт, легкую жизнь. Как же ты возвращаешься в свою деревню и справляешься с таким трудным существованием?

– Не буду тебе врать, Дженни. Это трудно. – Он печально качает головой. – Даже не знаю, по-прежнему ли я воин масаи или уже стал человеком европейской культуры.

– Как ты думаешь, мог бы ты жить где-нибудь еще?

Доминик пожимает плечами.

– Я разговариваю с людьми, которые приезжают в кемпинг Kiihu, и они рассказывают мне, как красивы их страны. Англия, Америка, Франция, другие места. Думаю, когда-нибудь мне захочется повидать их. Но я никогда не летал на самолете. Единственный раз в жизни я поднялся в небо вчера, на воздушном шаре.

– Правда?

– О, да, – вздыхает Доминик. – Мой мир здесь, и здесь же мой дом, и я все это очень люблю. Как я могу уехать из Кении?

Действительно, как?

Я кладу руку ему на локоть, и мы долго смотрим друг другу в глаза.